1

Колхозники «Червоного лана» до сих пор помнят, как их председатель Анисим Артемович плакал в прошлом году на трибуне. Плакал и гремел:

— Не отдам! Не отдам, пока сам не съезжу к ним, пока сам не проверю все их показатели!..

Но комиссия уже сидела за столом, показатели были уже хорошо известны каждому, и знамя пришлось все-таки отдать. Его принял председатель «Днипрельстана» Петре Гасанчук, быстрый в движениях, статный юноша, офицер запаса. Надо было видеть, с какой гордостью победителя он пронес это знамя через весь клуб к выходу, чеканя шаг впереди своих бригадиров и звеньевых!.. А какими глазами провожал их Анисим Артемович! Стоял, сгорбившись, как беркут, тяжело опираясь обеими руками на трибуну.

В «Днипрельстан» он так и не поехал, хотя это было по соседству: земли колхозов лежали рядом. Зато Гасанчук приехал к нему вторично. Приехал в новой тачанке на резиновых дутых шинах. Веселый, задорный, увешанный орденами, вошел в контору с каким-то белым мешочком в руке.

— Здравствуйте, Анисим Артемович!

Анисим Артемович надвинул фуражку на глаза.

— Здорово!

— Вот привез вам подарок, — Гасанчук положил на середину стола коленкоровый мешочек. — Насколько мне известно, вы эту культуру еще не выращиваете, а у нас в плавнях уродило. Дай, думаю, завезу соседу на кашу.

Энергичным, точным движением Гасанчук сдернул с мешочка шнурок. Рис!

Анисим Артемович сгорал от злости.

А присутствующие конторщики брали белые зернышки на зубы, пробовали, бесстыдно хвалили.

С тех пор Анисим Артемович возненавидел рисовую кашу. Через несколько месяцев председательша жаловалась соседкам:

— Не знаю, что это случилось с моим Анисимом. Поставила ему сегодня на стол кашу, так поверите, и в рот не взял. Трахнул ложкой по столу, вскочил, как ошпаренный, и вылетел из хаты… А каша была рисовая, белая…

Весной в плавнях «Червоного лана» развернулись работы по созданию первой рисовой плантации. Анисим Артемович, который вообще относился к природе довольно агрессивно, решил и на этот раз выжать из нее двойную пользу: в наполненные водой рисовые чеки он напустил зеркального карпа.

Гасанчук, узнав о такой рационализации, вихрем примчался к месту событий — в плавни «Червоного лана». Анисим Артемович как раз был на плантации. Он выбрался из воды, в грязи по пояс, — и встал на запруде, раскрасневшийся, довольный, с независимым видом.

— А теперь, девчата, поите его доотвала! — кричал он женщинам, работавшим на оросительной системе. — Давайте ему днепровской, свеженькой, он это любит. А на закусочку — солнышка, солнышка, солнышка!..

Можно было подумать, что Анисиму Артемовичу подчиняется не только колхозная водокачка, но и небесное светило.

Председатель «Днипрельстана», видимо, приехал сегодня с самыми лучшими намерениями. Об этом свидетельствовало уже одно то, что он оставил свою тачанку далеко в вербах и приближался к Анисиму Артемовичу пешком. Гасанчук хорошо знал, что сосед не выносит его быстрой тачанки.

— Вот приехал, Анисим Артемович, к вам на семинар, — сказал Гасанчук поздоровавшись. — Хочу кое-что позаимствовать. Ведь это идея, настоящая идея!

— Что ты мне разидейкался! — перебил его Артемыч. — Говори конкретнее.

— А вы будто и не догадываетесь… Хотим и у себя карпов расплодить.

— Ах, вот оно что… Вы слышите, девчата? — обратился Артемыч к своим колхозницам. — Курсанты приехали! Прочтите-ка им лекцию. Научите, как надо выращивать не голую кашу, а кашу пополам с рыбой!

— Откуда ж они, те курсанты? — язвительно спрашивали женщины, словно и в самом деле не узнавали Гасанчука.

— Ближние, — бодро отвечал Артемыч, — наши, днипрельстановцы.

И, повернувшись к гостю спиной, стал крутить цыгарку черными, измазанными илом по локоть руками. Гость терпеливо улыбался.

II

Но рис для обоих колхозов был пока еще только опытом, первой пробой. Его плантацийки скромно жались вдоль плавней, заслоненные могучими золотыми массивами пшеницы, перекатывавшейся горячим разливом до самого горизонта.

Из-за нее, из-за пшеницы, Анисим Артемович окончательно поссорился с Гасанчуком. Случилось это вчера в два часа ночи, после совещания в МТС. Надо сказать, что если Анисим Артемович не являлся на какое-либо совещание, то все председатели колхозов чувствовали его отсутствие. Без него особенно скучали те, кто любил видеть перед собой мишень для насмешек и шуток. Анисима Артемовича ничего не стоило вывести из себя. Для этого достаточно было подвергнуть критике его засаленный картуз, тот самый, в котором Анисим Артемович неизменно красуется на всех совещаниях вот уже два года подряд — и в будни и в праздники. Тут же фигурировала и полуторка, которую Анисим Артемович якобы выменял на каком-то предприятии за вагон простых веников. Затем на сцену выступали прошлогодние абрикосы. Что касается абрикосов, то это была подлинная история, которую Анисим Артемович не мог, к сожалению, ничем опровергнуть. Было! Было такое!

Как-то в прошлом году к нему на поле приехал секретарь райкома. Достал из машины кулек с абрикосами и давай угощать Анисима Артемовича и его бригадиров.

— Вот, — говорит, — ехал мимо садов, так мне девчата насыпали.

— Чьи девчата? — поинтересовались бригадиры.

— Днипрельстановские, — ответил секретарь.

Услыхав это, Анисим Артемович вдруг начал фыркать:

«Да разве это фрукта? Кислое, терпкое, аж бабушку с того света видно». За ним и бригадирам свело губы. «Не то, дескать, что в нашем саду. Не то, не то!»

— А у меня, кстати, и ваши есть, — спохватился секретарь и крикнул шоферу: — Сашко, ну-ка дай те, что нам садовник «Червоного лана» вынес.

— Вот это да! — с удовольствием причмокивал Анисим Артемович, беря абрикосы из второго кулька. — Сразу чувствуешь, что имеешь дело с культурной фруктой, а не с какой-то дичкой.

Бригадиры тоже пробовали и в один голос нахваливали. А шофер в это время стоял за машиной и, согнувшись в три погибели, трясся от смеха. С чего бы это он?.. Секретарь же сидел серьезный, слушал густую похвальбу и поддакивал. А когда с абрикосами было покончено, вдруг заявил:

— Должен вас, Анисим Артемович, немного разочаровать. Вот только что вы ели и хвалили днипрельстановские абрикосы. А те первые, от которых вы морщились и плевались, из вашего собственного сада. Для верности Сашко сделал на обоих кульках соответствующие пометки… вот…

С тех пор как только соберутся несколько председателей колхозов, сразу же заводят разговор про абрикосы. «Разве ж это фрукта? Кислое, терпкое, надо окулировать, улучшать сорт». Гасанчук, понятно, в таких разговорах задает тон, ему это как маслом по сердцу.

Но зато вчера Анисим Артемович отыгрался.

Вернувшись ночью из МТС, он на радостях растормошил всю семью. А как же! И жена его Романовна, и сын, тракторист Гриша, и дочка Аленка, работавшая у брата прицепщицей, — все должны были выслушать, как он, Анисим Артемович, отвоевал у Гасанчука комбайн. Ужинал и хвалился:

— «Сталинца» отвоевал!., Пусть теперь Гасанчук «Коммунаром» первого выпуска поскребет… Пусть попробует за пятидневку обкоситься, как пообещал! Ой, долго будешь гонять, Гасанчук, кузнечиков по своей пшенице! Почихаешь на полхедера!

— Он лобогрейки пустит, — отозвался с лежанки Гриша. — У него уже целая батарея стоит наготове.

— Ты спи там! — цыкнул Артемыч на сына. — Не твоя копна молотится.

— А чего? — прыснула дочь в подушку. — Разбудили всех, а теперь молчи.

— И молчи, готовое слушай! Слишком умные все стали… Конечно, мы не такие ученые и вымуштрованные, как Гасанчук, с ними всякий может разглагольствовать. Офицерская дисциплина у нас не заведена, кабинетов не устраиваем, к нам заходят, даже в дверь не постучав. Нет, попались бы вы к нему, он вас прибрал бы к рукам!

— Ну, пошла писать губерния, — сказала Аленка потягиваясь. — Нашло нынче на Петра, будет икать до утра.

— Глянь, кого она жалеет! — пожаловался жене обиженный Анисим Артемович. — Так, может, ему и «Сталинца» отдать — пускай поскорей уберет, пускай хлебосдачу первый в районе вывезет, а твоего отца в отстающие отожмет?! Дожил! В своей хате критикуют. Так критикуйте уже и за то, что в тачанках и колясках не разъезжаю, потому что мои выездные в поле, как проклятые, работают. Критикуйте за то, что поседел и выцвел ваш отец за четырнадцать лет на председательском месте в «Червоном лану». За все критикуйте! За то, что недосыпаю, недоедаю, за то, что артель нашу в этом году в миллионеры выведу! Где уж мне тягаться с Гасанчуком. У него все лучше! У него даже ордена не такие, как у меня, и медали не такие…

— Как раз медали у вас одинаковые, — заметила дочка. — У Петра тоже «За освобождение Варшавы».

Но Анисим Артемович уже разошелся, его трудно было остановить.

— Офицер, «катюшечник», гвардеец! А я что? Сапер с двумя лычками! Мосты ему строил — и только. Переправы ему наводил — и все! Он еще и сейчас красными кантами сверкает, белые подворотнички каждый день подшивает, а я за работой и картуз не соберусь себе купить. Засалился, довоенный… Не спорю, довоенный!.. Зато брошу я этот картуз на нашу пшеницу, так он на колосьях повиснет. А на гасанчукову брошу, так до земли провалится…

— А вы, папа, давно видели его пшеницу? — спросил сын, посмеиваясь под одеялом.

— За меня не беспокойся: я насквозь вижу, где у него что делается. Наперед скажу, сколько центнеров даст каждый его клин.

— Озимая у него не хуже нашей, — убежденно сказала Аленка. — Надеются взять по тридцать в среднем.

— И возьмут, — поддержал сестру Гриша.

Анисим Артемович несколько минут сидел молча. Потом поднялся из-за стола, взлохмаченный, сердитый, и грозно посмотрел на жену. Та даже попятилась к печке.

— Ты знаешь, Мотря, почему у него в этом году такая пшеница уродилась? Наша лесопосадка ему снег задержала. Ясно? Все ветры об нее ломались!

«А разве днипрельстановская посадка не защитила нашу рожь?» — хотела заметить жена, но, прислушавшись к тяжелому дыханию Аргемыча, решила лучше смолчать.

III

Ветры…

Они бушевали уже несколько дней. Рыбаки на Днепре вместо парусов ставили зеленые ветки, и этого было достаточно, чтобы лодка, ныряя в высоких волнах, быстро неслась против течения. Жнейки, уже отработавшие свое и ставшие на отдых до будущего года, размахивали крыльями на колхозном дворе, лопасти гудели под натиском горячего ветра. Пыль вставала на шляхах, сухими волнами гуляла над полем. Степные птицы поседели от этой пыли. Ветер срывал с копен пышные золотые шапки, перекатывал их по жнивью.

Согнувшись против ветра, Анисим Артемович спешил на ток. Вечерело. Солнце заходило без зарева — на сушь и зной. Медленно угасая, оно опускалось в красную густую мглу.

На полпути к току работали тракторы. Уже было где развернуться им, дать волю мощным плугам! Комбайн «Сталинец», поставленный Анисимом Артемовичем на стационар, молотил круглые сутки. С каждым днем из-под копен освобождалась все большая площадь, ровная, чистая, готовая лечь под лемехи.

Сейчас оба трактора почему-то стояли.

«Что там у них случилось? Почему они митингуют?» — с тревогой думал Анисим Артемович, приближаясь к трактористам, которые, остановив свои агрегаты, собрались вместе с прицепщиками на высоком кургане с деревянной вышкой. Все смотрели на юг, размахивали руками, о чем-то тревожно спорили. Их голоса относило ветром. В центре группы стояла взволнованная Аленка, держа в руках свою красную косынку. Гриша, заметив отца, стал нетерпеливо звать его.

Широко ступая по рыхлой пахоте, Анисим Артемович тоже взобрался на курган, вспаханный уже со всех сторон. На юге что-то горело.

Волнистая огненная полоса медленно покачивалась на потемневшем небосклоне. Она то припадала к самой земле, то снова вздымалась пламенной кривой, зловеще набухая в отдельных местах большими огненными гнездами. Трактористы и прицепщики высказывали разные догадки. Но почти все сходились на том, что горит далеко — в «Пятилетке» или в совхозе «Авангард».

— Наверное, опять стерню выжигают… У них комбайны очень высоко покосили.

— Да, но кто же палит стерню в такой ветер?

— И что это за вспышки появляются все время?

— То, наверно, солома из-под комбайнов. Они ее тоже сжигают на месте.

— Помнишь, так в сорок первом горело за Днепром, когда новокаменцы свои хлеба жгли…

— Смотри, вроде стихает.

— Нет, опять разгорается.

— Солома?

Всем хотелось верить, что горит далеко и горит только жнивье и солома. Однако тревога нарастала, холодок закрадывался в сердце. А что, если не жнивье? Что, если горят… копны?

Анисим Артемович, мрачно вглядываясь вдаль, начинал сердиться.

— Давно загорелось? — спросил он.

— Кто его знает… Мы недавно заметили.

— Ну-ка, Гришка, разуйся — и на вышку! — скомандовал Анисим Артемович сыну. — Да быстрее!

Гриша молча сорвал с ног запыленные солдатские ботинки и, став товарищам на плечи, кошкой полез наверх. Внизу все притихли, ожидая его сообщений. Стояли, закинув головы, напряженные, сосредоточенные.

— Ну?

— Кажется… в «Днипрельстане».

— У Петра! — вскрикнула Аленка, в ужасе глядя на отца.

А он, не обращая на нее внимания, свирепо кричал сыну:

— Внимательно смотри мне! Где именно?

— За Соленой балкой… Только не разберу: чи там, где комбайн ходил, чи левее, во второй бригаде… Нет, как раз во второй!

Анисим Артемович покачнулся, как от сильного удара.

— Чего ж вы стоите? — вдруг пошел он на трактористов, на дочь, на всех, кто стоял рядом. — Уши вам позаложило? На второй у них пшеница еще в копнах!

Трактористы молчали, будто сами были виновниками пожара. Гриша, спустившись с вышки, стоял с тяжелыми ботинками в руках, часто дыша.

— Папа…

— Цыть!.. По агрегатам! — во весь голос закричал Артемыч, стискивая кулаки. — Заводи! Пускай! Полным ходом!

Не прошло и пяти минут, как оба трактора вместе с плугами уже грохотали по полю, идя напрямик к зловещему огню.

Передний трактор вел Гриша. Штурвал дрожал в его руках, как горячий пулемет. За спиной у него стояли Аленка и отец. Их нещадно трясло и подбрасывало: тракторы шли на максимальной скорости. Но сейчас для Анисима Артемовича любая скорость казалась недостаточной. Придерживая свой картуз, чтоб не сорвало ветром, он кричал у сына над ухом:

— Давай, давай газу! Нажимай на все педали!

Внизу, в клубах темной пыли, с грохотом подпрыгивали беснующиеся плуги.

IV

В это время Анисим Артемович не думал о Гасанчуке. С того момента, как он, поднявшись на курган, увидел в далеких сумерках грозное пожарище, все вокруг как-то переменилось, приобрело новое содержание и новую ценность.

Уже не было соседей, которые всегда норовили опередить его, Анисима Артемовича, и которых он сам очень хотел бы оставить позади. Не было уже невыносимого Гасанчука с его тачанками, с его язвительными насмешками. Была только страшная опасность, угрожавшая народному добру.

Когда Гриша крикнул с вышки, что горит в «Днипрельстане» и горит, возможно, хлеб, Анисиму Артемовичу стало страшно. В эту минуту у него был такой вид, будто ему сказали, что горит не чужая, а его собственная пшеница.

Посадки мгновенно расступились, межи исчезли. Уже не только земля своей артели, кончавшаяся по эту сторону лесопосадки, а и земли «Днипрельсгана», и «Пятилетки», и «Авангарда» лежали у ног Анисима Артемовича как что-то родное, близкое, свое. Угроза, надвигавшаяся на соседние поля, как бы объединяла их и отдавала Анисиму Артемовичу под защиту. И он почувствовал острую потребность защищать эту землю. С этой минуты он был и часовым и хозяином всей степи, от края до края.

Когда тракторы, пробившись сквозь посадку, дружно вырвались на днипрельстановские поля, картина сразу прояснилась. Раздуваемый ветром, огонь наступал с недалекого косогора извилистой, длинной лавой. Там, где она проходила, залегала глубокая тьма, черная пустыня, кое-где обрызганная чуть тлеющими пятнышками.

Люди боролись с огнем врукопашную. На фоне невысокого пламени было видно, как они, вытянувшись в живую цепь, бросаются на огонь грудью, осыпаемые искрами, словно звездами. В ход были пущены лопаты, вилы, грабли, пустые мешки, обрывки каких-то брезентов. А ветер упрямо раздувал пламя; огненные гадюки проползали между людьми, рвались вперед, быстро смыкаясь и дерзко набрасываясь на высокое обреченное жнивье, которое как бы само тянулось навстречу своей гибели. Пока горело только скошенное комбайном поле, пылала пустая солома, но копны были уже недалеко. Сотни их, снопастых, тяжелых, беззащитных, стояли, уже освещенные огнем пожарища, уже обдаваемые потоками раскаленного воздуха.

Огонь приближался к ним с неимоверной быстротой. Иногда пламя огромными клубами вырывалось вперед, создавая все новые и новые очаги пожаров. Горел уже весь отрог оврага, к которому слева прилегали копны. Машины днипрельстановцев, привезшие сюда людей с тока, очутились под непосредственной угрозой, и шоферы уводили их дальше от огня.

Вдруг пронзительный, по-птичьи высокий крик пронесся над степью. Кричала босоногая растрепанная девушка, выскочившая из-за полукопны с пылающим снопом в руках.

Загорелся хлеб.

В это время Анисим Артемович, спустившись со своими тракторами по склону лощины, приказал сходу вогнать плуги в землю. Тракторы пошли уступом, один за другим наперерез огню. Широкая полоса свежевспаханной земли потянулась за ними следом.

Стоя на переднем тракторе, Анисим Артемович указывал сыну, куда тянуть борозду.

Вода в радиаторах закипела, сорвала пробки и ключом била вверх.

— Не обращай внимания! — задыхаясь, командовал Анисим Артемович. — Веди!

Трактористы, поблескивая надетыми на фуражки очками, вели свои агрегаты вдоль полукопен. Зигзагообразный барьер свежевспаханной земли надежно ложился перед самыми струями огня, преграждая им дорогу. Иногда надо было обойти уже охваченную пламенем полукопну, и тогда запах горелого зерна приводил Анисима Артемовича в бешенство. Он сжимал сыну плечо, готовый вытрясти из него душу.

— Быстрее, говорю тебе!

Анисим Артемович забыл, что поле под ним днипрельстановское, поле Гасанчука!.. Вспомнил об этом лишь тогда, когда навстречу неожиданно вынырнули с прожекторами днипрельстановские тракторы. Они шли наперерез огню с другого конца.

Дружно ревя моторами, тракторы сходились все ближе и, наконец, поравнялись. Анисим Артемович громко выругался, узнав Гасанчука, стоявшего на переднем днипрельстановском тракторе. Закопченный, черный, растрепанный, он что-то кричал оттуда Анисиму Артемовичу, сверкая зубами, белыми, как рис. Кажется, благодарил. Еще бы не благодарить!.. Широкий пояс свежей пахоты, преградив путь огню, крепко сомкнулся вокруг днипрельстановского урожая. Сгорело всего лишь несколько полукопен.

Разминувшись и пройдя еще около полугона, Анисим Артемович спохватился.

— Довольно! Что мы, приехали зябь ему поднимать? Своей работы хватает. Поворачивай!

Ветер заметно стихал. Огонь, во многих местах уже натолкнувшись на земляной барьер, быстро увядал. Люди победоносно затаптывали его ногами, отряхивались, гасили друг на друге тлеющую одежду.

Вторично поравнявшись с Гасанчуком, Анисим Артемович, не сходя с трактора, спросил прокурорским тоном о причинах пожара.

— Говорят, будто пастушонки у дороги бурьян жгли, — покорно объяснял Гасанчук. — Не убереглись… Подхватило, понесло…

— У вас все не слава богу, — с упреком заметил Анисим Артемович, посмотрев вокруг. — А полуторка твоя почему на трех прыгает?

— И ваша запрыгала б, Анисим Артемович, — огрызнулся днипрельстановский шофер, медленно разворачивая машину с лопнувшим задним скатом. — Сто человек вез! Сказано: как на пожар!..

— Ты мне зубы не заговаривай! — прикрикнул Анисим Артемович на шофера, как на своего подчиненного, и, обращаясь к Гасанчуку, добавил: — Запасные скаты есть?

— Нету.

— Тоже хозяева… А хлеб чем возить думаешь?

Гасанчук, нахмурясь, молчал.

— Все вам дай да дай, — недовольно гудел Артемович. — Так и смотрят в руку соседу… Ладно. Пришли завтра кого-нибудь… одолжу тебе скат. Слышишь?

— Слышу.

— Но только на три дня, не больше!.. Пока первую заповедь не выполнишь, — угрожающе закончил Анисим Артемович и, повернувшись к Гасанчуку спиной, скомандовал своим хлопцам: — Поехали!

Аленка, стоявшая за отцом, ласково улыбалась Гасанчуку, освещенная с головы до ног прожектором днипрельстановского трактора.

Анисим Артемович, окончательно успокоившись, с удовлетворением оглядывал днипрельстановские копны, возникшие в синеватых сумерках на фоне звездного неба.

Словно неисчислимые богатырские шеломы, они тянулись до самого горизонта.