I

Здесь, в открытой южной степи, собиралось осенью многое множество птиц. Здесь они в последний раз паслись и отдыхали перед тем как пуститься в далекие путешествия за моря. Осенью почти в каждой хате жили перепела — детвора ловила их чуть ли не голыми руками, такие они были тяжелые, сытые и ленивые.

А сейчас птицы возвращались из-за моря: похудевшие, легкие, быстрые. Загомонили по всему побережью, замелькали в степи, под окнами Солончанской МТС, не пугаясь ни людей, ни машин, надеясь в знакомых местах утолить свой весенний голод.

От этого птичьего гомона Зоя проснулась. Отцовской фуражки на гвоздике уже не было. За окном шумела птичья ярмарка, во дворе было людно, шумливо. Возле мастерских уже стояли выстроившиеся тракторы, нацеленные моторами в степь. Весь коллектив МТС высыпал из помещений на традиционное открытие весны.

«Выходят! Как же это я?!»

Девушка спрыгнула с постели, начала быстро одеваться. Вымытые вчера волосы тонко пахли земляникой. Зоя укладывала их на голове тугим темным калачиком. Совсем еще недавно она заплетала косички, как заплетают их пионерки, носила двумя свяслицами на затылке, а в эту весну начала укладывать по-девичьи. И туфли стала носить на высоком каблуке, хотя на рост не могла пожаловаться: была уже высоконькая, гибкая, как молодой тополек.

Обуваясь, выставила ногу вперед, топнула ею об пол, засмеялась: чего там! И нога уже была крепкой, стройной, девичьей.

Когда Зоя выскочила во двор, первые машины уже трогались в путь. Трактористы сегодня держали руль особенно хватко и горделиво. Директор МТС Карп Васильевич Лысогор, отец Зои, вместе с замполитом похаживал возле тракторов, давая бригадирам последние наставления. Озабоченный, возбужденный, он даже не заметил дочери. Видимо, те, кто выезжал в степь, были для него в эти минуты более родными, чем Зоя. Когда она проходила мимо, Карп Васильевич крикнул через ее голову тем, другим:

— Возвращайтесь героями!

А Зое и самой хотелось сесть за руль, нажать на педали и двинуться в степь, в светлые весенние просторы.

Там небо сегодня синело, свежее и высокое, выше, чем всегда. Там пьяняще пахла оттаявшая земля, и птицы, взвиваясь над нею, пробовали свои чистые голоса.

Разве не могла бы и она, Зоя, сидеть вот так, в комбинезоне, на высоком тракторе, как с гордостью сидит Оксана Бойко, прославленная трактористка? Тогда и ей, Зое, отец пожелал бы вернуться героиней, тогда, может, и возле нее вертелся бы красивый механик Савва Грек, так же, как вертится он сейчас возле Оксаны…

— Дай руль, Оксана, — обращается к трактористке Зоя. — Хоть за двор выведу.

— Э, девчина, это тебе не на радиоузле кнопки нажимать! У меня конь норовистый: боюсь, что не ты его, а он тебя поведет.

— Поведу, я пробовала.

— Что-то не верится мне… Боюсь, что вырвется!

— Да и Карп Васильевич как раз поглядывает в нашу сторону, — весело говорит Савва-механик, подмигивая Оксане. — Еще, чего доброго, за такие забавы выговорище влепит!..

Оба они смеются, а Зоя, покраснев, стоит перед ними пристыженная, лишняя.

— Я тебе сочувствую, Зоюшка, — нахально смеется Оксана, — мне в твои пятнадцать лет тоже трактор снился чуть не каждую ночь.

«Не пятнадцать, а семнадцатый!» — хочется крикнуть Зое, чтобы знала об этом и не заносилась Оксана и чтоб Савва-механик знал…

Но где-то поблизости уже шумит отец.

Вот он останавливается возле оксаниного трактора, ласково пошлепывает ладонью по его металлическому крылу.

— Ветеран… За Волгу своим ходом ходил… Вытянет сезон, Оксана?

— Вытянет, Карп Васильевич, да, может, и не один еще сезон! Это он только на вид вроде пожилой, а душа у него молодая!

— Молодая, говоришь?

Заметив дочку, Карп Васильевич окидывает ее удивленным, радостно-незнакомым взглядом. Зое становится почему-то неловко, и она торопливо отступает в толпу провожающих.

Стояла, слушала из-за чьих-то замасленных спин. Горько ей было слышать, как Оксана перекидывается шутками с отцом, неприятно было девушке смотреть, как они разговаривали. И то, что, смеясь, трактористка кокетливо встряхивала золотыми волосами, было сейчас неприятно. Зоя на мгновение представила себе, что отец может ввести Оксану в дом, и станет она для Зои…

Нет, не хотела бы Зоя для себя такой мачехи!

II

Во все концы от МТС, в близкие и далекие колхозы пролегли свежие узорчатые следы. Ушли тракторы, свободно стало во дворе. Отныне каждое утро будет звенеть оживающая степь, наполненная бархатной музыкой моторов. Скоро завьются на горизонте первые дымки над степными вагончиками, над знаменитыми палубами трактористов. Появятся там на окнах голубые шторы. Над каждой палубой поднимется стройная антенна, вытянется в небо, тонкая, чуткая…

Таких палуб семнадцать. Далеко разбросаны они одна от другой, едва виднеются то тут, то там, в затканном хрустальном маревом просторе, глубоко осели колесами в земли разных колхозов, которые обслуживает Солончанская МТС. На все четыре стороны света — равнина и равнина, бывшее морское дно. А если подняться на вышку, то на юге, вдали, можно увидеть и самое море, оно синеет вровень с суходолом, даже выше суходола.

Семнадцать палуб — семнадцать антенн над ними, и все они как бы прислушиваются со всех сторон к своему полевому штабу.

Стоит посреди степи усадьба машинно-тракторной станции, и видна она на много километров. При отступлении оккупанты разрушили постройки, а сейчас все опять уже стало на свои места, покрылось свежей рябой черепицей: мастерские, контора, жилые домики, гараж… В стороне — склады горючего с наполовину вкопанными в землю белыми цистернами.

Зимой двор заполняется множеством сельскохозяйственных машин, в мастерских с утра до ночи пылают горны и визжат станки, а в накуренной конторе томятся по углам беспризорные бухгалтеры, оттиснутые от своих столов в властным степным людом. Идут совещания, семинары, различные курсы колхозных механизаторов.

При конторе, рядом с кабинетом директора, оборудована зоина радиорубка. Зоя — радистка-диспетчер. Именно на нее направлены своими чуткими остриями все семнадцать антенн на степных палубах трактористов. Поддерживая радиосвязь с бригадами, Зоя на некоторое время становится той точкой, где скрещиваются разбушевавшиеся страсти увлеченных трудом людей — бригадиров, механиков, учетчиков. Первые обращения с палуб — к ней, первый голос к палубам — ее голос.

Когда начинается сезон и тракторы на полях не остывают круглые сутки, заметно возрастает роль Зои. В работе Зоя находит истинное наслаждение, работа объединяет ее с коллективом, который давно уже стал для девочки и роднёй и самой верной опорой в жизни.

С коллективом Зоя особенно сроднилась в годы войны. Наука дружбы, тяжелые испытания, выпавшие тогда на детскую долю Зои, — как они пригодились ей сейчас, когда Зоя — по выражению эмтеэсовского сторожа — уже «оперилась», когда уже сидит она в своей чистенькой радиорубке, окруженная блестящей аппаратурой…

В то далекое военное лето Солончанская МТС в полном составе двигалась на восток. На всю жизнь запомнились Зое грозные картины тех дней.

…Сухим удушьем пышет южная степь, плачут в будках дети, наблюдатели то и дело предупреждают колонну о вражеских самолетах.

День за днем пылит бесконечный бурый шлях, скрежещет тяжелое железо.

…Трактористов нехватало, часть их пошла в армию и в партизаны, но, несмотря на это, ни один трактор не остался без водителя. Карп Васильевич мобилизовал всех, в том числе женщин и подростков из семей трактористов. Свою жену он тоже посадил на трактор. Сам объяснил ей, что надо делать, сам запустил для нее мотор:

— Веди!

Зоя тряслась на тракторе возле матери. Колонна шла, растянувшись на многие километры. Десятки мощных тракторов и запыленных комбайнов, многокорпусные плуги и молотилки, мастерские, облупленные под ветрами степные палубы трактористов — все было поставлено на колеса, все двигалось по строгому маршруту, нанесенному на карту, которую старый коммунист Лысогор хранил в нагрудном кармане гимнастерки.

В те дни Зоя лишь изредка могла разговаривать с отцом. Но, вероятно, именно в те дни ее детскому, острому уму полностью открылись и сердце отца, и его будничное величие, и его несгибаемая воля.

Карп Васильевич был душою колонны, ее вдохновенным вожаком. Потрепанный директорский «газик» неутомимо, днем и ночью, метался вдоль колонны, вынося Карпа Васильевича то в один ее конец, то в другой. Директор с первого взгляда замечал малейшее нарушение порядка, больше того — он, кажется, наперед угадывал самые потаенные мысли и намерения каждого из подчиненных. Подбадривал уставших, сдерживал ретивых, внося в горячую, — тревожную жизнь похода свою волю, свой продуманный темп, заранее рассчитанный ритм.

Проносясь мимо трактора, на котором стояла возле матери Зоя, директор смотрел на дочку и на жену не улыбаясь. Небритый, запыленный, похудевший, внимательно провожал их глазами, иногда бросал коротко, почти жестко:

— Мария, дистанцию!

Как-то раз колонна попала в сыпучие пески. Надо было самим, на протяжении нескольких километров, гатить дорогу. Рубили лозу, носили на дорогу и стелили ее под тракторы и комбайны. Зоя тоже носила, наравне со взрослыми.

Хотя они ехали уже в незнакомых районах, Карп Васильевич всюду чувствовал себя хозяином. Зоя припоминает: встретилась на их пути большая железнодорожная станция. Самолеты только что бомбили ее… Страшное было зрелище: забитые эшелонами пути, свежие воронки, грозные пожары вокруг… Уже рвались где-то боеприпасы, каждую секунду могли вспыхнуть на путях многочисленные цистерны с горючим…

В колонне кое-кто поддался панике: скорей назад, обойдем этот ад стороной! И в самом деле: казалось бы, что Карпу Лысогору до той станции, — мог бы держаться от нее подальше, горючим зарядился бы где-нибудь в другом месте. Так нет! Вызвав коммунистов и комсомольцев, Лысогор кинулся с ними в самое пекло, где все трещало, корежилось, дышало огнем… И вот уже вместо паровозов в эшелоны впряглись мощные солончанские тракторы, двинулись, оттягивая вагоны, платформы и цистерны подальше от пожаров.

Как хотела тогда Зоя скорее вырасти, чтоб стать похожей на отца!

Потом выпали снега, ударила лютая зима, стало еще труднее. Но даже там, за Доном, где остановилась зимовать МТС, коллектив готовился к посевной, словно у себя в Солончанах. Правда, мастерских нехватало, приходилось работать на морозе под открытым небом, и кожа маминых пальцев не раз прилипала к сизому, холодному металлу. Ночью спали в степных вагончиках, и к утру мамины косы примерзали к стене.

То был настоящий фронт, и Зоя считает, что потеряла мать на фронте, за Доном…

Возвращались на Украину по железной дороге. Всё погрузили, ничего не растеряли. Даже вылинявшие степные палубы стояли, надежно укрепленные, на платформах. Еще шла война, и все же военные коменданты открывали мирному солончанскому эшелону зеленую улицу.

Оксана Бойко тоже принимала участие в том походе; она дружила с зоиной матерью. Зоя до сих пор помнит, чем была для Оксаны эта дружба, когда муж Оксаны, тоже тракторист, на одной из переправ пошел под лед.

Не думали тогда ни Зоя, ни Оксана, что пройдут годы, появится со временем в их коллективе этот самый Савка-механик, этот чернобровый красавец, и посеет между ними ревнивую неприязнь…

III

«Интересно, будут ли ревновать при коммунизме? — думала Зоя, сидя в своей радиорубке над раскрытой лекцией заочного курса. — Прекратятся ли когда-нибудь эти распри человеческих чувств, наступит ли в будущем примирение всех со всеми?»

До сих пор, когда она замечала в людях проявления ревности, зависти, честолюбия, ей казалось, что при определенных усилиях человек может противостоять этим вековым, унизительным страстям…

И вот теперь она сама и завидует, и ревнует. Обидно, больно ей сознавать это. Новое, недоброе чувство врывается в ее ровные, ясные отношения с людьми.

«Нашему жаворонку легко летается: все ему родные!» — говорили трактористы. Они называли Зою своим жаворонком. В самом деле, они привыкли к ней, как привыкли к жаворонку, который всю весну звенит у них над головой. И относились к ней, как к этой весенней птичке: с ласковым превосходством, с добродушной нежностью, с полным доверием. Эти обветренные степовики хорошо знали, что диспетчер никогда их не подведет, держит связь отлично; знали, что Зоя ни на кого из них не нажалуется за те несдержанные выражения, что иногда сами собой врываются к ней в рубку… Считалось, что Зоя должна им это прощать — ведь она для них, степовиков, как медсестра для гвардейцев переднего края… И Зоя им все прощает.

В каждой бригаде знают, что Зоя «болеет» за них, что она радуется их успехам. Это знала до сих пор и Оксана Бойко, ибо до сих пор так и было. Но как будет дальше? Неужели отныне появится что-то чуждое, неискреннее в жизни зоиной радиорубки?

До сих пор Зоя была доброжелательна ко всем без исключения.

В течение сезона Зое первой приходится встречать прибой горячих трудовых страстей, которые неудержимо бурлят, накатываются на диспетчера из бригад. Если радости, то еще свежие, горячие, неприрученные; если сомнения, то самые откровенные; если упреки, то самые тяжелые, самые резкие. Слушать должна все, даже то, что режет ее девичий слух. Но это не существенно, важно то, что относится к делу.

Вот сейчас, выслушав долгую исповедь, отсеяв лишнее, записывает в журнал: у Паливоды авария. Причины такие-то. Меры приняты такие-то.

Потом, посмотревшись в зеркальце, Зоя выходит из рубки и направляется через двор к гаражу.

Думает о чем-то приятном, и тугие губки ее подергиваются, под ними живчиком бьется сдерживаемый смешок. Идет, как всегда склонив голову чуть набок, закрывшись от солнца розовой косынкой. Личико чистое, по-детски нежное, а во всех движениях гибкой фигуры, перехваченной узким поясочком, уже есть что-то неосознанно-женское.

Возле гаража стоит наготове «буревестник» — разъездная ремонтная мастерская-летучка. Она оборудована всем необходимым и, как степная палуба, тоже радиофицирована. Командир «буревестника» — он, Савва-механик.

Увидев радистку, Савва, шутя, берет под козырек. В офицерском галифе, в синей безрукавке, стройный, смуглый как чорт. И в блестящих глазах у него тоже водятся чортики: все время скачут весело, дерзко.

— Привет нашему жаворонку! Чем нынче порадуешь?

Зоя смотрит на него из-под косынки широко раскрытыми глазами. Смотрит удивленно, не мигая, и глаза постепенно становятся влажными, приобретают необычный блеск…

— У Паливоды авария. «Натик» лег.

— Опять у Паливоды?! Когда уже ты меня пошлешь… к Оксане?

— Не бойся, пошлю, когда что-нибудь случится. Но у нее это редко бывает.

— К сожалению.

— Наоборот.

Выяснив, чего хочет Паливода, и беззлобно ругнувшись по этому случаю, Савва бежит к мастерским, чтобы взять нужные запасные части для потерпевшего трактора.

Зоя уже может уходить, но что-то приковывает ее к месту. Сказала Савве, что послала бы к Оксане… Так уж и послала бы? Конечно, нелегко это, но…

Возвращаясь к машине, Савва на ходу, полушутя пытается обнять Зою свободной рукой.

— Славная растет кому-то невесточка!

Изогнувшись, девушка волной выскальзывает у него из-под руки, слегка бьет механика по горячей, плотной спине.

— Давай без этого, Савва…

И стоит, будто ждет чего-то.

«Буревестник» тем временем трогается, набирает скорость, удаляется в открытую степь. Легкая пыль поднимается за ним. Еще вчера не пылило, а сегодня уже завихривается вслед… Что будет завтра? Быстро сушит ветер землю, надо бы, ой, надо бы дождя…

Зоя стоит задумчивая, провожает машину глазами. Уже далеко вьется вслед «буревестнику» серый вихрик по степи… Вот он поворачивает, исчезает за зеленым валом лесополосы.

Но не исчезает Савва из зоиных мечтаний. Все время рисуется в девичьем воображении его образ… Вот легко шагает Савва с неуклюжим Паливодой по пахоте, и ласточка заигрывают с ним… А вот ночь, и он уже в другой бригаде, может даже в оксаниной, лежа навзничь под трактором, умело, красиво работает, освещенный багровыми факелами…

Когда он вернется? Вернулся бы к вечеру, может, вышел бы опять во двор со своим голосистым баяном… Но разве не от нее, не от Зои, зависит возвращение Саввы? Может, она сама, перехватив Савву в степи, пошлет его прямо от Паливоды в какую-нибудь другую бригаду, прикажет мчаться туда как можно скорее, не заезжая в МТС…

И прикажет, и пошлет, несмотря ни на что.

Странно он к ней относится… «Кому-то растет невесточка!»

Не для кого-то, а для тебя хотела бы расти, Савва!

…Все сильнее припекает солнце. Пышет зноем двор, млеет слепящая, залитая хрустальным маревом степь.

IV

Шли дни, а дождей не было. Проходили где-то стороной, минуя Солончанскую МТС.

Карп Васильевич возвращался домой с каждым разом все более мрачный. Бывало, раньше придет — картуз у него на затылке, лицо сияет, а сейчас — козырек надвинут на самые глаза, и пыль на нем — хоть буквы пальцем выводи…

Однажды Зоя слыхала, как отец в кабинете пробирал приезжего доцента из института механизации.

— Что вы все ездите по мелочам, — гремел он на гостя. — Вы мне тучи приручите! Пора!..

Доцент что-то твердил в ответ, видимо возражал.

— Неправда, созрело! — не успокаивался отец. — Можно и нужно взять в свои руки движение воздушных течений… Доколе нам терпеть эту анархию в природе?

По вечерам уже не слышно было саввиных песен. Если он не выезжал, то по нескольку раз на день появлялся в конторе, злой, ощетинившийся — не подступись. Становился в дверях, опираясь плечом о косяк, и посматривал оттуда на барометр, висевший на стене между окнами.

— Снимите его, не то о ваши головы разобью! — угрожал Савва конторщицам.

Прибор действительно вел себя позорно. В то время как на земле все выгорало, барометр в конторе уже третий день показывал дождь.

Каждый по-своему глубоко переживал то, что причиняло боль всем.

По утрам, открывая в своей радиорубке окно, выходившее в степь, Зоя не видела там ничего утешительного. Чем дальше, тем больше степь теряла свои яркие краски, свою весеннюю свежесть. Уже начали проступать на ее зелени блеклые ржавые пятна. Воздух был насквозь сухой, даже на рассвете не выпадала роса.

Днем не только солнце — все небо, казалось, дышало зноем. Линяя, утрачивая свою голубизну, небо горело над головой — цинковое, белесое, беспощадное. А вдоль всего горизонта высились неподвижные, грязноватые стены пыли, предвестники далеких черных бурь.

Трактористы со своих палуб разговаривали с Зоей невесело, приглушенно. И сама она сидела среди своей аппаратуры, среди запыленных цветов и недочитанных книг, настороженная, все время как будто к чему-то прислушивалась. Иногда ей казалось, что где-то гремит, и она бросалась к окну. Но горизонт попрежнему был голый, ненавистный.

Перекликаясь с трактористами, Зоя теперь прежде всего спрашивала:

— Как хлеба?

И никого не удивляло, что, сидя в своей келье, маленькая эмтеэсовская радистка, как и все, беспокоится о колхозных хлебах, хотя трудодни ей не записываются, хотя сама она и не пахала, и не сеяла. И трактористы серьезно отвечали Зое, зная заранее, что это не для сводок, а для нее лично.

Нерадостными были их ответы.

— Земля местами трескается, — передавали с одного конца.

— У тракторов ребра болят, машины аж стонут, — передавали с другого.

Далекие бригады то и дело сами справлялись у Зои, не хмурится ли небо, не собирается ли дождь там, над МТС? Чем она могла их порадовать? Если бы могла, сама погнала бы тучу, чтоб зашумела над ними дождем!

Бригада Оксаны работала в одном из самых отдаленных, глубинных колхозов. Каждый вечер и каждое утро оттуда требовали метеосводок.

Требовали резко, настойчиво, раздраженно.

V

Вечером, вернувшись с бюро райкома, отец ужинал. Зоя стояла у открытого окна. Звезды на горизонте мигали, дрожали, как живые. Вровень с окном тускло белели покрытые пылью расцветшие акации. Воздух был насыщен их густым сладким ароматом.

Акации сажала еще зоина мать… И почему это папа не женился вторично? Уже и виски поседели, а в последние дня и плечи у него как-то по-стариковски опустились…

Квартира большая, гулкая, а голосов в ней мало… Этажерка с книгами. Пианино. На стенах венки из сухих колосьев. В углу алеют шелка переходящих эмтеэсовеких знамен: от министерства, от центрального совета профсоюзов, и то, которое МТС получила в эвакуации от облисполкома. Конечно, знаменам надлежало быть в клубе, но клуб еще не закончен, и директор хранит их дома. Знамена — дома, а личная корреспонденция, наоборот, хранится в конторе, аккуратно подшитая в папки наравне с официальными документами. Пожелтевшие письма фронтовиков, письма многочисленных воспитанников Солончанской МТС. «Дорогой Карп Васильевич!», «наша МТС», «наш коллектив», «наша борьба»… Где тут разграничить свое от общего, как отделить свое от своего же! Да и надо ли отделять?

Не успел отец поужинать, как в комнату ввалился старший агроном, дородный, розовощекий мужчина, которого в МТС называют «мать-героиня». Поводом к этому послужило то, что как-то в праздник, будучи навеселе, он по ошибке прицепил на грудь, рядом со своими медалями, медаль своей жены. Добродушный агроном охотно откликался, когда его так называли.

— Говорил я тебе, Карп Васильевич, — громко сказал агроном, усаживаясь за стол, — не жалей дочь и приводи в хату мачеху. Не послушал меня… А теперь, видишь, приходится ленивые вареники есть.

— При мачехе, может, и таких не ел бы, — заступился за дочку Карп Васильевич и, переводя разговор на другое, сообщил, что скоро прибывает партия новых тракторов.

— Опять нам будут хлопоты с кадрами, — забеспокоился агроном. — Готовь, выращивай — и все для чужого дяди.

— Погоди плакать, это еще не все, Пилип Захарыч… Как стало сегодня известно, часть трактористов нам придется передать лесозащитной станции.

Агроном всплеснул руками.

— Когда?

— Скоро… Как можно быстрее.

Зоя внимательно прислушивалась к разговору. Для нее не было безразлично ни то, что МТС получает новые тракторы, ни то, что часть трактористов перейдет на лесозащитную станцию. Жаль, конечно, отдавать, но ведь и туда нужно. В конце концов там проходит передний край борьбы против засух и суховеев… Вот кого только отпускать туда? Агроном настаивал:

— Пускай они еще столько поработают над ними, сколько мы поработали!

— Нет, — спокойно возражал отец. — Мы пошлем туда не худших, а лучших. Самых лучших.

— Это ты серьезно, Карп Васильевич?

— Вполне серьезно. И чтоб не откладывать… давай сейчас и подберем людей.

Зоя слыхала, как отец называл фамилии трактористов — он называл действительно самых лучших. Может, и Оксану Бойко назовет? Хотела ли этого Зоя? Конечно… Пусть перешла бы Оксана на лесозащитную, может забыл бы о ней Савва Грек и стал бы замечать других!

Но отец почему-то не называет Оксану. Хотя, видимо, думает сейчас над этим. Ведь речь идет как раз об ее восьмой бригаде…

Так и не назвал.

Разочарованная Зоя услыхала из отцовских уст фамилию другого тракториста из бригады Оксаны Бойко.

VI

На другой день Оксана примчалась в МТС на мотоцикле. Ветром ворвалась в контору и, узнав, что директора нет, накинулась на старшего агронома.

— Что это такое, я вас спрашиваю? Вы хотите развалить мою бригаду, забрать от меня самых лучших трактористов?

— Не трактористов, а тракториста, — спокойно урезонивал Оксану агроном. — Одного.

— Так почему именно Опришко?

— А почему не Опришко? Ты же знаешь, куда это… На лесозащитную.

— Чужому дядьке!

— Не чужому дядьке, товарищ Бойко, а для нас же, для общего дела…

Зоя слушала, улыбаясь тому, что «мать-героиня», быстро переориентировавшись, уже убеждает Оксану отцовскими доводами.

Через некоторое время, проходя по коридору, Зоя поздоровалась с трактористкой. Ладонь у Оксаны была в мазуте, и вместо нее она подставила свой полный загорелый локоть.

Заглушая обиду, девушка должна была пожать сопернице локоть.

«Зачем она это делает? — горько думала Зоя позже. — Чтоб подчеркнуть, что я белоручка? Но разве могут все быть такими, как она, Оксана? Может, и мне хотелось бы надеть такие же защитные очки, мчаться ветром по полю, смело трясти агронома за душу… Но ведь не у каждого оксанин характер, и в конце концов в скромной радиорубке тоже нужно кому-то сидеть… Конечно, ей неприятны и мои босоножки, и мои заплетенные косы, и мои белые руки. Но разве я виновата в этом? И даже в том, что мне очень нравится Савва Грек — разве я перед кем-нибудь виновата?»

Когда Оксана уехала, конторские девушки, смеясь, говорили Зое:

— Ну и клятая же у тебя будет мачеха! Огонь!

— С чего вы взяли, что… у меня?

— А ты будто и не знаешь, что она давно уже сохнет по Карпу Васильевичу…

«Как же, сохнет! — подумала Зоя. — Ходит такая раскормленная, в комбинезон не вмещается».

— Выдумки, — возразила Зоя подругам. — Там будто бы Савва наш…

— Савва там тянет пустой номер, Зойка… Ничего он там не добьется!

«А все-таки добивается! — воскликнула в душе Зоя. — Сами девчата говорят… Не может быть, чтобы он — да не достиг своего!»

Девушке казалось, что все смотрят на механика ее глазами, что для всех он такой же неотразимый, такой же прекрасный, как и для нее.

Конечно, девушки шутят, говоря, будто Оксана «сохнет»… А хотя б даже и сохла… Может, лучше, чтоб она была Зое мачехой, чем…

Соперницей стоит она перед Зоей сегодня, соперницей будет стоять перед нею и завтра, и послезавтра!

VII

Иногда из эфира к Зое неожиданно прорывались какие-то посторонние голоса и тоже запрашивали о дожде. Ничего в этом не было удивительного: радиофицированных МТС с каждым годом становилось на юге все больше и больше.

Один такой голос до глубины души поразил девушку. Вероятно, если бы сквозь эфир к ней донеслись позывные Марса, она не была бы так взволнована, как услышав этот голос. В отличие от других, он был безгранично радостный, счастливо тревожный, задушевный. Зазвенел будто совсем близко, Зоя даже вздрогнула от неожиданности. Дважды подряд неизвестный повторил энергично и радостно:

— Ты видишь тучу? Ты видишь тучу?..

И исчез, затерялся в эфире. Оглушенная девушка мельком выглянула в окно, отыскивая в небе загадочную тучу, но никакой тучи не увидела. «Да ведь это он не ко мне! — спохватилась, наконец, Зоя. — Это он обращался к кому-то из своих, а ко мне прорвался случайно… Но какой хороший, приятный голос… Как будто саввин!»

В этот день она не раз ловила себя на том, что опять хочет услышать этот загадочный юношеский голос. Пусть бы сказал еще что-нибудь, пусть бы рассказал подробнее о той радостной туче: где она сейчас, с какой стороны ее высматривать…

Однако неизвестный голос больше не повторялся. «Интересно, кто бы это мог быть? — спрашивала себя Зоя. — Лесозащитная станция или какой-нибудь летчик с приморского аэродрома? Почему бы нет? Возможно, он поднялся так высоко, что увидел дождевые тучи, которые уже движутся сюда…»

Между тем солнце палило, как и раньше. Открытые небу хлеба, казалось, из последних сил цеплялись за жизнь. Больно было смотреть на них.

Когда Зоя под свежим впечатлением рассказала подругам об услышанном ею таинственном голосе, девушек разобрало любопытство.

— По-твоему, кто же это?

Зоя улыбалась.

— Друг.

Она промолчала о том, что голос, донесший до нее добрую весть, был для нее похож на голос Саввы. Девушки допытывались шутя:

— Ты, Зойка, наверное, не все нам рассказала. Признавайся, где это ты завела друзей?

— Везде, — серьезно ответила Зоя и обвела рукой вокруг.

А во второй половине дня наступило, наконец, долгожданное…

Из-за горизонта медленно выполз чуть заметный краешек синей тучи. Залитая солнцем степь сразу притихла, затаила дыхание, как бы ожидая, что из этого выйдет. А краешек тем временем упрямо тянулся вверх, разрастался вширь, постепенно превращаясь в тучу, в темносиний горный хребет, который скоро уже закрыл собою огромный сектор неба.

И вдруг хребет разломился, огненная трещина пересекла его поперек, сверху до самого низа. Загремело. Облегченно вздохнула степь, и радостнее стало вокруг.

Все пришло в движение. Пока в небе нарастала гроза, пока там все переворачивалось, гудело и строилось, табуны вихрей помчались по равнине, по потемневшим степям, заволновались, забурунили зеленые валы лесополос, засуетились в воздухе птицы.

Нежным шелестом отозвались на все, что происходило вокруг, акации, посаженные возле конторы.

Карп Васильевич, разительно помолодевший, уже стоял на крыльце и, скинув фуражку, смотрел вверх, словно ожидая оттуда кого-то дорогого, желанного…

Вышел на крыльцо и старший агроном, и природа приветствовала его свежим, мощным каскадом грома. Рабочие, выбежав из мастерских, радостно перекликались во дворе, конторские девушки, свесившись из окон, вскрикивали в испуге, а «мать-героиня», оглушенный первым, близким громом, живо метнулся к дверному косяку и оперся о него спиной, — чтоб весь год не ломило поясницу.

Зоя щебетала в своей рубке. Как только показался на горизонте тот далекий краешек, она кинулась к карте, разостланной на отдельном столе и утыканной красными флажками. Все бригады были перед радисткой как на ладони. Взволнованно оглядывая их, Зоя старалась определить, которым из них уже «все видно», а какие еще ничего не знают. Вот тут, наверное, уже бегут по нивам первые радостные тени, опережая дождь… А там, дальше, еще жжет, там еще не знают, какой радостью охвачены все в МТС — и рабочие, и начальство, и Зоя-радистка…

Все должны об этом узнать, пусть радуются все! И, вызывая по очереди далекие, тонущие в зное бригады, Зоя начинает делиться своим богатством.

— Вы видите тучу?.. Вы видите тучу?.. — заливается она жаворонком.

С детской щедростью раздавала Зоя всем свое радостное богатство и, раздавая его, не беднела, а наоборот, сама становилась еще богаче.

Все ближе гремело, вспыхивало… Седая, полноводная туча уже висела над всей степью. Светлые паруса дождя уже распускались на горизонте. Все ближе, ближе… Вот уже донесся с дороги запах примоченной горячей пыли. С тихим звоном упали первые крупные капли, все встрепенулось за окном, и уже широкой, чарующей музыкой зашумел дождь, тот исцеляющий майский дождь, о котором говорят, что это сыплется с неба золото.

Долго его ждали, его еще и сейчас ждут где-то неоглядные зоины поля, неисчислимые друзья девушки… И она спешит порадовать их, подбодрить, приветствовать.

Когда дошла очередь вызывать Оксану Бойко, Зоя на мгновение заколебалась. Много боли причинила ей соперница, надо ли сейчас осыпать ее таким счастьем?

«Надо, надо!» — звучало в сердце, и Зоя, вызвав Оксану, уже пела сопернице в далекий степной вагончик: — Оксана, Оксана, ты слышишь, ты видишь… К вам пошел дождь!

Оксана благодарно, ласково отвечала, что видит. Счастливая, взволнованная Зоя, наверное, и сама не знала, какой красивой стала она в эти минуты. Вдохновение красило ее, прихорашивало щедро, как мать. Глазенки сияли, щеки зарделись… Стоял под окном промокший механик Савва Грек и, будто впервые увидев, внимательно разглядывал девушку. Пробегал он мимо и, прячась от дождя, остановился, незамеченный, под окном. Передохнув, двинулся было дальше, но вдруг почему-то остановился и постоял еще. Что-то приковывало его к месту.

— Жаворонок! Вот ты какая! Я тебя такой никогда не видел!

Девушка вздрогнула, подняла глаза на Савву, улыбнулась.

Поседела в дождях даль, вода уже блестела на шляху земля набиралась сил. Хлеба заметно свежели, будто наливались густым зеленым соком.

Ровно, тихо шумело вокруг…