Сомневаться в том, что народ есть великая активная сила, конечно, невозможно, и как бы ни относились к этой силе, как бы ни относились к народной правде, с полным ли ее признанием, или с таким же полным ее отрицание, как относятся многие, но должно признать за несомненное, что узнать ее все-таки совершенно необходимо. Обычные правовые воззрения находятся в тесной связи со всем складом народной жизни и с тем, в особенности, что составляет ее экономическую сторону. Оставлять в пренебрежении юридические воззрения народа, значит не желать понимать народную жизнь вообще, не понимать экономическую сторону этой жизни в частности.

Приступим к непосредственным воззрениям народа, т. е. к его взгляду, например, на брак — этот важнейший акт в жизни человека. Народная жизнь, наблюдаемая в разнообразных местностях, при разнообразных условиях, не только не дает никаких оснований заключать, чтобы народ смотрел на брак, как на акт исключительно религиозный, в чем убеждены некоторые исследователи народной жизни, но, напротив, неизбежно заставляет придти к выводам диаметрально противоположным.

Из нижеследующих доказательств выясняется, что народ, ни на что не смотря, остался при своем воззрении на брак, как на гражданский акт, лишь освящаемый благословением церкви. Сохраняя убеждение, что в народе заключение брака ничем существенно не отличается от заключения договора вообще, что брак, по способу своего заключения, есть частный вид гражданского договора, мы для большего разъяснения означенного вопроса коснемся вопроса о крестьянском договоре вообще.

Договоры наших крестьян своеобразны. Своеобразность эта заключается, главным образом, в способах скрепления договоров. Формы скрепления договоров, предлагаемые законом, заменяются у крестьян различными символическими действиями, имеющими у них полную юридическую силу. Вот главнейшие из этих действий: контрагенты ударяют друг друга по рукам, которые разнимает посторонний, в качестве свидетеля, или схватываются правыми руками в локтях, или, если предмет договора вещь, передают ее из полы в полу и т. д.; затем, молятся вместе Богу, пьют магарыч или литки. После совершения контрагентами того или другого из этих действий, акт договора считается заключенным и юридические последствия, вытекающие из него, вступившими в силу. К числу этих символических действий мы относим и следующий символический обряд: при разделе имения, совершающемся, положим, между двумя братьями, разламывается на половины хлеб, одна часть которого передается одному, а другая другому из разделившихся, для хранения, после чего уже немыслимо нарушение или какое бы то ни было изменение совершившегося договора.

Инициатива предложения свадебного договора принадлежит стороне мужчины. Дело обыкновенно начинается через посредство доверенного лица — свата или свахи. Поручение, которое берет на себя сват, составляет содержание частного договора между ним и женихом, скрепляется обычным способом — бьют по рукам и молятся вместе. Согласие свое приступить к делу сторона невесты, т. е. родители или заменяющие их родственники, выражают тем, что бьют со сватом по рукам: это вступление, не имея юридически обязательного характера, ставит, однако, сторону невесты в нравственное обязательство продолжать дело — навести справки насчет жениха и лично сделать осмотр его житья-бытья. Но осмотр, согласие, выражаемое одной стороной, и магарыч, поставляемый другой, не закрепляют еще договора. С решающим юридическим значением является лишь акт так называемого сговора, соответствующего гражданскому обручению греко-римского и нашего старого русского брачного законодательства. Крестьянский сговор заключает в себя три главных момента: осмотр лиц, имеющих вступить в брачных союз (откуда названия сговора: смотренье, глядинки, глядешки и т. д.); собственно договор об условиях, какими стороны желают обставить дело и, наконец, скрепление этого договора обычными обрядами, от которых сговор получает названия: рукобитья, зарученья, пропоя, запоя, винопитья и т. д. Брачный сговор заключает в себе также разнообразные условия насчет расходов той и другой стороны, насчет обоюдных подарков и даров, насчет подмоги, приданого или кладки, смотря по тому, где и что в обычае. Тут же даются в обеспечение исполнения договора залоги деньгами или вещами. Для скрепления договора употребляются на сговоре, как и при сватовстве, все обычные способы, т. е. бьют по рукам, или просто, или через полу кафтана, теперь уже непосредственно сами контрагенты, т. е. родители лиц, имеющих вступить в брачный союз, иногда только отцы, а мать и прочие родственники разнимают руки. Вообще, лица, разнимающие руки, играют роль свидетелей и в число их в иных местностях приглашают священника, как уважаемое и нейтральное лицо. Затем, все присутствующие молятся Богу, родители благословляют жениха и невесту и, наконец, пьют магарыч, поставляемый стороной жениха. Сговором и обрядами его сопровождающими считается брачный договор скрепленным и получает обязательную силу. Отказаться от него считается делом бесчестным, долженствующим навлечь на виновного как небесную, так и земную кару, в виде взысканий расходов, даров, платы за бесчестие.

Свадебное пиршество или свадьба, в тесном смысле этого слова, имеет важное значение в крестьянском браке: посредством свадебного пиршества брак как бы освящается общественным признанием, подобно тому, как религиозным обрядом он освящается церковью. Это важное общественное значение свадьбы видно, между прочим, из того, что каждый имеет право, до известной степени, принимать в ней участие: будь знакомый или незнакомый, чужой или свой, друг или враг, никто не может запретить ему, во время празднования свадьбы входа в дом: он имеет право видеть самих брачующихся и все, что происходит в доме, и, пожалуй, тут же высказать вслух свое мнение о виденном; он может принять участие в свадебных развлечениях, пляске и пении; он имеет свою долю в свадебном угощении. Все это неотъемлемое право всех и каждого. В Малороссии, где нередко «весілля» бывает далеко после церковного венчания, церковное торжество, не сопровождавшееся «весіллем», не влечет за собой никаких последствий состоявшегося брака, не дает сторонам ни супружеских прав, ни обязанностей, которые вступают в силу лишь после свадебного пиршества. Общество не допустит, чтобы новобрачная до «весілля» перешла в дом новобрачного, не допустит до фактического супружества. С другой стороны, бывали такие случаи, что молодые люди, отбыв «весілле» жили вместе, без церковного венчания и считались супругами. Если тот или другой из супругов умирает после венчания, но до «весілля», то, считаясь не состоящим в браке, он погребается с теми обрядами, какими обыкновенно сопровождается погребение девушки или не женатого парня.

Нет необходимости распространяться о взглядах раскольников на брак, у которых, как, например, у духовных христиан (молокане), духоборов, субботников, у разных последователей поморского толка, брак имеет значение акта гражданского. Один из наставников поморского толка учил, что для заключения законного брака достаточно благословения родителей и согласие общенародного; другой, что для законности брака нужны только следующие условия: согласие сторон, благословение родителей, обручение, свидетели и законные лета.

Приведем также некоторые другие примеры применения обычного права, собранные П. С. Ефименко в книге «Народные юридические обычаи крестьян Архангельской губернии».

Продажа и купля разных предметов сопровождается ударением руки об руку (дают по рукам), которые разнимает посторонний человек, и молитвой к Богу, на восточную сторону, или к церкви, если продажа совершается на улице, а если в доме, то к иконам. Ударом по рукам доказывается обоюдное согласие на сделку, а молитвой — отсутствие обмана с той и с другой стороны. После молитвы запроданная, согласно уговору, вещь ни в коем случае не отбирается и слово не нарушается, хотя бы за ту же вещь через час стали давать вдвое дороже. Об уговоре говорят: рядка-матка, на чем рядишь, на том идешь; т. е. уговор дороже денег. Затем покупатель дает задаток, состоящий из денег, редко из шапки или рукавиц, а продавец ставит литки, или магарыч. Если сделка совершается на базаре, литки пьют в кабаке. Литки, впрочем, покупаются той или другой стороной, смотря по предварительному условию. Отказываться от вещи можно до того времени, пока купленное находится еще в доме хозяина. Плата за вещь рассрочивается на два-три срока и без процентов.

Принадлежностями покупаемых вещей считаются: при покупке дома — образа, саней — оглобли, лошади — узда, быка и коровы — вязка, т. е. крепкая веревка, за которую они вяжутся. Иногда вместе с приданной коровой передается новой хозяйке и глиняная кринка.

Всякие вообще договоры сопровождаются питьем липки и оканчиваются рукобитьем и молитвой. Липки бывают при покупке, найме, подряде и при всякого рода сделках: например, кто нанимает рабочего или подряжает вырубить несколько саженей дров, тот должен дать бутылку водки или более; кто поменяется оленем на оленя — липки ставятся смотря по условию; торговец, покупающий у промышленника семгу, должен дать липки; без этого ему не отдадут семги. Покупателю терской семги приводится два раза ставить липки: первый раз, когда он покупает семгу у промышленника, а другой раз — при сдаче ее оптом в Архангельске или Шуньге; здесь уже липки бывают подороже; иначе новый покупатель забракует часть рыбы, отделив ее в худую партию, и заставляет продавца отдать ее за бесценок; но чем липки лучше, тем и дело выгоднее: хозяева пьют, отдатчик свое дельце делает, часто и худую рыбу отдает за хорошую.

Вот как Максимов описывает совершение уговора кемского судохозяина о постройке лодки с мастером — судостроителем из Подужемья — селения, в котором живут корелы, известные строители судов на все поморье. «Лодейку задумали построить», — сказывает кемлинин в избе мастера, являясь туда с поклоном, приветом и приносом заграничного крепкого рому или коньяку… Откупоривается бутылка, расходуется вино, идут разные сторонние разговоры, пока не своротит на лодейку. Начавши другую бутылку, и заказчик, и мастер под веселый шумок говорят о цене, спорят и шумят, не обинуясь, не изобижая друг друга; опять пьют и шумят, и опять-таки добираются до искомой и сходной середины, на которой и заказчику и мастеру становится безобижно и неубыточно. Спорить — вольно, браниться грех, говорит поговорка. «Ну так, что ли, дело наше, по тому идет?» — спросит еще раз заказчик. «Так, а не так, по тому по самому», — ответит в последний раз мастер. «Ну ударим по рукам, поцелуемся и станем Богу молиться». «Ладно, по рукам — и за Бога». Сговорившиеся хватаются за полы, обнимаются, молятся на тябло и, наконец, уговариваются о времени заказа судна.

Все земледельческие работы: обработка земли, снятие хлеба и уборка сена — исполняются по большей части собственными силами крестьянских семейств. Только некоторые зажиточные крестьяне, имеющие значительное количество земли или отвлеченные от полевых занятий каким-либо промыслом, нанимают на время севов и страды работников и работниц. Но у некоторых содержатся они в продолжение круглого года, если обширное хозяйство требует большего ухода.

Условия о найме в работы бывают наиболее словесные и состоят в сговоре: о сумме денег, третях (периодах) их получения, содержании, о работах, о сговорах, об обязательстве не отлучаться самовольно и об обеспечении договора. Актом ненарушимости условия служат общая молитва перед иконами, сжатие рук и попойка; при этом нередко дается задаток и на гулянку несколько дней. Плату, особенно семейные работники, чаще всего забирают вперед. При отходе случается, что хорошие хозяева дают прибавку из платного (одежду и обувь). В Холмогорском уезде дается на дорогу посильник, т. е. большой хлеб, от 10 до 15 фунтов, рыбников пару, пирогов, шанег, калиток, кусок мыла и овечьей шерсти на чулки. В Пинежском уезде есть обыкновение в праздник Рождества Христова дарить работников и работниц платками или ситцами на рубашки и на платья. Работниц дарят еще при отеле коровы. При отходе работника и работницы после срока дают им хлеб, пироги с рыбой, а иногда и просто рыбу.

Пролубник, обязанный очищать по утрам на реке проруби для получения из них воды, водопоя скота и полоскания белья и майны для ловли рыбы, берется с доброй его воли; он бывает из беднейших односельцев. За отправление своих обязанностей он от каждого дома по воскресным дням пользуется подаянием хлеба и шанег в таком количестве, что может безбедно продовольствоваться от одной до другой недели. Трапезники, перевозчики и пролубники ходят для собирания дачи с длинной тростью в одной руке и с корзиной в другой. Под окнами они просто поколачивают в стену палкой и произносят: «Трапезнику!» или «Пролубнику! Перевозчику!»

Общих помочей в Архангельской губернии не бывает, а существуют только помочи по призыву известным хозяином. Когда крестьянин видит, что у него жнива и сенокоса много, а время, между тем, уходит и ему не справиться с работой, не покончить самому, в таком случае он, смотря по количеству работы, приглашает с вечера, большой частью на праздник, особенно если это бывает летом, сколько нужно своих знакомых, всегда из своей же деревни и ближайших с ней. На сенокос приглашают больше мужчин и баб, а на жниву девок и парней. Крестьяне охотно помогают, оставляя свою работу, в той надежде, что и им, если случится нужда в том же, помогут. Помочане поутру рано сходятся в дом хозяина, где для них приготовляется завтрак. После завтрака тотчас же отправляются на работу. Обед приносят на место работы, для сбережения времени. За обедом пьющих угощают пивом и водкой, а кушанья наваливают целые горы. К вечеру, по окончании работы, возвращаются домой с песнями. Дома, если он близко, вымывшись и почище одевшись, идут к хозяину, у которого между тем приготовлены уже столы и кушанье. Во время ужина много пьют пива, водки и от этого бывают очень веселы, а после ужина начинают песни, игры и пляску на всю ночь, если она светла и тепла. Помочь бывает и тогда, когда крестьянин желает сбить печь из глины. Участвующим в работе хозяин выставляет ряженое количество вина. Бывает и то в Пинежском уезде, что крестьянин, имеющий у себя много сенокосов, уговаривается с другим, у которого его недостает, помочь последнему убрать сено. В таком случае все снятое сено делится пополам. В Золотице приглашают девушек на избомытье и за это дарят их калачами, по мотушке калачей на девку, кроме домашнего угощения.

Складчины бывают в здешней губернии во время так называемых канунов и при составлении вечеринок. Складчины устраиваются также на покупку бочки трески, палтусины и сельдей, на варение к праздникам пива и на покупку водки. Кануны называются также богомольями и поварками. В Пинежском уезде они празднуются отдельно в каждом селении в какой-либо из важнейших праздников, в Шенкурском уезде каждая отдельная деревня, иногда по две и по три деревни одного и того же селения, имеет свои особенные кануны. В Тулгасе кануны празднуются отдельно каждыми 15 ревизскими душами. Кануны совершаются всей упомянутой общиной в чьем-либо доме, назначаемом по очереди или добровольно уступаемом хозяином. В такой дом приносятся материалы для пива и еды со всей деревни и из складчины варится пиво. В Тулгасском приходе солод для пива собирается со всего селения, а хлеб и другие съестные принадлежности от 15 душ. Вечеринки в Пинежском уезде по большей части собирают молодые ребята; они нанимают квартиру для вечеров и покупают свечи и «дисерт». Деньги для этого по большей части собираются посредством складчин, по пять или десять копеек с парня; иногда же вечеринки устраиваются на счет одного какого-либо молодца. Десерт состоит из калачей, пряников и орехов; он разделяется между парнями, и каждый берет свою часть в карман для подарка девушкам.

На границе с Норвегией, на реке Печенге, среди безлюдной местности есть церковь Сретения Господня, называемая монастырем, в память некогда существовавшего там Печенегского монастыря. Обитающие в тамошних тундрах кочевые лопари имеют обыкновение делать, преимущественно в день Сретения Господня, когда сюда приезжают богомольцы из поморья и составляется даже нечто вроде ярмарки, разные приношения в пользу церкви: оленей, оленье мясо, рыбу, меха, разные хозяйственные вещи и проч. — одним словом, все, кроме денег. Все приношения принимаются церковным старостой, который тут же продает их за деньги богомольцам и лопарям. Весьма замечателен способ продажи этих приношений. Покупатель, выбрав нужную себе вещь, сам назначает ей произвольную цену, которую и уплачивает заведующему продажами старосте. Разумеется, по пословице — своя рубашка ближе к телу, покупатели большей частью дают самые ничтожные цены. Редкий в припадке особенной набожной щедрости даст настоящую цену, и как бы ни была предложенная цена мала, церковный староста принимает ее без всякого возражения. Это делается на том основании, что все приношения, по усердию жертвователей, делаются святому Трифону, следовательно, он и продает их сам, а староста есть только исполнитель его воли. Приношения эти добровольные, точно так же, как назначаемые покупщиками цены тоже есть добровольные приношения, которые каждый назначает по своему состоянию; если же кто, имея средства, с намерением дает малую цену, тот будет наказан святым Трифоном.

Артельные обычаи на Новой Земле соблюдаются строго, свято и ненарушимо. Вот что пишет об этом известный академик Бер: «Во время посещения мной Новой Земли для изучения тамошних произведений, я был поражен строгостью, с коей промышленники следуют правилам, введенным обычаем. Эти правила исполняются точнее, чем писаные законы во всех государствах. Всеобщее в русском народе обыкновение устраивать артель, в коей меня удивила власть хозяина, ибо хотя прежде плавания все промышленники равны ему и делаются опять равны по возвращении с промысла, но в течение трех месяцев, проведенных мною в море, я не видал ни одного случая неповиновения воле хозяина нашего судна и даже не слышал малейшего противоречия. Хозяин же этот был притом только половинщиком. Другой участник находился также с нами, но начальство предоставлено было первому, как более опытному моряку, и потому товарищ его вовсе не вмешивался в распоряжения, а, напротив того, удалялся всякий раз, когда требовалось решиться на что-нибудь важное. Когда несколько судов сходится на одной бухте, они никогда не мешают друг другу в промысле. Хозяин последнеприбывшего судна немедленно по положении якоря объявляет, желает ли он составить одну артель с прочими и сколько человек отправит на промысел; ибо добыча делится поголовно или остается отдельною артелью. В первом случае хозяева составляют общий план промысла, а в последнем сговариваются, коим образом отправить своих людей по различным заливам. Никто один другого не обманывает ложными вестями, но каждый поступает честно, ибо неизвестный за честного не в состоянии составить артели и не может быть принят в нее. Я никогда не слыхал, чтобы на Новой Земле в похвалу кого-либо называли добрым, как бывает часто в России, но всегда честным. Наш хозяин вступил в артель с двумя другими. Я купил у них часть добычи, (поскольку) лов был вообще неудачен, то последнепойманные звери продавались по весьма высокой цене. Так, например, за морского зайца назначено было 40 рублей. Я согласился дать эту цену, но с тем, чтобы мой хозяин и люди его получили 20 рублей. А другие два судна по 10 рублей, потому что наши люди поработали больше. Но он тотчас же возразил мне, что это сделать совершенно невозможно, ибо они уговорились быть в одной артели, а сделанный здесь уговор должен исполняться без исключений. Мы видели на Новой Земле мышей, но долго не могли поймать. Тогда я обещал 15-летнему сыну хозяина один рубль серебром за первую мышь, которую он мне принесет, 50 копеек серебром за вторую и по рублю медью за следующих. Вскоре Александр Афанасьевич принес мне мышь; но, отведя в сторону, убеждал со стесненным сердцем, что, если бы я точно хотел дать ему деньги, не говорить о том отцу, потому что и он состоит в артели. Я возражал ему, что ловля мышей, конечно, не относится к их промыслу и что хотя морские звери, и птицы, и самые перья идут в дележ, но что за мышей с Новой Земли, конечно, с сотворения мира никто еще не давал копейки. Я говорил это с полным убеждением. „Это все так, — отвечал он, — но отец не дозволит мне оставить себе деньги“. Получив деньги, честный мальчик не выдержал до вечера и рассказал отцу о полученном рубле. „Этот рубль принадлежит артели, — сказал отец, — и должен быть разделен так же, как и те, которые еще получишь“. После он считал в Архангельске в числе добычи от промысла и пойманных мышей. Хозяин наш получил притом немного прибыли, ибо лов не был изобилен в этот год. Не менее удивила меня в этой стране всеобщая безопасность и неприкосновенность собственности при совершенном отсутствии полиции и правителей. Избы, в коих укрываются временные жители Новой Земли, не имеют замков. Обыкновение это имеет, по-видимому, силу закона. Но из такой избы никогда и ничто не пропадало, а если б вся артель вымерла, то и тогда наследники получили бы следующее им. Я сам видел избу, коей все жители померли от цинги. Это было известно, и многие промышленники входили в нее, но вещи лежали там в том же порядке, как их оставили хозяева, только сих последних уже не было. Вещи состояли в мехах, которые в той стране равноценны деньгам; сверх того там был сундук с мелкими вещами и вместо замка с надписью: „Этот сундук принадлежит работнику Нестору“. В конце лета отправились бывшие там промышленники в избу, чтобы вместе пересчитать все, что в ней оставалось, и доставить наследникам. На вопрос, отчего происходит на Новой Земле такая верность собственности? — получаешь один ответ: здесь не украдут. Но закон обычая, препятствующий красть, простирается там еще далее. Если убитого зверя, по отдаленности от избы, неудобно тотчас же отнести домой, то промышленник втыкает возле него палку, это и служит доказательством, что зверь кому-то принадлежит, что он оставлен с умыслом и потому неприкосновенен. Я сам видел лодку, привязанную на том самом месте, где за три года пред тем оставил ее штурман Пахтусов, который не мог взять ее с собой, потому что его судно расколотило льдом, следовательно, он бросил ее; но так как стоял еще шест, к которому лодка была привязана, то никто и не смел взять ее. Вещь с подобным знаком считается неприкосновенною. Как-то на берегах Лапландии я нашел лодку с сетями и разными рыболовными орудиями и возле — наклонно воткнутое весло. Я хотел было опереться на него, как вдруг несколько промышленников бросились ко мне и просили не трогать весла, потому что это грех. Только впоследствии объяснили мне эти слова и уверяли, что если б я оставил на Новой Земле часы, воткнув возле них палку, то их, конечно, никто бы не тронул. Неудивительно посему, что такие обычаи имеют там силу закона при спасении погибающих и погребении умерших. Например, кто найдет умершего, тот должен немедленно похоронить его, хотя бы терял чрез это благоприятное время для промыслов. Обыкновение сие достойно полного уважения в стране, где все удобное для промысла время не продолжается долее шести недель, из числа коих половиной нельзя пользоваться по причине дурной погоды. Таким образом, едва выдаются 20 дней, в течение коих можно добывать на целый год пропитание для многих семейств. Тот самый промышленник, о честности коего говорил, за три года перед моим приездом сопровождал казенного штурмана Пахтусова в плавании далеко на севере от Новой Земли. Несколько больших льдин, сопровождаемых туманом, разделили их. Когда туман рассеялся, промышленник был в большом беспокойстве, ибо не видел более судна Пахтусова, и хотя он не был связан со штурманом никаким условием, но пошел искать его и, наконец, нашел на небольшом острове. Судно Пахтусова было расколочено льдами. Люди спаслись на льдине и могли взять с собою только небольшое количество съестных припасов и небольшую лодку. Льдина пристала к острову, но до Новой Земли они не могли добраться. Радостно принял их промышленник к себе и разделил с ними съестные припасы свои. Пахтусов, желая воспользоваться остатком лета, просил Еремина уступить ему судно его со всем экипажем за 2000 рублей ассигнациями. Еремин согласился, и в начале зимы Пахтусов возвратился в Архангельск, где вскоре умер. Тогда Еремин обратился с просьбой к начальству о выдаче ему 2000 рублей. Его спросили, было ли заключено им с Пахтусовым письменное условие? Он с гордостью отвечал, что не подумал об этом, когда, найдя Пахтусова на пустынном острове, принял к себе его и всех людей с ним, кормил их, служил им и лишился добычи от целого летнего промысла, что, впрочем, многие из них живы и находятся в Петербурге и Архангельске. Еремину отказали по закону, что претензии на казне должны быть подтверждаемы бесспорными доказательствами. Впоследствии, по новому представлению, что казенные люди могут погибать, прежде чем промышленники на Новой Земле выучат законы, и что тамошние обычаи не дозволяют им лгать, Еремину велено было выдать деньги, но не в виде должного, а как награду. Посему из помянутых 2000 рублей 10 % были вычтены в пользу инвалидов, а он получил только 1800. Постигая, что долг к ближнему мог обязать его к пожертвованию целым летним промыслом для спасения погибающего, он никак не мог понять, за что он и другие промышленники должны пожертвовать эти 200 рублей, принадлежащие им.

Можно представить себе, в каком восхищении, видев промышленников Новой Земли, я прибыл потом к поморцам Белого моря. Но здесь меня уверили, что те же люди, столько честные, верные и бескорыстные далеко на севере, делаются хитрыми и лукавыми в сношениях с полицейскими властями. Там они почитают свои обычаи необходимостью, здесь же видят в законах только препоны, которые надобно обойти».

Взгляд наших крестьян на преступления, проступки и преступников довольно верен, — говорит священник Макаров о тулгашанах, — хотя и есть в нем своя доля самобытности; так, некоторые преступления и проступки не считаются очень важными, например, украсть хлеба, если его нет у себя, без пошлины вырубить строевого лесу, дров, жердья и колья и распьяным-пьяно напиться до литургии в воскресный и праздничный день, особенно в храмовой. Разности между грехом и преступлением почти не существует у них: важное уголовное преступление — убить человека, например, — называется большим, тяжким грехом, а украсть удельного строевого лесу, дров и проч. — грешком. Господствующие преступления — воровство, оскорбление и неуважение святыни, неуважение родителей-стариков, разврат, изгнание плода, убиение скотины в поле, неуважение и оскорбление той власти, которая говорит и делает не так, как бы крестьяне думали. На воровство, особенно дневное, изгнание плода и убиение животного смотрят очень строго, а на прочие вышепоименованные мало обращают внимания. Изгнание плода редки. Последнее совершается девицами из стыда, а женщинами из боязни родить строгому мужу дитя женского пола или же по бедности вследствие обременения и без того многочисленным семейством.

Кража чего-либо у домашних и продажа воровски — преследуются одной руганью домовладельца и хозяина вещи; например, жене нужно что-либо купить на себя или для дочери-невесты, а муж не дает денег, она тащит воровски четверик, два-три и более зернового хлеба, пуд или более муки, несколько фунтов овечьей шерсти или что только возможно, продает охотнику чрез свою подругу и закупает в первый базарный день нужное. Муж, узнав об этом, не наказывает своей жены, а поругается, погорячится, и только.

Кража крестьянами лесу из удельных дач происходит от той причины, что значительна пошлина, а во-вторых, что, по понятиям крестьян, лес не удельный, а Божий. Бог сотворил его — следовательно, пользоваться им каждый вправе без всякой пошлины. На этих основаниях кражи леса совершаются целыми селениями, и при производстве следствий по этим делам, кроме укрывательства, нечего ожидать открытия виновных, если бы даже спрашивали под присягой.

Вообще говоря, народ Архангельской губернии отличается значительно высшей нравственностью от жителей других великороссийских губерний, отсутствием важных уголовных преступлений: убийств, краж с насилием и истязанием и прочих разбоев, а также, местами, и уважением к чужой собственности. Во многих селениях крестьяне так безопасны и доверчивы, что оставляют дома свои, уходя, не запертыми на замки, а просто втыкают чрез кольца у ворот пристав (кол, лопату, грабли, вилы и проч.), означающий, что хозяев нет дома и войти нельзя. Также овины, бани, гумна и хлева почти у всякого остаются едва припертыми. Белье, прядена, холст и проч. лежит и висит на взвозах и огородах день и ночь без похищения. Скот рогатый и лошади по лету бродят на лугах, выгонах и в лесах большею частью без пастухов и всегда сохранно. Есть местности в Архангельской губернии, где особенно бросается в глаза наблюдателям добродушие и честность народа; таков, например, Терский берег. У Максимова читаем: жители селения Умбы «небольшая часть того доброго и приветливого народа Терского берега, между которым, как положительно известно, нет ни одного раскольника и про который, вероятно, еще и до сих пор рассказывают все поморы ближних и дальних берегов, что, стоит только обокраденному мужичку заявить о своей пропаже в церкви после обедни, вор или вынужденный обстоятельствами похититель непременно скажется или укажет на него другой. Действительно, на всем Терском берегу в редких случаях употребляются замки, и то по большей части против коровы, блудливой овцы. Доверчиво смотрят все терские, откровенно высказывают все свое сокровенное… Гостеприимство и угощения доведены здесь до крайней степени добродушия, хозяин и хозяйка суетятся все время, принося все лучшее и беспрестанно потчуя, оправдываясь при этом тем, что, по пословице, хозяева-де и с перстов наедятся. Добродушие это и, по-своему понимаемое ими, гостеприимство доходило несколько раз до того, что кормщики (по большей части хозяева обывательского карбаса) не хотели даже получать прогонных денег, так что с трудом можно было убедить их в противном. „С тебя деньги грех брать, странной (странник, заезжий), а мы за Богом — дома!“ — был ответ одних. „Странникову-то златницу черт подхватывает, да и несет к сатане, а тот над ней прыгает, пляшет, к дьявольскому сердцу своему прижимает, так и в писании сказано“, — объясняли другие».

Есть местности, где и более крупные преступления, по словам некоторых, не составляют редкости. Это именно Мурманский берег. Вот что говорил уже в 1861 году господин Соловцев по этому поводу. Хозяева довольно плохо кормят своих покрутчиков (работников), поэтому промышленники для улучшения пищи прибегают к непозволительным средствам: тайно от своих хозяев продают другим не только выловленную рыбу, сало, но и снасти; в этом отношении у всех покрутчиков круговая порука, все действуют заодно. Если же кто из них захочет об этом воровстве уведомить хозяина — того ожидает смертная казнь. Над мурманскими промышленниками нет никакого надзора: ни полиции, ни сельских выборных, они делают что хотят, и все преступления остаются безнаказанными. Пользуясь этой безнаказанностью, покрутчики при первом удобном случае сталкивают доносчика со шняки (судно) в воду, или сбрасывают со скалы на каменья, или же беспрестанно бьют его чем попало, пока этот несчастный не умрет от побоев. Убитого таким образом без всяких затей хоронят на общем кладбище, и концы в воду. Впрочем, крестьянин Словцев отвергает это. Он говорит, что на Мурманском берегу есть свой суд, не допускающий до обид, и приводит следующий случай. В одном становище промышленник у другого промышленника стянул промысловую его снасть; собрались промышленники, отыскали виновного, растянули его, да и отстегали той же снастью.

По словам господина Козлова, из статистических данных о числе привлеченных к суду, которые взяты им за пять лет, с 1857 по 1862 год, из отчетов Архангельской судебной палаты видно, что наибольшее число преступлений относилось к воровству, краже (именно 26 % общего числа подсудимых). Воровство-кража встречается, по его словам, большей частью в городах, и, главным образом в губернском городе. В селениях между крестьянами случаи воровства довольно редки. После воровства произвольные порубки леса принадлежат к преступлению, встречающемуся чаще других, именно: число подсудимых, совершивших этого рода преступления, равняется 22 % всех подсудимых. Разбой и убийство встречаются весьма редко (первых — 0,4 %, вторых — 0,7 %), в этих случаях убийства чаще происходят во время драк в пьяном виде. Затем из других преступлений встречаются чаще: укрывательство беглых (3 %), сопротивление властям (2 %), преимущественно в деле розысков беглых и раскольников, и отступления от веры (2 %); последний случай обыкновенно составляют обращения к расколу, весьма частые в здешней губернии, во многих местах которой у крестьян существует обыкновение под старость не жить в миру, а обращаться к старой вере. Чаще встречаются преступления других сословий и состоят в преступлениях по службе.

У пинежских жителей существует обычай, по которому тайное взятие плодов, каковы: репа, редька, брюква и проч. — с чужих полей, в небольшом количестве и только собственно для себя, не считается воровством.

Господин Иванов пишет, что ему не случалось ни видеть, ни слышать в Пинежском уезде, чтобы мирская сходка судила крестьян за какие-либо проступки. Да и, кажется, что сходы не принимают подобных дел к своему решению, исключая того, что, если кто не исполнит повинности, тот делается перед сходом виноватее других и на него налагает общество, т. е. назначает ему, более тяжелую повинность. Но суд из сборища соседей повсеместен. Оттого-то и судбищ в административном порядке бывает не много. Жалобы возникают лишь в случаях больших краж или несносных обид. Говоря вообще, деревенский житель очень не любит длинного тяжебного или расправного производства. Позднее решение по проступкам виновному кажется как бы местью, платой за давно прошедшее, и он думает, что как другие не забывают ему мстить, так и ему не следует забывать отмстить другим.

Тяжебные дела по долгам и вообще по небольшим гражданским искам кончаются коротким судопроизводством. Ответчик должен снять с божницы икону и прикоснуться к ней губами. Это самое лучшее оправдание. Если же призванный к ответу не решится сделать предлагаемой присяги из боязни кары Божьей, то признается обязанным удовлетворить истца. Тут основание то, что Бога снять, значит на весь мир честь потерять.

Драки и ссоры, столь нередкие у простонародья, прекращаются вскоре при сходке соседей за водкой за счет более виновного.

У кого сделается воровство-кража, тот заявляет о происшествии околодку. Тогда все печищане (односельцы), при десятском, сотском, старосте или же другом лице, облеченном властью, обыскивают по деревне покраденное и, в случае отыскания, отбирают его и выдают по принадлежности. От такого обыска во имя справедливости стараются не освобождать в деревне ни одного двора, исключая тех домов, о хозяевах которых век свой никто не слыхал про худое. Меру наказания определяет и приводит в исполнение тот, у кого похищено своими руками, по тому убеждению, что своя рука владыка или свой суд ближе, вернее. Сами крестьяне на этот счет отзываются еще и так: отдуют, отдубасят проказника, с тем и конец; а уж то знай, что воровать больше не будет, да и просить никуда не пойдет. В некоторых местах укравшего вещь водят с ней по улице при толпе народа; например, похитившего чужое сено водят с привязанным на спине кошелем сена, укравшего дрова — с повешенной через плечо вязанкой дров, на виновного в краже и убийстве овцы надевают кожу этого животного и водят в таком виде по деревне. Когда водят вора, у каждого дома приостанавливаются и спрашивают: не утерялось ли что? Сенному и конному вору в особенности спуску нет: кроме того, что их бьют и водят по улице, еще взыскивают двойное количество против украденного. В Лисестровском приходе виновные в краже хлеба с поля и сена с пожни, в мелких кражах, обмане, несдержании слова по большей части платят деньгами по оценке вещей или убытков, нанесенных поступком. В Пингишах за потраву хлеба и сена должны отдать такое же количество, только в лучшем месте. За обнос (оскорбление) девицы или женщины в Зимней Золотице заставляют ходить по улицам селения с метлой и расчищать сугробы снега.

Ближайшее знакомство с обычным правом нашего народа должно привести к тому заключению, что обычное право как нельзя более субъективно. Субъективность эта, составляющая дело величайшей важности, по отношению к основам всякого законодательства, всего рельефнее рисуется при сравнений воззрений юриста, воспитанного на римском праве, для которого известное выражение fiat justitia, pereat mundus (да живет справедливость и да погибнет мир) есть святая истина, и нашего крестьянина-судьи, для которого формальное право не имеет смысла, который считает себя в праве как наказать преступника, так и простить его, смотря по обстоятельствам дела; мало того, который убежден, что наказывая, он может за одно и то же преступление определять самые различные наказания: и выговор, и денежный штраф, и арест, и розги, все «глядя по человеку и по делу».

Источники: Б-в И. Юридические воззрения народа (Исторический вестник, Том XVII, 1884).

Ефименко И. С. «Народные юридические обычаи крестьян Архангельской губернии», ОГИ, 2009.