Граф Бассевич, председатель тайного совета при его высочестве герцоге Голштинском Карле-Фридрихе, проживал в особняке на берегу Фонтанки вместе со своим покровителем, но занимал отдельные апартаменты. Он прибыл в русскую столицу в начале прошлого, 1724 года, чтобы заключить договор между Голштинией и Россией, а также содействовать заключению брака между герцогом Карлом-Фридрихом и Анной, старшей дочерью императора Петра. Свадьба была назначена на май. В связи с этим на берега Невы приехал и сам герцог.

Двенадцатого февраля люди, проходившие по набережной Фонтанки близ особняка, занимаемого голштинцами, могли видеть, как к западному крыльцу дома, где находились покои графа, подкатили три возка. Из первого вышел человек начальственного вида в модном камзоле и коротком парике. С ним были мужчина в офицерском мундире и совсем молодой юноша в гражданском кафтане. Из двух других повозок вышли солдаты Преображенского полка и капитан, который командовал ими.

Начальник из первой повозки подозвал офицера к себе и произнес:

– Я полагаю, граф Василий Владимирович дал тебе ясное приказание мне содействовать?

– Да, господин надворный советник, – отвечал капитан.

– Слушай, что вы должны делать. Сейчас мы вместе войдем в покои графа, и я объявлю о цели нашего приезда. Засим ты с солдатами останешься в передней, а я с помощниками пройду в покои голштинца и переговорю с ним. Если допрос выявит воровские злоумышления этого графа, я дам команду. Тогда вы войдете и возьмете его. А может, задерживать сего немца и не потребуется. Ясно?

Убедившись в том, что командир преображенцев правильно и полностью понял задачу, Углов вместе с другими членами оперативной группы поднялся на крыльцо и громко постучал дверным молотком.

Едва открылась дверь, надворный советник стремительно шагнул внутрь и объявил опешившему слуге:

– Скажи господину графу, чтобы немедленно спускался сюда. Прибыли чины из Преображенского приказа для следствия об его воровстве и измене. Ждать мы не будем! Если он немедля к нам не пожалует, то мы сами к нему поднимемся!

Слуга бегом пустился докладывать о необычных гостях, а Углов принялся расхаживать по вестибюлю, разглядывая гобелены, висевшие по стенам.

Долго ждать ему не пришлось. Прошло всего несколько минут, и на лестнице показался человек лет сорока пяти в щегольском кафтане. Это и был граф Бассевич.

Он недаром слыл проницательным человеком, с первого взгляда определил, кто здесь главный, подошел к надворному советнику, вежливо улыбнулся и сказал:

– Слуга мне доложил, что вы прибыли с заданием иметь со мной беседу. – Советник герцога Голштинского говорил по-русски довольно чисто, хотя и путал иной раз рода и падежи. – Извольте, я готов к разговору. Солдаты пока могут обождать здесь, я полагаю. А о чем будет идти речь?

– Об убийстве государя императора Петра Алексеевича, – веско произнес Углов, сверля взглядом немецкого графа. – Мне приказано провести тщательное расследование сего запредельного злодеяния. Я надворный советник Кирилла Углов, со мной мои помощники. – Тут незваный гость показал на Дружинина и Ваню. – Мы тебя будем спрашивать, а ты – все без утайки отвечать.

– Понятно. – Граф закивал. – Пойдемте наверх, в кабинет, там нам будет удобнее.

– Вообще-то я имею полномочия везти тебя, граф, прямо в приказ, где и провести допрос со всей строгостью, – сказал Углов, словно бы пребывая в сомнении. – Для того мне и конвойные солдаты дадены. Ну да ладно, давай сначала здесь побеседуем.

Оперативники, следуя за хозяином, поднялись на второй этаж и вошли в уютный кабинет, убранный дорогими коврами.

Бассевич чуть ли не сам усадил каждого из гостей в кресло и спросил:

– Не угодно ли мальвазии? Она у меня отменная, из Испании! А вот табак, тоже самый лучший!

– Вино мы после будем пить, когда с делом покончим, – сурово ответил на это Углов. – А пока сядь сам да отвечай на вопросы. А мой помощник протокол вести будет.

Ваня действительно достал из карманов бумагу, гусиное перо, пузырек с чернилами и приготовился записывать.

– Итак, сказывай, что тебе известно насчет злодейского замысла извести государя императора Петра Алексеевича? – задал надворный советник первый вопрос.

– Да мне, собственно, ничего такого не известно, – пролепетал голштинец. – Вот от вас первого такое слышу.

– Ну, если ты и дальше так думаешь отвечать, то зря мы сюда, в твой кабинет, поднимались, – заявил Углов и покачал головой: – Надо ехать в Преображенский приказ и там настоящий допрос тебе учинять. – Он встал с кресла столь решительно, словно и правда собирался уходить.

На лице голштинского графа нарисовался ужас. Как видно, он был наслышан про весьма суровые нравы российской политической полиции.

– Да, я краем уха слышал, как придворные после смерти императора шептались о том, что он якобы умер не своей смертью, был отравлен, – поспешно проговорил Бассевич. – Мы с его высочеством герцогом обсуждали, кто мог желать смерти императора Петра, называли различные имена.

– Какие же?

– Первый человек, о котором тут надобно вспомнить, – это князь Меншиков. Государь в последний год был им весьма недоволен, не раз бил прилюдно за воровство. А второй – это князь Петр Голицын. Мне известно, что он мечтает возвести на престол внука царя, мальчика Петра Алексеевича, чтобы править Россией из-за его спины. Его высочество герцог предполагал также, что извести царя могла его супруга Екатерина, но я решительно тому возражал.

– И почему ты столь решительно возражал?

– Я лично не раз наблюдал, как одна только государыня могла помочь своему супругу, – стал объяснять Бассевич. – У него часто случались приступы головной боли, столь сильной, что она вызывала судороги во всем теле царя. Врачи не умели облегчить муки императора, а у Екатерины это получалось. Уже один только звук ее голоса успокаивал монарха, утешал его гнев, вызванный болью. Потом я видел, как она сажала супруга подле себя и брала за голову, которую почесывала. Это производило на императора совершенно магическое действие, он сразу засыпал. Охраняя его покой, императрица сидела, держа голову царя на своей груди, – и так в течение двух, а иногда и трех часов! Какое самоотвержение! Оно оказывало свое целебное действие. Царь просыпался совершенно здоровым и бодрым. И вообще меж ними имелась любовь подлинная, не знающая расчета. Где тут мог родиться умысел на убийство? Нет, это совершенно противно всей человеческой природе, как я ее наблюдал.

– Выходит, ты был при дворе императора своим человеком, раз видел столь личные сцены, – сказал Дружинин. – В таком случае ответь, был ли ты в спальне императора в последний месяц перед его кончиной?

Ближайший советник герцога на секунду заколебался. Как видно, ему хотелось сказать «нет» – ведь в таком случае с него сразу снимались бы все подозрения в отравлении царя. Но такую откровенную ложь можно было легко раскрыть.

Поэтому Бассевич ответил так:

– Да, я заходил в спальню императора Петра точно так же, как делал это и раньше.

– В последнюю неделю перед его смертью ты тоже там был?

– Точно я не могу упомнить, но…

– В те дни когда государь уже не вставал с постели, его соборовали и причастили, ты там был?

– Да, был, – признался Бассевич.

– Видел ты вазу с конфектами на столике рядом с кроватью царя? – спросил Углов.

Теперь голштинец действительно задумался, стараясь припомнить нужную деталь.

Затем он кивнул и проговорил:

– Да, я помню эту вазу.

– Император брал из нее конфекты? Ел их?

– Кажется, да. Определенно ел. Я слышал, как императрица радовалась, что он ест хоть что-нибудь.

– Кто принес эти конфекты?

– Не знаю, – Бассевич развел руками. – Я этого не видел.

– А это не ты?

– Я?! – Председатель голштинского тайного совета побледнел. – Нет! Я не приносил! Я ничего не имел в руках, когда входил к государю! Спросите императрицу Екатерину, часовых, доктора Блюментроста!

Впрочем, ужас графа длился всего лишь секунду. Так уж был устроен этот человек. Любопытство в нем было сильнее всех прочих чувств. Он видел, что незваные гости не собираются немедля обвинять его в отравлении русского императора и волочь на дыбу, и тут же захотел все подробно узнать.

– Так, значит, яд был в тех конфектах? – спросил Бассевич.

– Вопросы здесь задаем мы, – веско произнес Углов классическую фразу. – Стало быть, ты ничего не имел в руках. А девица? Ты видел у постели императора некую барышню, какую прежде во дворце не замечал?

– Девица, девица… – Бассевич опять задумался. – А знаете, судари мои, я вспоминаю, что там и в самом деле находилась некая девица, какую я раньше не видел. И было это… сейчас вспомню… да, было сие двадцать пятого января. Я как раз подходил к спальне его величества, шагал по коридору и заметил, что вперед меня туда вошла некая особа. Да, у постели государя я увидел эту самую девицу.

– Что она делала?

– Она задала императору Петру какой-то вопрос. Его я, к сожалению, не слышал. Знаю только, как он ей отвечал: «Да, моя прелесть, отведал и нашел, что весьма хороши. А с тобой мы еще повидаемся. Вот встану с постели и найду тебя». Но тут ему вновь стало хуже, и далее говорить он не мог. А девица вышла, и более я ее не видал.

– Кто еще был в то время в спальне, кроме тебя и этой девушки?

– Докторов в тот момент никого не случилось. Был только царский денщик Матвей Герасимов.

– Так, понятно. А в коридоре?

– В каком смысле?

– Ты говорил, что видел девушку, когда она входила в спальню императора, шел за ней на некотором отдалении. Кто еще в этот момент находился в коридоре?

– Да никого! – сказал Бассевич и пожал плечами. – Хотя нет, что это я! Конечно, возле двери стоял часовой, они всегда там службу несут. А более… Впрочем, подождите! – Он замер, устремив глаза куда-то в угол комнаты, словно надеялся разглядеть там коридор императорского дворца. – Мне тогда показалось, что за углом кто-то есть. Знаете, там имеется боковой проход, ведущий в покои императрицы? Так вот, за углом будто кто-то стоял. Лица я не видел, да и не придал этой фигуре значения. Я спешил к царю.

– Мужчина или женщина?

– В коридоре? Скорее… да, определенно мужчина.

– Может, ты запомнил одежду? Камзол? Парик? Или, напротив, военный мундир?

– Нет, тот человек был в партикулярном платье, не военный. Больше ничего не помню.

– Хорошо, а девушка? Опиши ее.

– Это была совсем молодая особа, никак не более семнадцати лет, – начал Бассевич. – Росту выше среднего, волосы черные, глаза тоже. Брови приметные. У вас, русских, такие называют соболиными. Лицом бела, но в нем было нечто восточное.

– Ты видел ее раньше?

– Нет, никогда. Я бы не забыл. Я неплохо запоминаю красивых женщин, а она была очень хороша собой.

– Ты бы узнал ее, если бы встретил снова?

– Да, конечно!

– Хорошо. Тогда давай вернемся к именам, которые ты уже называл. Значит, ты говорил, что извести государя мог князь Петр Голицын?

– Да, я так полагаю. – Бассевич энергично кивнул. – Он и Долгоруковы могли бы тогда возвести на престол мальчика, которому всего одиннадцать лет, внука императора. Но я хочу сказать вам другое. Мне известно, кого император Петр на самом деле хотел видеть своим наследником!

– Вот как? – удивился Углов. – И кого же?

– Свою дочь, конечно! Анну Петровну! Сейчас я вам расскажу, как было дело. – Советник герцога Голштинского уселся поудобнее, устремил на следователей взгляд своих больших черных глаз и принялся повествовать: – Это было двадцать шестого числа. До того государь более суток был без сознания и не говорил. А тут он внезапно пришел в себя. Было видно, что он хотел что-то сказать. Наконец Петр справился со своей слабостью и произнес: «Отдайте всё…» Очевидно, он имел в виду свою императорскую власть. Но царь не сказал, кому именно он хотел ее отдать. Силы оставили его. Однако мы не расходились, по-прежнему стояли рядом с его кроватью. Вскоре государь вновь открыл глаза и повелел, чтобы к нему привели Анну Петровну, его старшую дочь. Послали за царевной, она вскоре пришла. Но к этому времени болезнь опять овладела государем. Он не открывал глаз до самой смерти. Однако совершенно очевидно, что император имел твердое намерение передать власть Анне Петровне.

– Все это вранье самой чистой воды! – внезапно громко произнес Ваня.

Обычно он высказывал свои заключения, основанные на его особом даре, негромко, скорее в виде предположений, а не утверждений. Но теперь был другой случай. Молодой живописец выпрямился в кресле и с гневом смотрел на председателя тайного совета Голштинии.

– Ты чего, Ваня? – удивился Углов. – Почему ты считаешь, что он врет?

– Потому что вижу! – так же твердо продолжал юноша. – Он всю эту историю придумал, с начала до конца. И слова «Отдайте всё», и про Анну тоже. Понятно, зачем ему это понадобилось. Если бы Анна Петровна стала русской императрицей, то Карл-Фридрих, за которого она собирается замуж, сделался бы императором, а сам Бассевич – главой русского правительства. Только не получилось. И не выйдет, потому что вранье!

– Молодой господин ошибается, – попытался оправдаться Бассевич.

– Нет, Ваня никогда не ошибается, – заверил его Углов. – Значит, ты решил нам байку скормить? Лапшу на уши вешаешь? Пургу гонишь? Да ты знаешь, что я с тобой за таковые сказки сделать могу?!

На лице советника вновь, второй раз за время допроса, отразился ужас. Он в страхе схватился за свои уши, весьма, надо сказать, крупные и оттопыренные.

– Что есть лапша? – вскричал он. – Что есть пурга? Я не вешаю, не гоню, только рассказываю, что могло бы произойти у постели императора. Такая трогательная история!.. Считайте, что я пошутил.

– Так ты с нами еще и шутки шутишь?! – прорычал Углов и грозно нахмурился.

Лицо Дружинина в этот момент выглядело еще более страшным, потому что все оно было перекошено от едва сдерживаемого смеха.

– Да знаешь ли ты, что я за таковые шутки с государевыми посланцами с тобой сделать могу?!

– Не знаю, но догадываюсь, – отвечал Бассевич. – Не надо со мной ничего такого делать. Да, я виноват, ошибся, но заглажу!.. Я сообщу вам совершенно достоверные сведения, которых еще никто не знает! Это касается Вены, императора Карла. Год назад я проезжал Баден и во дворце тамошнего герцога встретил одного странного человека. Он называет себя граф Сен-Жермен, хотя никто не знает, как его зовут на самом деле. Сей господин сам подошел ко мне, представился, мы разговорились. Он заявил, что является доверенным лицом императора Карла Шестого. Между двумя бокалами старого мозельского Сен-Жермен рассказал мне о секретном поручении, полученном им от императора. Граф заявил, что Карл, разгневанный казнью своего внука царевича Алексея, а также озабоченный переговорами Петра с турецким султаном, решил погубить русского царя. Он повелел сделать это графу, известному своей ловкостью. «Я слышал, ваш патрон, герцог Голштинский, хочет породниться с царем Петром, – сказал мне Сен-Жермен. – В таком случае ему надо поторопиться. Не пройдет и года, как русский великан отправится в страну теней». Я был крайне поражен его рассказом и спросил, не боится ли он сообщать мне сведения, столь компрометирующие его. На что граф ответил, что бояться ему совершенно нечего. «В этом зале я не вижу никого, кому вы могли бы передать то, что услышали от меня, – сказал Сен-Жермен. – А как только вы выйдете отсюда, сразу все забудете. Зачем же я в таком случае это вам рассказал, спросите вы? Я отвечу: чтобы лишний раз проверить свою власть, а также от скуки». Ведь он оказался прав! Едва я вышел из дворца, как совершенно забыл об этом странном разговоре и вспомнил о нем лишь теперь, после ваших угрожающих слов про русскую лапшу и ужасную пургу.

Трое сыщиков внимательно выслушали историю, изложенную советником Бассевичем, затем переглянулись.

– Ну и что скажешь, Иван? – спросил Углов. – Опять пурга? Снова туфта?

– Нет, – Ваня покачал головой. – На этот раз, похоже, он говорит правду. Его рассказ согласуется со свидетельствами историков. Этот граф Сен-Жермен действительно был весьма странной личностью.