© Гончаров А., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

 

Глава 1

Глава правительства Российской империи Петр Аркадьевич Столыпин был не в духе. Внешне он этого, разумеется, никак не показывал – привычка все время быть на людях, контролировать выражение лица помогала. Сидя в правительственной ложе Киевского оперного театра, премьер откинулся в кресле, смежил веки, лицу придал выражение глубокой задумчивости. Со стороны всякий бы сказал, что Петр Аркадьевич наслаждается шедевром композитора Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане». На деле же премьер вовсе не наслаждался, а отбывал повинность – как на каком-нибудь заседании Государственного совета, если там выступал кто-нибудь из сенаторов, известных своим тупоумием. Ничто его не радовало: ни музыка знаменитого композитора, которую критики находили божественной, ни голоса солистов, ни яркие декорации. Музыка казалась чересчур громкой, певцы, как мнилось премьеру, дружно фальшивили, костюмы царицы Милитрисы и царевича Гвидона были неестественно яркими. Тьфу на все это! Встать бы да уйти, да нельзя – рядом император, который явно испытывает удовольствие от оперной сказки. Вот – изволит улыбаться, кивает в такт музыке.

За годы пребывания на государственной службе, и особенно за последние пять лет, после того как возглавил кабинет, Петр Аркадьевич достаточно изучил российского самодержца. Отношение его к императору было противоречивым. С одной стороны, премьер глубоко уважал самодержца за порядочность, честность, душевное благородство; не мог не отметить его глубокую воспитанность, внимание к подчиненным, искреннюю заботу о вверенном ему государстве. Нет, Николай Александрович отнюдь не был легкомысленным и самовлюбленным вертопрахом, как многие люди его круга. Однако премьер видел и другую сторону личности самодержца – медлительность, нерешительность, слабость характера. Да и умом император был не больно остер, надо признать.

Особенно эта противоречивость в характере императора и в его отношениях с премьером стала заметна после мартовского кризиса, когда Петр Аркадьевич, столкнувшись с дружным сопротивлением его планам в Государственной думе и не найдя поддержки у государя, заявил о своей отставке. И вопрос-то был не из самых важных, об учреждении земств в Западном крае, где Столыпин собирался дать дополнительные права русским и белорусским жителям и тем ослабить влияние богатой польской шляхты. Вопрос, может, и не самый важный, но премьер больше не мог терпеть такого отношения к себе. Приближенные отговаривали его от этого шага, говорили, что нельзя так рисковать, предъявлять государю ультиматум. Они не понимали главного: это была совсем не игра, Столыпин в тот момент вовсе не рисковал, не делал никаких ставок. Он искренне был готов уйти со своего поста – как сейчас из Киевского театра, с постылой оперы. Тогда, после конфликта с правым большинством Думы, он внезапно ощутил свое глубочайшее одиночество. Если уж Гучков, Трепов, Дурново не поддерживают его начинаний, то от кого же тогда ждать понимания? Не от эсеров же с эсдеками, готовых залить Россию кровью!

Да, тогда он был готов уйти. Но судьба распорядилась иначе: вдовствующая императрица Мария Федоровна повлияла на сына, объяснила ему важность сохранения Петра Аркадьевича во главе кабинета. И царь принял его условия, все сделал, как хотел Столыпин. Однако его отношение к премьеру изменилось. Некий холодок, который возник еще пару лет назад, усилился; словно ледяная стенка возникла между российским самодержцем и его первым помощником. И этот холодок все чаще заставлял Петра Аркадьевича задумываться: для кого он старается? Кому нужна его лихорадочная, поспешная деятельность? Ведь за последний год он ни от кого не слышал ни слова поддержки или одобрения. Стоит ему допустить хоть малейший просчет – и сразу раздается злорадное улюлюканье, вопли осуждения. Тошно, ах, тошно… Зря он вообще поехал в Киев на эти торжества, связанные с открытием памятника царю-освободителю. Лучше бы остался в Петербурге, занялся работой. Предстоят новые преобразования, призванные развить банковское дело, облегчить получение крестьянами кредитов; один Крестьянский поземельный банк с этим не справляется. Да, лучше было не ехать… Но как не поедешь, если император повелел? Ага, вот и аплодисменты. Стало быть, второе действие закончилось. Хорошо – можно будет пройти в курительный салон для важных гостей и там в тишине выкурить сигару…

Однако надеждам премьера не было суждено оправдаться. Едва начался антракт, как к ложе подошел министр двора барон Фредерикс и завел речь о нуждах его ведомства. Требуются средства, чтобы провести электрическое освещение во все помещения Зимнего; кроме того, необходимо провести ряд ремонтных работ в Царском Селе… Барон был известен своим редкостным тупоумием и столь же редким занудством; отвязаться от него не было никакой возможности. Но и сидеть в ложе, беседуя, тоже не хотелось. Столыпин встал, вышел из ложи и прошел к оркестровой яме, где двое скрипачей, пользуясь перерывом, тихонько настраивали свои инструменты – видимо, их звук чем-то не устраивал музыкантов. Звуки настраиваемых инструментов отчего-то всегда нравились премьеру. Размышляя над этим феноменом, он как-то подумал, что в этих упорно ищущих гармонии звуках есть нечто общее с обществом в состоянии больших реформ – и там, и здесь согласия пока нет, но оно обязательно отыщется. Теперь он, вполуха слушая барона, в то же время внимал доносившимся из ямы обрывкам мелодий.

«Ладно, пусть так, – размышлял Столыпин. – Как начнется третье действие, старый болван наконец отвяжется, и тогда можно будет пойти покурить. В курительном салоне уж точно никого не будет. Это хорошо…»

…Старший сотрудник Киевского охранного отделения Василий Лисович скромно сидел на приставном стуле в шестом ряду партера и смотрел спектакль. То есть это со стороны могло показаться, что старший сотрудник всецело поглощен происходящим на сцене. На самом деле Василий Лисович работал. И смотрел не столько на сцену, сколько в зал. Особое внимание он уделял людям, сидевшим в императорской ложе и рядом с ней. На нем, как и на прочих сотрудниках Охранного отделения, находившихся в тот вечер в театре, лежала особая ответственность: ведь в данный момент здесь находились оба человека, олицетворявшие высшую власть в империи – и государь император, и глава правительства. Никак нельзя было оплошать, никак! Вот и начальник отделения господин Кулябко на инструктаже то же самое говорил. Сообщил, кстати, что в Киев в эти дни должна прибыть некая девица, принадлежащая к партии социалистов-революционеров, с целью убить кого-то из высших сановников. Так что особое внимание было приказано уделять девицам определенного вида.

Лисович это указание выполнил самым добросовестным образом. Всех особ женского пола, что находились в пределах досягаемости, осмотрел. Для этого специально захватил с собой бинокль – с виду обычный, театральный, а на деле настоящий полевой. Ну, а тех, кто сидел поближе, и так, без окуляров, осматривал. Некоторые из дам замечали ищущий взгляд агента и отвечали ему ответным вниманием. Василий Никандрович знал, что вызывает интерес у слабого пола. Недаром в свои тридцать два года он все еще не был женат. Зачем? И так можно отлично устроиться.

Интерес со стороны дам Василий Никандрович возбуждал прежде всего благодаря своей внешности. Внешность была отменная. Бледное лицо с приятными чертами, небольшие усики, черные глаза… Эту картину дополнял аккуратный пробор, разделявший куафюру агента Лисовича на две почти равные половины. В результате получалась внешность совершенно артистическая. Недаром некоторые знакомые дамы сравнивали Лисовича со знаменитым актером синематографа Иваном Мозжухиным. Конечно, для рядовой филерской работы такая приметная внешность являлась скорее недостатком, но Лисович на рядовой работе находился совсем недолго; большую часть службы он провел, вращаясь в студенческих и артистических кругах, где подобный облик был как раз кстати.

Пока что особа, подходящая на роль бомбистки, не находилась. А Василий Никандрович за шесть лет службы таких особ научился отличать. Как правило, эти пассионарные девицы были нехороши собой и не старались это скрыть и как-то выделить привлекательную часть своего облика. Хотя случались и исключения. В прошлом году Лисович своими глазами видел девицу, с которой он сам очень был бы не прочь пообщаться где-нибудь в будуаре. Шикарный бюст, точеная фигурка, брови – ах! А между тем эта красотка была схвачена в момент, когда уже достала револьвер и собиралась стрелять в киевского градоначальника. Так что всякое могло быть, и нельзя было выделять одних лишь дурнушек; еще и на поведение надо было смотреть. И Лисович внимательно смотрел, анализировал – но пока что ничего подозрительного обнаружить не мог.

То обстоятельство, что служебный долг мешал ему смотреть оперу, которую так нахваливали в газетах, Василия Лисовича нисколько не волновало. Насмотрелся он этих опер, хватит. Правильно писал в газете «Киевские ведомости» один журналист (по всей видимости, еврей, но что с того – иудино племя зачастую отличается острым умом): «Опера, – писал сей господин, – отжила свое. Будущее за новыми видами музыкального искусства – концертами, где господствуют песни и баллады, объединенные злободневным сюжетом». Вот и Василий Никандрович всем этим ариям и дуэтам предпочитал романсы. Как послушаешь такое сочинение, особенно господ Верстовского или Булахова, так на душе совершенно особое настроение делается. А вот еще в последнее время появился новый автор, совершенно по-особому поет. Как его бишь? Ах, да, кажется, Вертинский. Смело, ново! Не то что колыбельная царицы Милитрисы, что звучала в данный момент со сцены. Нудно, скучно и нисколько не волнует. И что только высшие лица империи находят в этой нудятине? А ведь находят. Вот Его Императорское Величество изволит улыбаться и кивает – нравится, значит. И господин Столыпин, умнейший в империи человек (хотя в последнее время, говорят, впавший в немилость при дворе), глаза закрыл, в кресле откинулся – слушает. А что слушать-то? Тьфу!

Ага, вот и «ликующий народ» из ворот города Леденца повалил, царя Гвидона славить. Значит, скоро конец второго действия. Тоже ведь вранье, народ этот ликующий. Василий Лисович жил на свете четвертый десяток лет, и что-то не доводилось ему до сих пор видеть искреннего народного ликования при виде царствующих особ. Все одна казенщина, все напоказ.

Второе действие закончилось, раздались аплодисменты, довольно дружные. Наконец артисты откланялись, занавес закрылся, и публика потянулась кто куда – кто в буфет, кто в курительный салон. Лисович тоже встал со своего неудобного сиденья, но никуда из зала не ушел – тут же, у стеночки, притулился. Сейчас надо было проявлять особое внимание: когда же еще совершать покушение на высших чинов, как не в этой толчее?

В толпе зрителей Лисович разглядел и других агентов Охранного отделения, своих коллег. Да, вот двое… трое… А вон там, у колонны, и четвертый стоит. А вот и сам господин подполковник Кулябко Николай Николаевич. Видимо, во время представления сидел где-то наверху, во втором ярусе, откуда зал лучше видно. А теперь спустился в партер, поближе к охраняемым объектам. Оно и правильно: на подчиненных, как говорится, надейся, а сам не плошай. Хотя, если сказать честно, сыщик из господина Кулябко, как из коровы балерина. Соображает медленно, память на лица аховая, да и трусоват, как выяснилось. Все знают, что свой высокий пост начальника Киевского охранного отделения Николай Кулябко получил благодаря протекции своего свойственника, начальника дворцовой охраны Спиридовича.

Оглядывая зал, Лисович вдруг обратил внимание на троих актеров в костюмах «витязей прекрасных», стоявших в углу сцены, у занавеса. Только что их там не было, и вот – стоят. Откуда они взялись, ясно – вышли из-за занавеса. А вот зачем им это понадобилось, было непонятно. Этой части массовки в театре в ближайшее время вообще делать было нечего: витязи должны были появиться из морских глубин лишь в четвертом действии. И уж тем более не было никаких причин, которые могли заставить артистов в перерыве вылезти на сцену, на обозрение всей честной публики. Правда, пока что их никто не замечал, и беспорядка они никакого не производили. Но само по себе появление «витязей» было весьма подозрительно. Хотя… Вдруг это коллеги самого Лисовича, такие же агенты, только переодетые? Да, такой вариант не исключен. Однако Василий Никандрович решил на всякий случай держать артистов под постоянным наблюдением.

Но тут его внимание привлекли действия главы Кабинета министров. Если Его Величество во время антракта остался на своем месте и был занят разговором со своей царственной супругой, то Петр Аркадьевич вышел из ложи и вместе с министром двора бароном Фредериксом проследовал к оркестровой яме. Тут к ним присоединился известный земельный магнат граф Потоцкий, и они втроем стали о чем-то оживленно беседовать. Из ямы в это время доносились звуки настраиваемых скрипок; агент Лисович еще подивился, как это глава Кабинета терпит этакую какофонию.

Теперь Столыпин располагался в непосредственной близости от некстати появившихся на сцене «витязей»; можно сказать, он находился прямо у них под ногами. Василий Лисович решил, что и ему следует сменить дислокацию и подойти поближе. Он тоже подошел ближе к сцене. Ничего подозрительного больше не происходило, трое сановников вели свою беседу, «витязи» стояли неподвижно и ни во что не вмешивались. Отсюда, с близкого расстояния, Лисович мог разглядеть их более детально. Он отметил, что один из «богатырей» высок ростом, в плечах широк – действительно богатырь, – волосы имеет черные. Второй, блондин, был хотя и среднего роста, но тоже на вид весьма крепок. А вот их товарищ был какой-то замухрышка: худой, нескладный, и весь как-то скривился на одну сторону, словно богатырский наряд был ему не по силам и гнул к земле. Но и замухрышка вместе со своими товарищами не сводил глаз с премьера, продолжавшего свою беседу возле оркестровой ямы.

Агент Лисович как раз размышлял о том, не подать ли ему этим «богатырям» один из условных знаков, принятых в Охранном, – дать им знать, кто он такой, а заодно проверить, свои ли это люди. Но тут он вдруг заметил молодого человека, идущего по центральному проходу. Внешне юноша этот был вполне безобидный – не длинноволосый, прилично одетый, на носу очки в металлической оправе, губы пухлые; в общем, по виду – студент из зажиточной семьи. Однако Василий Лисович не зря служил шесть лет в Охранном отделении; он уже научился отличать революционеров не только по внешним признакам. Была в пухлогубом юноше некая целеустремленность, некий блеск в глазах, присущий постоянным подопечным охранки – боевикам и пропагандистам. А самое главное, из-за чего Василий Никандрович отметил очкастого среди прочей публики, то, как он высматривал среди зрителей того же человека, за которым следил и сам Лисович, – премьера. Поэтому Василий Никандрович насторожился и сосредоточил все внимание на новом объекте.

Правда, в возможность теракта со стороны очкастого он серьезно не верил. Ведь известно было, что вход в театр тщательно охраняется, публику внимательно досматривают, пускают только по пропускам. Пронести оружие в таких условиях совершенно немыслимо. И все же, как говорится, береженого Бог бережет, лучше проследить.

Тут внимание Лисовича вновь отвлекли странные богатыри, стоявшие возле занавеса. Они, кажется, тоже заметили очкастого, и высокий брюнет что-то оживленно говорил блондину, то и дело кивая на «студента». Значит, и они что-то заподозрили, понял Лисович, и снова повернулся к «объекту».

Повернулся – да поздно. «Студент» уже сунул руку в карман и вытащил оттуда «браунинг». В этот момент он находился всего в нескольких метрах от Столыпина, беседовавшего с двумя сановниками возле оркестровой ямы. Думать дальше было некогда; Лисович кинулся вперед, надеясь успеть, как-то помешать убийце. Но тот, видимо, почувствовал угрозу и поспешно вскинул руку с револьвером.

Грянул выстрел, потом второй. Еще раз выстрелить террорист не успел: агент Лисович ударил его снизу по руке, так что пистолет взлетел вверх и упал на пол; туда же свалился и сам боевик, на которого всей тяжестью навалился Василий Никандрович. На помощь ему спешили другие агенты, и спустя минуту убийца был закован в наручники. Лисович поднялся с полу и огляделся. «Попал или нет? – стучало у него в голове. – Может, я спугнул и он промахнулся?» Однако тут он совсем рядом увидел Столыпина. Премьер был бледен. Правая рука его безжизненно повисла; из рукава мундира текла на пол красная струйка. И сам мундир ниже пояса был окрашен красным, пятно быстро расплывалось. Однако премьер был в сознании. Сделав два шага к царской ложе, он поднял левую руку, оставшуюся целой, и широко перекрестил императора. После этого пошатнулся, опустился в пустующее кресло рядом. Тихо, но отчетливо произнес: «Счастлив умереть за царя!» И закрыл глаза.

Тут агент Лисович вспомнил о трех богатырях, стоявших у занавеса. Если это агенты, то должны быть уже здесь, участвовать в задержании. Он огляделся. Выстрелы переполошили весь театр. Публика вернулась в зал, люди плотным кольцом окружили пятачок перед оркестровой ямой, где произошло покушение. Многие артисты тоже кинулись на выстрелы: царица Милитриса, царь Гвидон, колдун Черномор, корабельщики, скороходы, звездочеты вышли из-за кулис и толпились на авансцене. Вот только трех витязей прекрасных, трех богатырей, стоявших там последние пять минут, среди них не было. Как появились они, почти никем не замеченные, так и пропали.

 

Глава 2

– Ну вот, видели! Он это стрелял, Богров, и больше никто! Правильно Григорий Соломонович говорил – все это домыслы насчет второго стрелка! Никаких сомнений! Не было второго снайпера, и из царской ложи никто не стрелял!

– Да, вы правы, с этим все ясно. А вы заметили, как этот, с пробором, кинулся на стрелка? Я же вам сразу сказал – агент это. А вы мне: артист, артист… И на нас он поглядывал, явно заметил.

– И пусть заметил. Теперь, Ваня, это неважно. Теперь главный вопрос: как нам отсюда уйти? Не в кольчугах же этих по Крещатику шествовать…

– Зачем в кольчугах? Сейчас заглянем в уборную артистов миманса, там и позаимствуем нужный гардероб. Пока они там, за занавесом торчат, можно будет провести ревизию. Их там человек двадцать раздеваются, так что что-нибудь подходящее найдем. Заодно и деньгами на первое время разживемся.

– Как-то это все мне не нравится… Нехорошо выглядит…

– Ладно тебе, Кирилл, тоже моралист выискался! Иди тогда нагишом. Не всегда, знаешь, тебе царские кладовые предоставлять будут. Мы в какую эпоху прибыли? В эпоху экспроприаций и свержения основ. Так что нужно жить в соответствии с духом времени.

Именно такой разговор вели между собой те самые «три богатыря», которых агент Лисович видел на сцене. Несомненно, если бы Василий Никандрович услышал этот обмен мнениями, он бы немало подивился. Кто такой снайпер, упоминавшийся в беседе? Почему неизвестным должны предоставляться царские кладовые? И что означает фраза: «Мы в какую эпоху прибыли»?

Но еще больше бы удивился агент Лисович, если бы узнал, что буквально за пятнадцать минут до того момента, когда три человека в кольчугах и шишаках вышли из-за занавеса, этих троих в театре не было. И не только в театре, но и вообще нигде – ни в России, ни за ее пределами. Дело в том…

…Дело в том, что эти три человека, ставшие свидетелями убийства главы российского правительства Петра Столыпина, не были его современниками. Они прибыли из другой эпохи, из далекого будущего. А если точнее – из второго десятилетия XXI века. Они смогли перенестись в 1911 год благодаря открытию российских ученых – генератору временных колебаний, который позволял снимать с человека матрицу и затем воссоздавать ее в избранной точке пространства и времени.

Двое из этой троицы – капитан Следственного комитета Игорь Дружинин (тот, кого агент Лисович за его рост и крепкое сложение счел достойным звания богатыря) и его начальник майор Кирилл Углов – уже побывали в одной из эпох русской истории. Вместе со своей коллегой, кандидатом исторических наук Катей Половцевой, они отправились в 1855 год, чтобы расследовать обстоятельства смерти императора Николая Первого. Им было поставлено задание: выяснить, не стала ли смерть императора следствием убийства, а если стала – кто и почему убил царя. Сыщики расследовали события далекого прошлого – и нашли-таки убийцу. Им оказался французский подданный, доверенное лицо императора Луи Наполеона Эжен Делонье. Как признался на допросе Делонье, французский император «заказал» своего русского коллегу, чтобы разрушить намечавшийся союз между Россией и Пруссией. К сожалению, раскрытие этой тайны стоило жизни Кате Половцевой – она погибла, когда сыщики в ходе следствия проникли на бандитское дно Петербурга. (События, связанные с этим расследованием, изложены в романе «Крымский яд».)

Вернувшись в свою эпоху, Углов и Дружинин доложили руководителям проекта «Хронос», генералу Волкову и известному ученому Григорию Соломоновичу Нойману, о полученных результатах. Затем их доклад ушел на самый верх, к руководству страны. На основе этих сведений руководство сделало свои выводы, касавшиеся текущих задач, а также стратегических вопросов, стоящих перед страной. После чего сыщикам было дано новое задание. На этот раз им предстояло отправиться в эпоху более близкую, но несравненно более сложную и опасную, – в 1911 год, а точнее, в день 1 сентября означенного года. В этот день в Киевском оперном театре произошло событие, аналогов которому не было в прежней русской истории: прямо в театре, в присутствии многочисленных зрителей и самого царя, эсер Дмитрий Богров убил главу правительства Петра Аркадьевича Столыпина. Официальное расследование убийства велось недолго, ни к каким ясным выводам не пришло и было прекращено по приказу царя. Теперь расследование нужно было провести заново. Сыщики должны были выяснить, кто стоял за спиной Богрова, как сумел убийца проникнуть в тщательно охраняемый театр и осуществить свой преступный умысел. На выполнение задания, как и в прошлый раз, отводилось три месяца. А вот на подготовку к нему времени давали гораздо меньше – месяц с небольшим.

В разговоре, состоявшемся вскоре после оглашения задания, научный руководитель проекта Григорий Соломонович Нойман так объяснил Углову и Дружинину смысл поставленной задачи:

– У вас, конечно, возникает вопрос: почему именно Столыпин? Что хочет узнать руководство нашей страны, посылая вас в 1911 год? И почему такая спешка, почему вам дают на подготовку всего месяц? Тому есть две причины. Первая, можно сказать, лежит на поверхности. В Киевском оперном театре произошло доселе небывалое: в присутствии главы государства был убит премьер-министр. Причем это произошло, когда страна находилась на подъеме и дела обстояли, в общем, благополучно. Теперь же, как вы сами знаете, дела у нас идут не блестяще, в стране кризис, растет недовольство. Естественно, у руководителей страны возникает вопрос: возможно ли в наши дни повторение того давнего сценария? Может ли прогреметь выстрел? И в кого он будет направлен? А главное – кто может организовать такое покушение? Чтобы ответить на эти вопросы, надо досконально разобраться в убийстве столетней давности.

– То есть наши руководители думают о собственной безопасности, – заключил острый на язык Дружинин. – Ход мыслей вполне понятный. А какая вторая причина?

– Вторая причина интереса к эпохе Столыпина тесно связана с первой. Поскольку кризис у нас углубляется, с разных сторон правительству все настойчивее советуют подумать о реформах. И кое-что в этом плане уже делается. Например, недавно принята программа ускоренного развития Дальнего Востока. Там предполагается провести бесплатное выделение земель для переселенцев из европейской части России. Этим переселенцам также планируют выдавать кредиты, помогать налаживать хозяйство… Вам это ничего не напоминает?

– Ну, как же, конечно, напоминает, – неугомонный Дружинин вновь опередил своего молчаливого начальника. – Это один в один план Столыпина по переселению крестьян в Сибирь.

– Вот именно! Причем Петр Аркадьевич эту свою программу переселения намеревался продолжить. И нам нужно знать: не эти ли планы Столыпина ущемили чьи-то интересы, причем так сильно ущемили, что премьера решили ликвидировать? А что, если и сегодня планы освоения Дальнего Востока приведут к таким же последствиям?

– Это вы чьи интересы имеете в виду? – заговорил, наконец, майор Углов. – Японии, что ли? Или Китая? И нам советуете в своем расследовании искать прежде всего восточный след?

– Почему же обязательно восточный? – сказал в ответ Нойман. – След вполне может вести и в другую сторону. Если говорить о направлении вашего расследования, то я их вижу несколько. Прежде всего…

– Подождите, подождите! – нетерпеливо прервал его Дружинин. – О направлениях давайте потом поговорим. Вы нам сперва скажите, кто будет нашим третьим напарником. А то до переброски осталось меньше месяца, а вы про напарника ничего не сказали.

– В самом деле! – поддержал товарища Углов. – Кто будет третьим в нашей группе? Третий человек нужен, вдвоем нам будет тяжело. Хотелось бы, чтобы это был специалист по данной эпохе, такой же, каким Катя была по истории середины XIX века. А с другой стороны – чтобы был опытный офицер, которому не надо разъяснять азы следственного дела.

– А мужчина это будет или женщина – все равно, – дополнил начальника Дружинин. – Хотя, пожалуй, лучше, чтобы мужик. Во избежание…

Научный руководитель проекта проницательно взглянул на капитана и произнес:

– Что ж, может, оно и правда лучше. И раз вы так торопите, я представлю вам вашего нового напарника прямо сейчас.

Он снял трубку внутреннего телефона, куда-то позвонил, и спустя пару минут в комнату, где проходила беседа, вошел новый участник беседы.

Это был молодой парень, по виду – совсем мальчик. Он был невысокий, худой и какой-то нескладный. Пока он шел к столу, за которым сидели Углов и Дружинин, стало заметно, что он заметно приволакивает левую ногу. Сыщики переглянулись, и взгляды их были полны недоумения.

– Садись, Ваня, – сказал Нойман. – Знакомься, это… Хотя будет лучше, если ты сам определишь, кто есть кто.

Ваня кивнул, взглянул на сыщиков и сказал:

– Вы – майор Углов, Кирилл Андреевич. Вы не курите и к выпивке равнодушны. К одежде, обуви, дорогим часам и машинам, впрочем, тоже. И путешествия вас не очень радуют, вы не понимаете, почему это люди так стремятся увидеть далекие страны. Что вас по-настоящему волнует, так это царящая в мире несправедливость. Вас возмущает, что люди жадные, злые, порочные занимают высокое положение, получают незаслуженные почести, а умные, щедрые, талантливые – унижены. Но вы совсем не революционер, не мечтаете о новом, справедливом общественном устройстве. Вы понимаете, что неравенство неизбежно, и готовы с ним мириться. Единственное, чего бы вы хотели, – это наказать негодяев. Некоторых, даже многих – казнить. Что еще… Вы женаты, у вас двое детей. Однако к жене… Хотя об этом, наверное, не стоит…

– Да, не стоит, – кивнул научный руководитель, краем глаза глянув на майора. Тот сидел бледный, растерянный и только сжимал и разжимал кулаки.

– А вы – капитан Дружинин, Игорь Сергеевич, – сказал Ваня, повернувшись ко второму сыщику. – Вы совсем другой человек, чем ваш товарищ. Вас многое увлекает, многое в мире интересно. Вы хотели бы попробовать и то, и другое, и третье – как можно больше впечатлений! Особенно вас интересуют женщины, у вас много знакомых, но ни одной крепкой привязанности; поэтому вы до сих пор не женаты. Хотя недавно была одна женщина, к которой вы испытали настоящее сильное чувство. Но с ней что-то случилось… Что-то трагическое…

– Она погибла, – глухо сказал Дружинин. Он сидел, внимательно глядя на необычного напарника – твердо, глаза в глаза.

– Да, конечно, как я сразу не понял… Вы всегда будете ее помнить. А еще вы человек скрытный, умеете прятать свои мысли и чувства – это вам удается лучше, чем вашему старшему товарищу. Например, был какой-то момент, связанный с вашим предыдущим расследованием, который вы хотели бы скрыть, и вам это удается – я не понимаю, о чем идет речь. Хотя я и не пытаюсь проникнуть в ваше прошлое, мне такую задачу не ставили…

– Ну, что, я думаю, достаточно? – спросил Нойман.

– Да, вполне, – ответил Дружинин.

– Главное о своем новом товарище вы уже поняли. Ваня – очень сильный эмпат, отчасти даже телепат. Мысли в прямом смысле слова читать, конечно, не может – да этого и никто не может, – но улавливать чувства, предпочтения людей вполне способен. Из-за этой его способности мы и решили включить его в вашу группу. Ведь вы отправляетесь в эпоху, в которую очень сильно было революционное движение. Вы будете действовать среди террористов, подпольщиков. Там будет полно провокаторов, двойных агентов, предателей. И чтобы выполнить задание – да просто чтобы не погибнуть, – вам надо будет точно знать, кто вам врет, а кто говорит правду. И в этом Ваня будет вам незаменимым помощником.

– Да, ложь я сразу могу отличить, – сказал парень.

– Мне, собственно, осталось сказать о вашем товарище немногое, – сказал Нойман. – Полушкин Иван Валентинович. 23 года. В детстве страдал аутизмом, церебральным параличом. Лечился. Оба своих недостатка в значительной степени преодолел, хотя последствия остались. По образованию математик. К нам на работу пришел сам, долго просился, прежде чем взяли. Сказал, что хочет послужить на благо Отечества. Я надеюсь, что вы сработаетесь.

– Что касается меня, то я уверен, что мы сработаемся, – сказал Ваня. – У нас много общего – больше, чем кажется на первый взгляд. Я, правда, очень плохо стреляю и совсем не умею драться и ездить верхом. Но я умею распутывать разные загадки, которые загадывает жизнь. И я тоже, как и Кирилл Андреевич, хочу бороться с несправедливостью.

– Да, я тоже думаю, что мы поладим, – согласился Углов. – Так что давайте поговорим о деталях заброски. Как я понял, речь идет об оперном театре?

– Да, речь идет о Киевской опере, – кивнул Нойман. – Здесь 1 сентября на спектакле «Сказка о царе Салтане» террорист Богров будет стрелять в Столыпина. Руководство проекта совещалось с историками, и мы пришли к выводу, что будет удобнее всего перенести вас в театр непосредственно перед покушением. Думаю, лучше всего для этого подойдет одна из гримерных актеров массовки – тех, кто будет занят только в четвертом действии. Во втором действии им в театре делать нечего, гримерная будет пустовать. Вы выберете себе подходящие костюмы, отыщете удобную позицию и увидите сам момент покушения. Это сильно поможет вам в дальнейшем расследовании. Что же касается самого расследования, то логично начать его с людей, окружавших убийцу, то есть с киевской организации эсеров. Тут мы для вас подготовили одну легенду…

– Что ж, с эсеров, так с эсеров, – сказал Дружинин. – Надо же с кого-то начинать. Хотя наше прошлое расследование показало, что самое очевидное может обмануть и повести по ложному следу. А истина окажется совсем в другой стороне. Я тут, уже после получения задания, почитал кое-что об этом убийстве. И мне показалось очень странным поведение киевской охранки. Ладно, разберемся. Давайте вашу легенду…

– Сейчас все изложу, – пообещал Нойман. – И общую легенду группы, и вашу в частности. Потому что вам, Игорь Сергеевич, на первом этапе работы отводится особая роль…

 

Глава 3

День 3 сентября подходил к концу. В городе Киеве день этот, как и предыдущие два дня, был исполнен тревоги. По городу ходили самые противоречивые слухи о состоянии здоровья председателя правительства, раненного накануне террористом. Из уст в уста передавали рассказ о том, что от немедленной смерти Столыпина спас крест Святого Владимира: попав в него, пуля изменила направление. Миновав сердце, она пробила легкое и печень. Первоначально ранение не казалось смертельным. И действительно, на другой день, 2 сентября, премьеру стало лучше. 3 сентября во Владимирском соборе, при громадном стечении народа, был отслужен торжественный молебен за его здоровье. В толпе многие плакали; среди собравшихся можно было услышать такие суждения, что Петр Аркадьевич сделал для спасения России и царствующей династии больше, чем нынешний император и его отец, вместе взятые.

Ожидалось, что Николай II будет присутствовать на молебне и вообще будет рядом с раненым. Однако, вопреки ожиданиям, император уже на другой день вернулся в Петербург. Многие по этому поводу недоумевали: как же так? Петр Аркадьевич после ранения заявил, что «счастлив умереть за царя», а царь не хочет сделать даже шага к постели раненого?

А вот учительница Александровской женской прогимназии Маша Кравцова такому поведению российского самодержца нисколько не удивлялась. Понятное дело – Николай Кровавый так и должен себя вести. Все эти палачи народа, угнетатели-кровопийцы, как и их повелитель, только делают вид, что соблюдают христианские заповеди и пекутся о благе Отечества. Им даже на собственных соратников наплевать, не то что на Отечество. На деле они знают только одно благо – свое собственное. Будут держаться за свои деньги, земли и привилегии до последнего, пока народ, в лице его лучших людей, революционеров, не отнимет у них власть.

Маша была в революции уже десять лет, с того самого дня, когда ее, 17-летнюю гимназистку, увлек передовыми идеями студент Киевского университета Петя Глухарев. Идеями – ну, и собой, конечно. Тут уж разделить трудно. С тех пор она пережила многое. Состояла в группе, занимавшейся пропагандой среди рабочих киевских заводов, помогала знаменитому Абрамсону готовить экс, пережила первый в жизни арест, высылку в Томск, оттуда бежала за границу… Позже, вернувшись в Россию, была связной у Савинкова, была арестована, чудом избежала каторги… Сейчас Маша состояла в организации, которую возглавлял Семен Соболь. Организация, как и вся партия эсеров, разочаровалась в индивидуальном терроре, которым так увлекались в первые годы, и сосредоточила усилия на издании собственной газеты.

Лампа коптила немилосердно. Маша сняла стекло, сняла щипцами нагар с фитиля, подкрутила его, вернула стекло на место. Фу, как надымила, словно костер горел. А Лизе это вредно, у нее легкие слабые. Маша открыла форточку, подождала, пока копоть вытянет в окно. Заодно прислушалась – как там, на улице? Все было тихо. Екатерининская улица спала, как спал и весь Подол. Это там, в центре Киева, на Елисаветградской, Владимирской, Крещатике всю ночь горят электрические огни, мелькают извозчики, доносится музыка из ресторанов. Господа гуляют! Ладно, пусть пока погуляют. Скоро кончится их время.

Маша закрыла форточку – сентябрь выдался прохладный, так недолго и комнату выстудить – и села к столу. Придвинула к себе стопку тетрадей. К утру надо обязательно проверить, завтра предстоит раздать их ученицам. Собственно, ей еще вчера следовало этим заняться, но не до того было: встречалась с Семеном, потом с Верой, а позже состоялось заседание комитета, вырабатывали позицию относительно теракта 1 сентября. Интересы революции, естественно, должны быть на первом месте, а все прочие дела, включая ее учительскую работу, – на втором. Ничего, она двужильная, управится. К часу ночи, пожалуй, должна закончить.

Маша успела проверить десяток тетрадей, когда внезапно раздался стук в дверь. Она выпрямилась, взглянула тревожно. Что – за ней? Обыск? Впрочем, вчера она все подчистила, как велел Семен, но ведь всякое может быть.

Стук повторился. Как же она сразу не поняла! Ведь стук был не простой, условный: три удара через равные промежутки, пауза, потом два удара и снова три. Это меняло дело! Маша встала, заглянула за ширму, где спала дочь, взяла лампу и пошла открывать.

Когда открыла, в прихожую шагнул высокий молодой человек в клетчатом пиджаке хорошего кроя; по виду – представитель крупной торговой фирмы или даже инженер.

– Присяжный поверенный Аргунов здесь проживает? – произнес вошедший условную фразу.

– Нет, он недавно переехал на Театральную улицу, – ответила Маша.

– Жаль, наша фирма желала бы заключить с ним соглашение, – сказал поздний гость.

Оба пароля были правильные, и Маша сказала:

– Хорошо, входите. Кто вы, товарищ?

– Меня зовут Борис, – отвечал вошедший. – Я только вчера приехал из Женевы.

– Да, мы слышали о вашем приезде, – кивнула Маша. – Правда, мы ждали вас позже, примерно через неделю.

– Пришлось поспешить, – ответил Борис. – Комитет поручил мне разобраться в обстоятельствах недавнего покушения. Сначала, конечно, поздравить с успехом, но потом все-таки разобраться.

– Понятно, – кивнула Маша. – Давайте пройдем в комнату. Только говорите тише – дочь спит. Чаю хотите?

– Нет, благодарю, – отказался приезжий. – Поздно уже.

Вернулись в комнату. Маша села на прежнее место, гостя усадила напротив, в угол. Он бросил взгляд на ширму, за которой спала Лиза, и, понизив свой довольно-таки гулкий голос сколько было возможно, сказал:

– Прошу простить за столь поздний визит, но днем я не решался – уж больно у вас место людное, народ так и шныряет. Потом вечером зашел, но вас не было.

– Что вы извиняетесь, как в буржуазной гостиной, – усмехнулась Маша. – «Поздний визит…» Да, днем тут людно, и шпика не сразу заметишь. Хотя мы уже научились. А вечером я на комитете была.

– Вот-вот, это меня и интересует, – сказал Борис. – Мы в Женеве ждали от вас доклада о покушении. Не дождались, вот я и поехал. Но сначала позвольте вас поздравить с большим успехом. Такое дело сделали! За границей наши только об этом и говорят.

– Тут вы, товарищ, ошиблись, – Маша покачала головой. – Доклада не было, потому докладывать не о чем. И поздравлять нас не надо.

– Как это? Не понимаю!

– А что тут понимать? Не мы этот удар нанесли, не наша заслуга.

– Не ваша? – изумился гость. – Но все совершенно уверены… И Чернов мне говорил, что это наверняка наши, эсеры…

– Что ж, и Виктор Михайлович иногда ошибается, – сказала Маша. – Мы в комитете как раз сегодня приняли заявление, что снимаем с себя ответственность за покушение. Богров не наш человек. Правда, когда учился в университете, он входил в партию, но позже расстался с ней. Последние четыре года он был среди анархистов. А вообще он странная фигура, этот Митька-Буржуй…

– Митька-Буржуй? – переспросил гость. – Это что же, партийная кличка такая?

– Кличка, но не партийная. Среди наших его так называли, – пояснила Маша. – У него ведь папа присяжный поверенный, один из богатейших домовладельцев. Так что Богров отнюдь не бедствовал.

– Ну, среди так называемых образованных сословий тоже есть люди, работающие на революцию, – заметил Борис.

– Да, знаю, – кивнула Маша. – Но у меня к таким никогда доверия не было. У них вся революция от головы идет. Приняли социализм как идею, вот ей и следуют. Но ведь мысли в голове перемениться могут, верно? Так вы что, только из-за этого покушения приехали? А как же деньги? Мы надеялись, вы деньги привезете. Нам оборудование для типографии купить надо, наборные кассы совсем старые, менять надо. А у нас вся работа сейчас вокруг издания газеты строится.

– Нет, денег я не привез, – покачал головой приезжий. – А зачем из-за границы помощи ждать? Разве партия разучилась проводить эксы?

– Странные вы вещи говорите, товарищ, – нахмурилась Маша. – С экспроприациями мы уже два года как покончили. Это все в прошлом осталось. Главная задача сейчас – поднимать и организовывать народ. Ведь мы революцию готовим, а не какой-то переворот.

– Вы говорите, прямо как социал-демократы, – заметил Борис. – «Газета как партийный организатор… Работа в народе…» Прямо как из статьи Ленина.

– Ленин? – Маша Кравцова нахмурилась, припоминая. – Это кто же? Из плехановского окружения, наверно?

– А вы что, не слышали? – Борис не мог скрыть своего изумления. – Я думал, в ваше время… в смысле, в России все его знают…

– Да кто сейчас эсдеками интересуется? – пожала плечами Маша. – Кому они нужны? Носятся со своим Марксом, пролетариат по углам ищут. А настоящий народ, главную революционную силу, в упор не видят. Кстати, один из видных эсдеков вчера был замечен здесь, в Киеве.

– Это кто же? – поинтересовался «товарищ Борис».

– Есть у них такой Лев Бронштейн, в печати выступает под псевдонимом Троцкий. Довольно противная личность. Зачем сюда пожаловал, непонятно. До сих пор он все время там, в Женеве да в Париже, обретался.

– А это точно был Троцкий? – заинтересовался гость. – Человек, который его видел, не мог обознаться?

– Нет, не мог, – отрезала Маша. – Его видел Аронсон, а он вместе с этим эсдеком сидел в Бутырской тюрьме. Однако вы извините, товарищ, но мне разговаривать сейчас некогда. Мне до утра еще гору тетрадей проверить надо, потом дочку к няне вести… Если вас только Богров интересует, то вам надо к анархистам.

– А к кому конкретно?

– Есть там такой Женька-Маузер. Это кличка такая – потому что оружие с собой постоянно носит и норовит его в ход пустить. А вообще его звать Леонтьев Евгений… Васильевич, кажется. Возглавляет здешнюю организацию анархистов-синдикалистов. Он хоть и анархист, но тоже из богатеньких, живет в Печерске, на Свято-Троицкой улице, в доме Скоропадского. Вы с ним того… осторожнее. Женька помешан на слежке, считает, что охранка только и делает, что за ним следит. Может вас за провокатора принять. Я-то вас могла проверить – вы и пароль сказали, и Чернова знаете, и вообще в курсе наших дел. А Женьке вам все заново объяснять придется.

– Ничего, как-нибудь объясню, – сказал гость, поднимаясь. – Где наша не пропадала! Спасибо вам, Маша, за теплый прием, за рассказ…

– Какой уж он теплый, – усмехнулась Маша. – Даже чаем вас не напоила.

Она проводила гостя к выходу, заперла за ним дверь и снова села к столу. Голова уже была тяжелая, клонило в сон, но расслабляться было никак нельзя. И тетради надо проверить, и к уроку подготовиться. Ее тюремное прошлое (хорошо, что не революционное настоящее) директору прогимназии известно; малейшее упущение в работе – сразу с места погонят. И как тогда?

Маша успела проверить всего несколько тетрадей, когда в дверь снова постучали условным стуком. На этот раз ошибиться было невозможно: стук был отчетливый, паузы такие, как нужно. Маша в недоумении воззрилась на дверь. Что за притча? Такого еще никогда не бывало!

Стук повторился. Делать было нечего, она пошла открывать. В прихожую вошел молодой парень в поношенном пальто, по виду – явный студент. Пристально глядя на хозяйку, спросил:

– Здесь проживает присяжный поверенный Аргунов?

– Нет, он недавно переехал… – растерянно ответила Маша.

– Жаль, наша фирма хотела бы заключить… – сказал гость заключительную фразу.

Машу охватило ощущение нереальности происходящего. Как это называют французы? Ах, да, кажется, «дежавю». Хотя, впрочем, что она так растерялась? Наверно, это товарищ из Одессы или из Питера. Просто совпадение, что он приехал в одну ночь с этим Борисом.

– Как вас звать, товарищ? – спросила она.

– Борис, – ответил приезжий. – Я к вам прямо из Женевы. Товарищи должны были вас предупредить о моем приезде. Правда, я должен был прибыть позже, но в связи с недавним покушением… Что вы так смотрите?

– Борис… Из Женевы… – прошептала Маша. – Но у меня уже был Борис из Женевы! Вот только что ушел…

 

Глава 4

Извозчика удалось взять только ближе к Владимирской горке – Подол, рабочий район Киева, спал, а кому вдруг приспичило передвигаться, шли пешком. Ванька вначале заломил небывалую цену – пять рублей: как видно, распознал приезжего, с которого можно содрать побольше. Однако капитан Дружинин на такую наглость не поддался. Он уже имел опыт общения с извозчичьим племенем, знал, как с ним разговаривать.

– Ты, братец, наглей, да меру знай! – заявил он извозчику. – Я тут не к любовнице, а по служебной надобности. Скажу – и даром повезешь! Спасибо скажи, что две желтеньких заплачу.

– Да я разве того? – сразу сдал вымогатель. – Я с пониманием! Два так два. Какая, говорите, улица?

Дом Скоропадского оказался солидным строением в пять этажей («А по нашим шаблонам мерить, так и все девять уместятся» – подумал капитан). Дверь, как и полагалось, оказалась запертой, но здесь, в отличие от домишки Маши Кравцовой, уже имелся электрический звонок, который ночной гость тут же надавил. Спустя некоторое время в двери образовалась щель, образуемая цепочкой, и сердитый голос швейцара произнес:

– Чего надо? Ночь на дворе, никого не пускаем!

Здесь Дружинин применил ту же тактику, что и с извозчиком.

– Ты чего это язык распускаешь? – тихо, но с угрозой в голосе произнес он. – Как разговариваешь? Я из Охранного отделения, капитан Половцев! А ну, открывай немедленно!

В прошлой экспедиции, в середине XIX века, подобная фраза, сказанная начальственным тоном, звучала как «Сезам, откройся!» в устах сказочного Аладдина. Однако пятьдесят с лишним лет прошли не напрасно и сильно понизили авторитет начальства – в чем «капитану Половцеву» пришлось убедиться.

– Я сию же минуту открою, господин капитан, – ответили ему из-за двери. – Вы только жетон ваш покажите или документ какой. А то ведь по ночному времени всякие люди ходят, вы поймите.

Жетона у Дружинина не было, документами участники расследования тоже не успели обзавестись. Однако отступать он не собирался.

– Я тебе сейчас покажу документ! – тихо сказал он в дверную щель, придав голосу возможно больше ярости. – Я сейчас вернусь со своими агентами, и мы разнесем твою дверь в мелкую щепу. Мы тут преступление против государства расследуем, а ты нам палки в колеса суешь, тварь болотная, вошь тифозная! Да я тебя…

– Все понял, все понял! – поспешно отозвался швейцар. – Сию минуту…

Загремела дверная цепь, и дверь наконец открылась. Дружинин шагнул в вестибюль с видом царя Навуходоносора, въезжающего в завоеванный город. Швейцар – мужичок с залысиной на голове и внушительного вида усами – встал перед ним по стойке «смирно».

– Вот, так-то лучше! – грозно произнес Дружинин, оглядев стража дверей. – А то – «документ», «жетон»… Я тебе покажу документ!

– Больше не повторится! – поклялся швейцар, пуча глаза на грозного барина.

– Кто таков? Быстро назови мне свое имя и звание!

– Свешников я, – объяснил швейцар. – Кличут Сашкой, Александр то есть. В прошлом служил на военной службе, дослужился до унтер-офицера.

– То-то же! Смотри у меня, Свешников! Ну-ка, скажи, некий Евгений Леонтьев у вас тут проживает?

– Так точно, господин офицер, живет такой, – с готовностью отвечал бывший унтер. – В квартире 512.

– 512? – удивился Дружинин. – Неужели у вас так много квартир? А с виду, с улицы, не скажешь…

– Нет, апартаментов у нас меньше, и сорока нет, – пояснил Свешников. – Просто хозяин наш, господин Скоропадский, пожелал, чтобы у нас как в европейских гостиницах было устроено: на каждом этаже своя нумерация. То есть на первом со сто первого номера начинается, на втором с двести первого…

– Понятно, – кивнул Дружинин. – Стало быть, Леонтьев квартирует на самом верху. А велика ли квартира?

– Да какая квартира – одна комната! – со смехом объяснил швейцар. – Даже комнаты для прислуги нет. Правда, нужник с умывальником свои – это уж так по всему дому устроено.

– А черный ход в этой комнате есть?

– Никак нет. Черный ход имеется только в апартаментах до третьего этажа.

– Хорошо. Теперь расскажи, что этот Евгений из себя представляет.

– Что представляет? А не поймешь что! Подозрительный, скажу я вам, субъект. Одевается чисто, а какое у него занятие – непонятно. И не по торговой части, и не по коммерческой… А по какой, спрашивается? Опять же – мужчина собой видный, и возрастом уже не мальчик, за тридцать будет, а не женатый.

– Может, его женщины вовсе не интересуют? – предположил Дружинин. – Может, он вроде монаха? Или ученый какой…

– Скажете тоже – монах! – бывший унтер покачал головой. – Девок он без конца водит. Ну, и парней тоже. Сидят, бывало, целую ночь, только под утро расходятся. Вино у них там, водка, граммофон заводят… Мне уж соседи на шум жаловались.

– Может, в карты играют? – предположил капитан. – Может, этот твой Леонтьев – игрок?

– Конечно, такое может случиться, – согласился швейцар. – Только как-то не верится. Что я, игроков в своей жизни не видел? Игроки – они люди солидные, с понятием. А эти… Я же говорю – не поймешь что!

– Скажи, а вот этот человек не ходил в гости к вашему Евгению? – спросил Дружинин, протягивая швейцару фотографию Богрова.

Бывший унтер только раз глянул на изображение и уверенно сказал:

– Как же, знакомая личность. Не раз тут бывал.

– А в последний раз когда ты его видел?

– В последний раз… – Швейцар задумался. – Неделя, пожалуй, прошла. Да, ровно неделю назад был.

– Так… – медленно произнес капитан, пряча карточку. В нем поднимался азарт охотника, нашедшего свежий след зверя. Выходило, что убийца Столыпина был у руководителя киевских анархистов прямо накануне покушения. Не здесь ли он получил свое задание? Если так, то расследование не займет много времени.

– Ну, пойду знакомиться с этим вашим Евгением, – сказал Дружинин. – А ты, Свешников, не спи – можешь понадобиться при аресте.

И, дав такое напутствие, стал подниматься на пятый этаж. До третьего этажа лестница была пологой и выстлана ковровой дорожкой, затем стала круче, и там были одни только голые ступени. «Нет, небогато глава киевской анархии живет, небогато», – заключил Дружинин.

Поднявшись на пятый этаж, покрутил головой, повернул направо. У двери с номером 512 остановился. Из-под двери в коридор падала тонкая полоска света: жилец не спал. Об этом же говорил и явственный запах хорошего табака, тянувший из-за двери.

Капитан постучал. Свет под дверью стал глуше, как будто там лампу прикрутили; послышались шаги, и голос с той стороны двери тихо спросил:

– Кто?

Еще по дороге сюда капитан Дружинин решил, что можно будет использовать старую легенду, только слегка ее видоизменив. Поэтому ответил так:

– Меня зовут Борис! Я только что прибыл из Женевы, от Кропоткина. Петр Алексеевич просил передать вам устное послание.

– От Кропоткина, говорите? – сказали за дверью. – Таким гостям мы всегда рады… всегда…

Дверь распахнулась, и Дружинин шагнул внутрь. Шагнул – и увидел дуло «маузера», смотревшее ему прямо в лоб. Потом разглядел и человека, державшего «маузер». Это был среднего роста молодой человек в бархатной куртке с гладко зачесанными волосами, тонкими усиками и неестественно бледным лицом. Углы рта у него все время дергались, словно он хотел улыбнуться, да не решался.

– От Кропоткина, значит? – повторил хозяин квартиры. – А может, от покойного Бакунина? Или от генерала Спиридовича? Ну-ка, товарищ Борис, давайте поднимем руки… Вот так… Теперь я закрою дверь, и мы поговорим. Сядем, что называется, рядком и поговорим ладком…

Он находился в каком-то взвинченном состоянии, все время себя подстегивал, старался взвинтить еще сильнее. А револьвер в его руке твердо смотрел все так же в лоб ночному гостю. В этих условиях успешными могли быть две тактики: или чем-то отвлечь Женьку-Маузера и выбить у него оружие, или держаться как можно спокойнее, снижать тон беседы, стремясь превратить ее в деловую. Дружинин решил выбрать второй путь.

– Да, я прибыл по поручению Петра Алексеевича, – сказал он, словно не замечая нацеленного в лицо револьвера. – Вообще-то я в основном сотрудничал с супругами Гогелия, с Георгием и Лидией. Мы вместе издаем газету «Хлеб и воля» – я думаю, вы о ней слышали. Я также знаком с Черным и другими «чернознаменцами», хотя их воззрения не разделяю.

– И какое же поручение дал вам Кропоткин? – спросил хозяин квартиры. – Организовать какой-нибудь грандиозный экс, чтобы превзойти грузинскую группу, которая взяла 250 тысяч? Или сатрапа какого убить?

В его голосе все еще звучало недоверие, но он уже слышал ночного гостя, готов был с ним разговаривать – а этого гость и добивался.

– Нет, ничего такого я делать не должен, – ответил он. – Я всего лишь должен передать вам поздравление от Петра Алексеевича и всех зарубежных товарищей по случаю успешно проведенной операции – ликвидации кровавого палача Столыпина. Ну, есть еще предложение по сотрудничеству для доставки сюда газеты, а равно других наших изданий. А потом мне предстоит съездить в Гуляйполе, встретиться там с Махно и с ним тоже договориться о сотрудничестве.

– Вот как, поздравление, значит? – Хозяин усмехнулся; однако было заметно, что слова гостя ему приятны. – Ладно, давайте примем это как версию. Только проверим, как вы, товарищ Борис, вооружены…

– У меня нет оружия, – отвечал Дружинин. – Если хотите, проверьте. Я же легально пересекал границу – как бы я мог что-то провезти?

– Ладно, верю, – махнул рукой Леонтьев и убрал «маузер». – Садитесь, давайте побеседуем. Кстати, и света прибавим…

Он шагнул к выключателю; под потолком загорелась лампочка, накрытая абажуром; потом задул свечу, стоявшую на столе. Теперь гость мог разглядеть комнату. Большую ее часть занимали два предмета: большой овальный стол, покрытый зеленым сукном, и такая же большая кровать за ширмой. Была также полка с несколькими книгами и подшивками газет.

– Я вижу, вы любите в карты играть? – заметил Дружинин, садясь.

– Да, карты люблю, – согласился хозяин. – Я вообще всякие игры люблю. Когда ездил в Баден, ходил там в казино. Все попробовал: покер, вист, трик-трак, рулетку… И представьте – остался в выигрыше! Это потому, что я по натуре игрок. Я вообще считаю, что жизнь, в сущности, тоже разновидность игры. Я и на жизнь игрой зарабатываю.

– Картами то есть?

– Нет, карты – это для удовольствия. В карты я с товарищами играю – как же я буду на них зарабатывать? После этого совместная борьба невозможна. Нет, я на скачках играю, в тотализаторе. И не только на наших, киевских, – я по телеграфу и на московские, на питерские бега ставки делаю. Интересное занятие! Да и деньги неплохие приносит.

– Однако если вы неплохо зарабатываете, отчего живете в такой тесноте? – спросил Дружинин. – Вы, наверно, могли бы позволить себе снять квартиру просторнее. Или даже дом…

– Да, мог бы, – кивнул хозяин. – Но я большую часть денег на партийные нужды трачу. И на закупку оружия, и на помощь товарищам, сидящим в тюрьме и на каторге. Да и за границу кое-что посылаю – вам Гогелия не говорил? Ну, да хватит об этом. Так, значит, сам Петр Кропоткин нас решил поздравить с успехом?

Евгений Леонтьев покрутил головой, словно не веря такому обороту событий, потом сказал:

– Это, конечно, приятно, но напрасно. Мы эти поздравления не заслужили.

– Как это? – удивился Дружинин. – Я только что был у эсеров, они мне точно сказали, что Богров – ваш человек.

– Человек, может, и наш. В смысле, причислял себя к анархо-коммунистам, ходил на наши собрания. Иногда ходил, а иногда нет. Но никаких поручений никогда не выполнял, в работе организации не участвовал. И вообще он – темная личность. И вся история с этим покушением – весьма темная.

– В каком смысле?

– Мы вчера как раз собирались, обсуждали этот вопрос. Никто не может понять, каким образом Митьке-Буржую удалось проникнуть в театр. Ведь на этот спектакль нельзя было просто купить билет – туда можно было попасть только по именному приглашению. И приглашения эти выдавались только Охранным отделением. А Богров мало того что получил такую бумагу – он еще сумел пронести в театр револьвер! Это как?

– Ну, возможно, чины Охранного отделения проявили халатность, – заметил Дружинин. – Проглядели…

– Что проглядели известного им революционера, пропустили его в театр – это я могу допустить, – сказал Леонтьев. – Но что проглядели второй раз, не досмотрев его при входе, – это уже невероятно. А ведь они и в третий раз провалились, когда дали ему спокойно подойти к правительственной ложе. Нет, таких совпадений не бывает!

– Значит, вы считаете… – начал Дружинин.

– …Что сама охранка и устроила это покушение! – закончил его мысль хозяин квартиры. – Другого просто быть не может! Столыпина убили свои! И удивляться здесь особенно нечему. Лагерь реакции расколот. Они там как пауки в банке, только и думают, как друг дружку пожрать. И вообще… Знаете, я, бывая на бегах, вблизи наблюдаю это так называемое образованное общество. И такое отвращение иногда охватывает!

Хозяин вскочил с места и в волнении принялся ходить по комнате.

– Казалось бы, у них есть все, о чем простой человек может только мечтать: деньги, образование, положение в обществе, – говорил он. – Они должны быть довольны, веселы, счастливы. Так нет же! Господствующее настроение среди этих господ – недовольство, зависть, злоба! О, подлые твари! Будь моя воля – всех бы их в расход пустил, всех уничтожил! Нет, не могу, ярость гложет…

Хозяин подошел к шкафу, выдвинул ящик, достал из него маленькую коробочку. Когда открыл, Дружинин увидел белый порошок, по виду напоминающий соду. Однако он сразу понял, что это, когда хозяин насыпал кучку порошка себе на кулак, а затем, наклонившись, глубоко вдохнул кучку в себя.

– Не могу без проклятого зелья! – признался он. – Повышает, знаете, тонус…

– Значит, вы считаете, что никакие революционные группы в Киеве не причастны к покушению Богрова? – спросил Дружинин. – И организаторов убийства следует искать среди чинов Охранного отделения? Потому что с эсерами я уже беседовал, они свою причастность отрицают…

– Да, но ведь есть еще эсеры-максималисты, – заметил Леонтьев. – Правда, организации как таковой сейчас нет – охранка всех перехватала. Остался один Петр Наливайченко. Он скрывается, живет под чужим именем на Куреневке. Может, он сумел как-то устроить это покушение? Если вас так интересует, кто организатор, можете с ним встретиться. А что касается правительственного лагеря – почему обязательно охранка? Могут быть и другие заинтересованные…

Фразу хозяина квартиры неожиданно прервал стук в дверь. На лице Евгения Леонтьева отразилось удивление. Он повернулся к Дружинину, словно задавая ему немой вопрос: не знаете, кто там? Капитан пожал плечами – он не имел ни малейшего представления, кто мог пожаловать к лидеру анархистов в столь поздний час.

Леонтьев встал, извлек из кармана «маузер». Подошел к двери, встал сбоку от нее и спросил:

– Кто там?

– Я только что прибыл из Женевы, – ответил из-за двери резкий юношеский голос. – Меня зовут Борис. Я приехал по поручению ЦК партии эсеров.

– И какое же отношение эсеровский ЦК имеет ко мне? – спросил Леонтьев.

– Комитет никакого отношения к вам, конечно, не имеет. Но тут выяснилось странное обстоятельство. Буквально за час до моего приезда у местных товарищей уже побывал некий субъект, который представился моим именем. И он спрашивал у Маши Кравцовой ваш адрес. Скажите, этот самозванец к вам случайно не являлся?

– Так это провокатор! – воскликнул Леонтьев, стремительно оборачиваясь к своему гостю.

Однако того уже не было на месте. Лидер анархистов услышал, как за ширмой, где стояла кровать, зазвенело стекло, стукнула оконная рама. Леонтьев, держа «маузер» на изготовку, бросился туда. Он увидел распахнутые створки окна, тополь под окном, звезды на ночном небе…

 

Глава 5

– И как же ты ушел? – спросил Углов.

– По крышам, естественно, – отвечал Игорь Дружинин. – Следующий дом был в три этажа – разница небольшая. Так что я перепрыгнул, а там спустился на крышу дровяного сарая и оттуда вышел на соседнюю улицу. Господин Леонтьев, а также «товарищ Борис из Женевы» к таким упражнениям по паркуру не привыкли и за мной не последовали.

– Здорово! – воскликнул Ваня Полушкин. – Я бы так не смог. С крыши на крышу… Недаром ты перед отправлением на задание все время всяким экстримом занимался!

– Да, недаром, – согласился Дружинин. – А что, кофе у нас совсем нет?

– Откуда? – удивился Углов. – Вот чая немного осталось – заварить?

– Давай, хоть чаю попью, – согласился капитан. – Да, тренировки пригодились. Но по крышам от «товарищей» уйти – это не вопрос. Вопрос, к кому нам дальше стоит наведаться? И с какой легендой? «Борис из Женевы» больше не прокатит.

– Да, эта легенда отработана полностью, – кивнул руководитель группы. – Спасибо Григорию Соломоновичу, а еще этому консультанту, как его? Да, Носков. Вот, им спасибо, что снабдили историей «женевского курьера». Теперь надо самим выдумывать. А что касается вопроса «куда», тебе же, как я понял, дали подсказку. Есть еще эсеры-максималисты и их руководитель Наливайченко. Вот к нему и надо отправляться. Только подготовиться получше надо.

– Давайте к максималистам я пойду! – предложил Ваня. – Игорю уже нельзя – его во всех киевских революционных кружках будут считать провокатором. А я для них человек новый… И потом, я опасность лучше вас чую.

– Может, и так, – кивнул Углов. – Но сначала надо разработать стратегию всей операции, от чего нас Игорь так упорно отговаривал. Теперь ты согласен, что надо ее разработать? А то без стратегии ни чая нет, ни кофе…

– Да, теперь согласен, – отвечал Дружинин.

Этот разговор происходил утром 4 сентября на постоялом дворе «Винница», который располагался неподалеку от Владимирской горки. За это расположение поблизости от центра участники операции и выбрали скромный постоялый двор. А еще – за дешевизну. Для участников операции это был фактор немаловажный: в карманах у них было пусто. Что нашли в одежде артистов в гримерной, только то и имели.

– Итак, мы вынуждены заключить, что наскоком нам задачу решить не удалось, – вновь заговорил Углов. – Помнишь, как ты, Игорь, рассуждал: дескать, сможем все сделать оперативно, не запасаясь средствами, не заморачиваясь насчет документов? Быстренько все выяснить – и назад. Тем более что точной даты отбытия у нас теперь нет. Однако не получилось. Придется засесть здесь надолго – может, на месяц, а может, и на полгода.

– А может, лет на сто, – издевательски поддержал его Дружинин. – Пока время своим ходом до нашей эпохи не дойдет…

Здесь необходимо сделать некоторые пояснения. Когда следователи отправлялись в предыдущую экспедицию, в середину XIX века, они имели точную дату возврата. В назначенный день и час они должны были собраться в той же комнате Зимнего дворца в Петербурге, куда их перебросили из XXI века. И там луч временного генератора должен был их отыскать и вернуть назад. Точная привязка ко времени возврата задавала операции жесткие рамки.

Однако наука не стоит на месте, и ученые, работавшие над проектом «Хронос», смогли усовершенствовать свое изобретение. А именно, они таким образом наладили генератор, что теперь он мог вернуть членов группы назад в XXI век в любую минуту. Для этого членам группы надо было собраться в той точке, где они впервые совершили временной переход (в данном случае – в гримерной Киевского оперного театра), и простоять там неподвижно две минуты. За это время луч генератора успел бы считать их генетические коды и вернуть их назад. Осталось только одно ограничение – возвращение надо было произвести в течение полугода со дня заброски.

– Ладно, хватит шутки шутить, – нахмурился Углов. – Пора делом заняться.

Он достал листок бумаги, карандаш и начал составлять список того, что было необходимо группе.

– Начнем с матобеспечения. У нас пока нет ничего – ни одежды, ни документов, ни денег, чтобы купить то и другое. Какие будут предложения? Может, ты, Игорь, опять инженерными расчетами займешься, как в прошлый раз? Тогда у тебя неплохо получилось…

– Я, конечно, попробую, – отвечал Дружинин. – Только учтите: сейчас не 1855 год, а 1911-й. За шестьдесят лет Россия сильно изменилась. В стране достаточно грамотных инженеров, и денежные люди уже не бегают за ними по улице, предлагая тысячи рублей за пустячный расчет.

– Значит, на твою помощь рассчитывать не приходится? – спросил расстроенный Углов.

– Почему не приходится? Можете рассчитывать, – разрешил капитан. – Дело в том, что я еще дома, в нашу эпоху, предвидел это затруднение. И придумал, как его обойти. Инженеров в России, конечно, много, но ведь не все знакомы с изобретениями, которые будут сделаны лет через пять или десять. Например, с принципом изоляции телефонного кабеля. Или с новым способом преобразования звука в телефонной трубке…

– Стой, так нельзя! – запротестовал Углов. – Ты что, хочешь сам сделать эти изобретения? Но это означает вмешательство в исторический процесс! Нам это категорически запрещено!

– Да не буду я ни в какой процесс вмешиваться! – возразил Дружинин. – Ведь я эти свои рацпредложения патентовать не буду. Продам их какому-нибудь здешнему телефонному магнату – и пусть пользуется. А он сам тоже их запатентовать не сможет, потому что ни чертежей, ни расчетов я ему не оставлю – только готовое изделие. А пока он будет пытаться что-то сделать, Белл совершит очередное изобретение – и история пойдет своим путем. И так можно сделать в нескольких областях. Так что деньги я добуду. Может, не так быстро, как в прошлый раз, но найду. А еще на бирже можно играть – теперь есть такая возможность. Например, скупить акции южноафриканских алмазных копей – они пока что дешево продаются…

– И сколько тебе на все эти операции потребуется времени?

– Думаю… думаю, неделя или две, – помедлив, ответил Дружинин. – За это время я смогу получить тысячи три-четыре.

– Неделя… – медленно произнес Углов. Помолчал, что-то прикидывая, потом сказал: – Хорошо. Будем считать, что с этого момента поиск денег становится твоим основным заданием. В таком случае к максималистам действительно отправится Ваня. А я буду искать Троцкого. Меня очень заинтересовала эта деталь в твоем отчете. Если эсерка, с которой ты говорил, не выдумывает и Троцкий действительно находится здесь, в Киеве, это может означать… Многое может означать!

– Вы что же, считаете, что Столыпина могли убить большевики? – спросил Ваня. Оперативники еще до отправления на задание условились, что для простоты обращения все они будут между собой на «ты». Однако Ваня все еще робел перед руководителем группы и то и дело сбивался на почтительное «вы».

– Но это ни на что не похоже! – продолжил Полушкин. – Ведь большевики не занимались индивидуальным террором. Тем более Троцкий. Он же мыслитель, стратег!

– Вот именно, стратег, – кивнул Углов. – И как стратег, он мог просчитать, что Столыпин, если будет действовать и дальше, приведет Россию к процветанию и тем самым сделает пролетарскую революцию вовсе невозможной. И принял решение его устранить. Это, конечно, только гипотеза, но проверить ее надо. Но этим наша работа не ограничится. Придется нам, как видно, поработать не только в Киеве, но и в столице империи Петербурге, и в Москве, и за границей.

– И в каком направлении ты собираешься там работать? – спросил Дружинин.

– Направление подсказал твой анархист, от которого ты улепетывал по крышам. Как, ты говоришь, он сказал? «Столыпина убили свои»? Вот это направление мы и будем проверять, когда покончим с «революционной» версией.

– Но тогда надо проникать в круги охранки, – заметил Дружинин. – Вряд ли это удастся так легко, как в прошлый раз. Таких простаков, как тогдашний граф Орлов, теперь нет…

– Да, теперь жандармы стали недоверчивые, – согласился Углов. – Нам будут нужны документы, причем сделанные качественно. И легенда тоже качественная понадобится. Значит… значит, поход Вани к максималистам приобретает другое значение.

Руководитель группы повернулся к их новому товарищу и принялся объяснять:

– Лучше всего в охранку проникнуть через революционные круги. Как я понял объяснения Ноймана, в эту эпоху все революционные партии были нашпигованы агентами правительства. Вот нам и надо стать такими агентами. И уже в таком качестве потом работать в самой охранке, там искать организаторов покушения на премьера. Значит, ты сейчас идешь к киевским эсерам-максималистам не на один час – выяснить и убежать, как Игорь ходил. Ты идешь надолго, с целью внедриться в организацию.

– Я понял! – воскликнул Ваня. – Стать для них своим человеком… Получить какое-нибудь задание… Потом меня начнут вербовать… Да, понимаю. Вот это настоящая работа!

– Я тоже по своим каналам могу попробовать проникнуть в охранку, – сказал Дружинин, усмехаясь.

– По каким это «своим»? – недоверчиво спросил Углов.

– По телефонным, – объяснил капитан. – Я же собираюсь стать здесь крупным специалистом в области телефонизации. Как я понял из объяснений наших консультантов, охранка в это время уже научилась прослушивать телефонные разговоры своих врагов. Я могу им в этом помочь, улучшить качество прослушки. И я могу пойти еще дальше – научить их подслушивать революционеров, даже если они не разговаривают по телефону…

– Ты что же, жучки им хочешь предложить? – удивленно воскликнул Углов.

– Ну, не совсем жучки. Для этого сейчас и технических возможностей нет, – отвечал Дружинин. – Просто немного другое устройство микрофона в телефонной трубке. То есть можно будет подслушивать разговоры только в тех комнатах, где установлены телефонные аппараты. Так что переворота в технике я не сделаю, не бойся. Но зато какой авторитет я приобрету в кругах охранки! Какие возможности перед нами откроются!

– Что ж, это интересно… – задумчиво произнес руководитель группы. – Если хочешь, можешь попробовать… А мы с Ваней займемся нашим революционным делом…

 

Глава 6

Ветеринарный врач Петр Пузанов забинтовал болонке сломанную лапу, после чего отстегнул ремни, державшие собачью голову, и предусмотрительно шагнул в сторону: животное могло «в знак благодарности» сильно тяпнуть своего врачевателя. Собачка кинулась на руки хозяйке, а ветеринарный врач произнес:

– Бинты пусть неделю остаются, потом можете сами разрезать и снять. Если сами не хотите, приходите опять ко мне. С вас три рубля.

Получив положенную плату и проводив посетительницу, Пузанов внимательно оглядел улицу и запер дверь. Сегодня вряд ли кто еще мог пожаловать. Ветеринар снял халат, повесил в шкаф, после чего занавесил окно, прошел в угол комнаты и поднял половую доску. Под доской обнаружился простенький тайник. В нем находились: наборная касса, «браунинг» с запасом патронов, две динамитные шашки, несколько газет «Трудовая республика» за 1907–1909 годы, удостоверение личности на имя Наливайченко Петра Сидоровича 1884 года рождения, два чистых бланка удостоверений и несколько печатей. Это были остатки имущества партийной организации, разгромленной полицией при помощи провокаторов год назад. Сбоку, в шкатулке, лежало полученное накануне письмо. Ветеринарный врач достал его, доску поставил на место и сел к столу – отвечать на послание.

Письмо было послано из Лондона месяц назад на Киевский главный почтамт, до востребования, на имя Арона Зюскинда. Удостоверение на такое имя у ветеринара Пузанова имелось, как имелись документы еще на две фамилии.

Благодаря такой предусмотрительности, а также природной хитрости и расчетливости ветеринар, чьи настоящие документы лежали в тайнике под доской, и уцелел после разгрома организации максималистов. И не только уцелел, но и продолжал по мере сил революционную работу. Устраивать в одиночку покушения на врагов трудового народа он, конечно, не мог – для такого дела помощь нужна. Издавать газету тоже не получалось, хотя Петр и пробовал. Зато он смог списаться с зарубежными товарищами из Международного союза социалистов-интернационалистов, издававших в Лондоне газету «Власть труда», и наладил с ними обмен корреспонденцией. Сейчас ему предстояло написать товарищам в Лондон заметку о покушении на кровавого сатрапа Столыпина. О самом покушении Петр Наливайченко знал не слишком много – только то, что сообщали газеты и передавала стоустая народная молва. Зато он мог дать этим сведениям классовую оценку, а также, чуть сгустив краски, сообщить о всеобщем народном одобрении этой акции.

Ветеринар Пузанов, он же революционер Наливайченко, сел за стол и начал работать. Но едва он успел вывести несколько первых строчек, как на улице послышались столь знакомые Петру Сидоровичу заливистые полицейские трели. Потом донеслись и крики: «Держи!», «Стой, стрелять буду!» На улице, несомненно, происходила погоня, и пропустить это событие ветеринар никак не мог.

Он подошел к окну и чуть отодвинул занавеску – как раз настолько, чтобы увидеть, как мимо окон пробежал шустрый человек в клетчатом пиджаке. Этот тип людей ветеринару Пузанову был хорошо известен – не раз и не два, идя на встречу с товарищами, видел он позади такие вот клетчатые пиджаки и уходил от них проходными дворами. За пиджаком, тяжело топая, промчался околоточный, за ним – еще двое полицейских чинов.

Улица опустела. Корреспондент лондонской газеты уже собирался вернуться к работе, как вдруг заметил, как на другой стороне улицы шевельнулась старая рассохшаяся кадка и из-за нее показался молодой парнишка, одетый как-то странно – в бархатную жилетку, в штаны совершенно босяцкого вида и в шлепанцы на босу ногу. Очевидно, это и был тот нарушитель порядка, за которым гнались полицейские чины.

Парнишка вылез из своего укрытия и собрался бежать в сторону, противоположную той, куда скрылась погоня. Но в этот миг как раз с той стороны тоже послышалась полицейская трель. А тут, как нарочно, старая кадка, за которой прятался нарушитель, вздумала окончательно рухнуть на землю. Прятаться стало негде. Нарушитель заметался, не зная, что предпринять. Ветеринару Пузанову до затруднений юного правонарушителя дела никакого не было. Но революционер Наливайченко не мог смотреть на это равнодушно. Перед ним был борец с режимом, и ему надо было помочь.

Ветеринар оглядел соседские окна – кажется, никто больше на улицу не высунулся. Тогда он открыл дверь и молча, рукой, поманил парня к себе.

Уговаривать беглеца не потребовалось – он со всех ног бросился к двери. Со всех-то со всех, но получалось у него не слишком быстро: Петр Наливайченко заметил, что беглец слегка прихрамывает.

Ветеринар запер дверь, еще раз выглянул на улицу. По ней пробежали еще двое городовых – тех самых, что только что свистели. Петр поманил гостя рукой, они вместе прошли в горницу.

– Ну, и кто ты такой? И что ты такого сотворил, что за тобой вся киевская полиция гонялась? – спросил Наливайченко.

– Ваня я, Ваня Полушкин, – отвечал юный нарушитель. – Я сюда из Елисаветграда приехал, чтобы революцию делать.

– Зачем-зачем? – изумился хозяин.

– Революцию делать, – повторил гость. – Вы, дяденька, от этого дела, я полагаю, человек далекий. Я вас в неприятности втягивать и не собираюсь. Если позволите, я у вас полчасика посижу, да и пойду.

– Пойдешь, конечно пойдешь, – заверил его Наливайченко. – Куда захочешь, туда и пойдешь, держать не буду. А все-таки мне интересно, что за революцию ты собрался делать? И, главное, почему за тобой полиция гналась? Жилет этот буржуйский у кого стырил, что ли? С этого революцию начал?

– Нет, не с этого, – отвечал Ваня. – Жилет этот мой собственный, от дяди-портного достался. Если я чего и позаимствовал, то только клей сапожный, да и то немного.

И он достал из кармана штанов баночку с клеем.

– Зачем же тебе клей? – продолжал недоумевать Наливайченко. – Твои штиблеты не клеить, а целиком выбрасывать нужно.

– Я не штиблеты, я прокламации клеить, – ответил Ваня.

– Какие еще прокламации?

– Революционные, какие еще. Я их еще дома, в Елисаветграде написал. Вот, смотрите, у меня одна осталась.

И гость достал из кармана тетрадный листок, с одной стороны весь исписанный аккуратным ученическим почерком. Наливайченко взял листок, стал читать. «Берегитесь, палачи! – начиналась прокламация. – Казнь кровавого сатрапа Столыпина – только начало! Вы думали, что задушили революцию, что ваша власть навсегда. Нет! Народ бурлит, он готов продолжить борьбу! Объединяйтесь, создавайте революционные организации! Казните палачей! Все на борьбу!»

– Я эти листки на Подоле расклеивал, потом два возле вокзала повесил, – поведал гость. – А как на Троицкой улице, тут неподалеку, стал клеить, за мной и погнались…

– И какие же именно организации ты призываешь создавать, Ваня? – спросил ветеринар.

– Вообще я больше эсерам сочувствую, – признался гость. – Но я нарочно не стал указывать, куда вступать. На мой взгляд, это не так важно. Главное, чтобы ряды борцов снова множились, как в 1905 году.

– Откуда ты можешь знать, что было в 1905? – усмехнулся Наливайченко. – Ты тогда, небось, еще пешком под стол ходил…

– И ничего я не ходил под стол! – заявил Ваня. – Мне, если хотите знать, уже 20 лет. А шесть лет назад, когда самая буря была, было 14. Я все газеты читал, на сходки ходил – и к эсерам, и к анархистам, и к трудовикам. Только у трудовиков мне не понравилось – скучные они. Соглашательскую линию держат, на сохранение буржуазного строя. А я стою за его немедленное уничтожение и построение трудовой коммуны!

– Да ты молодец, Ваня! – воскликнул хозяин.

От его скептицизма не осталось и следа; глаза горели, рот невольно растянулся в улыбку. Впервые за последние два года Петр Наливайченко видел перед собой нового борца за дело революции. И какого борца! Парень сам изготовил прокламации, приехал в Киев, сам их расклеил!

– Ну-ка, Ваня, пойдем на кухню, чаю попьем, – сказал Петр. – Да и поесть тебе, наверно, не мешает. Небось, голодный? Вижу, давно досыта не ел. Пойдем, посидим, ты мне все и расскажешь.

За чаем (который начался с галушек со сметаной, продолжился пирожками, а завершился действительно чаем) Ваня рассказал свою историю. Он был сыном приказчика и белошвейки. Отец куда-то уехал еще десять лет назад, и о нем не было ни слуху ни духу. Мать, старавшаяся заработать на себя и на сына, болела чахоткой и два года назад умерла. Ваня остался сиротой и вынужден был работать подмастерьем у дяди-портного. В школу он смог ходить всего три года…

– Да и что там за школа! – Ваня махнул рукой. – Одно чинопочитание да Закон Божий. Ничему они меня там не научили.

Однако тяга к знаниям в нем была сильная, и он продолжил обучение самостоятельно, по книгам, какие удалось достать. Большое влияние на него оказали революционеры, с которыми он познакомился на уличных сходках.

– Тогда, в пятом году, в седьмом, весело было, – рассказывал Ваня. – А потом эти рыла буржуйские опять всю власть себе забрали, борцов, какие у нас в городе были, кого посадили, а кого и казнили. Но тяга к революции у меня осталась! И тогда я решил, что надо в Киев ехать. Тут точно нужных людей найду. Не может быть, чтобы в таком городе никакая революционная организация не сохранилась!

– Тут ты прав, – кивнул Петр. – Организации какие-то есть…

Старая конспиративная привычка проверять каждого нового человека еще держалась в Петре Наливайченко, и он думал, как бы проверить нового знакомого. Но в то же время мысль его уже торопилась дальше. Он прикидывал, как можно будет использовать юношу из провинции. Вдвоем они могли бы, например, устроить покушение на одного из жандармских чинов. Или на судью Белецкого, который год назад отправил на эшафот давнего товарища Петра по партии. А могли бы экс устроить. Давно в Киеве ничего такого не было…

И тут, словно отвечая на эти мысли, Ваня Полушкин вдруг произнес:

– Я уже думал, где я могу пригодиться в революционной организации, какую работу выполнять. Вообще-то я что угодно могу делать. Могу прокламации расклеивать, как сегодня. Могу и бомбу метнуть, смелости у меня хватит. Правда, левая нога у меня хромает, быстро бегать не могу. Но ведь не всегда бегать приходится, верно?

– Да, это точно, – кивнул Наливайченко. Гость ему нравился все больше.

– Но что у меня лучше всего получается, – продолжил между тем Ваня, – это в людях разбираться. Дар у меня такой есть, от природы. Я чувствую, что человек скрывает. Причем чем сильнее он хочет это скрыть, тем острее я это желание чувствую. И даже начинаю догадываться, что именно он скрывает.

– Вот как? – сказал Петр. – Ну, давай проверим этот твой дар. Вот скажи, например, что я скрываю?

– Вы? – Ваня задумался. Сел прямо, чашку с недопитым чаем в сторону отставил, руки на стол положил. И начал этими руками водить по клеенке, словно крошки с нее смахивать. Глаза у него закрылись, лицо побледнело. Так прошла минута. Потом Ваня открыл глаза и заявил:

– У вас есть три тайны. Первая и главная – это Катя, жена паровозного машиниста. Она к вам каждую ночь приходит, когда муж в поездке. И нынче вы тоже ее ждете. Она…

– Хватит, не надо! Это мое личное, к делу не относится! – прервал его Петр. Вся насмешливость из его голоса исчезла; теперь он глядел на своего гостя с некоторым страхом.

– Верно, не относится, – согласился Ваня. – Второе, что вы скрываете, – что вы на самом деле вовсе не ветеринар, а революционер, боевик. Участвовали в пяти покушениях, ваши карточки имеются во всех полицейских участках. А третья тайна касается вещей, что вы храните в тайнике…

– Все, достаточно! – остановил его Наливайченко. – Скажи, а что, ты так про любого человека можешь узнать?

– Ну, большой практики у меня не было, – признался Ваня. – Так, товарищи по школе, заказчики, что к дяде приходили, соседи… Какие у них тайны? Так, ерунда. Но если я что хотел узнать – все узнавал.

– Да, действительно, какие уж в вашем Елисаветграде тайны… – медленно произнес Наливайченко. – А вот, допустим, в боевой организации революционеров, куда жандармы засылают своих агентов, – там тайн очень даже хватает. Сейчас здесь, в Киеве, организаций почти не осталось. Но в Москве, в Питере они есть. А еще за границей. И там для такого парня, как ты, работа найдется. Ох, найдется…

– Так вы меня в Москву хотите отправить?! – произнес Ваня с восторгом в голосе. – Или в Питер? Здорово! Вот только… на такую поездку деньги нужны, а у меня совсем нет…

– Ничего, деньги не проблема, деньги найдем, – заверил Петр. – Зря мы, что ли, в свое время эксы проводили…

 

Глава 7

Господин Леон Давидес сидел за столиком в кафе «Бильбокэ» на Крещатике и пил кофе. Утренние дела были сделаны, и можно было наслаждаться жизнью: видом нарядной улицы за стеклом, теплом сентябрьского солнца, превосходным кофе – честное слово, не хуже, чем в Вене! Господин Давидес умел ценить маленькие радости жизни. Еще большую остроту этим радостям доставляло ощущение некоторой опасности, с которой было сопряжено его пребывание в центре Киева и вообще в России. Впрочем, опасность была совсем небольшая. В кармане у господина Давидеса лежали документы – очень хорошие документы, почти совсем как настоящие – из которых значилось, что господин Давидес является подданным Австро-Венгерской империи и имеет постоянное проживание в городе Вене. А если бы нашелся кто-то, кто проявил излишнее любопытство и спросил, зачем австрийский подданный прибыл в город Киев, господин Давидес мог бы ответить, что прибыл он в Киев как журналист, по приглашению газеты «Киевская мысль», и что он уже полгода состоит военным корреспондентом данной газеты на фронтах Балканской войны. Далее он мог бы сообщить, что только что прибыл из Сербии, привез очередную порцию репортажей и что назавтра собирается вернуться в Сербию. Ну, какие еще вопросы?

И что самое интересное, все сказанное было бы правдой. Леон Давидес действительно прибыл из Сербии и на самом деле сотрудничал с солидной газетой «Киевская мысль». Ну, а если имелись в биографии Леона Давидеса кое-какие обстоятельства, не согласующиеся с образом благополучного австрийского журналиста, то кто здесь о них знает? Кто задаст вопрос? Некому.

Поэтому журналист Давидес не слишком обеспокоился, когда за соседний столик уселся господин лет тридцати, одетый в поношенный серый костюм. Ну, сел человек и сел. Вон, тоже кофе заказал, с булочкой. Австрийский журналист продолжал наслаждаться жизнью, когда вдруг над самым его ухом твердый голос с металлическим оттенком произнес:

– Ну что, товарищ Бронштейн, долго вы тут собираетесь сидеть?

От неожиданности журналист чуть не поперхнулся кофе. Справившись с приступом кашля, обернулся. Давешний господин в серой паре чуть придвинул свой стул, так что теперь сидел с Леоном Давидесом спина к спине. Достаточно было чуть повернуться, чтобы разговаривать.

– Я вижу, мой невинный вопрос на вас сильно подействовал, – продолжал между тем господин в сером. – А у меня и другие вопросы есть. Может, побеседуем?

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – отвечал журналист Давидес, стараясь держаться непринужденно. – Я австрийский подданный, моя фамилия Давидес…

– Ну, конечно, ваша фамилия Давидес, и вы сотрудничаете с газетой «Киевская мысль» и живете в лучшей городской гостинице «Континенталь», причем в хорошем номере, – кивнул незнакомец. – И вы, конечно, ничего не знаете о человеке по имени Лейба Бронштейн, который в декабре 1905 года был арестован, а в следующем году осужден за преступную деятельность в так называемом Петербургском совете рабочих депутатов. И осужден не на ссылку, как в первый раз, в 1902 году, а на вечное поселение в Сибири. Да вдобавок еще и лишен всех гражданских прав. Правда, эту деятельность вы вели уже под другой фамилией, которую сами себе придумали, – вы назвались Львом Троцким. Так что, знаете вы о таком человеке?

– Кто вы такой? – спросил сотрудник газеты «Киевская мысль» неожиданно глухо – от волнения у него сел голос. – Вы из полиции?

– Ну, наконец догадался! – усмехнулся человек в серой паре. – Недаром в революционных кругах вас считают человеком исключительно догадливым. Позвольте представиться – майор Углов.

– В русской полиции нет майоров… – зачем-то сказал Давидес, он же Бронштейн.

– А вы откуда знаете? – парировал человек в сером. – Вы ведь австрийский подданный, откуда вам знать, какие чины есть в русской полиции, а каких нет? Ладно, я пошутил: не майор, а штабс-капитан. Это вас устроит?

– Вы собираетесь меня арестовать? – спросил разоблаченный лже-Давидес. – Но за что? Я не совершил здесь ничего противозаконного…

– Как это «ничего»? – удивился Углов. – А бегство с назначенного вам поселения? А антиправительственная деятельность, которой вы много лет занимаетесь в Вене? А незаконное проникновение на территорию Российской империи? Нам есть за что вас судить, господин Троцкий, будем уж называть вас вашим революционным именем, вы под ним больше известны. Однако…

– Что? Что вы хотите сказать? – горячо спросил Троцкий. Отправляться в тюрьму ему совсем не хотелось. Причем вот так глупо, на пустом месте! А в словах жандармского офицера скрывалась какая-то неясная возможность избежать посадки. Впрочем, чего тут неясного? Известно, что предлагают революционерам в обмен на свободу: так называемое сотрудничество, выдачу товарищей. Нет, на это он не пойдет…

– Я хочу сказать, что у меня нет особого желания вести вас в полицейский участок и сажать в тюрьму, – сказал штабс-капитан. – И вербовать вас в осведомители я тоже не собираюсь. Мне нужно от вас нечто другое. А именно – информация о подготовке покушения на Петра Аркадьевича Столыпина.

– Покушение на Столыпина? – приезжий из Вены так удивился, что произнес эти слова чуть громче, чем следовало; две дамы за соседним столиком удивленно повернулись в их сторону.

– А вы разве не слышали? – в тон ему, и даже еще громче, произнес человек в сером костюме. – Весь город об этом говорит!

Убедившись, что налицо обычное обсуждение волнующего события, дамы за соседним столиком вернулись к прерванной беседе. А Углов тихо прошептал на ухо Троцкому:

– Вы что орете, как больной слон? Да, на Столыпина. Только не говорите, что вы впервые об этом слышите. В вашей газете «Правда» премьера регулярно поливают помоями. Вы, социал-демократы, спите и видите, чтобы он отправился на тот свет. А теперь вы решили взять дело в свои руки. Для того и приехали в Киев. А статьи для «Киевской мысли» – просто предлог, разве не так? Давайте, рассказывайте, как вы организовали эту акцию.

– Я вижу, что вы, штабс-капитан, при всей вашей информированности, ничего не смыслите в революционных делах, – тихо и отчетливо ответил ему Троцкий. – Иначе бы вы знали, что социал-демократы никогда не занимались индивидуальным террором. Все эти засады со стрельбой нас не интересуют. Наша задача – поднять массы!

– Ага, вы еще скажите, что вы и экспроприациями не занимаетесь! – усмехнулся собеседник. – Хотя ваши боевики не раз устраивали нападения на кареты Государственного казначейства. И в Москве, и в Питере, и в Тифлисе. И во время таких нападений погибло два десятка мирных чиновников. А в 1905-м ваши люди убивали в Москве городовых. Так что кровь проливать социал-демократы отлично умеют. И вы бы не остановились перед тем, чтобы пролить кровь премьера, который вам мешал. А ведь Петр Аркадьевич вам сильно мешал, признайтесь!

– Да, Петр Столыпин пытался исправить некоторые огрехи режима, – согласился Троцкий. – Но особого успеха не имел. Это было все равно что лечить холеру примочками. И потом, по нашей информации, он не пользовался поддержкой даже среди своих. А в последнее время его просто травили – не только кадеты, но даже октябристы. Его дни были сочтены. Зачем же нам его убивать? А что касается меня – можете провести проверку. Пройдите в редакцию «Киевской мысли», в гостиницу, проследите мои перемещения по Киеву – и вы увидите, что я не имел времени, чтобы подготовить такую крупную акцию, как покушение на премьера. Да я просто не знаю, кто такой этот Богров, который в него стрелял!

– Проверить, говорите? – задумчиво произнес штабс-капитан. – Что ж, может, и проверю. А скажите, с такими господами вы не знакомы: одного фамилия Кулябко, другого – Спиридович, а третьего – Курлов?

– Но позвольте, вы говорите о жандармах! – воскликнул Троцкий, вновь неосмотрительно повысив голос; к счастью, дамы из-за соседнего столика уже ушли. – Один из них – начальник Киевского охранного отделения, другой руководит непосредственно охраной царя, третий – всем корпусом жандармов. Вы что же – подозреваете в причастности к покушению собственное руководство?

– Это мое дело, кого я представляю и кого подозреваю, – отвечал Углов. – Мы не меня собрались обсуждать, а вас. Повторяю вопрос: вы знакомы с этими господами?

– К счастью, не имел времени познакомиться, – усмехнулся Троцкий. – И надеюсь избежать такой чести в дальнейшем.

– Бросьте, Троцкий, – скривился штабс-капитан. – Вы что, хотите сказать, что в вашей партии нет двойных агентов? Что у вас никто не сотрудничает с охранкой?

– А, вот вы к чему клоните! – догадался венский журналист. – Что покушение мог устроить двойной агент, внедрившийся в наши ряды… Что ж, такое, в принципе, не исключено. И у нас действительно тоже имеются свои Иуды – хотя и не в таком количестве, как у товарищей эсеров. Но я могу вас заверить: ни одна фракция РСДРП, ни сторонники Ленина, ни люди Мартова или тем более Плеханова подобные планы не строили. А раз руководство не давало такого задания, то двойной агент не мог действовать, выдавая себя за социал-демократа.

– Ладно, примем такой довод, – согласился Углов. – Теперь давайте пройдем в вашу гостиницу, и я побеседую с портье. И в редакцию тоже загляну, порасспрашиваю. Если ваша версия подтвердится и к покушению вы непричастны, можете быть свободны. Пока свободны. Из Киева я вам уезжать пока что не разрешаю – можете еще потребоваться.

– Ладно, поживу здесь еще немного, – ответил революционер.

 

Глава 8

В здании Киевского охранного отделения, в кабинете, отданном в распоряжение командира корпуса жандармов генерала Курлова на время его пребывания в Киеве, находились три человека. Один был сам генерал – мужчина пятидесяти лет с высоким лбом и густыми пышными усами. Другой – штатский господин высокого роста, довольно молодой, с энергичными чертами лица. Господин этот явился в Охранное отделение три дня назад и представился инженером Дружининым. Поначалу чины охранки отнеслись к незнакомому инженеру без особого внимания, но затем, вникнув в его предложения, оценили их должным образом и представили посетителя главному жандармскому начальнику. Третьим же был молодой ротмистр из местных.

– И что, ротмистр, вы все время находились на центральной станции, в ее секретной комнате? – спрашивал его Курлов.

– Так точно, ваше превосходительство! – отвечал молодой жандарм.

– И слышали, как господин Дружинин произвел звонок на мой телефон?

– Да, ваше превосходительство!

– А дальнейший разговор?

– Нет, ваше превосходительство, дальше я ничего не слышал, – признался ротмистр. – Только шум какой-то в трубке.

– Хорошо, можете идти, – кивнул Курлов.

Когда ротмистр вышел, генерал сказал:

– Замечательный результат, голубчик! Вашему изобретению просто цены нет! То есть цену, вами запрошенную, мы, конечно, заплатим. Но в смысле безопасности государства и его блюстителей ваше изобретение весьма важно. Весьма! Полная сохранность телефонных переговоров от подслушивания со стороны революционных элементов или вражеских разведок!

– Весьма признателен за высокую оценку моего труда, – произнес инженер. – Рад принести пользу Отечеству. Я готов служить и дальше. Я, ваше превосходительство, сейчас думаю над изобретением совсем другого рода. Чтобы не защитить телефонный разговор от прослушивания, а, напротив, сделать телефон союзником полиции. Чтобы он помогал подслушивать разговоры, ведущиеся в полной приватности, в закрытой комнате.

– Это как же? – удивился Курлов. – Я, признаться, не совсем понимаю.

– Можно создать такую приставку к обычному телефонному аппарату, чтобы она работала как мембрана, – объяснил инженер. – То есть трубка будет лежать на аппарате, лица, за которыми вы наблюдаете, не будут обращать на нее никакого внимания и спокойно вести переговоры. А вы возле своего аппарата будете слышать каждое их слово. Мне кажется, это помогло бы в раскрытии многих преступлений. Например, помогло бы предотвратить недавнее злодейское покушение на премьер-министра.

– Ах, не говорите, голубчик! – при упоминании о трагическом событии командир корпуса жандармов опечалился. – Такая беда, такая беда!

Он, конечно, не стал говорить постороннему человеку, этому инженеру, в чем лично он видел главную беду покушения на Столыпина. Беда эта состояла в угрозе, нависшей над самим командиром корпуса жандармов. Начальник дворцовой охраны Александр Иванович Спиридович, близкий друг и соратник Курлова, только накануне телеграфировал ему из Санкт-Петербурга о том, что государь недоволен тем, как была организована охрана в театре. Якобы он уже назначил сенаторскую ревизию, которая должна проверить работу киевских жандармов и вообще все, связанное с покушением.

Однако инженеру ничего говорить было не нужно. У него самого было что сказать.

– Да что откладывать? – заявил инженер. – Опытный образец такой установки я могу изготовить в один день, и уже завтра ее можно было бы испробовать. И знаете на ком? На том же самом убийце Столыпина, террористе Богрове. Я со своим помощником установлю в камере, где содержится убийца, телефонный аппарат. Потом к нему можно будет допустить какое-либо лицо, которому он доверяет, – его отца, или адвоката, или даже кого-то из местных революционеров. И в разговоре с этим лицом убийца раскроет все детали преступления. Как вам этот план?

– Заманчиво, заманчиво… – пробормотал Курлов. – Хотя тут надо многое обдумать. Как мы объясним убийце, зачем у него в камере вдруг ставится телефон? И потом, насчет доверенного лица. Отцу он, конечно, ничего не расскажет, отец для него давно посторонний человек, мы это знаем. Адвоката у него нет, не положен он при таких преступлениях. Остается революционер. Но кто это может быть?

– Это уже ваша епархия, я в ней ничего не смыслю, – заявил инженер. – Но откладывать это дело нельзя. Народная молва говорит, что казнь террориста может быть произведена уже в ближайшее время. Так что надо решаться – ставить мне аппарат или нет?

– Ладно, давайте попробуем, – согласился Курлов. – Собирайте вашу… установку. А я закажу на вас пропуск в Косой Капонир. На вас и на вашего помощника. Хотя… А что, без помощника вы никак не обойдетесь?

– Нет, одному с такой работой справиться невозможно, – твердо заявил инженер.

– Ладно, тогда скажите мне его фамилию.

– Пишите, ваше превосходительство: Углов Кирилл Андреевич. Установка у меня будет готова уже завтра. Значит, завтра мы сможем ее смонтировать?

– Сможете, сможете, – кивнул Курлов.

На следующий день инженер Дружинин в сопровождении помощника – светловолосого человека лет тридцати, по виду мастерового, – вошел в дежурную часть печально знаменитой киевской тюрьмы Косой Капонир. Тюремному офицеру он предъявил бумагу, выданную командиром корпуса жандармов, а также представил для досмотра свое снаряжение – чемоданчик с телефонным аппаратом, инструментами и мотком провода. Впрочем, офицер, заранее предупрежденный о необычных посетителях и их секретном задании, бумагу проглядел краем глаза, чемоданчик осмотрел внимательнее, но ничего предосудительного не нашел, после чего вызвал охранника и велел провести телефонистов в особо охраняемую часть тюрьмы, где содержались самые опасные преступники. И самым опасным и самым известным среди них в данный момент был Дмитрий Богров.

Спустя несколько минут скрипнули петли, тяжелая дверь отворилась, и посетители вошли в камеру, где находился опасный террорист. Богров лежал на кровати и, кажется, даже что-то насвистывал. При появлении посетителей он привстал, чтобы их разглядеть. Но никакого особого интереса и тем более волнения на его лице не отразилось.

– Это что еще за новое явление? – с усмешкой спросил он. – Провокаторов, что ли, решили мне подселить? Да сразу двоих…

– Начальство распорядилось поставить у тебя в камере телефонный аппарат, – объяснил заранее проинструктированный охранник. – Чтобы ты, значит, смог поговорить с родными и… ну, с родными. Эти господа – телефонные мастера – его установят.

Затем, повернувшись к Дружинину, тюремный страж заявил:

– Дверь я оставлю открытой, ежели что, зовите. Если, значит, буйствовать начнет и помощь потребуется.

– Хорошо, мы позовем, – сказал Дружинин. – Хотя, я думаю, никто тут буйствовать не станет.

Охранник вышел. Арестант все с той же усмешкой следил за посетителями. Те действовали удивительно быстро и сноровисто: инженер открыл чемоданчик и достал оттуда аппарат, а его помощник размотал моток провода и начал крепить его к стене. Все это было понятно и вопросов не вызывало. Но затем произошло нечто удивительное. Инженер выглянул в коридор, установил, где находится охранник, после чего кивнул своему помощнику, и они поменялись местами: инженер стал заниматься проводом, вывел его в коридор и стал крепить там, а помощник шагнул к кровати и произнес:

– Ну что, Богров, теперь мы можем поговорить.

Арестант усмехнулся еще шире:

– Ну, я же говорил, что вы никакие не мастера, а провокаторы. Сведения хотите получить? Имена, явки? Не дождетесь! На допросах не сказал, и вам не скажу!

– Ошибаешься, Богров, – сказал ему Углов. – Мы не из полиции. Мы совсем с другой стороны. Прибыли по заданию партии, чтобы привести в исполнение приговор, вынесенный ЦК. В партии знают, что ты давно сдавал своих товарищей, что в полиции у тебя даже было агентурное имя «Аленский». Ты и Столыпина убил, только чтобы избежать наказания со стороны партии. Но не удалось: мы тебя насквозь видим. Вот только не знаем, зачем тебе понадобилось это предательство: денег ты в полиции не брал, их тебе твой папаша был готов дать сколько угодно. Видно, это какая-то извращенная любовь к измене. Но нам недосуг исследовать извивы твоей подлой души. Наше дело – перерезать нить твоей гнусной жизни.

И с этими словами «телефонный помощник» извлек из потайного кармашка тонкий длинный стилет. При виде орудия убийства арестант вздрогнул, усмешка с его лица исчезла.

– Зачем вы хотите меня убить? – внезапно охрипшим голосом спросил он. – В этом нет никакого смысла! Меня и так казнят, мне говорили, приговор уже вынесен…

– Тебя должен казнить не царский палач, а назначенный партией мститель, то есть я, – объяснил Углов. – И казнят тебя не за убийство палача Столыпина, а за предательство. И эту новость газеты разнесут по всему миру, на страх прочим предателям. Так что смысл есть.

Арестант побледнел.

– Пощадите! – простонал он. – Я не хочу! Я вам расскажу… У меня есть сведения… Я убил Столыпина не чтобы обмануть партию! Тут было и другое!

– Вот как? – сказал Углов. – Интересно.

Его рука со стилетом, уже занесенная для удара, вернулась в прежнее положение.

– Если расскажешь сведения, интересные партии, мы, так и быть, сохраним тебе жизнь, – пообещал мститель. – Давай, говори. Так зачем ты убил премьера? Ни в России, ни в эмиграции партийное руководство такого задания не давало. Кто тебе его дал?

– Степан! – выпалил Богров. – Это все Степан! Он и пропуск в театр достал!

– Что за Степан? – нахмурился «телефонный помощник». – В ЦК такого товарища нет…

– Он сказал, что он из партии, – зачастил Богров. – Правда, что-то не сходилось, я не знал, что и думать… Он появился в последних числах августа, примерно 24-го. Встретил меня поздно ночью, возле дома. Сказал то же, что и вы: что в партии все известно о моей провокации, что я должен искупить вину кровью. Должен убить кого-то важного – может, самого царя.

– А что не сходилось? Почему ты стал сомневаться?

– Сам не знаю. Он как-то не так себя держал. И говорил иначе, чем наши. Тогда я спросил: «Значит, вы от Леонтьева, от эсеров?» Он ответил: «Ну да»…

– А Леонтьев никакой не эсер, а анархист, – понимающе кивнул Углов.

– Так я понял, что он лжет. Я так и не узнал, откуда он. Он был не из полиции – полицейских он презирал, говорил про них всякие гадости. Но он очень много знал. Про меня – все знал: мою семью, привычки, распорядок дня… Я понял, что это опасный человек. Тогда я решил бежать. Степану я сказал, что все сделаю, выполню его приказ. А сам купил билет до Москвы. Но когда сел в вагон – он уже сидел в моем купе! И сказал… Сказал, что разрежет меня на куски и выбросит в окно. И показал нож – вот такой же, как у вас…

Арестант кивнул на стилет в руке мстителя.

– Я понял, что не смогу от него скрыться. Мы вместе вышли из вагона, вместе вернулись к моему дому. Там, возле дома, он назначил мне следующую встречу. И с этого дня мы встречались еще два раза.

– Зачем? Он так тебя контролировал?

– Нет, не только контролировал. На следующей встрече он уточнил задание. Сказал, что я должен убить Столыпина. Сказал, когда, где: 1 сентября, в театре. А на последней встрече, 31 августа, дал мне «браунинг» и пропуск в театр. Сказал, что я должен войти в числе последних и что досматривать меня не будут. Так все и вышло. А еще он обещал, что судить меня не будут и отпустят вскоре после задержания. Вот тут он меня обманул…

– Как он выглядел, это Степан? – спросил Углов.

– Он невысокий, вроде вас… И, знаете, вообще… на вас похож. Волосы тоже светлые, небольшие усы… И глаза такие же серые…

– Какие-нибудь шрамы? Родинки? Другие особые приметы? – продолжал допытываться майор.

– Нет, ничего такого.

– И что, он был один? Без помощников?

– Вначале один. Но там, в вагоне… Когда я вошел в купе и увидел его, я отшатнулся, хотел бежать. Но проводник меня не пустил, захлопнул дверь. А потом, когда мы выходили – мы выскочили, когда поезд уже тронулся, – я заметил, что проводника на площадке не было. А ведь он должен там стоять при отправлении. И я решил, что это был его человек.

– Он ссылался на кого-то? Называл чьи-то имена – здесь, в Киеве, или в Петербурге, или за границей?

– Ну да, называл, – кивнул арестант. – Он сказал, что начальник Киевского охранного отделения Кулябко всегда окажет ему помощь. Хотя отзывался о Кулябке с большим презрением.

– А там, в театре, ты его видел? Этого Степана?

– Я вообще-то все время на Столыпина смотрел – где он, как его охраняют. Но в какой-то момент мне показалось, что я вижу Степана – он мелькнул в толпе. А может, мне только показалось…

– А потом, после покушения? Когда тебя допрашивали? Здесь, в тюрьме?

– Нет, больше я его не видел, – арестант покачал головой.

– А ты говорил о нем следователям, которые тебя допрашивали?

– Да, говорил. И они эти показания записали. Но они упорно считали Степана за одного из партийных руководителей. А когда я им говорил, что он вовсе не из партии, они только усмехались.

– Где проходили ваши встречи? Может быть, в гостинице, где он остановился? Или на квартире?

– Нет, я не знаю, где он жил, – заявил Богров. – Несколько раз пробовал узнать, но он всякий раз обрывал эти разговоры. А встречались мы на улицах – то на Крещатике, то на Владимирской горке. Благо погода стояла теплая…

– Хорошо… – задумчиво произнес «телефонный помощник». Стилет он совсем убрал в карман и теперь сидел, глядя в пол. – Сведения интересные. Степан, значит… Человек из ниоткуда… Да, такая информация стоит жизни.

Он встал, выглянул в коридор, сказал:

– Господин инженер, я тут все закончил. Может, вам помочь?

– Нет, не надо мне помогать, – ответил инженер Дружинин. – Я тоже заканчиваю. У тебя точно все? Больше в камере нам ничего не нужно?

– Нет, думаю, что ничего, – отвечал Углов.

– Ну, тогда можно удаляться. Где тут наша охрана? Ага, вот вы, голубчик. Все, можете запирать арестованного. Аппарат установлен!

 

Глава 9

– Значит, твой новый друг Петр Наливайченко говорит, что не знает никакого Степана? – спросил Углов у Вани Полушкина.

– Ну да, сказал, что нет такого. А расспрашивать подробно нельзя – он и так заинтересовался, что за Степан, откуда я такое имя взял, – отвечал Ваня. – И вообще, мне сейчас вроде не полагается киевскими делами интересоваться. Ведь мне предстоит совершенно новое поприще.

– Так куда он тебя направил – в Москву? – раздался голос Дружинина из другой комнаты.

– Нет, в Питер, – ответил Ваня. – Сначала в Питер, а потом за границу. Сказал, что передаст со мной послания Чернову, Соколову, другим зарубежным товарищам. А они уже должны решить, как меня использовать.

– Да, твоя революционная карьера начинается стремительно, – заметил Углов. – Только что по заборам прокламации самодельные клеил – и вот, уже в Европу поедешь, с вождями познакомишься…

Этот разговор происходил в номере гостиницы «Столичная», куда накануне переехала группа оперативников. Жить и дальше в «Виннице» было небезопасно – сыщики могли привлечь к себе излишнее внимание. К тому же финансовые возможности группы расширились: Игорь Дружинин выполнил свое обещание и раздобыл деньги. Часть выплатил владелец местной телефонной станции, которому инженер предоставил новый вид микрофона, а большую часть денег сыщики получили от полиции, за телефон, защищенный от прослушивания. Денег хватило и на гостиницу, и на приобретение по соответствующим каналам приличных документов, и на покупку одежды, оружия.

Впрочем, друзья не планировали прожить в гостинице долго. Им вообще больше нечего было делать в Киеве. Все, что можно было здесь узнать, они узнали. Предстояло перенести разыскную деятельность в обе российские столицы, а возможно, и за границу. Надо было спланировать дальнейшую работу, а главное – каналы связи с Ваней, с которым два старших товарища расставались, и, может, надолго.

– Давайте уже договариваться, и я побегу, – сказал Ваня, глянув на висевшие в номере стенные часы. – Времени вон сколько! А я у Петра Сидоровича всего на два часа отпросился – дескать, вещички у тетки взять.

– А не боишься, что твой революционный руководитель по старой привычке тебя решил проверить и посмотреть, что у тебя за тетка? – спросил Углов. Он отодвинул край шторы и осторожно выглянул на улицу. Слоняющихся без дела людей вроде не было видно, но кто знает…

– Нет, я всю дорогу проверял, нет ли слежки, – заявил Ваня. – Я все помню, чему вы меня учили. Слежки не было. Но и задерживаться не стоит.

– Да, возбуждать у Наливайченко подозрений не надо, – согласился Углов. – Хорошо, давай договариваться о связи. Сколько ты пробудешь в Питере?

– Петр Сидорович и сам не знает, – сказал Ваня. – Это руководители тамошней организации должны решить. Но как я его понял, основная моя работа должна быть не там, а в Швейцарии. Питерские товарищи должны организовать мою отправку туда.

– Питерские товарищи… – задумчиво повторил Углов. – Не думаю, что они сделают это быстро. Во-первых, они захотят тебя проверить. А если убедятся в твоих способностях, захотят их использовать и организовать проверку всего состава группы. На это уйдет никак не меньше двух недель. Сегодня у нас 8 сентября. Значит, ты пробудешь в Питере как минимум до 22-го. А мы туда приедем числа 12-го. Давай договоримся, что 15 сентября кто-то из нас встретится с тобой… ну, скажем, в Гостином дворе. Назначим встречу на 12 часов. Идет?

– Да, давайте так, – согласился Ваня.

– Но кроме этого нам нужна и более оперативная связь, – сказал Углов. – Вдруг что-то срочное надо будет сообщить? Тогда я пошлю на твое имя телеграмму до востребования, на Главпочтамт. Ты постарайся ходить туда каждый день и проверять, нет ли чего. А ты сам, начиная с 12-го, можешь там же оставлять сообщения для меня. Хорошо?

– Да, вроде все правильно, – согласился Ваня.

– Ну, тогда ступай к своему новому боссу, – сказал Углов, пряча за шутливой интонацией тревогу за своего юного и не слишком опытного подчиненного. Дружинин тоже вышел из соседней комнаты, чтобы проститься с Ваней; на ходу инженер продолжал вставлять патроны в барабан купленного накануне револьвера.

– Снабдил бы я тебя этой игрушкой, – сказал он, поймав взгляд Вани, устремленный на оружие. – Да, боюсь, ты не сможешь объяснить своим партийным товарищам, откуда она у тебя взялась.

– Ничего, обойдусь без игрушек, – сказал Ваня. – Мое оружие у меня всегда с собой, вот здесь, – и он приставил палец ко лбу.

– Желаю, чтобы это оружие не давало осечек, – сказал Углов. – Ну, пока. Будь осторожен.

Он пожал Ване руку; Дружинин, как человек менее сдержанный, обнял товарища, и Ваня вышел.

Углов подошел к окну, отодвинул штору и вновь выглянул на улицу. Он увидел, как Ваня вышел из гостиницы и не спеша двинулся в сторону Куреневки. За ним никто не увязался, слежки не было.

– Ну, что, господин инженер, теперь нам с тобой надо решать, где искать этого загадочного Степана, – сказал майор, отходя от окна. – Давай составим план на ближайшую пару дней.

– Давай, – согласился Дружинин. Он закончил заряжать револьвер, положил его на стол, а сам уселся в кресло, вытянув ноги. – Но почему только на пару?

– А потому что больше нам в Киеве делать будет нечего. Почему, сейчас объясню, – ответил Углов. – Мне кажется, что ключевым моментом в рассказе Богрова были его слова о том, что Степан отлично знал киевскую охранку и отзывался о ней с презрением. Так может вести себя только человек, не зависящий от грозного жандармского ведомства, может быть, даже стоящий выше его.

– То есть ты исключаешь возможность, что Степан принадлежит к революционным кругам? – спросил Дружинин.

– Да, исключаю, – твердо ответил руководитель группы. – Чем больше я думал над словами Богрова, тем яснее сознавал, что революционеры тут ни при чем. Заранее знать планы премьера, с легкостью достать пропуска в тщательно охраняемый театр (а я уверен, что Степан тоже был в театре, а значит, пропуск ему тоже понадобился), обеспечить беспрепятственное прохождение туда убийцы с оружием – этого ни одна партия сделать не сможет, кишка тонка. Нет, наш Степан – это человек, стоящий близко от власти. А еще вернее – принадлежащий к этой власти, к самому ее центру.

– К царю, что ли? – скептически произнес Дружинин.

– Может, не к самому царю, но где-то близко, – кивнул Углов. – Разумеется, это только предположение, но будем пока исходить из него. А если так, то поиски следует начать там же, где ты недавно уже побывал, – в местном Охранном отделении.

– Ага, то есть вести их следует прежде всего мне, – кивнул Дружинин. – Если я там контакты уже наладил.

– Можно, конечно, положиться и на тебя, – кивнул Углов. – Только много ли скажут жандармы пришлому инженеру? А если он начнет вдруг интересоваться неким приезжим из столицы, приезжим с особыми полномочиями, – как они на этого инженера посмотрят? Не оказался бы он вскорости в той самой камере, где мы вчера устанавливали телефонный аппарат! А тут надо не только у жандармов спросить, но и у директора театра, и у губернатора…

– Да, но как же ты собираешься организовать эти поиски? – удивился Дружинин. – Кто их будет вести?

– Я, конечно, – ответил руководитель группы.

– Ты? В каком, интересно, качестве? Младшего помощника старшего телефониста?

– Зачем же в качестве помощника? В том же качестве, в каком я выступал и в прошлый раз. В качестве доверенного лица Его Императорского Величества. В качестве следователя с особыми полномочиями, назначенного провести расследование убийства премьер-министра, – заявил Углов, приняв горделивую позу и придав своему лицу подобающее выражение.

– Ага, вон оно что! – воскликнул инженер. – Но откуда ты знаешь, что они тебе поверят?

– А оттуда, что лекции Григория Соломоновича слушать надо было! – ответил майор. – Ты что, не помнишь, что он рассказывал? Что вскоре после смерти Столыпина, которая последовала 5 сентября, император назначил сенаторское расследование произошедшего покушения. Во главе комиссии был поставлен сенатор Максимилиан Иванович Трусевич, в недавнем прошлом – директор Департамента полиции. За самого Трусевича мне сойти будет трудно – он на десять лет меня старше, да и потом, среди киевского начальства наверняка есть люди, знающие сенатора в лицо. Но вот его помощников они знать не обязаны.

– И поэтому ты хочешь провести свое расследование поскорее! – воскликнул Дружинин, вскакивая с места. – Пока сам Трусевич со своими помощниками сюда не пожаловал!

– Да, поэтому, – кивнул Углов. – А еще потому, что наш загадочный Степан, кто бы он ни был, вряд ли будет задерживаться в Киеве после убийства. Скорее всего, он уехал отсюда уже на следующий день. И теперь искать его следует в Питере. Но кое-какие следы его пребывания здесь остались. Вот их мы и поищем.

– Мы? – удивился Дружинин. – Ты что, хочешь взять меня с собой? Но ведь я уже засветился у здешних жандармов. Не могу же я явиться к ним снова, в твоей свите, и сказать: «Извините, я передумал, я теперь не инженер, а совсем важная птица»! Лучше я отдохну денек. Тут, кстати, завтра приезжает Константин Бальмонт, будет лекцию читать. Очень хочется послушать…

– После послушаешь, если удастся, – сказал на это Углов. – Мы сюда не лекции слушать прибыли, а расследование проводить – забыл? А что касается до твоей засветки, то ты ведь к генералу Курлову наведывался, верно? А я собираюсь нанести визит местному жандармскому начальнику. А если вдруг там и Курлов случится – что ж, скажем, что в первый раз ты явился к нему на разведку. А он и купился, ха-ха.

 

Глава 10

В приемную начальника Киевского охранного отделения подполковника Николая Кулябко стремительно вошли двое. Впереди шествовал невысокого роста крепкий господин в щегольском сером сюртуке, с орденом Святой Анны на шее и с ястребиным взглядом стального цвета глаз. Его сопровождал господин повыше и помоложе, в жандармском мундире с погонами ротмистра. Адъютант начальника отделения поручик Стодольский уже открыл было рот, чтобы произнести обычное «Господа, прием окончен, придите завтра», но осекся. Будучи человеком достаточно опытным и наделенным чутьем, поручик успел оценить и орден первого из вошедших, и его немигающий взгляд. Ясно было, что такой человек не привык выслушивать возражения и тем более отказы; он привык сам отдавать приказания и требовать их неукоснительного исполнения.

– Чего изволите, господа? – спросил поручик.

– Я статский советник Угрюмов, из Петербурга, – отрывисто произнес обладатель ордена. – Кулябко у себя? Вы телеграмму о моем прибытии получили?

– Никак нет, ваше превосходительство, телеграмма еще не прибыла, – ответил поручик, вытягиваясь в струнку. – Видимо, какая-то заминка на линии, такое случается. Господин подполковник у себя, сейчас я о вас доложу.

– Хорошо, поручик, доложите, – милостиво разрешил приезжий. – Да не забудьте, скажите подполковнику, что я прибыл по именному поручению сенатора Трусевича. Уж о нем-то, о его комиссии он должен знать. И со мной следователь по особо важным преступлениям ротмистр Зверев.

– Сию минуту! – произнес Стодольский. – Все передам, как вы сказали. Извольте, господа, присесть.

Он скрылся за дверью. И не успели приезжие осмотреться и сосчитать до десяти, как дверь кабинета отворилась и адъютант почтительно пригласил их войти.

Хозяин кабинета подполковник Кулябко встретил гостей у самой двери. Это был высокий, стройный, молодой для его должности человек с довольно красивым лицом. Портили это лицо только беспокойно бегающие глаза.

– Мне крайне неудобно, ваше превосходительство, – обратился он к статскому советнику, – что я не организовал встречу вашего превосходительства и господина следователя. – Тут последовал поклон в сторону второго из гостей. – Но произошла техническая накладка, я не был извещен…

– Ладно, это все пустяки, – махнул рукой статский советник. – Да ты садись, подполковник, в ногах правды нет. А нам требуется полная правда, таково желание государя. Сюда вот садись, напротив меня.

С этими словами гость уселся за стол для совещаний и хозяину указал место по другую сторону стола. Тот сел, стараясь держаться естественно, как будто ничего не произошло и его только что не выгнали из собственного кресла. Спутник статского советника Угрюмова, жандармский ротмистр, уселся сбоку от хозяина кабинета, почти за его спиной.

– Тебе, как я полагаю, уже известно о том, что государь именным повелением создал специальную сенатскую комиссию для расследования злодейского убийства премьер-министра, – начал Угрюмов. – Возглавил комиссию Максимилиан Илларионович Трусевич – человек весьма известный и опытный, в недавнем прошлом глава Департамента полиции, тебе он знаком. Мне главой комиссии поручено выехать в Киев и провести расследование на месте. Понятно?

– Да… конечно… – промямлил Кулябко.

– Вот и хорошо, что понятно, – продолжил статский советник. – Потому что в этом деле вообще мало понятного. Каким образом известный полиции преступник проник в театр на представление, где присутствовал государь? Каким образом он смог пронести с собой оружие? Почему ни государя, ни премьера никто не охранял? Вот вопросы, на которые мне хотелось бы получить ясные и исчерпывающие ответы.

– Я сейчас… сейчас отвечу! – воскликнул глава киевской охранки. – Во-первых, хочу вас заверить, что это неправда, будто высоких особ никто не охранял. Я лично…

– Что?! – грозным голосом произнес статский советник. – Что значит «неправда»? Ты что, хочешь сказать, что я тут враньем занимаюсь?

– Нет, ваше превосходительство, я не хотел… не думал… – лепетал хозяин кабинета. – Только агенты были расставлены! Четверо в партере, и еще в ложах… Я сам лично присутствовал, наблюдал… Это случайность, трагическая случайность…

– Как это – «случайность»? – спросил Угрюмов. – Ведь ты знал, что террорист придет в театр! Ты сам выписал ему пропуск! Сам вложил в его руки оружие!

– Нет! Зачем вы так? – воскликнул Кулябко, ломая руки. – Я не вкладывал! А что пропуск – это да, моя оплошность. Но ведь Аленский обещал мне настоящего террориста показать, приезжего! Точнее, приезжую! А я ему доверился! И потом, господин Стрекало так распорядился, чтобы Аленского пропустить…

– Постой, не спеши так, – остановил приезжий начальника охранки. – Какую приезжую? И что за Стрекало тебе приказы отдает? Расскажи все по порядку, не спеша.

– Извольте, – кинул Кулябко. – Значит, студента Богрова мы давно разрабатывали. На сотрудничество он сам пошел, весьма охотно, и денег за это не брал, так что выходила экономия средств. Дали ему агентурную кличку Аленский. Полтора года мы сотрудничали, и за это время он сообщил нам массу полезных сведений – и про эсеров, и про максималистов, и про анархистов. Можно сказать, с его помощью мы эту нечисть в Киеве повывели. Но в последние две недели Аленский начал нервничать. Заявил, что революционеры, которые еще в городе остались, его подозревают. И вроде даже вынесли ему приговор. И для исполнения этого приговора в город должна приехать некая девица. Поэтому он хочет спешно скрыться, уехать за границу. Я против такого шага не возражал. Но тут в конце августа, буквально за три дня до приезда в город высочайших особ, ко мне явился некий господин, который представился как Георгий Петрович Стрекало. Он подтвердил, что в город действительно должна приехать известная террористка по кличке Ванда, которая имеет приказ убить Аленского, а также совершить покушение на государя.

– А этот господин Стрекало показывал какие-то документы? Объяснил, кто он такой?

– Он заявил, что является доверенным лицом императрицы Александры Федоровны, – отвечал Кулябко. – И действует по ее распоряжению. И в доказательство показал мне рекомендательное письмо, подписанное императрицей.

– А тебе не показалась вся эта история странной? – спросил статский советник. – Я никогда не слышал, чтобы императрица вмешивалась в политику, посылала каких-то доверенных лиц…

– Да, я тоже не слышал… – признался руководитель Охранного отделения. – Но господин Стрекало держался так уверенно… Вот совсем как вы. А вы ведь тоже не показывали мне никаких документов…

– Ты что, Кулябко, сомневаешься в моих полномочиях? – статский советник Угрюмов удивленно поднял одну бровь. – Хочешь проверить документы? У сенатора Трусевича, когда он тебя станет допрашивать, тоже будешь проверять?

– Что вы, упаси Боже! – замахал руками главный киевский охранник. – Я не в этом смысле! Я ведь только насчет господина Стрекало. А он, помимо всего прочего, ссылался и на других значительных лиц – на министра двора барона Фредерикса, адмирала Константина Дмитриевича Нилова, на господина Трепова… Так что у меня сомнений никаких не возникло. А что, вы полагаете, что это… самозванец?

– Пока не знаю, – сказал Угрюмов. – Вернусь в Петербург, проверю, что это за господин. А ты продолжай свой рассказ. Значит, приезжий сообщил, что в Киев должна прибыть некая девица Ванда, которая должна убить Аленского, а также самого государя. Что еще он сказал?

– Он сказал, что никто не знает, как эта Ванда выглядит. Что она отлично умеет переодеваться и менять обличье, так что выследить ее крайне трудно. Она, скорее всего, постарается проникнуть в театр. И там должно все решиться. А чтобы обезопасить государя, надо допустить в театр Аленского. Ванда будет охотиться в первую очередь на него, постарается его убить. А мы будем находиться рядом и сразу ее схватим. А государь при этом не пострадает.

– То есть он предлагал ловить Ванду, что называется, на манок? – сказал статский советник. – Интересный план… Правда, манок, то есть Богров, при этом мог пострадать…

– Да, мог, – кивнул Кулябко. – Господин Стрекало это предвидел. Но, в конце концов, речь ведь шла, в сущности, о преступнике. За свои деяния Аленский давно должен был находиться на каторге, это мы позволяли ему разгуливать на свободе, исходя из государственных интересов. А теперь эти интересы требовали принести его в жертву. Причем господин Стрекало придумал, как мы могли бы использовать Аленского двояким образом. Он приказал мне передать агенту револьвер и дать ему возможность пронести его в театр.

– Это с какой же целью?

– А затем, чтобы Аленский мог защититься от Ванды, а может, и застрелить ее. Таким образом, революционеры уничтожили бы друг друга.

– Превосходная идея! – произнес статский советник, не скрывая иронии. – И поэтому ты дал убийце оружие, которое он действительно пустил в ход. Правда, застрелил не мифическую Ванду, а главу правительства Российской империи!

– Да, все так! – произнес Кулябко, чуть не рыдая. – Но кто мог знать, что так получится?!

– Ты! – жестко заявил приезжий. – Ты должен был все знать! Все предвидеть! Для того ты и возглавляешь Охранное отделение. А ты, Кулябко, стал игрушкой в руках заговорщиков. Так что в лучшем случае тебя ждет отставка – это если ты сможешь доказать, что все так и было и ты проявил всего-навсего бездарность и бестолковость. А может, все обстояло иначе, никакого Стрекало не было и ты сам составил план убийства премьера? А, Кулябко? Тогда с тебя совсем другой спрос…

И статский советник впился глазами в лицо начальника киевской охранки.

– Но как же… Как вы можете такое предполагать?! – возопил Кулябко, вскочив с места. – Как же его не было, если его все видели? И адъютант мой, и охрана… Вы спросите! Все скажут!

– Нужно будет – спросим, – пообещал Угрюмов. – Ты сядь, мы еще не закончили. Значит, Стрекало подговорил тебя дать Богрову револьвер и пустить его в театр. А как отнесся к этому сам Богров, когда ты с ним встретился? Не удивился? Не стал возражать?

– Нет, Аленский не высказал ни малейшего удивления.

– Хорошо. А теперь опиши нам, как выглядел этот «посланец императрицы».

– Сию минуту, – ответил начальник охранки, стараясь справиться с волнением. – Значит, среднего роста… лет сорока пяти… волосы светлые… глаза серые… скулы широкие… За ухом – вот тут… – Кулябко тронул себя чуть ниже правого уха. – Тут я заметил шрам. Такой обычно остается от удара шпагой или саблей…

– Это ты молодец, что заметил, – сказал статский советник, переглянувшись со своим помощником; тот, склонившись над столом, быстро заносил в тетрадь все, что рассказывал хозяин кабинета. – Еще что-нибудь?

– Ну, одет превосходно, золотые часы носит в жилетном кармане…

– Ну, это к приметам не относится, – махнул рукой гость. – Теперь скажи, а в театре, во время спектакля, ты видел господина Стрекало?

– Нет, там я его не заметил, хотя осматривал все ложи.

– А ты, значит, был уверен, что такое значительное лицо должно сидеть непременно в ложе! – усмехнулся Угрюмов. – А после покушения? Он заходил к тебе?

– Нет, больше я его не видел, – признался Кулябко.

– А убийца, Богров, во время допросов не упоминал твоего собеседника?

– Аленский? – удивился Кулябко. – Нет, он не… Он, правда, говорил, что приказ убить Столыпина он получил от эмиссара Центрального комитета партии эсеров, какого-то Степана… Но… вы же не хотите сказать, что этот Степан…

И начальник киевской охранки замер, не договорив; как видно, ужасная догадка только сейчас пришла ему в голову.

– Да, Кулябко, рано тебе доверили такую ответственную должность, – сказал статский советник, поднимаясь. – Тебе бы еще лет десять в простых агентах послужить, может, и вышел какой-то толк. Ладно, прощай.

И, не обращая больше на хозяина кабинета никакого внимания, гости вышли.

 

Глава 11

– Итак, вот она, зацепка! – воскликнул «ротмистр Зверев», когда они со «статским советником» покинули здание Киевского охранного отделения. – Значит, некий Степан, он же Стрекало, все же был! И все приметы совпадают!

– Да, это действительно зацепка, – согласился руководитель группы. – Был человек, который детально продумал покушение на Столыпина, составил план, наметил исполнителей – и полностью осуществил свой замысел. Теперь остается только его найти и хорошенько расспросить… Но вряд ли это будет так просто. По всему видно, что мы имеем дело с человеком весьма опытным, скорее всего – с профессионалом. Смотри, как легко он развел обоих фигурантов, от которых зависел его план, – и Богрова, и Кулябко. Вряд ли такой человек оставит после себя следы, по которым его можно будет найти.

– Ну, какие-то следы в любом случае должны остаться, – уверенно заявил Дружинин. – Все-таки в эту эпоху секретные службы еще не достигли таких высот, как в наше время. Два возможных направления поисков я вижу уже сейчас. Одно – гостиницы, другое – театр. Этот Стрекало должен был где-то остановиться. И он должен был появиться в театре вечером 1 сентября – я в этом совершенно уверен.

– Да, согласен, – кивнул Углов. – Нам надо разделить все киевские гостиницы между собой и обойти их все. Хотя не факт, что «посланник императрицы» остановился в гостинице. У него в Киеве мог быть сообщник, и он мог жить у него. И в театре тоже надо побывать. Возможно, он с кем-то там общался. Но слишком много времени на эти поиски тратить не надо. Главный след ведет нас, конечно, на север, в Питер. Надо выехать туда завтра, в крайнем случае послезавтра.

– То есть ты считаешь, что там, в столице, сложился заговор против Столыпина? Там живут главные заговорщики?

– А где им жить, в Одессе, что ли? Там они, голубчики. Так что пошли в свой номер, будем постоялые дворы делить.

– Пошли, – согласился Дружинин. – А я, кроме гостиниц, готов взять на себя еще и театр. Только с одним условием: раз уж мы остаемся в Киеве на ближайшие сутки, я хочу сегодня вечером сходить на лекцию.

– На какую еще лекцию? – удивился Углов. – О новых типах телефонных трубок, что ли? Так ты сам можешь лекции читать по любой отрасли техники.

– И вовсе не о телефонах, – ответил Дружинин. – Ведь я тебе уже говорил. Я хочу сходить на лекцию Константина Бальмонта. Я о его выступлениях читал, еще в юности. Все сходятся на том, что это было нечто феерическое. И я себе не прощу, если буду здесь, рядом, и не увижу!

– Ладно, иди на свою феерическую лекцию, – усмехнулся Углов. – Она когда, вечером? Вот днем гостиницы обойдешь – ступай, слушай своего Бальмонта.

Всю оставшуюся часть дня Дружинин ходил по гостиницам. Подходил к портье, представлялся жандармским ротмистром и спрашивал насчет представительного блондина со шрамом – не проживал ли, дескать, такой. Если портье только сегодня заступил на дежурство, добивался, чтобы вызвали кого-то из прошлых смен, кто мог видеть и запомнить жильцов.

Легенда его сомнений нигде не вызвала, никто и не подумал спросить у «жандармского ротмистра» документы – как видно, было в облике Дружинина, в его манере себя держать нечто такое, что выдавало его принадлежность к «органам», как бы они ни назывались. Портье добросовестно морщили лбы, листали книги прибытия, подзывали и спрашивали слуг – однако никто не мог припомнить гостя с приметами, которые называл Дружинин. К семи вечера он завершил свой обход. Результат был нулевой – господин Стрекало ни в одной гостинице из имевшегося у капитана списка не проживал.

Пора было идти на лекцию знаменитого символиста. О билете Дружинин заранее не позаботился, а зря: как он выяснил, подойдя к кассе, все билеты были раскуплены, «певец Солнца», как себя называл сам Бальмонт, имел несомненный успех у киевской публики. Дружинин уже решил было пройти в зал, пользуясь своей «жандармской» легендой – он был уверен, что она и здесь сработает; хотя именно на поэтическое выступление в облике «ротмистра Зверева» являться не хотелось. Но тут ему улыбнулась удача: совсем рядом с ним у входа в зал остановилась молоденькая девица, по всей видимости, курсистка, и вытащила из сумочки заветную синюю картонку. Не успела девица раскрыть рот, как Дружинин уже мягко взял ее под локоть и тихо спросил: «Лишний?»

Спустя минуту он уже входил в переполненный зал. Преобладала здесь, конечно, молодежь: студенты, учащиеся гимназий (тщательно это скрывавшие – посещение лекции подозрительного поэта начальство вряд ли одобрило), молодые приказчики, служащие. Место Дружинина находилось довольно далеко от сцены. Не успел он сесть, как занавес раздвинулся и на сцене появился невысокий человек с шевелюрой рыжих волос и такой же бородкой клинышком. Он заметно прихрамывал, но двигался при этом легко и стремительно. Публика встретила знаменитого поэта громкими овациями. Он отвесил поклон и сразу, без предисловий, начал читать:

В зале, где только что перешептывались и даже громко разговаривали, сразу воцарилась тишина. И Дружинин понял, почему: в том, как знаменитый символист читал стихи, было нечто гипнотическое.

Закончив читать стихи, выступающий объявил тему лекции: «Поэзия как волшебство». Говорил он еще более необычно, чем читал стихи: непрерывно бегая по сцене, пританцовывая, не произнося фразы, а, скорее, выпевая их. И хотя говорил он нечто не совсем ясное – о мистическом воздействии поэтических текстов, о небесной музыке стиха, – зал молча внимал.

Однако в перерыве выяснилось, что не все зрители были в восторге от выступления поэта. Дружинин услышал приглушенный разговор, доносившийся с ряда, который находился перед ним. Там сидели двое: черноволосая девушка, очень молодая и очень хорошенькая, и молодой человек в тужурке студента-медика; его лицо показалось капитану смутно знакомым.

– Пойдем, Тася, мы еще успеем на второй акт, – говорил студент, обращаясь к своей спутнице. – Мне надоело слушать эту белиберду; все «грезы», да «розы», да «музыка как смысл»…

– Да ну тебя, Миша, – отвечала девушка. – Ты ничего не понимаешь в новой поэзии! И что хорошего в этой твоей опере! Мы этого «Фауста» уже пять раз слушали! Сколько можно? И потом, там наверняка нет билетов…

Дружинин услышал имена: «Тася», «Миша»… А потом ключевое слово «Фауст» – и вдруг понял, кто именно сидит рядом с ним! Он наклонился чуть вперед и произнес:

– Простите, что обращаюсь, не будучи знакомым… Вы, случайно, не Михаил Булгаков?

– Да, это я, – ответил медик, поворачиваясь к незнакомцу. – А вы кто?

– Инженер Дружинин, – ответил капитан. – Я о вас много слышал… от ваших товарищей по гимназии. От Гдешинского, Богданова… Они говорили о вас, как о замечательном рассказчике и выдумщике. Так что рад лично познакомиться. Я слышал, вы хотели бы направиться в оперный театр?

– Да, меня эта болтовня раздражает, – сказал студент. – Я бы лучше еще раз «Фауста» послушал. Только Тася права: сейчас билетов наверняка уже нет…

– О, это как раз не проблема! – воскликнул инженер. – У меня есть знакомства в администрации театра, и я легко устрою, что вас пропустят на свободные места. Так что если хотите…

– Конечно, хочу! – воскликнул Михаил. – Пошли, Тася!

Жена, как видно, привыкла во всем подчиняться своему мужу. Она со вздохом встала, еще раз окинула взглядом сцену, и они направились к выходу.

На улице капитан, призвав на помощь все, какие имелись у него в памяти, сведения о гимназических и студенческих годах великого писателя, пустился расспрашивать его об «общих знакомых», а также о его планах на ближайшее будущее.

– Ну, какие планы, – отвечал Михаил. – Вот через пять лет закончу курс, получу практику… Заработаю денег, и отправимся мы с Тасей путешествовать. Больше всего в жизни люблю путешествовать. Так хочется побывать в Италии, Франции…

– А вы уверены в своем медицинском призвании? – спросил Дружинин. – Неужели вам так хочется стать врачом?

– Ну, не то чтобы я очень об этом мечтал, – признался Булгаков. – Но жить-то на что-то надо! Сейчас мы живем не слишком богато. Спасибо, родители Таси помогают. А врачебная специальность даст приличный заработок…

– А мне кажется, вас ждет другое поприще! – заявил инженер. – Судя по рассказам ваших друзей, у вас есть несомненный талант рассказчика, больше того – писателя. Подумайте об этом!

– Послушайте, я вас впервые вижу, но вы удивительно точно угадали мои затаенные мысли! – воскликнул Михаил. – Я действительно иногда подумывал… Особенно на «Фаусте» – я потому так и люблю эту оперу. Искушение, которому подвергается Фауст… Поиски счастья… Воздаяние за преступления… А еще – описать характеры современников, и улицы Киева, и всё, всё!

– Надо же, а мне ты ничего такого не говорил! – заметила Тася.

– Не обижайтесь на своего мужа за скрытность! – попросил ее инженер. – Вы же слышали – он и сам только недавно осознал эти свои намерения. Смотрите, берегите его: я уверен, что ваш муж – человек большого таланта и займет значительное место среди русских писателей.

– Как вы можете это знать? – удивленно спросила Тася. А Михаил, в свою очередь, сказал:

– Это странно… очень странно! Я в первый раз вас вижу, но вы говорите так, словно давно меня знаете… лучше всех знаете! Кто вы?

– Я же сказал – я инженер Дружинин, – ответил капитан. – Обычный инженер. Просто я люблю русскую литературу. А вот, кстати, и театр, мы уже пришли. Подождите здесь секундочку, я схожу, переговорю с администратором.

И он скрылся за дверью.

Оказавшись в театре, капитан сразу направился к директору. Здесь он, как и собирался, использовал легенду о «жандармском ротмистре Звереве» – и она вновь прекрасно сработала. Дружинин заявил, что прибыл из Петербурга в качестве помощника члена следственной комиссии Угрюмова.

– И у меня к вам, господин директор, есть несколько вопросов, – сказал он. – Но прежде, чем мы начнем говорить о деле, сделайте мне одну услугу. В вестибюле стоят муж и жена, наши сотрудники. Пропустите их, пожалуйста, на представление, на свободные места.

Директор, не задавая лишних вопросов, тут же отдал нужное распоряжение. После этого Дружинин приступил к допросу.

– Скажите, – спросил он, – накануне торжественного представления, на котором предполагалось присутствие высочайших особ, начальник Охранного отделения давал вам какие-то указания?

– Да, он отдал ряд распоряжений, – отвечал директор оперы. – Прежде всего он приказал, чтобы в театр в этот вечер впускали только людей, имеющих на руках именные приглашения. Их раздавали в канцелярии градоначальника, у губернатора, ну, и в самом Охранном отделении.

– И ваши билетеры никого не пускали, у кого не было на руках таких приглашений?

– Никого!

– А как же проходили актеры?

– Как обычно, через служебный вход.

– Кто его контролировал?

– Там у нас обычно стоит специальный швейцар, Пантелеймон, – объяснил директор. – Это опытный служитель, он всех в театре в лицо знает. Постороннего не пропустит.

– А ну-ка, позовите сюда этого Пантелеймона, – распорядился Дружинин.

Спустя несколько минут в кабинет вошел коренастый дядька лет пятидесяти в форме театрального служителя. Выправка выдавала в нем бывшего военного.

– Ты где, в армии служил? – спросил Дружинин.

– Никак нет, ваше благородие, я во флоте, – отвечал служитель.

– Ясно. Ну-ка, скажи мне, Пантелеймон, ты 1 сентября на служебном входе в театр стоял?

– Так точно, ваше благородие, стоял, как всегда.

– Кто мимо тебя проходил?

– Те, кто всегда проходит. Наши, театральные.

– Актеры?

– Не одни актеры. Костюмеры, бутафоры, рабочие, что декорации выставляют. В общем, все, кому положено.

– А чужих, что же, ни одного человека не было?

– Нет, чужих не… – начал швейцар, но вдруг осекся и задумался.

– А ведь чуть я вам не соврал, ваше благородие, – сказал он чуть погодя. – Был ведь один человек не из наших.

– Кто такой?

– Не могу знать, ваше благородие, – швейцар развел руками. – Он мне имени своего не назвал.

– Как же ты его пропустил?

– А у него жетон полицейский был, – объяснил Пантелеймон. – Такой, как у всех чинов бывает. У вашего благородия, наверно, такой же.

– Гм… ну да. И как же этот человек с жетоном выглядел?

– Выглядел? – швейцар на миг задумался. – Ростом он невысокий, с меня. А возрастом помоложе меня будет. Волос светлый. Глядит орлом – сразу видно, что человек командовать привык.

– А шрама у него за ухом ты не заметил?

– Виноват, нет, не видел, – отвечал Пантелеймон.

– А кроме этого человека других посторонних точно не было? – настойчиво спросил Дружинин. – Например, какой-нибудь девицы… Она могла, допустим, сказаться костюмершей или гримершей из новеньких…

– Что ж я, ваше благородие, порядка, что ли, не знаю? – обиделся швейцар. – Всех новеньких господин директор мне тотчас же представляет, чтоб я ихнюю личность запомнил. И пока мне такого представления не сделают, я не то что гримершу, но и приму самую главнейшую не пропущу!

– Это ты молодец, – одобрил его «ротмистр Зверев». – Так и дальше служи!

 

Глава 12

В столицу Российской империи Ваня Полушкин приехал уже под вечер. На привокзальной площади осмотрелся и двинулся в сторону, прямо противоположную той, что ему была нужна. Тут он следовал наставлениям своего учителя в области конспирации, Петра Сидоровича. Согласно этим наставлениям, по прибытии в новый город, если тебя не встречают товарищи, первым делом следовало убедиться в отсутствии слежки. Вот Ваня и убеждался: прошел пару кварталов, свернул в проходной двор, вышел на другую улицу, прошел еще пару кварталов… И только поплутав таким образом около часа, направился по указанному адресу – на Тихомировскую улицу.

Нужный дом оказался пятиэтажным угрюмым домом-колодцем. Ваня вошел во двор, поднялся на пятый этаж и постучался условным стуком: три-два-четыре. Дверь приоткрылась, внимательный глаз сквозь щель изучил Ваню, и после этого его впустили.

В прихожей было полутемно, в тусклом свете, падавшем с другого конца коридора, Ваня разглядел высокого, хотя несколько сутулого человека лет тридцати, в рубашке, подпоясанной тонким ремешком. Человек этот молча и настороженно разглядывал позднего гостя.

– Я от товарища Петра, из Киева, – сказал Ваня. – Он должен был вас предупредить.

– Ладно, проходи, – сказал хозяин и, повернувшись, первый направился на кухню.

Там он сел за покрытый клеенкой стол, гостю указал место напротив и, когда тот сел, уставился на него – ждал, что скажет.

– Меня зовут Ваня Полушкин, – сказал Ваня. – Петр Сидорович меня послал, сказал, что я смогу вам помочь. Что вы знаете, как меня использовать. Мои способности. Я ведь правильно попал? Ведь вы Всеволод Романов?

– Сразу видно, что ты в организации без году неделя, – сказал хозяин.

– Почему вы так решили? – несколько обиженно спросил Ваня.

– А потому. Пока не узнал, с кем дело имеешь, нельзя ни себя называть, ни тем более других. А вдруг я вовсе не Романов? Вдруг я его сосед? Или, еще хуже, агент, что в засаде сидит?

– От агента вопрос не поможет, – заметил Ваня. – Что ему мешает сказать, что он и есть тот самый Романов? Ничто. Тут не вопрос важен, тут, как я понимаю, важно человека узнать, по описанию. А я вас узнал. Петр Сидорович вас очень подробно описал, и все сходится. Так что имя я просто так спросил, чтобы разговор начать. А кроме того, мне описание и не нужно. Я и так чувствую, что за человек передо мной.

– Да, Петр писал о твоих необычайных способностях, – кивнул хозяин, продолжая внимательно разглядывать гостя из-под насупленных бровей. – Что ж, давай проверим. Значит, ты говоришь, чувствуешь, что за человек супротив тебя сидит. А скажи, друг Ваня, о чем я сейчас думаю?

– Нет, тут вы неправильно поняли, – покачал головой Полушкин. – О чем вы думаете, я сказать не могу. Я могу угадать, что человек чувствует, чего боится, что скрывает.

– Это почему так? – удивился Романов. – Что думает – не можешь, а чего боится – можешь?

– Я и сам толком не знаю, – признался Ваня. – Думаю, это потому, что думает человек сразу о многом, мысли одна другую перебивают. А боится обычно чего-то одного. И скрывает тоже одно. Вот я могу сказать, что вы, в общем, ничего не боитесь. За жену тревожитесь, но не сильно. А скрываете мысли о какой-то Лизе, она с вами на заводе работает…

– Смотри-ка, и верно! – удивился хозяин. Теперь он смотрел на Ваню иначе – с интересом и в то же время с некоторым опасением. – Выходит, ты и правда к другим в голову можешь залезть! Насчет Лизы ты угадал. Настя моя, понимаешь, на сносях, шестой месяц уже, и мужские ласки вовсе не выносит. А природа свое требует… Да к тому же эта верность супружеская – сплошной буржуазный пережиток, как и вся семья. При социализме семьи, скорей всего, вовсе не будет, а будет свободная любовь.

– А дети как же? – поинтересовался Ваня. – Кто о них заботиться будет?

– Коммуна, конечно, – убежденно сказал Романов. – Пролетарское государство обо всех позаботится. Ну, да ладно, о будущем. Нам наши дела решить надо. Петр очень правильно сделал, что тебя сюда прислал. Ты просто не представляешь, до чего нам такой человек нужен!

– У вас провалы? – догадался Ваня.

– Да еще какие! У нас в Питере знаешь какая организация была? Самая на всю Россию крупнейшая! До ста человек доходило только активных членов, да еще две сотни сочувствующих. И понятно почему – Путиловский завод рядом, настоящая кузница революционных кадров. Ведь мы, эсеры-максималисты, в отличие от старых эсеров, не на крестьянство рассчитываем, а на рабочую массу. Вот она к нам и шла. А теперь и десятка человек в организации не осталось. Конечно, виной всему реакция, общий спад революции. Но были еще люди, готовые работать даже в этих условиях. И вот их, самых надежных, самых крепких, за последние полгода всех пересажали. Значит, где-то у нас предатель завелся. Надо его разоблачить. Возьмешься?

– Я попробую, – пообещал Ваня. – Но для этого мне нужно со всеми познакомиться.

– Это я сделаю, – заверил хозяин. – Тем более что народу не так много осталось – я же говорю, десятка не наберется. Надо скорей этого Иуду найти, пока он до остальных не добрался. Главное, я за Настю беспокоюсь – она во время революции в нескольких громких делах участвовала, так что теперь, если жандармы до нее доберутся, вполне могут пожизненную каторгу присудить. И что тогда с ребенком будет? Так что помощь нашей организации будет твоим первым делом.

– А второе какое? – спросил Полушкин. – Мне Петр Сидорович говорил, что меня за границу пошлют, там предателей искать… Это мне было бы интересно – я за границей еще нигде не был…

– За границу? Да, там предателей тоже хватает, – кивнул Романов. – Только видишь ли, Ваня, какое дело… Там у нас все еще хуже обстоит, чем здесь. От партии мало что осталось. У эсеров – да, у них организация сохранилась. Но мне что-то неохота им помогать. Нет, у меня для тебя другая задача имеется. Я тут, понимаешь, с эсдеками сблизился. У них, в отличие от нас, народ сохранился и работа идет. Газету издают, «Правда» называется. Не слышал?

– Да, что-то слышал, – кивнул Ваня. – Разок кто-то говорил…

– Ну да, дело новое, до этого они «Искру» издавали, – сказал Романов. – Мне у них что нравится? Они, как и мы, на рабочих нацелены, среди них работу ведут. А эти эсдеки, ленинского толка, их еще большевиками называют, они хотят сразу после революции социализм ввести – прямо как мы. У них там в редакции «Правды» сейчас товарищ Коба заправляет…

– Кто? – воскликнул Ваня, не сдержавшись, – уж очень это было неожиданно.

– А что? – насторожился Романов. – Ты что-то про него слышал?

Отнекиваться было бесполезно – своим восклицанием Ваня себя выдал. Надо было срочно изобрести какое-то объяснение.

– Да, мне в Одессе один товарищ называл это имя, – сказал Полушкин. – И отзывался о нем с большим уважением.

– Ну да, правильно! – поддержал Романов. – Коба на митингах не очень сильно выступает, тут его Троцкий или Зиновьев опережают. Но организацию вот как держит!

И хозяин квартиры продемонстрировал гостю крепко сжатый кулак.

– Потому у них и нет таких провалов, как у нас, – продолжал он. – Но в последнее время и Коба стал жаловаться, что в полицию что-то просачивается. Вот я и хочу им помочь, разоблачить провокатора, если у них такой завелся. Мне кажется, это будет правильно – одно дело ведь делаем.

– Хорошо, я не против, – согласился Ваня. – Поможем товарищу Кобе. Да, я слышал, что у него и другая партийная кличка есть – Сталин. Верно?

– Да, есть, – кивнул Всеволод. – Смотри, как широко о нем слух пошел. Значит, поможешь. Это хорошо. Ну, давай тебя на ночь устраивать. Комнату я тебе уже подыскал. Недалеко будет, можно сказать, за углом, на Петергофском шоссе. Там, правда, тесновато, зато вход отдельный, а в нашем деле это важно. Ну что, идем?

– Да, пошли, – сказал Ваня, вставая. – По дороге еще поговорим…

Теперь, когда знакомство состоялось и руководитель столичной организации эсеров-максималистов принял его легенду, можно было провести и другую часть работы – уже в интересах следствия. Поэтому, как только они вышли на улицу, Ваня спросил:

– А что, идут у вас разговоры про то, как наши анархисты казнили палача Столыпина? Я считаю, большой успех!

– Да, событие, конечно, крупное, – согласился Романов. – Мы тут по этому поводу даже вечеринку небольшую устроили; выпили немного, песни революционные пели. Словно вернулись славные времена 1905 года, когда каждую неделю казнили кого-то из царских сатрапов! Только почему ты этот успех отдаешь анархистам? Мне кажется, тут никакой их заслуги нет.

– Ну, как же? – возразил Ваня. – Митя Богров, который стрелял в премьера, он анархист, это у нас в Киеве все знают…

– И что с того, что исполнитель анархист? – отвечал Романов. – Важно не где он формально состоял, а откуда задание получил. Я с нашими приверженцами безвластия поговорил, и они меня твердо заверили в том, что ни одна анархистская группа такого задания не давала.

– Что ж, возможно, Богров вовсе без задания действовал, – заявил Ваня. – Так сказать, по велению сердца. Тогда заслуга все равно за анархистами – они такого мстителя воспитали.

– Нет, по одному велению сердца такие дела не делаются, – усмехнулся Романов. – Ты уж мне поверь, я в таких вещах разбираюсь. Сам в нескольких покушениях участвовал. Тут большая подготовка нужна, и организаторская работа тоже. Необходимо точно знать, где будет находиться намеченный к казни сатрап, кто будет рядом; знать, как к нему подойти, как уйти, какая у него охрана. Потом – оружие. Его редко удается пронести незаметно. А еще пропуска, документы разные… Возьми хотя бы знаменитый взрыв, который наши товарищи устроили на Аптекарском острове, когда хотели казнить того же Столыпина. Там целая группа участвовала. И подготовились хорошо – приехали в полицейской форме, все чин чином.

– Но что их в таком случае подвело? Я слышал, Столыпина в тот раз успели предупредить, и он спасся…

– Да, верно, тогда наших подвела сущая мелочь: фуражки полицейские у них были старой формы, а полицию всю в новые переодели, вот охрана и заподозрила. Потому я тебе и говорю: ваш Богров никак не мог один это покушение провернуть. Кто-то ему помогал.

– А вы, случайно, не знаете, кто это мог быть?

– Нет, в точности не знаю, – покачал головой Всеволод Романов. – Но знаешь, что я тебе скажу? Вот ты сейчас начал спрашивать, и я вспомнил, что месяца два назад появлялся тут, в революционных кругах, один человек. Говорил, что прибыл из-за границы специально, чтобы устранить Столыпина. Искал себе помощников.

– Выдающийся, наверно, человек… – сказал Ваня со вздохом восхищения.

– Да, человек, судя по всему, опытный, бывалый боец, – согласился Романов. – Называл он себя Емельян Пугачев – понятно, почему и откуда такую партийную кличку взял. Был он невысокого роста, крепко сложенный, а взгляд такой – насквозь пронзает. А что одевается как буржуй, так тут ничего такого нет – многие наши умеют себя за богачей выдать. Хочешь с волками жить – учись по-волчьи выть. А если хочешь волков резать, тем более надо всем их повадкам научиться. Только…

– Что?

– Спустя месяц, как этот товарищ Емельян уже исчез, приехал из Женевы наш старый боец Гриша Смертин – привез партийную литературу. Мы с ним в 1906 году в нескольких громких делах участвовали. Ну, я ему и сказал, что тут от них недавно приезжал такой товарищ Емельян. А Гриша очень удивился и заявил, что никакого Емельяна не знает. Нет такого – ни среди максималистов, ни среди простых эсеров, ни у эсдеков. Но припомнил, что полгода назад у них в Женеве, а также в Цюрихе появлялся неизвестный человек, сказал, что из России и что ищет помощников, чтобы казнить Столыпина. Назвался Кулаковым.

– И тоже невысокого роста и взгляд пронзительный? – догадался Полушкин.

– Вот я тоже так подумал. Но Гриша сказал – нет, у этого самого Кулакова приметы другие: молодой брюнет, прическа, будто только что от парикмахера, личико свежее… Но они к нему не успели толком присмотреться – дня три побыл и пропал. Ладно, что мы этот вопрос взялись обсуждать, словно следователи какие? Что нам за дело, кто казнил кровавого палача Столыпина? Казнили – и хорошо.

– Да, нечего над этим голову ломать, – согласился Ваня.

 

Глава 13

Потрясение, вызванное внезапной и насильственной смертью глубоко уважаемого государственного деятеля и единомышленника, премьер-министра Столыпина, прошло, горе притупилось. Теперь следовало думать, как жить дальше. Что из задуманного вместе с Петром Аркадьевичем можно осуществить, а что – никак нельзя. И следует ли вообще пытаться предлагать новые проекты реформ из той папки, что они с премьером собирали вместе, или оставить эти новации до лучших времен и сосредоточиться на том, чтобы сохранить то, что уже сделано? А то ведь и уже совершенные начинания могут перечеркнуть – во всяком случае, такое впечатление Александр Васильевич Кривошеин составил из обрывков фраз высших сановников на похоронах в Киеве и потом уже здесь, в Петербурге.

Это был важный вопрос, и решить его следовало безотлагательно. Главноуправляющий землеустройством и земледелием Российской империи, ближайший сподвижник покойного премьера Александр Кривошеин вообще-то был склонен важные вопросы откладывать, по десять раз все обдумывать. Он сам знал за собой такой недостаток. Если бы не эта его проклятая нерешительность, земельная реформа в России могла бы начаться значительно раньше. Это ведь он придумал весь этот комплекс мер, позднее получивший название Столыпинской реформы: и разрушение общины, создание крепких крестьянских хозяйств, и переселение крестьян из переполненной Центральной России в Сибирь… Он придумал, но продвинуть не мог – сил, воли не хватало. Только благодаря настойчивости Петра Аркадьевича эти проекты были воплощены в жизнь; потому и стали известны как столыпинские.

Впрочем, Александр Васильевич ничуть не был обижен на своего старшего товарища. Он понимал: в политике воля, настойчивость зачастую важнее ума и таланта. Да и какие обиды теперь, когда Петра Аркадьевича убили! Теперь надо думать, как быть с его наследием…

От этих невеселых размышлений Кривошеина отвлек раздавшийся в прихожей звонок. Странно! Время уже позднее, кто мог в такой неурочный час навестить соратника покойного премьера? Главный землемер страны прислушался к голосам, доносившимся из прихожей. Спустя несколько минут в кабинет вошел слуга и доложил:

– Там пришли два господина, говорят, что они из какой-то сенатской комиссии. Один – статский советник Угрюмов, другой – следователь Зверев. Прикажете принять?

– Из комиссии? Проси! – приказал Кривошеин.

Он подождал еще немного, дверь открылась, и гости вошли в кабинет. Оба они были главноуправляющему не знакомы. Впрочем, неудивительно: в столице много чиновного люда.

– Прошу вас, господа, садитесь, – сказал Кривошеин. – Что привело вас ко мне в столь поздний час?

– Да, действительно, час поздний, – сказал статский советник. – И мы просим нас извинить за вторжение в такое время. Но дело в том, что мы с ротмистром только сегодня прибыли из Киева, где вели расследование обстоятельств убийства Петра Аркадьевича. И вот, прямо с поезда – к вам. Уж больно дело неотложное. И потом, Максимилиан Илларионович требует от нас расследовать дело скорейшим образом.

– Да, понимаю, понимаю! – воскликнул хозяин. – И нисколько на вас не в претензии. У вас, как я полагаю, есть ко мне вопросы?

– Да, совершенно верно, – кивнул Угрюмов. – Но сначала мы вам расскажем, что нам удалось узнать в Киеве. Начальник Киевского охранного отделения Кулябко сообщил, что незадолго до 1 сентября к нему пожаловал некий господин Стрекало с рекомендательным письмом от императрицы Александры Федоровны. И этот самый Стрекало настоял на том, чтобы охранники допустили на представление в театр человека, который и убил премьера. И мало того что допустили – Стрекало категорически запретил обыскивать убийцу. Кроме того, нам удалось выяснить, что этот же господин встречался с самим Богровым и заставил его совершить это покушение. Таким образом, мы можем с уверенностью заявить, что именно этот человек организовал убийство премьера; не будь его, Петр Аркадьевич остался бы жив. В связи с этим у нас возникает вопрос: знаете ли вы в столичных государственных кругах такого человека?

– Так вы полагаете, что убийцу Петра Аркадьевича следует искать среди государственных служащих? – удивился соратник покойного премьера. – Но в газетах писали, что Столыпина убил анархист. Да его и раньше несколько раз пытались убить революционеры…

– Да, пытались, – подтвердил следователь Зверев. – Но сейчас мы проверили революционные круги, и все они свою причастность к организации убийства отрицают. И потом, господа бомбисты не ходят с рекомендательными письмами императрицы. Так что нас в данный момент интересует этот господин Стрекало.

– Стрекало… – задумчиво произнес Кривошеин. – Нет, господа, я такого человека не припомню. Впрочем, я ведь не вхож в самые высшие сферы. Тем более – в придворные круги.

– Мы это обстоятельство очень даже учитываем, – сказал статский советник. – Однако вы много общались с покойным премьером, он наверняка рассказывал вам о разных ситуациях, возникающих при дворе. Скажите, вы знаете такие случаи, когда бы императрица Александра Федоровна вмешивалась в политику, посылала куда-либо доверенных людей?

– Нет, на моей памяти такого не было, – твердо заявил Кривошеин. – Ее Высочество в государственные дела никогда не вступала. Единственное, что занимало все ее внимание, – это здоровье цесаревича. Вот тут она была очень энергичной и посылала доверенных людей, чтобы они нашли самых лучших врачей. А в последние годы она перестала доверять медицине и больше полагалась на святых старцев и народных целителей. Ее усилиями при дворе появился Григорий Распутин…

– Распутин? – сказал статский советник; они с ротмистром переглянулись. – Да, мы слышали о таком. Надо будет еще им заняться. Однако вернемся к загадочному господину Стрекало. Вы говорите, что императрица ранее никогда не вмешивалась в политику. Но, возможно, она была очень привязана лично к Петру Аркадьевичу? Беспокоилась за него? И поэтому послала в Киев своего доверенного человека?

– Я, конечно, не хочу сказать ничего, что могло бы бросить тень на супругу нашего государя, – отвечал Кривошеин. – Но у всех, кто хоть немного знал отношения при дворе, ваше предположение, господин Угрюмов, может вызвать только усмешку. Всем при дворе известно, что Александра Федоровна испытывала к Петру Аркадьевичу стойкую неприязнь. Нет, она вполне ценила его как государственного деятеля, ценила за верность трону… Но в то же время Ее Высочество считали, что премьер-министр недостаточно почтительно относится к ее царственному супругу, позволяет себе возражения, даже дерзости. Кроме того, она весьма настороженно относилась к начинаниям, которые мы с Петром Аркадьевичем старались осуществить.

– Но, в таком случае, может быть, мы можем предположить обратное? – вновь вступил в беседу следователь Зверев. – Я понимаю, что такая мысль может показаться крамольной, но нам надо выяснить истину во что бы то ни стало. Что, если неприязнь государыни к премьеру, о которой вы говорили, достигла такой остроты, что она решилась… принять меры? И действительно послала доверенного человека – но вовсе не затем, чтобы защитить Столыпина, а с целью прямо противоположной?

– Что вы говорите?! – вскричал хозяин кабинета; в волнении он вскочил с кресла. – Как можно такое допускать?! Хотя…

Он сокрушенно вздохнул, покачал головой; снова сел, вернее, даже рухнул в кресло.

– Хотя надо признать, – с горечью произнес он, – что Петр Аркадьевич действительно не пользовался симпатиями при дворе. Да какие симпатии! Скажем прямо: он встречал там только неприязнь, а порой и откровенную ненависть! Но со стороны государыни… нет, с ее стороны я не могу предположить такого злодейства. Уверяю вас, господа: Александра Федоровна на такое не способна!

– А другие придворные? – спросил статский советник. – Вы сказали, что он встречал откровенную ненависть. А ненависть, воплощенная в действие, – это и есть убийство. Есть ли в высших кругах люди, которые могли желать смерти Петра Аркадьевича?

Несколько секунд хозяин кабинета колебался. Природная осторожность боролась в нем с желанием отомстить людям, погубившим его старшего товарища. Наконец желание отмщения победило; Кривошеин произнес:

– Да, признаюсь, такие люди есть! Есть сановники, которым ненавистна сама идея каких-либо преобразований, которые желают сохранить все в неприкосновенности, и прежде всего – сохранить свою власть! И первым я назвал бы здесь начальника императорской канцелярии Мосолова.

– Но разве начальник канцелярии императора – человек влиятельный? – удивился Угрюмов. – Что он может?

– Как видно, вы не слишком искушены в тонкостях нашей высшей политики, – заметил хозяин кабинета. – Это в каких-нибудь европейских или американских республиках степень влияния чиновника определяется должностью, которую он занимает. А у нас она определяется прежде всего близостью к особе самодержца. Человек может занимать должность совершенно незаметную или даже вовсе никакой не занимать, но если государь к нему прислушивается, такой человек может многое. Да что далеко ходить – весьма влиятельным человеком при дворе является такая личность, как градоначальник Ялты! И все лишь потому, что вблизи этого города, в Ореанде, находится резиденция царской семьи и Его Величество там регулярно отдыхает. И наоборот: человек может занимать высокий пост – скажем, главы правительства – и при этом иметь очень мало влияния. Так что я бы ни в коем случае не стал сбрасывать со счетов такого человека, как начальник канцелярии.

– Хорошо, а каких еще недоброжелателей Петра Аркадьевича вы могли бы назвать? – спросил Угрюмов.

– Кого еще? – хозяин кабинета задумался. – Ну, например, начальника дворцовой охраны генерала Спиридовича, флаг-капитана, адмирала Константина Нилова, коменданта Зимнего дворца господина Воейкова. Или его тестя, министра двора барона Фредерикса…

– Фредерикса? – воскликнул следователь Зверев. – Но ведь именно с ним беседовал Столыпин в тот момент, когда убийца начал в него стрелять! Именно барон вызвал премьера из ложи к оркестровой яме! Может быть, это было сделано намеренно? Возможно, барон действовал заодно с убийцей?

– Это все надо проверить, – остановил его статский советник. – А то мы далеко зайдем в наших предположениях. Скажите, Александр Васильевич, вы назвали всех врагов Столыпина?

– Нет, далеко не всех, – отвечал Кривошеин. – Сюда можно включить престарелого генерала Богдановича, обер-гофмаршала графа Бенкендорфа… Да мало ли кого! Весь двор, практически без исключений, был настроен против Петра Аркадьевича! Мы с ним работали, можно сказать, во враждебном окружении! Придворные считали нас опасными бунтарями, которые покушаются на основы российской государственности. Они не хотели допускать никаких изменений, никаких!

– Благодарю вас, Александр Васильевич, вы нам очень помогли, – сказал статский советник, поднимаясь. – Не смеем вас больше задерживать. У меня на прощание остался только один вопрос. Скажите, а за себя вы не боитесь? Ведь если Столыпина убили не революционеры, а придворные, и если они хотят остановить всякие реформы, то они могут постараться устранить и вас…

– Я об этом как-то не думал… – признался Кривошеин. – Хотя теперь, после нашего разговора, я вижу, что такая опасность есть. Что ж, могу ответить так: на все воля Божья. Таиться, прекращать работу я не собираюсь. Буду продолжать готовить проекты, начатые нами вместе с Петром Аркадьевичем. Другое дело, будет ли у этих проектов будущее…

– Восхищен вашим мужеством, – сказал статский советник.

 

Глава 14

– Ну, все наговорились? – спросил Всеволод Романов, оглядев собравшихся. – Тогда перейдем к делу.

В комнате установилась тишина, все устремили взгляды на руководителя организации. На срочно объявленное собрание (оно проходило на квартире Романовых) из восьми оставшихся членов пришли шестеро. Двое отсутствовали по уважительным причинам: оба работали в вечернюю смену. Кроме пришедших были еще сам Романов, его жена Настя и приезжий Ваня Полушкин.

– Дело у меня вот какое, – продолжил свое выступление руководитель. – Все последние месяцы мы сидели тихо, думали только о сохранении нашей боевой партийной ячейки. Но после того, как киевские товарищи казнили палача Столыпина, я думаю, ситуация изменилась. Нам не с руки больше сидеть в углу! Эта казнь кровавого сатрапа – сигнал для всех революционеров. Мы не должны остаться в стороне. Я предлагаю подготовить и осуществить казнь примерно такого же масштаба. Мы могли бы казнить, например, преемника Столыпина, нового министра внутренних дел Макарова или начальника дворцовой охраны Спиридовича, а может, и самого Николая Кровавого. В этом нам поможет приехавший вчера из Киева товарищ Ваня. Он хотя и молодой, но опыт борьбы уже есть. А если потребуется, из Киева, из тамошней организации, еще людей пришлют. Вот такое предложение. Прошу по нему высказываться.

Сразу было видно, что предложение руководителя никого не оставило равнодушным. Все лица оживились, кто-то качал головой, кто-то уже поднимал руку, готовый высказаться. На такую реакцию Ваня и рассчитывал. Именно он придумал план с «неожиданным предложением» – за ночь придумал, ворочаясь на кровати в душной комнатке, куда его определил Романов. Ваня решил, что так будет удобно послушать всех членов организации, прозондировать каждого, что у него прячется на дне души. Кроме того, у Вани имелся и собственный расчет: он надеялся, что в ходе обсуждения питерские максималисты что-то важное скажут о покушении на Столыпина и этим помогут следствию.

– Я вижу, Алексей Терентьич готов что-то сказать, – произнес Романов, оглядев собравшихся. – Давай, Терентьич, выскажись.

Машинист Алексей Дрыгин, степенный дядька с густыми усами, одетый в добротный костюм и похожий больше на бухгалтера банка, чем на рабочего, слегка усмехнулся: руки он не поднимал и желания высказываться вроде не проявлял. Просто руководитель организации знал, что Терентьич пользуется среди товарищей большим авторитетом и от его мнения многое зависело; потому и предоставил слово ему первому.

– Казнить палача – дело, конечно, хорошее, – заговорил Дрыгин. Голос у него был похож на его обладателя – такой же густой, степенный. – Но ведь это не наша тактика! Ведь мы год назад решили отказаться от покушений и перейти к работе с массами. И что, опять двадцать пять? Почему, с какой стати? Потому что в Киеве казнить премьера удалось? Но ведь мы толком не знаем, что там у них произошло. Темное какое-то дело. Как я понял, ни одна организация этот подвиг на себя не взяла – ни эсеры, ни анархисты, ни наши товарищи. А что, если это какая-то интрига охранки? И сразу менять из-за этого всю тактику? Нет, я не согласен!

– Верно, верно Терентьич говорит! – воскликнул другой член организации, молодой человек в косоворотке. – Надо поднимать массовую революцию, как большевики! Ты, Всеволод, правильно делаешь, что с организацией большевиков связался. И странно от тебя слышать призывы к индивидуальному террору. Прямо какие-то бабушкины сказки! Ты еще скажи, что нам надо устроить хождение в народ!

– А мне предложение Романова нравится! – сказал еще один представитель молодого поколения, парень лет двадцати пяти, с черным чубом и дерзким взглядом таких же черных глаз. – Министра внутренних дел прихлопнуть – это не то что брошюрки печатать! Вот это будет дело!

– Дело-то дело, но хватит ли у нас на него сил? – засомневался человек лет тридцати. – А парнишка, что из Киева приехал, что-то не сильно похож на опытного бойца…

Так, по очереди, высказались и остальные члены организации. Ваня внимательно слушал каждого выступающего. Казалось, он прислушивается к их аргументам, вникает в них. На самом деле он почти не слышал, что они говорили. Все его внимание было обращено на картины, возникавшие у него в мозгу, когда говорил очередной выступающий. Картины были разные, но все на удивление красивые, гармоничные. Это означало, что ни один из собравшихся не врет, не таит за душой чего-то темного. Вот и последний из пришедших выступил (тоже с критикой романовского предложения), и снова ничего уродливого в мозгу Вани не возникло. Это означало, что среди присутствующих «крота» нет. Значит, надо проверить тех двоих, что работали в вечернюю смену.

Придя к такому выводу, Ваня совсем было расслабился и решил, что на сегодня его задача выполнена. Но тут слово взяла молчавшая до сих пор Настя, жена Всеволода. Она, как и следовало ожидать, поддержала мужа, говорила горячо, убедительно, и после ее выступления дискуссия разгорелась с новой силой. А Ваня слушал ее речь вначале настороженно, а затем – с возрастающим ужасом. Когда Настя закончила, «товарищ из Киева» находился в полном отчаянии. Он совершенно не знал, что ему делать, что сказать…

Обсуждение продолжалось около часа. Потом Романов остановил прения: сказал, что сейчас решения принимать не будут, отложат на неделю. Пусть, дескать, члены организации все хорошенько обдумают и через неделю снова соберутся, тогда и решат.

Люди стали расходиться. Ване руководитель организации шепнул, чтобы он не торопился. Ваня так и сделал – вышел последним; Романов вслед за ним.

– Ну, какие результаты? – нетерпеливо спросил он, когда они оказались на улице. – Нашел предателя?

– Рано еще говорить… – неуверенно ответил Ваня. – Вроде нет ничего… Но ведь сегодня не все пришли. Надо бы и с остальными поговорить.

– Нет ничего? – переспросил Романов; в его голосе звучало облегчение. – И хорошо, что нет! Я уверен, что и с теми двумя, что сегодня не пришли, все чисто. Я тут, пока шло собрание, еще раз обдумал эту ситуацию и решил: зря я на своих людей думаю! Не виноваты они в провалах. Я ведь каждого из них в деле видел! Скорее всего, это сбоку какая-нибудь тварь прицепилась и стучит. Например, сосед мой, приказчик. Вполне может разговор подслушать. Дрянь человек! Ты вот сегодня не заметил – за дверью вроде шаги слышались?

– Нет, не слышал. – Ваня покачал головой. – Ничего такого не было. А у меня слух хороший. Да и вообще… Я опасность могу чуять…

– Да? Ну, может, показалось. Но не меня, так другого из ребят могли подслушать. Или выследить. Или, допустим, с родными, с женой разговорился – и все, донесли.

– Жена? Это зачем же?

– А что, такие случаи бывали, – кивнул Романов. – Она, дура, думает: дай-ка я полиции скажу, с мужем побеседуют, дурь эту бунтарскую из него выгонят, я от тюрьмы его уберегу. А на деле, конечно, наоборот получается… Ты что так смотришь, словно у тебя гвоздь в сапоге вылез или зуб дергает?

– Да, зуб, – кивнул Ваня. И, чтобы перевести разговор на другую тему, спросил:

– А куда мы идем?

– К хорошим людям, моим новым друзьям, – отвечал максималист. – Помнишь, я тебе рассказывал, что сошелся тут с руководителями питерской организации эсдеков-большевиков? И что у них такие же проблемы, как у нас? Так вот, я веду тебя в редакцию «Правды», знакомить с товарищем Кобой.

– С Кобой? – Ваня чуть не поперхнулся, хотя ничего в данный момент не ел.

– Ну да, а что ты так удивляешься?

– Я? Нет, ничего, – ответил Ваня. А про себя подумал, что в один день пережить два таких испытания – одно, которое было на собрании, и второе, которое еще предстояло, – это, пожалуй, многовато.

Они сели на трамвай (причем Ваня признался Романову, что еще никогда не пользовался таким видом транспорта и потому все так внимательно оглядывает) и поехали в сторону от Путиловского завода, на Варшавскую улицу. Здесь вышли и, попетляв немного по переулкам, подошли к приземистому зданию, явно служившему складом. Об этом говорили и маленькие грязные окна, и железная дверь, на которой висел пудовый амбарный замок. Романов повел Ваню вокруг лабаза, в тупик между домами. Там в стене обнаружилась незаметная маленькая дверка. Руководитель максималистов постучался, и когда с той стороны спросили, кто пришел, ответил фразой, явно условной: «Мы за партией бланков для господина Цедербаума». Дверь приоткрылась, и они вошли.

Внутри все было совсем не так, как снаружи. Пространство «склада» было разгорожено перегородками на одно отделение побольше и несколько других, маленьких. В последних стояли столы, за которыми сидели несколько человек, что-то сосредоточенно писавших. Из другой комнаты доносился стук пишущей машинки «Ремингтон». Но его перекрывал мерный шум печатного станка, который стоял в большом помещении. Железная лапа ротапринта поднималась и опускалась и каждый раз несла в себе свежий оттиск газеты, где на заглавном листе выделялось знакомое Ване слово «Правда». И шрифт был тот же, который он видел на фотографии в школьном учебнике.

– А где товарищ Коба? – спросил Романов у человека, который их впустил.

– Вон там, у машинки, обсуждает что-то с товарищем Аллилуевым, – ответил тот.

Гости прошли в указанном направлении. В маленькой комнатке Ваня увидел двух человек, с разных сторон склонившихся над работавшей на «Ремингтоне» машинисткой. Один был постарше, с черной густой бородой; тыкая заскорузлым пальцем в текст, лежавший перед машинисткой, он говорил:

– Нет, Надя, не Краснов, а Красин, – ты же его знаешь.

Второй – он в первую очередь привлек внимание Вани – был чуть моложе своего товарища, чуть ниже ростом. На лице, изрытом оспой, выделялись густые усы, а еще – глаза, следившие, казалось, сразу за всем и отмечавшие все происходившее вокруг. Во всяком случае, он первым заметил вошедших и повернулся к ним.

– А, товарищ Всеволод! – сказал он; в голосе слышался кавказский акцент. – Здравствуй, здравствуй! А кто с тобой?

– Это товарищ из Киева, я тебе о нем говорил, – ответил Романов и, понизив голос, добавил: – Он вам может помочь в одном деле – помнишь, ты просил? Его Ваня зовут, Ваня Полушкин.

– Как же, помню, – ответил Сталин. – Ты иди, Всеволод, иди. А Ваня пусть останется. Ты посиди пока здесь, – сказал он, повернувшись к приезжему. – Я скоро освобожусь, и мы с тобой побеседуем.

Ваня сел, где сказали, и стал ждать. Он испытывал сложные, противоречивые чувства – в жизни он никогда не был поклонником знаменитого «отца народов». Сейчас, находясь вблизи, слыша, как тот на ходу правит заметку рабочего корреспондента, он отметил, что все поправки были разумными и улучшали текст.

Наконец заметка была отредактирована, рабочий, автор заметки, ушел, и Сталин подошел к Ване.

– Ну, давай знакомиться, товарищ, – сказал он, протянув Ване маленькую жесткую ладонь. – Ваня, говоришь? А я Иосиф. Вот, давай туда пройдем, там нас никто слышать не будет. Наше с тобой дело такое – лишних ушей не надо.

Они прошли еще за одну перегородку, в самый дальний угол склада. Гул печатной машины доносился сюда глухо.

– Всеволод сказал, ты можешь предателей отличать, – сказал Сталин, доставая трубку и кисет с табаком. – Правда?

– Да, могу, – кивнул Ваня. – И не только предателей. Могу сказать, когда человек врет или что-то скрывает.

– Да, я слышал о таких людях, – кивнул его собеседник. – Ты не куришь? А я привык. Да, слышал. Моя бабушка по линии матери такая была. Ложь чувствовала, черные замыслы чувствовала. Конечно, мы, марксисты, отвергаем всякую мистику. Но всегда ли за такими необычными способностями человека надо искать мистику? Нет, отвечу я, не всегда. Ведь мы еще не полностью раскрыли все, на что способен человек. Значит, можешь шпиона выявить?

– Да, – вновь кивнул Полушкин.

– Нам твои способности нужны, – сказал Сталин. – Кто-то среди наших на полицию работает. Когда ты сможешь его найти?

– Надо, чтобы человек как-то себя проявил, – объяснил Ваня. – Например, на собрании выступил, спорил. Вот товарищ Всеволод сегодня у своих собрание устроил, чтобы я «крота» нашел…

– Крота? Интересное сравнение. Значит, собрание… Что ж, завтра… нет, послезавтра, 16-го, у нас в редакции будет летучка. Приходи в восемь вечера, посидишь, послушаешь. Если что обнаружишь – мне скажешь. Больше никому, понял? О предателе только я должен знать!

– Хорошо, – ответил Ваня и направился к выходу. Он остро чувствовал свое одиночество. Как он сейчас нуждался в совете старших членов группы! И не только в совете, но и в душевной поддержке. Он понял, что пора идти на Главпочтамт. Тут он вспомнил, что ему говорил тогда в Киеве Углов. Кажется, он назначил свидание на 15-е число, в 12 часов дня. Значит, завтра…

 

Глава 15

Начальник охраны Зимнего дворца генерал Александр Иванович Спиридович дошел до конца аллеи и повернул назад. Ах, какой замечательный нынче выдался денек! В столице империи редко такие выпадают. Солнце уже склонилось к зиме, уже не печет, но воздух еще теплый. И листья, листья! Экая красота! За это он и любил свою нынешнюю должность – за то, что она позволяла вот так, утром, прогуляться по Летнему саду, понежиться в солнечных лучах, посидеть на скамейке.

Генерал дошел до скамьи и сел. Почему не отдохнуть еще четверть часика? Тем более что в Летнем саду, по утреннему времени, почти никого нет. Только-только первые нянечки с детьми появились, да двое спортсменов в полосатых трико – новомодное увлечение чудаков – бегали по дорожкам взад-вперед. Можно, можно отдохнуть. Террористов, бомбистов всяких генерал не боялся: верный «браунинг» всегда лежал у него в кармане шинели, рука была твердой, в цель попадал за сто шагов… Да и потом – кому он нужен? Чай, не глава правительства, хе-хе…

Генерал откинулся на спинку скамейки, вдохнул полную грудь бодрящего осеннего воздуха, закрыл от удовольствия глаза… А когда снова открыл, обнаружил рядом с собой неизвестно откуда взявшегося субъекта в клетчатом заграничном пальто и такой же кепке. И откуда он взялся? Только что не было – и вот он!

– Извините, Александр Иваныч, что нарушил ваше уединение, – сладко произнес клетчатый субъект. – Никогда бы не осмелился на такой дерзкий поступок, но уж больно дело у меня важное. А во дворце к вам с таким делом обращаться неудобно, вот я и решился…

– Кто вы такой, черт побери, и что вам от меня нужно? – внезапно охрипшим голосом произнес Спиридович. Всю расслабленность с него словно волной смыло; рука сама собой, без команды мозга, уже нашаривала в кармане рукоятку «браунинга».

– Вы только, Александр Иваныч, пожалуйста, без глупостей, – попросил клетчатый. – Вам оружие еще взять нужно, а мой револьвер у меня уже в руке, и нацелен он вам прямо в живот; мне его и доставать не надо, прямо из кармана могу стрелять, опыт есть. Так что давайте поговорим спокойно, как культурные люди.

– Да уж, как культурные люди! – саркастически заметил Спиридович. – Видел я таких «культурных людей»; у них еще такое украшение на шее было, удавка называется. А видел я их на эшафоте. Кто вы такой, повторяю, и что вам нужно?

– Фамилия моя вам ничего не скажет, а зовут… ну, допустим, Игорь Сергеевич, – сказал неизвестный. – И прибыл я из славного города Женевы – знаете такой? Занимаюсь я там делом, с точки зрения закона весьма предосудительным, а именно составлением разного рода прокламаций; и вообще помогаю старику Чернову руководить Центральным комитетом партии эсеров. Однако не все ж бумажки писать! Хочется совершить что-то стоящее, что-то горяченькое. Вроде того поступка, которым прославил себя в веках Митя Богров. Вот с этим я и прибыл.

Сказав это, человек, назвавший себя Игорем Сергеевичем, остановился – вроде как откашляться. А сам при этом внимательно смотрел на начальника дворцовой охраны – ждал, что тот скажет. И генерал не замедлил высказаться:

– Интересно, к чему вы это все мне рассказываете, господин революционер? Напугать, что ли, хотите? Не дождетесь: я человек боевой, смерти не боюсь. Или просто покуражиться перед выстрелом хотите, помучить жертву? Я знаю, среди вашего брата такие любители «горяченького», как вы выражаетесь, имеются. Но страха моего не дождетесь, о пощаде молить не буду!

– Господь с вами, Александр Иванович, какие мольбы, о чем вы говорите? – всплеснул рукой Игорь Сергеевич – но только одной рукой; другая, левая, так и осталась в кармане его клетчатого пальто. – А к чему я вам все это излагаю и к чему покойного Митю упомянул – его же позавчера казнили, я правильно понял? – это я вам сейчас объясню. Дело в том, что мы с Митей были давние друзья. И жили в Киеве рядом, и учились вместе. И в последние годы переписывались. И вот Митя сообщил мне в письме такую интересную вещь. Оказывается, к нему в Киеве явился некий господин, по фамилии Стрекало…

– Вот как? Странно! – воскликнул генерал. Воскликнул – и тут же прикусил язык; не стоило ему это говорить.

Впрочем, приезжий словно не заметил прокола, который допустил начальник дворцовой охраны, и продолжал, словно его не перебивали:

– Да, действительно, тут я ошибся: Мите приезжий представился как Степан. Однако чуть позже он явился к начальнику Киевского охранного отделения Кулябко и там уже представлялся как Стрекало. Так мы его впредь и будем называть. Так вот, этот господин Стрекало поставил перед Богровым ультиматум: или Митя должен убить премьера Столыпина, или он, Стрекало, разоблачит Митино сотрудничество с охранкой (а покойный, будем честны, сведения передавал). Митя попробовал сопротивляться, заявил было, что пожалуется в охранку, самому тамошнему повелителю Кулябке. И знаете, что ему на это ответил приезжий? Что жаловаться бесполезно, потому что он, Стрекало, прибыл не от ЦК партии эсеров, а от начальства. Точнее – от вас, Александр Иванович. Каково?

Генерал Спиридович глянул на незваного гостя внимательнее.

– А вы, я смотрю, неплохо осведомлены, господин провокатор, – сказал. – Просто прекрасно осведомлены! Хотя и выдумки в ваших рассказах достаточно. Я знать не знаю никакого Степана, и никакого Стрекало, и, разумеется, никогда его в Киев не посылал. Да еще с таким преступным заданием…

– Ну, уж так и преступным! – воскликнул Игорь Сергеевич. – Давайте будем честны, Александр Иванович: в глубине души вы это задание преступным вовсе не считаете. Напротив: преступной и глубоко вредной вы считали деятельность покойного премьера, пусть земля будет ему пухом. И что интересно: я и мои друзья считали точно так же. Только по разным причинам. В разбор этих причин мы сейчас вдаваться не будем – время не позволяет, да и задачи такой нет. Просто констатируем факт: на данном этапе наши с вами интересы совпадают.

– В чем же они совпадают, любопытно узнать? – спросил Спиридович.

– Ну, как же, Александр Иванович? Разве непонятно? Столыпин убит, туда ему и дорога, но ведь остались его единомышленники. Соратники, так сказать. И они, насколько я знаю, полны решимости продолжить дело покойного: довести до конца земельную реформу, расширить права земств и городских дум, ослабить черту оседлости… В общем, сделать все, чтобы предотвратить будущую народную революцию. Естественно, мы, будучи революционерами, одобрить такое их намерение никак не можем. Но и вы, Александр Иванович, его тоже не одобряете, это мне доподлинно известно! Вы тоже против завершения земельной реформы, расширения думских полномочий и всего прочего. Потому что считаете, что это подорвет устои, основы… Да неважно, почему. Важно, что вы тоже против. Вот оно, совпадение.

– Ну, и что из того? – спросил генерал. – Даже если я соглашусь с этим вашим странным заключением, все равно непонятно, что же дальше?

– А дальше, Александр Иванович, – произнес приезжий самым сладким голосом, на какой был способен, – можно договориться о сотрудничестве. Вы спросите, наверное, в чем оно может выражаться? Извольте, отвечу. Вы мне поможете выйти на таких господ, как известный помощник Столыпина, главноуправляющий землеустройством империи Александр Кривошеин, а также учредитель Русского окраинного общества Владимир Гурко… Можно и другие имена вспомнить… Сообщите нам их распорядок дня, поможете нашим людям с документами… А мы возьмем на себя все остальное, то есть собственно работу. Ну как, идет?

– Провокация, батенька, самая настоящая провокация! – покачал головой начальник дворцовой охраны. – И вы думаете, я проглочу эту простенькую наживку? За кого вы меня держите – за дурачка? У меня, собственно, возникает только один вопрос: кто вас ко мне подослал? Уж, конечно, вы явились вовсе не из Женевы и не от господина Чернова, хорошо нам известного. Это какая-то наша, местная интрига. Вот только чья?

– Значит, в мое революционное происхождение вы не верите? – спросил Игорь Сергеевич, усмехаясь. – Что ж… Могу предложить такую версию: меня к вам послал сенатор Максимилиан Трусевич. Слыхали про такого? Вижу, что слыхали. Расследуя убийство главы правительства, сенатор заинтересовался странным поведением охранных служб. Так он вышел на господина Стрекало, а от него – прямо на вас. И если вы не хотите верить в «революционную» версию, то я представлюсь иначе – как сотрудник сенатской комиссии. И уже в таком качестве, совершенно официально, вновь задам вам тот же вопрос: это вы послали в Киев своего доверенного человека, Стрекало? Вы дали ему задание организовать убийство премьера?

– Однако! – с чувством произнес генерал. – Эта сказочка еще почудесней будет, чем байка насчет Женевы. Нет, господин Игорь Сергеевич, или как вас там, эта ваша история тоже никуда не годится, и на нее я тоже не клюну. Никакая сенатская комиссия меня не тронет, и я ее не боюсь. Потому как пользуюсь давним доверием самого государя! Однако я вижу, что человек вы действительно интересный. А потому давайте покамест закончим нашу приятную беседу. И продолжим ее в другом месте, а именно во дворце, у меня в кабинете. Там вы мне изложите свои соображения, а я вам свои резоны. Сегодня у нас ведь 15-е? Вот давайте, заходите завтра, 16-го.

– Значит, мое предложение насчет господ Кривошеина и Гурко вас заинтересовало? – спросил Игорь Сергеевич. – Имейте в виду – я не шутил, предложение остается в силе. А насчет вашего приглашения зайти к вам в кабинет, так сказать, на огонек – я подумаю. И найду способ вам сообщить. А пока…

Тут выражение лица у Игоря Сергеевича внезапно изменилось: он выпучил глаза, словно увидел привидение, и, указывая рукой куда-то в сторону, воскликнул:

– Глядите, вон же он, вон! Сам Александр Блок!

Генерал Спиридович невольно обернулся в ту сторону, куда указывал клетчатый нахал, но ничего примечательно там не обнаружил. А когда повернулся назад, то не обнаружил на скамейке и самого клетчатого: тот исчез так же незаметно, как и появился.

 

Глава 16

– Что, правда со Сталиным разговаривал?

– Ну да, у них в редакции. Молодой еще, лет тридцать, я такого на портретах никогда не видел. А завтра мне к ним на летучку в редакцию идти надо, возможного провокатора разоблачать. Но меня, если честно, не это волнует. Меня Настя Романова волнует. Просто не знаю, что делать!

– А что такое?

– Дело в том… а можно еще чашку чаю? В этой ночлежке, куда меня Романов устроил, чаю вообще не дают, и в трактирах, куда я заходил, какой-то жидкий… Вот спасибо!

Ваня принял из рук Дружинина очередную чашку свежезаваренного чая, сделал глоток и даже зажмурился от удовольствия.

Встреча членов оперативной группы, собравшихся в полном составе, проходила в номере гостиницы «Астория», где уже третий день проживали Углов и Дружинин, после того как приехали в Петербург. Ваня в своем кургузом пиджачке и стоптанных башмаках диковато смотрелся среди богатой гостиничной обстановки. Недаром портье с некоторым удивлением смотрел, как господа из 202-го номера проследовали через вестибюль в обществе какого-то оборвыша. Углов отметил этот взгляд, но решил им пренебречь: пусть портье думает, что хочет.

Встреча Углова и Вани в Гостином дворе прошла, что называется, штатно: они сразу нашли друг друга. И теперь сыщикам предстояло обсудить полученные результаты и наметить план дальнейшего расследования.

– Так что такого с этой Настей? – напомнил Углов. – Ты что, влюбился в нее? И теперь не знаешь, застрелить ли ревнивого мужа или застрелиться самому?

– Если бы так! – воскликнул Ваня. – Нет, здесь все гораздо хуже. Речь идет не о любви, а о предательстве! Точнее, и о том, и о другом вместе.

– Ну-ка, скажи яснее, я не понимаю, – признался Дружинин.

– Это она всех выдает! Она с охранкой сотрудничает! И делает это из-за ребенка. Думает, что если большую часть организации пересажают, ее муж бросит всю эту революцию и они заживут как обычные люди. Это любовь ее на предательство толкнула!

Углов и Дружинин переглянулись. Оба не знали, что сказать. Потом Углов спросил:

– Ты уверен, что угадал правильно? Может, это все твои… галлюцинации, что ли?

– Нет, все сходится! Романов мне говорил, что провалы в организации начались полгода назад. А Настя на шестом месяце. И потом, какие галлюцинации? Нет у меня галлюцинаций! Она это, она! Вопрос в том, что теперь делать? Сказать Романову или не говорить? Если не сказать, она и остальных членов организации полиции сдаст, а там такие мужики классные есть! А если сказать – что он тогда с женой сделает?

Сказав это, Ваня вопросительно посмотрел на старших товарищей.

– Мне кажется, надо сказать, – посоветовал Дружинин. – Надо это предательство прекратить! А уж что потом Романов сделает – это будет на его совести.

– А я думаю, ничего говорить не следует, – заявил Углов. – Во-первых, ребенка еще не родившегося жалко. Во-вторых, чем меньше мы будем вмешиваться в историю, тем лучше. А в-третьих, это вообще не наша задача – спасать революционеров от полиции. У нас своя цель – может, забыл? Нам прежде всего о ней надо думать. Там, в том, что ты рассказал, было что-то важное, относящееся к нашему делу. Но ты со своей Настей совсем меня сбил, я забыл – что… А, вспомнил! Кажется, твой Романов тебе рассказал про двух людей, которые у них появлялись, искали помощников для убийства Столыпина?

– Да, верно, – кивнул Ваня. – Один, Емельян Пугачев, по описанию похож на этого самого Степана, он же Стрекало, про которого мы слышали в Киеве. А второй, который появлялся не здесь, а за границей и назвался Кулаковым, видимо, другой человек.

– Это очень важное сведение! – заявил Углов. – Точнее, даже два сведения. Во-первых, Романов подтвердил, что организатор убийства Столыпина существует; прежде чем выйти на Богрова, он искал убийцу в других местах. А кроме того, был и другой загонщик – он искал исполнителя убийства за рубежом.

– Как ты его назвал – загонщиком? – оживился Дружинин. – Интересное сравнение…

– Ну да. Эти двое ходили по всем русским революционным организациям, здесь и за границей, подыскивали исполнителей и гнали их на премьера, словно на матерого волка, которого надо завалить. А может, их и не двое было, может, существовали и другие загонщики… Так, с Ваней мы более-менее разобрались. Теперь давай тебя послушаем. Расскажи, как прошло твое свидание с генералом.

Когда Дружинин подробно пересказал свою беседу со Спиридовичем, Углов спросил:

– Значит, упоминание о Стрекало не вызвало у него удивления?

– Абсолютно никакого! Больше того – когда я рассказал, что Стрекало явился к Богрову, генерал произнес что-то вроде «Странно!» И действительно странно – ведь Богрову организатор убийства представлялся другим именем, тут я ошибся. Он эту ошибку заметил – и этим себя выдал.

– Да, интересная деталь, – согласился Углов.

– И когда я называл фамилии соратников Столыпина, которых предлагал ему ликвидировать, я видел по его глазам, что этот список ему тоже знаком. Об этом же говорит и его приглашение к себе в кабинет на беседу.

– Приглашение, разумеется, принимать не надо, это ловушка. Но учесть его надо – значит, он принял тебя всерьез. Наши услуги по устранению соратников Столыпина ему, как видно, не нужны – сами справятся. Но задачу такую они перед собой ставят…

– Нам осталось определить, кто такие эти «они», – заметил Дружинин. – Когда мы выясним, кто еще, кроме самого Спиридовича, был причастен к отправке в Киев Стрекало, наше задание будет выполнено.

– Ты, Игорь, как всегда, спешишь, – поморщился Углов. – Во-первых, ты делаешь слишком поспешный вывод, что это Спиридович отправил Стрекало в Киев. Да, он знает этого человека, слышал о нем – но это еще не доказывает, что Стрекало – его агент. А теперь о нашем задании. Я уже говорил и еще повторю: выполнено оно будет тогда, когда мы узнаем все детали заговора, как он формировался, механизм его функционирования. Именно этого ждет от нас руководство. Мы должны совершенно точно знать: кто все задумал, кто позже согласился и вступил, кто все организовал. Итак, у нас имеется первое имя – Спиридович. Остается проверить остальных, кого называл Кривошеин. Как там выглядел этот список?

– Я всех помню, – заявил Дружинин и, загибая пальцы, стал перечислять: – Начальник императорской канцелярии Мосолов, адмирал Нилов, комендант Зимнего дворца Воейков, министр двора Фредерикс, генерал Богданович и граф Бенкендорф. Итого шестеро. С кого начнем?

– Я бы начал с Мосолова – его Кривошеин назвал первым, – сказал Углов. – Ну, и Фредерикс подозрителен – ведь это он беседовал тогда со Столыпиным.

– Да, Мосолов должен стоять в нашем списке первым, – сказал Дружинин. – Я еще там, в нашем времени, когда мы готовились к заброске, изучил его биографию. Ну, не только его, я много чего читал…

– Ты, я вижу, решил заменить в нашей группе Катю, – мягко улыбнулся Углов.

– Заменить, конечно, нельзя, – довольно сухо отозвался капитан, – но накопить достаточно знаний хотелось. Так вот, я узнал, что Александр Мосолов был одним из самых приближенных к императору людей. Недаром он 16 лет возглавлял царскую канцелярию. Причем у них с царем были не только служебные отношения – Николай часто приглашал Мосолова на обед, гулял вместе с ним. Но это не все. Это человек храбрый, решительный, участник Русско-турецкой войны. Известно, что в 1916 году он пытался подкупить Распутина – хотел дать ему денег, чтобы «святой старец» не лез в государственные дела, но тот отказался. Такой вполне мог решиться на убийство, если бы счел, что премьер ведет страну не туда. И, как человек волевой, мог подчинить себе остальных.

– А как подобраться к этому служаке, уже придумал? Тут ведь такой же ход, как со Спиридовичем, не годится…

– Верно, не годится, – согласился Дружинин. – Зато годится облик «телефонного инженера». Ведь Мосолов, как начальник канцелярии, заведует в Зимнем всей связью. А у меня имеется рекомендация, выданная его знакомым, генералом Курловым.

– Но ведь там же, во дворце, служит и твой новый знакомец, генерал Спиридович, – заметил Углов. – Нехорошо будет, если он вдруг встретится с «телефонным инженером»…

– Ну, авось пронесет, – несколько легкомысленно отвечал Дружинин. – Кроме того, я постараюсь немного изменить внешность. И одежду, конечно, тоже.

– Хорошо, давай поступим так, – сказал Углов. – Ты займешься Мосоловым, а я – Фредериксом. А что касается тебя, Ваня, – руководитель группы повернулся к Полушкину, – тебе надо сворачивать свою деятельность у максималистов. Единственное, что осталось, – получше расспросить Романова об этом Емельяне Пугачеве и втором человеке, который появлялся за границей. Все остальное – не твоя забота. И на собрание в редакцию «Правды» завтра можешь не ходить. Хотя, я понимаю, тебе интересно…

– Да ничего мне не интересно! – отозвался Ваня. – Я же говорю, этот человек вызывает у меня противоречивые чувства. У меня ведь дед был раскулачен, погиб в ссылке…

– Ну, тем более. Разузнай все – и уходи оттуда. Мы тебя будем использовать на других направлениях. Поселишься в другом районе Питера, подальше от Путиловского завода, где обретаются максималисты. Вот адрес. Этот дом находится на Расстанной улице. Место, конечно, не фешенебельное, но жить там можно. Я тебе там снял комнату.

И Углов протянул Ване бумажку с адресом.

 

Глава 17

Генерал-лейтенант Александр Александрович Мосолов внимательно прочитал письмо и поднял взгляд на человека, это письмо принесшего. Посетитель – инженер, специалист в области телефонной связи Дружинин – чинно сидел по другую сторону стола и ждал, что скажет начальник императорской канцелярии. Однако ни гражданское платье – прекрасного покроя серый сюртук, ни сидячее положение, которое уравнивает самых разных людей, не могли скрыть от опытных глаз генерал-лейтенанта особо прямой осанки посетителя. Такая осанка была у людей только одной профессии – той самой, которую имел и сам Мосолов. Поэтому генерал-лейтенант, отложив письмо в сторону, задал вопрос, вовсе не относившийся к содержанию поданного ему документа:

– Скажите, сударь, а вы что же, с юности все учились? Инженерное образование получали?

– Не совсем так, ваше превосходительство, – ответил посетитель; голос у него был звучный, рокочущий; прекрасный голос. – У меня, изволите видеть, два образования. Одно, точно, инженерное – я окончил Московский университет. А другое военное – офицерские курсы. Я на них пошел, как только началась война с Японией. Учиться там мне было легко – ведь я с детства увлекался верховой ездой, фехтовал, у меня были превосходные домашние учителя.

– Так вы что же – из дворян?

– Точно так, из дворян Орловской губернии; у нас, изволите видеть, имение недалеко от Орла.

– Интересно, интересно… И что же, вы и в военных действиях участвовали?

– Совершенно верно, участвовал, – инженер склонил голову. – Командовал ротой под Лаояном, потом под Мукденом. К сожалению, во время последней баталии получил тяжелое ранение, полгода находился на излечении и более в полк не возвращался. То есть я хотел вернуться, но когда меня выписали, военные действия уже закончились. Так что я вышел в отставку и занялся инженерной наукой. А именно ее новой отраслью – телефонной связью.

– И как свидетельствует в своем письме генерал Курлов, весьма в этом деле продвинулись, – подхватил генерал-лейтенант. – Даже настырных американцев опередили! Изобретение, которое вы предложили Курлову, необычайно полезно!

– Да, я тоже полагаю, что оно в первую очередь должно подойти для нужд государственных учреждений, – сказал инженер. – Слишком много развелось в нашей империи, а также за ее пределами людей, желающих узнать содержание служебных переговоров государственных служащих, вызнать секреты нашей страны.

– Вы правы, батенька, совершенно правы! – сказал Мосолов. Инженер ему определенно нравился, причем с каждой минутой все больше. Впрочем, это внешнее впечатление надо было проверить…

– Да, ваше изобретение, защита телефонных переговоров от подслушивания, может очень помочь в делах управления империей, – продолжил генерал-лейтенант. – Я так полагаю, что если бы такое устройство оказалось в нашем распоряжении несколько раньше, можно было бы предотвратить многие несчастья. Вроде недавнего злодейского убийства председателя правительства. Вот горе-то какое для страны, не так ли?

Сказав это, начальник императорской канцелярии с интересом посмотрел на посетителя, ожидая его реакции. И реакция последовала. Инженер слегка сморщился, словно взял в рот нечто кислое, и произнес:

– Событие действительно прискорбное, поскольку роняет престиж державы – и в глазах ее подданных, и за границей. Однако я не считаю, что это какое-то горе. Напротив, горем стало бы продолжение деятельности покойного премьера, поскольку эта деятельность подрывала основы самодержавия. Поэтому я убийство господина Столыпина, безусловно, осуждаю, но глубокой скорби выказать не могу.

Генерал-лейтенант выслушал эту тираду с особым вниманием. И не только со вниманием – Дружинин, умевший неплохо читать выражение лиц собеседников, разглядел на лице начальника императорской канцелярии явное одобрение. И тогда он решил усилить это впечатление, произведенное им на собеседника.

– И я хочу сказать, ваше превосходительство, – заговорил он снова, – что за время пребывания в Киеве я еще укрепился в этих мыслях. Побеседовав с генералом Курловым, я окончательно пришел к выводу, что деятельность господина Столыпина по руководству правительством была чрезвычайно вредна для интересов престола. И этой деятельности надо положить конец. Чтобы никакие последователи покойного премьера не делали попыток ее продолжить. И я лично готов этому способствовать!

Вот теперь уже Дружинин с особым интересом следил за реакцией хозяина кабинета, однако этот свой интерес он старался скрыть и потому почти все время глядел в сторону. Однако успел заметить то, что хотел: генерал-лейтенант выслушал его признание с огромным вниманием; он буквально глазами ел своего гостя. Когда же тот закончил, Мосолов ничего говорить не стал; посидел немного, барабаня пальцами по столу, потом спросил:

– Так вы говорите, батенька, что можете установить эту вашу телефонную защиту в весьма короткий срок?

– Да, ваше превосходительство, – отвечал инженер, – меньше чем за месяц могу управиться.

– И что же, вам, наверно, рабочие потребуются? Стены дворца сверлить будете?

– Нет, сверлить ничего не надо. А помощник у меня будет всего один. Он еще совсем юноша, но очень сообразительный и толковый. Мне его будет вполне достаточно.

– Вот как? Да… И цену за свои услуги вы попросили весьма умеренную, весьма… Так что не вижу причин вам отказать, никаких причин! Скажите мне только имя и звание вашего помощника.

Выслушав ответ, генерал-лейтенант склонился над столом и быстро что-то написал на особом бланке – такие бумаги выпускала канцелярия дворца.

– Вот пропуск для вас и вашего помощника, – сказал он, протягивая документ инженеру. – Можете приступать хоть завтра. А вот распоряжение в финансовую часть о том, чтобы вам выдали аванс – сумма, я полагаю, вас устроит?

Инженер глянул на чек и наклонил голову:

– Вполне устроит, ваше превосходительство.

– Да-с, таким, значит, образом… – произнес генерал-лейтенант. – Очень приятно, знаете, встретить молодого человека, столь государственно мыслящего. Знаете что? А приходите ко мне на обед! Сегодня же вечером и приходите. Мы обедаем рано, садимся в шесть часов. Знаете, где я живу? Нет? На Литейном, близ Невы, в собственном доме, легко найдете. Буду ждать.

– Благодарю за приглашение, – отвечал инженер. – Непременно буду.

Действительно, без четверти шесть инженер уже звонил в дверь величественного особняка в стиле ампир. Ему открыл швейцар с явно военной выправкой. Вестибюль не поражал роскошью. Да и остальная отделка здания отличалась простотой и строгостью. «Не удивлюсь, если окажется, что хозяин, подобно покойному императору Николаю Павловичу, спит на солдатской койке и укрывается шинелью», – подумал Дружинин, следуя вслед за лакеем в столовую.

Здесь уже собрались все члены семьи Мосоловых. Генерал-лейтенант представил гостя своей супруге Елизавете. Кроме супругов на обеде присутствовали и дети: сыновья Александр и Дмитрий, статные юноши, один двадцати двух, другой девятнадцати лет, и дочь Маша, стройная девятнадцатилетняя девушка. Черноволосая и черноглазая Маша вначале показалась Дружинину замкнутой и надменной и совсем не понравилась. Однако в ходе возникшей за столом беседы его мнение изменилось.

Разговор за обедом вначале вращался вокруг тем, связанных с появлением гостя – телефонии, других явлений технического прогресса. Дружинин рассказал о лондонском метро, о новых моделях французских и английских автомобилей, о других технических новинках, которые в последние годы в обилии поставляла Европа.

– А вы, я смотрю, батенька, и поездить тоже успели, – заметил Мосолов.

– Да, после отставки я много где побывал, – сказал инженер. – Я ведь изучал инженерное дело не только в университете, я и в фирме Белла успел поработать.

– А что вы думаете о проектах новых германских дирижаблей? – спросил его младший Мосолов, Дмитрий. – Мне кажется, с их помощью немцы вскоре завоюют все небо.

– Нет, этого не стоит опасаться, – уверенно заявил Дружинин. – Небо завоюют вовсе не дирижабли, а самолеты. У надувных воздушных средств есть уязвимые места.

И он кратко, не пускаясь в излишние подробности, разобрал сравнительные достоинства и недостатки двух видов воздушных судов. Во время своего рассказа он несколько раз ловил на себе взгляд Маши – она смотрела на гостя с любопытством, что было понятно, и почему-то также с испугом – или это Дружинину только показалось?

Благодаря Маше разговор вскоре свернул на культурную жизнь столицы. Говорили о прошедшей выставке картин художника Серова, о появлении каких-то скандальных поэтов-футуристов, о предстоящем выступлении модного поэта Северянина.

– У нас на женских курсах, где я учусь, – рассказывала Маша, – все девушки без ума от этого Северянина. А я его терпеть не могу! Пошлый гаер! «Я явления жизни превратил в грёзофарс!» Тоже мне, волшебник! Мне кажется, все эти утонченные символисты, певцы смерти, – лишь проявление дряблости нашей культуры. Мне ближе другой новый поэт, Гумилев. Он воспевает пиратов, разбойников, храбрых людей – это по мне!

– Я стихов Гумилева не знаю, – заметил хозяин дома, – но слышал, что он офицер, это похвально. А вообще эти Машины слова доказывают, что она целиком в меня, моя дочь. Мне тоже не нравится расслабленность, свойственная нынешней молодежи.

– Молодежь бывает разная, – заметил на это Дружинин. – И стихи тоже должны быть разными. Ведь человек не состоит из одних только мускулов, у него еще и нервы есть, и мозг. Нельзя воспевать одни только сражения.

– Да, нельзя! – сказала Маша. – Можно воспевать еще борьбу за справедливое дело, борьбу против угнетателей. Это лучше всего делает не Гумилев, а Горький. И вот это мое увлечение папа никогда не одобрит. Ведь Горький – певец революции, а папа революцию не одобряет…

И Маша усмехнулась, но усмешка была какой-то горькой. И вновь испытующе глянула на Дружинина.

Маша угадала: отец, да и другие члены семьи весьма скептически высказались о творчестве Горького. Потом перешли на новые постановки Художественного театра.

Когда обед подошел к концу, Мосолов сказал:

– Давайте, Игорь Сергеевич, пройдем ко мне в кабинет, выкурим там по сигаре. У нас с вами осталась пара вопросов, которые надо обсудить.

Они прошли в небольшой уютный кабинет Мосолова, весь увешанный картами – здесь были карты всей России, Сибири, Средней Азии, Европы, Балкан, – и сели вокруг стола. Закурили, и хозяин кабинета заговорил:

– Я вижу, что на моих домашних вы, сударь, произвели такое же благоприятное впечатление, как и на меня. Да, очень благоприятное… Хорошо, давайте перейдем к делу. Во время беседы в моем служебном кабинете вы высказались в том смысле, что готовы способствовать прекращению деятельности людей, чья деятельность… вот, совсем зарапортовался! Как это вы давеча выразились, скажите лучше сами…

– Извольте, – ответил Дружинин. – Я сказал, что считаю деятельность покойного господина Столыпина чрезвычайно вредной для интересов России и престола. И не только его самого, но и его ближайших соратников и последователей. И я готов приложить все усилия, чтобы эту их деятельность прекратить. И я, ваше превосходительство, готов повторить это где угодно. И не опасаясь последствий.

– Верно, верно, а то я как-то запамятовал, – кивнул Мосолов. – Да, и не называйте меня, пожалуйста, «ваше превосходительство». Можно без чинов, просто Александр Александрович. Так вот, должен вам признаться, голубчик: идеи, которые вы высказали, мне чрезвычайно близки. И не только мне. Есть и еще люди… замечательные люди! Но я что, собственно, хочу сказать: если мы мыслим столь родственно, то вы могли бы оказать мне помощь… ну, не совсем официально. Приватным, так сказать, порядком.

– Я, ваше… то есть Александр Александрович, исполнен к вам столь глубокого уважения, – с чувством произнес Дружинин, – что готов оказать вам любую помощь, какая потребуется. Однако, признаться, я не совсем понимаю, о чем идет речь.

– Сейчас объясню. Премьер, чья деятельность, как вы правильно заметили, сильно пошатнула основы трона, не прервалась с его смертью. Ее намерены продолжить его ближайшие соратники, прежде всего главноуправляющий землеустройством империи Александр Кривошеин и глава Русского окраинного общества Владимир Гурко; есть и другие. Нам, истинным патриотам, совершенно необходимо знать, что задумывают эти люди. В этом нам мог бы помочь ваш аппарат – тот, второй, о котором вы давеча тоже упоминали. Можно ли будет его смонтировать в кабинетах этих господ?

– Почему же нельзя? – отвечал инженер. – Надо только обеспечить мне с помощником доступ в эти кабинеты, и все будет сделано.

– Замечательно! Просто замечательно! – воскликнул Мосолов. – Доступ я вам обеспечу в самое ближайшее время. И сразу скажу об этом – тем более мы теперь будем часто видеться в Зимнем. А что касается вознаграждения за ваши услуги…

– Я готов выполнить эту работу совершенно бесплатно, – гордо заявил инженер. – Исключительно в интересах Отчизны.

– Превосходно, голубчик, превосходно! Однако я вам ведь не пачку ассигнаций в карман сую. Истинно государственные люди не должны быть стеснены в средствах. Государство имеет возможность обеспечить своих защитников, используя не только наличные. Вы ведь человек, сведущий в технике, верно? Кто лучше вас сможет, например, руководить строительством новой железной дороги? Никто. Остается только получить концессию. Я вам в этом помогу. Скажем, на днях будет решаться вопрос о получении концессии на строительство новой дороги от Саратова на восток, в киргизские степи. Вложения предусмотрены колоссальные! Ну, как вам мое предложение?

Дружинин понял, что отказаться от такого предложения нельзя – можно потерять уважение собеседника, а с уважением – и доверие. Нельзя, так сказать, выпасть из образа. И он сказал:

– Весьма вам признателен! Разумеется, я буду участвовать.

– Вот и прекрасно, голубчик, вот и прекрасно! – улыбнулся генерал-лейтенант. – Что ж, не смею больше задерживать.

Дружинин сердечно распрощался с хозяином и направился к выходу. Открывая дверь кабинета, он обратил внимание, что она слегка приоткрыта. Это показалось ему странным: он хорошо помнил, что, когда они входили, генерал-лейтенант плотно закрыл за собой дверь. Поэтому, выйдя в коридор, он первым делом огляделся. Однако не заметил никого, кроме дочери Мосолова, Маши, – присев на подоконник в конце коридора, она гладила кошку. Увидев выходящего из кабинета гостя, сказала:

– Ну, что, посекретничали? Составили план по укреплению устоев? Папа́ все укрепление устоев заботит. А меня – только поэзия и живопись. Ненавижу политику!

– И правильно делаете, – ответил Дружинин и направился к выходу.

 

Глава 18

Следуя указанию Углова, Ваня решил не откладывать дело в долгий ящик и в тот же вечер отправился на квартиру Романова, чтобы разузнать у него как можно больше о загадочном «приезжем из Женевы» Емельяне Пугачеве, который, как потом выяснилось, никаким приезжим не был. Эта беседа с руководителем максималистов должна была стать последней, после нее Ваня уже не должен был возвращаться в комнату на Петергофском шоссе. Днем они с Угловым уже побывали на Расстанной, и Ваня познакомился со своим новым жильем.

К Романову Ваня отправился уже в десятом часу: смена на Путиловском заводе, где трудился революционер, продолжалась до семи, да еще надо было прибавить время на дорогу домой; а Ваня хотел застать хозяина наверняка и не быть наедине с Настей. Он не знал, как себя с ней держать после того, что узнал о ее предательстве.

Однако когда он постучал в дверь знакомой квартиры, открыла ему именно Настя – раскрасневшаяся, с растрепавшимися волосами и с тряпкой в руках.

– А, это ты… – сказала она не слишком приветливо. – Проходи, Сева вот-вот прийти должен.

– А что, его еще нет? – тупо спросил Ваня.

– Нет, как видишь. Ноги вон вытирай и проходи. На кухню проходи – я тут уборку затеяла, пока мужа нет, но в комнате еще не убралась.

Отказываться, идти обратно было глупо. Ваня послушно вытер ноги и проследовал на кухню. Вошел – и изумился произошедшей перемене. На стене висела карта Петербурга, на которой гость заметил несколько кружков, сделанных красным карандашом. На столе лежали детали двух разобранных револьверов системы «наган» и горсть патронов.

– Это что у вас тут за оружейная мастерская? – спросил Ваня, повернув голову в сторону комнаты, где слышались звуки уборки.

– А как же ты думал? – ответила Настя. – Сева к делу готовится.

– К какому делу?

– К акции то есть.

– Так что, он убить кого-то решил? – догадался Ваня. – Но ведь организация еще решение не приняла! Ведь хотели еще собрание провести, еще раз все обсудить!

– Ну, ребята у нас известные тугодумы, – отвечала Настя. – Мешкать горазды. А Емельян не такой. Он Всеволода сразу поддержал.

– Какой Емельян? – спросил удивленный Ваня. Он почувствовал, что со вчерашнего дня ситуация вокруг Всеволода Романова сильно изменилась.

– А Сева тебе разве не говорил? – в свою очередь, удивилась Настя. Она даже полы мыть перестала и все так же, с тряпкой в руках, появилась в дверях кухни. – Он вчера вечером пришел, даже, считай, ночью. Он у нас уже был раньше. Называет себя Емельян Пугачев. А какое настоящее его имя, мы не знаем, да и не надо – конспирация. У них с Севой беседа была. Мне муж потом все рассказал. Товарищ Емельян сразу его решение насчет акции одобрил. И цели подсказал, и помочь обещал – информацию собрать. Вот Сева и готовится.

– Но ведь Романов мне говорил, что с этим Емельяном дело нечисто! – воскликнул Ваня. – Что его за границей никто не видел!

– А Емельян это затруднение разъяснил, – сказала Настя. – Сказал, что ему еще в Берлине ищейки полицейские на хвост сели. И он, чтобы скрыться, внешность сменил и документы тоже.

– И какие же цели этот Емельян Романову подсказал? – спросил Ваня. – Наверно, кого-то из министров?

– Ну да, вроде того, – сказала Настя, вновь принимаясь за уборку. – Я всех не помню. Один – какой-то главноуправляющий… или главносчитающий… в общем, землей ведает. Следит, чтобы вся у помещиков осталась, крестьянам ни в коем случае ничего не перепало.

– А фамилия его, случайно, не Кривошеин?

– Точно, Кривошеин! Ну, вот я и убралась, теперь не стыдно мужа встретить. А может, и с гостем, – сказал Настя, убирая ведро. – Может, и товарищ Емельян опять придет.

– Выходит, они вдвоем на акцию пойдут? А остальные что же? – допытывался Ваня.

– Не хочет он никого из организации брать, – объяснила Настя. – «Предатель у нас завелся, – говорит. – Может все дело провалить». Хочет взять только Емельяна – а еще тебя. Тебе он доверяет.

– Значит, говорит, предатель завелся… – повторил Ваня вслед за ней. Видимо, в этот момент он на какую-то долю секунды утратил контроль за своим лицом, и оно выразило что-то такое, чего выражать ни в коем случае не следовало. Поняв свою ошибку, он снова придал лицу прежнее простодушное, слегка озабоченное выражение; но было поздно. Настя так и впилась глазами в его лицо.

– А чего это ты так сказал, Ванечка? – спросила она ласково. – Насчет предателя – чего это ты выразил? Чего подумал?

– Я? – Ваня постарался изобразить крайнюю степень изумления. – Ничего я не думал!

– Думал, думал! – сказала женщина протяжно; пропела, а не сказала. Все так же, не отрывая глаз от лица Вани, она придвинулась ближе к нему, встала почти вплотную.

– Я забыла совсем, что ты у нас навроде гадалки, – продолжала хозяйка. – Сквозь землю видишь, тайны разгадываешь. Ну, и какую такую тайну ты про нас загадал? Что вызнал? Ты ведь не случайно сегодня пришел, правда, Ваня? Не случайно?

– Ну да… то есть нет… – забормотал он. Но уже видел по ее глазам, что она обо всем догадалась, что он разоблачен. И тогда, не в силах больше врать и оправдываться – да и с чего? – он выпалил:

– Да, догадался! Я тогда на собрании все сразу понял, как только ты говорить начала! Это ты всех сдаешь! Начала с маленького такого рыжего мужичка, Николаем его звали, он тебе почему-то лично неприятен был; потом еще одного, потом сразу двоих… Всего восемь человек на твоей совести. И мечтаешь ты только об одном: чтобы твой Всеволод бросил все эти революционные глупости и зажили вы тихо и счастливо. Тебе ведь в полиции это обещали, верно? Что заживете мирно и счастливо?

– Да, это! – улыбаясь, произнесла ему прямо в лицо Настя. Никакого испуга в ее лице не было; наоборот, светилось какое-то торжество; она не говорила, а словно выпевала слова. – Прощение для Севы обещали, полное прощение. И деньги – столько, что на домик хватит, да еще с обстановкой! А вы что мне можете обещать со своей революцией? Сколько я с Севой живу, только и слышу: «грядущее избавление», «будущее общество»… Ну, и что проку мне от этого грядущего общества? Или моему ребенку? А мне сейчас счастья хочется, понимаешь ты?!

– Это я как раз понимаю, – заверил ее Ваня. – Я только одного не могу понять: как же ты сейчас, с такими твоими планами, отпускаешь мужа на эту акцию? Ведь это убийство! За него никакого прощения не будет, за него виселица положена!

– Вот тут ты ошибаешься, Ванечка! – пропела Настя. – Все совсем наоборот обстоит! Я ведь почему на все эти бомбы-револьверы у нас в доме спокойно смотрю? Потому что на это команда дана! С самого верха!

– С какого верха? Ты же говорила, что твоему мужу эту мысль Емельян Пугачев подсказал!

– Верно, Ванечка, Емельян. А кто таков этот Емельян, знаешь? Думаешь, такой же малахольный подпольщик, как наши максималисты? Нет, тут другое. Я, когда в последний раз на Александровскую улицу ходила, в управление, там его и встретила!

– Кого? – не понял Ваня.

– Да Емельяна! Он у господина капитана в кабинете сидел, и они разговаривали – прямо как друзья. Я, как увидела, не знала, что и думать. А господин капитан меня успокоили. Говорят: «Ты, Анастасия, не бойся. Этот господин, которого ты знаешь под именем Емельян, – наш человек. Причем лицо весьма значительное. Так что ты его деятельности препятствовать не должна. Вот выполнят они свое задание – и тогда все твои тревоги закончатся». Вот оно как, Ванечка!

– Выходит, Емельян – вовсе не подпольщик… – размышлял вслух Ваня. – Хотя и верно, чего удивляться, Углов ведь говорил…

– Какой Углов? – насторожилась Настя. – Еще один из ваших «товарищей»? Хотя черт с ним. Я ведь тебе почему все открыла? Потому что показать хотела, что я тебя не боюсь вот нисколечко!

И она, сложив пальцы, отмерила крошечный кусочек ногтя – показала, как мало боится.

– А решишь Севе сказать – я найду, чем тебе рот закрыть, – пригрозила она. – Ничего у тебя не выйдет. Попробуешь – самому хуже будет!

– Да не собирался я ничего говорить! – воскликнул Ваня. – За ребенка твоего боялся, его жалко было. Это ты сама все начала! Ты…

Он остановился на полуслове – слышно было, как стукнула входная дверь. Затем послышался глуховатый голос Всеволода:

– Ого, а у нас гости? Кто это там?

И в следующую минуту Романов появился в дверях кухни.

– А, Ваня! – обрадованно сказал он. – Легок на помине! Я тут как раз к тебе идти собирался. Ты мне для одного важного дела нужен. Мне…

Тут он вдруг запнулся и внимательнее посмотрел на взволнованное лицо Вани и раскрасневшееся – своей жены. Какое-то неясное подозрение, как видно, родилось в его голове. Если бы в тот момент Ваня нашел нужные слова, чтобы это подозрение рассеять, то все бы, возможно, обошлось. Но ему, как нарочно, ни одно подходящее слово в голову не приходило. Ну ни одно!

Между тем Настя истолковала молчание «гадалки» по-своему. Она, видимо, решила, что Ваня собрался-таки разоблачить ее перед мужем и просто не знает, как начать. И тогда она сама решила сделать первый ход, сыграть на опережение.

– Нельзя тебе, Сева, его для дела использовать, – заявила она. – Подвести может. Потому как у него совсем другое на уме.

– Другое? Ты о чем? – спросил Романов.

– Да о том же, о том! Ты, я вижу, и сам обо всем догадался! – заявила Настя. – Подвел тебя приезжий друг, ох как подвел! Видать, он там, в Киеве, по бабам изголодался! Никакая ему, заморышу, не давала! Так он не посмотрел на мой живот, не помешал он ему – приставать ко мне начал! Я уж и не знала, как отбиться!

– Вот ты, значит, как! – вскричал Романов, надвигаясь на Ваню. – Вон какие у тебя особые таланты! А я смотрю – что это рожа у тебя какая-то смущенная, словно рубль украл? А ты вон чего! Да я тебя…

И хозяин квартиры, не тратя больше время на разговоры, кинулся на обидчика, схватил его за воротник пиджака и стал душить. Сила у него была медвежья; Ваня чувствовал, что воротник сжал ему горло, что ему нечем дышать. Из последних сил он рванулся – не надеясь освободиться, вообще ни на что не надеясь и не рассчитывая, а просто инстинктивно, как повешенный хватается за петлю, надеясь ее ослабить.

И – о чудо! – этот рывок дал результат. Нет, он не вырвался из объятий ревнивого революционера – просто не выдержал воротник старенького пиджака; он треснул, половина его оторвалась. Ваня судорожно вдохнул воздух, рванулся еще раз – и весь воротник целиком остался в руках у хозяина квартиры.

Пока Романов душил его, они топтались возле стола, и каким-то образом развернулись, так что теперь Ваня оказался ближе к двери. И он немедленно этим воспользовался. Не рассуждая, он кинулся к двери, и дальше, по коридору, к выходу. Выскочив из квартиры, ссыпался вниз по лестнице и выбежал из дома. Прямо за собой, всего в нескольких шагах, он слышал топот ног Романова и его тяжелое дыхание. Ваня понимал – стоит ему оступиться, упасть, – и он пропал, пощады не будет. Руководитель организации максималистов находился в таком состоянии, когда никакие доводы рассудка не действуют. И если дома, в квартире, он мог еще сдержаться, остановиться перед убийством, опасаясь возможных последствий, то здесь, на пустынной улице, глубокой ночью его ничто не сдерживало. А Тихомировская улица, где жил в основном рабочий люд, была совершенно пуста – ни одного прохожего.

Ваня бежал, не замечая, куда бежит, не думая ни о чем, кроме одного – лишь бы не упасть. Но он понимал, что долго так не выдержит. Он не умел бегать, он и ходил-то плохо. Лишь крайнее отчаяние придало ему сил. Насколько их еще хватит? Самое большее – на несколько минут. Потом преследователь все равно догонит его. И тогда его ничто не спасет…

 

Глава 19

Телефонный инженер, он же капитан Следственного комитета Игорь Дружинин, вышел из дома Мосоловых в прекрасном настроении. Все удалось как нельзя лучше! Он даже рассчитывать не мог на такую удачу! Шел всего лишь получше познакомиться с одним из недругов Столыпина, а узнал о существовании группы заговорщиков, стремящихся устранить всех соратников покойного премьера. Мало того – получил приглашение оказать этой группе помощь! Надо скорее рассказать обо всем Углову! Эх, жаль, позвонить нельзя!

– Так за чем дело стало? – сказал инженер, обращаясь к себе самому. – Ты же у нас телефонный гений! Возьми да изобрети сотовую связь на сто лет раньше! Хотя нет, не получится. И не только потому, что нельзя, – история изменится радикальным образом. Но и просто физически не выйдет – ведь сейчас еще никакой микроэлектроники нет, и до первого спутника еще пятьдесят лет ждать придется. А как без них? Ладно, приду в гостиницу – так расскажу.

Размышляя таким образом, он и не заметил, как перешел Фонтанку, и, следуя вдоль Екатерининского канала, вышел на Михайловскую площадь. Здесь ему внезапно бросилась в глаза вывеска на одном из зданий: «Кабаре «Бродячая собака». Рядом помещалась афиша, сообщавшая, что сегодня в помещении кабаре состоится вечер поэта Николая Гумилева. Нет, этого Дружинин пропустить не мог! Он взглянул на часы. Вечер только что начался, он успел!

Спустившись по ступенькам, он вошел в помещение знаменитого кафе. Сцена, затянутая черным шелком, была еще пуста, он успел вовремя. Зато зал был полон. С первого взгляда было заметно, что здесь собралась не обычная публика, а люди богемы. Бросались в глаза бледные лица и длинные волосы многих мужчин, вызывающие наряды дам.

У подскочившего кельнера инженер попросил отдельный столик и после некоторых споров, завершившихся выплатой вознаграждения, получил его. Усевшись, он принялся оглядывать зал. Обратил внимание на стены, расписанные в древнерусском стиле, но при этом очень ярко. Потом стал рассматривать посетителей. В это время дверь открылась, впуская новых посетителей. Первым шел сам виновник сегодняшнего торжества – в длинном черном сюртуке, с красной гвоздикой в петлице. А за ним… Дружинин знал, что так и должно быть, но все же не мог поверить, что видит это наяву: в подвал спустилась Ахматова. Еще очень молодая, с гордо откинутой головой…

Гумилев усадил свою спутницу за столик (к сожалению, он находился далеко от места, где сидел Дружинин), а сам проследовал на сцену. Постоял немного, глядя куда-то в сторону, а потом, без всякого предисловия, начал читать:

Поэт читал стихи из своего последнего сборника «Жемчуга», а также из еще не вышедшей книги «Чужое небо». В паузах между стихами в зале возникала звенящая тишина. Аплодисментов не было: как видно, в артистическом кафе «для своих» они не были приняты.

В одной из таких пауз, которая длилась чуть дольше (поэт, словно погруженный в размышления, прогуливался по сцене), в зал спустилась еще одна посетительница. Ее облик показался Дружинину знакомым, однако рассмотреть девушку получше не удавалось: зал был погружен в полумрак. И лишь когда она села за столик в двух метрах от инженера, он увидел ее лицо и сразу узнал: это была Маша Мосолова, дочь генерал-лейтенанта Мосолова, с которой он расстался какой-то час назад.

Девушка почувствовала его взгляд и повернулась. Когда она узнала недавнего гостя, ее лицо выразило сложную гамму чувств. Вначале на нем отразилось негодование, даже ненависть. А затем Дружинин явственно прочитал на лице Маши жгучее любопытство.

Тем временем Гумилев закончил свое выступление. Вот теперь в кафе разразилась настоящая буря восторга: поэту устроили овацию, дамы одна за другой несли к сцене букеты роз… Собрав все цветы в охапку, поэт сошел со сцены – и бросил все это цветочное великолепие к ногам своей молодой жены. Ахматова почти никак не отреагировала на это выражение чувств, лишь слабая улыбка скользнула по ее губам.

Дружинин надеялся, что теперь будет читать она, муза Гумилева. Однако на сцену поднялся незнакомый ему поэт. Возможно, его стихи тоже были бы интересны, но капитан не мог сидеть здесь всю ночь – надо было встретиться с руководителем группы, рассказать о встрече с Мосоловым.

Дружинин поднялся и проследовал к выходу. Выйдя из кафе, он быстро зашагал в сторону Невского, где находилась гостиница, как вдруг услышал за спиной возглас:

– Подождите!

Инженер оглянулся. Его догоняла Маша Мосолова.

– Как вы быстро ходите! – сказала она, подойдя. – Я еле догнала. Вы куда, собственно, направляетесь?

– С вашего позволения, в гостиницу, – отвечал инженер. – Впрочем, если нужно вас проводить домой, я готов.

– Да, я бы не возражала, – сказала Маша. – Есть о чем поговорить. Нет-нет, вашей руки мне не надо, – она отстранила руку, которую любезно согнул Дружинин. – Я современная девушка; мне не надо поднимать платки, меня не нужно приводить в чувство после обмороков – а в обморок воспитанная девушка должна падать на каждом шагу, ведь мир так груб!

В ее голосе слышалась неприкрытая издевка.

– Да и провожать меня, по большому счету, тоже не нужно, – продолжала Маша. – Центр Петербурга – место вполне безопасное, это не дремучий лес. Просто мне действительно хотелось с вами побеседовать.

– О чем же? – спросил Дружинин. Они шли, огибая Михайловский сад; слева шумели невидимые в темноте деревья, впереди светились фонари пустынной в это время Садовой.

– О вас, – просто ответила Маша. – Вы необычный человек, господин инженер. Мне хотелось бы разобраться.

– Что же во мне такого необычного? – пожал плечами Дружинин.

– Да хотя бы ваш интерес к поэзии. Ни за что бы не поверила, что могу увидеть вас в «Бродячей собаке»! В опере или в театре – да; отец и люди его круга считают правильным изредка посещать оперу. Но интересоваться новой поэзией – никогда! А еще люди из окружения моего отца не разбираются в технике, они чужды всяким новшествам. Так что вы в этом кругу – настоящая белая ворона!

– А вы, я вижу, не слишком одобряете своего батюшку и его друзей, – заметил Дружинин.

– Не одобряю – это мягко сказано. Я их ненавижу! Но при этом отца своего – люблю. Это моя драма! Папа – храбрый человек, настоящий военный. А какой он отец, какой любящий муж! Поэтому я разрываюсь в отношении него между любовью и ненавистью. Но что касается людей из его кружка – тут у меня никаких сомнений нет. Это люди, которые поставили своей целью сохранить Россию отсталой. Сохранить в ней все самое обветшалое, самое отжившее: самодержавие, исключительные права помещиков, черту оседлости для евреев, сословия… Причем они делают это не из каких-то идейных соображений, а просто потому, что так им удобнее сохранить свое богатство. Они понимают, что в новой, развивающейся России они будут никому не нужны, вот и стараются!

Произнося эту тираду, Маша раскраснелась, глаза ее горели, все лицо дышало жизнью; она была чудо как хороша; Дружинин, искоса посматривая на свою спутницу, невольно залюбовался.

– Вы, наверно, хорошо изучили это отцовское окружение, раз так уверенно о нем судите, – заметил инженер.

– Еще бы не изучила! Почти каждую неделю собираются. Тут у них что-то вроде клуба. Хотя, я подозреваю, иногда встречаются не только у нас, но и у кого-то еще.

– А кто входит в это окружение? Из слов вашего отца я понял, что у него есть единомышленники, но он никого не назвал…

– А зачем вам их знать? – спросила Маша и вдруг остановилась; Дружинин невольно тоже встал. Теперь они стояли напротив один другого, и девушка пристально смотрела в глаза инженера.

– Зачем вам понадобилось завоевать доверие отца? – продолжала допрашивать Маша. – Я слышала, как вы умело ему поддакивали там, в кабинете. Уже стали для него своим человеком! Кто вы такой на самом деле? Из какой-нибудь особо тайной полиции? Отвечайте!

И не успел Дружинин и глазом моргнуть, как перед его лицом очутился маленький серебристый револьвер; как видно, девушка извлекла его из рукава пальто.

– Отвечайте, господин ищейка, или я прострелю ваш чистенький лобик! – процедила Маша. – И не сомневайтесь: силы духа у меня для этого хватит!

– Чтобы говорить так уверенно, надо иметь некоторый опыт, – заметил Дружинин. – Хотя бы небольшой. Позвольте узнать: вам кого-то уже приходилось ликвидировать таким образом?

– Нет, пока не приходилось! – отвечала Маша. – Но надо же когда-то начинать. Вот начну с вас. Так что ответить вам придется, или унесете ваши тайны на тот свет. Повторяю: кто вы такой? Зачем вошли в доверие к моему отцу? Вы такой же, как они, или, может, у вас свой кружок, который хочет оказаться поближе к трону?

– Хорошо, я отвечу, – сказал Дружинин; по тону, каким говорила девушка, он понял, что ее слова – не пустая угроза и она действительно способна выстрелить. – Нет, я не такой же, как ваш отец. Его взгляды мне так же противны, как и вам. И я не принадлежу к другому кружку претендентов на власть. Наоборот: я хочу всех таких властолюбцев разоблачить. Обезвредить тех, кто убил премьера Столыпина.

– Столыпина? – удивилась Маша. – А он здесь при чем? Такой же сатрап, как друзья отца, только умнее. Если вы за Столыпина, значит, из полиции?

– Нет, уверяю вас, я не имею отношения ни к полиции, ни к жандармам Российской империи, – отвечал Дружинин. – Я и мои друзья (а у меня есть друзья) хотим разоблачить убийц премьера… ну, скажем, из любви к истине. Нам не нравится ложь, которая окружает это убийство. Можете считать нас группой правдоискателей. Скажите, Маша, а вы сами – из какой группы? Ведь вы тоже не сама по себе?

– Вообще-то здесь вопросы задаю я, – заявила Маша.

– Это почему же? – полюбопытствовал инженер.

– Потому что у меня оружие! – гордо ответила девушка. – А значит, я сильнее.

– Вот тут вы сильно заблуждаетесь, – сказал Дружинин.

Он сделал отвлекающее движение левой рукой, а правой в это время быстро и крепко взял девушку за кисть; блестящий револьвер упал на мостовую. Дружинин подобрал его и внимательно рассмотрел.

– Французская марка, – заметил он с видом знатока. – И сделан совсем недавно, в 1910-м. Увлекаетесь оружием, мадмуазель?

– Отдайте! – потребовала Маша, потирая кисть.

– Не раньше, чем вы ответите на мой вопрос, – сказал Дружинин. – Кроме того, мне не нравится, когда меня хотят убить. Не доставляет удовольствия, знаете.

– А вы храбрый, – заметила девушка, глядя на инженера с непонятным выражением. – И вовсе я не хотела вас убить. Мне надо было узнать, кто вы такой и кого представляете.

– И как, удовлетворили свое любопытство?

– Отчасти. Группа правдоискателей… Как-то по-детски звучит. Но главное я поняла: вы не из полиции. Может, вы тоже какой-то революционер?

– Ну, можно сказать и так, – согласился Дружинин. – Да, с точки зрения существующего порядка, с точки зрения вашего отца я – безусловно, революционер. Но вы сказали «тоже» и тем окончательно себя выдали. Давайте, договаривайте остальное.

– А так ли оно важно, это остальное? – сказала Маша и шагнула ближе к инженеру. – Главное – ты не с ними, не с этими гадами. Это было бы ужасно неправильно: такой красивый, такой интересный – и с ними… А раз нет…

И она крепко обняла шею инженера и чуть нагнула его голову к себе – так, чтобы их губы смогли встретиться…

 

Глава 20

«Сейчас… сейчас он меня догонит… – Одна мысль билась в сознании убегающего Вани. – Даже вон до того угла не добегу… Может, самому остановиться? Попробовать убедить, что все ложь? Нет, он не послушает… Но почему он не стреляет? Ах, да, у него же револьвер на кухне остался, разобранный. Да и не нужен ему револьвер. Он и так меня забьет, руками… Но кто это там на углу? Прохожий? Надо ему крикнуть…»

И Ваня из последних сил прокричал:

– Помогите!

Крик вышел негромкий, совсем неубедительный. И понятно, что прохожий не кинулся ему на помощь, а наоборот, сильнее вжался в стену дома. Ваня все же добежал до него и даже выскочил на перекресток, но преследователь был уже у него за спиной. Не желая получить удар в затылок, Ваня остановился и повернулся лицом к преследователю. И вдруг увидел, что прохожий, мимо которого он только что пробежал, выставил вперед бедро, так что Романов, не ожидавший такого подвоха, со всего размаха споткнулся и полетел на брусчатку.

Впрочем, оскорбленного мужа это не остановило – он тут же вскочил и кинулся на нового обидчика, готовый стереть его в порошок. Это у него должно было получиться – ведь Романов был выше на целую голову. Однако когда его пудовый кулак готов был обрушиться на голову Ваниного заступника, тот внезапно уклонился да еще и подтолкнул слесаря-революционера в спину, так что тот вновь оказался на земле.

При этом маневре неизвестный прохожий повернулся к Ване лицом, и тот наконец узнал его. Это был Углов! Узнав руководителя группы, Ваня испытал огромное облегчение. Он был спасен!

Между тем схватка продолжалась. Теперь она вступила в новую фазу. Романов понял, что имеет дело с опытным бойцом. Возможно, он даже заподозрил (и правильно), что прохожий оказался на этом углу вовсе не случайно и не является для Вани лицом посторонним. Поэтому, поднявшись с земли во второй раз, он не стал сразу кидаться на своего нового противника. Вместо этого он двинулся по кругу, вынуждая врага тоже поворачиваться. А затем наклонился, сунул руку за отворот сапога и достал оттуда короткий нож с широким лезвием.

Увидев нож, Ваня понял, что не должен расслабляться. Он шагнул вперед и крикнул своему революционному товарищу (теперь уже бывшему):

– Зачем вы? Остановитесь! Это все ложь, что ваша жена сказала! Ничего не было!

– Как же, не было! – прорычал Романов. – Вон вы какие оба красные стояли! Небось только что друг от дружки отскочили! Если Настя в чем и соврала, так в том, что ты ее силой хотел взять. Знаю я их, баб! Все они одинаковые, всем сладенького хочется! Ну, так я вам покажу сладенькое! Сперва дружку, тебе, а потом ей! Вот только с дружком твоим разделаюсь, а потом тобой займусь. Ну-ка, друг любезный, – обратился он уже к Углову, – пойди ко мне, пойди!

И, поскольку противник ничего не отвечал и не собирался приближаться, Романов сам шагнул к нему и сделал выпад ножом. Однако тут же выяснилось, что выпад был ложный, Романов лишь проводил разведку. Увидев, куда наклонился противник, уклоняясь от удара, революционер запомнил это, а сам продолжил движение по кругу.

Так продолжалось еще несколько минут: оскорбленный муж ходил по кругу, выискивая брешь в обороне противника, Углов спокойно ждал его нападения. Наконец революционеру, как видно, надоело это кружение; а может, он решил, что сможет нанести смертельный удар. Во всяком случае, он вдруг остановился, сделал один ложный выпад, другой, а потом кинулся вперед, собираясь если не зарезать врага сразу, то повалить его и добить на земле.

И этот план отчасти сработал. Углов отбил руку с ножом, но полностью уклониться от удара корпусом не смог. Оба противника повалились на землю, и там Романов наконец смог достать своего врага – нож задел Углову плечо, сюртук окрасился кровью. Революционер размахнулся, чтобы нанести следующий удар – он должен был стать смертельным. Однако майор оказался проворней. Пользуясь тем, что противник навис над ним, подставив открытую шею, Углов нанес сильнейший удар, ломая кадык, сминая трахею. Романов выронил нож и рухнул на брусчатку. Схватился обеими руками за горло, но это не помогло – удар оказался смертельным.

Углов поднялся с земли. Снял сюртук, ножом Романова отрезал полу от рубашки, протянул Ване:

– Перебинтуй потуже, кровь надо остановить.

– Может, в больницу поедем? – предложил Полушкин. – Или в гостиницу, а туда доктора вызовем?

– Лучше в гостиницу, – сказал Углов. – Ты давай бинтуй, потом попробуем извозчика поискать. Постой – слышишь? Вроде идет кто-то?

Действительно, из темноты доносились приближавшиеся шаги. Звук был какой-то странный: слышно было, что человек спешил, но шел при этом довольно медленно. Наконец стала видна приближавшаяся фигура, и тогда стало ясно, почему человек шел так медленно: это была Настя. Лицо ее выражало тревогу за мужа, в руках она несла какой-то узелок.

Увидев лежащего на брусчатке Романова, она кинулась к нему, лицо ее исказилось.

– Сева! – позвала она мужа. – Сева, милый, прости меня!

Романов не отвечал – да и не мог ответить. Настя провела рукой по его лбу, волосам – и страшная правда проникла в ее сознание.

– Убили! – пронзительно вскричала она. – Убили, гады проклятые!

И она лихорадочно стала развязывать принесенный узелок.

Углов первым понял, что в узелке и что последует дальше.

– Бежим! – воскликнул он. – Бросай эту тряпку, бежим!

И он, схватив Ваню за локоть, потащил его за угол и дальше по Петергофской. Обернувшись, Ваня успел увидеть, как Настя извлекла большой черный револьвер – тот самый, что лежал разобранный на кухне и который Настя успела собрать, – и, держа его обеими руками, прицелилась в убегающих.

– К стене! – воскликнул он, толкая Углова в какой-то подъезд и закрывая его своим телом.

Позади грохнул выстрел, и совсем рядом с оперативниками просвистела пуля; Настя Романова явно умела обращаться с оружием.

– Дальше! – выдохнул Углов на ухо Ване. – Перебежками! У нее семь пуль, а бежать не сможет. Давай!

Они оторвались от стены, пробежали еще несколько шагов, и вновь кинулись под защиту какого-то каменного выступа. И снова удачно, снова пуля прошла рядом.

Так, двигаясь от дома к дому, они постепенно ушли от места схватки. Настя не переставала стрелять им вслед, пока не выпустила все семь пуль. Где-то после третьего выстрела вдали послышалась трель полицейского свистка, ему откликнулся второй, третий. Чтобы избежать встречи с полицией, оперативники свернули в первую попавшуюся улицу (это оказалась Богомоловская) и направились в сторону центра. Когда отошли достаточно далеко, остановились, Углов отрезал новый лоскут (от его рубашки при этом мало что осталось), и Ваня наконец смог его перебинтовать. Руководитель группы к этому времени потерял уже много крови; он ослабел и двигался с трудом. Он потребовал было, чтобы Ваня рассказал обо всем случившемся на квартире Романова, но слушал плохо – все внимание уходило на то, чтобы идти, не спотыкаясь. Ваня подставил ему плечо, и чем дальше, тем сильнее Углов на него опирался; он уже почти лежал на своем младшем товарище.

Наконец на Московском шоссе они сумели остановить извозчика. Подумав, Углов изменил свой первоначальный план и велел везти их не в «Асторию», а к какому-нибудь врачу – буде возчик такого знает. Тот оказался опытный, бывавший в переделках. Неизвестно, за кого он принял ночных седоков – за налетчиков, попавших в засаду, или за боевиков какой-либо революционной организации, но только он всем поведением показал, что считает их людьми важными и опасными и что сам он – человек бывалый.

– Чтоб кровя остановить, доктор особый нужен, – заявил он. – И такой доктор имеется, Роман Алексеич звать. На Варшавской площади проживает. Он все, что надо, сделает и вопросов лишних задавать не станет. Скажете, я вас вмиг домчу. Только мне за такую услугу желательно красненькую получить…

– Будет тебе красненькая, – слабеющим голосом пообещал Углов. – Давай, вези к своему доктору.

Обещанный извозчиком «особый доктор» оказался деловитым человеком лет тридцати пяти. Осмотрев рану майора, он заметил:

– Я вижу, били ножом, финкой. Хочу предупредить, господа налетчики: я за свои услуги беру дорого. Сами понимаете – от полиции надо откупаться. Зато я рану так обработаю, что никакого воспаления не будет.

– Да мы сами из полиции! – попробовал было заявить свои права Ваня.

Однако доктор Роман Алексеевич только усмехнулся:

– Если из полиции, чего ж вы в свою больницу на Лиговский не поехали? Нет, господа, у меня глаз наметанный, меня не обманешь. Я – специалист в своей области, у меня весь бандитский Петербург лечится. Ладно, хватит разговоров. Вы, молодой человек, подождите в приемной.

У врача они пробыли больше часа. Рану он действительно обработал по всей науке начала ХХ века, когда еще не существовало антибиотиков, зато имелось представление о микробах и были созданы стрептоцид и йод. Когда они вышли от врача, уже начало светать, столица империи пробуждалась от сна.

– Ну что, давайте я вас отвезу в гостиницу, – сказал Ваня. – Вам отдохнуть надо. А я пойду к себе на Расстанную, по новому адресу.

– Пожалуй, – согласился Углов. – Только знаешь что? Пока что извозчика ловить не будем: при нем не больно о делах поговоришь. А я хочу в точности узнать, что там у вас произошло, из-за чего твой максималист за тобой с ножом бегал. Давай пройдемся, и ты мне все расскажешь. А потом уже можно будет и «ваньку» ловить.

Они не спеша двинулись по набережной Обводного канала, и Полушкин стал рассказывать руководителю группы о событиях минувшей ночи. Однако досказать до конца не успел: когда он передал слова Насти о том, что «Емельян Пугачев» готовил убийство главного землеустроителя Кривошеина, Углов воскликнул:

– Значит, он готовит покушение на Кривошеина? Что же ты мне это раньше не сказал?!

– Да когда бы я это сделал? – удивился Ваня. – Вы сначала с Романовым дрались, потом вас лечили…

– Ну да, верно. Сколько времени упустили! Но теперь нельзя терять ни минуты. Ага, вон и извозчик. Сюда, сюда!

Когда сели в пролетку, Углов сказал извозчику адрес: Садовая, близ Невского, после чего откинулся на сиденье – было видно, что он все-таки потерял немало крови.

– Так куда мы едем? – спросил Ваня.

– Домой к Кривошеину, куда же еще, – отвечал руководитель группы. – Надо его предупредить. Ведь он не знает, какая опасность ему грозит! Хотя Романов убит, но у этого «Пугачева», я полагаю, есть немало других подручных. Я посоветую Кривошеину на время исчезнуть из столицы. У него ведь наверняка есть свое имение – вот пусть и отдохнет там.

– Что, вам так его жалко?

– Да не в том дело! – отвечал Углов. – Дело не в жалости…

И, наклонившись к уху товарища, чтобы извозчик не услышал, сказал:

– У нас ведь не только Игорь перед заброской книжки читал, я тоже кое-что изучил. Так вот, я узнал, что Александр Кривошеин должен сыграть в дальнейшем довольно значительную роль в управлении империей. Не такую, конечно, как Столыпин, но значительную. Мы не можем допустить, чтобы он погиб сейчас, чтобы произошла такая деформация истории!

– Но мы каждый день совершаем какую-нибудь деформацию, – возразил Ваня. – Вот только что, с Романовым. Какая разница? Если прав Брэдбери – знаете его рассказ про бабочку? – то наш мир, из которого мы сюда прибыли, уже должен по нашей вине неузнаваемо измениться…

– Мы в прошлый раз, когда в прошлое отправлялись, тоже этого опасались, – кивнул Углов. – Но этого не случилось. Потому что воздействие воздействию рознь. Гибель любого человека – конечно, трагедия. Но если он не был известной личностью, то его смерть будет, так сказать, небольшой волной, которую погасят другие волны, то есть события. Но смерть известного писателя, полководца, государственного деятеля – это своего рода цунами. Вот такая волна может многое изменить. И мы этому должны помешать!

 

Глава 21

– Итак, после событий последних суток многое прояснилось, – сказал Углов. – Попробуем подвести итоги.

Совещание членов группы, снова собравшихся вместе, проходило в гостиничном номере. Шла уже вторая половина дня. Столь позднее начало рабочего дня объяснялось тем, что после ночных событий Углов всю первую половину дня спал. Ваня и Дружинин тоже встали не слишком рано.

– Прежде чем ты начнешь итоги подводить, сначала скажи, что с Кривошеиным, – прервал руководителя группы Дружинин. – Удалось тебе с ним встретиться? Что он сказал? А то Ваня мне кое-что рассказал, но главного и он не знает.

– Встретиться удалось, – отвечал Углов. – Я еще раз убедился, что Александр Васильевич – человек очень умный; недаром он позже занимал самые высокие посты, например возглавлял правительство Врангеля в Крыму. Он сразу понял, какая опасность ему угрожает. Он решил временно уехать из Петербурга в свое подмосковное имение. Также он сказал, что предупредит о возможной опасности других соратников Столыпина. Так что этот вопрос решен и можно перейти к анализу ситуации. Первое, что нам стало ясно, это что господин Степан, он же Стрекало, о котором мы слышали еще в Киеве, – личность вполне реальная, а вовсе не чья-то выдумка. Он появился и здесь, под именем Емельяна Пугачева.

– Значит, ты уверен, что Пугачев и Стрекало – это одно лицо? – спросил Дружинин.

– Совершенно уверен, – кивнул Углов. – Об этом говорит все: одинаковые приметы, общие задачи – уничтожение Столыпина и его соратников. И, наконец, похожие методы – действовать не самому, а руками исполнителей.

– Причем исполнителями назначают революционеров, чтобы убийства сваливали на них, – добавил Ваня.

– Вот именно! Очень важная черта! О чем она говорит?

– Организаторы убийств путают следы, не хотят, чтобы о них стало известно, – сказал Дружинин.

– Правильно! Они путают следы, они скрываются. И тут мы приходим ко второму выводу, который можно сделать уже сейчас. Революционные круги не имеют никакого отношения к убийству Петра Столыпина. Недаром ни одна партия не взяла на себя ответственность за это покушение. А ведь ни эсеры, ни анархисты так не поступают. Наоборот – они всегда с гордостью сообщают, что именно они казнили очередного «сатрапа». А тут молчок. Почему?

– Потому что сделано их руками, но замысел чужой, – сказал Ваня. – Да, мне об этом еще Наливайченко в Киеве говорил.

– А мне – Маша, а потом еще Леонтьев, – поддержал его Дружинин.

– Вот, и это будет наш второй вывод, – сказал Углов. – А третий мы можем сделать из сведений, которые Игорь принес от Мосолова. Это, пожалуй, самая ценная наша добыча. Мы узнали, что Александр Кривошеин был прав: начальник дворцовой канцелярии Мосолов принадлежит к числу врагов Столыпина. И эта вражда – совсем не личная, не случайная. Она не закончилась с гибелью премьера. Генерал Мосолов попросил Игоря фактически организовать слежку за Кривошеиным и Гурко. Возникает вопрос: это Мосолов организовал убийство премьера или есть и другие фигуры? Ты, Игорь, как думаешь?

– Мне кажется, есть и другие, – отвечал Дружинин. – Фактически Мосолов мне в этом признался, когда говорил, что есть другие «замечательные люди». И потом… мне еще другие сказали.

– Другие? – Углов удивленно поднял брови. – Это кто же?

– Ну… у меня появился еще один помощник, – отвечал инженер, потупившись. – Кажется, появился. Твердо она ничего не обещала…

– Так кто же эта таинственная «она»? – настаивал майор.

– Маша, дочь Мосолова, – неохотно признался Дружинин. – Так получилось, что мы с ней лучше познакомились… у нас оказались общие интересы…

– Вот как? – с непонятной интонацией произнес Углов. – Что ж, это может оказаться полезным. Хотя чревато всякими неожиданными последствиями – думаю, ты сам это понимаешь.

– Я понимаю, – с готовностью кивнул Дружинин. – Так вот, Маша говорила, что у отца регулярно собираются люди, обсуждают государственные дела.

– А что за люди, твоя новая помощница не сказала?

– Почему же, сказала. По ее словам, чаще других бывают комендант Зимнего дворца Воейков и его тесть, министр двора Фредерикс.

– Ну, как же, конечно, Фредерикс! – воскликнул Углов. – То-то эта старая лиса не захотела со мной сегодня встречаться, больным сказался. А я побоялся настоять на встрече – сами понимаете, документы у меня липовые, полномочия выдуманные.

– Думаю, мы ничего не потеряли оттого, что ты не встретился с Фредериксом, – сказал Дружинин. – По словам Маши, остальные участники собраний министра двора не уважают, считают человеком недалеким, а проще говоря – дураком.

– Может быть. Но кто эти «остальные»?

– Так, Воейкова я назвал… Еще бывают обер-гофмаршал граф Бенкендорф, генерал-майор Граббе, Нарышкин…

– А Спиридович?

– Нет, – покачал головой Дружинин, – Спиридовича она там не видела.

– И что же объединяет всех этих почтенных господ?

– Прежде всего – искренняя ненависть к любым переменам. Они не хотят менять в государственном устройстве абсолютно ничего. Все новшества кажутся им подозрительными. И не только политические – Дума, партии, свободная пресса. Как выразилась Маша, они «исходят ядом» и по поводу предложений о переходе России на метрическую систему мер, о сокращении алфавита, о реформе календаря… И уж конечно, у них вызывала ненависть вся деятельность Столыпина, особенно разрушение общины. «Ты бы слышал, – рассказывала мне Маша, – с каким придыханием все эти графы и министры говорят об общине! Словно сами на общинном выгоне коров пасли!»

– Хорошо выражается твоя помощница! – заметил Углов. – А она, стало быть, их разговоры регулярно подслушивает?

– Да, слушает.

– Это что – ради общего развития? Или чтобы донести на папеньку в полицию?

– Ни то, ни другое, – отвечал Дружинин. – Маша следит за отцом по заданию партии.

– Какой же?

– Партии эсеров, разумеется. В ее понимании, в России в настоящее время есть только одна серьезная партия – та, которую возглавляют Чернов и Гоц.

– Интересный расклад, – заметил Углов. – Мы начали наше расследование с эсеров и опять к ним вернулись. Впрочем, это неважно. А важно вот что: у нас появилась возможность проникнуть в ряды заговорщиков. Надо ею воспользоваться. Мы должны понять, как возник этот заговор против Столыпина, как он созрел, каков его механизм. Например, какую роль в этом играет некий господин Стрекало? Он простой исполнитель или участник заговора? И потом – кто является вдохновителем, руководителем этой группы? Мосолов или кто-то другой?

– Вы простите, что я влезаю, – неожиданно подал голос Ваня, который на совещаниях обычно молчал. – Но у меня такой вопрос: а есть ли вообще заговор?

– Что ты хочешь сказать? – повернулся к нему Дружинин. – Как же может не быть заговора, когда мы обнаружили группу людей, которые готовили убийство Столыпина? Которые продолжают регулярно собираться и преследовать соратников премьера?

– Ну да, все верно, они собираются, совещаются. Но заговор – это нечто, происходящее втайне от власти. А может, эти люди от власти вовсе не таятся?

Углов и Дружинин переглянулись.

– Ты хочешь сказать, что заговорщики действовали с благословения самого царя? – спросил Углов. – Что Столыпина, так сказать, убил сам Николай?

– Ну да! – воскликнул Ваня. – Помните, нам еще там, перед отправкой Григорий Соломонович рассказывал, что Николай проявил странное безразличие к смерти Столыпина? И на похороны не остался… Если он был в курсе заговора, тогда понятно, почему охрана была так плохо организована и почему Богров револьвер в театр пронес. Все сходится!

– Нет, не все! – заявил Дружинин. – Если царь был так недоволен деятельностью Столыпина, так зачем огород городить, зачем убивать? Отправил премьера в отставку – и все дела. Пускай едет к себе в Саратов цветочки сажать. И Кривошеина не надо убивать – тоже на покой отправить. А ведь в реальности его никуда не отправили, наоборот – поставили руководить экономической политикой правительства. А что Николай на похороны Столыпина в Киеве не остался, так он искренне считал себя выше всех; нечего ему, самодержцу, стоять у гроба какого-то бывшего премьера. Так что ты, Ваня, ошибаешься: заговор есть, он существует!

– Молодец, Игорь, все правильно разложил, – сказал Углов. – А то я тоже как-то… усомнился. Да, заговор существует, и нам надо в нем разобраться. Все как я говорил: состав, устройство, механизм действия, мотивы участников, лидер… А кроме того, надо выяснить, нет ли здесь заграничного влияния. Есть у меня подозрение, что оно существует. Ведь известно, какую роль спустя несколько лет будет играть английский посол в убийстве Распутина. В общем, наше расследование вступило в решающую фазу. И основная тяжесть в данный момент будет лежать на тебе, Игорь. Так уж получилось, что ты ближе всех подобрался к заговорщикам.

– Я думал Ваню к этому делу подключить, – сказал Дружинин. – Мне уж и пропуск в Зимний выпишут на моего помощника Ивана Полушкина.

– Правильное решение! – одобрил Углов. – Ваню обязательно привлечь надо – пусть проявит свои способности. А может, тебе удастся еще одного помощника взять, тогда и я поучаствую. И вот вам, телефонисты, задача: постараться выйти на этого загадочного господина Стрекало. Мне кажется, когда мы с ним познакомимся, многое станет ясно…

– Правда, придется часть времени потерять в доме Кривошеина, – заметил инженер. – Мне ведь его прослушку надо организовать. Мосолов сказал, что придумает, под каким видом меня туда забросить. А ведь мы на самом деле Кривошеина подслушивать не собираемся…

– А ты скажи Мосолову, что по техническим причинам тебе сначала надо провести провода в аппарат того человека, который будет подслушивать чужие разговоры – то есть в его собственный, – посоветовал Углов. – А может, и не только в его. А уж потом ты займешься «объектом». Может, к тому времени нам все станет ясно и до этого вообще дело не дойдет.

– Хорошо, так и сделаю, – кивнул Дружинин.

 

Глава 22

В Зимнем дворце начались какие-то технические работы. Следуя по коридору первого этажа в свой кабинет, расположенный в левом крыле здания, генерал Спиридович увидел такую картину: у стены сидели прямо на полу двое рабочих, окруженные мотками провода и разложенными тут же инструментами, а рядом возвышался во весь свой немалый рост министр двора барон Фредерикс и что-то им внушал.

– Нет, я решительно такое запрещаю! – услышал генерал, подойдя ближе. – Закрыть эту проволоку замазкой – это совершенно недостаточно! А вдруг по ней искра какая проскочит? И потом, я слышал научные данные, что от проволоки идет излучение, от которого вред здоровью. А тут государственные чины ходят, сам государь пройти может! Приказываю делать в стене углубление и там вашу проволоку скрывать!

– Канавку мы, конечно, можем сделать, – отвечал барону старший из мастеровых, среднего роста блондин. – Только дворец жалко. Это все же старинное здание, зачем его зря уродовать? Сегодня провод нужен, а завтра его, может, уберут, а дырка в стене останется. И потом, от телефонного провода никакая искра проскочить не может, и излучения от него нет – ток в нем слабый.

– А я говорю, делать так, как я приказать! – возвысил голос барон, по обычаю путая падежи в состоянии волнения.

– Нам только господин инженер приказать может, – ответил младший мастеровой, щуплый парнишка в картузе и куртке со множеством карманов. – Как он скажет, так и сделаем.

Лицо министра двора побагровело; он готов был обрушить на ослушников весь свой гнев. Подошедший как раз в эту минуту Спиридович поспешил его успокоить.

– Оставьте, барон, – сказал он. – Разве вы не видите – это простые исполнители, они делают, что им скажет их начальник. Найдите этого инженера и выскажите ему свои претензии. Кроме того, я слышал, что телефонный ток и правда слабый. А что, это действительно телефон? – обратился он к старшему из мастеровых.

– Да, ваше благородие, – отвечал блондин. – Проводим связь на второй этаж, в кабинет господина Мосолова.

– Ах, Мосолова! – сказал генерал. – Но ведь у него, кажется, уже есть телефон? Зачем же еще один?

– Это вроде как не нашего ума дело, – отвечал рабочий, – но я слышал, что это связь особая, секретная. А вы, ежели интересуетесь, у господина Мосолова у самого спросите.

– Да нет, это я так, из любопытства, – ответил Спиридович. – Это если господин барон захочет спор с вами разрешить, он будет к начальнику канцелярии обращаться.

– И буду! – воскликнул Фредерикс. – Это безобразие, такая дерзость! Я их проучу!

И он развернулся и отправился искать Мосолова или же неизвестного инженера. А Спиридович развел руками, как бы говоря технически грамотным рабочим: «Тут уж ничего не поделаешь, такой человек!» – и отправился дальше, в свой кабинет.

Войдя к себе, он начисто забыл про утреннюю встречу в коридоре. Пустяковый эпизод, к тому же навалилось много работы, и работы довольно приятной: надо было рассмотреть представленный проект сметы на содержание дворцовой охраны, внести в него свои предложения и поправки и передать дальше – то есть барону Фредериксу, как министру двора. Кроме того, предстояло утвердить предложенную новую форму шталмейстеров, флигель-адъютантов и рядовых чинов охраны. Александр Спиридович занимался этими делами до самого обеда, то есть до четвертого часа дня, после чего решил поехать к Дюссо и пообедать там.

Проходя по коридору, он опять увидел давешних рабочих. Теперь они находились уже в другом месте, гораздо ближе к лестнице, ведущей на второй этаж. И они были не одни – рядом стоял высокий господин в безукоризненном темно-сером сюртуке. В руках господин держал какой-то чертеж и, тыкая в него пальцем, давал мастеровым указания. Очевидно, это и был тот самый инженер, на которого утром ссылались мастера.

Услышав, что кто-то идет, инженер на секунду обернулся, скользнул взглядом по приближавшемуся генералу и опять уткнулся в свой чертеж. Спиридович успел заметить худощавое волевое лицо, тонкие усики, очки в золотой оправе, которые на техническом специалисте были вполне уместны, но совершенно ему не шли. Проходя мимо группы, генерал услышал слова инженера: «Нет, распредкоробку будем ставить не здесь, выше будем ставить…»

У генерала Спиридовича была превосходная память на лица людей и еще лучшая – на их голоса. Раз услышав человека – даже случайно, в толпе или на каком-нибудь митинге, которыми так богаты были лихие пятый-седьмой годы, он запоминал его голос, его интонации надолго. И сейчас, услышав, как очкастый инженер выговаривает «будем ставить не здесь», он сразу вспомнил, что слышал этот голос совсем недавно. И даже вспомнил где – на скамейке Летнего сада, под дулом револьвера, спрятанного в кармане собеседника.

«Ай-ай-ай, – произнес про себя генерал. – Никак это ты, голубчик? Как ты тогда назвался? Если память мне не изменяет, Игорем ты назвался, Сергеичем. И вот ты уже здесь… Впрочем, это дело необходимо проверить».

Да, спешить здесь не следовало – судя по всему, тогдашний собеседник генерала Спиридовича, ныне принявший облик инженера, был человеком серьезным; с таким и вести себя надо было серьезно. Прежде всего следовало проверить, не подвела ли генерала память и точно ли это тот самый клетчатый, что был в Летнем саду и представился бомбистом из Женевы.

Генерал дошел до поворота коридора, посвистывая, зашел за поворот – и тут стал двигаться быстрее. Он подошел к караульному, стоявшему возле лестницы на второй этаж (такие караульные появились во дворце после памятных событий 1905 года, причем появились как раз по настоянию Спиридовича), и приказал ему:

– Ну-ка, братец, ступай вон туда, за угол. Там телефонисты работают. А командует ими такой очкастый, длинный инженер. Вот ты подойди к нему и скажи, что его срочно требует к себе его превосходительство генерал Мосолов.

– А про вас ничего не говорить? – спросил караульный.

– Ни в коем разе! Скажи: Мосолов прошел к себе наверх, а тебе велел разыскать инженера и позвать. Все понял?

– Так точно, ваше превосходительство, понял! – ответил солдат и отправился выполнять приказ.

А Спиридович обогнул лестницу и встал позади аллегорической мраморной фигуры, изображавшей то ли правосудие, то ли фортуну – черт ее знает. Важно было то, что за фигурой было как раз достаточно места, чтобы генерал, при его грузной комплекции, смог уместиться. Уместился – и стал совершенно не виден со стороны. А ему самому все вокруг было превосходно видно. И в такой выигрышной позиции генерал стал ждать.

Долго прятаться за мраморной аллегорией ему не пришлось. Послышались быстрые шаги, обладатель золотых очков и прекрасного сюртука прошел мимо и стал подниматься на второй этаж. Теперь Спиридович смог разглядеть его лицо уже не мимолетно, а во всех подробностях. Разглядеть и сделать вывод: он! Тот самый!

Когда инженер скрылся из виду, Спиридович выбрался из своего укрытия и начал принимать меры. Меры были вот какие. Караульному, который вернулся на свой пост, он приказал немедля идти в дежурную часть и объяснить офицеру, что сам генерал Спиридович, начальник царской охраны, велел ему срочно исчезнуть из дворца – и не появляться в нем в ближайшие два дня. Это было нужно затем, чтобы вернувшийся от Мосолова инженер не начал вести ненужные расспросы солдата.

Затем генерал вернулся в свой кабинет и приказал своему личному адъютанту срочно переодеться в штатское, после чего взять под наблюдение телефонного инженера.

– Следуй за ним до самой ночи, глаз не спускай, – объяснил Спиридович свой приказ. – Особо таиться он не будет – видишь, он тут вроде важная птица, находится на легальном положении. Главное – узнать, где он живет. И чтобы при этом он ни в коем случае слежки не заметил. Для тебя это тоже важно – он на самом деле не инженер, а бомбист, и если он тебя раскроет, жизнь твоя будет стоить недорого. Приказ понял?

– Так точно, господин генерал! – отвечал адъютант. – Дело знакомое.

– Вот и отлично, – сказал Спиридович. – Тогда вперед.

 

Глава 23

Человеку не дано знать все последствия своих поступков – истина давно открытая и очевидная. Вот и теперь: если бы генерал Спиридович знал, к чему приведет его простенький ход с посылкой загадочного телефонного инженера к начальнику царской канцелярии, он бы ни за что не отдал такой приказ. Ни за что! Придумал бы какой-то другой способ увидеть инженера вблизи. Но – кто знал, кто знал…

Когда Игорь Дружинин вошел в помещение дворцовой канцелярии, которая по совместительству служила и приемной для генерал-лейтенанта Мосолова, сидевший у самой двери чиновник, выполнявший у генерала обязанности секретаря и успевший за последние дни привыкнуть к инженеру, который то и дело бывал у начальства, воскликнул:

– Вот что называется, на ловца и зверь бежит! Александр Александрович только что о вас спрашивали. Вы ведь к нему? Заходите, он ждет.

Когда инженер вошел, хозяин кабинета поднял голову от бумаг и воскликнул:

– Как кстати! Я только что просил за вами послать!

– Случилось что-нибудь? – спросил Дружинин.

– Нет, если вы имеете в виду какую-либо неприятность, то ничего такого, – отвечал Мосолов. – Просто имеется один разговор…

Тут он наклонился через стол к посетителю и, понизив голос, продолжил:

– Помните, когда вы были у меня дома, я вам говорил о группе людей, мыслящих так же, как мы с вами? Ну, например, относительно деятельности покойного премьера?

– Разумеется, помню, – ответил Дружинин.

– Так вот, у меня появилась возможность познакомить вас с одним из таких людей. Хотите?

– Хочу, – отвечал Дружинин, стараясь всячески скрыть охватившее его нетерпение. – А когда?

– Да прямо сейчас! Он здесь, у меня в кабинете, – отвечал Мосолов. – Вижу, вы удивлены? Идемте.

Они поднялись, и инженер вслед за хозяином проследовал в угол кабинета, занятый массивным книжным шкафом. Мосолов потянул за одну из полок, и часть шкафа неожиданно отошла в сторону, открыв проход в небольшую комнату. Здесь на диване, возле столика с сигарами, сидел господин среднего роста, с ежиком седеющих волос на голове. При появлении Мосолова и Дружинина он не встал, только поднял голову и внимательно поглядел на вошедших. Ни у кого здесь, ни в Киеве, ни в Петербурге не видел Дружинин такого твердого, оценивающего взгляда.

– Вот, знакомьтесь, – сказал Мосолов. – Инженер Дружинин, Игорь Сергеевич, – я вам о нем рассказывал. А это…

Дружинин приготовился услышать одну из тех фамилий, что уже обсуждались в их беседах с Угловым и Ваней – Воейкова, Фредерикса или Нилова. Однако генерал-лейтенант назвал имя, инженеру вовсе незнакомое:

– А это Игнатий Степанович Вычужанов, столбовой дворянин Орловской губернии и большой патриот. Игнатий Степанович играет в нашей группе… то есть на наших собраниях особую роль. Он исполняет особые поручения…

Тут «столбовой дворянин» издал какой-то неясный звук, после чего генерал-лейтенант вдруг запнулся, не закончил фразу, а затем заговорил так:

– И он захотел с вами познакомиться. Игнатий Степанович имеет на вас какой-то особый интерес. Впрочем, он сам вам все скажет. А я не буду вам мешать.

И с этими словами Мосолов удалился, шкаф встал на место. С этой стороны он выглядел не как шкаф, а просто как часть стены, отделанная лепниной.

– Интересное устройство, – сказал Дружинин, разглядывая закрывшийся проем. – А как же отсюда выйти? Надо постучать, чтобы хозяин открыл?

– Нет, стучать не надо, – отвечал Вычужанов. – Вот там имеется выход.

И он указал на другой угол комнаты; только теперь Дружинин увидел там обычную дверь.

Когда собеседник повернулся, Дружинин заметил у него за ухом небольшой шрам – такой остается после сабельного удара.

– Но нам с вами, Игорь Сергеевич, кажется, рано думать о выходе, – продолжил Вычужанов. – Нам предстоит серьезный разговор. Вы не против?

– Я от своих слов не отступаюсь, – сказал Дружинин.

– Вот и отлично. Не угодно ли сигару?

– Премного благодарен.

Оба собеседника закурили, и Игнатий Степанович произнес:

– Мосолов мне передал, что вы готовы принять личное участие с тем, чтобы прекратить вредную деятельность последователей покойного Столыпина. Это так?

– Да, именно так, – кивнул инженер.

– В таком случае у меня к вам будет просьба… или, если угодно, поручение.

– А от кого поручение, можно узнать?

– Вы ведь умный человек, Игорь Сергеевич, – сказал «столбовой дворянин». – И, несомненно, вы уже поняли, что Александр Александрович Мосолов действует не сам по себе. Существует некая группа людей, мыслящих государственно… глубоко мыслящих! Некоторые из этих людей находятся в непосредственной близости от государя императора. Так что вы не должны беспокоиться – вы имеете дело не с какими-то выскочками, самозванцами. И те, кому мы даем наши поручения, – тоже не обычные люди, это люди проверенные.

– Ну, в моем случае это не совсем так, – заметил Дружинин. – Я с генерал-лейтенантом Мосоловым знаком совсем недавно, и проверить меня он не мог…

– Почему же только Мосолов? – сказал собеседник. – Я навел о вас справки у генерала Курлова. Сейчас, правда, он отставлен от дел, но мы с его мнением все так же считаемся. Он очень хорошо о вас отзывался.

– Довольно, я понял, – сказал Дружинин. – Однако я хотел бы знать, в чем будет состоять мое поручение.

– Оно довольно ответственное, – сказал его собеседник. – Итак, мы хотим прекратить вредную деятельность нескольких государственных чиновников. Казалось бы, проще всего было бы уволить этих людей, отставить их от службы. Однако при дворе существует и другая партия, и она тоже имеет влияние на государя. И эта партия не дает нам уволить Кривошеина и Гурко. А сами они остановиться не хотят. Какой же выход? Выход только один: эти люди должны быть ликвидированы. Вы согласны?

– Да, совершенно согласен, – кивнул Дружинин. – Ваши рассуждения безупречны.

– Очень рад! – сказал Игнатий Степанович и даже позволил себе слегка улыбнуться. – Это самый важный пункт. Если вы с ним согласны, дальнейшее уже не представляет трудности. Итак, мы хотим ликвидировать известных лиц, государственных чиновников. И при этом никоим образом не повредить престижу империи. Как же это сделать?

– Надо обставить их смерть как несчастный случай, – предложил Дружинин.

– Да, это был бы идеальный вариант, – согласился Вычужанов. – Однако это трудно исполнить. К тому же череда несчастных случаев может показаться обществу подозрительной. Но, как говорится, нету счастья, да несчастье помогло. В нашей стране с известного времени действует сила, направленная на устранение государственных чиновников. И сила эта – революционеры всех мастей. Стало быть, нам нужно найти таких бомбистов, которые захотели бы убить не кого им захочется, а кого хочется нам.

– Подождите, подождите! – вскричал инженер, будто бы осененный внезапной догадкой. – А Богров, который убил Столыпина, – он не ваше ли поручение выполнял?

– А вы быстро соображаете, господин инженер, – похвалил Вычужанов. – Правильно – это был наш человек. И вам тоже надо найти такого.

– Где же я должен его искать? – спросил Дружинин.

– За границей, где же еще. А если точнее – в Италии, на острове Капри, – начал объяснять орловский дворянин. – Там уже несколько лет проживает известный литератор Пешков, который пишет свои опусы под псевдонимом «Максим Горький». Слышали о таком?

– Да, в газетах что-то писали… – пробормотал инженер.

– Туда, на Капри, на виллу «Спинола», которую Горький арендует, – продолжил свои объяснения Вычужанов, – съезжается разного рода революционное отребье. Настоящий рассадник всевозможных бунтарей! Там вы и найдете подходящего человека.

– А почему Горький должен меня принять?

– Ну, во-первых, он всех принимает, кто к нему пожалует, – ведь он весьма высокого мнения о своей персоне и считает, что все в России являются поклонниками его босяцкого творчества. А во-вторых, он вас примет, потому что еще до вашего приезда ему поступит относительно вас письмо от некоего Ульянова-Ленина, известного предводителя марксистов-радикалов. Ну, вы о нем вряд ли слышали…

– Да, первый раз слышу такую фамилию, – кивнул Дружинин с серьезным видом (хотя на самом деле его распирал смех).

– Так вот, Горькому поступит письмо с лучшими рекомендациями относительно вас. Письмо будет, разумеется, фальшивое, но босяцкий поэт об этом узнает не скоро – они с Лениным редко общаются. Хотя Горький крайним марксистам, так называемым большевикам, весьма сочувствует и даже участвовал в их последнем съезде в качестве делегата. Так что он вас примет с распростертыми объятиями. А вы присмотритесь к личностям, которые вместе с ним проживают, и склоните кого-то из них к выполнению известного поручения. Ну что, согласны?

– Да, это было бы интересно, – задумчиво произнес Дружинин. – Но ведь я здесь тоже выполняю особое поручение! Я обещал генерал-лейтенанту…

– Да, я слышал про ваши технические открытия, – кивнул собеседник. – Дело весьма нужное. Но ведь у вас, кажется, имеются помощники? Разве они не могут вас на время заменить?

– Да, пожалуй, смогут, – кивнул Дружинин. – Хотя там мне тоже один мой помощник пригодился бы. Он малый молодой, но очень шустрый…

– Что ж, берите вашего шустрого помощника – и вперед. Что называется, с Богом. Да, вот еще что, – вспомнил Игнатий Степанович. – Если у вас уже там, на Капри, возникнут какие-то затруднения, можете обратиться к секретарю Горького Петру Крючкову; он поможет.

– Тоже ваш человек? – догадался Дружинин.

– В какой-то степени, – отвечал Вычужанов.

Собеседники встали и скрепили заключенное соглашение рукопожатием.

– Расходиться будем поодиночке, как принято у господ бомбистов, – сказал «орловский дворянин». – Вы идите первый; окажетесь на первом этаже, в служебном крыле. Ну, а выход сами найдете. Я – после вас.

Дружинин уже шагнул к двери, но затем остановился и спросил:

– Скажите, а почему вы, а не Мосолов?

– Потому что есть и другие защитники царя и Отечества, поважнее генерал-лейтенанта Мосолова, – отвечал Игнатий Степанович. – Если вы подумали, что это я про себя, то ошиблись. Просто я действую по их поручению.

 

Глава 24

Инженер Дружинин поднял оконную раму и высунулся наружу. Ах, как хорошо! Местным жителям, что всю жизнь здесь проживают, этого чувства не понять. Ну, что такого особенного в сегодняшнем утре? Ну, солнце, ну, легкая дымка над Неаполитанским заливом, чистое небо над Везувием. Ну, начавшие желтеть листья платанов… Нет, лишь тот, кто наглотался холодных туманов Петербурга, может оценить всю прелесть климата южной Италии!

Раздался легкий стук в дверь, и вслед за тем в нее просунулась голова Вани.

– Ты тоже проснулся? – спросил Полушкин, входя в комнату. – А я вообще до середины ночи не спал. Как здесь здорово! А когда подумаю, что сегодня будем на Капри, я увижу Горького – вообще!

– Понятно, – усмехнулся Дружинин. – Ваня Полушкин, сын сапожника, никогда не выезжавший за пределы империи, впервые видит море и видит великого писателя. В душе у него поют трубы и хоры ангельские…

– Смейся, смейся! А сам вон тоже рано вскочил. А вообще твое описание недалеко от истины. В реальной, тамошней, жизни я, конечно, за границей уже бывал – и в Турции, и в Египте, и в Китае. Но в Европе еще не доводилось. Когда у нас пароход?

– Через два часа, – отвечал инженер. – Так что встал я вовсе не рано, а как раз вовремя. Еще позавтракать надо, собраться. Давай, ты тоже иди, собирайся. Да, вот что: раз уж ты полночи не спал, на улицу случайно не выглядывал?

– Выглядывал, и не раз!

– Ничего подозрительного не видел?

– А что ты имеешь в виду?

– Не что, а кого: того загадочного попутчика, которого я заметил в Варшаве, – помнишь?

– Не очень… – признался Ваня. – Помню, ты мне кого-то на перроне показывал, но темно уже было и далеко…

– Значит, ты его не запомнил… – протянул инженер. – Жаль… Ты, с твоим чутьем, мог бы сказать, действительно это шпик или это у меня подозрительность до степени мании развилась. Ладно, иди.

Когда Полушкин вышел, инженер вновь подошел к окну и выглянул на улицу – но уже совсем не так, как давеча. Теперь он глядел из-за занавески, стараясь, чтобы с улицы его никто не заметил. Он внимательно оглядел всю картину, что открывалась взгляду: овощную лавку и кафе напротив, стоянку извозчиков у подъезда отеля, – но нигде не заметил фигуры, что привлекла его внимание на перроне варшавского вокзала. А тот господин был весьма подозрителен! Он старательно изображал пассажира, вышедшего на остановке погулять, но взгляд – профессиональный взгляд сыщика – его выдавал. Скорее всего, это был шпик. Правда, он мог не иметь никакого отношения к Дружинину и Полушкину – просто варшавская охранка выслала агента к поезду, чтобы понаблюдать за теми, кто следует из столицы. А вдруг? Дружинин решил, что отныне будет настороже и не позволит себе расслабляться.

Вот и Углов, при их последнем свидании, перед самым отъездом, советовал быть бдительным. Когда Дружинин передал ему содержание беседы с «Игнатием Степановичем», руководитель группы спросил:

– Так ты понял, кто был этот твой новый знакомый?

– Не то что понял, но подозрение явилось… – ответил Дружинин. – Я подумал, что это может быть тот самый Стрекало, он же Пугачев.

– А у меня никаких сомнений на этот счет нет! – заявил Углов. – Стрекало это был! И приметы совпадают, и отчество «Степанович». А главное – содержание вашего разговора. Ведь он именно этим все время занимается – вербовкой агентов для исполнения «мокрых» дел. И посмотри, как глубоко уходят корни заговора! Мосолов у них, как выясняется, – вовсе не главная фигура, есть лица и поважнее, «Игнатий Степанович» тебе об этом прямо сказал.

– Стало быть, нашу задачу – найти загадочного Стрекало – можно считать выполненной, – сказал Дружинин.

– Да, эта задача выполнена, – согласился Углов. – А твоя поездка в Италию позволит нам подробно, изнутри понять механизм вербовки агентов. А пока ты будешь нежиться на Капри, я тут постараюсь познакомиться с кем-нибудь еще из участников заговора. Вот только не знаю, хватит ли у меня сил и нашим расследованием заниматься, и твои провода в дом Кривошеина тянуть.

– Ну, с проводами можно и не спешить, – заметил тогда Дружинин. – Тем более что Александр Васильевич по нашему совету завтра уедет из Петербурга. А что касается нашего расследования, то здесь у тебя будет помощник.

– Кто же это? – удивился Углов.

– Маша, – ответил Дружинин; он чуть не выговорил «моя Маша», но сдержался. – Она мне обещала, что будет подслушивать, когда заговорщики будут собираться у них в доме. И о результатах теперь будет докладывать не только в петербургский комитет эсеров, но и тебе лично. Надо только будет вас познакомить…

И такое знакомство состоялось в привокзальном кафе. Увидев Углова – немногословного, сдержанного, твердого, – Маша прониклась большим доверием к «группе правдоискателей», как их представил Дружинин во время памятного объяснения. Там же, в кафе, инженер попрощался и с товарищем, и с Машей – Углов считал, что им не стоит идти на перрон, где может оказаться много шпиков. Тогда Дружинин рассердился на Углова – в кафе им с Машей даже поцеловаться на прощание не удалось. Однако теперь, оглядываясь назад и вспоминая шпика, увиденного на варшавском вокзале, он вынужден был признать правоту товарища.

Игорь Дружинин еще раз окинул взглядом улицу Неаполя, на которой стоял их отель, и пошел укладывать чемодан. Когда он отошел от окна, человек, что сидел за столиком уличного кафе, встал и неторопливо направился в сторону порта. По виду этот господин походил на путешественника, скажем, англичанина: широкополая шляпа, рыжая с проседью борода, пенсне. Он ничем не напоминал типа, которого Дружинин заметил в Варшаве. Вот только взгляд у «путешественника» был такой же цепкий…

…Пароходик, идущий на Капри, был совсем маленький – всего двадцать пассажиров. Дружинин внимательно осмотрел каждого и уверился, что агентов русской полиции среди них нет. Правда, здесь оказалась одна русская пара – муж с женой, совсем молодые, – но они относились совсем к другому лагерю; как и Дружинин с Ваней, они ехали на остров, чтобы увидеть Горького. Молодого человека звали Виктор Дрыгин, его спутницу – Марина. Узнав, что инженер и Ваня едут на виллу «Спинола», будут жить под одной крышей с автором пьесы «На дне» и «Песни о буревестнике», молодые супруги окинули их завистливым взглядом.

Виллу Горького друзья заметили еще с моря: «Спинола» выделялась среди окружающих построек розовым цветом камня, из которого была сложена, и своим выгодным расположением на скале. Поэтому, высадившись на берег, они не стали ни у кого спрашивать дорогу, а двинулись вверх. Лезть пришлось довольно долго. Когда скромные дома жителей городка остались позади, они вышли к воротам виллы. За ажурной оградой был виден сад, а в глубине – сама вилла.

Дружинин поискал глазами кнопку звонка, но ее не было. Не видно было и дверного молотка. Как же известить хозяев о своем прибытии? Не кричать же во все горло? Тут Ваня подошел к калитке и толкнул ее. Калитка легко открылась – она не была заперта.

– Видишь, как просто! – сказал он Дружинину.

– Так и должно было быть! – услышали они голос сзади.

Обернувшись, Дружинин увидел своих попутчиков с парохода – Виктора и Марину.

– Мы надеемся, что Алексей Максимович нас не прогонит, даст возможность с ним побеседовать, – объяснила Марина. – Нам говорили, что он никому не отказывает.

– А почему вы так хотите увидеть Горького? – спросил Ваня, пока они шли по дорожке сада. – Вам так нравится его творчество?

– Ну, творчество, конечно, тоже, – ответила Марина. – Но главное, что Горький научит нас, как жить! А то мы совсем запутались.

– Мы вначале толстовцами были, – стал объяснять Виктор. – У нас в Полтаве целая коммуна было. Общее имущество, непротивление злу, разные добрые дела… Но потом мы увидели, что этот путь никуда не ведет. Нужны решительные действия!

– И мы надеемся, что Алексей Максимович нам покажет правильный путь, – добавила Марина. – Мы, правда, уже вступили в одну революционную организацию – она называется РСДРП. Но пока не уверены, что сделали правильный выбор…

Тут она запнулась и замолчала. И вовремя – они как раз вышли к теннисному корту. Здесь вовсю шла игра. Играли высокий подросток лет четырнадцати, с угловатыми чертами лица, и невысокий человек в пенсне, довольно проворный. На глазах гостей человек в пенсне перебросил мяч на сторону соперника, и тот не смог его достать.

– Партия! – провозгласила высокая красивая женщина, стоявшая у самой сетки. Еще три человека, наблюдавшие за игрой, аплодисментами приветствовали победителя.

– Добрый день! – приветствовал обитателей виллы Дружинин. – Можем мы видеть Алексея Максимовича?

– В данную минуту не можете, – ответил человек в пенсне, подходя к гостям. – Алексей Максимович работает у себя в кабинете и не выйдет до обеда. Может, я могу его заменить? Я – Петр Петрович Крючков, секретарь Алексея Максимовича.

– Да, пожалуй, – сказал Дружинин, сразу вспомнив совет «орловского дворянина» при случае обращаться именно к Крючкову. – У меня к Алексею Максимовичу рекомендательное письмо…

– А от кого? – поинтересовалась красавица, судившая игру.

– От Ленина, – ответил инженер.

– Ах, вот как! – сказала женщина. – Да, тогда вы можете обратиться к Петру.

И она, повернувшись, направилась к дому. Зато подросток, бывший вторым участником игры, уходить не собирался.

– Так вы от Владимира Ильича? – воскликнул он, подбежав к приезжим. – Как он? Давно вы его видели?

Вблизи было еще заметнее угловатое лицо мальчика. Дружинин наконец догадался, что перед ним сын Горького – Максим. Как видно, мальчик хорошо знал Ленина. Момент был щекотливый – дальнейшие расспросы грозили разоблачением; пришлось бы признаться, что инженер и Ваня никогда не видели вождя большевиков. Положение спас Крючков.

– Ну, что ты пристаешь к гостям, Максим! – с упреком обратился он к мальчику. – Им нужно отдохнуть с дороги. Пойдемте, я вас провожу, – сказал он, повернувшись к Дружинину. – А эти господа тоже с вами?

– Нет, мы сами, – ответил Виктор Дрыгин. – Хотели выразить нашу дань уважения великому Горькому. Но если нужна рекомендация, то у нас она имеется: мы с Мариной оба состоим в РСДРП.

– Хорошо, вы сможете увидеть Алексея Максимыча, – сказал Крючков. – Посидите здесь, в саду, он выйдет.

Так началась жизнь Дружинина и Вани на вилле «Спинола». В тот же день, за обедом, они познакомились с пролетарским писателем. Горький Дружинину понравился: несмотря на отсутствие какого-либо официального образования, в нем сразу был виден человек высокой культуры. Удивила инженера и речь Горького: образная, выразительная, в которой не было ни одного бранного слова.

Потом, после обеда, когда сыщики, оставшись вдвоем, делились впечатлениями о писателе, Ваня внес свои коррективы в его образ.

– Уж больно он простой, – сказал Полушкин. – Всему верит, что ему говоришь. Такого обмануть ничего не стоит. Мне даже кажется, что ему нравится, когда люди обманывают друг друга. Кажется, что он и литературу тоже считает видом обмана.

Познакомились друзья и с остальными жильцами виллы. Оказалось, что красавица, которую они видели на теннисном корте, – это вторая жена Горького Мария Андреева, бывшая актриса МХТ и активная сотрудница ЦК партии большевиков. Кроме нее и сына Горького от первой жены Максима на вилле жили помощник писателя Александр Тихонов, художник Иван Ракитский, музыкант и тоже большевик Николай Буренин и ряд других людей. Увидев, сколько членов ленинской партии в окружении писателя, Ваня как-то заметил:

– Ленин мог бы здесь заседания политбюро проводить.

– Не мог бы, – отвечал Дружинин. – По двум причинам. Во-первых, Горький терпеть не может всяких заседаний, а во-вторых, никакого политбюро в эти годы не было, оно возникло значительно позже.

Заседаний Горький не любил, а вот новых людей привечал; его гостеприимство буквально не знало границ. Молодая пара из Полтавы, приехавшая вместе с сыщиками и надеявшаяся лишь увидеть легендарного писателя и получить у него несколько наставлений, не только сидела с ним за обеденным столом, но и осталась жить на вилле – правда, во флигеле. Все эти люди, как постоянные обитатели виллы, так и вновь прибывшие, пили, ели и занимались кто чем хотел. Сам же Горький неизменно по десять часов в день проводил за рабочим столом, и отвлечь его от писания не могло ничто.

Впрочем, все эти подробности из жизни знаменитого писателя мало занимали Дружинина. Он, как и хозяин виллы, тоже занимался делом, только иного рода: проверял всех живущих на вилле и вновь приезжающих на предмет того, можно ли их завербовать для выполнения заказного убийства. Ваня, видя, как серьезно инженер отдается этому занятию, спросил:

– Ты что, на самом деле решил выполнить поручение этого Стрекало, или как он там себя назвал, и найти того, кто убьет Кривошеина?

– Конечно, решил, – ответил Дружинин. – Я буду искать такого кандидата. Но не для того, чтобы убить прекрасного человека Александра Кривошеина, а чтобы разобраться в том, как функционирует заговор. Это и твоя работа, между прочим. А ты мне не слишком помогаешь; что-то я никаких советов от тебя не слышу.

– Нет тут никого подходящего, вот я и молчу! – парировал Ваня. – Я уже со всеми, кто здесь живет, поговорил, и могу сказать: потенциальных убийц среди них нет.

После трех дней жизни на вилле Дружинин и сам стал думать, что поручение «орловского дворянина» ему исполнить не удастся. Однако неожиданно ему на помощь пришел секретарь писателя Петр Крючков. Вечером на третий день, когда Дружинин прогуливался по саду, секретарь подошел к нему и, понизив голос, сказал:

– Я знаю, с каким поручением вы сюда приехали, мне передавали. И вижу, что вы находитесь в затруднении, не можете подобрать кандидатуру. Советую обратить внимание на вашего попутчика Дрыгина.

– На Виктора? – удивился инженер. – Но какой же он убийца? Он мастер, работает на железной дороге, любит свою жену… И вообще, в недавнем прошлом толстовец – он сам мне рассказывал…

Секретарь покачал головой.

– Вы не учитываете одного важного обстоятельства. Да, Виктор Дрыгин любит жену. И вроде бы ненавидит насилие – вот только вчера он об этом рассуждал за ужином. Но еще сильнее он ненавидит несправедливость. То есть этот человек готов стать революционером. Ради переустройства общества на справедливых основах такой человек пойдет на многое, даже на убийство. Если вы сумеете его убедить, что исполнить поручение – важно для партии, он согласится.

– Весьма признателен вам за совет, – сказал Дружинин.

Однако беседовать с поклонником Горького Виктором Дрыгиным он не стал. Вместо этого он отыскал у моря Ваню и шепнул ему:

– Собирайся. Завтра утром мы уезжаем.

– Что, завербовал? – так же шепотом спросил Ваня.

– Нет. Но узнал, как это здесь делается. Больше нам здесь делать нечего.

 

Глава 25

– Ну что, господа, все в сборе? Можно начинать? – сказал генерал-лейтенант Мосолов, оглядев людей, собравшихся в его кабинете. Был поздний вечер конца сентября; условный день, когда члены кружка собирались на свои заседания.

– Да, голубчик, я полагаю, препятствий для того нет, – кивнул министр двора Фредерикс, самый старый из участников собрания. – Я только хотел спросить: все ли меры приняты, чтобы нас не могли подслушать? А то ведь мы сегодня должны говорить о крайне важных вещах, и посторонние уши здесь не нужны…

– Хочу заверить вас, барон, что возможность подслушивания мной совершенно исключена, – заявил хозяин кабинета. – Мои домашние, разумеется, вне всяких подозрений. Слуги тоже все люди проверенные. И все же, поскольку мы обсуждаем вопросы государственной важности, я решил принять дополнительные меры защиты. Входя сюда, вы могли заметить, что на входе в кабинет установлена вторая дверь. И я ее запер на ключ, так же как и эту, внутреннюю.

И генерал-лейтенант указал на красивую дверь орехового дерева.

– Таким образом, от прочего дома нас отделяет тамбур, – продолжил Мосолов. – Так что подслушать никто не может.

– Скажите, генерал, а вот этот аппарат не может быть источником какого-либо шпионства? – спросил еще один участник собрания, комендант Зимнего дворца Владимир Воейков, указав на телефонный аппарат, стоявший на столе Мосолова. – До меня дошли слухи о том, что вроде бы существует такая возможность. И во дворце происходят какие-то непонятные работы по укладке телефонного провода в ваш кабинет, хотя такой провод к вам уже проведен…

– Да, и работники, которые там заняты, ведут себя возмутительным образом! – поддакнул барон Фредерикс, являвшийся тестем Воейкова. – Я уже устроил им разок выволочку и не буду сносить их нахальства и впредь!

– Работникам я скажу, чтобы они вели себя с вами, барон, крайне почтительно, – сказал Мосолов. – А что касается проводов, которые они ведут в мой кабинет, то это отдельная тема, и я как раз собирался известить вас о новых технических открытиях, которые я надеюсь использовать в наших общих интересах. Дело в том, что я приблизил к себе одного молодого человека…

И начальник императорской канцелярии рассказал собравшимся о своих встречах с инженером Дружининым, о сделанном инженером открытии в телефонном деле и о том, как он, Мосолов, собрался это открытие использовать.

– Таким образом, мы получим возможность слышать все разговоры наших противников, – заключил генерал-лейтенант свой рассказ. – Пока что я дал распоряжение установить эти устройства в домах известного вам выскочки Кривошеина и проходимца Гурко, а также в их служебных кабинетах. На это, естественно, потребуется некоторое время и определенные усилия, но так или иначе дело будет сделано, и мы получим доступ ко всем их секретам. А со временем мы можем расширить список наших… э… адресатов.

– Да, неплохо было бы включить туда министров Коковцова, Горемыкина, генерала Спиридовича… – заметил обер-гофмаршал граф Павел Бенкендорф.

– Да, Спиридовича послушать было бы очень желательно! – поддержал его начальник императорской походной канцелярии князь Орлов. – Они вместе со своим дружком, так называемым адмиралом Ниловым, хотят нас опередить, втереться в доверие к государю и, как говорит русская пословица, загрести жар чужими руками!

– Однако, генерал, что-то у вас с вашим инженером, я вижу, не складывается, – заметил еще один участник собрания, генерал-майор граф Александр Граббе, обращаясь к хозяину кабинета. – Мне сообщили, что три дня назад Кривошеин внезапно уехал из Петербурга, и неизвестно куда. А Гурко окружил себя дополнительной охраной. Уж не сообщил ли кто из помощников вашего драгоценного инженера о грозящей им опасности?

– Это решительно исключено! – твердо заявил Мосолов. – Господин инженер хотя человек и молодой, но государственно мыслящий. И потом, его сейчас нет в России – он выполняет задание… мое личное задание за границами нашего Отечества. И одного из своих помощников он взял с собой. А оставшийся почти все время проводит во дворце, работает, можно сказать, у меня на глазах. И потом – каким образом какой-то мастеровой может что-то сообщить главноуправляющему землеустройством империи? Кривошеин его просто не примет! Нет, я думаю, они оба с Гурко просто испугались за свои шкуры. И правильно! Но, что бы они ни делали, мы все равно до них доберемся, рано или поздно!

– А может, это наши соперники, Спиридович с Ниловым, своими неуклюжими действиями спугнули этих рябчиков, – предположил Воейков.

– Может, и так, – согласился Мосолов. – Наши конкуренты, как мы знаем, большим умом не отличаются. Всего месяц назад мы их руками свалили «саратовского медведя», угрожавшего незыблемости трона. Мы задумали, а они осуществили – руками своих людишек Курлова и Кулябко, ныне отправленных в отставку. А теперь мы должны сделать следующий ход. Наш большой сторонник, имя которого вы знаете, и я его лишний раз называть не буду, человек, состоящий в постоянной переписке с государем, ставит перед нами такую задачу – подготовить Россию к большой войне!

– То есть известное нам лицо считает, что война неизбежна и надо заранее подготовиться? – спросил Бенкендорф.

– Нет, вопрос стоит иначе, – объяснил Мосолов. – Известное лицо полагает, что нам надо приблизить наступление войны, сделать участие в ней России делом неизбежным.

– Война с Германией? – с сомнением сказал Фредерикс. – Надо ли нам к ней стремиться? Мы до сих пор думали, что война нежелательна, ее надо избегать. Ведь войне обычно сопутствуют жертвы, потрясения…

– Ах, Владимир Борисович, все-то вы осторожничаете! – воскликнул Мосолов. – А русские как говорят? Волков бояться – в лес не ходить. Неужели мы испугаемся войти в лес большой европейской политики, испугаемся ввязаться в борьбу за проливы из-за опасений каких-то жертв?

– Нет, не испугаемся! – громыхнул князь Орлов. – Когда это русские боялись войны? Война – это народный подъем, оживление чувств… Проверка нашей армии!

– А кроме того, господа, война и подготовка к ней – это большие государственные контракты, – напомнил Мосолов. – Война, особенно большая, требует много стали, угля, пороха. Надо строить новые железные дороги к будущей линии фронта. У меня есть сведения, что подряды на эти цели будут распределяться в самое ближайшее время. Нам надо сделать все для того, чтобы не пропустить этот момент. Вот, собственно, этот вопрос я и хотел с вами обсудить…

– А точно ли война начнется? – засомневался Фредерикс. – Как мне известно, канцлер Вильгельм настроен миролюбиво…

– Ничего, его настроят иначе, – заверил Мосолов. – Я имею контакты с государственно мыслящими людьми в Сербии, они все подготовят. Не буду раскрывать детали, это преждевременно, но уверяю вас – когда наступит назначенный час, ни канцлер Вильгельм, ни император Николай не смогут ничего изменить. Итак, давайте обсудим вопрос о строительстве железных дорог.

– Да, представляю, какая бы буря поднялась, если бы газетчики пронюхали, что мы здесь замышляем, – заметил Воейков. – Война, подряды… Какой крик подняли бы кадеты в Думе! И государь был бы недоволен… К счастью, никто ничего не узнает…

– Ну, хватит рассуждений! – призвал князь Орлов. – К делу, господа, к делу!

…За несколько километров от места, где проходило собрание, в маленькой комнатке в служебном крыле Зимнего дворца, отведенной для телефонистов, помощник инженера Кирилл Углов снял наушники и отключил аппарат. Слушать дальше, про распределение подрядов, было неинтересно. Необходимо было обдумать только что услышанное – там имелось много важной информации. А подряды… «Да, газетчики дорого бы дали за эти сведения, – размышлял помощник инженера, облачаясь в пальто и следуя к выходу из дворца. – Но это как раз тот случай, который Григорий Соломонович называет «классическим вмешательством в историю». Нельзя, нельзя… Но и без этого – вон сколько удалось узнать! Молодец Маша! А всего-то помощи от нее потребовалось – точно узнать время собрания и вовремя меня известить. Да, но как узнать, кто это «известное нам лицо»? Тут уж без Маши никак не обойтись…»

 

Глава 26

Способности Вани, нашедшие себе мало применения на Капри, пригодились, едва оперативники отъехали от Неаполя. Вечером, вызвав Дружинина на вагонную площадку, Полушкин тихо сказал инженеру:

– С нами едет шпик! Я его чувствую!

– Кто? – заинтересовался Дружинин. – Тот патер, что едет с нами в купе? Или его спутник?

– Нет, ни тот, ни другой, – уверенно заявил Ваня. – Патер – действительно священник, хотя мысли у него вполне грешные, а его спутник и правда заведует церковным хозяйством. Нет, шпион находится в одном из соседних купе. Но кто это, я сказать пока не могу.

– Ладно, и на том спасибо, – отвечал Дружинин. – Дальше я сам.

И он перестал видеть прекрасные пейзажи, проплывавшие за окном поезда, целиком сосредоточившись на поиске «топтуна». Он стал чаще прогуливаться по коридору, чаще бывать в ресторане, стал выходить из поезда на каждой остановке. Вскоре он обнаружил слежку. Следовало признать, что организована она была превосходно: агенты сменяли друг друга, и когда выехали из Рима, слежку вел уже другой человек, чем тот, что был в Неаполе. Но один человек не менялся. Он ехал через два вагона от оперативников и сам за ними не следил, поэтому инженер смог увидеть его лишь один раз, да и то мельком. Но и этого раза ему хватило, чтобы узнать «главного следопыта» – это был тот самый человек, которого он заметил на перроне варшавского вокзала. Стало быть, за ними следила не итальянская или какая еще европейская полиция, а своя, российская, и следила от самого отъезда из Петербурга.

Придя к такому выводу, Дружинин решил сделать все, чтобы оторвать этот «хвост». Поэтому в Клагенфурте, когда они покинули пределы Итальянского королевства и оказались в Австро-Венгерской империи, оперативники сошли с поезда и наняли возок до Брунна. Сделали они это в последнюю минуту, перед самым отходом поезда, и по возможности скрытно. Однако Дружинин не надеялся, что им удастся сразу оторваться от преследователей, и потому они продолжали то и дело менять направление и способы передвижения, пересаживаясь с местных узкоколеек на извозчиков, с них – на дунайские пароходики и снова на узкоколейки.

Когда они прибыли на станцию Чоп, до России осталось совсем недалеко, и Дружинин решил, что они наконец оторвались от слежки. Он решил, что во Львове они сядут на поезд и проследуют до Петербурга уже без остановок. Однако, покупая билеты до Львова, он вдруг заметил мелькнувший в окне вокзала знакомый силуэт.

– Ты поедешь один, – сказал он Ване. – Во Львове подожди; я постараюсь тебя догнать.

– Что ты собираешься делать? – встревожился Иван.

– Хочу разобраться с этим навязчивым господином, – ответил Дружинин.

Он вышел на перрон вместе с Ваней и до самого отправления не показывал, что собирается остаться. Но, когда раздался третий гудок паровоза, инженер вдруг повернулся и двинулся прочь от вокзала. За углом он остановился и подождал. Так и есть: знакомый господин с цепким взглядом высунулся из-за угла и беспокойно огляделся.

– Ну, что ж, – процедил сквозь зубы Дружинин. – Есть только один надежный способ от тебя избавиться…

Он двинулся дальше, и вскоре вышел из поселка – благо он был совсем небольшой. Теперь он шел вдоль высокого берега Тисы. Река в этом месте была быстрая, бурная. Отойдя с полкилометра, инженер спрятался за группой елей. Вскоре на тропе показался его преследователь. Он шел быстро, но осторожно, все время внимательно озираясь.

Когда шпик поравнялся с инженером, тот вышел из своего укрытия и произнес:

– Кажется, вы кого-то ищете? Случайно не меня?

Преследователь (это был ровесник Дружинина, такой же высокий, черноволосый, черноусый, с офицерской выправкой) усмехнулся:

– Вы правы, господин бомбист, вас.

– Ну, раз уж вы меня нашли, может, скажете, чем объясняется такое внимание к моей персоне? – спросил Дружинин.

– Думаю, вы и сами понимаете, – отвечал шпион. – Вы нарушаете законы империи, выдаете себя за другого человека. Жаль, я не видел ваших документов. Думаю, если их внимательно рассмотреть, станет ясно, что они поддельные. Ну, а там и другие делишки вскроются.

– Однако, какие решительные выводы! – заметил Дружинин.

– Обычные выводы, которые следуют из наружного наблюдения, – сказал его противник. – А теперь, когда вы меня раскрыли, думаю, это наблюдение подошло к концу. Пора перейти к следующему этапу – задержанию преступника. Руки вверх!

В руке черноусого внезапно возник револьвер, и его дуло смотрело прямо в лоб инженера. Делать было нечего, инженер поднял руки.

– А теперь тем же путем обратно! – приказал черноусый. – И без глупостей!

И он отступил с тропы, пропуская задержанного. Дружинин понял: сейчас или никогда. В тот момент, когда он проходил мимо врага и расстояние между ними было минимальное, инженер вдруг сделал резкое движение в сторону и оказался слева от шпика, вне зоны стрельбы. Черноусый быстро развернулся, вытянул руку с револьвером и нажал на спуск. Грохнул выстрел. Но пуля просвистела рядом с головой проворного инженера – он уже успел присесть и поймать своей рукой запястье врага, в котором тот держал револьвер. Прогремел еще один выстрел, пуля ушла в небо. Дружинин резко дернул – противник вскрикнул от боли, револьвер упал на землю. Однако преследователь и не думал сдаваться, он вновь кинулся на инженера. Тот увернулся и, в свою очередь, нанес ему мощный удар в челюсть. Адъютант генерала Спиридовича, слишком ревностно кинувшийся исполнять приказ своего начальника, пошатнулся, не удержался на краю обрыва – и рухнул в мчавшуюся под обрывом Тису. Течение подхватило его и понесло. Один раз голова упавшего показалась в волнах, потом скрылась и больше не показывалась.

Спустя два дня в доме купца Мартынова на Лиговском проспекте, где снял комнату статский советник Углов, состоялось совещание оперативной группы. После возвращения Дружинина из поездки, после его рассказа о преследователе, который следил за ним в Италии, и о гибели этого шпика было решено из гостиницы выехать и поселиться порознь, причем не в гостинице, где каждый постоялец на виду, а на квартирах. Правда, пока сняли только эту квартиру, на Лиговском, – Дружинин и Ваня должны были найти себе жилье позже.

Сначала Дружинин рассказал об их с Ваней поездке на Капри, о знакомстве с Горьким и его семейством, о разговоре с секретарем.

– Очевидно, что тут имеется отработанная схема, – закончил он свой рассказ. – Вокруг Горького постоянно крутятся новые люди самых крайних взглядов. Выбрать среди них человека, готового «ради дела революции» совершить политическое убийство, – дело вполне осуществимое. Я думаю, что господин, с которым я беседовал в задней комнате кабинета Мосолова и который представился мне как Вычужанов, бывал на Капри. И уже вербовал там себе исполнителей.

– Странно как-то получается, – заметил Ваня. – Ведь люди, которые собираются у Мосолова, – крайние реакционеры. Для них даже кадеты – слишком левые, для них Столыпин – революционер. И они пользуются услугами эсеров, большевиков, вербуют среди них себе исполнителей… Как же так?

– Ничего странного, – ответил Углов. – Ты ведь знаешь, что крайности часто сходятся. Если использовать формулу, выведенную Столыпиным, им нужны великие потрясения, а не великая страна.

– Большевикам – да, им нужны потрясения, – кивнул Дружинин. – А «мосоловцев» ты сюда почему приплел?

– А вот почему, – ответил Углов. – Я тут позавчера воспользовался твоим жучком и подслушал разговор «государственных людей». Знаешь, о чем они говорили? Как бы им побыстрее и понадежней втянуть Россию в войну с Германией!

И он пересказал содержание беседы в кабинете Мосолова.

– В общем, большую часть задания мы уже выполнили, – сказал он, подводя итог своему рассказу. – Мы выяснили, кто отдал исполнителю приказ убить премьера, что за люди стояли за плечами организатора, каковы их побуждения. Выяснили мы и роль во всем этом революционных кругов. Мы узнали, что существуют конкурирующие группы «антистолыпинцев», которые борются между собой за влияние на императора. Что осталось неизвестным – это некое «значительное лицо», о котором говорил Мосолов. Создается впечатление, что у заговора есть более глубокий слой, кукловод, который вертит всеми этими генералами и министрами. Может быть, кукловод находится за границей? Кроме того, неясны еще некоторые детали заговора – например, кто такой Вычужанов, он же Стрекало, кому он непосредственно подчиняется. Когда мы узнаем и это, можно будет возвращаться.

– И как же ты собираешься вычислить кукловода? – спросил Дружинин.

– Главная роль в этом отводится тебе. Действовать будешь, как и прежде, – через Мосолова. Твои акции в этой группировке сейчас должны еще повыситься – ты успешно выполнил задание, хорошо съездил в командировку…

– О чем ты? – удивился Дружинин. – Ничего я не выполнил, никого не завербовал. Да еще и шпика по дороге грохнул…

– Шпик, разумеется, не их, – заявил Углов. – Не знаю, чей, но наверняка не твоих покровителей. Я, кстати, думаю, что ты спокойно можешь рассказать об этом эпизоде тому же Вычужанову. Так сказать, пожаловаться на трудности при выполнении задания. А о том, что ты никого не завербовал, они узнают не скоро. Думаю, не раньше, чем недели через две. Пока они напишут тому же секретарю Горького, а он им ответит. А мы за это время, надеюсь, завершим свои дела здесь. Так что повторю: основные сведения я надеюсь получить по твоим каналам. Используй свою знакомую, Машу Мосолову. Она, кстати, мне очень помогла в твое отсутствие.

– Ладно, будем надеяться, что семья Мосоловых мне поможет, – сказал Дружинин.

 

Глава 27

Возле знаменитого здания Министерства внутренних дел на Фонтанке генерал Спиридович велел водителю ждать (генерал шел в ногу со временем и с недавних пор пересел из кареты на служебное авто), а сам поднялся на второй этаж, в приемную министра. Там, как всегда, томились несколько просителей. Однако генерал, заранее условившийся с министром о срочной встрече, коротко осведомился у секретаря «Я пройду?» и, получив утвердительный ответ, шагнул в кабинет.

Министр Александр Макаров принял гостя не слишком любезно: из-за стола вставать не стал и приветствовал генерала довольно сухо. Что, впрочем, было неудивительно: они принадлежали к разным партиям, управлявшим громадным кораблем Российской империи. Генерал считал министра выкормышем покойного Столыпина, человеком подозрительным и обреченным на скорую отставку; а Макаров, в свою очередь, считал генерала хитрым и опасным интриганом и ретроградом. Однако сейчас было не до объяснений: Спиридович пришел к Макарову исключительно по делу. И дело было такого рода, что решить его мог только человек уровня министра.

Поприветствовав хозяина кабинета, начальник дворцовой охраны сразу заговорил о деле.

– Вопрос, с которым я к вам пришел, – начал генерал, – касается весьма высокопоставленных особ. Потому я и решил обратиться непосредственно к вам. Дело в том, что некоторое время назад в Зимнем дворце появился некий телефонный инженер. Вместе со своими помощниками он выполняет какие-то работы по поручению начальника канцелярии Его Величества господина Мосолова. Причем работы эти почему-то держатся в секрете, и сколько я ни просил генерал-лейтенанта, он так ничего мне и не сказал. Впрочем, речь пойдет не о самих работах – это так, штришок. Дело же вот в чем…

И Спиридович поведал министру о странной беседе, состоявшейся у него две недели назад на скамейке Летнего сада, и о неизвестном, представившемся революционером из Женевы. А затем – о том, как он увидел в Зимнем инженера Дружинина и узнал в нем того самого собеседника. И как он, желая докопаться до истины, поручил своему адъютанту проследить за инженером.

– Мой подчиненный – человек крайне ловкий и исполнительный, – продолжил Спиридович. – И он быстро выяснил, что этот инженер проживает в гостинице «Астория» в одном номере с собственным мастеровым. Что, согласитесь, само по себе подозрительно. А спустя сутки этот инженер отбыл за границу в обществе другого своего подчиненного. И направился он не куда-нибудь, а прямиком на остров Капри, на виллу писателя Горького, известного своими подрывными взглядами и связанного с самыми крайними элементами. Что именно делал этот Дружинин на Капри, я не знаю – мой агент не смог организовать там наблюдение: остров маленький, его бы сразу заметили. Но что он установил, это факт, что за время пребывания этого так называемого «инженера» на Капри туда прибыли несколько выходцев из России, по виду похожих на революционеров.

– Но это, господин министр, не самое главное, – сказал Спиридович, заметив на лице Макарова некоторую скуку. – Главное в том, что все эти сведения я получил благодаря письменному донесению, которое мой агент направил в Петербург из Неаполя. Последнее, что он там написал, это что инженер со своим спутником прибыли с Капри и купили билеты на обратную дорогу; он собирался следовать за ними. Я надеялся узнать важные подробности из личного доклада моего адъютанта. Однако доклада этого я так и не дождался, поскольку мой человек из поездки не вернулся. Дружинин вернулся – я его вчера снова видел во дворце. А моего адъютанта нет.

– Но, возможно, он просто задержался где-то в пути? – предположил Макаров. – Или заболел?

– Я учел такую возможность, – отвечал Спиридович. – И отправил телеграфные запросы во все отделения полиции по пути следования поезда, как в России, так и в Австро-Венгерской империи. И выяснил, что следы моего адъютанта теряются где-то неподалеку от границы наших двух государств. Он исчез где-то на границе, понимаете? Банально заболеть, не известив меня, он не мог – не такой это человек. У меня есть сильное подозрение, что его убили. Или сообщники этого лжеинженера, или он сам. В связи с этим я и решил обратиться к вашему превосходительству. Поскольку это крайне подозрительное лицо регулярно появляется в самом дворце, в непосредственной близости от государя, я считаю, что мы должны принять меры. Надо если не арестовать этого господина, то по крайней мере провести глубокую проверку.

– Да, я с вами согласен, – кивнул Макаров. – Действительно, уж где-где, а во дворце никто подозрительный появляться не должен. Хватит с нас беспечности, мы знаем, к чему она приводит. Петр Аркадьевич погиб как раз благодаря беспечности полиции…

– Вот именно! – поднял палец Спиридович. – И я не снимаю вины с нашего ведомства и с себя лично. Потому и решил явиться к вам с этим докладом.

– И правильно сделали, генерал, – сказал Макаров. – Я тотчас же распоряжусь, чтобы этого вашего инженера немедленно задержали и допросили. Как, вы сказали, его фамилия – Дружинин?

В это самое время инженер, о котором шла речь, сидел в Зимнем дворце и беседовал со своим покровителем генерал-лейтенантом Мосоловым.

– Таким образом, я выполнил поручение Игнатия Степановича, – говорил инженер. – Завербовал некоего Виктора Дрыгина из Полтавы. Он работает мастером на железной дороге, в революционном движении участвует недавно, принадлежит к партии большевиков. Мы договорились, что спустя неделю он приедет в Петербург и будет готов выполнить наше задание.

– Отлично, просто отлично! – воскликнул Мосолов. – Будем надеяться, что к тому времени трусливая лиса Кривошеин вернется в столицу. Таким образом, дичь и охотник сойдутся вместе…

– А нам с вами останется выполнить роль загонщиков, – заметил Дружинин.

– Да, вот именно! – воскликнул начальник царской канцелярии. – Именно загонщиков. Вы сведете вашего железнодорожника с Игнатием Степановичем, и дальше руководить его работой будет уже он; у него в таких делах большой опыт. Ну, а вам я приготовил нечто вроде подарка за отличное выполнение задания. По-моему, вы его заслуживаете. Я познакомлю вас с одним значительным лицом, весьма близким к государю. Идемте!

Они вышли из дворца и уселись в карету (в отличие от генерала Спиридовича, Мосолов не спешил сменить конный экипаж на автомобиль). Мосолов негромко сказал кучеру адрес, сам сел в карету рядом с Дружининым, и они тронулись. При этом генерал-лейтенант тщательно задернул шторки на обоих окнах экипажа.

– Я должен взять с вас честное слово, – торжественным тоном произнес Мосолов, – честное слово в том, что на протяжении всей нашей поездки вы не будете пытаться подсмотреть, где мы едем.

– Да, конечно, я охотно дам такое слово! – поспешил ответить Дружинин. – Я понимаю, что дело государственное, секретное…

– Видите ли, – счел нужным пояснить генерал-лейтенант, – человек, к которому мы едем, уже весьма в годах и редко куда-то выезжает. Какого-либо поста он не занимает, однако остается особой, весьма близкой к императору. Его Величество прислушивается к его мнениям и советам. Мы не можем бросить тень на столь важное лицо. Поэтому наш визит к нему окружен некоторой секретностью.

– Вы могли бы меня не убеждать в необходимости таких мер, – сказал Дружинин, кивнув на закрытые шторы. – Я все понимаю, поверьте!

Они ехали не очень долго, примерно полчаса, и все это время инженер внимательно прислушивался к звукам, доносящимся с улицы. Ведь звуки могут многое сказать о том, где находится экипаж, по каким улицам он проезжает.

Но вот карета остановилась. Прежде чем открыть дверь, Мосолов снова обратился к своему спутнику.

– Я вынужден вас просить часть пути проделать с закрытыми глазами, – сказал он. – Я буду вас вести и предупреждать обо всех препятствиях. Это всего на несколько минут.

– Хорошо, я закрываю глаза, и не открою, пока вы не скажете, – согласился Дружинин.

Так, с закрытыми глазами, он вышел из кареты и прошел несколько шагов. Затем послышался голос генерал-лейтенанта, предупреждавший о ступеньках. Они поднялись на крыльцо, кто-то открыл им дверь, и они вошли.

– Все, теперь тайны заканчиваются! Можете открыть глаза! – произнес Мосолов.

Дружинин открыл глаза и огляделся, стараясь при этом не вертеть головой и не проявлять любопытства. Они находились в холле особняка, судя по всему, весьма старинного – об этом говорили развешанные по стенам гобелены и позолоченные подсвечники, мраморные статуи в нишах, лестница, похожая на дворцовую. По ней гости поднялись во второй этаж и через анфиладу комнат, заставленных старинной мебелью, прошли в зал, где слуга попросил их немного обождать.

Вид этого слуги навел Дружинина на некоторые размышления: это был совсем молоденький юноша, со смазливым личиком, одетый в серый сюртук и обтягивающие лосины небесно-голубого цвета. Гости походили по залу, разглядывая висевшие на стенах картины, а затем тот же слуга пригласил их в кабинет.

Здесь Дружинина ожидала та же роскошь, что и в остальном доме: массивный письменный стол на бронзовых ножках, напоминающих львиные лапы, тигровая шкура на полу, а рядом – огромные напольные часы. В кресле у стола сидел хозяин. Это был старик, одетый в черный китель с золотыми пуговицами; его лысая голова сверкала в свете лампы, словно бильярдный шар.

– Прошу простить меня, старика, – произнес хозяин, – что не встаю к гостям; годы уже не те.

Голос у него был дребезжащий, но властный; видно было, что его обладатель привык командовать.

– Вот, ваше сиятельство, тот молодой человек, о котором я вам рассказывал, – произнес Мосолов. – Несмотря на молодость, весьма сообразителен, образован, исполнителен. К тому же правильного образа мыслей. Уже успел оказать важные услуги нашему общему делу. Так что рекомендую: Дружинин Игорь Сергеевич.

– Ну, а нашего друга и покровителя я называть не стану, уж не обессудьте, – продолжил он, обращаясь уже к инженеру. – Он слишком значительное лицо, и необходимо соблюдать известную осторожность. Можно обращаться к нему «ваше сиятельство», поскольку он принадлежит к древнему и весьма славному княжескому роду.

– Очень рад, Игорь Сергеич, очень рад, – произнес хозяин, протягивая гостю руку. Причем держал он ее так, словно ждал, будто гость ее поцелует. Однако Дружинин сделал вид, что не понял намека, и просто пожал протянутую ладонь, изобразив при этом глубокое почтение.

– Садитесь, господа, – предложил хозяин, и гости уселись в удобные кресла с высокими спинками.

Слуга – уже другой, но тоже молодой и хорошо сложенный – внес поднос с бутылкой и тремя пузатыми рюмками.

– Вот, господа, могу предложить вам мою мадеру, – произнес князь своим дребезжащим голосом. – Хочу обратить ваше внимание, что это не простая мадера; вы такой не купите ни в одном магазине. Это та самая мадера урожая 1883 года, что пьет по утрам наш государь. Это его многолетняя привычка; более он ничего за завтраком не употребляет. В знак особой милости к моей скромной персоне государь пожаловал мне несколько бутылок из своих погребов в Ореанде. Прошу!

Слуга наполнил рюмки, и трое собравшихся подняли их.

– За здоровье нашего государя! – провозгласил хозяин. – За здоровье государя и крепость трона!

Дружинин пригубил драгоценный напиток. Мадера действительно была неплохая, но ничего такого особенного инженер в ней не заметил.

– Ну, теперь пришло время деловой беседы, – сказал хозяин, делая знак лакею; тот исчез из кабинета. – Как мне сообщил Александр Александрович, вы, милостивый государь, ездили в Неаполь, в гнездо наших карбонариев. Ранее Неаполь был рассадником итальянских карбонариев, а теперь его наши сиволапые облюбовали, хе-хе…

Хозяин рассмеялся собственной шутке, и гости дружно улыбнулись вслед за ним.

– Ну, и как вам показался знаменитый сочинитель Пешков, пожелавший назваться Горьким? – спросил его сиятельство. – Разглядели ли вы вокруг его чела ауру литературного дарования? Я ведь, знаете, тоже пишу; двенадцать романов уже вышло, и весьма большим успехом пользуются, очень большим. Так что мне интересно.

– Я прожил на вилле с Алексеем Максимовичем недолго, и могу поделиться лишь самыми поверхностными впечатлениями, – начал Дружинин.

Он понял, что хозяин, будучи сам сочинителем, очень ревниво относится к мировому успеху Максима Горького, и хотел бы всячески этот успех принизить. Однако, хотя сам Дружинин не относился к поклонникам горьковского таланта, участвовать в насмешках над писателем ему не хотелось, даже в интересах дела. Он решил держаться фактов.

– Сам Горький, по моим наблюдениям, – великий труженик, – рассказывал Дружинин. – Работает по восемь, по десять часов в день. Без работы начинает тосковать, у него настроение портится, даже аппетит теряет. Очень много читает, имеет большое уважение к книге. А вот его окружение составляет полную противоположность хозяину виллы. Там собрались исключительные бездельники, и все друг против дружки интригуют. Жена интригует против секретаря, тот против сына писателя, художник против музыканта…

– Очень ценное наблюдение! – воскликнул его сиятельство. – Если среди этих так называемых людей из народа и попадется случайно один талантливый человек, то его тут же окружает свора бездельников. Море грязи окружает! Потому все попытки создать так называемую пролетарскую культуру обречены на провал. Вот вы, сударь, старались быть предельно честным, предельно доброжелательным к объекту вашего наблюдения; очень редкое и ценное качество, кстати. И все равно отметили царящий там хаос. Вот он, результат пагубных мер покойного государя Александра Николаевича! Результат так называемых великих реформ его царствования! Возникла целая армия ничтожных людишек, возомнивших себя гражданами. И, что прискорбно, среди людей нашего круга, среди столбовых дворян, появились те, кто потакает подобным стремлениям. Я имею в виду прежде всего покойного господина Столыпина. Еще один реформатор выискался! Я уже говорил Александру Александровичу и государю об этом писал – всем этим так называемым реформам надо положить конец! Поставить жирную точку! Я об этом и в своей газете писал. Русский народ не может жить без зависимости от власть имущих. Без розог, если хотите! Телесные наказания простому народу необходимы, как соль! Вы со мной согласны?

Вот тут капризничать и показывать свое истинное лицо не следовало ни в коем случае; это Дружинин понимал. А потому он, твердо глядя в глаза хозяина кабинета, ответил:

– Полностью с вами согласен, ваше сиятельство!

Он уже начал догадываться, с кем именно беседует, куда привез его с такими предосторожностями генерал-лейтенант Мосолов. Недаром перед отправкой в прошлое Дружинин проштудировал два десятка томов по истории того периода. Он не оставил без внимания и слова про художественное творчество хозяина, и про его газету. В его памяти всплыло одно имя… Оставалось узнать побольше подробностей, чтобы проверить свою гипотезу. А также надо было понять, кто тут главный: его сиятельство или есть кто-то еще выше его? И Дружинин стал упорно наводить разговор на эту тему.

Между тем беседа, оставив в стороне Капри и его обитателей, коснулась другого вопроса, имевшего непосредственное отношение к инженеру. Мосолов заговорил о том, что необходимо покончить с соратниками покойного премьера – либо отстранить их от власти, либо уничтожить физически.

– В этом мы как раз надеемся на помощь Игоря Сергеевича, – сказал генерал-лейтенант. – Он нам тут помог дважды. Он сам вместе с помощниками установят такие устройства, которые позволят нам слышать все разговоры Кривошеина, Гурко и прочих либералов. А еще Игорь Сергеевич нашел там, на Капри, человечка, который взялся ликвидировать наших врагов.

– Отлично! – поддержал его хозяин кабинета. – Нечего миндальничать с этой сволочью! Или мы их – или они нас. И тут вот еще что важно: надо нам успеть первыми, пока ту же работу не выполнили наши соперники. Если первыми будут они, это сильно уронит нашу репутацию в глазах государя.

– Я не совсем понимаю, кого вы имеете в виду под соперниками, – признался Дружинин. – Я и не знал, что у нас могут быть какие-то соперники…

– Его сиятельство имеет в виду начальника дворцовой охраны генерала Спиридовича и его соратников, – объяснил Мосолов. – Они придерживаются таких же взглядов, как и мы, но действуют чересчур топорно. Что и неудивительно – люди малообразованные, низкого происхождения. Да и умом особым не блещут…

– Да, и то же самое можно сказать об их духовном наставнике, – заявил его сиятельство. – Я имею в виду генерала Богдановича, Евгения Васильевича. Старик совсем из ума выжил. Государь показывал мне его последнее письмо. Что за чушь там содержится! Просто курам на смех. Оно и неудивительно: генералу пошел уже девятый десяток.

– Мне вот что еще интересно, – сказал Дружинин, подбираясь к волновавшей его теме. – Ведь у этих горе-реформаторов (я имею в виду покойного Столыпина и его присных) наверняка имелись связи за рубежами нашей Родины. Кто-нибудь из врагов Отечества мог подталкивать их враждебную деятельность…

– Да, такое вполне возможно, – с важным видом кивнул хозяин кабинета. – Без Британии тут не обошлось. Английские лорды завидуют нашей славе. Они еще во времена императора Николая Павловича сделали все, чтобы помешать нам овладеть проливами, целую войну для этого развязали. Так что они вполне могли толкать наших либералов на подрыв государства.

– Но, в таком случае, может, и мы сможем найти себе союзников за пределами Отечества? – продолжал Дружинин гнуть свою линию. – Скажем, среди соперников британцев…

Его собеседники переглянулись.

– Тут, надо сказать, вы угадали, – ответил Мосолов. – Еще в прошлом году на одного из наших соратников вышли доверенные лица кайзера Вильгельма. Предлагали любую помощь, если мы сможем отстранить Столыпина от власти. Но мы отвергли это предложение. Во-первых, негоже русским патриотам искать союзников за пределами Отечества. Во-вторых, помощь нам была не нужна – мы и сами могли справиться. И справились! А в-третьих, наши интересы чем дальше, тем больше расходятся с интересами германцев.

– Мы должны вступить с германским орлом в схватку за преобладание на Европейском континенте! – заявил его сиятельство. – Править бал в центре Европы должны мы!

В этот момент величественные напольные часы откашлялись и пробили шесть раз.

– О, мы, однако, засиделись! – воскликнул его сиятельство, взглянув на стрелки часов. – А мне еще делать работу, которую отложить никак нельзя: писать очередное письмо Его Величеству. Так что принужден пока что прекратить нашу приятную беседу.

Гости встали. В это время в кабинет без стука вошел молодой человек со светлыми волосами.

– А, Коля, ты кстати! – воскликнул хозяин кабинета. – Вот, познакомься, у нас новое лицо: Игорь Дружинин, инженер и столбовой дворянин. А это Коля, мой доверенный… мой секретарь.

Красивый Коля улыбнулся и протянул Дружинину слабую узкую ладонь.

Гости стали прощаться. Вновь женоподобный лакей провел их через анфиладу комнат и распахнул дверь на улицу. Вновь, перед тем как они вышли, генерал Мосолов попросил своего спутника закрыть глаза и не открывать их до самой кареты. И вновь в карете были тщательно задернуты шторки. Однако все эти предосторожности не имели никакого значения: Дружинин уже точно знал, с кем именно он сегодня беседовал. Узнал он и еще кое-что, весьма важное. Теперь нужно было все это как можно скорее доложить руководителю группы…

 

Глава 28

– Слушайте, Кирилл Андреич, а может, сменим квартиру прямо сейчас? – спросил Ваня.

– Да с какой стати? – удивился Углов. – Недели не прошло, как поселились, а уже менять. Слежки за эти дни не было, я все время наблюдал. Квартира удобная, с черным ходом, с электрическим освещением, и от центра недалеко. Отчего у тебя такое желание?

– Не могу точно сказать, отчего, но у меня предчувствия какие-то скверные, – объяснил Ваня. – Мне все время кажется, что кто-то за дверью стоит и в окно смотрит.

– А, то-то, я вижу, ты уже третий раз за вечер дверь открываешь, – сказал на это руководитель группы. – Ну и что, нашел кого за дверью?

– Нет, никого. Но все равно…

– А в окно как могут смотреть, если мы на третьем этаже? – уговаривал Ваню Углов. – Сейчас все-таки не XXI век, скалолазов в полиции нет.

– Да, вы правы, – согласился Ваня. – Но я ничего не могу поделать с моими предчувствиями. Конечно, может быть, они ложные… Но, с другой стороны, до сих пор они не подводили. И, в конце концов, вы ведь меня в группу взяли именно за эти мои способности…

– Да, тут ты прав… – задумчиво произнес Углов. – Пренебрегать твоей интуицией было бы глупо. Но ты вот что учти: Игорь знает только эту явку. О других способах связи мы не договорились – ведь у тебя это желание сменить квартиру появилось только сегодня. Если мы сейчас отсюда уйдем – как Игорь нас найдет?

– Тут вы правы, – согласился Ваня. – Я просто не подумал…

– Да ты не опускай голову! – сказал Углов. – Сделаем так: дождемся Игоря – и сразу уходим. Переночуем у него на квартире или в какой-нибудь гостинице, а там видно будет. Идет?

– Да, хорошо, – согласился Ваня.

Долго ждать инженера им не пришлось. Около семи на лестнице послышались шаги, и Дружинин быстро вошел – можно сказать, влетел в квартиру.

– Что это вы такие напуганные? – спросил он, окинув взглядом товарищей. – Словно привидение в шкафу увидали или съели чего.

– Можно сказать и так, – кивнул Углов. – У Вани нехорошие ощущения насчет этой квартиры. Слежки никакой не заметно, но это ничего не значит – Ваниным ощущениям надо доверять. Так что я принял решение отсюда немедленно уходить. Мы, собственно, только тебя дожидались, чтобы связь не потерять. Так что ты особо не рассаживайся, мы сейчас все уходим.

– Да я и не собираюсь рассаживаться, – ответил Дружинин. – Но хоть чаю человеку дадут попить? А то я за весь вечер только мадеру тянул, а с нее пить хочется. А заодно я расскажу, где был, что удалось узнать. Сведения исключительно важные!

– Ну, если исключительно важные, тогда можно послушать, – сказал Углов. – Я думаю, одну чашку чая мы можем себе позволить. Но только одну! Как думаешь, Ваня?

– Не знаю, – пожал плечами Полушкин. – Может, полчаса еще можно…

– Ну, так давай, заваривай скорей! – скомандовал ему Дружинин. – А ты, Кирилл, слушай. Меня сегодня удостоили особой чести: представили духовному отцу группы заговорщиков. Правда, меня-то представили, а мне имя «духовного батюшки» не назвали. И вообще весь визит окружили завесой тайны, прямо как в плохом кино: шторки на окнах кареты, глаза просили закрыть… Только все эти их усилия пропали даром: я разгадал, с кем встречался.

– Как же ты догадался? – спросил появившийся в дверях кухни Ваня.

– По книгам! Я ведь говорил, что перед заданием много литературы по этой эпохе читал. Причем особо интересовался разными персонами. Среди этих персон был такой князь Владимир Петрович Мещерский. Весьма колоритная личность! Потомок древнего княжеского рода, чьи предки дружили с Пушкиным, сам писатель, издатель известной газеты «Гражданин», в которой одно время сотрудничал Достоевский… И при этом знакомство с князем старались скрывать, дома у него никто не бывал, и в гости его тоже не приглашали; близкое знакомство с ним считалось позорным.

– Это отчего же? – поинтересовался Ваня. – А вот тебе и чай. Я не слишком крепко заварил?

– Нормально. А причина такой нелюбви светского общества к князю Мещерскому простая – его особые сексуальные пристрастия.

– Неужели гей? – удивился Углов.

– Он самый. Я в этом убедился во время визита: все лакеи у князя одного типа, похожие на девушек в цвету, и еще некий Коля, род занятий которого князь затруднился определить. Ты учти, что это в наше время установилось терпимое отношение к мужеложеству, а в ту эпоху, где мы сейчас находимся, оно считалось уголовным преступлением. Причем не только в России, но повсюду – Оскар Уайльд провел конец жизни в тюрьме как раз по такому обвинению. Но для нас это как раз не очень важно. А важно то, что во всей литературе подчеркивалась особая близость князя Мещерского к императору Николаю.

– Что, неужели он тоже?! – воскликнул Углов.

– Нет, не в этом смысле! Николаю нравились взгляды князя на политику, на государственное устройство России. Особенно ему нравилось стремление Мещерского «поставить точку на реформах Александра Второго». Император Николай сделал это высказывание, так сказать, трендом всей своей политики…

– Так вот почему он с такой нелюбовью относился к Столыпину! – воскликнул Ваня.

– Ну конечно! Император никак не мог сочувствовать столыпинским реформам, потому что ненавидел, вслед за Мещерским, само слово «реформа». Уф, хорошо заварился! Я еще полчашечки налью, ладно? Сейчас, еще несколько слов, и пойдем.

– Постой, а ты точно уверен, что был в гостях именно у Мещерского? – спросил Углов. – Как ты в этом убедился? Несколько лакеев со смазливыми мордашками – еще не причина, чтобы делать такой важный вывод!

– Да не только в лакеях дело! Все сходится! Он владеет газетой (и я знаю какой – «Гражданин»), написал десяток книг, близок к царю… И потом – внешность! Этот лысый череп, бородка, возраст… Это Мещерский, сомнений нет. Но погодите, я не сказал еще одну важную вещь.

– Что, неужели нашелся иностранный след? – нетерпеливо спросил Ваня.

– Нет, но во время нашей беседы хозяин кабинета упомянул о существовании…

Какой-то звук, донесшийся от входной двери, заставил Углова насторожиться. Он сделал Дружинину знак, и тот, мгновенно все поняв, сменил тему разговора.

– Да, чай ты, Ваня, заварил на славу… – заявил он, одновременно достав из кармана револьвер. Углов в это время встал, посмотрел на входную дверь, но направился не к ней, а к двери черного хода. Подошел – и резко ее распахнул.

Человек, стоявший по другую сторону двери, этого не ожидал. Это был человек неприметной наружности, в кургузом пальто и котелке. Наиболее примечательной частью его облика был револьвер, который нежданный визитер держал в опущенной руке.

Углов не дал ему времени опомниться и поднять руку с оружием. Он нанес стоявшему сокрушительный удар в солнечное сплетение, от которого тот согнулся пополам, и затем еще один – сверху, в затылок. От этих двух ударов филер рухнул на площадку лестницы. Он упал почти неслышно, издав лишь слабый стон. Однако у тех, кто стояли за дверью квартиры, как видно, был отличный слух – они расслышали подозрительный звук, донесшийся из квартиры.

Входная дверь распахнулась, и сразу три револьверных дула наставились на оперативников.

– Руки поднять, поднять! – раздался начальственный окрик. – Будем стрелять!

Эта угроза никого не испугала. Дружинин, который успел заранее достать свое оружие, выстрелил, и агент, стоявший ближе всех к инженеру, свалился на пол. В ту же секунду Углов схватил Ваню, застывшего посреди комнаты, и выдернул его на кухню; два выстрела, произведенных полицейскими, прошли мимо, расколов лишь зеркало шкафа. Дружинин кинулся вслед за товарищами, но тут раздался еще один выстрел, и инженер охнул, схватившись за окровавленную ногу. Упав на пол позади обеденного стола, он еще раз выстрелил в сторону двери и крикнул Углову:

– Уходите! Я их задержу!

– Без тебя не пойдем! – крикнул майор.

– Идите, к черту помощь, а то всех возьмут! Скорей!

Словно в подтверждение его слов, внизу, на лестнице черного хода, послышались голоса, топот ног нескольких человек. Углов понял, что Дружинин прав. Не говоря больше ни слова, он потянул за собой Ваню. Они выбежали из квартиры. Отсюда, с площадки лестницы, Углов выстрелил вниз, в полицейских, поднимавшихся вверх. Кажется, один из них упал, но не было времени в этом убедиться. Майор и не собирался пробиваться вниз, на улицу – он понимал, что это невозможно. Вместо этого он потянул Ваню наверх. Они пробежали мимо двери четвертого этажа и оказались перед лазом на чердак. Углов ударил рукояткой револьвера по слабому замочку, и тот открылся. В это время снизу, из покинутой ими квартиры, донеслось еще несколько выстрелов – Дружинин пока не собирался сдаваться.

Оказавшись на крыше, майор огляделся и побежал влево; Ваня за ним. Они добежали до конца крыши; метрах в двух ниже их и на таком же расстоянии в длину виднелась крыша соседнего дома.

– Паркур! – крикнул Углов. – Не занимался? А зря! Все равно другого выхода нет! Давай за мной!

Он коротко, в два шага разбежался и прыгнул. Приземлился майор точно на край крыши. Ваня не был уверен, что у него тоже так получится, но дожидаться здесь полицейских он тоже не собирался. Он разбежался побольше, чем Углов, и прыгнул что было сил. Он был уверен, что пролетит мимо, но тут его ноги ударились о самый край крыши; Углов рванул его к себе.

– Дальше! – крикнул он. – Стоять нельзя!

Едва они добежали до ближайшего дымохода, как позади грохнул выстрел: полицейские достигли края крыши. Повторить прыжок двух оперативников никто из них не решился; остановившись у края, агенты посылали вслед беглецам пулю за пулей. Расстояние здесь было не слишком большое, так что у них был большой шанс попасть в цель. Но пока они пристрелялись, беглецы успели нырнуть в чердачное окно.

– А вы что, знали, что тут крыша ближе? – спросил Ваня. – Вы тут все обследовали?

– Нет, не все, – ответил Углов на бегу. – Например, я не знаю, можно ли с этого чердака выйти. Но снаружи – да, снаружи смотрел. Привычка такая есть…

Он подбежал к чердачной двери (в этом доме был не лаз, а именно дверь), толкнул – и дверь открылась. Снизу доносились женские и детские голоса, звенела посуда. Углов спрятал револьвер в карман, пригладил волосы, потом взглянул на Ваню и сказал:

– Иди вперед. Держись уверенно и улыбайся. На вопросы не отвечай и, главное, не останавливайся.

Ваня спустился по длинной винтовой лестнице и попал в просторный коридор с паркетным полом. По всему было видно, что они попали в частный дом, где жила большая и богатая семья.

По коридору оперативники двинулись к лестнице. Когда они уже достигли ступенек, сзади раздался удивленный женский голос:

– Господа, кто вы? Вы к Павлу Петровичу? Или вы мастера?

– Да, мадам, мы мастера! – ответил Углов, не останавливаясь и даже не обернувшись. – Но свою работу мы уже закончили!

А Ване он шепнул:

– Ходу, ходу!

Они скатились в вестибюль, Углов отодвинул засов – и они оказались на улице. На какую-то секунду им показалось, что худшее позади, что они спасены, но тут справа, из-за угла, выскочили несколько человек с револьверами в руках.

– Вон они! – послышался крик. – Держи их!

Бухнул выстрел, за ним другой. Не сговариваясь, оперативники развернулись и бросились бежать в другую сторону. Но и там, за углом, тоже заливалась трель полицейского свистка, там тоже спешили на подмогу преследователям.

«Кажется, не выберемся, – мелькнуло в голове Углова. – И что делать? Отстреливаться до последнего или лучше сдаться? Если отстреливаться – убьют, как пить дать убьют. Ваньку жалко…»

И тут неожиданно спереди, со стороны Лиговского, показался легкий возок; он быстро катил навстречу беглецам. На козлах у него сидел подросток – так в первую минуту показалось Углову. Однако когда возок поравнялся с беглецами, он понял свою ошибку: это была девушка.

– Садитесь скорей! – крикнула она, и майор сразу узнал этот голос, который до этого слышал в телефонной трубке. – А где Игорь Сергеевич?

– Остался нас прикрывать! – ответил Углов, прыгая на сиденье; он тут же подвинулся, освобождая место Ване. Полушкин сел, и девушка хлестнула коня. Тот резко взял с места; возок свернул в переулок и все быстрее покатил прочь от места, где все еще раздавались выстрелы.

 

Глава 29

Давно остались позади Обводной канал и Расстанная улица, столь памятная Углову (там когда-то погибла Катя), а они продолжали ехать все дальше. Вокруг больше не было многоэтажных домов, пошли домишки попроще; исчезло и уличное освещение.

– Скажите, Маша, куда вы нас везете? – спросил Углов.

– Есть один надежный адрес, – не оборачиваясь, ответила девушка. – Конспиративная квартира.

– Это чья же там конспирация? – спросил майор. – Ваша личная?

– Нет, не моя, – ответила Катя. – Партийная. А что, у вас есть другой вариант?

– Нет, вариантов нет, – признался Углов.

Действительно, положение у оперативников было отчаянное. В покинутой квартире на Лиговском остались все деньги, вещи, документы. И там остался раненый товарищ, который наверняка попал в руки жандармов. Вернуться в свое время, оставив здесь Дружинина, они не могли. Но как его вызволить? Этого майор не представлял. Задание, которое полчаса назад казалось близким к завершению, теперь было почти провалено.

Они ехали еще минут сорок. И лишь когда город остался позади и пошли домишки сельского вида, с садами и огородами, возок остановился возле одного из таких домов. Маша слезла с козел, оперативники помогли ей открыть ворота и завезти возок во двор. Девушка распрягла коня, отвела его в хлев. После этого открыла дверь домика, и они вошли. Маша зажгла керосиновую лампу. Она осветила скромное жилище. Оно состояло из двух небольших комнат и крохотной кухни с печкой-голландкой и рукомойником в углу.

– Ну, гости дорогие, садитесь, – сказала Маша.

Сказано это было вроде шутливо, в стиле сказок и былин, однако голос девушки звучал твердо, никакой шутки в нем не слышалось, и Углов понял, что разговор предстоит серьезный.

– Хлебом-солью я вас пока потчевать не стану, – продолжала Маша. – Полагаю, сейчас не это главное. Вот раны, если есть, перевязать могу. Да, вот у вас тут кровь, – обратилась она к Ване, показав ему на висок. Полушкин провел рукой – она окрасилась красным. Он и не заметил, когда и где его ранило.

– Сейчас йод, вату, бинт принесу, все сделаю, – сказала Маша. – А вы, – повернулась она к Углову, – вы тоже себя осмотрите, нет ли ранений. А то в горячке могли и не заметить.

Углов последовал ее совету и осмотрел себя. Как оказалось, ему повезло – его нигде не задело. Маша вернулась с аптечкой и занялась раной Вани. Стало ясно, что рана неглубокая. И снова оперативникам повезло – сантиметр в сторону, и та же рана оказалась бы смертельной.

Когда Ванина голова была тщательно закутана в бинты, Маша убрала медицинские принадлежности, села напротив оперативников и потребовала:

– Теперь давайте, рассказывайте.

– Что рассказывать? – спросил Углов.

– Сначала – что случилось. Почему у вас провал?

Углов задумался – что можно говорить неожиданной спасительнице, что нет. И тут его опередил Ваня.

– Мы сами не знаем, почему полиция вдруг нагрянула, – сказал он. – Слежки вроде не было. Хотя у меня с утра предчувствие было нехорошее. Я и Кириллу Андреевичу говорил, что надо с квартиры уходить. Мы уже и собрались уходить, только Игоря Сергеевича ждали…

– Да, я тоже его ждала, потому и смогла вас спасти, – сказала Маша. – Но только в нашем деле, революционном, «вдруг» ничего не бывает. Значит, за вами следили, просто вы не заметили.

– Да, выходит, что так, – вынужден был согласиться Углов. – Возможно, след привел как раз Игорь. Он ездил в Италию, к Горькому. И рассказал, что еще на пути туда заметил шпика. Потом он вроде исчез, а на обратном пути вновь появился. Мало того: он решил Игоря арестовать. И Игорь был вынужден его ликвидировать.

– Да, он мне говорил, – кивнула девушка. – Значит, откуда взялась полиция, понятно. Теперь непонятно только одно: почему полиция вами интересуется? А главное – кто вы, собственно, такие? И пока я не получу ответ на этот вопрос, я ничего для вас делать не стану. И партия не станет. Уж партия – тем более. А без нашей помощи вы Игоря из тюрьмы не выручите. И учтите: всякие сказки насчет «группы правдоискателей» я слушать не буду. Легенды не принимаются!

– Группа правдоискателей? Что это значит? – спросил Углов.

Он просто так спросил – просто чтобы что-то сказать, выиграть время. Он лихорадочно пытался сообразить, что ответить девушке – и не находил.

– Это мне Игорь так вашу группу назвал, – объяснила Маша. – Когда мы только познакомились и я спросила, что ему нужно от моего отца. Он объяснил, что вы ищете убийц Столыпина и что вы не от какой-то партии, а сами по себе. Но так не бывает! Должна быть какая-то организация! Рассказывайте, или я уйду.

Углов и Ваня переглянулись. Что было делать? Положение было безвыходное. Говорить правду было нельзя. Надо было выдумать что-то правдоподобное. Но что?

– Мне надо посоветоваться с моим товарищем, – сказал Углов. – Это вопрос непростой.

– Хорошо, советуйтесь, – согласилась Маша. – Только не слишком долго.

Оперативники вышли в соседнюю комнату, и Углов тихо спросил:

– Ну, что ей сказать? Кем назовемся? Может, скажем, что мы от большевиков? Или от анархистов?

– Не получится, – отвечал Ваня. – Мы плохо их знаем, только в общих чертах, из книг. А она всех знает изнутри. Сразу разоблачит. И вообще… Я чувствую в ней похожий дар, как и во мне. Не такой сильный, но есть. Она ложь чувствует. Слышали, как она сказала: «Легенды не принимаются»? Это правда. Соврать не получится.

– Но сказать правду мы тоже не можем! – Углов повысил голос. – Ты же знаешь!

– Знаю. Но все равно придется. Знаете, что я предлагаю? Скажем только главное. Самую суть. Подробности раскрывать не станем. Объясним, почему; она поймет. Тогда она станет нашим союзником.

– С нас за это начальство голову снимет, когда вернемся!

– А мы про этот разговор с Машей рассказывать не будем, – предложил Ваня. – Кто нас проверит? Это ведь я в группе – «детектор лжи». А если я буду говорить заодно с вами – все прокатит.

Углов ничего не ответил. Несколько минут он напряженно размышлял, потом решительно произнес:

– Хорошо, давай! Я буду говорить, а ты, если что, – меня останавливать и поправлять.

Они вернулись на кухню, сели, и Углов заговорил:

– Мы выполним ваше требование. Скажем вам правду. Подлинную, настоящую правду. Этим мы нарушим строжайший запрет, который получили от своего руководства. И вообще этот наш рассказ может иметь далеко идущие последствия, которых мы не можем даже представить. Поэтому у меня есть одно условие. Прежде чем я начну говорить, вы должны дать слово, что не расскажете о том, что услышите здесь, ни одному человеку. Никогда! Даете такое слово?

– Но я еще не знаю, о чем идет речь! – попробовала протестовать девушка. – Как же я буду в чем-то клясться?

– Потом, когда узнаете, поздно будет. Дайте слово, что никому не расскажете, иначе я рта не раскрою, – настаивал майор.

Маша пожала плечами.

– Ну, ладно, если это так для вас важно, я дам слово. Обещаю, что никому не расскажу то, что от вас услышу. Хотите, чтобы я чем-то поклялась? Но я атеистка, в богов не верю…

– Клясться не надо, слова достаточно, – сказал Углов. – Но я хочу уточнить: вы не расскажете этого никогда, никому, даже под угрозой смерти. Обещаете?

– Хорошо, обещаю, – повторила девушка.

То ли ей передалась обеспокоенность майора, то ли она почувствовала что-то, но она стала необычайно серьезной.

– Итак… – произнес Углов.

Помолчал, подыскивая нужные слова, затем заговорил:

– Игорь сказал вам чистую правду: мы действительно прибыли сюда, чтобы расследовать убийство премьер-министра Столыпина. Но он не мог вам сказать, откуда мы прибыли, потому что мы приехали не из какого-то города Российской империи и не из-за границы. Я знаю, в это трудно поверить, но правда состоит в том, что мы прибыли из будущего.

Сказав это, Углов замолчал и выжидающе взглянул на девушку. И правильно сделал: ее губы тронула презрительная усмешка.

– Из будущего? – сказала она. – И вы хотите, чтобы я поверила в такие сказки?

– Это не сказки, – вступил в разговор Ваня. – Это правда. Прислушайтесь к себе, и вы это поймете. У вас же есть дар чувствовать правду и ложь. Я вижу, я сам такой.

Вопреки ожиданиям Углова, эти слова подействовали на Машу. Она внимательно взглянула на Ваню, перевела взгляд на майора… Возможно, она делала как раз то, что рекомендовал Полушкин, – прислушивалась к себе. Выражение ее лица изменилось: на нем больше не было гримасы презрительного недоверия. Но и веры тоже не было.

– Нет, но так нельзя! – воскликнула девушка. – Все только на одних ощущениях… Это шарлатанство! Докажите!

– Я думал об этом, – кивнул Углов. – Но каких доказательств вы ждете? Что я скажу, какой экипаж сейчас проедет по улице? Как будет выглядеть завтрашний номер какой-нибудь петербургской газеты? Я об этом понятия не имею. Поймите: мы прибыли сюда из точки, отстоящей от вашего времени на сто с лишним лет. Я знаю, что случится с Россией через три года, через пять, через десять – но для вас это не доказательства. А что будет через час, я не знаю.

– А почему вы сказали «через три»? Что такого будет через три года?

– Мировая война. – Углов произнес эти два слова тяжело, словно гири на стол выложил. – С Германией и Австрией. Погибнут миллионы людей. Будет разруха, голод… И не только…

– А что еще?

Никакого недоверия уже не было на лице Маши; она спрашивала с тревогой и надеждой, словно у волшебного зеркала.

– Еще… Еще революция. Революция, за которую вы с товарищами боретесь, стараетесь приблизить. Только, боюсь, она окажется совсем не такой, какую вы себе представляете. Будет гражданская война, террор, снова миллионы погибших…

– А потом? Потом будет новая жизнь?

– Да, потом наступит новая жизнь. Но об этом я вам рассказывать не стану. Я и так уже сказал слишком много, – заявил Углов.

Маша сидела, сжав кулачки, так что костяшки пальцев побелели, и глядела на майора, как смотрят на волшебника, который только что превратил тыкву в карету. Потом глубоко вздохнула, зачем-то встала, прошлась по комнате…

– Теперь я понимаю, почему он так странно выражался… – задумчиво произнесла она.

– Кто? – не понял Углов.

– Игорь. Он, когда не следил за собой, начинал говорить… как-то странно. Не так, как принято. Упоминал о каких-то полетах в Европу… И словечки… «Расслабься», «классно», «отстой»… И вообще, в нем все время ощущалась какая-то тайна. Да, теперь понятно…

– Ну что, вы нам верите? – спросил Углов.

– Да… – чуть запинаясь, выговорила Маша. – Да, я вам верю.

– И поможете?

– Да, помогу. И вам, и Игорю. Я сейчас поеду, встречусь с товарищами. Думаю, уже завтра я узнаю, где он, что с ним. Потом попробуем с ним связаться… Только…

– Что?

– Значит, Игорь должен… он потом вернется в свое время?

– Да, мы все должны вернуться, – кивнул майор.

– И еще… Я хотела… Про родителей… Вы сказали, будет война, революция… Что будет с папой, мамой? Вы, случайно, не знаете?

– Я – нет. – Углов покачал головой.

– Я, кажется, что-то знаю, – сказал Ваня. – Я читал… Если я ничего не путаю, генерал Мосолов в годы революции воевал в белой армии. Ну, это вооруженные силы, которые выступали против красных. А потом эмигрировал. Прожил долгую жизнь. Про вашу маму, к сожалению, не знаю.

– Значит, папа станет сражаться против нас… – медленно произнесла девушка. – Хотя я это и так знала…

– Да, против, – кивнул Ваня. – Но я хочу вам еще сказать… Вы сказали «против нас». Учтите, что главными в будущей революции будут не ваши товарищи – эсеры, а большевики. Правда, у них будут союзники – левые эсеры, но с ними отдельная история. И еще. Если будете участвовать в событиях революции, постарайтесь ни в коем случае не сотрудничать с большевистским деятелем по фамилии Троцкий. Это сотрудничество может вам дорого обойтись.

– Хорошо, я учту, – сказала Маша и направилась к двери.

 

Глава 30

Сознание возвращалось постепенно, толчками. Сначала «проснулся» слух. Дружинин различил царившую вокруг тишину. Только где-то вдалеке раздавались чьи-то шаги, но они были едва слышны. Потом, чуть приподняв веки, он различил свет. Окружающее виделось смутно, какими-то пятнами. Он открыл глаза шире и огляделся.

Он лежал на койке в небольшой, два на три метра, комнате. В одном конце виднелось окно, через которое сочился слабый свет, в другом – дверь. Дверь своеобразная – железная, без ручки, зато с вделанным на высоте человеческого роста оконцем, закрытым заслонкой. И окно было не совсем обычное: стекло на нем было матовое, через которое нельзя было ничего разглядеть, и оно было забрано двойной стальной решеткой. Все понятно – камера! Он в тюрьме. Ну да, ведь иначе и быть не могло – ведь он был ранен, не мог бежать… Ясно, что его схватили. Важны были два вопроса: ушли ли товарищи и в каком состоянии его раны? Скоро ли он сможет встать?

На первый вопрос ответ он мог получить только от тюремщиков, да и то косвенным путем, из их оговорок и умолчаний. А вот ответ на второй вопрос он мог узнать прямо сейчас.

Капитан покрутил шеей – все нормально. Поднял левую руку, потом правую… Нет, с правой не получилось – плечо пронзила острая боль. Он взглянул и увидел наложенную на плечо повязку. Ага, значит, он был ранен в плечо. А еще куда?

Он сел на кровати, откинул одеяло и увидел, что вся правая нога была укутана в бинты. Попробовал ей подвигать – и вскрикнул от боли. Ну да, верно! Его ранили в ногу, он упал, не мог бежать… Ранение в руку было уже потом, когда он остался один. Итак, ответ на один вопрос был получен. Он ранен и двигаться сам пока не может. Осталось дождаться своих «ангелов-хранителей» и попробовать узнать о судьбе товарищей. А заодно выяснить еще кое-какие мелочи: в какой именно тюрьме он находится, какие ему предъявляют обвинения, где он «прокололся». Значит, надо запастись терпением и подождать.

Ждать пришлось не слишком долго. В двери загремели ключи, и в камеру вошли двое: молодой человек в пенсне, в белом халате, и господин средних лет, в сюртуке, с округлым розовым лицом и пшеничными усами.

– Ага, мы очнулись! – воскликнул господин. – Хорошая новость, очень хорошая! Я же вам говорил, доктор, что господин Дружинин отличается отменным здоровьем и быстро пойдет на поправку, а вы не верили. И вот мы уже в сознании и готовы к беседе!

– Но не раньше, чем я осмотрю раненого и дам свое разрешение, – строго заметил человек в халате.

– Разумеется! – широко улыбнулся розовощекий. – Осматривайте! Лечите! Мы все заинтересованы в том, чтобы господин Дружинин – а может, и не Дружинин вовсе, это еще предстоит выяснить, – быстрее встал на ноги. Быстрее встанет – быстрее сможет взойти на эшафот, хе-хе. Шутка! Ну, не буду мешать, не буду мешать!

И обладатель замечательных пшеничных усов вышел, слегка прикрыв дверь, но оставив ее при этом полуоткрытой.

Строгий молодой человек в халате присел на кровать и откинул одеяло. Он быстро и умело размотал повязку на ноге арестованного, осмотрел рану, удовлетворенно кивнул и наложил новую повязку. Затем проделал ту же процедуру с раненым плечом. Здесь он остался чем-то недоволен и, раскрыв свою сумку, извлек оттуда пузырек и смазал рану какой-то мазью.

«Это у него, скорее всего, стрептоцид, – догадался пациент. – Ведь антибиотиков у них пока нет, воспаление можно лечить всего несколькими препаратами…»

Врач еще осмотрел всю правую руку больного. Что-то заинтересовало его на внутреннем локтевом сгибе. Он присмотрелся, потом спросил:

– Изволите морфий употреблять? Я вижу следы уколов.

Тут Дружинин вспомнил, что перед отправкой в прошлое им делали усиленный курс лечения, вводили антибиотики. Вот доктор и разглядел следы уколов. Надо было это как-то объяснять. Проще всего было согласиться.

– Да, вы правы, меня мучили боли, вот и попросил сделать несколько уколов, – признался он.

– Смотрите, не увлекайтесь этим, – сказал врач. – Пагубная привычка.

– Как мои дела, доктор? – спросил Дружинин. – Скоро ли смогу встать? А то вон господин следователь ждет. Нехорошо заставлять человека ждать.

Доктор иронию не оценил; лицо его осталось серьезным.

– Заживление идет хорошо, – ответил он. – Оба ранения сквозные, пули извлекать не надо. На ноге воспаление почти прошло, плечевое ранение меня более беспокоит. Пожалуй, через неделю сможете встать. Но общее лечение надо будет продолжать после этого еще недели две. Всего хорошего.

И, ничего более не говоря, серьезный молодой человек вышел. Тут же, буквально спустя секунду, вошел господин с пшеничными усами – как видно, он все время стоял тут же, за дверью.

– Если я правильно понял нашего эскулапа, – заговорил вошедший еще с порога, – здоровье ваше решительно идет на поправку. Очень рад, очень рад! Стало быть, мы сможем с вами побеседовать. Ну, с этим сиденьем мне будет не слишком удобно… Эй, любезный, стул мне принеси!

Последняя команда была дана за дверь – очевидно, караульному, который нес там дежурство. Дружинин скосил глаза, чтобы понять, почему следователь не захотел воспользоваться имевшимся в камере табуретом, и только тут разглядел, что табурет этот был привинчен к полу и подвинуть его к кровати не было никакой возможности.

Спустя минуту в двери появился солдат с табуретом в руках. Господин в сюртуке принял его, установил возле кровати и уселся, обратив к лежащему на постели арестованному свое улыбающееся лицо.

– Вот, теперь мы с вами можем побеседовать, Игорь Сергеевич, – сказал он.

– А я вижу, вы под дверью подслушивали, – заметил на это арестант. – Нехорошо. Разве вам этого мама в детстве не говорила?

– А вы шутник, Игорь Сергеевич! – воскликнул господин в сюртуке. – Шутить изволите! И дерзить притом! Надо же: «мама в детстве»! Ну-ну. Мог бы не отвечать на такое дерзкое замечание, но, так и быть, отвечу: вовсе я не подслушивал, а находился возле двери, чтобы прийти на помощь доктору в случае нужды. А то вы у нас субъект опасный, чуть что – сразу стрелять. Впрочем, пора мне представиться, а то беседа у нас какая-то односторонняя: я к вам могу по имени-отчеству обратиться, а вы ко мне нет. Итак, будем знакомы: Молодцов, Александр Георгиевич. По должности – следователь, коему поручено вести ваше дело. Ну, а ваше имя мне известно. Хотя нет, виноват: нам известно имя, которым вы назвались. А вот подлинное ваше прозвание для нас остается загадкой. Поскольку документы, которые у вас при себе имелись, как выяснилось при рассмотрении, – фальшивые. Так как нас звать на самом деле? Очень бы хотелось знать!

– Не знаю, почему вы считаете мои документы фальшивыми, – ответил Дружинин. – Я получил их законным порядком, при выезде за границу. И имя у меня одно, я его не менял.

– Напрасно вы запираетесь, Игорь Сергеевич, – заметил следователь. – Вот ваши товарищи ведут себя иначе. Будучи арестованными, они уже дали нам подробные признательные показания. Могу часть зачитать. Хотите?

– Хочу, – отвечал арестант, твердо глядя в глаза следователю.

А что еще оставалось делать? Только так он мог узнать, схвачены товарищи или нет. Верить следователю, что они арестованы, было нельзя: он вполне мог соврать. Но по тому, что он скажет об их якобы сделанных признаниях, можно будет судить, действительно друзья в руках жандармов или нет.

– Хочу, – повторил Дружинин. – Так что они говорят? Признаются в убийствах?

– Шутит! Ей-богу, шутит! – воскликнул Молодцов в полном восторге. – Угадал я, совсем угадал, что с вами, Игорь Сергеевич, мне будет весело. Так вот-с: в убийствах ваши товарищи не признались, поскольку таковых пока не совершили. Зато сознались в целом ряде других преступлений. Например, в проживании по поддельным документам, в хранении оружия. А главное – в том, что проникли в Зимний дворец с целью получить секретные сведения, а затем организовать ряд убийств. А еще ваши товарищи Углов и Полушкин сообщили, что именно вы были руководителем вашей группы. Вот!

Услышав сказанное следователем Молодцовым, Дружинин испытал огромное облегчение. В этот момент у него была одна забота: как бы не выдать жандарму охватившую его радость. Ведь тот бред, который только что изложил следователь, мог означать только одно: друзья остались на свободе, никаких показаний они не дают, господин Молодцов все выдумывает. Он не только не знает, зачем оперативники проникли в Зимний дворец; не знает он и отношений внутри их группы.

Однако человек с пшеничными усами, как видно, был хорошим физиономистом. Как ни старался Дружинин скрыть свои чувства, это ему, видимо, до конца не удалось.

– Э, да мы, кажется, не слишком огорчены, – заметил следователь. – Не поверили нашим словам. Верно я вас понял?

Отрицать было глупо, и Дружинин кивнул:

– Нет, не поверил. Никого вы не задержали. Да и задерживать было не за что, мои товарищи никаких преступлений не совершали.

– Как же это, батенька, не совершали? – удивился Молодцов. – И вы, и ваши товарищи, несомненно, нарушили целый ряд законов Российской империи. Не будем говорить про господ Полушкина и Углова, поговорим о вас. Начнем все-таки с документов. Это обвинение не самое серьезное, но необходимо внести ясность. Вы заявляете, что живете по паспорту, выданному вам полицией при выезде за границу. Да, это верно. Однако доказывает лишь одно: что наша полиция и пограничная стража плохо работают. Сейчас мы выясняем, кто именно выдал вам паспорт для выезда в Италию и почему это сделал: по нерадивости или по иной причине. Потому что ваше удостоверение личности, найденное на вашей квартире, – полная фальшивка. Тут мы уже провели проверку и выяснили: никакой дворянин Дружинин Игорь Сергеевич в год, указанный в ваших документах, в империи не рождался. Записей о нем нет в метрических книгах ни одной из центральных губерний! Вы не рождались, милостивый государь! И о дальнейшем жизненном пути свидетельств тоже нет. Вот какая закавыка. И пока мы, с вашей помощью, ее не разрешим, вы отсюда не выйдете.

– А откуда это – отсюда? – спросил Дружинин. – Вы мне так и не сказали, где я нахожусь.

– А я и не обязан вам это докладывать, – заявил следователь. – Закон мне этого не предписывает. Но ради нашей будущей дружбы – а ведь мы с вами подружимся, не так ли? – так и быть, скажу. Вы, господин Дружинин, находитесь в главной тюрьме города Санкт-Петербурга и всей Российской империи – в тюремном замке на Арсенальной набережной. В просторечии этот замок именуют «Кресты». И знаете, что про него известно? Что за всю его историю, за все тридцать с лишним лет отсюда почти никто не бежал. И вам не удастся!

 

Глава 31

– Да, в тех самых легендарных «Крестах», – подтвердила Маша.

– И что, оттуда действительно так трудно бежать? – спросил Углов.

– Практически невозможно. За тридцать лет всего два побега. Причем после каждого начальство учитывало уроки и ужесточало режим. Так что теперь там даже мышь не проскочит.

Оперативники переглянулись, а потом снова повернулись к девушке. Их разговор происходил все в том же ветхом домишке на южной окраине столицы, куда Маша их привезла накануне. Была уже середина следующего дня. Оперативники отдохнули, рана Вани полностью зажила, и теперь их беспокоило только одно – судьба товарища, попавшего в руки полиции. Этот вопрос они и обсуждали, сидя на кухне, Маша пристроилась возле окна, выходившего на улицу, и то и дело в него смотрела.

– Главное, конечно, то, что он жив, – заметил Углов. – Но теперь перед нами встает следующая задача…

– Да, надо понять, что нам делать, – сказал Ваня. – Выходит, Игорь так навсегда и останется в этих «Крестах»?

– Почему же навсегда? – возразила Маша. – Из «Крестов» мы его выручить не сможем. Но ведь его должны судить, а потом отправить к месту отбывания наказания. Для этого арестанта должны вывезти в другое место. Этим мы и воспользуемся.

– Как я понял, у вас есть в «Крестах» свой человек? – спросил Углов.

– Да, среди обслуживающего персонала есть наш единомышленник. И это очень важно. Через него мы сможем установить связь с Игорем. И когда выработаем план побега – сразу ему передадим.

– Чего же мы ждем? – воскликнул Ваня. – Давайте сядем и выработаем этот план!

– Ишь, быстрый какой! – усмехнулась Маша. – Побег из тюрьмы – дело сложное. Сложнее, чем ликвидация какого-нибудь приговоренного чиновника. Тут втроем не сладишь. Кроме основной группы, которая будет освобождать арестованного, нужны еще группы, которые будут отвлекать противника; нужен транспорт, убежище… Все это может дать только организация.

– Ваша, как я понимаю? – спросил Углов.

– Да, наша. Я уже объяснила руководству, какая у нас проблема, – сказала Маша, в очередной раз выглянув в окно. – Сегодня утром они должны были принять решение и прислать сюда человека, который его объявит. А если партия решит вам помочь, то придут люди, которые примут участие в операции.

– И как же ты объяснила, кто мы такие? – недоверчиво спросил Углов.

– Да, тут пришлось поломать голову, – призналась девушка. – Ведь правду говорить вы мне не разрешили; да никто бы и не поверил. Пришлось сочинить целую историю. Вот, слушайте и запоминайте. Мы с вами должны говорить одно, чтобы мои товарищи ничего не заподозрили. Иначе они не только помогать не станут, а как бы хуже не было.

– В общем, перестреляют, как неблагонадежный элемент и наймитов царизма, – усмехнулся Ваня.

– Вроде того. Значит, так. Вы прибыли неделю назад из Цюриха, от наших зарубежных товарищей. Вы намеревались устроить грандиозный взрыв в Зимнем дворце, для чего проникли во дворец и вошли в доверие к моему отцу. Вам почти все удалось, но тут полиция вас выследила. Вашего товарища схватили. За ним числится много боевых дел во имя революции, да и подготовка взрыва, поэтому ему угрожает смертная казнь. Вот почему вы просите вам помочь.

Несколько минут Углов обдумывал сказанное, потом произнес:

– Да, легенда хорошая, все объясняет. А если твои друзья нас спросят, кто именно нас послал?

– Скажете, что Савинков, – отвечала Маша. – Он сейчас в партии самый боевой, не оставляет мысль о продолжении террора. Плохо то, что я сама Бориса Савинкова не видела и не смогу его вам описать. Ну, а вы его, конечно, видеть не могли…

– Вот тут вы ошибаетесь, – сказал Ваня. – Я видел портреты Савинкова, читал литературу о нем, его воспоминания. Так что кое-что сказать могу.

– Вот и отлично! – обрадовалась Маша. – Значит, все запомнили? Когда придут наши товарищи… Ага, вот они идут!

Услышав слова девушки, оперативники тоже выглянули в окно и увидели двух рабочих, судя по тужуркам – железнодорожников, которые неспешно прошли мимо их дома, о чем-то тихо беседуя.

– Куда же они пошли? – удивился Ваня. – Их надо остановить!

И он рванулся к двери.

– Стой! – кинулась к нему девушка. – Не надо их останавливать, это тебя надо держать. Они знают, что я за улицей слежу и их видела. Сейчас кругом обойдут и задами проберутся. Я на зады пойду, их встречать.

Она вышла и, обогнув дом и сараи, направилась к задней ограде. Спустя несколько минут девушка вернулась уже в сопровождении давешних рабочих. Теперь оперативники смогли лучше их разглядеть. Оба были молодые люди, лет по двадцать пять.

– Вот, знакомьтесь, товарищи, – сказала Маша. – Это товарищ Арсений.

Она указала на рабочего, вошедшего первым. Это был человек среднего роста, черноволосый, лицо его было лишено особых примет. Выделялись на нем, пожалуй, только колючие глаза да тонкие, бескровные губы.

– А это Николай, – указала Маша на второго «рабочего».

Николай был выше своего товарища, но было заметно, что не он здесь главный. Это был высокий крепкий парень с голубыми глазами.

– А это товарищи из Цюриха, о которых я говорила, – сказала девушка, повернувшись к прибывшим и указывая на оперативников. – Это товарищ Кирилл, он старший, а это Ваня.

Мужчины обменялись рукопожатиями; все уселись за стол.

– Значит, из-за границы прибыли? – начал беседу Арсений. – Прям-таки решили Зимний взорвать?

– Да, такое задание дала организация, – ответил Углов. Ответил совершенно спокойно, твердо глядя в глаза Арсения.

– И где же у вас взрывчатка? Для такого дела динамита много надо, двумя фунтами не обойдешься. Тут нужен пуд, а то и два…

Этот момент они с Машей не обговаривали; надо было импровизировать. Но Углова трудно было сбить с толку, он умел быстро соображать.

– Взрывчатка уже на месте, во дворце, – сказал он. – Собственно, у нас уже почти все готово для подрыва. То и обидно, что нас взяли, когда мы большую часть работы сделали. А что касается пуда-двух, то тут вы ошибаетесь. У нас не динамит, а меленит. У него взрывная сила больше, так что нужно его меньше.

– И кто же вам дал такое задание?

– Савинков, – веско ответил Углов.

– А, это такой пожилой, с бородкой? – кивнул Арсений.

Углов почувствовал в вопросе подвох. Но не успел все хорошенько обдумать, как Ваня ответил:

– Нет, товарищ, вы его с кем-то путаете. Борис Викторович человек еще молодой, немногим старше вас. И бороды у него никакой нет. Раньше он усы носил, когда у нас в Киеве акции устраивал. А сейчас вообще все сбрил, и так ему больше идет. А вы его спутали, скорее всего, с Черновым или с Пешехоновым.

– Но они нам такое задание никогда бы не дали, – сказал Углов, поддерживая товарища.

Арсений кивнул. Как видно, ответы оперативников его удовлетворили. Проверка была закончена, можно было переходить к делу.

– Мария сказала, что вашему товарищу угрожает «столыпинский галстук», – сказал вожак эсеров. – И если они знают о вашем задании и найдут взрывчатку во дворце, так и будет. Так что мы вмешаемся, поможем вам его выручить. План будет такой. Надо, чтобы ваш товарищ – как его зовут?

– Игорь, – ответил Углов.

– Надо, чтобы Игорь сделал признание. Что он, дескать, раскаивается и, чтобы избежать смертной казни, готов всех выдать и показать место, где спрятана взрывчатка.

– Но место назовет другое, не дворец? – догадался Ваня.

– Нет, не дворец, – подтвердил Арсений. – Он скажет, что зарыл взрывчатку на Аптекарском острове. Сейчас объясню, почему там. Место там дачное, остров еще не везде застроен. Так что спрятать там что-то секретное вполне можно, и эти слова не вызовут у охранки недоверия. А с другой стороны, место все же известное, охраняемое – это им тоже понравится. Но для нашего плана важно и другое. На Аптекарском есть дачи очень важных царских сановников – того же покойного Столыпина, а также губернатора, министра внутренних дел Макарова… Когда Игорь сделает такое признание, он уточнит, что место это трудно описать, он должен показать его сам. Значит, полиция организует его выезд на место.

– Ага, вот тут мы его и сможем освободить! – воскликнул Ваня. – Но ведь они нагонят туда охраны видимо-невидимо! Что же нам, целый бой с ними устраивать?

– Да, охраны будет много, – кивнул Арсений. – Тем более поедут мимо Охранного отделения на Александровском проспекте. Но сражаться со всей этой охраной мы не станем. Мы ее отвлечем. Для этого нам и пригодятся дачи сановников. Как раз в то время, когда карета с вашим товарищем будет проезжать мимо одной из дач, наши люди организуют на нее нападение. Этим как раз будет заниматься Николай.

И Арсений кивнул на своего спутника.

– Но погодите, ведь напасть на дачу тоже трудно! – удивленно сказал Ваня. – Опять целый бой получится!

– Не получится, – заверил его Николай; голос у него был густой, низкий. – Мы ж не серьезно на нее нападем, а вроде понарошку. Стрельбы будет много, а дела – чуть.

– А, так вы будете обозначать нападение! – догадался Ваня.

– Ну да, – снова вступил в разговор Арсений. – У полиции имеется инструкция: если они видят угрозу жизни государя императора или высших сановников, должны немедленно прийти на помощь. Поэтому большая часть охраны кинется туда, где будет Николай и его люди. А мы в это время отобьем вашего Игоря.

– А потом? – спросил Углов.

– А потом катим в условленное место на берег Большой Невки. Там заранее будет приготовлена лодка. На ней переправимся на Выборгскую сторону, к Черной речке. Оттуда выходим на железку, товарищи сажают нас на паровоз, и катим в Финляндию. Там отсидимся. Ну как, годится такой план?

– План просто отличный, – сказал Углов. – Нам бы хотелось участвовать в нападении на тюремную карету, самим отбить нашего товарища.

– Законное желание, – сказал эсер. – Стрелять умеете?

– Я пулю в пулю сажаю, – отвечал Углов. – Ваня стрелок не такой меткий, но оружие держать умеет.

– Оружие есть?

– Да, у обоих, только патроны кончились.

– Патроны мы дадим, – заверил эсер. – С этим затруднений не будет.

– Тогда у меня вот какой вопрос, – сказал Углов. – А почему Игорь должен решить, что ему пора делать признание? И насчет взрывчатки, где она зарыта?

– Так у Марии связной в «Крестах» имеется, – ответил Арсений. – Вы напишете записку, он передаст. Сами своему товарищу все объясните. Вот прямо сейчас садитесь и пишите, а Мария отнесет. А мы пойдем акцию готовить. Тут большая работа нужна. Если никаких осложнений не будет, за два дня все подготовим. Тогда пришлем связного, он скажет, когда, где встречаемся. И тогда вы пошлете Игорю вторую записку, чтобы он был полностью готов.

– Хорошо, – кивнул Углов.

Эсеры поднялись и ушли тем же путем, как появились, – через огород. А оперативники сели сочинять записку Дружинину. Это было делом нелегким – надо было изложить весь план, объяснить насчет взрывчатки, и все это уместить на одном листке бумаги – Маша сказала, что послание в «Кресты» не должно занимать много места.

Наконец, после долгих упорных трудов, текст был составлен и записан убористым почерком Вани на клочке бумаги. Маша взяла послание и ушла, друзья остались одни. Углов сел делать то, что делал обычно, когда не было других занятий и требовалось чем-то заполнить время, – чистить пистолет. Ваня же принялся ходить по домику из комнаты в комнату, нигде не находя себе места.

Когда он, наверное, в двадцатый раз прошел мимо Углова, тот не выдержал и спросил:

– Ты чего маячишь, места себе не найдешь? Может, опять, как в прошлый раз, предчувствие плохое? Ты не скрывай, скажи. А то, может, и не надо нам соглашаться на эту операцию. Может, там что-то не так пойдет?

– Нет, это не из-за операции, – отвечал Ваня. – Про нее я пока ничего не знаю, рано еще. Меня мысль одна мучает. Она мне еще тогда пришла, когда Арсений свой план рассказывал.

– Ну, и что за мысль?

– Я вдруг почувствовал, что у нас есть другой способ освободить Игоря. Без всякого риска, без операций и стрельбы. Этот способ связан с тем, как мы здесь появились. Я чувствую, что есть какая-то возможность. Только никак не пойму, какая…

– Что, предлагаешь прилететь к нему в камеру с помощью временного генератора? А потом взять его обратно? – спросил Углов, откладывая в сторону пистолет. – А что, это возможно! Надо только вернуться в наше время, объяснить руководству ситуацию и перетащить всю аппаратуру в Питер, в «Кресты»…

– Нет, так не пойдет, – покачал головой Ваня. – Я уже думал. Слишком много времени потребует. Помнишь, перед нашей отправкой сколько времени они в оперном все монтировали, а потом отлаживали? За это время Игоря могут казнить. Или на каторгу отправить. Нужно что-то другое…

– Как же ты говоришь, что у нас не хватит времени? – возразил Углов. – Ведь все время у нас в руках! Захотим – и вернемся прямо в сегодняшний день!

– Да, верно! – воскликнул Ваня. – Надо воспользоваться временем. И даже в «Кресты» переносить аппаратуру не нужно! Надо нам ехать в Киев, вернуться в наше время, а потом перенестись опять в Киев – но только позавчера или еще раньше. Вернуться в Питер накануне того дня, когда полиция на нас напала, и предупредить Игоря. Тогда позавчера вечером нас бы в квартире на Лиговском уже не было. И Игорь был бы с нами! Ну, как план?

Углов задумался. Видно было, что отнесся он к Ваниному предложению с предельной серьезностью. Наконец, после долгих размышлений, руководитель группы отрицательно покачал головой.

– Нет, так не пойдет, – медленно произнес он. – В таком случае мы нарушим заповедь, про которую нам говорил Григорий Соломонович. Образуем петлю времени. Помнишь, что он говорил? Мы не можем встречаться в прошлом с самими собой, не должны «стирать», подчищать собственные поступки. Потому что в таком случае мы меняем действия других людей, и могут образоваться разрывы, или наслоения, когда одни и те же сцены могут повториться дважды, или какой-то день может вдруг исчезнуть. Ученые не знают, к каким последствиям это может привести, но они могут быть пострашней атомного взрыва. Нет, вернуться в день накануне ареста и предупредить самих себя мы не можем. Лучше выглядит моя идея – перетащить аппаратуру в камеру «Крестов» и изъять оттуда Игоря. В этом случае петля времени не образуется. Но и тут есть опасность: пока мы будем этим заниматься в XXI веке, здесь, в XX, события уйдут вперед. Скажем, Игоря отправят на каторгу. Если мы его спасем, мы зачеркнем этот вариант развития событий, то есть нарушим другую заповедь – вмешаемся в ход истории. Нет уж, давай действовать без парадоксов и петель, с помощью револьверов и верных товарищей!

– Давай, – согласился Ваня.

 

Глава 32

Доктор не обманул: раны Дружинина заживали и правда быстро. Уже на следующий день после посещения врача оперативник начал вставать и ковылять по камере. Походив немного от двери к окну, снова ложился и засыпал. Спал он много, часов по двенадцать в день. Впрочем, точно установить время было трудно: часы у него при помещении в камеру отобрали. А вот ремень на брюках оставили. Это противоречило всему, что он знал о современных ему тюрьмах с одиночным заключением. «Отсталые все-таки в царской России были тюремщики, – размышлял Дружинин. – Я вполне мог бы удавиться – скажем, на спинке кровати. Впрочем, в главном они правы: вешаться я пока не собираюсь». Поразмышляв таким образом, он снова засыпал. Видимо, организму требовалось много сна для восстановления.

На третий день молодой доктор пришел снова. На этот раз один, без следователя. Осмотрев раны пациента, он удовлетворенно кивнул:

– Заживление идет хорошо. У вас крепкий организм. Уже завтра, в крайнем случае послезавтра, вы сможете выходить на прогулку. Я скажу надзирателям, чтобы вас выпускали.

– Ну да, на прогулку, потом в суд, а потом и на виселицу… – усмехнулся Дружинин. – Главное – чтобы сам смог подняться на эшафот.

– Вам надо гулять, дышать свежим воздухом, – заметил врач. – Так что от прогулок отказываться не советую. А что касается суда и приговора – это не ко мне.

Говоря это, он быстро и ловко бинтовал плечо инженера, потом занялся ногой. И тут, в какой-то момент, Дружинин почувствовал, что к его коже прикоснулся другой материал – не бинт. Ему показалось, что это была бумага. Он взглянул на лицо врача – оно оставалось бесстрастным; все внимание доктор по-прежнему уделял бинтам.

– Завтра утром я еще зайду, – сказал доктор, закончив перевязку. – Ваши раны требуют постоянного внимания.

При этом он как-то по-особенному взглянул на пациента.

Когда врач ушел, Дружинин повернулся лицом к стене и сделал вид, что собирается спать. На самом деле он под одеялом ощупал повязку на ноге. Между слоями бинта пальцы ощутили бумажный квадратик. Записка! Он осторожно, стараясь не выдать своих движений для надзирателя, если тот вдруг откроет глазок, вытащил ее. Читать лежа было нельзя – сразу заметят. Он полежал еще немного, потом встал, подошел к окну. Стоя спиной к двери, развернул записку.

Он сразу узнал аккуратный почерк Вани. «Мы вместе с Машей готовим твое освобождение, – читал инженер. – Тебе нужно сделать признание следствию. Вроде мы втроем готовили взрыв Зимнего. Взрывчатку привезли из Европы, спрятали на Аптекарском острове. Прятали ночью, поэтому тебе трудно описать это место. Но когда увидишь, узнаешь. Тебя туда повезут, там и встретимся».

Дружинин перечитал записку трижды, пока не запомнил наизусть. После чего разорвал на несколько частей и, морщась и давясь, проглотил их. Рисковать было нельзя: если бы послание было найдено жандармами, он бы не только провалил весь план, но и выдал Машу, а заодно и доктора. Ведь жандармы быстро бы догадались, каким путем записка попала в камеру.

Остаток времени до обеда он размышлял. Тщательно продумал все, что должен сказать веселому господину Молодцову. А когда принесли обед, сказал надзирателю:

– Сообщите господину следователю, что я хочу его видеть. Есть разговор.

О признании говорить не стал – такая откровенность могла вызвать подозрения.

Следователь не заставил себя долго ждать. Едва в окне потемнело, в замке загремел засов, и человек в клетчатом пиджаке (Дружинин сам любил такие носить) бодрой походкой вошел в камеру. Следом надзиратель нес табурет.

– Мне сообщили, что вы желаете меня видеть, – сказал следователь, усаживаясь. – Что случилось? Стосковались без общения? Или желаете мне рассказать что-то увлекательное?

– Ну, не знаю, насколько мой рассказ вас увлечет… – сказал Дружинин, садясь на койке. – Просто… За эти дни я думал, думал и понял, что игра у меня плохая. Можно сказать, вовсе безнадежная. Так сказать, ни масти, ни козырей. И чем дольше я буду тут сидеть, тем хуже будет мое положение. Поэтому я решил вам рассказать кое-что. Но не все! Выдавать товарищей я не буду ни в коем случае!

Следователь расцвел в улыбке.

– А и не надо никого выдавать, душа моя! – воскликнул он. – Разве мы не понимаем? Не все сразу. Давайте по порядку: кто вы, где родились, как попали в ряды инсургентов, какое задание получили… А товарищи пока подождут…

– Хорошо, я расскажу, – сказал Дружинин, делая вид, что испытывает сильные колебания. – Только немного, только про себя. А вы разве не будете записывать?

– Зачем мне записывать? – отвечал следователь. – Главное я и так запомню, память хорошая. А для следствия, для суда мы потом запишем. Ведь у нас с вами еще не одна встреча предстоит. Побеседуем у меня в кабинете, в Жандармском управлении. Вы давайте, рассказывайте, а я послушаю.

– Ну, начнем с рождения, – сказал Дружинин. – Фамилия у меня такая, как значится в документах. А что вы не можете меня найти в метрических книгах, так это потому, что я родился за границей, где в то время проживали мои родители. Мой отец…

И он продолжал рассказывать свою «биографию», стремясь прежде всего к тому, чтобы рассказ выглядел достоверным и следователь проникся к нему доверием. Это было очень важно – Молодцов должен был воспринять главное сообщение, о взрывчатке, будучи уверенным, что арестант говорит правду.

Видимо, это Дружинину удавалось: они прошли «бурную молодость», знакомство с революционерами, дошли до участия в эсеровских акциях, и ни разу инженер не заметил в глазах собеседника выражения недоверия. Тогда Дружинин приступил к главному.

– Когда мы встретились с Савинковым, он посвятил нас в свой план, – рассказывал он. – План этот состоял в том, чтобы выполнить давний замысел Степана Халтурина и взорвать Зимний дворец вместе со всей царской семьей. Для этого он предложил нам заложить в стены дворца полтора пуда новейшей взрывчатки. Мы должны были это сделать под видом прокладки телефонного кабеля.

Тут прежнее выражение лица следователя изменилось. До этого он слушал рассказ Дружинина с выражением заинтересованным, но не более того. Теперь же глаза его расширились, он глядел на арестанта даже с каким-то испугом.

– Вы что, хотите сказать, что заложили в стены Зимнего полтора пуда взрывчатки? – спросил он. – И ваши товарищи, оставшиеся на свободе, в любой момент могут произвести взрыв?!

– Нет, все не так страшно, – поспешил успокоить его инженер. – Мы пока только просверлили отверстия. Взрывчатка лежит там, где мы ее спрятали. По крайней мере лежала там до момента моего ареста… Хотя теперь мои товарищи, пожалуй, могут решить, что пора закончить начатое дело…

– Где?! – вскричал Молодцов, вскочив с табурета. – Где вы ее спрятали?!

– На Аптекарском острове, – объяснил Дружинин. – Где точно, я затруднюсь сказать – там кругом сады, рощи.

– Может, в Ботаническом саду Петербургского университета?

– Может быть. А может, и нет – темно было. Но место это я узнаю, смогу показать.

– Отлично! – сказал следователь. – Сегодня же… Нет, сегодня уже темно, да и не успеть. Ведь тут меры предосторожности нужно принять. Сегодня я только распоряжусь, чтобы усилили охрану дворца. Завтра тоже не успеть. Послезавтра поедем на Аптекарский, и покажете нам это место. А то, неровен час…

После этого, не тратя больше время на разговоры, он стремительно вышел из камеры.

Спустя два дня, ранним утром, из ворот тюрьмы выехал тюремный возок. В нем, закованный в наручники, сидел арестант, рядом – следователь Молодцов. Сзади ехал другой возок – в нем находились четверо жандармов. Разумеется, следователь не считал такие силы достаточными, чтобы отправиться на место поисков закопанной взрывчатки. А потому тюремные повозки проследовали мимо Зимнего, через стрелку Васильевского острова на Петроградский, к зданию Охранного отделения на Александровском проспекте. Здесь к процессии присоединились еще две кареты, набитые филерами. Всего на Аптекарский отправились 12 полицейских чинов, включая следователя.

Переехали Карповку.

– Ну, куда теперь? – спросил Молодцов.

Дружинин выглянул через окошко кареты, огляделся. Мимо проехал автомобиль, затем навстречу проехала карета. У обочины стояли неуклюжие дроги, применявшиеся городскими службами при ремонте мостовых. Вот и сейчас они были наполовину нагружены брусчаткой, и трое рабочих сгружали часть брусков – как видно, собирались менять разбитые, сточенные камни. Неподалеку стояла тоненькая девушка, беседовала с молодым человеком.

– Ну что, пойдем в Ботанический сад? – спросил юноша.

– Нет, лучше на Песочную, где дачи, – отвечала его спутница. – Там так красиво!

И они двинулись прочь. Когда оба скрылись из глаз, инженер ответил:

– Я не совсем уверен, но кажется, я зарыл груз где-то на Песочной или неподалеку.

– Направо сворачивай! – приказал следователь вознице, и повозки покатили по набережной, затем свернули на проспект, а с него – на Песочную.

Вся улица была застроена дачами известных людей; они были окружены садами.

– Да, где-то здесь, где-то здесь… – бормотал Дружинин, оглядываясь. Теперь, когда поблизости не было Маши (а это ее он увидел возле въезда на остров), инженер искал еще каких-то знаков от товарищей. Правда, главное он уже знал – друзья рядом, они готовы его освободить. Надо было только помочь им, увидеть их подсказку. А Дружинин не сомневался, что такая подсказка будет.

– Может, пора нам выйти, размять ноги? – предложил следователь. – Если место где-то рядом, то пешком его легче будет найти.

– Вы совершенно правы, – согласился инженер.

Молодцов дал команду, возки остановились, и полицейские высыпали наружу. Только теперь Дружинин разглядел, как основательно был вооружен его конвой: четверо стражников были с карабинами, остальные не вынимали руки из карманов, где у них, очевидно, были спрятаны револьверы. Впервые у инженера возникло сомнение, что друзьям удастся уничтожить всю эту охрану.

Людей на улице почти не было, и никто не мешал арестанту в его поисках. Они миновали одну дачу, вторую… Нигде не было никаких рабочих, никаких гуляющих молодых людей – в общем, никаких знаков. Инженер чувствовал, как нарастает нетерпение у идущего рядом следователя. Он не знал, что делать…

И в этот момент сзади раздались выстрелы.

 

Глава 33

Стреляли сзади, метрах в пятидесяти от процессии. И стреляли часто – было такое впечатление, что там шел настоящий бой. И Дружинин, и следователь, и все стражники обернулись – и увидели, как позади них перебегают улицу люди, на бегу стреляя из револьверов в сторону скрытого за деревьями здания.

– Там же дача министра внутренних дел Макарова! – воскликнул Молодцов. – Боевики напали на дачу министра!

– Это они как с господином Столыпиным! – сказал один из охранников, пожилой дядька, как видно, старший здесь. – Может, господин министр сейчас здесь, вот они и хотят его убить!

– Да, скорее всего, так! – кивнул следователь. – Как это некстати! Хотя для министра, наоборот, кстати, что мы здесь оказались. Вот что, Сидоров, – обратился он к пожилому. – Возьми еще одного – ну, хоть Ковалева, – и останетесь с арестованным. Глаз с него не спускать! А я поведу людей на подмогу охранникам министра. А то перестреляют их всех, как куропаток, – вон какая пальба идет!

И следователь во главе десятка жандармов направился к месту боя. С их появлением стрельба там разгорелась с новой силой.

– А ну, господин хороший, – обратился Сидоров к инженеру, – полезайте назад в карету. И сидеть там тихо, без глупостей!

И он угрожающе покачал дулом револьвера.

Дружинин молча повернулся и не спеша направился к карете. Внутри у него все сжалось, будто пружина. Он понимал, что стрельба возле дачи министра началась не случайно, что это, скорее всего, отвлекающий маневр и что товарищи вот-вот придут ему на помощь.

И действительно: в тот момент, когда он уже поставил ногу на ступеньку, готовый залезть в возок, из-за угла ближайшего дома вдруг появились четверо. Троих инженер узнал сразу: это были Углов с Ваней и Маша. Четвертый был высокий молодой парень – тот самый, что стоял с Машей у въезда на Аптекарский остров. Впрочем, долго разглядывать освободителей у него времени не было – они действовали стремительно. Молодой парень выстрелил в Сидорова, Углов – во второго охранника. Майор бил без промаха, охранник упал и больше не шевелился. А вот старший из охраны, пожилой Сидоров, был только ранен. Он залег за колесом возка и открыл огонь по своим противникам. Пожилой успел сделать два выстрела – пока Дружинин с размаху не опустил на его затылок свои руки, закованные в кандалы. Пожилой ткнулся лицом в землю.

– Что, оба готовы? – закричал Углов, подбегая к месту схватки. – Бежим!

Дружинин кинулся вслед за ним – туда, к перекрестку, где уже скрылись остальные трое. Когда свернули, инженер увидел стоявшее там ландо. Маша уже сидела на козлах. Углов с инженером вскочили, и лошадь резво взяла с места.

Только здесь, сидя лицом к незнакомому парню, Дружинин смог лучше разглядеть своего освободителя. Он увидел, что лицо у него широкое, открытое, глаза голубые. А еще – что парень зажимает рукой левый бок и между пальцев у него сочится кровь.

– Так ты ранен! – воскликнул он. – А что молчишь? Давай перевяжу, я умею.

– Как ты в железе перевяжешь? – буркнул в ответ эсер. – Да и времени нет возиться. Тут ехать всего ничего. Вот через Невку переберемся, на той стороне лечиться будем.

Они и в самом деле уже выехали к берегу реки. Сильных морозов еще не было, Невка пока не встала, но вода уже стала застывать. Николай – так звали раненого эсера – первый спрыгнул на землю и уверенно направился к кустам – искать лодку. Однако, сделав несколько шагов, он споткнулся, пошел медленнее, а потом и совсем сел на корточки.

– Сил что-то нет, – прошептал он склонившейся над ним Маше. – Вон там, в тех кустах ищите…

Углов с Дружининым быстро отыскали спрятанную лодку и стащили ее в воду. У Николая быстро заканчивались силы; в лодку он уже зайти сам не мог, оперативники его внесли. Они же сели за весла (Дружинин заявил, что кандалы не помешают ему грести), Ваня – к рулю, а Маша, вооружившись ножом, разрезала на Николае рубашку и обнажила рану. Использовав ту же рубашку на бинты, она перевязала парня, а затем склонилась к Углову и прошептала ему на ухо:

– Рана очень плохая. Ему к врачу надо.

– Мы доставим, – пообещал майор. – Скажите только, куда.

– Лучше всего к Алексею Сергеичу, – отвечала девушка. – Ну, к тому, что Игоря лечил.

Она искоса взглянула на Дружинина, в первый раз с тех пор, как началась операция по его освобождению; на душе у инженера сразу стало тепло от этого взгляда.

– Он наших уже лечил, – продолжала Маша. – И живет неподалеку, на Выборгской стороне. Но к нему только ночью можно.

– Но ведь у вас где-нибудь есть место до ночи переждать? – спросил Дружинин.

– Есть, конечно. Не только до ночи, а долго просидеть можно. Но это далеко, в Финляндии, возле Гельсингфорса.

Углов и Дружинин переглянулись.

– Нет, мы туда не поедем, – сказал майор. – Нам нужно совсем в другую сторону, на юг. И потом, у нас еще дело в Петербурге осталось. Побеседовать кое с кем нужно.

– В Петербурге сейчас вам опасно будет, – сказала Маша. – После побега всю полицию на ноги поднимут, Игоря искать будут. И вообще, весь наш план менять надо. Ладно, что-нибудь придумаем. Сейчас на тот берег переберемся и придумаем. Ты как – ничего? Тебе можно столько рукой двигать, если ты был ранен?

Последний вопрос был адресован Дружинину, и снова у него потеплело на душе.

– Ничего, выгребу, – бодро сказал он. – Вот железки эти с рук снимут – и совсем хорошо будет.

На самом деле ему было совсем не так хорошо, как он старался показать. Грести по замерзающей реке было трудно: вода походила уже не на воду, а скорее на мерзлый кисель, который приходилось разгребать; раненое плечо болело все сильнее, и Дружинин чувствовал, как по левому боку потекло что-то горячее.

Однако правый берег был уже совсем рядом. Еще несколько взмахов – и лодка ткнулась носом в гальку. Тут же от ближайших строений отделилась фигура в студенческой куртке, кинулась к лодке.

– Наконец! – воскликнул человек в куртке; это был совсем еще юноша, с нежным пушком на подбородке. – Я уж вас ждал, ждал! А это что у вас, раненый?

– Да, его нести надо, – сказала Маша. – А где кузнец? Договорились, что кузнец будет?

– Он там, в сарае! – заверил студент. – На берегу слишком заметно. Там у него и готово все…

Углов подхватил теряющего сознание Николая; Дружинин тоже было кинулся помогать, но уже на втором шаге вынужден был отойти в сторону и уступить место Ване – силы у него были на исходе. Вошли в сарай. Здесь их ждал сумрачный спокойный мужик с большими клещами в руках. Он сначала поработал напильником, делая на наручниках надрезы, потом приложил клещи, нажал – и руки Дружинина были свободны.

– Все, теперь расходимся, – сказал кузнец, закончив работу. – Мы со студентом по домам, а вы ступайте вот по этим посадкам до железки. Там в четыре должен идти товарный на Выборг. У водокачки – знаете, где водокачка?

– Я знаю, – заверила Маша.

– Ну вот, у водокачки машинист притормозит и посадит троих товарищей на паровоз.

– Нет, этот план отменяется, – Маша покачала головой. – Товарищи говорят, что им нужно остаться в Питере. Дело не могут бросить. А главное – как с Николаем быть? Ему к доктору нужно.

– Тогда к водокачке я схожу, предупрежу наших, чтоб не ждали, – сказал кузнец. – А вы здесь оставайтесь. До темноты переждете, потом идите.

Когда кузнец и студент ушли, Маша взглянула на Дружинина и приказала:

– А ну, давай теперь тебя погляжу. Что-то мне твой вид не нравится.

Инженер сначала протестовал, но затем подчинился. Когда он снял пиджак, стало видно, что левая сторона рубашки вся в крови.

– Тебе тоже Алексею Сергеичу показаться надо, – сказала девушка. – Рана у тебя так и не зажила.

– А как мы доберемся до этого Алексея Сергеевича? – спросил Углов. – Пассажиры мы уж больно подозрительные: один тяжело раненный и без сознания, другой тоже в крови… Как бы «ванька» в полицию не сообщил…

– Да, вы правы, – кивнула Маша. – А я об этом не подумала. Придется идти, поискать аптеку.

– Зачем? – удивился Ваня. – Там есть собственные извозчики?

– Нет, – Маша усмехнулась его неосведомленности. – Там, как правило, есть телефон. Я телефонирую одному из наших товарищей, у которого есть лошади, он за нами приедет.

Девушка ушла, оперативники остались втроем, охранять Николая. Тот оставался без сознания. Три друга отошли чуть в сторону, чтобы посовещаться.

– Если бы не Николай, сейчас был бы самый удобный момент, чтобы тихонько уйти, – сказал Углов. – Я боюсь, что полиция станет прочесывать берег реки, и тогда нас обязательно обнаружат. А сделать это они могут: ведь легко догадаться, как легче всего сбежать с Аптекарского острова.

– Но мы не можем его бросить, – сказал Дружинин. – И потом… я бы хотел попрощаться с Машей.

– А вот это совершенно не обязательно, – возразил руководитель группы. – Ладно, чего попусту рассуждать. Давайте договоримся так: если появится полиция, двое будут отстреливаться, чтобы дать одному из нас возможность уйти. И этим одним будет Ваня. Не спорь!

Последняя реплика относилась к Полушкину, который как раз собирался возразить.

– Ты самый молодой, самый незаметный, тебе легче уйти, – стал объяснять Углов. – И потом, твой дар предвидения тебе тоже может помочь. Проберешься в Киев, вернешься в нашу эпоху, и уже оттуда постараешься нас выручить. Ну, по одной из тех схем, о которых мы говорили. А если руководство не разрешит – значит, такая наша судьба. Все, и никаких возражений! Давай, Игорь, бери у Вани «браунинг», и пойдем в дозор – ты вон туда, к насыпи, а я правее, к домам. Ты, Иван, если что, будешь уходить к железной дороге, а потом попробуй воспользоваться помощью эсеров – думаю, они не откажут. Все, пошли.

– Подожди, я что хотел спросить, – сказал Дружинин. – Когда ты заявил, что у нас в Питере еще есть дело, ты что имел в виду?

– Меня крайне заинтересовал твой рассказ о господине Мещерском, – отвечал Углов. – Получается, что именно он и есть тот кукловод, который организовал убийство Столыпина. Надо с ним еще раз побеседовать. И уже тогда можно возвращаться, с чувством исполненного долга.

– Согласен, – отвечал Дружинин.

 

Глава 34

К счастью, отстреливаться от полиции, прикрывая отход Вани, оперативникам не пришлось: прошло всего каких-то пятнадцать минут, и к сараю подкатила пролетка. На облучке сидел незнакомый господин довольно представительного вида – в котелке и пиджаке хорошего покроя. Это заставило Углова, несшего вахту в той стороне, предельно насторожиться. Но тут из пролетки выпрыгнула Маша, и его волнение сразу улеглось.

– Вот, это товарищ Иннокентий, он нам поможет, – сказала девушка.

– Где раненый? – спросил представительный Иннокентий.

Углов показал ему, как подъехать к сараю. Уже начинало темнеть, что было беглецам на руку. Они погрузили раненого в глубину пролетки, чтобы снаружи его не было видно. Следом залезла Маша и старательно подвинулась, освобождая место.

– Идемте, здесь еще двое могут сесть, – пригласила девушка, глядя на Дружинина.

Тот покачал головой:

– Все всё равно не поместятся, – сказал он. – А слишком большое число седоков может привлечь внимание. Нет, мы уж так, пешочком доберемся. Скажите адрес вашего Алексея Сергеича.

– Арсенальная улица, дом 6, – сказала Маша. – Но вы точно придете? Вам… тебе рану промыть нужно. А то может воспалиться. И к тому же…

Она не сказала: «Я хочу тебя увидеть», но он понял ее без слов.

– Мы придем, – заверил он. – Только опоздаем немного. Ну, езжайте, а то Николаю помощь срочно нужна.

Маша кивнула, возница тронул лошадей, и пролетка покатила прочь, быстро скрывшись за домами. Но пока она была видна, Дружинин видел, как Маша, обернувшись на сиденье, все искала его взглядом.

– Ну что, идем на Арсенальную? – спросил Углов. – Тогда веди, ты Питер лучше знаешь.

Дружинин постоял немного, потом вздохнул и сказал:

– Нет, на Арсенальную мы не пойдем. Пока мы тут сидели, я отдохнул, рана успокоилась. Воспаляться она вроде не собирается. А даже если воспалится, мы же вроде возвращаться собрались. А дома мне помогут гораздо быстрее, чем здесь. А что касается до остального… лучше проститься вот так, на бегу. Думаю, она поймет.

– Вот и правильно, – произнес Углов; в его голосе Дружинин расслышал явное облегчение. – Займемся лучше делом. Тут два вопроса: где нам искать этого князя Мещерского и как туда добраться, не попавшись в руки полиции?

– У князя два дома – на Спасской улице и в Гродненском переулке, – отвечал Дружинин. – Но проверять оба нет необходимости: я уверен, что меня возили в Гродненский переулок. Я это понял, когда мы переехали Фонтанку, а потом пересекли Литейный. Надеюсь, что с того дня князь оттуда не перебрался. А насчет того, как добраться, тоже есть одна идея. Если тебя ищет полиция, как пройти мимо нее, вызвав меньше всего подозрений?

– Прикинуться пожарным? – предложил Ваня. – Или врачом…

– Неплохо, – кивнул Дружинин. – Но требует соответствующей экипировки, которой у нас нет. Гораздо лучше и проще самим представиться жандармами. Вот тут у нас навыки имеются. Как, ваше высокородие, господин статский советник, вы еще не забыли о задании сенатора Трусевича?

– Как можно о нем забыть? – возмущенно отвечал Углов, выкатив грудь колесом и сверкнув глазами.

…Спустя четверть часа извозчик, стоявший на Пироговской набережной, посадил трех пассажиров. Представительный господин начальственного вида, как видно, главный у этих троих, коротко буркнул:

– В Жандармское управление, на Очаковскую. Поедешь по Литейному чуть подальше, там одного высадить нужно.

– Будет сделано, ваше превосходительство! – отвечал извозчик.

Когда подъехали к Литейному мосту, коляску остановил полицейский патруль.

– Кого везешь? Куда? – спросил офицер.

– Стало быть, ваших же и везу, – отвечал извозчик. – Какой-то важный господин едет в Жандармское управление, и с ним охрана. А что, опять бомбисты озорничают?

– Не твоего ума дело, – ответил офицер. – Ладно, езжай.

И экипаж проследовал дальше.

Князь Владимир Петрович Мещерский кончил писать и откинулся на спинку кресла. Очередное послание государю было почти закончено. Еще несколько фраз – и можно запечатывать и отправлять. Эти последние фразы должны быть особенно тщательно продуманы. Князь знал, что император всегда внимательно читает его письма, причем особое внимание обращает на концовки. Так что спешить не следовало. Хотя хотелось, ох как хотелось скорее вызвать в кабинет милого Коленьку и получить свою порцию наслаждений. На полное удовлетворение князь в силу преклонного возраста рассчитывать уже не мог, но кое-какие радости еще оставались.

Из задумчивости князя вывел тихий звук отворяемой двери. Ага, это, наверно, Коленька не выдержал, стосковался, зашел раньше времени. Придется его, шалуна, отослать…

Мещерский повернулся к двери – и застыл. Возле нее он увидел вовсе не Коленьку Бурдукова, своего любимца, а троих незнакомых мужчин. Впрочем, нет, один из нежданных посетителей князю был знаком – дня три или четыре назад его приводил генерал Мосолов. Представил его как инженера и весьма полезного человека. Как бишь его фамилия? Впрочем, неважно. Что за нахальство – являться без приглашения да еще приводить каких-то людей?

– Вы ко мне, господин инженер? – спросил он сердито. – Почему без приглашения? Я занят! Извольте подождать!

– Ждать мы никак не можем, – отвечал инженер Дружинин (да, вот как его фамилия – Дружинин!). – Дела, знаете. Так что придется вам отложить свои занятия и побеседовать с нами.

С этими словами «весьма полезный человек» обогнул стол и нахально уселся сбоку от князя. А его спутники сели с другой стороны, окружив хозяина кабинета кольцом.

– Что это значит?! – воскликнул Мещерский гневно. – Извольте выйти! Я позову слуг!

И он вдавил в стол кнопку электрического звонка – новейшее изобретение, очень удобно.

– Напрасно вы жмете звонок, – сказал инженер. – Я его отключил. И за телефон хвататься не надо – провод перерезан.

– И слуг звать не стоит, – добавил его спутник, невысокий крепыш со стальными глазами. – Они вам не помогут. Отдыхают в лакейской и в ближайший час с места не сдвинутся.

– Так это что – нападение? – воскликнул князь, только теперь понимая ужас своего положения. – Вы разбойники? Инсургенты?

– Не совсем, – поправил его инженер. – Я бы сказал, что мы правдоискатели. Нам не нужны ни ваше золото, ни бриллианты, ни даже ваша жизнь. Хотя, если будете упорствовать и запираться, можете с нею расстаться; очень даже просто. Нам нужна правда. И мы ее от вас добьемся. Я понятно говорю?

Князь взглянул в глаза правдоискателя, потом в стальные глаза его спутника и внезапно охрипшим голосом ответил:

– Да, я понял. Что вас интересует?

– Нас интересуют обстоятельства, относящиеся к организованному вами убийству Петра Столыпина, – ответил крепыш со стальными глазами. – И не надо делать такое удивленное лицо. Мы знаем, что убийство организовали не революционеры, а именно вы. Но нам важны детали. И учтите еще вот что. Мой спутник, – тут крепыш указал на третьего члена группы, щуплого паренька, – умеет отлично распознавать, когда собеседник лжет. Так что, как только вы попытаетесь скрыть правду, мы это узнаем. И тогда мы будем вас наказывать. Вас и вашего… эээ… секретаря Бурдукова. Это понятно?

– Да… да, я понял! – поспешно кивнул князь.

– Вот и отлично, – сказал крепыш. – Тогда скажите: вы решили убить премьера по приказу германской разведки?

– Разведки?! – Мещерский в удивлении выпучил глаза на гостя. – С чего вы взяли? Германцы тут совершенно ни при чем! Это уже потом мне пришло в голову возбудить у германских генералов аппетиты относительно нас. Я считал и продолжаю считать, что небольшая война пойдет России только на пользу.

– Значит, немцы тут ни при чем, – заключил крепыш. – Все убийство придумали вы, и только вы.

– Нет, так тоже нельзя говорить! – запротестовал князь, почуяв в словах гостя подвох. – Мы с Мосоловым, конечно, обсуждали этот вопрос… Ну, и с бароном… Но государь в личной беседе тоже намекал…

– Вы хотите сказать, что Николай был в курсе ваших планов?! – воскликнул инженер. – Что это он задумал убить своего премьер-министра?

– Нет, вы меня неверно поняли, – поспешил поправить его Мещерский. – Ничего такого государь мне не говорил. Но это и не требовалось! Лицам такого ранга, помазанникам Божиим, достаточно намекнуть… А уже наше дело, его верных подданных, понять желание самодержца и исполнить его. Мне кажется, я его правильно понял. Об этом говорит все поведение императора после случившегося. Кстати, хочу заметить, я был не один такой, кто хотел помочь царю скорее избавиться от этого горе-премьера.

– Вы имеете в виду все того же Мосолова? – уточнил инженер.

– Нет, в данном случае я говорю о наших соперниках, о генерале Спиридовиче, адмирале Нилове и прочей камарилье, – скривил губы Мещерский. – Они очень хотели выслужиться перед императором. Да не знали, как подступить к делу. А мой давешний протеже Игнатий Вычужанов отлично с этим справился. Это он придумал использовать в наших целях господ нигилистов. И не только их. Игнатий сумел задурить голову начальнику киевской охранки Кулябке, и тот выполнял все его приказы. Хотя сам был ставленником Спиридовича! Представляете? Дело сделали мы, а вина за убийство пала на наших противников. Кулябко и Курлова отправили в отставку, гонения на революционеров усилились… Спиридович, правда, уцелел, ну да ладно.

Углов и Дружинин, не сговариваясь, дружно взглянули на Ваню. «Не врет?» – спрашивали их взгляды. Ваня отрицательно покачал головой. Углов встал.

– Пришибить бы тебя, дядя, вот этой чернильницей, – сказал он, кивнув на бронзовый прибор на столе князя, – да история исказится, нельзя. А так хочется! Пошли, карбонарии!

– Одну секунду, – сказал Дружинин. – Ну-ка, князь, где вы держите свой бумажник – в столе? Давайте его сюда.

– Ты что?! – возмутился Ваня. – Зачем нам его грязные деньги?

– На дорогу, – объяснил инженер. – У меня ничего нет, у вас, я думаю, тоже. Что, прикажешь снова идти к генералу Мосолову, брать подряд на прокладку кабеля в кабинет Его Величества? Боюсь, это сделка не состоится.

– Можете нас не провожать, – сказал он Мещерскому, забирая из его трясущихся рук пухлый бумажник. – Но вот дом покинуть советую. И часок не возвращаться – я заложил здесь бомбу с часовым механизмом.

Когда они уже спускались по лестнице, Ваня спросил:

– Ты зачем про бомбу сказал – чтобы напугать?

– Больно нужно мне его пугать! – отвечал Дружинин. – Чтобы нейтрализовать. Он сейчас обо всем забудет, кинется драгоценности собирать да побежит из дома. И в полицию не позвонит, о нас не сообщит. Для нас это важно…

 

Глава 35

Заместитель начальника Киевского охранного отделения Василий Лисович еще раз прочитал полученную из столицы шифрограмму. В ней сообщалось, что ожидается прибытие в Киев троих злоумышленников, отличающихся особо дерзким поведением. Злодеи, принадлежащие к самому крайнему крылу революции, повинны в многочисленных ограблениях, а также в убийстве многих чинов полиции; они же замышляли убийство Его Величества императора. Могут выдавать себя за чинов жандармерии с целью выведать секретные сведения. Один из троицы только что сбежал из тюрьмы. В связи с этим необходимо усилить наблюдение на вокзалах, пристанях и в прочих местах скопления публики. Также предписывалось активизировать агентурную сеть в революционных кругах, поскольку преступники поддерживали контакты со многими подпольными организациями, не принадлежа ни к одной из них. Далее приводились приметы всей троицы, довольно подробные. Однако фотография имелась только одного боевика – импозантного молодого человека с черными усиками.

Капитан Лисович повертел шифрограмму в руках и скептически хмыкнул. Что-то в ней было странное, в этой депеше. Как это – трое активных боевиков, совершивших множество преступлений, – и не принадлежат ни к одной организации? И только один из троих был задержан? Причем не самый старший. Василий Никандрович служил в полиции седьмой год и до сих пор ни разу с таким случаем не сталкивался.

Лисович потянулся было к телефону – вызвать подчиненных и дать им соответствующие указания, – но потом руку от трубки убрал и задумался. Он этим и славился в Киевском отделении – умением анализировать факты и делать выводы. Недаром Василий Никандрович за последние месяцы так поднялся по служебной лестнице. Начальство отметило его поведение в момент совершения злодейского покушения на премьера Столыпина, тот факт, что именно Василий Лисович схватил убийцу и не дал толпе его забить и растерзать. Новый начальник отделения, назначенный взамен проштрафившегося Кулябко, приблизил Лисовича к себе. Так что теперь надо было оправдывать доверие начальства, промахов не делать.

Итак, вопрос первый: где искать упомянутую в шифрограмме троицу? Там же, в столичном документе, содержалась подсказка: на вокзалах и пристанях. То есть предполагалось, что злоумышленники прибудут из столицы на поезде. А на чем же еще? Не на лошадях же они из Петербурга поедут! А автомобильных дорог, на европейский манер, в империи пока нет.

Однако Лисович подумал-подумал и спросил себя: а почему же не на лошадях? Нет, не из самого Питера, конечно, но с одной из последних станций. Так гораздо спокойнее в смысле слежки. Хотя расходы, конечно, возрастают. Но опыт показывал, что господа бомбисты, как правило, в средствах не стеснены и денег не жалеют. Стало быть, надо было обратить особое внимание на извозчиков, доставляющих пассажиров из близлежащих городков. А особенно – с железнодорожных станций. Вот туда, на извозчичьи биржи, и надо послать самых толковых агентов, имеющих на руках описание нужной троицы. На вокзал тоже пару филеров надо послать, это конечно. Но вряд ли там будет улов.

Приняв такое решение, Лисович вызвал вахмистра и приказал собрать всех агентов, кто имелся в наличии. И затем, когда подчиненные были собраны, самолично провел с ними подробный инструктаж. Тут нельзя было проявить беспечность, передоверить работу подчиненному, тому же вахмистру Сердюкову. А ну как спутает что?

Лишь отпустив агентов и убедившись, что поиски начались, Лисович сделал несколько телефонных звонков. Они были адресованы особо ценимым агентам – тем, которые были внедрены в революционную среду. Теперь все нити, которые могли вести к приезжим злоумышленникам, были натянуты. И вполне возможно, что какую-то нить революционные щуки заденут и Лисович будет знать, где их искать.

До самого вечера сообщений от агентов не поступало, и заместитель начальника отделения занимался текущей работой, которой у него хватало и без приезжих бомбистов. Но вот, уже в седьмом часу вечера, поступил звонок от агента Кошкина, посланного собирать сведения на биржу, расположенную на Подоле.

– Здесь они, ваше благородие, здесь! – услышал Лисович в трубке взволнованный голос агента. – Все трое!

– Откуда взялись? Докладывай по порядку! – приказал Василий Никандрович.

– Нашел я извозчика, который их привез, – стал излагать агент. – Из самых Бровар ехал. Там они с питерского поезда сошли – извозчик это заметил. Ему еще тогда подозрительно показалось, зачем это господа непременно хотят на извозчике в город въехать? Но спрашивать не стал, потому что деньги уж больно хорошие заплатили.

– И где эти пассажиры сейчас? – спросил Лисович.

– В ресторане сидят, расстегаи кушают, – отвечал Кошкин. – Ресторан «Эльдорадо» на Подоле, знаете? А еще икры заказали, балыка – все как полагается.

– А водки, вина много взяли?

– Вот этого нет совершенно. Мне уж половой свое удивление передавал. «Первый раз, – говорит, – таких господ вижу, чтоб хороший ужин – и всухую». Но мы-то знаем, что у господ революционеров это бывает. Особенно если на акцию идут…

– Тут ты прав, – сказал Лисович. – Значит, слушай команду. Ничего не предпринимай, глаз с них не спускай, но сам им на глаза не лезь. Сейчас главное – не спугнуть. Я скоро буду.

Положив трубку, заместитель начальника отделения прошел по управлению и собрал всех, кто имелся в наличии. Состав был не самый лучший, но привередничать не приходилось – собирать лучших было некогда. Сели в три линейки, поехали на Подол.

Еще когда подъезжали к ресторану, увидели выскочившего навстречу агента Кошкина.

– Ушли, только что ушли! – вскричал он. – Но недалеко, и направление я запомнил! Вон туда, в сторону Крещатика!

«Хорошо, что к центру движутся, – подумал Лисович. – А то бы двинулись в Куреневку, лови их там». Он отдал команду, и приехавшие с ним агенты бодрой побежкой двинулись в нужном направлении.

Вскоре и он, и агенты увидели тех троих. Злоумышленники не торопясь шли по Крещатику, о чем-то беседуя. Миновав Прорезную, свернули направо. Впереди показался сквер, за ним – здание оперного театра. «Куда они направляются?» – недоумевал Лисович.

Троица подошла к театру, обогнула его и вошла в здание со служебного входа.

– Ну все, деваться им теперь некуда! – воскликнул Василий Никандрович. – Кошкин, веди людей через главный вход. Сходи к директору, объясни, что происходит задержание. А я за ними!

Он вбежал в театр, и первое, что увидел, – лежавшего без сознания сторожа. Трое злоумышленников растворились в громадном здании. Где их искать?

И тут в уме Лисовича всплыло давнее воспоминание: покушение на Столыпина, убийца с «браунингом» в руке, а на сцене – трое в костюмах сказочных витязей. Не эта ли троица там была?

Взяв двоих агентов, заместитель начальника отделения кинулся к артистическим уборным. Да, вот здесь раздевается миманс. Он рванул одну дверь – оказалась женская гримерная, забитая какими-то феями; поднялся визг. Рванул другую – пусто. Дернул ручку третьей двери – заперто. Лисович приложил ухо к двери и услышал мужские голоса. Слышались странные фразы:

– Кальсоны тоже снимай, что, забыл?

– А где вставать, тут, что ли?

– Все равно, луч широкий, везде найдет!

Лисович ничего не понял, но осознал главное – злоумышленники здесь. Он вынул револьвер; то же самое сделали все остальные. Затем кивнул самому крупному из агентов, тот разбежался и всем весом обрушился на дверь. Запор хрустнул, охранники ворвались в гримерную.

Здесь было пусто. Злоумышленники словно растаяли в воздухе. Только разбросанная в беспорядке одежда говорила о том, что здесь только что были три человека…