Потрясение, вызванное внезапной и насильственной смертью глубоко уважаемого государственного деятеля и единомышленника, премьер-министра Столыпина, прошло, горе притупилось. Теперь следовало думать, как жить дальше. Что из задуманного вместе с Петром Аркадьевичем можно осуществить, а что – никак нельзя. И следует ли вообще пытаться предлагать новые проекты реформ из той папки, что они с премьером собирали вместе, или оставить эти новации до лучших времен и сосредоточиться на том, чтобы сохранить то, что уже сделано? А то ведь и уже совершенные начинания могут перечеркнуть – во всяком случае, такое впечатление Александр Васильевич Кривошеин составил из обрывков фраз высших сановников на похоронах в Киеве и потом уже здесь, в Петербурге.

Это был важный вопрос, и решить его следовало безотлагательно. Главноуправляющий землеустройством и земледелием Российской империи, ближайший сподвижник покойного премьера Александр Кривошеин вообще-то был склонен важные вопросы откладывать, по десять раз все обдумывать. Он сам знал за собой такой недостаток. Если бы не эта его проклятая нерешительность, земельная реформа в России могла бы начаться значительно раньше. Это ведь он придумал весь этот комплекс мер, позднее получивший название Столыпинской реформы: и разрушение общины, создание крепких крестьянских хозяйств, и переселение крестьян из переполненной Центральной России в Сибирь… Он придумал, но продвинуть не мог – сил, воли не хватало. Только благодаря настойчивости Петра Аркадьевича эти проекты были воплощены в жизнь; потому и стали известны как столыпинские.

Впрочем, Александр Васильевич ничуть не был обижен на своего старшего товарища. Он понимал: в политике воля, настойчивость зачастую важнее ума и таланта. Да и какие обиды теперь, когда Петра Аркадьевича убили! Теперь надо думать, как быть с его наследием…

От этих невеселых размышлений Кривошеина отвлек раздавшийся в прихожей звонок. Странно! Время уже позднее, кто мог в такой неурочный час навестить соратника покойного премьера? Главный землемер страны прислушался к голосам, доносившимся из прихожей. Спустя несколько минут в кабинет вошел слуга и доложил:

– Там пришли два господина, говорят, что они из какой-то сенатской комиссии. Один – статский советник Угрюмов, другой – следователь Зверев. Прикажете принять?

– Из комиссии? Проси! – приказал Кривошеин.

Он подождал еще немного, дверь открылась, и гости вошли в кабинет. Оба они были главноуправляющему не знакомы. Впрочем, неудивительно: в столице много чиновного люда.

– Прошу вас, господа, садитесь, – сказал Кривошеин. – Что привело вас ко мне в столь поздний час?

– Да, действительно, час поздний, – сказал статский советник. – И мы просим нас извинить за вторжение в такое время. Но дело в том, что мы с ротмистром только сегодня прибыли из Киева, где вели расследование обстоятельств убийства Петра Аркадьевича. И вот, прямо с поезда – к вам. Уж больно дело неотложное. И потом, Максимилиан Илларионович требует от нас расследовать дело скорейшим образом.

– Да, понимаю, понимаю! – воскликнул хозяин. – И нисколько на вас не в претензии. У вас, как я полагаю, есть ко мне вопросы?

– Да, совершенно верно, – кивнул Угрюмов. – Но сначала мы вам расскажем, что нам удалось узнать в Киеве. Начальник Киевского охранного отделения Кулябко сообщил, что незадолго до 1 сентября к нему пожаловал некий господин Стрекало с рекомендательным письмом от императрицы Александры Федоровны. И этот самый Стрекало настоял на том, чтобы охранники допустили на представление в театр человека, который и убил премьера. И мало того что допустили – Стрекало категорически запретил обыскивать убийцу. Кроме того, нам удалось выяснить, что этот же господин встречался с самим Богровым и заставил его совершить это покушение. Таким образом, мы можем с уверенностью заявить, что именно этот человек организовал убийство премьера; не будь его, Петр Аркадьевич остался бы жив. В связи с этим у нас возникает вопрос: знаете ли вы в столичных государственных кругах такого человека?

– Так вы полагаете, что убийцу Петра Аркадьевича следует искать среди государственных служащих? – удивился соратник покойного премьера. – Но в газетах писали, что Столыпина убил анархист. Да его и раньше несколько раз пытались убить революционеры…

– Да, пытались, – подтвердил следователь Зверев. – Но сейчас мы проверили революционные круги, и все они свою причастность к организации убийства отрицают. И потом, господа бомбисты не ходят с рекомендательными письмами императрицы. Так что нас в данный момент интересует этот господин Стрекало.

– Стрекало… – задумчиво произнес Кривошеин. – Нет, господа, я такого человека не припомню. Впрочем, я ведь не вхож в самые высшие сферы. Тем более – в придворные круги.

– Мы это обстоятельство очень даже учитываем, – сказал статский советник. – Однако вы много общались с покойным премьером, он наверняка рассказывал вам о разных ситуациях, возникающих при дворе. Скажите, вы знаете такие случаи, когда бы императрица Александра Федоровна вмешивалась в политику, посылала куда-либо доверенных людей?

– Нет, на моей памяти такого не было, – твердо заявил Кривошеин. – Ее Высочество в государственные дела никогда не вступала. Единственное, что занимало все ее внимание, – это здоровье цесаревича. Вот тут она была очень энергичной и посылала доверенных людей, чтобы они нашли самых лучших врачей. А в последние годы она перестала доверять медицине и больше полагалась на святых старцев и народных целителей. Ее усилиями при дворе появился Григорий Распутин…

– Распутин? – сказал статский советник; они с ротмистром переглянулись. – Да, мы слышали о таком. Надо будет еще им заняться. Однако вернемся к загадочному господину Стрекало. Вы говорите, что императрица ранее никогда не вмешивалась в политику. Но, возможно, она была очень привязана лично к Петру Аркадьевичу? Беспокоилась за него? И поэтому послала в Киев своего доверенного человека?

– Я, конечно, не хочу сказать ничего, что могло бы бросить тень на супругу нашего государя, – отвечал Кривошеин. – Но у всех, кто хоть немного знал отношения при дворе, ваше предположение, господин Угрюмов, может вызвать только усмешку. Всем при дворе известно, что Александра Федоровна испытывала к Петру Аркадьевичу стойкую неприязнь. Нет, она вполне ценила его как государственного деятеля, ценила за верность трону… Но в то же время Ее Высочество считали, что премьер-министр недостаточно почтительно относится к ее царственному супругу, позволяет себе возражения, даже дерзости. Кроме того, она весьма настороженно относилась к начинаниям, которые мы с Петром Аркадьевичем старались осуществить.

– Но, в таком случае, может быть, мы можем предположить обратное? – вновь вступил в беседу следователь Зверев. – Я понимаю, что такая мысль может показаться крамольной, но нам надо выяснить истину во что бы то ни стало. Что, если неприязнь государыни к премьеру, о которой вы говорили, достигла такой остроты, что она решилась… принять меры? И действительно послала доверенного человека – но вовсе не затем, чтобы защитить Столыпина, а с целью прямо противоположной?

– Что вы говорите?! – вскричал хозяин кабинета; в волнении он вскочил с кресла. – Как можно такое допускать?! Хотя…

Он сокрушенно вздохнул, покачал головой; снова сел, вернее, даже рухнул в кресло.

– Хотя надо признать, – с горечью произнес он, – что Петр Аркадьевич действительно не пользовался симпатиями при дворе. Да какие симпатии! Скажем прямо: он встречал там только неприязнь, а порой и откровенную ненависть! Но со стороны государыни… нет, с ее стороны я не могу предположить такого злодейства. Уверяю вас, господа: Александра Федоровна на такое не способна!

– А другие придворные? – спросил статский советник. – Вы сказали, что он встречал откровенную ненависть. А ненависть, воплощенная в действие, – это и есть убийство. Есть ли в высших кругах люди, которые могли желать смерти Петра Аркадьевича?

Несколько секунд хозяин кабинета колебался. Природная осторожность боролась в нем с желанием отомстить людям, погубившим его старшего товарища. Наконец желание отмщения победило; Кривошеин произнес:

– Да, признаюсь, такие люди есть! Есть сановники, которым ненавистна сама идея каких-либо преобразований, которые желают сохранить все в неприкосновенности, и прежде всего – сохранить свою власть! И первым я назвал бы здесь начальника императорской канцелярии Мосолова.

– Но разве начальник канцелярии императора – человек влиятельный? – удивился Угрюмов. – Что он может?

– Как видно, вы не слишком искушены в тонкостях нашей высшей политики, – заметил хозяин кабинета. – Это в каких-нибудь европейских или американских республиках степень влияния чиновника определяется должностью, которую он занимает. А у нас она определяется прежде всего близостью к особе самодержца. Человек может занимать должность совершенно незаметную или даже вовсе никакой не занимать, но если государь к нему прислушивается, такой человек может многое. Да что далеко ходить – весьма влиятельным человеком при дворе является такая личность, как градоначальник Ялты! И все лишь потому, что вблизи этого города, в Ореанде, находится резиденция царской семьи и Его Величество там регулярно отдыхает. И наоборот: человек может занимать высокий пост – скажем, главы правительства – и при этом иметь очень мало влияния. Так что я бы ни в коем случае не стал сбрасывать со счетов такого человека, как начальник канцелярии.

– Хорошо, а каких еще недоброжелателей Петра Аркадьевича вы могли бы назвать? – спросил Угрюмов.

– Кого еще? – хозяин кабинета задумался. – Ну, например, начальника дворцовой охраны генерала Спиридовича, флаг-капитана, адмирала Константина Нилова, коменданта Зимнего дворца господина Воейкова. Или его тестя, министра двора барона Фредерикса…

– Фредерикса? – воскликнул следователь Зверев. – Но ведь именно с ним беседовал Столыпин в тот момент, когда убийца начал в него стрелять! Именно барон вызвал премьера из ложи к оркестровой яме! Может быть, это было сделано намеренно? Возможно, барон действовал заодно с убийцей?

– Это все надо проверить, – остановил его статский советник. – А то мы далеко зайдем в наших предположениях. Скажите, Александр Васильевич, вы назвали всех врагов Столыпина?

– Нет, далеко не всех, – отвечал Кривошеин. – Сюда можно включить престарелого генерала Богдановича, обер-гофмаршала графа Бенкендорфа… Да мало ли кого! Весь двор, практически без исключений, был настроен против Петра Аркадьевича! Мы с ним работали, можно сказать, во враждебном окружении! Придворные считали нас опасными бунтарями, которые покушаются на основы российской государственности. Они не хотели допускать никаких изменений, никаких!

– Благодарю вас, Александр Васильевич, вы нам очень помогли, – сказал статский советник, поднимаясь. – Не смеем вас больше задерживать. У меня на прощание остался только один вопрос. Скажите, а за себя вы не боитесь? Ведь если Столыпина убили не революционеры, а придворные, и если они хотят остановить всякие реформы, то они могут постараться устранить и вас…

– Я об этом как-то не думал… – признался Кривошеин. – Хотя теперь, после нашего разговора, я вижу, что такая опасность есть. Что ж, могу ответить так: на все воля Божья. Таиться, прекращать работу я не собираюсь. Буду продолжать готовить проекты, начатые нами вместе с Петром Аркадьевичем. Другое дело, будет ли у этих проектов будущее…

– Восхищен вашим мужеством, – сказал статский советник.