Генерал-лейтенант Александр Александрович Мосолов внимательно прочитал письмо и поднял взгляд на человека, это письмо принесшего. Посетитель – инженер, специалист в области телефонной связи Дружинин – чинно сидел по другую сторону стола и ждал, что скажет начальник императорской канцелярии. Однако ни гражданское платье – прекрасного покроя серый сюртук, ни сидячее положение, которое уравнивает самых разных людей, не могли скрыть от опытных глаз генерал-лейтенанта особо прямой осанки посетителя. Такая осанка была у людей только одной профессии – той самой, которую имел и сам Мосолов. Поэтому генерал-лейтенант, отложив письмо в сторону, задал вопрос, вовсе не относившийся к содержанию поданного ему документа:

– Скажите, сударь, а вы что же, с юности все учились? Инженерное образование получали?

– Не совсем так, ваше превосходительство, – ответил посетитель; голос у него был звучный, рокочущий; прекрасный голос. – У меня, изволите видеть, два образования. Одно, точно, инженерное – я окончил Московский университет. А другое военное – офицерские курсы. Я на них пошел, как только началась война с Японией. Учиться там мне было легко – ведь я с детства увлекался верховой ездой, фехтовал, у меня были превосходные домашние учителя.

– Так вы что же – из дворян?

– Точно так, из дворян Орловской губернии; у нас, изволите видеть, имение недалеко от Орла.

– Интересно, интересно… И что же, вы и в военных действиях участвовали?

– Совершенно верно, участвовал, – инженер склонил голову. – Командовал ротой под Лаояном, потом под Мукденом. К сожалению, во время последней баталии получил тяжелое ранение, полгода находился на излечении и более в полк не возвращался. То есть я хотел вернуться, но когда меня выписали, военные действия уже закончились. Так что я вышел в отставку и занялся инженерной наукой. А именно ее новой отраслью – телефонной связью.

– И как свидетельствует в своем письме генерал Курлов, весьма в этом деле продвинулись, – подхватил генерал-лейтенант. – Даже настырных американцев опередили! Изобретение, которое вы предложили Курлову, необычайно полезно!

– Да, я тоже полагаю, что оно в первую очередь должно подойти для нужд государственных учреждений, – сказал инженер. – Слишком много развелось в нашей империи, а также за ее пределами людей, желающих узнать содержание служебных переговоров государственных служащих, вызнать секреты нашей страны.

– Вы правы, батенька, совершенно правы! – сказал Мосолов. Инженер ему определенно нравился, причем с каждой минутой все больше. Впрочем, это внешнее впечатление надо было проверить…

– Да, ваше изобретение, защита телефонных переговоров от подслушивания, может очень помочь в делах управления империей, – продолжил генерал-лейтенант. – Я так полагаю, что если бы такое устройство оказалось в нашем распоряжении несколько раньше, можно было бы предотвратить многие несчастья. Вроде недавнего злодейского убийства председателя правительства. Вот горе-то какое для страны, не так ли?

Сказав это, начальник императорской канцелярии с интересом посмотрел на посетителя, ожидая его реакции. И реакция последовала. Инженер слегка сморщился, словно взял в рот нечто кислое, и произнес:

– Событие действительно прискорбное, поскольку роняет престиж державы – и в глазах ее подданных, и за границей. Однако я не считаю, что это какое-то горе. Напротив, горем стало бы продолжение деятельности покойного премьера, поскольку эта деятельность подрывала основы самодержавия. Поэтому я убийство господина Столыпина, безусловно, осуждаю, но глубокой скорби выказать не могу.

Генерал-лейтенант выслушал эту тираду с особым вниманием. И не только со вниманием – Дружинин, умевший неплохо читать выражение лиц собеседников, разглядел на лице начальника императорской канцелярии явное одобрение. И тогда он решил усилить это впечатление, произведенное им на собеседника.

– И я хочу сказать, ваше превосходительство, – заговорил он снова, – что за время пребывания в Киеве я еще укрепился в этих мыслях. Побеседовав с генералом Курловым, я окончательно пришел к выводу, что деятельность господина Столыпина по руководству правительством была чрезвычайно вредна для интересов престола. И этой деятельности надо положить конец. Чтобы никакие последователи покойного премьера не делали попыток ее продолжить. И я лично готов этому способствовать!

Вот теперь уже Дружинин с особым интересом следил за реакцией хозяина кабинета, однако этот свой интерес он старался скрыть и потому почти все время глядел в сторону. Однако успел заметить то, что хотел: генерал-лейтенант выслушал его признание с огромным вниманием; он буквально глазами ел своего гостя. Когда же тот закончил, Мосолов ничего говорить не стал; посидел немного, барабаня пальцами по столу, потом спросил:

– Так вы говорите, батенька, что можете установить эту вашу телефонную защиту в весьма короткий срок?

– Да, ваше превосходительство, – отвечал инженер, – меньше чем за месяц могу управиться.

– И что же, вам, наверно, рабочие потребуются? Стены дворца сверлить будете?

– Нет, сверлить ничего не надо. А помощник у меня будет всего один. Он еще совсем юноша, но очень сообразительный и толковый. Мне его будет вполне достаточно.

– Вот как? Да… И цену за свои услуги вы попросили весьма умеренную, весьма… Так что не вижу причин вам отказать, никаких причин! Скажите мне только имя и звание вашего помощника.

Выслушав ответ, генерал-лейтенант склонился над столом и быстро что-то написал на особом бланке – такие бумаги выпускала канцелярия дворца.

– Вот пропуск для вас и вашего помощника, – сказал он, протягивая документ инженеру. – Можете приступать хоть завтра. А вот распоряжение в финансовую часть о том, чтобы вам выдали аванс – сумма, я полагаю, вас устроит?

Инженер глянул на чек и наклонил голову:

– Вполне устроит, ваше превосходительство.

– Да-с, таким, значит, образом… – произнес генерал-лейтенант. – Очень приятно, знаете, встретить молодого человека, столь государственно мыслящего. Знаете что? А приходите ко мне на обед! Сегодня же вечером и приходите. Мы обедаем рано, садимся в шесть часов. Знаете, где я живу? Нет? На Литейном, близ Невы, в собственном доме, легко найдете. Буду ждать.

– Благодарю за приглашение, – отвечал инженер. – Непременно буду.

Действительно, без четверти шесть инженер уже звонил в дверь величественного особняка в стиле ампир. Ему открыл швейцар с явно военной выправкой. Вестибюль не поражал роскошью. Да и остальная отделка здания отличалась простотой и строгостью. «Не удивлюсь, если окажется, что хозяин, подобно покойному императору Николаю Павловичу, спит на солдатской койке и укрывается шинелью», – подумал Дружинин, следуя вслед за лакеем в столовую.

Здесь уже собрались все члены семьи Мосоловых. Генерал-лейтенант представил гостя своей супруге Елизавете. Кроме супругов на обеде присутствовали и дети: сыновья Александр и Дмитрий, статные юноши, один двадцати двух, другой девятнадцати лет, и дочь Маша, стройная девятнадцатилетняя девушка. Черноволосая и черноглазая Маша вначале показалась Дружинину замкнутой и надменной и совсем не понравилась. Однако в ходе возникшей за столом беседы его мнение изменилось.

Разговор за обедом вначале вращался вокруг тем, связанных с появлением гостя – телефонии, других явлений технического прогресса. Дружинин рассказал о лондонском метро, о новых моделях французских и английских автомобилей, о других технических новинках, которые в последние годы в обилии поставляла Европа.

– А вы, я смотрю, батенька, и поездить тоже успели, – заметил Мосолов.

– Да, после отставки я много где побывал, – сказал инженер. – Я ведь изучал инженерное дело не только в университете, я и в фирме Белла успел поработать.

– А что вы думаете о проектах новых германских дирижаблей? – спросил его младший Мосолов, Дмитрий. – Мне кажется, с их помощью немцы вскоре завоюют все небо.

– Нет, этого не стоит опасаться, – уверенно заявил Дружинин. – Небо завоюют вовсе не дирижабли, а самолеты. У надувных воздушных средств есть уязвимые места.

И он кратко, не пускаясь в излишние подробности, разобрал сравнительные достоинства и недостатки двух видов воздушных судов. Во время своего рассказа он несколько раз ловил на себе взгляд Маши – она смотрела на гостя с любопытством, что было понятно, и почему-то также с испугом – или это Дружинину только показалось?

Благодаря Маше разговор вскоре свернул на культурную жизнь столицы. Говорили о прошедшей выставке картин художника Серова, о появлении каких-то скандальных поэтов-футуристов, о предстоящем выступлении модного поэта Северянина.

– У нас на женских курсах, где я учусь, – рассказывала Маша, – все девушки без ума от этого Северянина. А я его терпеть не могу! Пошлый гаер! «Я явления жизни превратил в грёзофарс!» Тоже мне, волшебник! Мне кажется, все эти утонченные символисты, певцы смерти, – лишь проявление дряблости нашей культуры. Мне ближе другой новый поэт, Гумилев. Он воспевает пиратов, разбойников, храбрых людей – это по мне!

– Я стихов Гумилева не знаю, – заметил хозяин дома, – но слышал, что он офицер, это похвально. А вообще эти Машины слова доказывают, что она целиком в меня, моя дочь. Мне тоже не нравится расслабленность, свойственная нынешней молодежи.

– Молодежь бывает разная, – заметил на это Дружинин. – И стихи тоже должны быть разными. Ведь человек не состоит из одних только мускулов, у него еще и нервы есть, и мозг. Нельзя воспевать одни только сражения.

– Да, нельзя! – сказала Маша. – Можно воспевать еще борьбу за справедливое дело, борьбу против угнетателей. Это лучше всего делает не Гумилев, а Горький. И вот это мое увлечение папа никогда не одобрит. Ведь Горький – певец революции, а папа революцию не одобряет…

И Маша усмехнулась, но усмешка была какой-то горькой. И вновь испытующе глянула на Дружинина.

Маша угадала: отец, да и другие члены семьи весьма скептически высказались о творчестве Горького. Потом перешли на новые постановки Художественного театра.

Когда обед подошел к концу, Мосолов сказал:

– Давайте, Игорь Сергеевич, пройдем ко мне в кабинет, выкурим там по сигаре. У нас с вами осталась пара вопросов, которые надо обсудить.

Они прошли в небольшой уютный кабинет Мосолова, весь увешанный картами – здесь были карты всей России, Сибири, Средней Азии, Европы, Балкан, – и сели вокруг стола. Закурили, и хозяин кабинета заговорил:

– Я вижу, что на моих домашних вы, сударь, произвели такое же благоприятное впечатление, как и на меня. Да, очень благоприятное… Хорошо, давайте перейдем к делу. Во время беседы в моем служебном кабинете вы высказались в том смысле, что готовы способствовать прекращению деятельности людей, чья деятельность… вот, совсем зарапортовался! Как это вы давеча выразились, скажите лучше сами…

– Извольте, – ответил Дружинин. – Я сказал, что считаю деятельность покойного господина Столыпина чрезвычайно вредной для интересов России и престола. И не только его самого, но и его ближайших соратников и последователей. И я готов приложить все усилия, чтобы эту их деятельность прекратить. И я, ваше превосходительство, готов повторить это где угодно. И не опасаясь последствий.

– Верно, верно, а то я как-то запамятовал, – кивнул Мосолов. – Да, и не называйте меня, пожалуйста, «ваше превосходительство». Можно без чинов, просто Александр Александрович. Так вот, должен вам признаться, голубчик: идеи, которые вы высказали, мне чрезвычайно близки. И не только мне. Есть и еще люди… замечательные люди! Но я что, собственно, хочу сказать: если мы мыслим столь родственно, то вы могли бы оказать мне помощь… ну, не совсем официально. Приватным, так сказать, порядком.

– Я, ваше… то есть Александр Александрович, исполнен к вам столь глубокого уважения, – с чувством произнес Дружинин, – что готов оказать вам любую помощь, какая потребуется. Однако, признаться, я не совсем понимаю, о чем идет речь.

– Сейчас объясню. Премьер, чья деятельность, как вы правильно заметили, сильно пошатнула основы трона, не прервалась с его смертью. Ее намерены продолжить его ближайшие соратники, прежде всего главноуправляющий землеустройством империи Александр Кривошеин и глава Русского окраинного общества Владимир Гурко; есть и другие. Нам, истинным патриотам, совершенно необходимо знать, что задумывают эти люди. В этом нам мог бы помочь ваш аппарат – тот, второй, о котором вы давеча тоже упоминали. Можно ли будет его смонтировать в кабинетах этих господ?

– Почему же нельзя? – отвечал инженер. – Надо только обеспечить мне с помощником доступ в эти кабинеты, и все будет сделано.

– Замечательно! Просто замечательно! – воскликнул Мосолов. – Доступ я вам обеспечу в самое ближайшее время. И сразу скажу об этом – тем более мы теперь будем часто видеться в Зимнем. А что касается вознаграждения за ваши услуги…

– Я готов выполнить эту работу совершенно бесплатно, – гордо заявил инженер. – Исключительно в интересах Отчизны.

– Превосходно, голубчик, превосходно! Однако я вам ведь не пачку ассигнаций в карман сую. Истинно государственные люди не должны быть стеснены в средствах. Государство имеет возможность обеспечить своих защитников, используя не только наличные. Вы ведь человек, сведущий в технике, верно? Кто лучше вас сможет, например, руководить строительством новой железной дороги? Никто. Остается только получить концессию. Я вам в этом помогу. Скажем, на днях будет решаться вопрос о получении концессии на строительство новой дороги от Саратова на восток, в киргизские степи. Вложения предусмотрены колоссальные! Ну, как вам мое предложение?

Дружинин понял, что отказаться от такого предложения нельзя – можно потерять уважение собеседника, а с уважением – и доверие. Нельзя, так сказать, выпасть из образа. И он сказал:

– Весьма вам признателен! Разумеется, я буду участвовать.

– Вот и прекрасно, голубчик, вот и прекрасно! – улыбнулся генерал-лейтенант. – Что ж, не смею больше задерживать.

Дружинин сердечно распрощался с хозяином и направился к выходу. Открывая дверь кабинета, он обратил внимание, что она слегка приоткрыта. Это показалось ему странным: он хорошо помнил, что, когда они входили, генерал-лейтенант плотно закрыл за собой дверь. Поэтому, выйдя в коридор, он первым делом огляделся. Однако не заметил никого, кроме дочери Мосолова, Маши, – присев на подоконник в конце коридора, она гладила кошку. Увидев выходящего из кабинета гостя, сказала:

– Ну, что, посекретничали? Составили план по укреплению устоев? Папа́ все укрепление устоев заботит. А меня – только поэзия и живопись. Ненавижу политику!

– И правильно делаете, – ответил Дружинин и направился к выходу.