Следуя указанию Углова, Ваня решил не откладывать дело в долгий ящик и в тот же вечер отправился на квартиру Романова, чтобы разузнать у него как можно больше о загадочном «приезжем из Женевы» Емельяне Пугачеве, который, как потом выяснилось, никаким приезжим не был. Эта беседа с руководителем максималистов должна была стать последней, после нее Ваня уже не должен был возвращаться в комнату на Петергофском шоссе. Днем они с Угловым уже побывали на Расстанной, и Ваня познакомился со своим новым жильем.

К Романову Ваня отправился уже в десятом часу: смена на Путиловском заводе, где трудился революционер, продолжалась до семи, да еще надо было прибавить время на дорогу домой; а Ваня хотел застать хозяина наверняка и не быть наедине с Настей. Он не знал, как себя с ней держать после того, что узнал о ее предательстве.

Однако когда он постучал в дверь знакомой квартиры, открыла ему именно Настя – раскрасневшаяся, с растрепавшимися волосами и с тряпкой в руках.

– А, это ты… – сказала она не слишком приветливо. – Проходи, Сева вот-вот прийти должен.

– А что, его еще нет? – тупо спросил Ваня.

– Нет, как видишь. Ноги вон вытирай и проходи. На кухню проходи – я тут уборку затеяла, пока мужа нет, но в комнате еще не убралась.

Отказываться, идти обратно было глупо. Ваня послушно вытер ноги и проследовал на кухню. Вошел – и изумился произошедшей перемене. На стене висела карта Петербурга, на которой гость заметил несколько кружков, сделанных красным карандашом. На столе лежали детали двух разобранных револьверов системы «наган» и горсть патронов.

– Это что у вас тут за оружейная мастерская? – спросил Ваня, повернув голову в сторону комнаты, где слышались звуки уборки.

– А как же ты думал? – ответила Настя. – Сева к делу готовится.

– К какому делу?

– К акции то есть.

– Так что, он убить кого-то решил? – догадался Ваня. – Но ведь организация еще решение не приняла! Ведь хотели еще собрание провести, еще раз все обсудить!

– Ну, ребята у нас известные тугодумы, – отвечала Настя. – Мешкать горазды. А Емельян не такой. Он Всеволода сразу поддержал.

– Какой Емельян? – спросил удивленный Ваня. Он почувствовал, что со вчерашнего дня ситуация вокруг Всеволода Романова сильно изменилась.

– А Сева тебе разве не говорил? – в свою очередь, удивилась Настя. Она даже полы мыть перестала и все так же, с тряпкой в руках, появилась в дверях кухни. – Он вчера вечером пришел, даже, считай, ночью. Он у нас уже был раньше. Называет себя Емельян Пугачев. А какое настоящее его имя, мы не знаем, да и не надо – конспирация. У них с Севой беседа была. Мне муж потом все рассказал. Товарищ Емельян сразу его решение насчет акции одобрил. И цели подсказал, и помочь обещал – информацию собрать. Вот Сева и готовится.

– Но ведь Романов мне говорил, что с этим Емельяном дело нечисто! – воскликнул Ваня. – Что его за границей никто не видел!

– А Емельян это затруднение разъяснил, – сказала Настя. – Сказал, что ему еще в Берлине ищейки полицейские на хвост сели. И он, чтобы скрыться, внешность сменил и документы тоже.

– И какие же цели этот Емельян Романову подсказал? – спросил Ваня. – Наверно, кого-то из министров?

– Ну да, вроде того, – сказала Настя, вновь принимаясь за уборку. – Я всех не помню. Один – какой-то главноуправляющий… или главносчитающий… в общем, землей ведает. Следит, чтобы вся у помещиков осталась, крестьянам ни в коем случае ничего не перепало.

– А фамилия его, случайно, не Кривошеин?

– Точно, Кривошеин! Ну, вот я и убралась, теперь не стыдно мужа встретить. А может, и с гостем, – сказал Настя, убирая ведро. – Может, и товарищ Емельян опять придет.

– Выходит, они вдвоем на акцию пойдут? А остальные что же? – допытывался Ваня.

– Не хочет он никого из организации брать, – объяснила Настя. – «Предатель у нас завелся, – говорит. – Может все дело провалить». Хочет взять только Емельяна – а еще тебя. Тебе он доверяет.

– Значит, говорит, предатель завелся… – повторил Ваня вслед за ней. Видимо, в этот момент он на какую-то долю секунды утратил контроль за своим лицом, и оно выразило что-то такое, чего выражать ни в коем случае не следовало. Поняв свою ошибку, он снова придал лицу прежнее простодушное, слегка озабоченное выражение; но было поздно. Настя так и впилась глазами в его лицо.

– А чего это ты так сказал, Ванечка? – спросила она ласково. – Насчет предателя – чего это ты выразил? Чего подумал?

– Я? – Ваня постарался изобразить крайнюю степень изумления. – Ничего я не думал!

– Думал, думал! – сказала женщина протяжно; пропела, а не сказала. Все так же, не отрывая глаз от лица Вани, она придвинулась ближе к нему, встала почти вплотную.

– Я забыла совсем, что ты у нас навроде гадалки, – продолжала хозяйка. – Сквозь землю видишь, тайны разгадываешь. Ну, и какую такую тайну ты про нас загадал? Что вызнал? Ты ведь не случайно сегодня пришел, правда, Ваня? Не случайно?

– Ну да… то есть нет… – забормотал он. Но уже видел по ее глазам, что она обо всем догадалась, что он разоблачен. И тогда, не в силах больше врать и оправдываться – да и с чего? – он выпалил:

– Да, догадался! Я тогда на собрании все сразу понял, как только ты говорить начала! Это ты всех сдаешь! Начала с маленького такого рыжего мужичка, Николаем его звали, он тебе почему-то лично неприятен был; потом еще одного, потом сразу двоих… Всего восемь человек на твоей совести. И мечтаешь ты только об одном: чтобы твой Всеволод бросил все эти революционные глупости и зажили вы тихо и счастливо. Тебе ведь в полиции это обещали, верно? Что заживете мирно и счастливо?

– Да, это! – улыбаясь, произнесла ему прямо в лицо Настя. Никакого испуга в ее лице не было; наоборот, светилось какое-то торжество; она не говорила, а словно выпевала слова. – Прощение для Севы обещали, полное прощение. И деньги – столько, что на домик хватит, да еще с обстановкой! А вы что мне можете обещать со своей революцией? Сколько я с Севой живу, только и слышу: «грядущее избавление», «будущее общество»… Ну, и что проку мне от этого грядущего общества? Или моему ребенку? А мне сейчас счастья хочется, понимаешь ты?!

– Это я как раз понимаю, – заверил ее Ваня. – Я только одного не могу понять: как же ты сейчас, с такими твоими планами, отпускаешь мужа на эту акцию? Ведь это убийство! За него никакого прощения не будет, за него виселица положена!

– Вот тут ты ошибаешься, Ванечка! – пропела Настя. – Все совсем наоборот обстоит! Я ведь почему на все эти бомбы-револьверы у нас в доме спокойно смотрю? Потому что на это команда дана! С самого верха!

– С какого верха? Ты же говорила, что твоему мужу эту мысль Емельян Пугачев подсказал!

– Верно, Ванечка, Емельян. А кто таков этот Емельян, знаешь? Думаешь, такой же малахольный подпольщик, как наши максималисты? Нет, тут другое. Я, когда в последний раз на Александровскую улицу ходила, в управление, там его и встретила!

– Кого? – не понял Ваня.

– Да Емельяна! Он у господина капитана в кабинете сидел, и они разговаривали – прямо как друзья. Я, как увидела, не знала, что и думать. А господин капитан меня успокоили. Говорят: «Ты, Анастасия, не бойся. Этот господин, которого ты знаешь под именем Емельян, – наш человек. Причем лицо весьма значительное. Так что ты его деятельности препятствовать не должна. Вот выполнят они свое задание – и тогда все твои тревоги закончатся». Вот оно как, Ванечка!

– Выходит, Емельян – вовсе не подпольщик… – размышлял вслух Ваня. – Хотя и верно, чего удивляться, Углов ведь говорил…

– Какой Углов? – насторожилась Настя. – Еще один из ваших «товарищей»? Хотя черт с ним. Я ведь тебе почему все открыла? Потому что показать хотела, что я тебя не боюсь вот нисколечко!

И она, сложив пальцы, отмерила крошечный кусочек ногтя – показала, как мало боится.

– А решишь Севе сказать – я найду, чем тебе рот закрыть, – пригрозила она. – Ничего у тебя не выйдет. Попробуешь – самому хуже будет!

– Да не собирался я ничего говорить! – воскликнул Ваня. – За ребенка твоего боялся, его жалко было. Это ты сама все начала! Ты…

Он остановился на полуслове – слышно было, как стукнула входная дверь. Затем послышался глуховатый голос Всеволода:

– Ого, а у нас гости? Кто это там?

И в следующую минуту Романов появился в дверях кухни.

– А, Ваня! – обрадованно сказал он. – Легок на помине! Я тут как раз к тебе идти собирался. Ты мне для одного важного дела нужен. Мне…

Тут он вдруг запнулся и внимательнее посмотрел на взволнованное лицо Вани и раскрасневшееся – своей жены. Какое-то неясное подозрение, как видно, родилось в его голове. Если бы в тот момент Ваня нашел нужные слова, чтобы это подозрение рассеять, то все бы, возможно, обошлось. Но ему, как нарочно, ни одно подходящее слово в голову не приходило. Ну ни одно!

Между тем Настя истолковала молчание «гадалки» по-своему. Она, видимо, решила, что Ваня собрался-таки разоблачить ее перед мужем и просто не знает, как начать. И тогда она сама решила сделать первый ход, сыграть на опережение.

– Нельзя тебе, Сева, его для дела использовать, – заявила она. – Подвести может. Потому как у него совсем другое на уме.

– Другое? Ты о чем? – спросил Романов.

– Да о том же, о том! Ты, я вижу, и сам обо всем догадался! – заявила Настя. – Подвел тебя приезжий друг, ох как подвел! Видать, он там, в Киеве, по бабам изголодался! Никакая ему, заморышу, не давала! Так он не посмотрел на мой живот, не помешал он ему – приставать ко мне начал! Я уж и не знала, как отбиться!

– Вот ты, значит, как! – вскричал Романов, надвигаясь на Ваню. – Вон какие у тебя особые таланты! А я смотрю – что это рожа у тебя какая-то смущенная, словно рубль украл? А ты вон чего! Да я тебя…

И хозяин квартиры, не тратя больше время на разговоры, кинулся на обидчика, схватил его за воротник пиджака и стал душить. Сила у него была медвежья; Ваня чувствовал, что воротник сжал ему горло, что ему нечем дышать. Из последних сил он рванулся – не надеясь освободиться, вообще ни на что не надеясь и не рассчитывая, а просто инстинктивно, как повешенный хватается за петлю, надеясь ее ослабить.

И – о чудо! – этот рывок дал результат. Нет, он не вырвался из объятий ревнивого революционера – просто не выдержал воротник старенького пиджака; он треснул, половина его оторвалась. Ваня судорожно вдохнул воздух, рванулся еще раз – и весь воротник целиком остался в руках у хозяина квартиры.

Пока Романов душил его, они топтались возле стола, и каким-то образом развернулись, так что теперь Ваня оказался ближе к двери. И он немедленно этим воспользовался. Не рассуждая, он кинулся к двери, и дальше, по коридору, к выходу. Выскочив из квартиры, ссыпался вниз по лестнице и выбежал из дома. Прямо за собой, всего в нескольких шагах, он слышал топот ног Романова и его тяжелое дыхание. Ваня понимал – стоит ему оступиться, упасть, – и он пропал, пощады не будет. Руководитель организации максималистов находился в таком состоянии, когда никакие доводы рассудка не действуют. И если дома, в квартире, он мог еще сдержаться, остановиться перед убийством, опасаясь возможных последствий, то здесь, на пустынной улице, глубокой ночью его ничто не сдерживало. А Тихомировская улица, где жил в основном рабочий люд, была совершенно пуста – ни одного прохожего.

Ваня бежал, не замечая, куда бежит, не думая ни о чем, кроме одного – лишь бы не упасть. Но он понимал, что долго так не выдержит. Он не умел бегать, он и ходил-то плохо. Лишь крайнее отчаяние придало ему сил. Насколько их еще хватит? Самое большее – на несколько минут. Потом преследователь все равно догонит его. И тогда его ничто не спасет…