К концу 1870-х гг. роман «Обломов» стал недоступен читателям.1 С этого же времени с просьбами о новом издании всех трех романов к Гончарову обращались не только читатели, но и потенциальные издатели. Писатель то склонялся к намерению переиздать романы и даже, вероятно, время от времени возвращался к текстам своих произведений, то категорически отказывался от этого намерения. О его колебаниях достаточно определенно свидетельствует статья 1878 г. «Лучше поздно, чем никогда», задуманная, в частности, как своеобразное предисловие ко все-таки возможному переизданию. Здесь говорилось: «Если же бы, против моего ожидания, мне понадобилось издать вновь все мои сочинения, то этот же анализ может служить авторским предисловием к ним». Тем не менее намерение переиздать романы оставалось невыполненным – и не столько из-за болезненно воспринимаемой писателем критики «Обрыва», сколько из-за обострившихся мучительных переживаний, связанных с Тургеневым. Именно их Гончаров имеет в виду, когда пишет П. Г. Ганзену, что переиздание было бы для него «сопряжено с нравственною, большою ‹…› пыткою» (письмо от 7 июля 1878 г.). В относящейся к августу 1878 г. «‹Записке к «Необыкновенной истории»›» он писал о том и о другом сразу: «…новая пресса состоит не только изравно душных, но и враждебных старым писателям лиц, частию

109

из зависти же к ним, частию потому, что и литературные понятия и вкус много изменились, подчиняясь или утилитарному, или крайне реальному направлению. Критики нет вовсе, а если кое-где есть, то она задобрена ласковым и благодушным Тургеневым!

Я и молчу, даже не возобновляю нового издания своих романов, несмотря на просьбы издателей. Пусть лучше заглохну – чем поднимать эти толки, из которых Тургенев выйдет невредим, а пострадаю я, потому что против меня многие, почти все!» (ЛН Гончаров. С. 288; курсив наш. – Ред.).1 «Последний отголосок этого состояния, – вспоминал А. Ф. Кони, – видел и я, когда летом 1882 года в Дуббельне, ссылаясь на трудность приобретения и дороговизну ставшего редкостью „Обломова”, я уговаривал его издать полное собрание своих сочинений. „Такой совет мне мог бы дать, – сказал мне, мрачно потупясь, Гончаров, – лишь недруг: разве вы хотите, чтобы меня стали обвинять в том, что я обокрал Тургенева?!”» (Гончаров в воспоминаниях. С. 252).

Вскоре, однако, писатель уступил – но не просьбам издателей, а Александру III, у которого он имел две аудиенции,2 связанные с хлопотами об увеличении пенсии. Отвечая А. Ф. Кони (в письме от 11 ноября 1882 г.), узнавшего об этих аудиенциях из «Правительственного вестника», Гончаров рассказал ему: «…я удостоен был приема наедине и нескольких минут доброго, ласкового разговора. ‹…› Вы как будто угадали, говоря в письме, что мне надо бы „повелеть” издать мои книги:3 хотя повеления

110

не было, или если было, то в форме вопроса: „печатаю ли я свои сочинения?” Я, конечно, поспешил отвечать утвердительно. ‹…› Вследствие этого, неделю тому назад, я подписал контракт, которым уступаю мое авторское право на все сочинения Глазунову…».

Контракт с издателем был заключен 3 ноября 1882 г. (см.: Летопись. С. 262), а 7 декабря 1883 г. новое издание вышло в свет (тома 2 и 3 с «Обломовым» были помечены 1884 г.).1 Таким образом, на подготовку текстов «Обыкновенной истории» и «Обломова» в новом издании у Гончарова был почти год, вероятно выговоренный им у издателя для того, чтобы «кое-что исправить, переделать, сократить…» (см.: Гончаров в воспоминаниях. С. 160), без чего, как известно, писатель не выпускал в свет ни одного из своих произведений. Но известно также, что с конца 1882 г. у Гончарова обострилась болезнь глаз (более того, «правый глаз закрылся» – см. письмо к А. Ф. Кони от 7 декабря 1882 г.) и что болезнь продолжалась почти в течение всего 1883 г., о чем сам он не раз сообщал в письмах к разным лицам. И тем не менее текст обоих романов был действительно «пересмотрен», и болезнь глаз этому не смогла помешать (жалобы на почти полную потерю зрения подчас объяснялись другими причинами, в частности нежеланием участвовать в некоторых комиссиях (см. письмо к А. Н. Островскому от 14 декабря 1883 г.). Не случайно в этом же 1883 г. – как раз во время, на которое может приходиться подготовка романов к печати, Гончаров собственноручно в третий раз переписывает свое завещание (см. письмо к А. Ф. Кони от 18 мая 1883 г.), пишет из Дуббельна А. Ф. Кони и М. М. Стасюловичу два больших письма от 8 и 14 июня и два письма к А. Ф. Кони от 28 июня и 2 августа, а также читает «Рижский вестник» (см. об этом: ЛН Гончаров. С. 487).

Так же как в случае с «Обыкновенной историей»,2 текст «Обломова» готовился не по последнему изданию, т. е. изданию 1862 г., а по предшествующему изданию 1859 г., в которое были внесены отдельные мелкие исправления

111

«Обломов». Титульный лист третьего отдельного издания.

1883 г.

112

по изданию 1862 г.1 Все они отличались одной особенностью – кажущейся неприметностью, незначительностью и даже вроде бы необязательностью. Но именно такой их характер свидетельствует о том, что появились они в тексте нового издания романа отнюдь не случайно, т. е. о выборе писателя: вряд ли возможно, чтобы он мог просто повторить отдельные исправления из общей обильной правки, к тому же спустя почти четверть века. Это соображение не разделяет Л. С. Гейро, которая высказывает предположение, что издание 1862 г. при подготовке собраний сочинений 1884 и 1887 гг. было «просто забыто»; странно, что одновременно она же предполагает, будто появившийся именно в издании 1862 г. фрагмент: «…густым слоем покрывший забор, плетень и гряды на огороде. – Всё засыпал! – шепнул потом отчаянно» – был введен в издание 1884 г. в заключительный текст главы XII части третьей: «Снег, снег, снег! – твердил он бессмысленно, глядя на снег ~ Но он не отвечал ничего: у него была горячка» (наст. изд., т. 4, с. 373) – «по памяти» (ЛП «Обломов» . С. 635, 636). Этот фрагмент имел в романе существенное значение. Без него переход от «живого горя» к «немому равнодушию», овладевшему Обломовым, не был бы так выразителен: «Потом мало-помалу место живого горя заступило немое равнодушие. Илья Ильич по целым часам смотрел, как падал снег и наносил сугробы на дворе и на улице, как покрыл дрова, курятники, конуру, садик, гряды огорода, как из столбов забора образовались пирамиды, как всё умерло и окуталось в саван» (наст. изд., т. 4, с. 375). Фрагмент усиливал общее впечатление, которое создавалось ключевыми словами: «бессмысленно», «горячка», «немое равнодушие», «всё умерло», «саван».

Характер исправлений в новом издании оставался в основном прежним: проводилось дальнейшее сокращение – уже не «длиннот», а отдельных выражений и слов;

113

появились два дополнения; вносились мелкие уточнения. Общее количество исправлений, естественно, было зна чительно меньшим, чем в предыдущих изданиях.

Сокращение проводилось по двум направлениям: в диалогах и в авторском тексте. Из диалога Обломова с Захаром убрано слово «завтра» во фразе: «- Э-э-э! слишком проворно! завтра!» (наст. изд., т. 5, с. 445, вариант к с. 15, строка 41), видимо не предполагавшей такого уточнения предыдущей фразы. В сцене последнего объяснения Обломова с Ольгой до 1884 г. после слов: «…за что ты терзаешь себя?» – следовала фраза, очевидно показавшаяся Гончарову лишней: «- Пусть я не стою счастья, но пощади себя» (там же, с. 484, вариант к с. 370, строки 13-14). В диалоге Обломова и Алексеева по поводу контракта на квартиру в Гороховой были авторские слова: «Оба задумались» (там же, с. 446, вариант к с. 34, строки 2-3). Очевидно, Гончаров заметил, что они также лишние, поскольку очередной вопрос Алексеева завершался авторской ремаркой со словами: «спросил, после некоторого молчания, Алексеев». После слов Агафьи Матвеевны, обращенных к Ване: «Утри лучше нос, не видишь?» – до 1884 г. была авторская ремарка: «заметила она, бросив ему платок» (там же, с. 489, вариант к с. 429, строка 34). Из отрывка: «…он любил и новости, и свет, и науку, и всю жизнь, но как-то глубже, теплее, искреннее» – вычеркивается слово «теплее»: Гончаров мог усомниться, можно ли «теплее» любить новости, свет и науку (там же, с. 447, вариант к с. 41, строка 30). До 1884 г. в тексте романа говорилось, что Обломов думал над планом «и ходя, и лежа, и дома, и в людях»; теперь слова «и дома» оказались снятыми (там же, с. 450, вариант к с. 65, строка 14): Гончарову могло не понравиться их соседство со словами «и лежа». Из фразы: «Не дай Бог, когда Захар воспламенится усердием угодить барину и вздумает вдруг всё убрать, вычистить, установить, живо, разом привести в порядок!» – было снято слово «вдруг», производившее впечатление лишнего рядом со словами «живо, разом» (там же, с. 451, вариант к с. 69, строка 27). После слов: «Ольга довоспиталась уже до строгого понимания жизни» – до 1884 г. было: «хотя еще счастливой жизни» (там же, с. 491, вариант к с. 452, строки 16-17), что усложняло и затемняло смысл, и Гончаров снимает уступительный оборот.

114

Из появившихся в тексте 1884 г. дополнений самые существенные – разговор между Агафьей Матвеевной и Ваней и Обломовым и Ваней о французских уроках мальчика (там же, с. 489, вариант к с. 429, строки 23-33) и дополнение из одного слова: до 1884 г. начальные слова фразы: «Утри лучше нос, не видишь? – заметила она, бросив ему платок» (там же, вариант к с. 429, строка 34) – имели вид: «Утри нос, не видишь?». Но если это второе дополнение носит характер простой уточняющей правки, то за первым кроется более глубокий смысл. Речь идет о характеристике отношений Ильи Ильича и Агафьи Матвеевны: Обломов проверяет французские уроки Маши и Вани, он участвует в воспитании ее детей, а Агафья Матвеевна после смерти мужа продолжит их обучение – в результате Ванюша кончит «курс наук» и «поступит на службу», а маленького Андрюшу она найдет в себе силы отдать Штольцам, поняв, что только они смогут ему дать соответствующее его происхождению воспитание и образование (см.: наст. изд., т. 4, с. 486, строки 31-41). Кроме того, за этим дополнением просматривается редкая для Гончарова поздняя автобиографическая деталь: его собственное участие в воспитании детей его слуги Карла Людвига Трейгута, умершего в 1878 г.1

Из другой стилистической правки в тексте достаточно большое количество мелких исправлений. Это разного рода замены («такой репутации» вместо «той репутации»; «не допускать к лошадям» вместо «не подпускать к лошадям»; «резв» вместо «резов»; «вулкана» вместо «волкана»; «обдирать десятую липу» вместо «обдирать всего десятую липу»; «объял» вместо «обнял»; «ушибленное» вместо «ушибенное»; «бисквитов» вместо «бисквит»; «Посмотрите» вместо «Посмотритесь» – см.: наст. изд., т. 5, с. 445, вариант к с. 23, строка 10; с. 455, варианты к с. 107, строка 11, и к с.108, строка 10; с. 456, вариант к с. 113, строка

115

22; с. 459, вариант к с. 125, строка 33; с. 460, варианты к с. 130, строка 17, и к с. 133, строка 33; с. 465, вариант к с. 190, строка 44; с. 466, вариант к с. 202, строка 18), а также перестановки слов («Не всегда его удавалось видеть чисто обритым» вместо «Не всегда удавалось его видеть чисто обритым» (там же, с. 447, вариант к с. 37, строки 20-21); «Захар сидел с кучерами у ворот, обращенных в переулок» вместо «Захар сидел у ворот, обращенных в переулок, с кучерами» (там же, с. 467, вариант к с. 212, строка 14)) и уточнения (там же, с. 451, вариант к с. 76, строки 9-10).

В издании 1887 г., в целом повторившем текст 1884 г., преобладает мелкая стилистическая правка, т. е. идет дальнейшая «обработка» текста. В начале романа, в сцене, где Илья Ильич намеревается наконец встать, с тем чтобы «подумать хорошенько» о предстоящих делах, но потом остается лежать: ведь «…чай можно пить, по обыкновению, в постели, тем более что ничто не мешает думать и лежа» – ранее отсутствовало слово «ничто», что обессмысливало всю фразу (см. там же, с. 444, вариант к с. 8, строка 35). В ответе Захара на упрек барина, что он «изломал» спинку дивана, из заключительных слов «надо когда-нибудь и изломаться» убирается союз «и» (соседство «и» со словом «изломаться» создавало фонетическую шероховатость – там же, вариант к с. 11, строки 7-8). Фраза из «тайной исповеди» Обломова, начинающаяся со слов: «События его жизни умельчились до микроскопических размеров…» – до 1887 г. заканчивалась так: «…он не в силах одному противопоставить упругость воли или увлечься разумно вслед за другим». И только теперь слова «увлечься разумно» оказались исправленными на «увлечься разумом» (там же, с. 453, вариант к с. 97, строка 19). В тексте: «Он только было вывел: „Милостивый государь” ~ как будто делает какое-нибудь опасное дело…» – Гончаров согласовал глагольные времена, поставив и второй глагол в прошедшем времени: «делал» (там же, с. 461, вариант к с. 135, строка 43). Такого же рода исправление было внесено в сцену за чайным столом у Ильинских, когда Обломов «в смущении захватил такую кучу сухарей, бисквитов, кренделей, что сидевшая с ним рядом девочка засмеялась»: «Боже мой, и она смотрит! – думал Обломов…». Это «думал» исправляется на «думает» (там же, с. 465, вариант к с. 191, строка 3). Еще примеры такого

116

типа – фраза: «Он где-то видал эту улыбку; он припоминал какую-то картину, на которой изображена женщина с такой улыбкой… только не Корделия…» (слово «припоминал» исправлено на «припомнил» – там же, с. 473, вариант к с. 271, строка 27) – и фраза: «Нет, нет у ней (у Ольги. – Ред.) любви к Штольцу, решила она, и быть не может!» («решила» исправлено на «решала»), т. е. изменен вид глагола (там же, с. 487, вариант к с. 408, строка 1). В соответствии с предпочтениями писателя вносятся изменения, касающиеся беспредложного и предложного управления: вместо «…не читает ли уже Ольга письма…» – «не читает ли уж Ольга письмо…»; вместо «одетый в поношенном пальто человек» – «одетый в поношенное пальто человек» (там же, с. 470, вариант к с. 253, строки 20-21; с. 477, вариант к с. 301, строки 30-31). Очень тонкое исправление было сделано во фразе: «И Иван Матвеевич вскочил со стула»: лишь в 1887 г. Гончаров исправил слово «вскочил» на «встал» (там же, с. 478, вариант к с. 309, строка 11): ведь «братца» с его первого появления на страницах романа сопровождают такие авторские выражения, как «кротко и совестливо возразил» (наст. изд., т. 4, с. 308), «мягко отозвался» (там же), «кротко заключил» (там же, с. 309), «послушно отвечал» (там же). Столь же существенное, хотя и мелкое на первый взгляд, исправление было сделано в сцене объяснения героев в роще: Обломов, решивший «почти в ужасе», что Ольга ушла совсем, и увидевший внезапно ее перед собой, «радостно схватил ее за руку». Но за руку берут, чтобы куда-то вести, что и происходит ниже: «- Ольга, – торопливо начал он и взял ее за руку, – пойдем отсюда вон туда…» – и поэтому в 1887 г. «схватил ее за руку» заменяется «схватил ее руку» (наст. изд., т. 5, с. 473, вариант к с. 283, строка 26). Такое же важное смысловое исправление появилось во фразе: «Он даже смолол ей (Агафье Матвеевне. – Ред.) однажды фунта три кофе…» (там же, с. 481, вариант к с. 339, строки 27-28): теперь Гончаров снимает словечко «ей» – ведь кофе готовился для Ильи Ильича.1 Была исправлена и фраза из монолога захмелевшего Обломова, сравнивавшего обломовский

117

пирог с пирогом, испеченным ему Пшеницыной. До 1887 г. фраза выглядела так: «И что хорошо, что не повар: тот Бог знает какими руками заправляет пирог…». Теперь начальные слова стали другими: «И что еще хорошо, так это то, что не повар…» (там же, с. 490, вариант к с. 436, строка 16). Окончательно выправляются не замеченные ранее случаи с указательными местоимениями «вон» и «вот» (см.: там же, с. 452, вариант к с. 81, строка 33; с. 486, вариант к с. 394, строка 44); восстанавливается полная форма слов «чрез», «пред», «чтоб» (там же, с. 452, вариант к с. 83, строка 26; с. 453, вариант к с. 99,строка 7; с. 466, вариант к с. 199, строка 40); формы «года» заменяются на «годы», «доро́гой» на «доро́гою» (там же, с. 449, вариант к с. 55, строка 13; с. 450, вариант к с. 62, строка 25).

Итак, становление печатного текста романа продолжалось в течение почти тридцати лет – от первопечатного текста до текста 1887 г. Но «архитектоника» «Обломова» от композиции его в целом до состава и построения отдельных глав, «мир» его «творческих типов» («Лучше поздно, чем никогда»), существовавший в общих чертах уже в журнальном тексте и окончательно сложившийся в тексте первого отдельного издания 1859 г., оставались неизменными до конца. Подтверждением этого могут служить также неизменно повторяющиеся (кроме издания 1862 г.) авторские даты в конце первых двух частей романа («1857 года»1) и в конце всего романа («1857 и 1858 гг.»2). Свод вариантов прижизненных изданий романа3 наглядно показывает, что авторская правка во всех изданиях после журнального текста – правка стилистическая, которая может быть сведена к нескольким основным направлениям, остававшимся неизменными до конца, – сокращения, причем преимущественно в части первой; дополнения (в пределах абзаца, фразы, слова); правка в диалогах и сопровождающих их ремарках; различного рода мелкая стилистическая правка и исправления лексико-грамматического плана. Вся эта правка характерна для творческой манеры Гончарова вообще.4

118

Общий и непрерывный характер авторской правки, проводившейся последовательно, включая и прижизненные издания «Обломова» в составе собраний сочинений 1883-1884 и 1886-1887 гг. (в них, кстати, по сравнению с текстами 1859 и 1862 гг. появилось около 140 новых исправлений), и определил выбор издания 1887 г. в качестве основного источника текста романа в настоящем собрании сочинений.1

Разумеется, в этот текст проникли разного рода погрешности, не замеченные писателем. Выявленные в результате изучения и сравнения между собою текстов всех прижизненных изданий, они (помимо явных опечаток) отражены в списке исправлений (см. выше, с. 6-13), насчитывающем 141 исправление самого разного характера – от восстановленных фраз или отдельных слов, пропущенных при наборе, до исправленных грамматических, а подчас и пунктуационных ошибок и описок, искажавших смысл текста. Источником большей части исправлений послужила черновая рукопись романа – и это закономерно: здесь еще нет следов вмешательства переписчиков, наборщиков, корректоров, ошибки которых часто остаются не замеченными автором. Первый случай исправления по ЧА относится к эпизоду появления Захара в «полуформенной одежде», в которой он видел «слабое воспоминание о ливрее» (наст. изд., т. 5,

119

с. 12, сноска 6). В этот фрагмент, вероятнее всего по вине переписчика, вкралась ошибка, прошедшая через все прижизненные издания: «Более ничто не напоминало старику барского широкого и покойного быта в глуши деревни». Но в рукописи отчетливо написано не «старику», а «старины». Именно слово «старина» отвечает контексту всего абзаца: речь здесь идет о «старинном быте», об «отжившем величии» дома Обломовых; более того, буква «н» в слове «старины» дополнительно обведена самим Гончаровым (см. выше список исправлений, с. 9, строки 23-24). Ранее Захар назван не стариком, а «пожилым человеком» (наст. изд., т. 4, с. 9), а далее уточнено, что ему было «за пятьдесят лет» (там же, с. 67), так что если один раз в тексте он и будет назван «стариком» (там же, с. 53), то, скорее, в силу той же традиции, по которой отец семилетнего Ильи Ильича именуется стариком Обломовым (нужно иметь в виду и то, что в Обломовке, когда Илье Ильичу было 7 лет, Захарку звали «постреленком» – там же, с. 109). Второй случай относится к главе VII части второй: «„Casta diva, Casta di…” – зазвучала она (Ольга. – Ред.) воззвание Нормы и остановилась» (см. выше список исправлений, с. 219, строки 2-3). Но в рукописи вместо невозможного в русском языке «зазвучать воззвание» четко читается «пропела»; появление же слов «зазвучала воззвание» также связано с ошибкой переписчика, не разобравшегося в черновых вариантах, где соседствовали слова «зазвучал ее прекрасный голос» и «Она пропела первую фразу Нормы» (см.: наст. изд., т. 5, с. 284, вариант к с. 219, строки 2-3). Третий случай – исправление пунктуации в диалоге Ольги и Обломова из той же главы VII. Диалог начинается так: «- Что это у вас? – спросила она.

– Ветка. – Какая ветка?

– Вы видите: сиреневая». Затем Ольга спрашивает: «- Где вы взяли? Тут нет сирени. Где вы шли?». Обломов отвечает: «- Это вы давеча сорвали и бросили». Но это не ответ на вопрос Ольги: «Где вы шли?». Оказывается, в рукописи весь вопрос Ольги выглядит иначе: «- Где вы взяли? Тут нет сирени, где вы шли» (см. выше список исправлений, с. 218, строка 30). Четвертый случай касается исправления по ЧА начального абзаца главы I части третьей. Обломов, сияющий от счастья после объяснения

120

с Ольгой, застает у себя в комнате неожиданного гостя: «…и вдруг сияние исчезло и глаза в неприятном изумлении остановились неподвижно на одном месте: в его кресле сидел Тарантьев». Но в рукописи читается: «на одном предмете». Ошибка переписчика произошла по простой «технической» причине: в рукописи слово «предмет» оказалось из-за переноса разбитым на две части: в конце строки «пред-» и в начале следующей «-мете». Из-за гончаровской ли скорописи, из-за автоматизма ли чтения или из-за устоявшегося словосочетания типа: «на пустом месте», «на мокром месте» и т. п., но в беловую рукопись вкралось это прочтение, сохранившееся во всех прижизненных изданиях романа (см. выше список исправлений, с. 288, строка 7). От этого фраза явно потеряла в изобразительности: «неприятное изумление» Обломова мог вызвать именно «предмет» – кресло с нежелательным гостем, сам вид которого «в одно мгновение сдернул его будто с неба опять в болото» (наст. изд., т. 4, с. 288).

Почти столько же исправлений, как и по черновой рукописи, сделано по прижизненным изданиям, например: вместо «с нами» – «с ними» (см. выше список исправлений, с. 18, строка 12); вместо «разную характеристику» – «резкую характеристику» (см. там же, с. 31, строки 24-25); вместо «Потом взяла его за руку и подвела его к образу» – «Потом взяла его за руку и подвела к образу» (см. там же, с. 106, строка 26); вместо «крикнул» – «кликнул» (см. там же, с. 249, строка 35); вместо «Постепенная осадка или выступление дна морского» – «Постепенная осадка ила, выступление дна морского» (см. там же, с. 377, строка 5).

Выше уже отмечалась особая роль издания 1862 г. в становлении текста романа. По этому изданию сделано 14 исправлений. Так, в самом начале части первой в портрете Обломова во всех изданиях было: «- в каждом движении головы, руки»; нами принято по изданию 1862 г. чтение «рук» (см. там же, с. 5, строки 21-22). В главе «Сон Обломова» остановившийся с «встревоженным видом» Илья Иванович произносит: «- Что это за беда? Смотрите-ка! – сказал он. – Быть покойнику: у меня кончик носа всё чешется». Но ведь восклицание «Смотрите-ка» (вместо правильного «Смотри-ка» в издании 1862 г.) обращено к самому себе, а не к окружающим; это и не восклицание даже, а своего рода фразеологизм, устоявшийся

121

речевой оборот (см. там же, с. 131, строка 3; ср. с подобным же исправлением в тексте «Обыкновенной истории»: «слышишь» на «слышь» – наст. изд., т. 1, с. 440, строка 23, и с. 695-696). В главе VIII части третьей в диалоге Обломова с внезапно возникшей перед ним Катей, посланницей Ольги, было: «- Катя! – с изумлением сказал Обломов. – Как ты? что ты?», т. е. получалось, что Обломов интересуется самой Катей. А в исправленном (по изданию 1862 г.) виде фраза звучит совсем по-другому: «- Как? что ты?» (см. выше список исправлений, с. 345, строки 14-15).

В семи случаях исправления сделаны по ЧА и ОЗ. Бо́льшая их часть – грамматические или лексические уточнения. Наиболее заметное исправление: «просипел» вместо «прошипел» (см. там же, с. 92, строка 23); ошибка возникла явно по вине переписчика или наборщика, не заметивших, что несколько ниже Захар «начал ‹…› сипеть с раскаянием» (наст. изд., т. 4, с. 92), а выше говорил с «мягким сипеньем» (там же, с. 16); ошибка эта оставалась незамеченной во всех изданиях романа.

Лишь одно исправление сделано не на основании прижизненных изданий романа. В конце главы III части первой Штольц назван Андреем Карловичем (вместо Андрея Ивановича); ошибка осталась незамеченной во всех прижизненных изданиях «Обломова» (см. выше список исправлений, с. 41, строка 33). У Гончарова это не единичный случай: так было и с именами в «Обыкновенной истории» (см. об этом: наст. изд., т. 1, с. 695).1

Не замеченными автором остались три случая явной порчи текста, которые невозможно исправить. Первый из

122

них обнаруживается в главе I части второй, в тексте, в котором говорится о проказах мальчика Штольца («Однажды он пропал уже на неделю ~ и выучил роль» – наст. изд., т. 4, с. 153-154). Этот фрагмент был вписан на полях рукописи и начинался несколько иначе, чем в окончательном тексте: «Однажды он пропал вдруг на неделю…» (курсив наш. – Ред.). Далее следовали описание переживаний матери и уверенный ответ Штольца-отца, что переживать можно было бы за сына Обломова, «а Андрей придет». Затем говорилось: «На другой день после этого Андрея нашли препокойно спящего в своей постели…». Вычеркнув в рукописи слова: «после этого», объяснявшие, хоть и не очень понятно, что речь идет о первом дне, наступившем после прошедшей недели, Гончаров не заметил образовавшейся «нестыковки» текста (см.: наст. изд., т. 5, с. 249, варианты чернового автографа к с. 153, строки 23, 25 и 29).

Второй случай оставшегося неисправленным текста – это две следующие фразы из главы V части второй: «Штольц уехал. Обломов тоже собрался, но Штольц и Ольга удер-жали его» (наст. изд., т. 4, с. 197). Характерно, что и в рукописи это место читается так же.

Третий случай касается персонажа, имя которого лишь однажды упоминается в тексте романа (глава VIII части четвертой) в разговоре Штольца с Ольгой, – это некто Бичурин.1 Во время одного из «неведомых припадков» Ольги Штольц пытается ее разговорить, но две первые его попытки – упоминание о недомогании дочери и об оставшихся без ответа письмах Сонички – не дают результата. Тогда он прибегает к третьей: «- Я кланялся от тебя Бичурину, – заговорил Андрей опять, – ведь он влюблен в тебя, так авось утешится хоть этим немного, что пшеница его не поспеет на место в срок.

Она сухо улыбнулась.

– Он теперь в Одессе. Ты знаешь?

– Да, ты сказывал, – равнодушно отозвалась она» (там же, с. 457). В этом диалоге, казалось бы, требует введения конъектуры фрагмент: «утешится хоть этим2 немного, ‹тем более› что пшеница его не поспеет на место

123

в срок». Но введение в дефектную фразу вполне, на первый взгляд, вероятной конъектуры может оказаться ошибочным, ибо на месте пропуска мог быть более пространный текст, содержавший некий рудимент первоначального замысла, согласно которому Бичурин, как когда-то Почаев, является деловым партнером Штольца.1 Оставляем это место без изменений, ограничиваясь восстановлением по журнальному тексту фразы: «Он теперь в Одессе. Ты знаешь?» (см. выше список исправлений, с. 457, строка 40), и это совершенно необходимо, потому что иначе совсем непонятно, к чему относится последняя реплика Ольги.

Характерно, что в 1862 г. Гончаров заметил неблагополучие с этим фрагментом, но сделал лишь одно исправление – снял фразу-ответ Ольги: «Да, ты сказывал, – равнодушно отозвалась она» (наст. изд., т. 5, с. 492, вариант к с. 457, строка 41), что нисколько не прояснило смысла всего фрагмента.