Райский пришел домой злой, не ужинал, не пошутил с Марфинькой, не подразнил бабушку и ушел к себе. И на другой день он сошел такой же мрачный и недовольный.
Погода была еще мрачнее. Шел мелкий, непрерывный дождь. Небо покрыто было не тучами, а каким-то паром. На окрестности лежал туман.
Вера была тоже не весела. Она закутана была в большой платок, и на вопрос бабушки, что с ней, отвечала, что у ней был ночью озноб.
Посыпались расспросы, упреки, что не разбудила, предложения – напиться липового цвета и поставить горчишники. Вера решительно отказалась, сказав, что чувствует себя теперь совсем здоровою.
Все трое сидели молча, зевали или перекидывались изредка вопросом и ответом.
– Вы были тоже на острове? – спросила Вера Райского.
– Да, – ты почем знаешь?
– Я слышала, как Егор жаловался кому-то на дворе, что платье всё в глине да в тине у вас – насилу отчистил: «Должно быть, на острове был», – говорил он.
– Ты всё слышишь! – заметил он. – Я был не один: Марк был, еще жена Козлова…
– Вот нашел с кем гулять! У ней есть провожатый, – сказала бабушка, – m-r Шарль.
507
– И он был.
Опять замолчали и уже собирались разойтись, как вдруг явилась Марфинька.
– Ах, бабушка, как я испугалась: страшный сон видела! – сказала она, еще не поздоровавшись. – Как бы не забыть!
– Какой такой, расскажи? Что это ты бледна сегодня?
– Рассказывай скорей! – говорил Райский. – Давайте сны рассказывать, кто какой видел. И я вспомнил свой сон: странный такой! Начинай, Марфинька! Сегодня скука, слякоть – хоть сказки давайте сказывать!
– Сейчас, сейчас, погодите: через пять минут приедет Николай Андреич, я при нем расскажу.
– Уж и через пять минут! – сказала бабушка, – почем ты знаешь? Дожидайся! Он еще спит!
– Нет, приедет – я ему велела! – кокетливо возразила Марфинька. – Нынче крестят девочку в деревне, у Фомы: я обещала прийти, а он меня проводит…
– Так ты для деревенских крестин новое барежевое платье надела, да еще в этакий дождь! Кто тебя пустит? скинь, сударыня!
– Скину, бабушка, я надела только примерить.
– Ведь уж примеривали!
– Оставьте ее, бабушка, она жениху хочет показаться в новом платье.
Марфинька покраснела.
– Вот вы какие: я совсем не для того! – с досадой сказала она, что угадали, – пойду, сейчас скину…
Райский удержал ее за руку; она вырвалась и только отворила дверь, как навстречу ей явился Викентьев и распростер руки, чтоб не пустить ее.
– Идите скорей – зачем опоздали? – говорила она, краснея от радости и отбиваясь, когда он хотел непременно поцеловать у ней руку.
– Что это у вас за гадкая привычка целовать в ладонь? – заметила она, отнимая у него руку, – всю руку изломаете!
– Ладонь такая тепленькая у вас, душистая, позвольте…
– Подите прочь: вы еще с бабушкой не поздоровались!
Он поцеловал у бабушки руку, потом комически раскланялся с Райским и с Верой.
508
– Рассказывайте, что видели во сне, – сказал ему Райский, – скорее, скорее!
– Нет, я прежде расскажу! – перебила Марфинька.
– Ах, нет, позвольте, я видел отличный сон, – торопился сказать Викентьев, – будто я…
– Нет, дайте мне рассказать, – говорила Марфинька.
– Позвольте, Марфа Васильевна, а то забуду, – силился он переговорить ее, – ей-богу, я было и забыл совсем: будто я иду…
Она зажала ему рот рукой.
– По порядку, по порядку! – командовал Райский, – слово за Марфинькой: Марфа Васильевна, извольте!
– Я, будто, бабушка… Послушай, Верочка, какой сон! Слушайте, говорят вам, Николай Андреич, что вы не посидите!.. На дворе будто ночь лунная, светлая, так пахнет цветами, птицы поют…
– Ночью? – сказал Викентьев.
– Соловьи всё ночью поют! – заметила бабушка, взглянув на них обоих.
Марфинька покраснела.
– Вот теперь сбили с толку – я и не стану рассказывать!
– Нет, нет, говори, говорите! – сказали все, кроме Веры.
– Ну, вот птицы…
– Птицы не поют ночью…
– Опять вы, Николай Андреич! не стану – вам говорят! А вот он ночью, бабушка, – живо заговорила она, указывая на Викентьева, – храпит…
– Ты почем знаешь?
– Марина сказывала – она от Семена слышала…
– Это от золотухи: надо пить аверину траву, – заметила Татьяна Марковна.
– Я боюсь, кто храпит. Если б знала прежде, так бы…
Она вдруг замолчала.
– Что ж ты остановилась? – спросил Райский, – можно свадьбу расстроить. В самом деле, если он тебе будет мешать спать по ночам…
Марфинька покраснела, как вишня, и бросилась вон.
509
– Полно тебе, Борюшка! видишь, она договорилась до чего, да и сама не рада!
Викентьев догнал Марфиньку и привел назад.
– Я буду на ночь нос ватой затыкать, Марфа Васильевна, – сказал он.
Марфиньку усадили и заставили рассказывать сон.
– Вот будто я тихонько вошла в графский дом, – начала она, – прямо в галерею, где там статуи стоят. Вошла я и притаилась, и смотрю, как месяц освещал их все, а я стою в темном углу: меня не видать, а я их всех вижу. Только я стою, не дышу, всё смотрю на них. Все переглядела – и Геркулеса с палицей, и Диану, и потом Венеру, и еще эту с совой, Минерву… И старика, которого змеи сжимают… как бишь его зовут… Только вдруг!.. (Марфинька сделала испуганное лицо и оглядывалась по сторонам) – и теперь даже страшно – так живо представилось…
– Ну, что вдруг? – спросила бабушка.
– Страшно, бабушка. Вдруг будто статуи начали шевелиться. Сначала одна тихо-тихо повернула голову и посмотрела на другую, а та тоже тихо разогнула и не спеша протянула к ней руку: это Диана с Минервой. Потом медленно приподнялась Венера – и не шагая… какой ужас!.. подвинулась, как мертвец, плавно к Марсу, в каске… Потом змеи, как живые, поползли около старика: он перегнул голову назад, у него лицо стали дергать судороги, как у живого, я думала, сейчас закричит! И другие все плавно стали двигаться друг к другу, некоторые подошли к окну и смотрели на месяц… Глаза у всех каменные, зрачков нет… Ух!
Она вздрогнула.
– Да это поэтический сон – я его запишу! – сказал Райский.
– Побежали дети в разные стороны, – продолжала Марфинька, – и всё тихо, не перебирая ногами… Статуи как будто советовались друг с другом, наклоняли головы, шептались… Нимфы взялись за руки и кружились, глядя на месяц… – Я вся тряслась от страха. – Сова встрепенулась крыльями и носом почесала себе грудь… Марс обнял Венеру, она положила ему голову на плечо, они стояли, все другие ходили или сидели группами. Только Геркулес не двигался. Вдруг и он поднял голову, потом начал тихо выпрямляться, плавно подниматься с своего места. Большой такой, до потолка! Он
510
обвел всех глазами, потом взглянул в мой угол… и вдруг задрожал, весь выпрямился, поднял руку: все в один раз взглянули туда же, на меня – на минуту остолбенели, потом все кучей бросились прямо ко мне…
– Ну, что же вы, Марфа Васильевна? – спросил Викентьев.
– Как я закричу!
– Ну?
– Ну и проснулась – и с полчаса всё тряслась, хотела кликнуть Федосью, да боялась пошевелиться – так до утра и не спала. Уж пробило семь, как я заснула.
– Прелесть – сон, Марфинька! – сказал Райский. – Какой грациозный, поэтический! Ты ничего не прибавила?
– Ах, братец, да где же мне всё это выдумать! Я так всё вижу и теперь, что нарисовала бы, если б умела…
– Надо морковного соку выпить, – заметила бабушка, – это кровь очищает.
– Ну, теперь позвольте мне… – начал Викентьев торопливо, – я будто иду по горе, к собору, а навстречу мне будто Нил Андреич, на четвереньках, голый…
– Полно тебе, что это, сударь, при невесте!.. – остановила его Татьяна Марковна.
– Ей-богу, правда…
– Это нехорошо, не к добру…
– Говорите, говорите! – одобрял Райский.
– А верхом на нем будто Полина Карповна, тоже…
– Перестанешь ли молоть? – сказала Татьяна Марковна, едва удерживаясь от смеху.
– Сейчас кончу. Сзади будто Марк Иванович погоняет Тычкова поленом, а впереди Опенкин, со свечой, и музыка…
Все захохотали.
– Всё сочинил, бабушка, сейчас сочинил: не верьте ему! – сказала Марфинька.
– Ей-богу, нет: и все будто, завидя меня, бросились, как ваши статуи, ко мне, я от них: кричал, кричал, даже Семен пришел будить меня – ей-богу, правда, спросите Семена!..
– Ну, тебе, батюшка, ужо на ночь дам ревеню или постного масла с серой. У тебя глисты, должно быть. И ужинать не надо.
– Я напомню ужо бабушке: вот вам! – сказала Марфинька Викентьеву.
511
– Ну, Вера, скажи свой сон – твоя очередь! – обратился Райский к Вере.
– Что такое я видела? – старалась она припомнить, – да, молнию, гром гремел – и, кажется, всякий удар падал в одно место…
– Какая страсть! – сказала Марфинька, – я бы закричала.
– Я была где-то на берегу, – продолжала Вера, – у моря: передо мной какой-то мост, в море. Я побежала по мосту, – добежала до половины: смотрю, другой половины нет, ее унесла буря…
– Всё? – спросил Райский.
– Всё.
– И этот сон хорош: и тут поэзия!
– Я не вижу обыкновенно снов или забываю их, – сказала она, – а сегодня у меня был озноб: вот вам и поэзия!
– Да ведь всё дело в ознобе и жаре: худо, когда ни того ни другого нет.
– А вы, братец? теперь вам говорить! – напомнила ему Марфинька.
– Вообразите, я всю ночь летал.
– Как летали?
– Так: будто крылья явились.
– Это бывает к росту, – сказала бабушка, – кажется, тебе уж не кстати бы…
– Я сначала попробовал полететь по комнате, – продолжал он, – отлично! Вы все сидите в зале, на стульях, а я, как муха, под потолок залетел. Вы на меня кричать, пуще всех бабушка. Она даже велела Якову ткнуть меня половой щеткой, но я пробил головой окно, вылетел и взвился над рощей… Какая прелесть, какое новое, чудесное ощущение! Сердце бьется, кровь замирает, глаза видят далеко. Я то поднимусь, то опущусь – и, когда однажды поднялся очень высоко, вдруг вижу, из-за куста в меня целится из ружья Марк…
– Этот всем снится; вот сокровище далось: как пугало, – сказала Татьяна Марковна.
– Я его вчера видел с ружьем – на острове: он и приснился. Я ему стал кричать изо всей мочи, во сне, – продолжал Райский, – а он будто не слышит, всё целится… наконец…
– Ну, братец, – ах, это интересно…
– Ну, я и – проснулся!
512
– Только? ах, как жаль! – сказала Mapфинька.
– А тебе хотелось, чтоб он меня застрелил?
– Чего доброго: от него станется и наяву, – ворчала бабушка. – А что он, отдал тебе восемьдесят рублей?
– Нет, бабушка: я и не спрашивал.
– Все вы мало Богу молитесь, ложась спать, – сказала она, – вот что! А как погляжу, так всем надо горькой соли дать, чтоб чепуха не лезла в голову.
– А вы, бабушка, видели какой-нибудь сон? расскажите. Теперь ваша очередь! – обратился к ней Райский.
– Стану я пустяки болтать!
– Расскажите, бабушка! – пристала и Марфинька.
– Бабушка, позвольте, я расскажу за вас, что вы видели? – вызвался Викентьев.
– А ты почем знаешь бабушкины сны?
– Я угадаю.
– Ну, угадывай.
– Вам снилось, – начал он, – что мужики отвезли хлеб на базар, продали и пропили деньги. Это во-первых…
Все засмеялись.
– Какой отгадчик! – сказала бабушка.
– Во-вторых, что Яков, Егор, Прохор и Мотька, пьяные, забрались на сеновал, закурили трубки и наделали пожар…
– Типун тебе, право, болтун этакий! Поди, я уши надеру!
– В-третьих, что все девки и бабы, в один вечер, съели все варенье, яблоки, растаскали сахар, кофе…
Опять смех.
– Что Савелий до смерти убил Марину…
– Полно, тебе говорят!.. – унимала сердито Татьяна Марковна.
– И наконец, – торопливо досказывал он, так что на зубах вскочил пузырь, – что земская полиция в деревне велела делать мостовую и тротуары, а в доме поставили роту солдат…
– Вот я же тебя, я же тебя – на, на, на! – говорила бабушка, встав с места и поймав Викентьева за ухо. – А еще жених – болтает вздор какой!
– А ловко, мастерски подобрал! – поощрял Райский. Марфинька смеялась до слез, и даже Вера улыбалась. Бабушка села опять.
513
– Это вам только лезет в голову такая бестолочь! – сказала она.
– Видите же и вы какие-нибудь сны, бабушка? – заметил Райский.
– Вижу, да не такие безобразные и страшные, как вы все.
– Ну что, например, видели сегодня?
Бабушка стала припоминать.
– Видела что-то, постойте… Да: поле видела, на нем будто лежит… снег.
– А еще? – спросил Райский.
– А на снегу щепка…
– И всё?
– Чего ж еще? И слава Богу, кричать и метаться не нужно!