(С. 514)

Автограф неизвестен.

Впервые опубликовано: РЛ. 1997. №3. С. 121-131.

В собрание сочинений включается впервые.

Печатается по писарской копии из архива А. В. Никитенко (ИРЛИ, ф. 205, № 19570) с частично сохранившимся посвящением: «Посвящается пепиньеркам» (далее три слова стерты), датой: «Декабрь 1842 года», подписью: «Старый блаженный» (далее одно слово зачеркнуто) и немногочисленными карандашными пометами неизвестной рукой в тексте и на полях; верхний край первого листа рукописи обрезан.

Датируется на основании пометы в копии.

Об авторстве Гончарова свидетельствует его письмо к Е. В. Толстой от 8 сентября 1855 г., в котором он, в частности, говорил: «Вы недавно спрашивали меня о “Пепиньерке”1 – вот она. Я с трудом отрыл ее в куче старых моих рукописей. Посмотрите, как она побледнела и выцвела – точь-в-точь как и в моей памяти. Теперь я больше люблю классных дам, и то не настоящих, а будущих. Едва ли Вы прочтете две первые страницы. Когда минует надобность, возвратите мне рукопись…».2

П. Н. Сакулин, публикуя впервые письма Гончарова к Е. В. Толстой и не будучи знаком с текстом «Пепиньерки», высказал предположение, что ее сюжет связан с увлечением писателя В. Л. Лукьяновой, «красивой смольнянкой», которая до начала 1850-х гг. была гувернанткой в доме сестры писателя А. А. Кирмаловой, позднее – классной дамой в Николаевском институте. «Гончаров вел с нею переписку и в Петербурге часто виделся с ней; ее портрет в бархатной раме стоял у него на столе» (см.:

811

ГМ. 1913. № 11. С. 51).3 Иную версию выдвинул Н. Г. Евстратов: опираясь на данные переписки Майковых начала 1840-х гг., он связал содержание утраченного произведения Гончарова с его посещениями Екатерининского института и предположил, что «Пепиньерка» могла быть той самой «комедией», о чтении которой в институте В. Ап. Солоницын сообщал Ап. Майкову в письме от начала марта 1843 г.4 «Скучно, брат, мы проводим время, – признавался он в этом письме, – праздник не в праздник; дорожка в институт почти заглохла, изредка зайдешь туда, да хоть бы и не ходить. Недавно мы еще были там втроем: Иван Александрович, Валерушка и я. Первый читал свою комедию, в которой очень недурно изображены все наши институтские плутни. Надо сказать, что себя он не пощадил более всех, но, как кажется, комедией остались недовольны, натурально, с женской стороны… Эгоизм их потерпел поражение, особенно главы-то… Маленькие губки надулись, Челаева5 стонала, а впрочем, есть надежда, что все это кончится скоро как нельзя лучше. Характер нынешних заседаний наших вообще есть раздор» (ИРЛИ, № 17370, л. 17).

Возможно, об этом публичном чтении в институте, вызвавшем «недовольство» слушательниц, Гончаров писал Ап. Майкову 2 марта 1843 г.: «Напрасно Вы думаете, что я влюблен: фи! нисколько! Валериан даже нарочно водил меня в институт развивать во мне чувства, а я там всем и нагруби».

Текст «Пепиньерки» не подтверждает версии Евстратова, за исключением того, что очередной гончаровский «этюд», как и «‹Хорошо или дурно жить на свете?›», действительно связан с Екатерининским институтом. Даже принимая во внимание нерешительность и колебании начинающего автора, трудно предположить, что произведение, написанное в декабре 1842 г., читалось в «жилище ангелов» только два-три месяца спустя. Несмотря на общий игривый тон «Пепиньерки» и присутствие в ней живых диалогов и ряда бесспорно сценичных,

812

«комедийных» эпизодов (сцена ночного «пожара», например – наст. том, с. 519), маловероятно, что этот нравоописательный очерк воспринимался как «комедия». «Комедию», прочитанную Гончаровым в Екатерининском институте, с большой долей уверенности можно отнести к числу несохранившихся произведений.

Не предназначавшаяся для печати уже в силу своего гривуазного характера (все, что было связано с «институтской» темой, подвергалось строжайшей цензуре6) «Пепиньерка», как и предполагал Евстратов, была явно рассчитана на чтение в узком кругу; она близка письмам Гончарова 1840-х гг. не только по лексике (особый жаргон, объединявший посетителей «пятниц»), но и по разговорно-естественной, очень личной, «домашней» интонации, характерной в целом для гончаровской прозы и во многом определившей своеобразие стиля как «Обыкновенной истории», так и «Фрегата „Паллада”».

Переписка Майковых 1842-1843 гг., как отмечалось выше (см. с. 620), служит ценным комментарием к «Пепиньерке», позволяя прояснить некоторые малоизвестные черты в облике ее тридцатилетнего автора, далеко не последнего участника «институтских плутней». Так, в письме к Ап. Майкову от начала октября 1842 г. Гончаров сообщает, что ведет «секретную хронику сердечных институтских дел как секретарь», позднее, 14 декабря 1842 г., пишет ему же: «В институте – скучновато; Натал‹ья› Ал‹ександровна› скучает: название блаженных не существует; да и пепиньерки стали не те; живут в затворницах. Вы мне там подгадили раз, и я после Вас подгадил вам зело – да всё пошло к черту». В приписке к этому письму Вал. Майков уведомляет брата, что «с институтом кончено, любви нет; место ее заменил преферанс», и сам он «ни в кого не влюблен и занимается сельским хозяйством» (ИРЛИ, № 17370, л. 1). В недатированном письме (по-видимому, это начало осени 1842 г.) Евг. П. Майкова сообщает мужу и сыну: «Что касается до Гончарова, то, кажется, он продолжает мистифировать и блаженных, и ангелов» (ИРЛИ, № 17374, л. 43).7 Склонный к грубоватым и фривольным шуткам К. Ап. Майков в приписке к этому письму замечает: «Отыскивая первоначальные следы института, я отыскал их ‹…› в гаремах и сералях» (Там же, л. 45 об.). В. Андр. Солоницын пишет Майковым 6 января 1843 г.: «Наталья Александровна не шутя начинает разыгрывать роль царицы над пепиньерками и этим вдосталь охлаждает институтские беседы. Впрочем, Гончаров продолжает вздыхать о Челаевой». Описывая затем встречу Нового года у Майковых, он продолжает: «Я сидел за другим столом и, оградив себя с одной стороны Валерьяном от юных прелестей Лизы Толстой, а с другой Гончаровым от двусмысленных глазок Челаевой, не распалил в себе умеренного вакхического восторга…»

813

(ИРЛИ, Р. I, оп. 17, № 156 (1), л. 8). Институт упоминается и в более поздних письмах. Уехавший за границу в начале лета 1843 г. В. Андр. Солоницын в письме к Гончарову из Рима от 3 сентября того же года (о письмах Солоницына см. выше, с. 623) просит передать от него поклоны в институте, добавляя: «Я обращаюсь к Вам с этой просьбою потому, что институт состоит в Вашем ведении»(ИРЛИ, P. I, oп. 17, № 152, л. 1), а 1 декабря 1843 г. в ответ на несохранившееся письмо Гончарова пишет ему из Парижа: «Так Вы, почтеннейший, взяли отставку из института?.. Хорошо сделали! Черт ли в нем. Пишите повести. Я не спорю, что женщины – очень милая вещь; но насчет института, начиная с его главы до последних оконечностей, мое мнение было всегда таково, что нет ничего глупее на свете» (Там же, л. 2 об.).

Неизвестно, как долго продолжались «пятницы» в институте; последнее упоминание о причастности к ним Гончарова содержится и письме Солоницына-старшего Вал. Майкову от 5 марта 1844 г. С нескрываемым раздражением Солоницын отзывается в нем о вечерах, которые «так глупо, так пошло, так недостойно и даже, наконец, грязно убиваются в институте» (ИРЛИ, P. I, oп. 17, № 154, л. 1 об.). Заслуживает внимания и рассказ еще одного, не принадлежащего майковскому кругу посетителя института. П. А. Плетнев сообщает Я. К. Гроту 12 апреля 1844 г.: «Сегодня я зван на вечер в Екатерининский институт к одной инспектрисе (Майковой, тетке поэта, урожденной Измайловой – баснописице). Там премножество было народу женского пола; довольно и мужского. Ужин кончился в третьем часу. Молодой Майков читал несколько новых своих стихотворений. Он мужает в поэзии».8

При всей камерности «Пепиньерки» ее содержание не сводится к сугубо «домашним» мотивам и темам и далеко ими не исчерпывается, точно так же как шире «домашних» рамок было содержание ранних гончаровских повестей. «Институтская» тема ко времени создания очерка прочно вошла в русскую литературу; к 1830-1840-м гг. успели утвердиться определенные стереотипы изображения «институтки», или «мо настырки» (классицистический, сентименталистский, романтический).9 Не только знакомство с литературной традицией, но и известная зависимость от нее ощутима в очерке Гончарова. Далеко не новыми в литературе были воспроизведение «характеристических» оборотов речи, институтского жаргона («ах» и «фи», «душка», «ангел»), ирония по отношению к институтской восторженности, мечтательности, наивности, непременному «обожанию». В своего рода клише русские романтики превратили антитезу «институтка-светская красавица», идеализируя невинность, чистоту, естественность первой в противоположность искусственности, «испорченности» второй.10 Гончаров не избегает этой оппозиции, но, очевидно, стремится преодолеть ее схематизм, в одних случаях

814

иронически обыгрывая, травестируя, а отчасти и пародируя расхожее противопоставление, в других – акцентируя его психологический аспект.

Исключительное внимание к конкретной бытовой и психологической детали определяет своеобразие гончаровской «Пепиньерки», не только содержащей большое количество реалий из жизни воспитанниц Екатерининского института, но и воспроизводящей тонко подмеченные особенности их речи, поведения, взаимоотношений.11

Хотя очерк нельзя отнести к жанру «физиологии», только зарождавшемуся в начале 1840-х гг., его автор, чьи ранние вещи создавались в русле отечественного «бытописания», несомненно тяготеет к этому направлению. Он, однако, как можно предположить, не во всем принимает его (ср. иронические выпады против «бытописателей» в «Лихой болести» и «Счастливой ошибке» – наст, том, с. 6I, 89). В рамках традиционных жанрово-тематических схем начинающий писатель стремится найти новое освещение ситуации, сочетающее иронию с мягким лиризмом.

Характерное для Гончарова зрелой поры внимание к теме воспитания обнаруживается и в этом раннем очерке. Интерес молодого писателя в данном случае сосредоточен на формировании особой женской «сферы», мира сердечных переживаний. Институтки появляются и в более поздних произведениях писателя; при этом наиболее содержательны, пожалуй, образы, возникающие в романе «Обрыв», – как в связи с линией Софьи Беловодовой (часть первая, гл. IV), так и в связи с характеристикой романтических стереотипов в сознании Райского, которому Верочка и Марфинька представлялись «парой прелестных институток на выпуске, с институтскими тайнами, обожанием, со всею мечтательною теориею и взглядами на жизнь, какие только устанавливаются в голове институтки – впредь до опыта, который и перевернет всё вверх дном» (часть третья, гл. IV).

С. 514. Я это потому пишу ~ я не грешу. – Эпиграф заимствован из «Евгения Онегина» (глава первая, строфа XXIX).

С. 514. …нет ни в одном таможенном уставе довольно строгого постановления. – Вероятный намек на характер служебных занятий Гончарова во Втором (Таможенном) отделении Департамента внешней торговли Министерства финансов (см. об этом: Муратов А. Б. И. А. Гончаров в Министерстве финансов // Гончаров. Новые материалы. С. 38-41;

815

Лобкарева А. В. Новые материалы о службе И. А Гончарова в Департаменте внешней торговли // Гончаров. Материалы. С. 291-296).

С. 514. Серый цвет, дикий цвет! Ты мне мил навсегда – и т. д. Перефразированные первые строки популярного романса «Черный цвет» (слова П. А. Гвоздева; сообщено В. Э. Вацуро); ср.:

‹. . . . . . . . . . . . . . .›

(Любимые русские романсы и песни

для одного голоса с аккомпанементом

фортепиано. № 5. Черный цвет. СПб.:

М. Бернард, [б. г.] ).

Подробнее о популярности этого романса и бытовании его в художественной литературе см.: Чистова И. С. О кавказском окружении Лермонтова (по материалам альбома А. А. Капнист) // М. Ю. Лермонтов: Исследования и материалы. Л., 1979. С. 205-206. О диком цвете см. выше, с. 759, примеч. к с. 205.

С. 515. Природа – дала мне и голос дикий. – Вероятно, у Гончарова были реальные основания для подобных признаний; ср. в «Лихой болести» замечание о «чудовищном», напоминающем «скрып немазаных колес» (наст. том, с. 40) голосе Никона Устиновича Тяжеленко, в образе которого, как отмечалось выше (с. 633-634), есть черты автопародии Ср. также у Крылова: «А сверх того ему такой дан голос дикой…» («Осел», (1815)).

С. 515. …девушке в шестнадцать лет пристает всякая шапка… – Парафраза из песни третьей «Руслана и Людмилы» (1817-1820): «А девушке в семнадцать лет / Какая шапка не пристанет!».

С. 516. …не обожать, нет! ~ очень хорошо понимают, что обожания не существует; см. также с. 521: …не обожает, как та, а любит… – См. выше, с. 810, примеч. к с. 511.

С. 516. …вольный город, порто-франко… – Порто-франко (ит. porto franco) – портовый город, пользующийся правом беспошлинного ввози и вывоза товаров, а также название самого права, введенного для ряда европейских портов в XVI-XVII вв. В России право порто-франко было установлено в Одессе (с перерывами в 1817-1859 гг.) и Владивостоке (с 1862 г.).

С. 517. …чтение запрещенных в заведении книг. – По свидетельству А. В. Стерлиговой, «чтение романов, которые иногда контрабандою проникали в институт и читались с наслаждением ‹…› было строю запрещено. В институте была и своя библиотека, изобиловавшая одними “Лучами” и „Звездочками”, которые давали нам читать, и то редко, в старшем классе; иногда классные дамы давали своим избранным книги, более на иностранных языках» (Стерлигова А. В. Воспоминания о С.-IIетербургском Екатерининском институте: 1850-1856. М., 1898. С. 34) О внеклассном чтении, которое «всячески ограничивалось (вплоть до запрета) и контролировалось, чтобы оградить институток от “вредных”

816

идей и неблагопристойностей и сохранить в них детскую невинность ума и сердца», см. также: Белоусов А. Ф. Институтка // Школьный быт и фольклор: Учебный материал по русскому фольклору. Таллинн, 1992. Ч. 2: Девичья культура. С. 39-140.

С. 517. «Я не скажу, я не открою, в чем тайна вечная моя!»… – Неточно процитированные первые строки популярного романса «Тайна» (1833; муз. А. А. Алябьева, слова А. Ф. Вельтмана):

(Денница. Альманах на 1831 год, изданный

М. Максимовичем. М„ 1831. С. 138).

Выделенные курсивом, повторяющиеся первое и последнее слова каждой строфы составляют фразу: «Я вас люблю!».

С. 517. …их простая трапеза! ~ скатертей, салфеток, отчасти вилок и ножей. – В мемуарах отмечена непритязательность еды воспитанниц института; ср.: «В пять часов вечера, после классов, приносили большую корзинку с ломтями черного хлеба с солью и бутыль квасу. Трудно себе представить, с какою поспешностью набрасывались девицы на этот хлеб!» (Ковалевская Н. М. Воспоминания старой институтки. СПб., 1898. С. 3); см. об этом также: Белоусов А. Ф. Институтка. С. 126-128.

С. 517. Не так ли думал Диоген? а ведь он был мудрец. – О греческом философе-кинике Диогене Синопском (ум. ок. 323 до н. э.) сохранилось свидетельство, что, «увидев однажды, как мальчик пил воду из горсти, он выбросил из сумы свою чашку, промолвив: „Мальчик превзошел меня простотой жизни”. Он выбросил и миску, когда увидел мальчика, который, разбив свою плошку, ел чечевичную похлебку из куска выеденного хлеба» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. 2-е изд., испр. М., 1986. С. 225). О Диогене см. также выше, с. 809, примеч. к с. 510.

С. 518. Швейцар сложил свою булаву. – Булава (трость с набалдашником) служила знаком должности швейцара.

С. 518. Кто-то одна страстно и жарко ~ дыханье ее горячо ~ или крепко сжимает губки. – Парафраза из широко известного в то время стихотворения В. Г. Бенедиктова «Три вида» (‹1835›); ср.:

‹. . . . . . . . . . . . . . . . .›

(Бенедиктов В. Г. Стихотворения. Л., 1983.

С. 63. (Б-ка поэта; Большая сер.)).

817

С. 518. …«Богородице Дево! радуйся…» – Начало молитвы Пресвятой Богородице.

С. 518. …из благоговения к храму Весты. – См. выше, с. 769, примеч. к с. 267.

С. 518. …идет к столику, в секретный ящик. – А. В. Стерлигова вспоминает, что «между кроватями стояли дубовые столики с выдвижными ящиками, особенными для каждой ‹…›. Ящик запирался на ключ, который мы были обязаны носить в кармане…» (Стерлигова А. В. Воспоминания о С.-Петербургском Екатерининском институте: 1850-1856 С. 16).

С. 521. …увидите на небосклоне одну звездочку ~ Точно так же действует на меня и масса девиц. – Ср. со сходным мотивом в «‹Хорошо или дурно жить на свете?›» (наст, том, с. 511-512).

С. 521. …поражаетесь электрически дивной картиной…; ср. также с. 523-524: …слова, как электрическая искра, пробегут по постелям. – См выше, с. 653, примеч. к с. 70.

С. 521. …далии, лилии, маргаритки… – Как выясняется из переписки Майковых (см. письмо Аполлону Вал. Майкова от начала ноября 1842 г. – ИРЛИ, № 17370, л. 14-15), титул принцессы Флоридской Лилии носила Челаева, принцесс Далии и Маргариты – Ахачинская и Поздеева (о них см. выше, с. 813). Учитывая это, можно предположить, что три стертых слова в гончаровском посвящении могли быть тремя фамилиями пепиньерок.

С. 521. От воспитанницы она отличается тем, что выезжает изредка к родным… – Н. М. Ковалевская пишет, что воспитанниц «не отпускали ‹…› из института ни при каких семейных обстоятельствах ‹…› за четыре месяца до выпуска я имела несчастие потерять отца ‹…› и меня не пустили отдать последний долг горячо любимому отцу, обнять, утешить больную, сраженную горем мать! Вот как строго относились к правилу не выпускать ни на шаг из института!» (Ковалевская Н. М Воспоминания старой институтки. С. 2).

С. 522. …страшнее ~ пахитосок… – См. выше, с. 768, примеч. к с.278.

С. 522. …вечному остракизму. – См. выше, с. 796, примеч. к с. 491

С. 522. …жизнь под старость такая гадость! – Измененная строка из седьмой главы «Евгения Онегина» (строфа XLII): «Под старость жизнь такая гадость…».

С. 522. …ах, зубы, зубы! ~ И нынче иногда во сне / Они кусают сердце мне! – Шутливая парафраза ряда стихов первой главы «Евгения Онегина» (строфы XXXI, XXX). Ср. у Пушкина: «Ах, ножки, ножки! где вы ныне?» и «Ах! долго я забыть не мог / Две ножки… Грустный охладелый, / Я все их помню, и во сне / Они тревожат сердце мне».

С. 523. …назначен приемный день, положим, пятница… – О «пятницах» в Екатерининском институте см. выше, с. 805-806.

С. 524. Ташка (нем. Tasche – карман, сумка) – гусарская кожаная сумка, висящая сзади на ремнях.

С. 524-525. Другой сел в уединенном углу и поставил шляпу на пустой ~ стул…; см. также с. 526: «Что вы там делаете в углу?» ~ не покровительствующая этим уголкам… – В цитированных выше письмах родных и друзей Ап. Майкову в Италию среди излюбленных развлечений молодежи не раз упоминаются «уголки»; см., например, в письме В. Aп. Солоницына (Солика) от 5 октября 1842 г.: «Мы все скучаем понемногу. Институт, это волшебное слово, ныне уже не так торжественно гремит в ушах наших, как прежде. ‹…› изредка ‹…› просияет из-за туч настоящей скуки яркий луч бывших шалостей, уголков и тому подобного. ‹…› Наши

818

угольные дружественные трактаты ведутся очень вяло. Вместо них Валерушка придумал было диваны, непременно долженствующие состоять по кр‹айней› мере из 3 особ, но несмотря на его собственное усиленное действование на этом новом поприще, оно нейдет вперед. Словом, пятница наша разъехалась с твоей легкой руки…» (ИРЛИ, № 17370, л. 10-10 об.). Ср. также в рассказе Солоницына-старшего о встрече Нового года у Майковых с участием пепиньерок: «Потом было лакомство, чай, омонимы и уголки» (письмо от 6(18) января 1843 г. – ИРЛИ, P. I, oп. 17, № 156(1), л. 8).

С. 525. …приближение толпы сильфид. – См. выше, с. 768, примеч. к с. 253.

С. 525. Что это у вас как поздно кончилось сегодня дежурство? ~ «Нынче у нас танцкласс!.. – В Екатерининском институте танцами занимались воспитанницы «большого класса» два раза в неделю, с 6-ти до 8-ми вечера. На этих занятиях, как и на всех других, должна была присутствовать дежурная пепиньерка.

С. 526. «На небе много звезд прелестных…»; см. также с. 528: На небе много звезд прекрасных… – Обыгрывается начальная строка популярного романса «Звезда любви» (слова И. Золотарева, муз. А. Барцицкого (1828); Т. Жучковского (1832)):

(Дамский журн. 1828. № 3. Прил.)

Ср. в седьмой главе «Евгения Онегина» (строфа LII): «У ночи много звезд прелестных…».

С. 526. Hony soit qui mal y pense. – Девиз британского «Ордена Подвязки», основанного 19 января 1350 г. королем Эдуардом III; согласно преданию, этими словами он отвечал на недоуменные и насмешливые взгляды придворных, когда на одном из балов поднял упавшую подвязку своей любовницы графини Солсбери. Действительное происхождение этой фразы неизвестно; упоминания о ней появляются лишь в позднейших источниках (впервые в кн.: Polydorus Virgilius. Historiae Angliae. Lugduni Batavorum, 1651). Используется Гончаровым также во «Фрегате „Паллада”» (том второй, гл. IX), «критическом этюде» «Мильон терзаний» и письмах в той же устарелой форме (современное написание: honni).

С. 527. …был бы дар напрасный. – Реминисценция стихотворения А. С. Пушкина «Дар напрасный, дар случайный…» (1828).

С. 527. …при звуке непривилегированного поцелуя… – Ср. в «Обломове»: «В эти блаженные дни на долю Ильи Ильича тоже выпало немало мягких, бархатных, даже страстных взглядов из толпы красавиц ‹…› два-три непривилегированные поцелуя…» (часть первая, гл. V).

С. 528. …в глушь и дичь сада ~ обогащающие только трапезу эконома. – В тылу здания Екатерининского института (см. выше, с. 807, примеч. к с. 508) располагался сад, остатки которого сохранились до настоящего времени. Описание институтского сада имеется в воспоминаниях А. В. Стерлиговой (Стерлигова А. В. Воспоминания о С.-Петербургском Екатерининском институте: 1850-1856. С. 34).

С. 529. Кто сердцу юной девы скажет ~ не изменись? и т. п…. – Цитата из поэмы «Цыганы» (1824).

С. 529. …как дьяк, в приказах поседелый… – Цитата из «Бориса Годунова» (1825; сцена «Ночь. Келья в Чудовом монастыре»).

819

С. 530. …помчит ли ее великолепная карета с гербами ~ прямо, прочие по-прежнему устремит глаза ~ с улыбкою скажет: «Там, в первый раз…» – Возможная отсылка к финальной сцене восьмой главы «Евгения Онегина» (строфы XLI, XLVI). Ср. у Пушкина: «Ей внятно все. Простая дева / С мечтами, сердцем прежних дней, / Теперь опять воскресла в ней»; и также: «…За те места, где в первый раз, / Онегин, видела я вас…».

С. 530. …обрыскав свет, воротится к невским берегам. -Типичная для Гончарова разнохарактерная цитатная нагрузка фразы – с отсылкой к реплике Фамусова в «Горе от ума» (ср.: «Обрыскал свет; не хочешь ли жениться?» – д. II, явл. 2) и к пушкинской поэтической фразеологии («невские берега», «невский брег» – о Петербурге); ср. в «Евгении Онегине»: «Иди же к невским берегам, / Новорожденное творенье…» (глава первая, строфа LX); в послании «К Языкову» (1828): «И я с веселою душою / Оставить был совсем готов / Неволю невских берегов»; в «Медном всаднике» (1833): «Поэт, любимый небесами / Уж пел бессмертными стихами / Несчастье невских берегов» (часть вторая).

С. 530. …взглянет на колоннаду… – Ср. в «‹Хорошо или дурно жить на свете?›»: «…здание строгого стиля с колоннадою…» (наст. т., с. 509).

С. 530. …подобно тому монаху ~ не узнал своего монастыря. – Сюжет восходит к главе 35 «О славе небесней и радости праведных вечней» «Великого Зерцала», латинского сборника нравоучительных рассказов и легенд (XV в.), известного в России с конца XVII в. в переводах с польских изданий (текст см.: Державина О. А. «Великое зерцало» и его судьбы на русской почве. М., 1965. С. 215-217). Популярная легенда о монахе, заслушавшемся пения птички и не заметившем, как прошло 1000 лет (по другому варианту перевода – 300 лет), существует как в фольклорных и лубочных версиях, так и в литературных переложениях. Гончарову она могла быть известна, в частности, и по «Райской птичке» (1791) Н. М. Карамзина.

820

1 Пепиньерка (от фр. p?pini?re – питомник, рассадник) – ученица «пепиньерского» класса, существовавшего в Смольном, Патриотическом, Екатерининском и других женских институтах, в котором выпускницы проходили дополнительный одно- или двухгодичный курс обучения.

2 «Пепиньерка» упомянута в перечне гончаровских рукописей в «Каталоге архива Никитенко» (см. об этом: Лобкарева А. В. К вопросу об истории архива И. А. Гончарова // Гончаров. Материалы. С. 299).

3 Гипотеза Сакулина – без ссылки на него – была повторена и украшена многочисленными «романическими» подробностями в статье: Челышев Б. Пропавшая рукопись // Учит. газ. 1962. 16 июня. № 71 (перепечатано: Челышев Б. Д. В поисках редких книг. М., 1970. С. 46-50).

4 «Так как комедия не сохранилась, – писал исследователь, – и о содержании ее ничего неизвестно, мы можем сказать о ней только то что это было произведение еще более “домашнее”, чем “Лихая болесть”. Но это обстоятельство не мешало “Пепиньерке” быть нравоописательной комедией с возможно метко схваченными чертами институтского быта и воспитания ‹…› таланту Гончарова, как он раскрылся потом в романах, было несомненно присуще комедийное мастерство» (Евстратов. С. 202-203). Письмо В. Ап. Солоницына – без даты, датируется по содержанию; частично опубликовано (см.: Евстратов. С. 201; Летопись. С. 22).

5 В «Списке слушателей, преподавателей и учениц Екатерининского института за 1842 г.» значится Нина Чиляева, поступившая 16 июля 1835 г. (РГИА, ф. 759, оп. 94, № 213, л. 9 об.). Упоминания о ней см. также ниже, с. 813-818. Переписка Майковых сохранила имена и других пепиньерок – Ахачинской, Поздеевой, Вахрушовой, посещавших их дом в начале 1840-х гг. С одной из них, Екатериной Федоровной Поздеевой семья Майковых поддерживала отношения и впоследствии; Гончаров упоминает ее в письмах Майковым с фрегата «Паллада» от 25 мая (6 июня) и 15 (27) сентября 1853 г., а также в указанном выше письме к Е. В. Толстой от 8 сентября 1855 г. («Екат. Фед. П.»).

6 См. об этом: Белоусов А. Ф. Институтки в русской литературе // Тыняновский сб.: Четвертые Тыняновские чтения. Рига, 1990. С. 80.

7 Обращаясь к Аполлону, Евгения Петровна признается: «…исчез ты и увез с собой пятницы, которые более не существуют ‹…›. Очень скучновато в институте, все переговорили, и нового ничего не услышишь в стенах рая! ты своим живым характером (…) разнообразил часы, проведенные там, а после тебя на сто процентов потерял институт и его пепиньерки» (ИРЛИ, № 17374, л. 44). В недатированном (также начало осени 1842 г.) письме В. Ап. Солоницына тому же адресату говорится: «Я уже доложил тебе, что тропинка в институт заглохла, заросла травой. ‹…› Право, мы почти совсем не ходим в жилище ангелов. ‹…› Нет, твое отсутствие уничтожило и последнюю нашу отраду…» (ИРЛИ, № 17370, л. 11).

8 Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым. СПб., 1896. Т. 2. С. 228. Аполлон Майков вернулся из-за границы 8 марта 1844 г.

9 См. об этом: Белоусов А. Ф. Институтки в русской литературе. С. 77-99. Оригинальный тип институтского поведения был настолько известен в обществе, что, как правило, авторы вместо характеристики героини лишь вскользь упоминали о ее институтском воспитании, находя более подробные объяснения излишними.

10 Ср. повести «Испытание» (1830) А. А. Бестужева-Марлинского, «Бедовик» (1839) В. И. Даля и др., а также образ институтки в романе А. Погорельского (А. А. Перовского) «Монастырка» (ч. 1 – 1830; целиком – 1833) и в «Мертвых душах» (1842) Гоголя.

11 В связи с этим представляет интерес «роман в письмах» С. А. Закревской «Институтка», появившийся ровно за год до создания «Пепиньерки» (ОЗ. 1841. № 12; фрагмент романа под заглавием «Письма совоспитанниц» был ранее опубликован анонимно (С. 1837. Т. 8) с пометой на письмах «Екатерининский институт», отсутствующей в «Отечественных записках»). Здесь впервые была предпринята попытка описать в подробностях будничную жизнь Екатерининского института глазами его воспитанниц. Автор активно использует слова из институтского жаргона, выделяя их в тексте курсивом, употребляет различные экспрессивные лексические формы, тем самым имитируя институтский синтаксис и интонации речи. Вполне вероятно, что Гончаров знал эту повесть и учел опыт Закревской при написании своего очерка (судя по переписке Майковых, в их кружке следили за выходом «Отечественных записок» и внимательно их читали).