‒ Привет всем! ‒ Анатолий, обещавший забежать на минутку, явился на пороге квартиры Юры точно в назначенное им же время, быстро раздевшись в прихожей, протопал в толстых носках в гостиную и плюхнулся на диван рядом с Юлькой. ‒ Как дела, милота? Уже сидим? Это хорошо.

‒ Ещё не хорошо, ‒ Лёша, пришедший чуть пораньше, уже успел осмотреть Юльку и сделать для себя необходимые выводы. ‒ Месяц, как минимум, без резких телодвижений. А там посмотрим. Всё не так печально, как я думал в первые дни, но проблемы останутся. Захочешь замуж, придётся делать пластику. По-другому не получится.

‒ Ой, остынь, ‒ Юлька зябко повела плечами. ‒ Какое замужество? ‒ она посмотрела на Юру и улыбнулась. ‒ Братан не разрешит. По глазам вижу. И кто меня беззубую замуж возьмёт?

‒ В пятнадцать лет вредно быть такой умной. А зубы поставим. Лучше родных будут, ‒ Юра отложил в сторону радиотелефон и кивнул Анатолию. ‒ Ты нам сенсацию обещал.

‒ Думаю, что это бомба, а не сенсация. Твоя директриса, ‒ Толик несильно сжал Юлькину ладонь, ‒ изволила вчера срочно умереть. Я в морге сегодня был. Пока всё указывает на то, что даму сердце подвело. Я, конечно, попросил Лёшу поспособствовать более тщательному осмотру, поскольку у меня два плюс два в этом деле, ни фига не четыре.

‒ Проверим, ‒ Лёша пригладил вихры и взял со стола телефон Юры.

‒ Прикольная штука, пацаны. Вот сказал бы кто лет десять назад, что я тебе, мол, из леса тебе позвоню ‒ вмиг бы в дурдом забрали. А сейчас это реальность. Ты Юр, от базы на какое расстояние отходил?

‒ Если по прямой, то километров семь. В лес не пойдёшь, а из другого района города позвонить можно. Мне нравится. И вид презентабельный. Сегодня даже барышня какая-то заинтересовалась.

‒ Вот видишь, ‒ Юлька легонько стукнула носком тапочка Юру по коленной чашечке. ‒ Не ровен час, невесту притянешь на смотрины. Технический прогресс чудеса творит. А потом, когда телефон сломается, она с тобой разведётся. Так и будешь жить. От телефона к телефону…

‒ В прокуратуру вызывали, ‒ Анатолий осторожно взял из рук Елизаветы Григорьевны чашку с чаем и принялся греть руки. ‒ Я так понимаю, у кого-то есть желание затормозить расследование по незаконному усыновлению. Открытым текстом Захаров ничего не сказал, но намекнул более чем прозрачно. Здесь ведь как, одно дело отдавать детей в семьи иностранцев с нарушением закона, но в семьи. А совсем другое, если ты продаёшь ребёнка, заведомо зная, что его разделают на запчасти. Каналов множество. Мест по изъятию ‒ тоже. Страны называть не буду, но масштаб просто поражает. Это только то, что я знаю. А кто я такой? Рядовой следак. Ладно. Давайте о наших делах поговорим, ‒ отпив из кружки, Анатолий посмотрел на Юльку. ‒ Тебе принципиально важно знать кто твои родители? Я имею ввиду твою мать. Или мы опустим этот момент твоей истории?

‒ А что, так можно? ‒ Юлька для чего-то поправила чёлку и опустила глаза.

‒ Ну, при желании, можно отследить всю цепочку. Роддом нам известен. День рождения, год и месяц тоже. Осталось только опросить персонал более тщательно. А некоторых придётся искать, поскольку люди там меняются довольно часто. В твоей карточке, я уже смотрел, нет ни фамилии, ни имени. То есть, имя есть. У женщины, родившей тебя и через час сбежавшей, на правой руке наколка была ‒ Нюка. И всё. Больше ничего я узнать не смог. Почему и спрашиваю: для тебя это принципиально важно, или оформляемся как есть?

В комнате на минуту стало тихо и лишь непрекращающаяся метель сыпала и сыпала горсти снега в заиндевевшее окно.

‒ Думаю, что переживу, ‒ Юлька мельком бросила взгляд на Юру и почему-то покраснела. Я вообще двойную фамилию хочу. Грановская- Рябенко. Сразу в комнате дворянством запахло. Правда? Или нет?

‒ Ну ты, мать, даёшь… ‒ Юра, слегка прифигев от такого поворота, взял в руки телефон и подал его Юльке. ‒ Теперь тебе осталось только на телефон повестись. А дальше ‒ стерпится, слюбится. Грановская-Рябенко. Красиво. Мне нравится. Я читал где-то, что в Жукгороде царь росинов объявился… Весной можем проехать. Чтобы уж сразу, по горячим следам. Он титулами приторговывает по-бедности. Давно придумала, систер?

‒ Вот только что. Толик, что скажешь?

‒ Мне нравится, что ты начинаешь шутить и прикалываться. Это признак выздоровления. Но если подумать, то в этом что-то есть. А именно, фамилия бабушки. Дорогой нашей Елизаветы Григорьевны. Юра, неси бутылку шампанского. Будем о борт нашего корабля тару разбивать, раз уж такое дело. Ведь мысль в самом деле полна скрытых смыслов. Что скажете, Елизавета Григорьевна?

‒ А то и скажу. Что-то в этом определённо есть. А мать, если желание такое будет, можно и потом найти. Когда душа окрепнет и раны на ней зарубцуются.

Как и ожидалось, проблем с опекунством не возникло. От слова совсем. Наверное, в первую очередь сработала репутационная составляющая заявительницы. Елизавету Григорьевну, заслуженную учительницу, доктора наук, профессора, в городе знали практически все. Начальство тем более. Плюс ко всему, сработало письмо-отказ, правдами и неправдами полученное от матери Юрия.

Видно растрогала таки беспутную душу дочери Александры история Юльки. Да и должок моральный был у неё перед собственным сыном. Короче, всё сложилось, Юльке выделили комнату, подкупили необходимую мебель, разобрались с одеждой и прочими мелочам, вставили два передних зуба и пятнадцатого февраля, во вторник, Юлька пошла с Елизаветой Григорьевной в шестую школу. В квартале от их дома. На душе у Юльки было празднично, хотелось плакать от счастья, визжать и прыгать по сугробам.

Как же! Она жива, у неё есть семья и вся жизнь впереди. И главное, как ей показалось, у неё появился самый важный мужчина в её жизни. Он же отец, он же брат и он же ещё неизвестно кто, но от взгляда которого, у Юльки иногда начинало трепыхаться сердечко, а краска заливала пол лица… Нет, конечно же, Юрка оставался для неё Юркой, но просыпающаяся в ней чисто женская сущность, начинала подавать ей какие-то неизвестные знаки, от которых иногда хотелось забраться к нему на колени, уткнуться носом в его широкую грудь и тихонечко сидеть, слушая как стучит его сердце…

А дальше пошли будни. Стараясь подтянуться в учёбе, Юлька днями и ночами сидела за учебниками, рылась в катастрофически медленном интернете, всячески стараясь покончить с интернатовским прошлым. С его пофигистским отношением к учёбе, к своей жизни, с перспективой без перспективы.

Юра тем временем, наконец, вернулся в ЦКБ завода "Интеграл", из которого ушёл в свою дежурку на мосту ровно пять лет назад, купил Юльке и себе по хорошему компьютеру и в их доме снова поселился кульман.

Казалось бы, что может нарушить, или скорее не так. Что может разрушить этот их маленький мирок? Тёплый, спокойный и счастливый?

Беда пришла первого апреля. Юлька практически убила старшеклассника. Поначалу приставания Игоря Ильенко носили не агрессивный характер. Ну, да… Новая девочка в школе. Красивая, независимая, острая на язык. Как вызов чему-то устоявшемуся, к чему все привыкли и уже не обращали внимания. Имелись ввиду местные красавы старших классов. Пережить переключение внимания с собственных персон на новенькую они не могли, а посему, как это водится у обиженных женщин, терпели не долго. Сначала просто зажали после уроков в угол и предупредили о последствиях. Потом была попытка устроить драку в туалете, из которого Юлька вышла победительницей и, наконец, акт третий. Пацанам тупо нашептали в ухо, что в интернате Юлька давала всем кто просил и даже всем, кто не просил. То есть, все светлые мысли, которые так или иначе касались новенькой, оказались испачканными о её помойное прошлое. А это очень обидно.

Выбрав момент, обманутый в лучших чувствах Игорь Ильенко, в компании трёх таких же отморозков, как и он сам, на большой перемене, затащил Юльку в мальчиковый туалет и набросился на неё с яростью не кастрированного бультерьера.

Ничего не понимающая Юлька, отбивалась от озверелой своры не долго. Случайно разбив локтем закрашенное до половины белой краской окно, она схватила упавший на подоконник осколок стекла и со всего маху полоснула им по горлу гадко ухмыляющегося Ильенко, до половины расстегнувшего ширинку своих брюк. Брызнувшая во все стороны кровь мгновенно привела в чувство всех охочих до женского тела сопляков, а Юлька, переступив через обидчика, зажавшего ладонью перерезанное горло, вышла из туалета, спокойно собрала свой портфель, надела в гардеробной пальто и поехала к Юре на работу. Мечта умерла. Быстро и нелепо.

Судилище, которое в течении месяца показательно проводили в зале областного театра (выбрали же место!) было похоже на адскую смесь фарса, абсурда, трагедии и комедии, наспех забодяженную проплаченными прокурором, судьёй и прочими шестерками и шестерёнками скрипучего судебного механизма. История была поставлена с ног на голову, мама уцелевшего насильника картонной львицей время от времени бросалась на клетку с Юлькой, топала жирной ногой и требовала пожизненного.

Аккуратно постриженные подельники Ильенко, по бумажке читали свои версии происшедшего, по которой именно Юлька, взбешённая отказом Ильенко, ворвалась в мальчиковый туалет, в котором они обсуждали предстоящий школьный шахматный турнир и, разбив стекло, набросилась на свою жертву. Ну, оторва, что с неё взять…

Животные от правосудия не поленились даже притащить пару-тройку запуганных до смерти интернатовских отморозков, которые поведали миру о яркой сексуальной жизни обвиняемой. В общем, народ в партере осудительно сопел, а упитая пивом и слабым алкоголем галёрка требовала зрелищ.

Не помог ни Анатолий со своими, как ему казалось, приличными связями в прокуратуре, ни нанятый ребятами адвокат. Восемь лет не дали, как того пафосно, поминутно сморкаясь, просил прокурор. Дали четыре года и семь месяцев.

Но нужно было видеть Юльку. Её взгляд, обращённый к своим мучителям. Не взгляд, а приговор, встретившись с которым, прокурор отшатнулся, как от пощёчины, и начал копаться в бумагах.

От последнего слова Юлька отказалась. Она просто не могла говорить, боясь разрыдаться на глазах у этой публики. А это было для неё страшнее любого приговора. И лишь когда милиционеры выводили её по проходу из зала, она, встретившись глазами с посеревшим Юрой, тихо проговорила, срывающимся голосом: "Прости, я подвела тебя".

Юлька отсидела от звонка и до звонка в Мериловской воспитательной колонии для несовершеннолетних девочек. Осуждённых имеют право не переводить во взрослую колонию, если до освобождения остаётся немного времени. Объясняют это тем, что это, мол, для закрепления перевоспитания. А у Юльки был перебор всего один год и семь месяцев.

Сидела Юлька тихо. Безропотно шила на швейной машинке. Много читала, каждый день бегала в спортзал и ждала, ждала, ждала… Регулярно, в положенные дни, приезжала бабушка, кормила её выпечкой и малиновым вареньем, стараясь не казаться больных тем. И если уж по-честному, то Юлька только этим и жила. От свиданки к свиданке.

Да и Елизавета Григорьевна, скорее всего, тоже. Приедет, поплачут, тихонько обнявшись, и на душе у каждой становится легче.

‒ Ты уж, пожалуйста там смотри, ‒ часто повторяла Елизавета Григорьевна на последнем году Юлькиной отсидки, заглядывая ей в глаза. ‒ Тебе выходить скоро. Не натворила бы чего. Понимаю, напрасно четыре года отдала, Юрка практически седой ходит. Спина колесом. Но держится. И ты держись. Мальчишки всё уже за тебя придумали. Никуда эти уроды не денутся, а тебе больше в такое заведение не нужно. Решите все вопросы и без этого. Время сейчас другое, возможности у ребят тоже другие. Я о наших ребятах говорю. Толя, после того, как его из прокуратуры выдавили из-за обнародования фактов продажи детей, поскольку иначе не получалось расшатать общественное мнение, подрядился к одному большому человеку вести его дела. Юрист он грамотный. Ремесло своё знает. Зовут большого человека Александр Климашонок. Чем занимается не скажу, но высокие милицейские чины перед ним козырьки на фуражках ломают. Я Толика понимаю. В бандитском государстве служить бандиту не зазорно. Он страшно обижен. Вот просто дальше некуда. Потому и пошёл к Климашонку. У Юрки в Конструкторском Бюро тоже чёрт знает что творится. Громадный заводище на куски растаскивают. Мясорубки делают, вместо космической оптики. У Лёши тоже проблемы. Зарплат нет. Говорит: хоть со скальпелем на большую дорогу выходи. Не весело там у нас, а здесь-то и подавно. Обещай, внучка, что домой вернёшься. А?

Сразу домой Юлька не вернулась, поскольку весь срок отсидела с племянницей того самого, большого человека Александра Климашонка и встречалась с ним неоднократно. Бабушку Лизу не хотела расстраивать. Появившись в городе, прямо с поезда поехала к нему в Сосновку. Как и договаривались. И не ошиблась.

‒ Ну заходи, красна девица, заходи, ‒ Климашонок, болезненного вида мужчина лет шестидесяти, отпустил здоровенного охранника и пригласил Юльку присесть на диван, застеленный старомодным вязанным покрывалом. ‒ Как там Марина? Пожелания были? В следующем месяце поеду. Представляю, каково ей сейчас одной на зоне париться. Лучшая подруга на воле, а ей ещё сидеть и сидеть. Впрочем, что-нибудь придумаю. Полковник Басурин сильно до денег охоч. Такое ощущение, что у него голодное детство было, хотя папашка его до последнего в обкоме штаны протирал… Домишко мечтает у моря прикупить. Придётся помочь человечку. Почему не помочь? Да и мне ещё один прикормленный карась не помешает. Чем заниматься, намерена, красава? Хотелки не поменялись с момента нашей последней встречи? Всё, как и договаривались? Тебе, кстати, не говорили, что ты один в один становишься похожа на Ульяну Панасенко? А я это давно подметил. Есть в столице одна приятная на вид особа в политике. Вся в дерьме, конечно, но кто там из них не в дерьме? Без этого налёта в политику не берут. В большую политику тем более. Чем хуже ты воняешь, чем больше на тебя компромата, тем ценнее ты фрукт.

‒ Хотелки не поменялись, ‒ Юлька расстегнула куртку. ‒ Жарко топите, дядя Саша.

‒ Ну так на дрова, поди, зарабатываю…

‒ К девятнадцати годам, дядь Саш, пакля из головы, как правило, высыпается. Всё как мы и планировали. Экономика и юриспруденция. Полагаю, это моё. Потому и пришла, ‒ Юлька осмотрелась и улыбнулась чему-то своему.

‒ Что, не богато живу? ‒ Климашонок рассмеялся и по-отцовски обнял Юльку за плечи. ‒ Зачем мне хоромы, деточка? Семьи нет, хоть я и не вор в законе, а просто умный бизнесмен. Пальто хорошее есть, костюм тоже. Соберутся хоронить ‒ прикупят, если этот не понравится. Жратва есть, почёт и уважение тоже есть. Что ещё нужно пожилому человеку? Азартом живу, милая. Натянуть поглубже всю эту шоблу немытую хочется. Страсть как интересно и круто. У воров понятия есть, правила. А эти, потому и шобла, что по беспределу живут. Я тебе, дочка, не советую виллами да кораблями обзаводиться. Сносный домишко, машинка хорошая, деньжат на паскудный день поднакопи… Детишек, если Бог пошлёт, выучи ремеслу полезному. Вот и всё. Просто жить нужно здесь и сейчас. Не потом, а прямо сейчас.

‒ Это вы сильно сказали. Тут едва на билет наскребла.

‒ Не сильно сказал. Хорошо пойдёшь. Я знаю, ‒ он посмотрел на часы и позвонил. ‒ Ну и где Иван? Пришёл? Впусти мопса. Посмеёмся, ‒ он хитро посмотрел на Юльку и показал пальцем на дверь, в которую секундой позже вошёл ещё один громила. ‒ Он?

‒ Да, ‒ Юлька кивнула головой и посмотрела на вошедшего. ‒ Кто же такой шкаф посылает? Я ведь тоже поднатаскалась. Готовилась. Аж обидно как-то стало.

‒ За это пять баллов. А вот Коля, ты его тоже спалила, но чуть позже, у театра, позвонил и сказал, что ты словно растворилась в троллейбусе. Это как? Колись. Теперь уже и мне интересно.

‒ Да всё просто. Я второго перед остановкой "Авра" вычислила, а у средней двери мужики с большими сумками удачно так стояли. Видимо, тоже с вокзала ехали. Я перед остановкой между сумками согнулась, мол шнурок завязываю. Когда дверь открылась, я просто сползла на асфальт и, пригнувшись, перебежала под окнами за троллейбус. Всё. И сразу в маршрутку, конечно. А от Ивана совсем легко ушла. Нефиг на баб заглядываться, если ты на роботе.

‒ Так я же на секунду, блин! Так вообще не бывает! ‒ загудел верзила. ‒ Вот перед глазами объект, а секундой позже ‒ вжик! И нет объекта. Аж самого пропёрло. И что интересно, народа вокруг не сильно густо было.

‒ Значит так, Юля. Признаю, проиграл. Мы тут, Ваня, с Юлей пари заключили, что не уйдёт она от моих топтунов. Ушла, как видишь. Должен сказать ‒ впечатлён. Так что слово держу ‒ ты в команде. ‒ Климашонок тяжело поднялся с дивана и ткнул палкой верзилу в грудь, ‒ Если всё сложится как надо, под её началом через месяц втроём в Прагу и полетите. Ты, Юля и Коля. Чтобы с одним крутым министром такой же вжик не вышел. Профукаешь хоть один эпизод из вояжа этого алкаша и бабника, и я прикажу тебе из срального места все волосы пинцетом выдрать. Поштучно! ‒ смеясь, добавил он и повернул голову к ошалевшей Юльке. ‒ Сейчас мой адвокат Сомов подъедет. Отдашь ему паспорт и все остальные бумажки. Да, да, Сомов. Тот самый. Ты не ослышалась. Он тебе новые документы сделает. И не смотри на меня такими глазами. Я в свою контору отбросы не беру. Думаю, он тоже будет рад тебя видеть.

‒ Да я не на Толика так отреагировала. Про Толика мне бабушка напела на свиданке. Я про Прагу. Почему вот так сразу?

‒ Повторюсь. Но это в первый и последний раз. Жить нужно здесь и сейчас. Здесь и сейчас, чёрт побери! Вы себе даже не представляете как коротка жизнь. Как ты там, Ваня сказал? Вжик? Так вот, не вжик, а ещё быстрее. В молодости мне тоже казалось, что побухать день, два, это ничего. Это нормально. Сейчас я просыпаюсь в понедельник, а на следующий день уже четверг! Дни просто съедает какой-то морок, который сидит в твоём засраном проблемами мозгу и жрёт твоё время. Так что, пацанва, запомните как отче наш: здесь и сейчас. И не иначе. Никто из нас не сможет переиграть время. Оно всегда впереди. Время всегда победитель. Мне шестьдесят два, а я ещё вроде бы и не жил. Поэтому я ложусь в двенадцать, а встаю в четыре. И у меня целых двадцать часов на жизнь! Двадцать. В молодости я спал сколько хотел. Большая ошибка, кстати, которую начинаешь понимать только тогда, когда твои дни начинают мелькать, словно фрагменты тоннеля в метро. Всё. Я закончил проповедь. Аминь. Вы всё поняли? Здесь и сейчас.

Юлька стояла перед дверью квартиры минут десять, сжимая в вспотевшей ладони ключи, которые ей передала Елизавета Григорьевна в один из приездов на свидание. Наконец, вытерев мокрые от предательских слёз щёки, она решительно выдохнула воздух и открыла дверь. В квартире стояла звенящая тишина.

‒ Вот и хорошо, что никого нет, ‒ подумала Юлька, разулась и, зайдя в гостиную, замерла от увиденного: за столом сидел Юра, в новой яркой клетчатой рубашке, в компании бутылки коньяка, двух стаканов и тарелочки с криво поломанной шоколадкой.

‒ Привет, ‒ тихо выдохнула Юлька, зачем-то пригладила волосы и вдруг, уронив на пол рюкзачок и курточку, бросилась к Юре на руки. Вжавшись в него как можно сильнее и, глотая потоки слёз, которые копила, наверное, все четыре года она, вырвав с "мясом" пуговицы, забралась ладошками к нему под рубашку и затихла, поминутно шмыгая мокрым носом и прислушиваясь к стуку его, дающего сбои, сердца, ‒ неужели так бывает? ‒ наконец прошептала она и, найдя его губы, неумело поцеловала, ‒ Спасибо, Господи, что не дал мне возможности сойти сума! ‒ вытерев слёзы, Юлька громко выдула нос в протянутую Юрой салфетку, ‒ Совсем седой, мой мужчина… Как же так? Где ты был четыре года? Радость моя…

‒ Твой мужчина, как ты говоришь, не сумел сделать так, чтобы его женщина не села в тюрьму. А значит, он не твой мужчина, а просто ничтожество. Не мог я приехать. Совесть не пускала.

‒ Ладно, ладно, Юрка… Не говори глупостей. Я ведь знаю, как всё было. Как ты в нитку вытягивался, чтобы сделать хоть что-то. Ты мой мужчина и другого мне не нужно. Понимаешь? ‒ Юлька обхватила руками его шею и тихонько укусила за мочку, ‒ Глупый ты мой, Юрка. Седой, а глупый, ‒ Юлька вдруг соскочила с Юриных колен и не больно щёлкнула его по носу, ‒ Ты посиди, а мне на минуту нужно в душ. Я же в пути почти пол суток. Я мигом.

Через несколько минут Юлька действительно появилась в комнате с порозовевшей кожей, мокрыми волосами и абсолютно голая. Подойдя к опешившему Юре, она снова вжалась в него и, найдя его губы, начала медленно их целовать.

‒ Что мы делаем, ‒ только и смог прошептать Юра, подхватил на руки мокрую, напрягшуюся от непреодолимого желания Юльку и понёс её в спальню.

‒ Ты не поверишь, ‒ Юра перевернулся на спину и обнял Юльку, уютно устроившуюся у него под боком, ‒ Я ведь уже тогда знал, что так оно у нас и будет. Когда внёс посиневший комочек боли в сторожку. Искать случайности в нашей жизни, довольно глупая затея. У нас с тобой даже родинки на одном и том же месте. В пупках и по треугольнику на левых предплечьях. Это хорошие знаки.

‒ Ты веришь во все эти штуки? Может ты и по руке умеешь гадать? ‒ Юльку куснула его за сосок и показала палец в крови. ‒ Будем считать, что ты взял меня невинной. Я расшилась. Лёша сшивал, сшивал, а ты всё испортил. Вывод такой: или ты худеешь в некоторых местах, что никак не возможно, или, как и предполагал наш лекарь, мне придётся делать пластику. Что более реально.

‒ Прости, родная моя девочка. Я не подумал.

‒ Всё нормально. По крайней мере, теперь мы точно знаем, что нужно делать. Я немножко заработаю на ремонт пиписьки и лягу под ножик. Ты ведь не хочешь, чтобы к моим шрамам добавился ещё и шрам от кесарево сечения? Я хочу когда-нибудь родить нормально. Когда срок подойдёт.

‒ И где же моя красавица хочет немножко подзаработать? Сейчас очень сложно найти хорошую работу.

‒ У меня уже есть работа. Прости, но я должна объясниться. В колонии я дружила с племянницей одного крутого дядьки из мира криминала. Ну, или скажем так: почти криминала. Марина с подружкой одного важного злодея грохнула. Отмазать не смогли. Вот и тянула свои шесть лет рядом со мной. Через два года выйдет, я так думаю. А может и раньше. Ну, подружились, Маринка дяде своему обо мне чего-то нашептала. А он часто приезжал. Привозил денег начальству. Короче, нас с Маринкой не обижали. Жили мы тихо, сидели на попе ровно, норму делали. У нас даже комната своя была. Отдельная. Не по уставу, но то такое. Алесандр Юрьевич постарался. Девчонки, правда, завидовали, но тоже не трогали. Маринка всегда делилась по-щедрому. Под одеялом передачи не хавала. Не знаю, что он там во мне высмотрел, вот только задачи конкретные поставил. Иностранные языки, юриспруденция, риторика. Да много чего. К нам даже учителя по риторике специально два раза в неделю запускали. Ухохочешься… Дальше ‒ политика, экономика. Всего понемногу. Преподы даже из столицы приезжали на день-два. Короче, плотно он так меня пригрузил. По-взрослому. Это в последние два года. А ещё спорт, самооборона, владение оружием. Холодным и стрелковым. Много чего в нас с Маринкой напихали. И всё это, прикинь, на зоне. Представляешь вес какой у человека? Полковник наш перед ним в позе "чего изволите" постоянно стоял. В общем, как ни крути, а помог он мне здорово.

‒ Я так понимаю, теперь ты на службе у Климашонка… Дядька он действительно серьёзный. Толя к нему недавно пошёл.

‒ Да, я знаю. Сегодня виделись по поводу моих документов. Видос тоже не очень. Как и у тебя. Не пробовали не стареть? Или хотя бы не так стремительно? ‒ Юлька поцеловала Юре ухо и поднялась с кровати. ‒ Пошли в душ, красавец. Коньяк выставил, а не приглашаешь.

После пары рюмок коньяка оба немного захмелели и переместились на диван.

‒ Завтра не хочешь проехать со мной к Александру Юрьевичу? В Сосновку, ‒ Юлька хитро посмотрела на любимого и закинула за щеку кусочек шоколада. ‒ Дядя Саша хочет тебе предложение сделать. Деловое.

‒ Я с мутными не дружу, ‒ Юра налил в рюмки коньяк и прикрылся диванной подушкой. ‒ И тебе не стоит на эту дорожку выходить. Руки, ноги есть ‒ как нибудь заработаем. А если не получится здесь, поедем к соседям. У меня немецкий базовый А то, что он в тебя вложил, как ты говоришь, так ты же не просила. Это его проблемы.

‒ А вокруг, во власти, разве не мутные? Ты вот не знаешь, а дядя Саша скупал станки с твоего "Интеграла" по всем пунктам приёма металлолома. Вчера рассказывал. Потому и зовёт. Поговорить о судьбе завода.

‒ А нет завода. Растащили. Пара цехов, там оборудование уникальное стоит, пока не решились раскурочить и продать. А так… Почти ничего нет.

‒ Хорошо. Я тебе больше скажу. Может сговорчивей будешь. Недавно, в том месяце, если уж точно, люди Климашонка, Толик тоже принимал участие, через кипрскую фирму, наконец, выкупили завод у другой фирмы, которой власти этот завод продали по цене металлолома два года назад. Я так понимаю, дядя Саша хочет предложить тебе ответственную работу. Может директора, а может начальника ЦКБ. Не знаю. У него там в мозговом центре далеко не лохи сидят. Тебя тоже просчитали до мизинца. Но я тебе ничего не говорила. Лады?

‒ Ну и что, что купил? На восстановление завода, до полного цикла, не один год уйдёт. Это первое. И второе. Под что восстанавливать будем? Нет заказов, нет завода. Это же понятно. Всё что можно было, извини, просто просрали. Контракты перетекли в другие страны. Ловких людей в мире навалом. Свято место пусто не бывает. Теперь к соседям очередь с предложениями поставлять оптику, которую делали мы. Ну и дальше, по цепочке, Почти по всей номенклатуре. Мясорубки выпускаем, шампура, котелки для рыбалки…

‒ Тем более сходи. Если душа болит. А бизнес на грани фола, он разный бывает. Климашонок людей в бетон не закатывал. Так как, пойдёшь?

‒ Не знаю, Юлька. Не знаю. Нужно думать.

‒ Это от мыслей у тебя подушка приподнялась? ‒ захмелевшая Юлька стащила с колен Юры подушку и картинно всплеснула руками: ‒ Господи, какая прелесть! Неплохо думаешь. И почему мы ещё не в кроватке?

Через неделю Юлька поехала в столицу. Подтягивать риторику, а заодно присмотреть себе институт. Юра остался дома, поскольку после разговора с Климашонком, он как угорелый носился по городу, свозя на завод спасённые станки и оборудование, растасованные до поры до времени по гаражам и мелким фирмам принадлежащим Александру Юрьевичу.

В столице царил хаос, почему-то прозванный васильковой революцией. На перекрытом центре, от Площади до Бабаевского рынка стояли палатки, горели буржуйки, варили еду полевые кухни, а вдоль примитивного ограждения слонялись немытые революционеры и требовали от проходящих граждан и заезжих зевак курево. Везде висели коробки для сбора денег, звучала музыка, а на большой сцене, смонтированной на самой Площади, громко вещали сермяжную правду вожди, прилипалы, прихлебалы, искренне ошибающиеся и прочие заинтересованные лица. Не было в этой пёстрой, почуявшей запах заморских денег толпы, только революционных матросов, или, на худой конец, революционных казаков. Да и на революцию всё это было не очень похоже. Так, массовка, задачей которой было лежание в палатках и поедание продуктов, принесённых сердобольными горожанами.

Весело кололись дрова, звенели гитары и голоса барышень в тёплых палатках, офигевших от своей причастности к великим делам и явно готовых отдаться революции и не только.

После стольких лет, проведённых в замкнутом пространстве, Юлька бегала по городу, постоянно улыбаясь и удивляясь размаху строительства, обилию дорогих автомобилей и модно одетой молодёжи. Всё изменилось за эти годы.

В столице Юлька была до посадки дважды. Первый раз на каком-то убогом фестивале, на котором их накормили чем-то испорченным и они всей группой неделю мучились поносом. А второй приезд случился в девяносто восьмом. Их возили в Монастырь. На этот раз посещение столицы обошлось без эксцессов, всё было чинно, пристойно и боголепно, не считая игривого щипка за задницу чернобородым отцом Павлом.

‒ Ущипнул бы ты меня сейчас, святой отец, ‒ улыбнувшись вспомнила Юлька похотливого батюшку, поднимаясь по эскалатору на Площадь. ‒ Пальцы в пучок перестали бы собираться на веки вечные…

Выйдя из перехода, Юлька снова попала в революционный водоворот. Со сцены вещал очередной вождь с расстрельной партизанской табличкой на груди "г. Тайнополь", было много дыма, шариков и одухотворённых, но трезвых лиц. Поймав на себе несколько удивлённо-подозрительных взглядов, Юлька прикрыла шарфом рот, перешла по подземному переходу к главпочтамту и повнимательней присмотрелась к персонажам, полукругом стоящим на сцене. За спиной надрывающегося на жутком суржике вождя из Тайнополя, в белом добротном пальто, стояла её копия со смешными косами свисающими с двух сторон блондинистой головы. Косы были прицепные и толстые, словно были сделаны из каната, которые висят в каждом школьном спортивном зале. Видимо поэтому косы Ульяны в народе прозвали нунчаками.

‒ Прикольно, ‒ Юлька засунула руки в карманы куртки и попыталась подойти к сцене поближе. ‒ Уродилось же такое чудо ‒ вылитая я. И как теперь жить? Выбьется в вожди ‒ по улице не пройти… Хотя, если подумать, может на это и расчёт? Александр Юрьевич зачем-то же включил риторику в основной курс обучения ещё на зоне. Сейчас посмотрим на красаву в деле. Всё равно спешить некуда. ‒ Юлька приподнялась на цыпочки. ‒ Пальтишко на ней недешевое. Сапожки… Этот дурацкий причесон на голове. И, главное, шарфики у всех одинаковые. Как метка. Себе, что ли купить, чтобы не выделяться? ‒ почувствовав едва уловимый запах "Clive Christian", Юлька радостно заулыбалась под своим мохеровым шарфом и, не оборачиваясь, произнесла: ‒ А ведь я знала, дядь Саш, что вы не дадите девушке оторваться в столице на полную.

‒ Так уж и знала! ‒ Климашонок мягко отодвинул одного из зевак в сторону и встал рядом с Юлькой. ‒ Нравится?

‒ Clive Christian? Конечно нравится. Дьявол действительно кроется в деталях. Запах я помнила ещё с зоны. Недавно в компе смотрела цены. У меня случился микроинфаркт.

‒ Смешная ты барышня. Духи ‒ это квинтэссенция роскошной жизни. Я и коньяк двадцатилетний пью. Всё потому же. Марку нужно держать. Фасон. Иначе нельзя. Но я вот об этом действе спрашиваю, на котором мы имеем честь присутствовать. ‒ Александр Юрьевич осмотрелся и, наклонившись к Юльке, шепнул ей на ухо. ‒ Если все эти привезённые люди думают, что они действительно творят историю, то мне их искренне жаль. Историю творят не они, а заморские дяди, влившие в этот проект кучу денег. Часть из которых, кстати, мы должны у них отнять на благое дело. Поэтому я и здесь, юная леди. А теперь всё внимание на арену цирка. Там твоя двойняшка собирается производить впечатление на революционеров. Её очередь подошла. Смотри и учись. Её здорово поднатаскали. Может говорить очень долго и буквально ни о чём. А это дорогого стоит. Простаков завораживает. Но это всё равно как на очковую змею смотреть. Результат известен заранее. Наш мир так устроен. Здесь все кого-то едят. Сверху ‒ донизу.

Часом позже, сидя в известном и популярном среди богемной тусовки подвальчике на Золотоварской, Александр Юрьевич, под кофе рассказал Юльке, каким образом он познакомился с Ульяной Панасенко восемь лет назад.

‒ Дамочка сильно проворовалась на государственных заказах, а рукавицы шить на зоне замес крови не позволяет. Дело, конечно, дрянь, но позвонили большие люди и попросили помочь найти стрелочника. Как не помочь, хорошим людям? Сошлись на двадцати процентах исковых. Деньги хорошие. Саша ‒ Рыба ‒ согласился. Ему и так светило не меньше шести лет с конфискацией. А так, отпускают Рыбу из СИЗО, впихивают в приличный костюм, знакомят с делом и, по итогу, дают Рыбе пять лет строгого. Всё. Уже три года как на свободе и при очень хороших деньгах. Где-то в Греции затаился со своей бабой и детей клепает. Жизнь удалась. Пока не найдут. Но тут я ему ничем не помогу. На гонорар сам повёлся.

‒ А что Панасенко? ‒ Юля подозвала официанта и попросила повторить. ‒ Тоже затаилась?

‒ Ты этот вопрос для поддержания разговора задала? Подобные экземпляры не затаиваются. Это уже навсегда. По себе знаю. Остановиться практически не реально. И не потому, что бизнес с налётом криминала сродни наркоте. Подсел и всё. Тут другое совсем. Когда ты работаешь с большими деньгами, ты же не один всё это мутишь. Обязательно обрастаешь стаей. И уйти уже просто не реально. Вот взять меня, к примеру. Надумаю я уйти на покой. Резко так. Ну, вдруг… Мало ли. Знаешь сколько я проживу? До первой зари. Хотя повторюсь, я не коронован, я не вор, и не собираюсь играть в их игры. Зачем, если можно дружить интересами? Но из моего ремесла тоже добровольно не уходят, поскольку есть большая вероятность того, что выстроенная тобой стройная система, может банально развалиться, как карточный домик. А эта система состоит из живых людей. Такая вот проза жизни. Но тебя это не коснётся. Я не людоед. Я другого хочу.

‒ Чего?

‒ Честно?

‒ Желательно. Я девушка понятливая.

‒ Вот смотри. Простой пример. Дали отмашку уничтожить конкурента. Не важно, что на заводе работало несколько десятков тысяч человек. Их это не волнует. Тех, очень больших международных гопников. А мы собрали растащенный, проданный за копейки завод. Если получится, а мне кажется, что получится, вернём и заказы. Да, не сразу, да, не сейчас, но вернём. Да, мне попытаются отстрелить голову. Я это тоже понимаю. Что же по итогу? Я не хочу, чтобы с моей страной, гражданином которой я являюсь, произошло то же самое, что и с заводом. Смешно, да? Практически ворюга и такой базар…

‒ Мне не смешно, дядя Саша. Мне ведь тоже не хочется жить в растащенной стране. Но это вовсе не означает, что когда-то я просто уеду. Мыть жопы итальянцам или тарелки немцам. Никуда я не уеду. Из Праги вернёмся, буду просить у вас, дядь Саш денег.

‒ На что? Колись. Что задумала?

‒ Частный институт нашла сегодня. Чтобы до лета не ждать. Начинать учёбу можно хоть завтра. Я, конечно, ещё побегаю по столице, но тема хорошая. Что скажете?

‒ Хорошая тема. Но ты не бегай. Пока из Праги вернёшься, я всё приготовлю. Тут без дураков. Чем быстрее в политический омут нырнёшь, тем быстрее разберёшься, как там, в этом омуте, ориентироваться, чтобы не только выжить, но, по возможности, ещё и рулить.

‒ Всё таки политика?

‒ Да. Но ты сможешь. Я не зря на тебя поставил ещё на зоне. Знаешь почему? Тебя можно пробовать гнуть, но согнуть ‒ невозможно. Редкий тип мужика среди женщин.

‒ Спасибо. ‒ Юлька допила кофе и посмотрела в сторону шумной компании, энергично и бессистемно обсуждающей события на Площади.

‒ Романтики разбоя. ‒ Александр Юрьевич тоже прислушался к нестройному хору певцов Площади и грустно покачал головой. ‒ Года через три, может четыре, эти же люди об остатки репутации своего нового вождя, я бы даже сказал, мессии, будут дружно вытирать ноги и смачно плевать на его портреты. Это в случае, если новый вождь таки станет президентом. Но я думаю, что станет. Деньги уже в столице. ‒ Он посмотрел на часы. ‒ Кстати о деньгах. Мне пора. А ты здесь поаккуратней. Время дичайшее. Увидимся.

Климашонок поднялся и пошёл на выход. Из-за крайнего столика тоже поднялись двое молодых людей, один прошёл вперёд, а второй, которого Юля уже видела в доме у Александра Юрьевича, дружелюбно кивнул ей головой и пошёл следом.

‒ Поговорили, ‒ подумала Юлька и прислушалась к спору громкой компании слева. ‒ Вроде бы правильные вещи говорят ребята. О независимости, о процветании, об ожиданиях простых людей. О детях. Но почему я не поверила ораторам там, внизу, на Площади? Особенно Панасенко? Дядя Саша верно сказал. Это была не речь, а бочка дистиллированной воды, влитая в уши простаков с флагами.

‒ Простите, ‒ вдруг услышала Юлька у себя над головой и подняла глаза. Рядом с нею стоял рослый, симпатичный парень в дорогой куртке с множеством карманов и молний. ‒ Я могу присесть?

‒ Конечно можете. Я уже ухожу. ‒ Юлька знаком подозвала официанта.

‒ Вы удивительно похожи на известного политика Ульяну Викторовну.

‒ А это кто, простите? Я политикой не интересуюсь… Дома сижу, крестиком вышиваю. А ещё котики у меня, ‒ Юлька рассчиталась с официантом и пошла к выходу. ‒ Хорошего вечера, молодой человек.

Поднявшись по ступеням наверх, Юлька прикрыла от греха подальше лицо шарфом и медленно пошла по Золотоварской вниз, в конце которой бушевали революционные страсти. Медленно пройдя через маленький сквер, Юлька снова увидела молодого человека, идущего по тротуару.

‒ Вы так быстро попили кофе? ‒ Юлька поравнялась с молодым человеком и пошла по тротуару вниз.

‒ Просто вы меня заинтересовали, девушка. Вы же не в столице живёте?

‒ Я должна ответить?

‒ Думаю да.

‒ Почему? ‒ Юлька с удивлением посмотрела на молодого человека. ‒ И с чего вы взяли, что я не столичная штучка?

‒ Ну, во-первых, это заметно.

‒ Если это так заметно, то зачем вы спросили? Сейчас в столице полно приезжих девушек. Почему вас заинтересовала я? У вас проблемы с общением? На Площади полно общительных девушек возле палаток. Я даже видела пару гитар.

‒ Я могу посмотреть ваши документы?

‒ А на каком основании?

‒ Я работник службы безопасности. ‒ Молодой человек достал из одного из карманов удостоверение.

‒ Раскройте. ‒ Романтика вечера мгновенно улетучилась и Юлька впервые за весь день почувствовала себя одиноко.

‒ Вам не достаточно? Хорошо, смотрите, ‒ он развернул корочки. ‒ Горынь Михаил Иванович. Следователь.

‒ И что нужно следователю от моей девушки? ‒ услышали они оба и, словно по команде, повернули головы. В метре от Юльки и Горыня стоял, словно выросший из-под земли Ваня с лицом, не сулящим ничего хорошего.

‒ А ну дай и мне посмотреть! ‒ Ваня вырвал корочки из рук опешившего и сникшего следователя, дважды в слух прочитал имя отчество и фамилию, вернул корочки хозяину и взял Юльку за руку. ‒ Я тебя запомнил. Увижу ещё раз возле моей девушки, зарою прямо на месте. Понял? Ты не первый. ‒ Иван, всё так же держа Юльку за руку, перешёл с нею по скользкой брусчатке на другую сторону улицы, усадил её в тёмно-синий мерседес и через минуту автомобиль исчез из виду.

‒ И как это называется, Ваня? ‒ Юлька сняла куртку и набросила ремень безопасности.

‒ Только без обид, коллега. Я знаю, что ты и сама можешь завинтить любого в асфальт, но Александр Юрьевич строго-настрого велел присмотреть. Он этого штымпа ещё в подвальчике вычислил.

‒ А ты где весь день был? Я хвоста не заметила.

‒ А хвоста днём и не было. Просто ты маленько примелькалась, а на Площади ищеек через одного. Пришлось перестраховаться. Да, ещё одно. ‒ Ваня под светофором свернул к Старым Воротам, ‒ Программа меняется. Твоя. Мы едем домой. Пока план перехват не задействовали. Тебя этот фраерок видел с дядей Сашей. Поэтому тебе нельзя отсвечивать в столице, пока не уляжется золотая пыль.

‒ Срослось?

‒ Вижу ты в курсе… Малая, ты не поверишь, ‒ Ваня сбросил капюшон куртки и обнажил в улыбке стаю крепких, острых зубов. ‒ Наши парни вломились в офис одной известной партии, а там мешки с зеленью. Вот просто мешки. Как у моей бабули в деревне. Для картохи. Как сказал Александр Юрьевич, это новогодний подарок от дяди Сэма. Короче, моё дело не соваться, но там, по прикидке, как мне шепнули, лимонов тридцать было. Слава богам, без стрельбы обошлось. Парни на охране бздливые попались, просто легли на пол и молчком. А наши фургон натолкали мешками и ‒ в путь. Давай где-нибудь воды остановимся купим и через Курган домой. Лады?

‒ Хорошо. Только чур, я веду.

‒ И мы доедем?

‒ Долетим!

‒ Вот этого я и боюсь.