Когда Безменова позвали по телефону, он сидел в своей комнате, терзаясь загадочным исчезновением Синицыной и тем, что за подставным Востровым не удалось проследить.

В телефонной трубке он с удивлением узнал голос пропавшей рабфаковки Синицыной. Но она говорила как-то странно, монотонно и при этом смеялась так, как ему никогда не приходилось слышать. Тем не менее свое согласие он дал, не задумываясь.

— Сейчас приеду, — сказал он, в то время как его чуткий слух ловил посторонний голос, бурчащий рядом с голосом Синицыной.

Странным было еще то, что обстоятельная рабфаковка не сказала, у кого происходит это подозрительно-веселое собрание, кто присутствует, где искать дом номер 16, чью квартиру и тому подобное.

И все-таки он поехал, не медля ни минуты. Взял автомобиль, чтобы выгадать время и прибыть раньше того срока, в который его могли ожидать.

Спускались сумерки. Надвигалась вторая ночь, как и первая, не обещавшая пройти спокойно.

Безменов отпустил автомобиль в конце Покровки. Здесь было пустынно, лишь трамваи пролетали изредка с грохотом и звоном.

На правом углу земляного вала и Покровки ему показалось, что бородатый хозяин газетного киоска смотрит на него чересчур внимательно, и он подошел к нему, спросив «Правду» за вчерашнее число. Хозяин чересчур расторопно стал рыться в кипе газет, а Безменов обнаружил в киоске присутствие телефона. Когда хозяин протянул руку с газетой, — а под газетой кинжал, — Безменов направил на него револьвер и попросил не волноваться. Одним прыжком он перемахнул через прилавок — продавец вздумал защищаться и упал с поврежденным черепом без единого стона.

Телефон не был городской проводки. Безменов свистнул милиционера и, показав свою карточку, попросил его посидеть в киоске около телефона.

— Если будут что-либо спрашивать, — сказал он, — говори, мол, все спокойно…

— Хорошо, — невозмутимо отвечал милиционер, — а с этим что делать? — Он указал на тело бородатого продавца.

— Свяжи его и заткни рот.

Безменов направился дальше. Пройдя квартал, он заметил, как из окна одного дома высунулась и спряталась голова подозрительной личности.

«Черт возьми, — подумал он, как некогда подумала Синицына. — Здесь дьявольская организация». — И вдруг, как подкошенный, свалился посреди улицы, учтя ее абсолютную безлюдность.

Через две минуты скрипнула дверь под тем окном, откуда выглядывала подозрительная голова. К Безменову, нелепо раскинувшемуся на мостовой, подошел субъект в гороховом пальто, но когда он с деланным участием склонился вниз, железная рука сжала его горло.

— Ни одного слова! — произнес суровый голос. — Подними меня и отнеси в свою квартиру.

Субъект, трясясь всем телом, безмолвно, хотя и с громадным трудом, поднял тяжелого рабфаковца, который не снимал тисков с шеи, и втащил его в двери своей квартиры.

Здесь рабфаковец окончательно ожил и опять прибег к помощи револьвера.

— Веди меня к телефону, — приказал он.

«Гороховое пальто» был до того ошеломлен, что и не подумал сопротивляться. Он трепетал, как пламя на ветру, не сводя остекленевшего взора с фатально блиставшего дула. Пятясь задом, он вошел в комнату, в которой, действительно, находился телефон.

В ту же секунду раздался звонок, и сердитый голос забурчал в трубке. Безменову этот голос был знаком.

— Сними трубку, — зловещим шепотом сказал он своему проводнику, — и отвечай так, как будто ничего не случилось. Если у тебя, хоть чуточку, задрожит голос, пущу пулю в затылок…

Безменов, не прибегая к гипнозу, умел говорить внушительно.

— Ну, как дела, Лицкий? — раздалось в трубке.

— Все благополучно… — отвечал «гороховое пальто», он же Лицкий, боязливо косясь на черное дуло.

— Есть на улице прохожие?

— Нет, Борис Федорович, никого нет.

— Смотрите внимательней. Предупредите еще раз остальных.

— Я только что звонил, Борис Федорович… Все благополучно…

Безменов оттащил исполнительного Лицкого от замолкнувшей трубки в конец комнаты и, все еще не опуская дула, спросил резко:

— Где размещены остальные? Говори быстро и говори правду… Сидорину сегодня капут… Если соврешь, вернусь — убью без разговоров…

Лицкий уже пришел в себя и попытался осмыслить положение, прежде чем отвечать. Но железная рука не ждала — снова стиснула горло.

— Не скажешь — умрешь сейчас…

Безменов совсем не шутил: все более и более выпячивающиеся глаза Лицкого служили тому доказательством.

— Пустите… — наконец прохрипел он. — С… скажу…

— Ну! — Рука слегка освободила горло.

— Один в подъезде бывшего коммерческого училища, там дежурит…

— В каком подъезде? В парадном?

— Да…

— Он один или со швейцаром?

— Один. Он сам за швейцара…

— Дальше?

— Другой в воротах дома номер 10 по Старой Басманной…

— Дальше?

— Третий в Никитском переулке, в окне дома напротив церковного…

— Дальше?

— Все… под моим началом больше нет никого…

— Неправда!.. — Железные тиски снова сдавили горло.

— Пустите… пустите… скажу…

— Ну?

— Я не хотел говорить о том, что сидит в киоске. Вы его уже прошли…

— Ага, — перебил Безменов, — знаю, — и, положив в карман револьвер, он артистически вывернул Лицкому руки назад.

Через две минуты «гороховое пальто» лежал, заботливо опутанный своими собственными веревками, обнаруженными рабфаковцем под его кроватью, со ртом, заткнутым его же собственным платком. Часть веревок и два полотенца рабфаковец захватил с собой.

У него в запасе оставалось только десять минут. Нужно было действовать по НОТу, чтобы успеть обезвредить еще трех сторожей, прежде чем Сидорин догадается и поднимет тревогу.

К счастью, мимо пробегал трамвай. Безменов на ходу вскочил, на ходу показал скандализованному кондуктору свою книжку и, промчавшись в полувисячем положении через переезд, соскочил как раз против парадного крыльца бывшего Коммерческого училища.

Солидный швейцар сразу узнал его, но к телефону добежать не успел, неожиданно пораженный кулаком в затылок. Связывать его у Безменова не было времени. Он ограничился лишь тем, что перерезал в трех местах телефонные провода, оттащил швейцара в чуланчик под лестницей и запер его там на задвижку.

Дом номер 12 находился наискось от училища. Это было ветхое двухэтажное здание, посредине имевшее старые дырявые ворога. Рабфаковец правильно учел, что здесь телефона не будет, и, смело, не скрываясь, устремился к воротам… Однако там никого не застал. Ничуть не смутившись этим, он бросился бежать внутрь двора и увидал человека, перебиравшегося через забор. В три прыжка он очутился подле него. Скомандовал:

— Слезай!

Человек и глазом не повел, несмотря на револьвер.

— Слезай! — грозно повторил рабфаковец и, не дожидаясь более, сдернул человека с забора. Затем он употребил свой испытанный прием, слагавшийся из собственного кулака и чужого затылка.

Время шло. С каждой новой минутой надвигалась темь. Сидорин мог почуять неладное, не получая с наблюдательных пунктов извещения. Рабфаковец оставил оглушенного человека на том месте, где он упал, и выбежал на улицу.

Не его вина, что с последним сторожем произошла неприятность. Если бы ему дали 2–3 лишних минуты, этого бы не было. Третий сторож и последний, свесив голову из окна второго этажа, упорно наблюдал за крыльцом противоположного дома — за крыльцом поповской обители, осеняемой «великомучеником» Никитой.

Рабфаковец, несмотря на темноту, заметил эту голову, едва повернув на Никитскую. Не останавливая гимнастической рыси, он поднял с земли крупный булыжник и на бегу запустил его в сторожевую голову. В общем прицел был взят хорошо и сила рассчитана правильно, но голова в самую последнюю секунду дернулась, заслышав урчащий в воздухе камень. Камень все-таки сразил жертву, но жертва успела громко крикнуть, прежде чем впала в бессознательность… Рабфаковец с револьвером в руке кинулся к церковному крыльцу.

Дверь крепкая и на солидном запоре… Тогда, не желая больше мешкать и скрываться, он ударом кулака вышиб ветхую оконную раму и прыгнул в темную комнату.

Сидорин ждал десять, пятнадцать, двадцать минут, затем стал выказывать признаки беспокойства. Когда он позвонил в одно место и не получил ответа, позвонил в другое, третье, и не получил ответа, Синицына, находившаяся в той же комнате, решила действовать, женской интуицией поняв растерянность врага. У нее были связаны только руки, о ногах и Сидорин, и насупившийся Аполлон забыли. И вот, когда соумышленники начали переглядываться между собой особенно многозначительно и тревожно, она вдруг вскочила и бросилась бежать… Расположение комнат она запомнила хорошо. Ее цель заключалась в чуланчике, служившем для нее темницей — в нем можно было запереться изнутри и внести, таким образом, замешательство в неприятельские ряды… Возможно, что в этом замешательстве нуждался Безменов.

Толкаясь, мешая друг другу и чертыхаясь, в погоню за ней пустились оба бандита. Синицына опередила их шагов на пять, но в горячке бегства пронеслась мимо намеченной двери и попала в соседнюю, где за письменным столом сидел массивный человек.

— Скорее! — крикнула она ему, ни на что в общем не рассчитывая, так как сейчас же поняла свой промах. — Скорей запирайте дверь: бандиты!..

Массивный человек совершенно неожиданно обнаружил необыкновенное участие к судьбе рабфаковки: сорвавшись с места, он защелкнул дверь перед самыми носами опешивших авантюристов…

У Синицыной не было времени разглядывать расторопного помощника, она лишь выразительно протянула к нему связанные руки, в то время как дверь тряслась и гремела…

Дверь была основательная, поповская, но у двух авантюристов желание взломать ее было еще основательней, и поэтому она с каждым новым ударом становилась все более и более непрочной: гнулись отдельные доски, визжали недвусмысленно петли…

Массивный человек, развязав рабфаковке руки и не ожидая чьего-либо приглашения, рванул вдруг с места тяжелый комод и шваркнул его, как перышко, к двери; на комод взгромоздил письменный стол и, сделав все это в несколько секунд, сам стал напротив баррикады, подбоченясь, и торжествующе промолвил:

— Ха!..

В это время рабфаковку до смертельного ужаса поразило его сходство… но в это же время грохот вышибленной рамы, лязг стекла покрыл все: и ее ужас, и проклятия врагов, и треск выломанной двери… Вслед за тем на секунду-две воцарилась немая тишина. Потом беспорядочный топот ног, револьверные выстрелы и новые проклятия взрывом уничтожили тишину, с минуту наполняли собой дом и растаяли, отдаляясь…

— К чему эта комедия? И как вы сюда попали? — гневно выпалила рабфаковка, адресуясь к массивному человеку и взором отыскивая какое-нибудь оружие.

Вопрошаемый, вместо того, чтобы ответить, скосил глаза на кончик угреватого носа, затянулся полупотухшей папироской, которая все время висела у него на нижней губе, и пустил дым расходящейся спиралью.

— Ну? — угрожающе произнесла рабфаковка, подняв с пола массивное и удобное пресс-папье.

— Положите, положите пресс-папье, я вас не понимаю… — скороговоркой проговорил массивный человек и на всякий случай стал вполуоборот к решительной женщине в куртке.

— Бросьте валять дурака! — снова вскричала та. — Я вас спрашиваю: как вы опередили меня и почему стали сооружать баррикаду?!

— Вы бесповоротно странный человек… — забормотал «баррикадист», не покидая осторожной позиции. — Ворвались в мою комнату… Закричали: «бандиты, бандиты…» А когда я вас спас от них, хотите проломить мне голову мраморным пресс-папье… Ну, взяли бы вон то: оно деревянное…

Рабфаковка отметила: у него белесые глаза лукаво искрятся, по всей толстой фигуре разлито добродушие… Что за необыкновенная перемена?! Не сидел ли он с ней и Сидориным в телефонной комнате? И не смотрел ли на нее взором кровожадного зверя?..

Она положила пресс-папье на комод и попросила странного человека подойти к стенной лампе. Тот с видимым удовольствием исполнил это, на ходу очень искусно выплюнув разжеванный окурок в потолок и поглядывая: упадет или не упадет?..

— Да вы же не Аполлон, да?.. — изумленная, воскликнула рабфаковка, женским чутьем поняв разницу между Аполлоном и странным человеком.

— А-а… Вон что!.. — Странный человек опустил взор с потолка, твердо убедившись, что окурок прилепился добросовестно, и закурил вторую папироску. — Вон что. Вы меня за Аполлона Игоревича приняли? Да?.. Нет, я Востров. Дмитрий Востров. Может, слыхали? Известный изобретатель…

— Синицына! Эгой! Ты жива?.. — раздался вдруг голос Безменова.

Рабфаковка, зардевшаяся от радости, обернулась к дверям, а Дмитрий Востров так же быстро разрушил свое сооружение, как и построил.

Безменов, без фуражки, с растрепанными волосами, с револьвером в руке и пятнами крови на одежде, прыгнул в комнату и сразу же обрушился на Вострова:

— Руки! Показать руки! — скомандовал он.

Востров, в растерянности не поняв, поднял руки кверху, не выпуская, однако, папироски, прилипшей к нижней губе.

Безменов бесцеремонно подтащил его к свету. Осмотр рук дал благоприятные результаты.

— Вы Востров! — сказал он категорически.

— А вы — Безменов, — не менее категорически отвечал Востров. — Хотите папироску?

Синицына хохотала, а потом, увидев свежую кровь на одежде Безменова, забеспокоилась.

— Чья это кровь?

— Тут и моя и чужая, — небрежно отвечал рабфаковец, прислушиваясь к звукам с улицы, дошедшим до его напряженного слуха. — Надо утекать.

— Но ты ранен.

— Ерунда. Царапина. Живей, живей! «Их» здесь чертова куча!..

Они все втроем поспешно оставили дом и без приключений погрузились в трамвай.

В эту же ночь Безменов сидел у Васильева, который «только что собирался соснуть, поймав банду, ограбившую Центральный кооператив, но… не тут-то было…» Безменов давал ему отчет:

— Сидорин и Аполлон ускользнули. У них большая организация. Тех, что сторожили улицу со стороны центра, я снял… Их тебе доставили? Но тыл улицы охраняло еще человек 10. Я это предугадывал и тем не менее погнался за главарями. Меня окружили. Двух я ухлопал. Сам я отделался царапинами. В общем, организация Сидорина наполовину разгромлена. Вострова я у них отобрал, вернее, он сам «отобрался».

Видишь ли, Востров оказался хорошим и честным парнем, хотя не без лукавства. Когда его забирали из клиники, действуя двойником, он еще не был вполне нормален. Сам он врач, и дорогой он объяснил мне, что от болезни его окончательно излечил Сидорин, предоставив в его распоряжение денежные средства и обещая скорую поездку на Кавказ. Это подействовало лучше, чем медикаменты и специальные методы лечения. Но, излечив больного, Сидорин тем самым просветил ему голову и открыл глаза на свою личность и свои цели. Поэтому Востров с первого же дня пребывания в поповском доме задумал бежать от бандита. Он, как уверяет, даже не открыл ему местонахождения детрюитных руд. Сейчас Востров находится здесь. Более безопасного места ни он сам, ни я не могли найти. Синицына — тоже с нами. Вот и все. Теперь Сидорин не имеет пристанища… хорошего пристанища, я подразумеваю. Надо его ловить…

Васильев сейчас же вызвал агентов и приказал им следить за вокзалами. Со вторым отрядом он сам хотел идти в район Басманных улиц.

— Ты отдыхай… Завтра поедешь с Востровым на Кавказ, — безапелляционно произнес он. — Детрюит — это важная штука. Можно даже не созывать спецов, чтобы установить его значение… Надо найти детрюит… С Сидориным я покончу сам, если он еще не удрал из города…