Страдная экзаменационная пора.

Как нарочно, — когда солнышко начинает улыбаться по-вешнему: с задором, тепло и ласково; когда влажная распарившаяся земля ершится нежным ярко-зеленым бобриком газона и светится знойно-желтыми огоньками одуванчика, а в ароматном воздухе ходят мягкие волны и льнут к лицу, и щекочут, и подмывают на молодецкие выходки… как нарочно, извольте-ка, в эти сочные майские дни, сидеть в душной, пыльной комнате и долбить сухую книжную премудрость…

Вот послушайте только…

С балкона третьего этажа, — балкон окутан с ног до головы золотистой фатой смеющегося солнца, — с балкона вниз на дворик с молодой изумрудной зеленью падает тяжело — хоть и энергичное, но отнюдь не захватывающее — гудение двух вперемешку юных голосов:

— …Итак, Мальтус полагал, что избыточное население, существующее во всех империалистических странах…

— …Не империалистических, а капиталистических…

— Ладно, не придирайся: один черт!.. Избыточное население есть результат абсолютного перенаселения, но оно порождается физиологическими причинами и рано или поздно становится неизбежным при всяких условиях общественного развития…

А из окна под балконом — со второго этажа — совсем унылой мелодией звучит третий голос, женский, с заупокойными переливами:

— …Магнитные силы обнаруживаются нами всякий раз… всякий раз, когда по тому или иному проводнику течет… течет электрический ток… Что такое электрический ток? Что такое электрический ток? Это есть передвижение электричества… На что действует магнитное поле?.. На что действует магнитное поле?.. Разумеется, не на саму проволоку… разумеется…

А солнце-то! Солнце-то! А воздух! А ветерок! А воробьи-то разодрались! Черт меня подери, если я не понимаю состояния трех юных рабфаковцев, законами исторической необходимости заключенных в деревянную коробочку — домик нелепый, трехэтажный, что насупротив Полувия грибом воткнулся в землю!.. Ого-го-го, как еще понимаю!.. Но не в этом дело.

Из нижнего окошка высунулась женская головка — волосы подстрижены, как и полагается им быть, глаза — унылы, к груди книга прижата. Головка перегнулась румяным лицом кверху.

— Ванька! Павлушка! Черти!!.. Да не могу же я! Черти! Поедемте за город! Смотрите, солнце-то!!..

С балкона — угрюмое молчание. В молчании — чуткая настороженность слишком хорошо знакомых со сладостью падения. Закон Мальтуса-Рикардо не цитируется больше.

— Ванька! Павлушка! Можно к вам?

Молчание. Смотрят друг на друга испытующе: румянолицый гигант Ванька с американским тяжелым подбородком и с профилем Шерлока Холмса — на черномазого вертлявого Павлушку, которому природа на смех отпустила черные сросшиеся брови и суровые глаза.

— Ну, — говорит первый, встряхивая упрямыми белокурыми вихрами.

— Ну, — отвечает второй, глядя в упор строгими глазами, в которых, тем не менее, чертики, — и в книгу:

— Учение Мальтуса о необходимости «нравственного воздержания» низших классов от брачной жизни подвергалось с течением времени любопытному превращению в доктринах «неомальтузианцев»…

— Ванька! Павлушка! Ну, подождите же!.. — скрылась подстриженная головка в комнату, испустив горестный крик отчаяния. И снова — заупокойное:

— …На что действует магнитное поле? Разумеется, не на саму проволоку, не на железо и не на медь, а на то электричество, которое в этой проволоке передвигается… ну, подождите же, черти!.. передвигается…

Смеется солнышко, купаясь в майской нежности воздуха. Томно чирикают воробьи на крыше, разопрев от перегретого железа. Мрачно гудит рабфаковская братия…

Пропустим времени столько, чтобы в течение его можно было прочесть и усвоить — Павлу и Ивану — главу 5-ую «Политэкономии» Богданова о «главнейших изменениях общественной психологии в периоде машинного капитализма», а рабфаковке Марусе «Электричество» по учебнику Краевича. Это отнимет у них приблизительно полтора часа. По прошествии этого срока…

— До-воль-но! — вдруг срывается Павел, перед носом опешившего товарища захлопывая книгу. — До-воль-но!.. Который час, Ванька?

— Ты, во-первых, не кричи, — вставая в свою очередь, говорит рассудительный Иван, — во-вторых, никогда так резко не захлопывай книги: если бы я на сантиметр ниже держал нос, ты бы его прихлопнул, как пить дать, а в-третьих — незачем спрашивать о часе, когда над головами солнце…

— Обстоятельно! Здорово обстоятельно! Ха-ха!.. — Павел задрал нос кверху, сморщился под колючим золотом лучей и, неожиданно, чихнул… Что?.. Да-да, чихнул. Событие как будто незначительное, но оно было чревато. Вот смотрите.

Мы сказали: неожиданно.

От неожиданности Иван выронил книгу, и она упала вниз, на зеленый коврик, Маруся не замедлила высунуть из окна голову, но это уже к делу не относится, и что она крикнула со смехом — тоже не важно. По двору проходил дворник Карп. Рабфаковцы склонились к нему через перила.

— Товарищ Карп, — сказал Иван, — будь добр, брось сюда книгу…

— Доучились, и книги из рук валятся, — философски заметил Карп, приступая к выполнению просьбы.

В это время стекло балконной двери лопнуло — звякнуло, посыпались осколки… а над склоненными головами юношей свистнуло что-то, будто тонкий проволочный бич рассек воздух.

Карп книгу бросил с новым замечанием:

— А стекла нечего бить, они денег стоют!..

Ребята книгу, словно голубь-кувыркун затрепыхавшую в воздухе, поймали и обернулись к двери с намерением выругать хорошенько любителя купеческой забавы. Там, однако, никого не оказалось.

— Странно, — сказал гигант Ванька, — ты слышал, как свистнуло?..

— Да, — отвечал черномазый Павлушка, — и если бы мы не перегнулись через перила, нас свистнуло бы по башкам.

— Мы потому перегнулись, что я уронил книгу.

— А ты уронил книгу, потому что я чихнул.

— А твой чих вызван был солнечными лучами, когда ты хотел по моему совету посмотреть на солнце, чтобы узнать время…

— Да. Но ведь я первый сказал «довольно» и захлопнул Богданова, и я же спросил тебя про время.

— Ладно, — сдался Иван, — твой верх… Однако что это за чертовщина?..

Чертовщину рабфаковцы не разгадали, хотя сделали добрую сотню предположений; после этого они занялись яичницей, в приготовлении которой приняла активнейшее участие вихрем взлетевшая по лестнице Маруся Синицына.

Всякий знает, как делается яичница, и какой разговор ведет между собой молодежь, у которой язык без костей и подвешен хорошо. Потому ни о разговоре, ни о приготовлении яичницы мы распространяться не станем.

Яичница на столе; разговор принимает направление, характеризующее рабфаковцев:

— Кто сегодня вечером в Петровку? — обращается Маруся ко всем, а ответа явно ждет от Ивана.

— Н…н…е… знаю, — мотает головой Павел, — может, поеду, а может, нет…

Павел — большой руки дипломат, нужно заметить. И кроме того, имея подвижность ртути, он никогда не знает, куда потечет через пять минут.

— А ты? — спрашивает Маруся второго рабфаковца, равнодушно смотря в сторону.

Иван прожевал, проглотил, убедился, что хорошо пошло, и тогда ответил:

— Я знаю, что не поеду. Завтра экзамен.

— Ну что ж, что экзамен?.. Не съедят же тебя?

— Съесть не съедят, потому что подавятся, а случиться что-нибудь может.

— Иван, ты с ума сходишь с этим новым своим увлечением, — морщится недовольно Маруся, — все у тебя случай, случай, и все ты принимаешь меры от случая… Так жить нельзя.

— Я случаю войну объявил, — улыбается Иван, и в пространство стучит мощный кулак. — И так жить, именно, нужно.

— Ну, а что может с тобой, например, в Петровке случиться? — задает вопрос Павел с явной целью поиздеваться над товарищем.

— Что случилось с Сережкой Путиловым? Ногу вывихнул и пролежал целую неделю. Что случилось с Авиловым Колькой? Баловался на лодке, упал в пруд и вымок до костей… Пришлось сушиться целую ночь… Что случилось с Борькой Некрасом? Заблудился в чаще с кем-то, только к обеду на следующий день пришел… Что случилось с Маруськой?..

— Довольно! Довольно! Хорошо! Хватит, убедил! — Это Маруся поспешила осадить разошедшегося «борца со случаем».

— Так. — Павел делает суровую мину, используя ошибку природы: то есть морщит крылья бровей и внушительно строго упирается взглядом.

— Какая же у тебя гарантия, голубчик, от следующих случаев, которые также могут произойти и помешать твоему экзамену: первое, от землетрясения, которое может разразиться и поглотить твою тяжеловесную особу, второе — от кирпича, вдруг сверху сорвавшегося на твою голову, от… и т. д. и т. д. — вплоть до того случая, что я могу, на почве весеннего благорастворения воздухов, вдруг взбеситься и всадить тебе вилку в горло, приняв его за яичницу?..

— Намолол, — улыбается невозмутимо Иван. — По теории вероятностей…

— К черту теорию вероятностей! — кричит Маруська. — Надоела! Ты про нее в день по сто раз лопочешь…

— По теории вероятностей упомянутые тобой случаи могут происходить раз в 2000–3000 лет. Я их не принимаю во внимание. Я объявляю войну только тем случаям, которые повседневны и связаны всецело с нашей расхлябанностью и непредусмотрительностью. Вот, например… подними, пожалуйста, папиросу, она горит… вон-вон там, в углу, на чемодане… может быть пожар… а ты, Марусенька, будь добра, сними сковородку с дверки печки… я понимаю, ты ее убрала туда от кошки, но она пребывает в крайне неустойчивом равновесии, упадет и разобьет тарелку, которая стоит как раз под ней…

— Ха-ха-ха!.. «Борец со случаем»!.. — Маруся сковородку однако снимает.

— Гениально! Изумительно! — бормочет Павел, делая вид пришибленного, но окурок поднимает. — Детектив! Шерлок Холмс!.. Шерлок Холмс — только… наизнанку. Ха-ха-ха…

Иван безмятежно улыбается:

— Почему «наизнанку»? Хочешь, докажу, что и не «наизнанку»? Чудес хочешь, чтобы уверовать?

— Пожалуйста, пожалуйста, Ванюша! — виснет Маруся на рукаве у «Шерлока Холмса». — Ну-ка, расскажи что-нибудь… про нас что-нибудь… Я так люблю слушать!

В серых глазах Ивана — лукавые огоньки. Через секунду вместо них — сосредоточенность, работа мысли, он окидывает зорким взглядом своих собеседников.

— Вот вчера ты…

— Меня оставь в покое! — торопливо перебивает вдруг заерзавший на стуле Павел.

— Нет, уж извини. Хочешь чудес, хочешь доказательств, так слушай: ты вчера имел смычку, — свидание, что ль, — с некой буржуазной дамой…

— Врешь! Врешь! Докажи!..

— … с некой буржуазной дамой. И притом смычку довольно интимного характера… Это, между прочим, совсем не коммунистично…

— Он брешет! Брешет!.. На арапа бьет!.. — кричит Павел, крайне смущенный, обращаясь к рассыпавшейся в беззвучном смехе Марусе.

— Зачем на арапа? Нет. Я даже скажу, что твоя дама — жгучая брюнетка, небольшого роста, очень небольшого. Ну… еще что?..

Под острым, сосредоточенным взглядом Ивана Павел чувствует себя, как раздетый посреди людной улицы…

— У нее длинные отшлифованные ноготки… Одним словом, «элемент»… Может, довольно?..

Маруська на десятом небе от блаженства, но ее смущает немного, что Иван теперь переводит свой взор-кинжал на ее голову, платье, руки, ботинки.

— Подожди, подожди! — кричит она. — Объясни раньше, как это ты Павлушку вскрыл?..

— Хочешь? — обращается Иван к надувшемуся Павлу.

— Очень даже, — ледяным тоном отвечает тот.

— Первое, — отсчитывает Иван по пальцам. — У меня очень тонкое обоняние, от Павлушки же благоухает духами…

— Я вчера в парикмахерской был…

— Неправда, — говорит Иван, а Павел, как черепаха, которую ущипнули за хвост, втягивает голову в плечи. — Ты надушен не одеколоном, а именно духами: мой нос не проведешь… Из наших, конечно, никто не занимается этим делом, следовательно, твоя дама — из «благовоспитанного» общества. Из того же факта, что одежда твоя так напиталась ароматами, следует интимность вашего свидания. Затем… Снимите, Павел Никифорыч, с третьей сверху пуговки вашего френча черненький волосок. Он не ваш, ибо чересчур длинен.

Павел обнаруживает в указанном месте названный предмет, краснеет, пыхтит и вдруг разражается смехом — смех достаточно громок, но недостаточно искренен:

— Ха-ха-ха!.. Молодец!.. Беру свои слова обратно! Настоящий Шерлок Холмс — патентованный… Довольно! Молодец!..

— Нет, нет!.. — протестует Маруся. — Насчет интимности и низкого роста — ясно, а вот откуда «отшлифованные» ноготки?..

— Это сам Павлушка тебе скажет…

Смущенный Павел трет кисть левой руки.

— Царапается, черт, как кошка, — бормочет он.

— Ну-с, примемся за Марусеньку…

— Ну-ка, ну-ка, ого!..

Только что «Шерлок» запустил свои щупальцы на новый объект, как последний, сорвавшись со стула и уронив со стола нож, метеором мелькнул в дверь… Тррр-ты-ты-ты… — посыпались каблуки по лестнице… Ха-ха-ха!.. — вдогонку…

Уговорившись относительно завтрашнего дня, Павел ушел вслед за Марусей. Оставшись один, Иван почувствовал неприятный осадок в сознании. Что-то не по себе было. Стыдно было, вот что.

— Экий я дурак, — соображал он, — словно мальчишка, увлекся сыщицкими наклонностями… Да еще разоблачениями занялся, балда!..

И сейчас же, противореча самому себе, собрал осколки разбитого стекла, исследовал их тщательно, словно они ценились на вес золота, завернул в бумагу.

Так же тщательно осмотрел противоположную стеклянной двери стену. Потом разочарованно свистнул, не найдя никакой нити к загадочному происшествию.

Задумался и в таком состоянии просидел около часа, вопреки своей положительности и рассудочности.