13
Бой арийцев с моглями. — Друзья в смертельной опасности. — Вмешательство природы — землетрясение. — Мир. — Скальпель чуждается Николки. — Первобытный дипломат — старик-могли. — Старик против производственного фактора революционизирования. — Последствия землетрясения. — Скальпель — агитатор. — Оппозиция Скальпеля и стариков. — Обструкция стариков. — Раскол орды. — Скальпель порывает с Николкой
Задача обороны двора сводилась к тому, чтобы устроить вдоль каменной стены, внутри, каменный же помост, с которого было бы удобно обстреливать неприятеля, наступающего от реки или справа и слева по берегу. Еще требовалось укрепить ворота бревнами и глыбами да разместить пять человек с неограниченным запасом стрел по деревьям над обрывом — на случай, если бы неприятель задумал произвести нападение с тыла. Мъмэм самостоятельно проделал все эти приготовления — у коммунаров была основательная практика в деле защиты своего жилища: не раз и не два приходилось им отстаивать себя от хищников и лесных людей — ванара («вана» — лес; «нар» — человек). От себя Николка прибавил только то, что развел на дворе громадный костер, который не давал бы коммунарам мерзнуть, да, затопив баню, вскипятил бак с водой; от бака провели к стене железную трубку, заткнув ее деревяшкой.
— Лишний гостинец, если могли не выкажут себя миролюбивыми, — смеялся он.
Николка совсем не имел желания проливать чью бы то ни было кровь, он рассчитывал мирным путем разрешить конфликт, если таковой будет; залогом тому, думалось ему, являются пленники. Но если его благие намерения не встретят отклика в сердцах желтокожих братий, он не постоит на щедром угощении каленым железом, огнем и кипятком, и во всяком случае не отдаст себя и своих друзей живыми в руки неприятеля. Чтобы их скушали вместо баранины, благодарю покорно!..
Запыхавшийся, прибежал Вырк, высланный на разведку — его нога давно зажила, и он снова носил с честью свое имя — имя быстроногого волка.
— Идет тьма врагов, ах-хао! — доложил он. — Идут охотники, мужи пожилые, старики, женщины и дети. Все идут. Тащат бревна, несут кремни и две туши мяса.
— Они не ожидают встретить здесь сопротивления, — из донесения разведчика вырешил Николка, — они просто переселяются на новое место, им понравилась наша пещера. Надо их предупредить, что мы ничего не имеем против сожительства вместе с ними… Новая кровь — чего лучше! Целый городок оснуем. Городок коммунаров, елки зеленые!..
Николка готов был размечтаться, но обстоятельства требовали немедленного действия. Он подошел к связанным пленникам, развязал двух из них и на языке жестов, пополам с арийскими словами, сказал:
— Арийя имеют острые палки, которые убивают на далекое расстояние. Арийя имеют огонь, который сжигает все. Арийя имеют животных, которые живут с ними, как собаки. Арийя мудры, сильны и добры. Они хотят жить с моглями в мире. Они поделятся с моглями своими знаниями и имуществом. Пусть пленники скажут это своим.
Освобожденные, перебравшись через стену, поколебались немного, опасаясь предательского удара в спину, и, не получив его, с ликующими криками пустились навстречу своей орде.
— Ну, что-то будет! — соображал Николка, нервно потирая руки. — Или меня поймут, или меня не поймут…
Ожидать долго не пришлось. Охотники моглей в количестве не менее 200 человек появились со стороны реки. Но уже на таком далеком расстоянии — 1/4 километра — можно было смело сказать об их настроении. Они возбужденно и воинственно размахивали копьями и топорами…
Коммунары умели на расстоянии 150 метров попадать из лука в цель. Новые луки Ркши, Гуха, Вырка и Оджи стреляли без промаха на 250–300 метров. Коммунары нетерпеливо поглядывали в сторону Николки, ожидая команды «пли». Но ее не последовало. Николка приложился к винтовке — из нее он ни разу не стрелял при дикарях — и, дождавшись более явных симптомов враждебности — атаки — со стороны моглей, выстрелил в их широкоплечего, квадратного вожака, бежавшего впереди всех. Вожак растянулся с перешибленным бедром; его подхватили на руки и все в панике с звериным воем отхлынули к реке. Защитники пещеры — не будь на дворе трех чужаков-пленных — сами готовы были удариться в бегство от объявшего их трепета перед громоносным оружием маленького Къколи. Но они этого не сделали и даже разразились восторженными криками- правда, посерев значительно.
— Молодцы, ребята! — подивился Николка их выдержке.
В этот момент Скальпель с физиономией красной и искаженной выскочил из пещеры. Его негодование уступило место другим, не менее сильным чувствам, когда он понял положение. А эти чувства отошли на задний план перед профессиональными. Скальпель побежал обратно в пещеру за врачебной сумкой.
Николка развязал еще двух пленников и опять в виде парламентеров отправил их к неприятелю. Его напутственные слова на этот раз были таковы:
— Передайте: если могли не хотят жить с нами в дружбе, арийя перебьют их всех до одного громом и молнией.
Парламентеры помчались к реке, где их соплеменники митинговали вокруг раненого вожака, не решаясь на дальнейшие действия, но, добежав, они передали, по всей вероятности, совсем не то, что говорил Николка, так как немедленно возникла новая волна атаки.
На берегу осталась толпа стариков, женщин и детей, подоспевших с тяжелой ношей. Их было не менее 300 человек.
— Приготовить луки, — скомандовал Николка, и еще:
— Стрелять только в ноги…
Он еще надеялся на мирное разрешение столкновения.
Когда волна атакующих подкатилась на 100 метров, раздалась команда «пли». Каждый охотник раз за разом, как было условлено, выпустил три стрелы. Николка выпалил из винтовки. Тридцать моглей вышло из строя, и волна опрокинулась вспять.
Был освобожден последний пленник и с еще более суровым наказом препровожден через стену. Но он не успел передать его: возбуждаемая женщинами и стариками разъяренная лавина в третий раз катилась от реки. Теперь вся орда следовала за ней.
Скрепя сердце, отдал Николка приказ: «стрелять в грудь и не жалеть стрел». Сам он отложил винтовку, в которой оставалось восемь драгоценных зарядов, и тоже взял лук.
На этот раз могли не были встречены громом и молнией, зато стрелы тучами впивались в их тела. Ркша, Тух, Вырк и Оджа из своих колоссальных луков одной стрелой пронзали двух врагов. Пред оградой в две-три минуты было положено около полусотни трупов… Передние ряды дрогнули, попятились. Задние напирали, стыдя и возбуждая. Замешательство — на короткий миг, потом — ответная куча камней и копий, фонтаны крови за стеной и на стене, вой случайно раненого мастодонта, бешеное завывание собак, рвущий барабанные перепонки воинственный клич моглей… Николка вынул затычку из железной трубы, и струя перегретого кипятка зафыркала в желтые лица и груди… Кипяток вызвал панику, претворившуюся тотчас же в неистовый взрыв ярости: отступать не позволяли старики и женщины… Атака докатилась до ограды. Презирая и стрелы и огненную воду, полезли могли по телам павших на стену. Коммунары взялись за свои страшные топоры и долбили, крошили, рубили головы, руки, рассекали груди…
…Что-то помутилось в голове фабзавука, когда последние остатки кипятка выхлестнулись на чью-то черную грудь. «Успокойтесь! Успокойтесь!..» — услыхал он подле себя ласковый знакомый голос. То был Скальпель — благодушный, как всегда, с сетью запутанных морщин на лице и с запотевшими стеклами очков. Николка вдруг увидел, что сидит у себя в комнате на газетно-ящичном диване и что вся жестокая сеча была тяжелым сном. Как посветлело сразу на душе его. Николка слабо улыбнулся, собираясь е мыслями. «Я вам расскажу штуку, вот так штуку…» — сказал он вдруг и увидел, что сон не был сном, а страшной действительностью: Скальпель перевязывал ему голову, а на каменной стене, залитые кровью с головы до пят, ожесточенно сражались — из последних сил — отважные коммунары. Николка оттолкнул Скальпеля и, подняв чей-то топор, ринулся к стене. Теперь сражались не только охотники, но и старики, женщины и дети — с обеих сторон. Стена пылала кровавой краской. Собаки терзали внизу тела сорвавшихся со стены моглей. Мастодонт, мстя за свои раны, топтал ногами каждого желтолицего, сумевшего уйти от собак. Лошади разбили конюшню и метались — буйногривые, красноглазые — по двору, вместо ржания выпуская из сдавленных ужасом глоток хриплый вой. Костер, оставленный без присмотра, догорал. Сразу потемнело, будто нахмурилась природа на бешенство кровожадных двуногих; небо, как траурным крепом, затянулось черными тучами; свинцово-серая река заплескала буйно о берег. Никто не заметил этих грозных симптомов.
Николка оправился от удара в голову и понял, что дальнейшее сопротивление — бессмысленно.
— Доктор! — гаркнул он со стены. — Сейчас же всех небоеспособных в пещеру и туда же лошадей! Живо, если вам жизнь дорога!..
Медик понял его. В пещере был второй выход.
Стену остались защищать десять человек охотников, три старика с Айюсом, старуха Гарба, несколько инвалидов и несколько юношей в возрасте 13–14 лет.
— Коммунары! — перекрыл Николка ором вой, крики, лай. — Мужайтесь! Сейчас будет помощь!.. — И он дал сигнал пяти охотникам, дисциплиной прикованным к деревьям на обрыве и оттуда осыпавшим стрелами ряды нападающих. Когда помощь прибыла и яростно заработали свежие топоры, Николка снова крикнул:
— Дети и старики в пещеру! Живо!..
Его не посмели ослушаться. Но это была ошибка: в горячке битвы Николка не заметил, как последним его приказанием обнажился правый фланг двора. Через стену лавой устремились могли. Мастодонт был слишком неповоротлив, чтобы сдержать их напор… Скатилась со стены морщинистая Гарба, пораженная в спину. Два инвалида шлепнулись вслед за ней.
Коммунары оставили стену и, сбившись в кучу на середине двора, сражались, теперь окруженные со всех сторон. Вторая схватка кипела около пещеры. Николка выпустил все заряды из винтовки… Рос кровавый вал вокруг обреченных на смерть. Надо было пробиться к пещере.
— Вперед! — крикнул Николка и с гигантами Мъмэмом и Оджей по бокам кинулся в самую гущу врага.
…Полыхнула молния, разодрав черное небо. Гром потряс воздух и землю. Закачалась земля под ногами. Со стороны реки буреносный порыв принес ропот близких волн. С обрыва сорвалась скала и грохнулась, разрушив полстены. Замерли все: и краснокожие, и желтокожие. Невидимый сигнал оборвал битву. Замер Николка, забыв о пещере; земля определенно тряслась… Новая молния острым зигзагом ударила в дерево на обрыве, — вспыхнул громадный факел. Гром прокатился над головами длинным рядом гигантских взрывов. Из разодранного в клочья неба хлынул слепящий ливень, — факел потух. В стену ударилась взбунтовавшаяся река и, перекатившись, наполнила двор льдом и студеной влагой. Люди омылись с головы до ног и приняли естественный свой цвет… Земля тряслась, содрогаясь конвульсивно.
— Мир! — проорал Николка, и его все поняли перед лицом взбеленившихся стихий. Смешались вместе омытые враги, опустив оружие.
Новый приступ реки под громыханье небесного барабана снес со стены верхний ряд кладки. Вода пробралась к животным. Животные подняли переполох и, если до сих пор они только кричали в смертной тоске, теперь стали биться и ломать загоны.
— Животных в пещеру! — крикнул Николка. Исполнять его приказание бросились все, даже желтокожие. Куры, сайги, свиньи, коровы, собаки, — забарахтались в красных и желтых руках.
Под напором грозных волн расшаталась каменная ограда, подземный толчок взбросил глыбы в воздух, — стена рассыпалась до основания. Грохнулась домна, перевернувшись на оси. Раскаты грома слились в беспрерывный гул. Небо клубило черным дымом; меж клочьями дыма безостановочно сверкали молнии. Спустилась ночь, но было светло, как при электричестве.
— Веселей! Веселей! Веселей! — кричал Николка, бодря и своих, и чужих.
Из рук в руки по длинной живой цепи передавались животные, передавались раненые. Остатки великой орды желтокожих и остатки арийцев — все, кроме охотников, уже укрылись в пещере. По двору свободно гуляли валы. Тряслась земля, ухало под ногами, грохотало вверху. Мастодонт серой глыбой привалился к обрыву, стонал и ныл в обиде, что на него никто не обращает внимания. Убедившись, наконец, что людям не до него, он умчался вверх по обрыву. Больше его не видели…
Когда последний цыпленок, распищавшийся, как перед смертью, тощий и обледенелый, был пойман в полуразрушенном курятнике, Николка — сам тощий и оледенелый, как цыпленок — поместившись у входа в пещеру, считая, стал пропускать охотников внутрь. Он насчитал 16 человек арийцев и моглей — 80… Вместо 200 — 80!.. Николка знал, что у моглей много погибло также стариков, женщин и детей: одни пали в битве, других — раненых — унесла река.
«Дорогой ценой куплен наш мир», — печально подумал он.
В пещере стонали и охали. Вакхический разгул стихий сюда доходил слабо, лишь стены дрожали и трескались от глухих подземных ударов. Скальпель при свете масляной лампы делал перевязку за перевязкой. Там, куда он подходил, усиливались причитания и стоны.
От нечеловеческой усталости, от тепла и духоты Николку сразу разморило; лезли на щеки свинцовые веки, песок сыпался перед глазами, в голове стоял дурман. Он приткнулся где-то в углу и уже собирался отдать измученное тело целителю-сну, как вскочил, вдруг пораженный подсознательной мыслью:
— Почему в пещере так свободно? Где могли?… Он не видел моглей. Куда девал их Скальпель? Не выпустил ли в лес через второй выход?
С этими вопросами — охрипший и возбужденный — он наскочил на Скальпеля.
Скальпель выпрямился и сурово сверкнул глазами.
— Друг мой! — ледяным тоном сказал он. — Умерьте ваши нероновские порывы. Могли — во второй, соседней с нашей, пещере, а в третьей — животные. Пока вы странствовали неизвестно где, производя свои политические эксперименты и осуществляя тем властолюбивые свои мечтания, я открыл эти две пещеры и благоустроил их более или менее.
Не обратив внимания на вызывающий тон медика, Николка бросился проверять его слова. Действительно, рядом с основной пещерой он нашел еще две, соединенные друг с другом и с первой короткими коридорами. Одна была грандиозных размеров, там поместились все могли — около 200 человек; другая свободно вмещала в себе животных. В обеих пещерах стояли печи, около печей хлопотали старики арийя.
Могли не спали. Тусклый огонек масляной плошки освещал их понурые фигуры — фигуры бойцов, принявших поражение. Орда расположилась вокруг стариков, старики тихо и проникновенно говорили, остальные слушали их или не слушали, но во всяком случае глядели широко открытыми глазами — глядели на маленький огонек светильни, чудесным образом разогнавший ночную темь.
Пересиливая гнетущую слабость в мышцах и голове, Николка подошел к беседующим. При его приближении еще более согнулись спины и замолкла речь.
«Изображают из себя казанских сирот, — возмутился Николка. — Радоваться должны, что живыми остались и сидят в тепле…»
— Здравствуйте, храбрые воины! — приветствовал он их радушно, без всякой иронии, и, не надеясь, что его поймут, повторил приветствие в жестах. Однако его поняли и без жестикуляций.
— Пусть живет долго отважный вождь красных великанов, — отвечал ему своеобразным жаргоном шамкающий старец, одетый в шкуру махайродуса. Говор моглей очень мало отличался от арийского — то были два наречия одного языка.
Не дожидаясь приглашения, опустился Николка на землю рядом с шамкающим старцем.
— Могли — гости арийцев, — сказал он, — если могли хотят кушать, Къколя — вожак арийя — даст им мяса, сколько они хотят.
Старик отвечал:
— Человек с четырьмя глазами — отец Къколи — дал нам много мяса и плодов. Могли сыты. Четырехглазый человек сказал, что он тоже вожак арийя. У арийя два вожака?
— У арийя два вожака, — немного подумав, согласился Николка.
— Один для мира, другой — для войны? — продолжал допытываться старец в то время, как сверстники его гудели одобрительно.
— Так! — коротко отвечал Николка, совершенно не расположенный к дискуссии в данный момент: его глаза слипались, голова с большим трудом удерживала равновесие на плечах.
Старик превосходно видел это, но с прежней настойчивостью ставил вопросы.
— Вожак мирной жизни — главный вождь? Вожак войны подчиняется ему?
— Никто никому не подчиняется, — отвечал Николка с раздражением. Ему стало ясно, что старик поет с чужого голоса. Бросив косой взгляд на арийца, с деланным равнодушием хлопотавшего возле печки, он объяснил:
— Мирные дела у арийцев решаются сообща — всей ордой, всеми достигшими совершеннолетия. Дела мелкие, повседневные — советом из пяти, избранным на общем собрании орды…
Собственно говоря, это была только программа, которой надлежало быть проведенной в жизнь, но которая полностью еще не была проведена за недостатком времени, за головокружительным бегом событий.
Старик раздумчиво повторил декларацию Николки, потом вдруг спросил:
— Могли — пленники или гости арийя?
— Могли будут жить с арийя, как братья с братьями, — отвечал Николка, не понимая еще, куда клонит плиоценовый дипломат. А тот продолжал:
— Могли не могут быть братьями арийя: они разной крови.
В этой области Николка был достаточно наштудирован и сбить его оказалось не так-то легко.
— Могли — братья арийя, как леопард брат пантеры, — сказал он. — Они имеют общий язык, они произошли от одного предка — от животных, они долгое время жили вместе, потом разошлись и стали непохожими друг на друга.
— Вожак арийя говорит правду, — неожиданно даже для себя согласился старик, убежденный силой исторического аргумента; потом помолчал, отыскивая ускользнувшую мысль, и, найдя ее, заговорил с решимостью критической минуты: — Пусть могли — братья арийя. Пусть могли будут жить с мудрыми и сильными арийя. Но у моглей — иные порядки. Как свободным братьям, им оставят их порядки?
Вот оно что! Старички беспокоятся за свою власть! Конечно, кто-то их, как говорится, нашарахал. Кто? — В данную минуту это не важно. Важно: что ответить, чтобы старики не забили тревогу и не уволокли своей орды этой ночью, пока «вредные» идеи не проникли в мозги молодых охотников. Сильный подземный удар, от которого дождем посыпались со сводов пещеры звонкие сталактиты, дал Ни-колке время придумать осторожный ответ.
— Пускай могли живут, как им хочется, — сказал он. — Къколя и никто из арийя не будут вмешиваться в их порядки и обычаи. Пусть старики только разрешат ему научить молодежь новым приемам охоты, выделке новых орудий, постройке пещер и другим полезным знаниям…
Николка ждал ответа, разглядывая мужественные лица охотников, сидевших вокруг стариков; эти лица были бесстрастны — пожалуй, тупы: или их не интересовал разговор, или они хорошо умели владеть своей мимикой.
Хитрый плиоценовый дипломат был также хорошим экономистом. Он знал ту несложную истину, что революции в орудиях производства влекут за собой революцию в сознании людей, только формулировал ее иначе: новые знания порвут зависимость охотников от стариков, в стариках перестанут нуждаться; значит, прощай стариковская власть… Лукаво покачав головой, он дал мудрый ответ:
— Пускай Къколя учит всему стариков. Старики сами станут учить свою молодежь. Молодежь скорей поймет их, чем чужака-арийца.
Хорошая голова у этого старика! Несмотря на дурман в мозгах, Николка отлично понял его: ясное дело, из полученных стариками знаний к молодежи попадет только та часть, которая не уничтожит прежней их зависимости, а оставшаяся часть еще более упрочит старую власть. Молодец, старикашка! Хорошо придумал! Но он, очевидно, не знает, что, кроме производственного фактора революционизирования, существует еще идеологический фактор — так называемая «красная зараза»: молодежь моглей, будучи в постоянном и тесном общении с молодежью арийя, без сомнения, заразится от последней ее духом, проникнется ее независимостью и, кроме того, многое из технических нововведений переймет от нее, минуя стариков.
Николка быстро согласился с поправкой неискушенного дипломата и поклялся, как тот потребовал, прахом его и своих предков, что вожак Къколя, во-первых, не будет вмешиваться в распорядки и обычаи моглей и, во-вторых, все знания, которые он хотел передать охотникам, он передаст, ничего не утаивая, старикам.
Спать! Спать!.. Шатаясь от головокружения и от непереставаемого сотрясения почвы, дотащился Николка до своего ложа, буркнул что-то медику, официально поинтересовавшемуся его здоровьем, и, едва только коснулся тяжелой головой кожаной подушки, сразу перестал слышать и гул взбудораженной земли, и штурм волн о скалы, и стенания раненых.
— Вот я и говорю, — на следующее утро, когда солнце сквозь кирпично-красную атмосферу багряным светом озаряло искореженную землю, говорил Николке медик, почему-то не глядя ему в глаза, — плиоценовый период — период великих катастроф. По изысканиям геологов, как раз в плиоцене имели место грандиозные перемены по лицу земли. О Гондване я вам уже говорил. Гондвану оставим в стороне. Речь идет о Черном и Каспийском морях: в плиоцене образовались эти два моря, поделенные выдвинувшимся между ними мощным Кавказским хребтом. Эта великая метаморфоза могла произойти в результате двух, не прекращающих свое действие и в XX веке, процессов. Известно, с одной стороны, что наша планета — Земля — постоянно, из года в год, из века в век остывает — такова участь всех планет; с другой, — что воды океанов и морей постепенно просачиваются через донные породы все глубже и глубже. В результате первого явления (остывания) сморщиваются верхние пласты Земли, образуются складки — горы и впадины — моря и океаны. В результате второго явления (просачивания) вода доходит до глубоких поддонных пород, еще не знакомых с ней и поэтому действующих, как сильное взрывчатое — по аналогии действия негашеной, т. е. безводной извести при соединении с водой. В нашем случае, по всей вероятности, имели место оба эти явления. Мы слышали и взрывы, и подземные толчки, и землетрясение и теперь видим кое-что из последствий совершившейся катастрофы, подтверждающих смешанный характер ее причин. Вот так-то!.. — круто оборвал медик и, не давая времени на вопросы, поспешно отошел.
Николка слишком озабочен был этим «кое-чем» из последствий катастрофы, чтобы замечать странное поведение ученого друга. Прослушав его лекцию, в качестве утренней напутственной молитвы, он тотчас отправился в сопровождении своего штаба осматривать разрушения.
Прежде всего — что первым бросалось в глаза, — ушла река. Перед пещерой, на расстоянии в 1/4 километра, теперь лежал широкий и глубокий овраг с отлогими краями, на дне которого узкой сравнительно полосой сверкала безбрежная некогда Волга. Многочисленные лужи и озерца, кишевшие рыбой, окружали ее с обеих сторон. Кучи песка, камней и растений: водорослей, камыша и осоки — от начала оврага тянулись до самого обрыва. Пространство перед пещерой, бывшее двором, покрылось трехметровым слоем ила, этот слой подходил к самому входу в пещеру; кое-где из него торчали крыши построек…
С морем тоже вышла передвижка. Вырк — разведчик-любитель, — слетав на коне к тому месту, от которого начиналась соленая вода, доложил, что «море сбежало»; вместо необозримой водной поверхности с веселыми барашками на гребнях волн он увидел нагромождение скал, горы песка, топкие болота и озерца, озерца без конца…
Всюду — на почве, на скалах и на деревьях — махровой ржавчиной лежал вулканический пепел. Он же был взвешен высоко в атмосфере, делая ее кирпично-красной. Где-то, далеко на юге, всю ночь работали подземные силы, из недр земли извергая огонь, пепел и лаву; в меньшей интенсивности работали они и посейчас. За ночь земля выбросила на поверхность громадные количества тепла; небо, укрытое красным одеялом, не пропускало его в свои морозные высоты: снег, льды исчезли без следа, воздух жег влажным зноем. Особенно парило вблизи пещеры, — там из скалы бил теперь клокочущий гейзер — готовый кипяток…
Николка быстро подытожил отрицательные и положительные стороны нового положения. В число первых входило: разрушение построек и водопровода, почти полное уничтожение запасов корма для животных и бегство реки. Резкое повышение температуры, гейзер, дающий надежду на использование его во многих отношениях, масса рыбы в озерцах, плодородный слой ила, раскинувшийся на сотни гектаров, — все это составляло положительные стороны разразившейся катастрофы. Николка оценил все и в уме выработал программу действий: 1) восстановить постройки, очистив их от ила; 2) возле гейзера выкопать бассейн и провести из него водопровод; 3) запастись, как следует, рыбой, благо позволяют обстоятельства; 4) восполнить запасы для животных; 5) засеять кормовыми травами близлежащие пространства плодородного ила и 6) самое главное, чего до сих пор не допускали обстоятельства, — созвать общее собрание орды и избрать на нем заведующего коммуной и его помощников. По пункту пятому — относительно посева — требовалось компетентное суждение медика. Николка отправился за ним.
Скальпель находился во второй пещере — среди стариков моглей; их молодежь ушла на охоту: мужчины — в лес за мясом, женщины и дети — на берег реки, за рыбой, ракушками, за съедобными корнями и растениями. Появление Николки вызвало замешательство среди внимательных слушателей Скальпеля и оборвало его плавную речь.
— Вы — что? Вы — ко мне? — засуетился он, подчеркивая тем свое и общее замешательство.
— …и могли должны отделиться… — звучала в ушах Николки только что оборванная фраза. Какой смысл кроется в этих словах? О чем говорил Скальпель со стариками? От кого должны отделиться могли?
— Да, я к вам, — отвечал Николка, строго-внимательно рассматривая смущенную физиономию своего друга. — Мне нужно знать виды на погоду и затем — пригласить вас на общее собрание коммунаров.
— Виды на погоду? Виды на погоду? Общее собрание? — затараторил медик, стараясь оправиться. — Зачем вам виды на погоду?
— Я хочу знать: можно ли в настоящее время производить посев?
— О, смело, смело!.. Зима — тю-тю. Зимы больше не будет. В природе — громадный переворот — революция, хм!..
— Почему «хм»?
— Не почему. Просто так: в горле запершило…
— Ааа! Ну, идемте на собрание!..
— Собрание, — по поводу чего?
— По поводу предстоящих работ и выборов правления коммуны.
— О-о, это очень важно… хм…
«Скальпелище сильно начинает дурить», — взял на заметку Николка.
Коммунары, вытащив на воздух все табуретки и скамьи, расселись чинно — в первых рядах старики и инвалиды, за ними женщины и охотники — подле шумящего гейзера. С кислой улыбкой выбрал себе Скальпель место в самом заднем ряду.
— Товарищи, собрание — открыто!.. — с большим подъемом провозгласил Николка, заняв место за столом президиума и чувствуя себя, словно на заседании ячейки Эрэлькаэсэм в далеком XX веке. Он объявил повестку, которую надлежало обсудить, разработать и утвердить, сознательно поставя главный вопрос — о выборах — на последнюю очередь. Этот вопрос имел агитационное значение, и поэтому было необходимо, чтобы при дебатировании его присутствовала молодежь моглей.
— Слова! Прошу слова! — тотчас выкрикнул Скальпель из гущи стариков моглей, с любопытством обступивших место заседания.
— Ффель может говорить, — разрешил Николка.
— Я предлагаю избрать председателя на данное собрание.
Николка усмехнулся, разгадав тайную мысль медика, и перевел на общедоступный язык его предложение.
— Прошу называть имена тех, кого собрание хочет видеть на председательском месте, — добавил он.
— Къколя! Къколя! Ффель! Къколя! Ффель!.. — посыпалось со всех сторон.
— Кто за Къколю, прошу поднять руки.
Вся молодежь и часть инвалидов дружно взбросили кверху — каждый по две руки.
Николка пересчитал и объявил:
— За Къколю 26 голосов. Кто за Ффеля?
Лес рук поднялся к небу, и посреди них маячила торжествующая физиономия Скальпеля.
Николка рассмеялся и пояснил:
— Старики-могли не должны поднимать руки. Старики-могли не пожелали слиться в одну орду с арийцами. Пусть они опустят руки.
— Это неправильно! — крикнул Скальпель. — Что значит, не пожелали слиться, когда на самом деле они живут вместе с нами!..
— У моглей другие порядки, — спокойно возразил Николка словами старца, одетого в шкуру махайродуса. — Могли живут вместе с нами, но управляют они своими законами. Если старики-могли желают жить с нами по общим законам, пускай скажут сейчас это.
Скальпель не нашелся, что ответить. Выступил старец, одетый в шкуру махайродуса.
— Урви-джа, — сказал он, — хочет знать, что требуется для полного слияния моглей с арийцами?
— Если Урви-джа — тот старец, который сейчас говорит, — отвечал Николка, — то он знает, что требуется… Требуется установление равноправия во всем между стариками и молодыми.
— Урви-джа не согласен, — поспешил отказаться старец. — Пусть могли опустят руки.
На стороне Ффеля осталось всего 16 голосов; председателем собрания был избран Николка, но Ффель не сдавался.
— Прошу слова, — снова заявил он и, заметив негодующий жест председателя, добавил твердо: — В порядке обсуждения повестки.
Получив слово, он внес новое предложение: вопрос о выборе администрации должен быть поставлен на самую первую очередь, так как вопрос этот — самый важный и им более всех других интересуется собрание. Нужно было еще присовокупить, что выборы имеют большое значение, и поэтому их необходимо закончить в отсутствие молодежи моглей.
Такого добавления медик не сделал, но по его лицу и по лицам стариков ясно чувствовалось, что планы председателя разгаданы.
«Мы еще поборемся», — сказал себе Николка, отмечая с досадой, что все его друзья на этот раз выразили явное сочувствие предложению медика, не понимая его подоплеки.
— Прошу голосовать, — потребовал Скальпель, видя колебание фабзавука.
— Прошу меня не учить! — огрызнулся тот. — И без разрешения не говорить… Прежде чем голосовать, надо объяснить, почему выборы я поставил в конец повестки.
— Нечего там объяснять, — прервал его Скальпель. — Голосовать, и баста!..
— Ффель будет лишен слова, если не замолчит! — прервал взбешенный Николка.
— Ладно, молчу. Объясняйте… хм!..
— Мы собираемся вместе, всей ордой, в первый раз, — говорил Николка. — Для того, чтобы выбрать в правление коммуны подходящего человека, нужно его хорошо знать. Мы — охотники и Къколя — знаем друг друга хорошо, но старики и охотники знают друг друга мало. Они знают друг друга только в обстановке самой простой жизни. Наша жизнь очень сложна. У нас — прирученные животные, водопровод, постройки, запасы мяса и корма. У нас новое оружие и разные машины. Всего этого в старой орде у арийя не было. Все это охотники делали без стариков, и мы не знаем, как отнесутся к нам старики и как поймут они наши нововведения. Вот почему сначала нужно разобрать всю программу, а затем выбирать в правление. Когда мы будем говорить по программе о текущих делах, станет ясно, кто и из стариков способен быть членом правления; охотники узнают стариков, старики — охотников…
Оппозиция Скальпеля во второй раз была сломлена: все инвалиды и молодежь целиком — голосовали против его предложения.
Стали обсуждать повестку дня в том виде, как ее предложил Николка. В прениях более всех выделялись своими мудрыми советами — Айюс-старик, Мъмэм-вождь и, конечно, рвущийся из кожи вон Скальпель. Последний резко изменил характер своих выступлений: во всем поддакивал Ни-колке, старался заслужить расположение молодежи и не потерять доверия старых. Из женщин только одна словоохотливая Уша осмелилась давать свои советы, остальные — и старухи в том числе — робко молчали.
Председатель настолько искусно вел собрание, что сумел окончить разбор всех пяти пунктов повестки как раз к моменту возвращения с охоты молодежи моглей. Оставался шестой пункт — самый животрепещущий. Чтобы ввести в курс заседания всех новоприбывших (иначе не было смысла воевать со Скальпелем), Николка более чем пространно изложил суть последнего вопроса и в заключение сказал:
— Мы должны избрать из своей орды пять человек — безразлично: старика ли, молодого или женщину, лишь бы они заслуживали нашего доверия и были бы способными к усердной работе. Эти пять человек сами изберут из себя главного, который будет считаться начальником коммуны; остальные четверо будут начальниками каждый в своей области: один над охотой, другой над двором, третий над запасами и т. д. Важные дела они решают сообща. Еще более важные — на общем собрании орды. Все пять человек избираются на срок в один год. По прошествии этого срока назначаются новые выборы… Пусть собрание называет имена тех, кого оно хочет иметь в правлении.
— Можно сказать? — раздался вдруг робкий голос из среды моглей. То был молодой охотник, побывавший в плену у арийцев.
Николка давно ждал этого вопроса и отвечал с удовольствием:
— Пусть охотник моглей говорит.
— Он не имеет права! — крикнул Скальпель, и, как растревоженные шмели, загудели старики-могли:
— Пусть охотник молчит. Пусть Трэпе молчит. Не его дело — говорить. Къколя не должен давать ему слова…
Николка пожелал быть лояльным по отношению к слову, которое дал старцу в шкуре махайродуса, и он согласился:
— Къколя не имеет права разрешать молодому Трэпе говорить. Къколя должен спросить об этом собрание; если оно разрешит — не его дело. — И, не дожидаясь возражений, он обратился к собранию: — Желают ли коммунары выслушать бесстрашного охотника Трэпе?
Привыкшая за время заседаний выражать свое мнение единодушно, молодежь арийя, как один, подняла руки и хором заявила:
— Охотники желают.
К ним присоединились инвалиды.
Трэпе, спотыкаясь на словах и робея, стал говорить. Он хочет только спросить: должны ли и могли, в частности — охотники, называть имена тех, которых они желают видеть в начальниках коммуны.
Первым заорал неистово и нечленораздельно старец в шкуре махайродуса, за ним — вся седобородая свора. Орал также Скальпель, сверкая во все стороны очками.
— Гм, обструкция, — ухмыльнулся Николка и взял к плечу винтовку, которую он предусмотрительно захватил с собой. Винтовка не была заряжена, да и нечем было ее заряжать — но подействовала она великолепно: обструкция оборвалась в один момент.
Когда воцарилась тишина, поднялся из рядов охотников возмущенный Мъмэм.
— Почему Къколя не пристрелил ни одного ревущего старца? — задал он гневный вопрос. — Могли имеют свои порядки, у нас — свои порядки. По нашим порядкам на собрании реветь нельзя. Пусть старики-могли устроят себе свое собрание и там ревут, сколько влезет…
— Кто дал Мъмэму слово? — строго спросил Николка, и, когда смущенный охотник замолчал, он предложил ему дать ответ Трэпе.
Мъмэм, просияв, снова поднялся.
— Арийя, — сказал он, обращаясь в сторону желтокожих охотников, — арийя живут по «новому слову». У арийя — все равны: и старики, и женщины, и охотники. Къколя предлагал старикам-моглям установить у себя такие же порядки, — старики отказались. Но если молодежь моглей хотят жить по новым порядкам, пусть скажут. Арийя примут их, как братьев. Арийя примут всех, кто согласится с ними: и стариков, и женщин, и охотников, и детей. Арийя никогда не голодают, не знают стужи и не боятся никого. Мъмэм сказал, пусть отвечают наши желтокожие братья…
Слово сказано. Яркая искра брошена в огнеопасную массу. Онемели старцы-могли, выпучив глаза: молодежь стала покидать их ряды…
— Это свинство! — взвизгнул Скальпель, обращая пылающее лицо к Николке. — Вы второй раз прибегаете к подлому обману. Вы обещали мне не вмешиваться в распорядки плиоценщиков… вы…
Николка проорал в ответ, заглушая вспыхнувший мятеж:
— Я обещал не вмешиваться в семейные отношения! Не клевещите! Я никого не разводил и никого не женил! Я не отнимал детей от матерей!.. «Семейные» отношения не тронуты!..
— Игра слов! — ревел Скальпель. — Подлый обман!.. Вы дали слово старику Урви-джа оставить моглей в покое, не трогать их своими дурацкими затеями!..
— Я их не трогал! — проорал Николка. — Я вел себя лояльно!
Собрание пошло насмарку. Забыли о Николкиной винтовке. Вопили все… Ребята — желтокожие и краснокожие — сцепились в потасовке. Тщетно Николка призывал к порядку, барабаня прикладом по столу. Каждый слушал самого себя… охотники арийя положили руки на топоры и ждали только сигнала. Собрание могло окончиться кровопролитием.
— Ти-ше! Слу-шай-те!.. — Председатель всю свою энергию вложил в этот зык; стол под ударами приклада разлетелся в щепы…
Никакого впечатления. Глотки красных и желтых великанов ревели, как иерихонские трубы. Еще секунда, и общее возбуждение перейдет в жестокую поножовщину.
Вдруг в один миг и на один миг исступленное буйство куда-то провалилось. Весь плиоцен провалился… Николка перестал видеть разъяренные лица и груды мышц, содрогавшихся в непреодолимом желании драться. Перестал слышать крики и ругань. Мертвая тишина закупорила ему уши. Где-то глубоко под черепной коробкой дзикнула и задрожала серебряная искорка… Николка увидел себя в своей комнате вблизи завода, на кровати, и над собой — очки Скальпеля; под очками горели лаской и тревогой серые добродушные глаза.
— Батенька мой, никак вы очнулись?… — начал Скальпель.
— Ерунда! — крикнул Николка. — Знаю, что я был ранен в голову. Это — бред. Это кошмар… — И могучим усилием воли он стряхнул с себя роковое забытье, погасил в мозгу коварную искорку, дразнящую серебристым звоном…
…Две орды, поделившиеся на классы, готовились к драке. Ученый медик в растрепанных чувствах — взъерошенный- метался среди стариков, успокаивая и уговаривая их.
— Надо действовать.
Николка продрался сквозь беснующуюся толпу к Скальпелю и, улыбаясь (надо было улыбаться!), крикнул ему в ухо:
— Идемте на председательское место, оттуда будем говорить. Нельзя же допускать кровопролития.
Скальпель с живостью согласился.
Когда две фигуры, представляющие два разных лагеря, появились вместе у стола, гвалт и ругань понемногу стихли и ребят разняли.
— Друзья, — сказал Скальпель, волнуясь и в волнении не замечая, что его очки болтаются на одном ухе, без выполнения своих функций. — Друзья, вот что я предлагаю. Пусть те, кто согласен со мною и со стариками-моглями, отойдут в одну сторону, кто не согласен, а следовательно, согласен, с Къколей, — в другую.
Немедленно образовалось два течения. Николка и Скальпель следили за ними с большим волнением. Когда течения прекратились, оба они облегченно вздохнули: враждующие поделились приблизительно поровну. К Скальпелю отошли все старики — и могли, и арийя, часть молодежи моглей, часть женщин, преимущественно пожилых, и часть инвалидов. К Николке — весь его красный штаб, все инвалиды арийя, большая часть охотников моглей, много молодых женщин и четыре краснокожих старухи… Ребята коммунаров решительно остались при Николке, ребята моглей поделились поровну.
Скальпель торжествующе и растроганно вместе с тем протянул руку Николке.
— Друг мой, — сказал он, — будем жить каждый по- своему. До свиданья, до свиданья, или, может быть, прощайте…
После этого он подошел к своей группе и обратился к ней с короткой речью:
— Друзья! Мы найдем себе новое место для жилища и охоты, мы построим и приобретем все то, что здесь построено и приобретено, и мы будем жить не хуже арийцев. Но мы будем жить по «старому слову» моглей. У нас в чистоте останутся те порядки, которые завещали нам наши предки, ибо только эти одни порядки — истинны… Идемте смело, друзья!..
Скальпель решительно зашагал к югу, за ним стала вытягиваться в походную цепь вся орда. В хвосте ее застряли неприкаянными старики-арийцы.
Николка был до того огорошен, что в первые минуты не знал, как реагировать. Столь решительного и опрометчивого поступка нельзя было ожидать от Скальпеля. Ведь, как-никак, они единственные культурные люди в этом диком плиоцене, затерявшемся в веренице седых веков. Им бы думать только о дружной совместной работе, о беззаветной взаимной помощи на благо первобытного человечества, а не о ссоре и, тем менее, о разрыве. Это же дико. Кошмарно…
— Доктор! Доктор! — Но уже хвост длинной цепи исчезал за поворотом. Николка махнул рукой и решил продолжать заседание.
Когда он, сломленный неудачей, заняв место у поломанного стола, призывал дикарей к порядку, среди них вспыхнул иронический смешок, и головы всех повернулись к югу. Из-за поворота показался оторвавшийся хвост, хвост держал направление в обратную, недалекую дорогу — к пещере. Впереди шел Айюс, имея далеко не заносчивый вид, сзади остальные старики-арийцы и пара дряхлых мог-лей…
Николка обрел утраченную бодрость. Он в корне подавил иронический смешок и энергично предложил называть имена кандидатов.
Подошедшие старики нашли заседание в полном разгаре. Воспользовавшись паузой, Айюс попросил слова. Николка дал.
— Старики арийя и два могля, — сказал Айюс, — проводили своих дорогих братьев и гостей. Теперь они вернулись и хотят участвовать в выборах. Пусть охотники, инвалиды, женщины и Къколя не думают, что старики хотели от них уйти… У маленького Къколи — большая голова, и голова эта лучше работает, чем у Ффеля, человека с четырьмя глазами. Ффель горяч, но не тверд: Къколя — горяч и тверд. Старики это видят прекрасно. Они будут работать наравне со всеми.
Седобородый хитрец, проживший 150 зим, до конца выдержал тон и вошел в новую орду с ясными, открытыми глазами и с личиной ничем не опороченного.
