При падении челн раскололся на щепки; щепками были засыпаны два тела и два чемодана. Хлынувшая в потолок вода — как только отверстие закрылось — разбежалась по трещинам плиточного пола, — так что лежать было влажно, но не мокро.
Грозная башня, выстроенная 3000 лет тому назад, в течение 25-ти веков отбивавшая буйные атаки морских пиратов и обагрявшаяся кровью финикиян, греков, халдей-цев, колхов, римлян, персов и других народов Древнего Востока и Древнего Запада, ныне обагрилась кровью Митьки Вострова, истекавшего разбитым носом, и кровью неутомимого борца со случаем Ивана Безменова, у которого кровоточил рассеченный лоб.
Оба друга некоторое время пролежали без сознания.
Первым очнулся Востров. Чиркнул зажигалкой. Зажигалка, как всегда, не горела.
— Это меня возмущаить, — с ударением на «ить», так как он был родом из Тулы, сказал Востров. — Когда не нужно, она горить, а когда нужно, путной искры не добьешься…
В конце концов, больно надсадив палец, Митька Вост-ров все же искры добился, — зажигалка вспыхнула, — и он увидел распростертого друга, а у себя на руках — кровь, стекавшую с расквашенного носа.
— Надеюсь, он еще не умер? — с досадой проговорил «старший и единственный врач» всех красногвардейских и красноармейских отрядов, действовавших некогда на Кавказе. — Если он умер, это будет некстати… Совсем некстати…
На свой нос он не обратил ни малейшего внимания, так как, с детства страдая полнокровием, считал, что лишнее кровопускание ему никогда не повредит.
— Штрюмпель пишет, — подумал Востров (Штрюмпель — это почтенный немецкий буржуа, написавший классически-толстый учебник «Внутренних болезней», принятый искони в ресеферских университетах)… — Штрюмпель пишет, что для производства искусственного дыхания необходимо положить под спину обмершего какой-нибудь предмет… он, кажется, рекомендует для этой цели одежду, снятую с обмершего и свернутую комом… Но снимать одежду — долгая музыка. И потом, во время этого процесса Ванька может очнуться, а так как дело будет происходить впотьмах, то он, чего доброго, даст мне затрещину, от которой не поздоровится, и я не смогу произвести искусственного дыхания… Тогда что же? Снять с себя одежду? Опасно — можно простудиться… Положить под него чемодан?.. Нет, не годится — велик… Вот задача…
Не придумав ничего, Востров пощупал у друга пульс, — бьется, хотя и слабо. Послушал сердце, — работает ритмично.
— Иван Степанович, вставай!.. — завопил он над ухом обмершего и принялся с присущей ему энергией трясти распростертое тело.
Это средство оказалось лучше всяких штрюмпелевских. После пяти минут энергичного трясения Безменов очнулся.
— Чего орешь? — спросил он спокойно. — Не глухой… слышу…
— Слышишь, а целый час не отвечаешь… — возразил Востров: у него, как известно, была небольшая склонность к легким преувеличениям.
На это Безменов ничего не мог сказать, не зная, сколько времени пролежал он без сознания. Тогда, вспомнив о виновнике их настоящего местопребывания, он сказал:
— А я, кажется, подстрелил этого мерзавца — рыбака, рыбака в кавычках…
— Ты ему влепил промеж глаз, — подтвердил Митька, который во время катастрофы абсолютно ничего не видел, кроме черной бездны.
Рассуждать о причинах, побудивших рыбака ввергнуть их в подводную башню, они не стали, хорошо представляя себе, чьих это рук дело.
Безменов вынул фонарь, но он не действовал, разбившись при падении. Пришлось прибегнуть к содействию капризной Митькиной зажигалки.
— Из башни есть ход, — сказал Безменов, острыми глазами заметив при неверном мелькающем свете черную впадину во внутренней стене.
— Но там может быть скрыта «волчья яма» или еще какая каверза, — возразил Востров, — я не пойду…
Безменов не нашел своего револьвера; очевидно, тот был смыт водой в какую-нибудь трещину пола. В чемодане у него находился разобранный карабин, и этот карабин был им извлечен и быстро собран.
— Пошли, — твердо сказал он, — и первым вошел в черную нишу. Сзади него в двух-трех шагах трусился Востров.
Это был длинный подземный и подводный вместе с тем ход. Он с большими изгибами шел вверх. Стены его были сложены из массивных каменных плит.
Друзья прошли — один неизменно впереди, другой постоянно сзади — добрых полчаса, когда заметили, что характер строения стен изменился. Ход тянулся теперь в горизонтальной плоскости и был целиком высечен в естественной скале. Митькина зажигалка категорически отказалась работать, хозяин ее повыдергал из нее всю вату и вату сжег. Ничего более не оставалось, как брести на ощупь, и они побрели — один неизменно впереди, другой постоянно сзади.
По одному из краев хода зажурчал ручей. Митька поспешил заверить друга, что ручей горячий и, несомненно, минеральный, целебный. Он даже определил на вкус его состав.
— Сернокислого натрия 10 промилле, иодистого кальция 0,5 промилле, поваренной соли 50 промилле, и так далее… — безапелляционно заявил Митька.
На такой скоропалительный анализ Безменов, естественно, усмехнулся.
Неожиданно прозвучали отдаленные выстрелы, донеслись проклятия и стоны. И сразу все смолкло. Востров остановился и прошептал:
— Это — впереди. Идут на нас…
В обеих фразах он оказался правым… Вторая фраза была высказана им в припадке чрезмерной осторожности и проверить ее сейчас же не удалось; в подтверждение же первой, волна сгоревшего пороха вдруг ударила им в лицо. Стреляли, следовательно, в подземном мире, но стреляли далеко — может быть, за десятками поворотов, судя по большой заглушенности взрывов.
— Кажется, произошла короткая стычка двух неравных сторон, — сказал Безменов и попросил друга достать из чемодана свою двухстволку.
С нескрываемым удовольствием Востров исполнил просьбу, но идти рядом с рабфаковцем отказался.
— Я буду охранять твой тыл, — выказывая громадную твердость характера, сказал он.
Безменов не стал возражать, лишь попросил не стрелять в затылок.
— Будь покоен, я этого не сделаю… — оскорбился Митька и, помолчав, добавил: — Лучше я совсем не стану стрелять…
Они обождали с полчаса и, так как за этот срок никто не поспешил «прийти на них», двинулись дальше.
— Непременно попадем в засаду… — упрямо повторял Митька, следуя за своим другом с такой же охотой, с какой бычок идет на веревке мясника.
— Во всяком случае, ты успеешь спрятаться за чемодан, — трунил над ним рабфаковец.
Митька схватился за эту идею:
— А что ж думаешь?.. Я так и сделаю…
Но опять-таки засады они не обнаружили и остановились только тогда, когда перед ними выросла теплая гора трупов.
Безменов обыскал карманы у трупов, обшарил пол, залитый липкой кровью, и, наконец, нашел, что искал. Нашел два электрических фонаря. При свете их Востров, вспомнив о том, что он врач, во-первых, убедился, что в медицинской помощи здесь никто уже не нуждался, и, во-вторых… во-вторых, — проницательно взглянул на друга так же, как и тот на него.
— Работа, — сказал он, указывая на страшные раны, — работа, похожая на действие детрюита…
Безменов смолчал, потом сходил к ручью и обратно, что-то извлек из жидкой грязи и незаметно спрятал в карман. Почти аналогичное повторил Митька Востров — его карман заметно оттопырился. После этого он произнес робко:
— Мне кажется, мы не должны идти дальше…
— А мне кажется, — встряхнулся Безменов от глубокой задумчивости, — мы должны, именно, идти дальше… — И он помахал в руках каким-то предметом, не тем, что спрятал в карман.
Востров протянул руку и получил кровавую бумажку — удостоверение личности. Удостоверение гласило о некоем Николае Филимоновиче Пастернаке.
— Фамилии я его не знал, — пояснил Безменов, — а имя и отчество слышал в свое время из уст Сидорина… Это из их шайки… Надо идти: сюда может пожаловать сам Борис Федорович Сидорин…
— О… — воскликнул Митька. — Тогда идем… идем…
Читателю известно, куда должны были привести наших приятелей следы на почве, состоящей из грязного месива. По этим следам Безменов повел друга и привел его к тому отверстию, через которое вышел дьякон. Заросли трехаршинного папоротника-орляка простирались отсюда вверх на целые версты.
Востров, попав в более симпатичную обстановку, сразу развеселился и немедленно поспешил обнаружить свои познания в ботанике, а в связи с тем в латыни и медицине.
— Птерис аквилина — «орлиное крыло», — сказал он, указывая на первобытное растение, — хорошая среда для существования комаров, а следовательно, и малярии… Смотри, сколько комаров, черт бы их побрал… Как хочешь, приму хины… Предохранительный прием, понимаешь?
Он достал из кармана жестяную коробочку, наполненную белым искрящимся порошком, отсыпал на руку небольшую порцию его и, взвесив на ладони, сказал: — Пять дециграмм… точно, как в аптеке…
Вслед за тем он опрокинул ладонь с порошком в рот и даже не поморщился. Безменов, доверявший другу в его медицинских познаниях, тоже принял «пять дециграмм» и почти все немедленно выплюнул обратно.
— Ну и научился же ты ее жрать, — молвил он в свое оправдание.
Тогда Митька выругал его «неженкой» и «институткой».
Друзья решили в город не заходить, а идти прямо к цели. Все необходимое у них было в чемоданах. Запасливый Митька даже соли не забыл захватить из Москвы… Охота могла им вполне обеспечить мясное питание; ягоды, дикие фрукты и плоды, которые, по уверению Вострова, встречаются в Абхазии чуть ли не во всякое время года, могли им обеспечить питание растительное. Однако, пройдя немного в удушливо-знойной атмосфере зарослей, они решили с чемоданами распрощаться.
— Это меня возмущает… — пропыхтел Митька, обливаясь потом и под «этим» подразумевая чемодан. — Его вес превышает вес его содержимого… Бросим чемоданы здесь…
Безменов не возражал против сути Митькиного предложения, но, как более выносливый и дальновидный, он советовал не торопиться. Лишь когда заросли орляка кончились и когда с вершины плоскогорья четко представились с одной стороны, восточной — далекие, залитые солнцем вершины гор, с другой, западной — утопающий в зелени город, Безменов остановился и опустил чемодан на землю.
— Ну, Митяич, — лукаво сказал он, — решай: будем заходить в город или пойдем прямо?» В городе, я уверен, сидит и ждет нас гражданин Сидорин, а там… — Он махнул на восток на бесконечную гряду гор. — Там мы можем встретить двойной сюрприз…
— Какой это двойной?.. — быстро спросил Востров, вонзая раскосые глаза в загадочные глаза рабфаковца. — Дет-рюитная руда — это один сюрприз, а другой?..
— О другом я пока не имею права говорить и, кроме того, не люблю ошибаться. Скажу в дороге, если этот второй сюрприз не явится сам пред наши ясные очи…
— Это меня возмущает… — сердито вымолвил Митька, громыхая створками чемодана и вышвыривая из него все содержимое на землю. — Ну, если не скажешь, не скажу и я: у меня тоже есть сюрприз..
— Твой-то сюрприз я знаю… — усмехнулся Безменов.
— А вот и не знаешь!.. — Митька хлопнул себя по отдувавшемуся карману.
— Выкладывай, выкладывай… — смеялся зоркий рабфаковец. — Твой сюрприз как раз теперь нужен нам: мы должны познакомиться с Сухумской бухтой.
— Вот черт!.. — Митька выругался и вытащил из кармана раздвижную подзорную трубу.
Безменов взял трубку и, посмотрев через нее на далекое море, сказал:
— Она (трубка) наводит меня на такого рода соображения: мне кажется, при помощи этой трубки бандиты следили отсюда за нашей лодкой. И отсюда же они открыли потолок в подводной башне, когда настал нужный для этого момент.
Соображения Безменова подтвердились самым неожиданным образом. Когда они для выпотрошенных чемоданов искали укромное местечко среди каменных плит, под одной из них открылось углубление. В углублении торчали два заржавленных рычажка: один из них был опущен вниз, другой стоял на месте.
— Ну вот… — удовлетворенно произнес Безменов, которого, казалось, ничто не могло удивить. — Возьми трубку и смотри в нее, смотри на ту часть моря, что находится против крепости, саженях в 50 от берега… Видишь?..
— Ну, вижу…
Безменов дернул за рычажок.
— Теперь что видишь… Передавай своими словами…
Митька испустил возглас удивления и после того начал «своими словами».
— Вода в указанном тобою месте заволновалась… забурлила… Взревевшей фистулой вдалась в глубь моря… Открылась черная бездна.
— … Положим, бездны-то ты не видишь… — пробормотал Безменов, держа руку на рычажке.
— Не вижу, но хорошо представляю… ярко представляю… — отпарировал Востров и упрямо продолжал: — Открылась черная бездна, подобная глубокой страшной ране, произведенной разрывной пулей во внутренностях человека… Водоворот вокруг бездны все более и более увеличивается в диаметре… Пошли пузыри… громадные пузыри… словно хирург вскрыл гангренозный шумящий гнойник… Где-то загудело… Затряслась гора под нами…
С последними словами Дмитрий Востров, бросив трубку Безменову, сломя голову ринулся вниз с наблюдательного пункта к яркоцветному ковру, которым кончалось плоскогорье.
Рабфаковец не сразу поставил рычажок на место. Он сделал это, когда сзади него, в зарослях орляка, где скрывалось выходное отверстие из подземелья, заревела вода, гейзером-фонтаном извергаясь вверх.
— Для чего ты это сделал? — спросил Востров спустя десять минут, то есть когда Безменов догнал его. — Для чего ты это сделал?.. Хотел, чтобы гора взорвалась вместе с нами?..
— Нет, — усмехнулся Безменов, — просто хотелось лишнюю свинью подложить Сидорину…
Между тем солнце добралось в лазурном куполе до высшей точки и жгло поэтому нещадно. Митька выявил себя необыкновенно стойко к этому солнцепеку, он шел, даже покряхтывая от удовольствия, как в бане на верхней полке.
— Люблю, — ворковал он растроганно, — люблю, грешным делом, животворное солнышко… Лучшее лекарство… Лучшее предохранительное средство от всех болезней… Проникает глубоко в кожу, дезинфицирует кожу и кровь, через нее протекающую; закаляет нервы, вызывает усиленное образование железа в организме и прочая и прочая…
Безменов тоже сравнительно легко переносил зной «животворных» лучей, но… не ворковал. Однако слушал не без удовольствия своего растроганного теплом друга, оказавшегося ходячей энциклопедией и справочной книгой. Каждое новое явление — древний ли пласт земли, яркий цветок, тернистая колючка, выпорхнувший из кустов зимородок — вызывало в нем соответствующую реакцию, немедленно претворявшуюся в воодушевленный поток слов. Временами он увлекался до того, что воображал себя в обширной аудитории, и тогда из его уст текла плавная и увлекательная лекция.
— Видите ли, дорогие товарищи, — щебетал он тогда, распуская глаза — «один на нас, другой в Арзамас», — видите ли вы этот древний известковый пласт, содержащий в себе мелкие ракушки?.. Этот пласт — страница, вырванная из истории земли… О чем же говорит этот пласт, эта вырванная страница?.. Что прочтет в ней просвещенный взгляд любознательного человека?.. Вы не знаете, скажу я…
— Он прочтет следующее: один-два миллиона лет тому назад — немного больше, немного меньше (геология еще не настолько точная наука, чтобы придираться к лишнему миллионолетию) — в этом самом месте, по этому роскошному лугу, где идем сейчас мы с вами, предаваясь солнечной истоме, существовало море. Море, заключавшее в себе нынешнее Черное и нынешнее Каспийское, со всеми их настоящими окрестностями… Тогда не было высоких гор, не было ярких красок, ни птиц, ни деревьев, ни скал… Глубокая синь вверху и такая же синь внизу. Временами — бурливые волны, шквалы, грозы и смерчи… Тогда оно еще не носило легкоходных кораблей, дымящих пароходов и, само собой разумеется, не носило плавучих городов, именуемых дредноутами, что вмещают в себя 4.000 людей, не считая прислуги. Ничего этого не было, дорогие товарищи…
Итак, дорогие товарищи, вопрос, заданный вами мне, исчерпан и, смею думать, исчерпан с достаточной глубиной… На следующий раз…
— Ха-ха-ха… — не выдержала аудитория. — Ха-ха-ха… Браво, браво, товарищ лектор… Довольно. Рекомендуем отдохнуть, а то вы исходите потом и задыхаетесь, будто на вас воду возили…
Лектор внезапно прервал клокочущий поток красноречия и, вынув платок, стал с таким же воодушевлением, с каким читал лекцию, вытирать чело, обильно орошенное — вплоть до макушки головы сверху и до волосатой груди снизу.
— Ничего нет мудреного… — сказал он, смутясь. — Ничего нет мудреного: лекторский труд требует 4000 тепловых калорий, он приравнивается к труду прачки… Спроси профессора Словцова… у него есть по этому поводу книга… он знает…
До сих пор среди публики держалось неправильное представление о труде лектора. Думали, что работать языком столь же легко, как, скажем, жевать резину… Ничего подобного. Абсолютно неверно… Затрата энергии, уважаемые товарищи, при чтении лекции весьма велика. Да оно и понятно: ведь во время лекции работает не один язык, работает и центр в сером веществе мозга, приводящий его в движение, работает ассоциативный центр речи, работают жестикулирующие руки, центры которых тесно связаны с центром речи. Работает весь организм — по индукции возбуждающийся, работает…
Митька Востров, сам того не замечая, снова завелся на целые полчаса. Его аудитория, на сей раз пополненная высокоствольными грабами, каштанами, ольхой и буком, под зеленый шатер которых приятели вступили теперь, услыхала о строении серого и белого вещества, головного мозга, о соотношении между так называемой душой и телом, об извилинах Брока, о Роландовой борозде, о ионной теории возбуждения и о многом другом из области биологии, анатомии и физиологии.
Безменову неожиданно открылась новая сторона в многогранном товарище его по путешествию, это — способность говорить без передышки и говорить на какие угодно темы, с одинаково исчерпывающим изложением затрагиваемого вопроса.
Из геологии Востров с легкостью летучей мыши перепархивал в анатомию, отсюда в физику и химию, в историю религии, в этнографию, в тяжелую индустрию и так далее. И отовсюду выскальзывал с той же легкостью, отделываясь лишь усиленным потоотделением да учащенным дыханием — и то ввиду знойности окружающей атмосферы.
Лиственный лес, в который они вступили, следуя, сами того не зная, по стопам дьякона, давал лектору обильный материал. Чрезмерно обильный. Ибо язык его по временам даже не справлялся с тою работой, что шла от центра речи, интенсивно возбуждаемого многочисленными и интересными объектами. В общем же, он все-таки успевал реагировать, так или иначе, полно или сокращенно, но всегда увлекательно и живо.
В течение какого-нибудь часа, потребовавшегося приятелям для перехода по истомившемуся от зноя лесу, Вост-ров успел рассказать о многом. Успел рассказать историю, географию и этнографию Абхазии.
— Абхазия страна великих возможностей, — закончил он свой историко-экономико-географический обзор, — страна, где лет через десять задымят фабричные трубы, загремят динамо, из недр потаенных извлекая марганец, каменный уголь, нефть, железо, торф, строительный камень: мрамор и гранит, а может быть, и золото, если к тому времени у нас не будет мировой социальной… Откроются климатические станции и курорты — в роскошных долинах, в вечнозеленых лесах, на побережье моря… Используются минеральные источники, до сих пор ни в какой мере не использованные… Осушатся болота, делающие Абхазию в летние сезоны малярийной. И Союз Советских Республик круглый год будет иметь свою роскошную рабочую резиденцию, в которой смогут проводить свой отдых сотни тысяч трудящихся и которая по своим климатическим особенностям не только не уступает европейской Ницце, но и превосходит ее территориальным и климатическим разнообразием.
Между тем приятели благополучно минули то плоскогорье, пылающее адом, которое для дьякона чуть не оказалось последним этапом для переселения в потусторонний мир. Им значительно облегчил переход поток студеной воды, бьющий из скалы. Подле него они освежились, обмыли, по совету Вострова, распаренные и отяжелевшие ноги и взяли с собой запас свежей воды.
Как только они добрались до сурового пихтового леса и вступили в его величавую прохладу, «страна великих возможностей» подарила им неожиданную встречу с одной из многочисленных своих возможностей.
Сначала где-то далеко на горе, скрытой от взоров «искателей детрюита» за густой стеной зеленой хвои, раздалось жалобное протяжное мычание. Вслед за ним могучий рев взял низкую хищно-торжествующую ноту… Треск хвороста, грохот сорвавшихся камней… Снова мычание и снова рев… Потом бешеная погоня, грозившая свалиться на голову притихших друзей…
Погоня уже была от них в десяти-пятнадцати шагах наверху, на горе, как вдруг новое мычание — мычание рассвирепевшей коровы — указало, что по следам преследователя идет мститель.
Востров ломал голову, стараясь отгадать действующих лиц лесной драмы.
Вдруг мимо тисового дерева, за которым укрылись они, промчался, почти скатился чудной мохнатый телок… скатился, упал и, агонически дыша, уж не мог встать на подгибающиеся ноги…
— Зубр!.. Зубренок!.. — не своим голосом взвизгнул Востров, бросаясь к телку. — Из заповедной пущи… Их всего-то с десяток осталось… Смотри, смотри, самый настоящий зубренок…
Он не успел добежать до измученного бегством телка, потому что с той же горы скатился рыжий горный медведь с черными когтями, вроде крючков для ловли дельфинов, и с оскаленной свирепо пастью. Медведь, завидев соперника, преградившего ему путь к жертве, стал на задние лапы, ревом своим отнюдь не бодря робкого по природе Вост-рова.
Последующий акт кровавой драмы разыгрался в несколько секунд.
Медведь распростер свои стальные крючья над головой в столб каменный превратившегося человека… Еще секунда, и эти крючья выпустили бы из него дыхание жизни… Но не дремал рабфаковец. Стрелять ему не позволило близкое расстояние и боязнь зацепить друга. Тогда, с силой оттолкнувшись от железного дерева, он пятипудовой лавиной боком обрушился на рыжего хищника. Он нанес ему удар с таким расчетом, с каким вышибают двери. Удар пришелся под левую лопатку медведя, и медведь, толком не успев сообразить изменившейся обстановки, потеряв равновесие, через голову кувыркнулся в заросли «чертова дерева». Рев огорчения и боли показал, что «чертово дерево» не забыло о своих скорпиях… Рабфаковец взял ружье к плечу, но в этот момент новый участник драмы подоспел к месту действия. То была великолепная взрослая самка-зубр, великолепная в своей материнской ярости и безумной отваге. Она лишь мельком глянула на людей, животным обонянием поняв, что враг не здесь, враг — в зарослях; к нему она и устремилась с низко опущенной головой. Медведь в это время наполовину выбрался, оставив в колючках клоки рыжей шерсти и задние ноги. Он пытался стать в оборонительную позу, но не успел: два серпообразных острых рога, хрястнув по ребрам, пронзили ему лохматую грудь… потоки крови брызнули на глаза разъяренной матери… Медведь лишь скребнул судорожно по ее горбатому загривку, оставив ряд глубоких борозд, и испустил дух.
— Представление окончено… — сказал рабфаковец. — Просят публику покинуть зал…
С этими словами он сгреб в охапку своего приятеля, продолжавшего очень искусно играть роль каменного столба, и увлек его за дерево.
— Заповедная пуща… заповедная пуща… — шелестели бескровные губы окаменевшего лектора.
— «Заповедная пуща, заповедная пуща»… — передразнил его рабфаковец. — Говорил о комарах и зимородках, а о зубрах и медведях хоть бы упомянул.
Самка минут пять простояла в одном положении, не решаясь выдернуть рога из рыжей туши. Наконец, жалобное мычание очнувшегося телка напомнило ей о материнских обязанностях. Она резко стряхнула с головы тяжелое, безжизненное тело, постояла над ним, потряхивая угрожающе головой, и только тогда подошла к своему детищу. Тот, шатаясь, встал ей навстречу. Приятели, вернее, один из них, так как другой все еще ничего не соображал, были свидетелями трогательного эпилога, разыгравшегося на их глазах. Телок ныл и жаловался, тыча мокрым носом под брюхо матери; мать с усердием лизала его, чуть не опрокидывая с ног, и мычала нежно-успокаивающе.
— Заповедная пуща… — в последний раз прошептал бледный Востров и вдруг резко пришел в себя. — А где медведь?..
— Зачем он тебе?..
— У него в носу кольцо… хочу посмотреть… — и неожиданно он вырвался из рук рабфаковца.
Однако до медведя ему дойти не удалось. Между ним и медведем встала горбатая корова, угрожающе поматывая головой.
— Тпрусе… тпрусе… — забормотал растерявшийся Востров. — Тпруська… тпруська…
Несмотря на опасность положения, Безменов не мог удержаться от громкого раскатистого смеха…
Смех отвратил внимание коровы в другую сторону. Митька воспользовался этим и, пятясь задом, благополучно добрался до спасительного дерева. Впрочем, корова и не обнаруживала упорной тенденции к наступлению. Вид человека не пугал ее и не возмущал; она лишь на всякий случай приняла угрожающую позу и, как только странное двуногое существо, произносившее ласковые призывы, исчезло, она вернулась к телку.
Солнце стояло низко над горами; пора было подумать о ночлеге. Эта мысль пришла одновременно на ум и двуногим и четвероногим. Четвероногие не замедлили привести ее в исполнение; они прошли мимо тисового дерева, фырча и поводя глазами, и скрылись на горе. Приятели тоже озаботились приисканием подходящего места для ночевки. Около сраженного медведя, хотя у него и действительно оказалось кольцо в носу, оставаться совсем не было расчета: первое — медведь, пускай он когда-то и был ручным, уже имел, наверное, подругу жизни, которая ночью могла заняться поисками тела усопшего супруга; второе — голодные шакалы, чей лай и вой с наступлением сумерек наполнил окрестности, по запаху крови скоро должны были явиться на погребальную тризну и, таким образом, нарушить сон приятелей. Им оставалось только пройти вслед за коровами, чтобы разбить ночной лагерь подле них или где-нибудь поблизости.
Перед тем, как покинуть место кровавой драмы, Вост-ров направился к трупу главного действующего лица — рыжего хищника и вырезал из его филейной части громадный кусок мяса.
— Это для кого же? — поднял брови рабфаковец, пораженный размерами отхваченной порции.
— Я буду есть и ты будешь есть, — скромно ответил тот.
— Но здесь же на десять человек?
— Ничего не значит… Наши ноги сегодня работали за десять человек… Необходимо восстановить их мышечную ткань посредством введения в организм достаточного количества белковой пищи, то есть мяса, иначе завтра нас на много не хватит…
Снова Востров завел свою говорильную машинку на добрых полчаса. О пищевых элементах, о калорийности пищи, о соотношении между работой и питанием, между умственным и физическим трудом, о тренаже и трудовой закалке полилась воодушевленная речь к вящей досаде черных лесных котов, появившихся с темнотой в густом подлеске и гонявшихся за распуганной голосом дичью.
Суровый пихтовый лес делался суровее и суровее с каждой секундой. В Закавказье темнеет рано. Причина— высокое стояние горизонта, вследствие гористости перспектив. Темнеет рано и резко, без всякого предупреждения. Так же резко и без предупреждения закончил свою речь увлекающийся лектор, неожиданно стукнувшись лбом о ствол дерева, принятый им в наступившей темноте за газообразное пространство.
— О, черт… — проговорил он испуганно. — Кто-то меня ударил… Ваньк, где ты? Ваньк!.. Ванька!..
Рабфаковец не отзывался, рабфаковец пропал.