Утром Володька действительно поднялся рано, но ушел из дому не сразу, в девятом часу. Старательно побрился, надел под комбинезон белую рубашку, помыл и надраил щеткой сапоги, туго затянул поверх комбинезона поясной ремень. Погляделся в зеркало – каков? Видом своим остался доволен: рабочий человек, не чистюля, и в то же время – аккуратен, собран. Настоящий сознательный передовик, какими они на фотографиях в газетах.

Клавка накормила его яичницей с салом, опять поставила бутылку, но пить Володька не стал, даже ради опохмелки. Передовик – так уж передовик…

По райцентру он шел не торопясь, но все же к редакции районной газеты пришел рано, – еще не было ни сотрудников, ни редактора.

Володька сел на лавочку в палисаднике, закурил и стал ждать.

В палисаднике на клумбе желтели чахлые цветы. Над ними вились пчелы, перелетали с венчика на венчик. Бедна была их добыча. И пчелам трудно приходилось в это лето.

Володька докурил папиросу, достал другую. Не потому, что волновался. Волноваться ему было нечего. Дело его верное, в этом он нисколько не сомневался. Дура все же Клавка, надумала – шофером его в райпо! Себе в помощники – в четыре руки тащить, обарахляться! Дорожка эта известная: годик, другой – и небо в клеточку… Нет, у него другой путь есть, чтоб все иметь и не прятаться, не дрожать, что в один день явятся, строгие люди и спросят: «А откуда у тебя, мил-друг, капиталы взялись на «Жигуль»? Нет, к нему все придет в открытую, да еще и слава, почет в районном, а может, и в областном масштабе…

Было время, когда он страстно, до бессонниц, до того, что ни на что вокруг не могли смотреть его глаза, хотел в город, хотел жить и работать там, как многие его сверстники, что выросли в Бобылевке и соседних деревнях. Он бывал у них в гостях, смотрел, как они живут, что имеют, чем пользуются, и все в нем вызывало зависть, острое желание жить так же – в такой же двух– или трехкомнатной квартире, обогреваемой водяным отоплением, без всяких забот о печке, об угле, о дровах; на кухне – газ, чиркнул спичку и ставь на синий огонек чайник или кастрюльку, вари борщ; белая ванна в кафельной комнатке, – хочешь, хоть пять раз на день мойся в свое удовольствие. В нижнем этаже дома продуктовый магазин, а на углу – другой, через дорогу – третий; хлеб, масло, молоко, сыр, колбаса, копченая рыба, крупа, сахар, вино, пиво – все рядом, все – вот оно, в двух шагах, рукой подать, и всегда в наличии, в любой день и час, не то что в бобылевском магазинчике. Товарищи его городские делились удачами: тому на заводе профком на всю семью путевку дал – прокатиться по Волге на туристическом теплоходе, тот дачку себе под городом построил, сад развел, теперь свои яблоки, огурцы, помидоры; третий – шариками ворочать горазд, рационализацию придумал, тысячную премию отхватил, решает теперь – куда ее истратить, на «Жигуль» отложить или на курорт съездить…

Володьке хотелось всего: и премий, и по Волге в компании заводских дружков, и такой, как у них, работы – точно по стрелкам, восемь часиков в день и ни минутой больше, и два дня в неделю совсем вольных, – куда хочешь, туда и девай, хоть насквозь проспи, или ходи в гости, или «козла» во дворе забивай в шумном кругу доминошников…

Сделаться заводским рабочим не представляло никакой сложности. Когда Володька подсчитывал, по скольким специальностям он может работать, то получалось их чуть не с десяток: и дизелист, и крановщик, и водитель автопогрузчика, и слесарь, и монтажник, и стропальщик, и фрезеровщик, и токарь. Каждому заводу требовались люди этих специальностей, на дверях каждой проходной висели объявления, предлагающие и станок, и, на первых порах, место в благоустроенном общежитии.

Но в такой же мере, в какой жизнь заводского рабочего соблазняла Володьку, она и пугала его. Внутреннее чувство говорило ему, что с его характером, с его привычками ему не ужиться в городе, не годен он для завода с его строгой дисциплиной, железным порядком. Это хорошо – нормированный труд. Но – приди минута в минуту, раньше времени не покинь цеха, а уж если пропустил день – так это прогул, «чепэ», держи ответ, клянись, что больше такого не повторишь. В Володьке же жила стихия, не подвластная даже ему самому. Загоревшись, он мог не слезать с трактора и двадцать часов или, как в прошлую уборку, косить без остановки почти сутки, загнав до полной потери сил всех своих помощников, шоферов, возивших его зерно на колхозный ток. И тут же случалось с ним и такое: нападала непонятная апатия – и он бросал трактор прямо в поле, отговариваясь потом какими-нибудь неполадками, а то и вовсе не выходил на работу и день, и другой, и третий, бражничал с приятелями. Пожурят его Илья Иванович, Капустин, иногда и сам Василий Федорович накричит, да и простят. А как не простить, если в колхозе механизаторов нехватка? И не такое простишь. А завод потерпит ли такого работника? Володька знал: нет, не потерпит, привычной воли там ему уже не будет, там живи не по душе, не по нраву, а как тебе диктуют часовые стрелки, заводской график. И это удерживало его от переезда в город, оставляло в колхозе.

Долгое время он жил и работал без какого-либо интереса, своей цели, как многие вокруг: просто зашибал деньгу, и величина заработка была единственной важной для него вещью. Выводили в ведомости хорошо – он был доволен и собой, и колхозом, и жизнью, выпивал на радостях с друзьями; выводили меньше – ворчал, сразу становился недовольным всеми колхозными порядками – и расценками, и учетом, вспоминал все прежние обиды, сравнивал с тем, что на «производстве», и грозил бригадиру, Илье Ивановичу, что уйдет и никто его не задержит. И тоже выпивал – с досады, залить свою злость.

Перелом в нем начался, когда однажды осенью в праздник Урожая он побывал на слете районных механизаторов. Слет был многолюдным, никакое помещение не вместило бы всех, и потому собрались не в райцентре, а за городом, в роще. Из досок была сколочена огромная сцена, убранная гирляндами цветов, красными полотнищами. Райпотребсоюз развернул под деревьями буфеты, ларьки с хорошими товарами. Гулянье длилось весь день. Но сначала была торжественная часть. На сцену, в президиум, посадили лучших мастеров уборки – комбайнеров, шоферов. Каждого выкликали полным именем, с указанием заслуг – убранных гектаров, намолоченных и перевезенных центнеров. Люди выходили празднично наряженные, в лучших своих костюмах, в орденах, медалях. Каждому оркестр играл туш. Тысячная толпа собравшихся хлопала в ладоши. На сцену, утопающую в цветах и кумаче, поднялось человек семьдесят. Сновали потные фотографы, снимали передовиков, знатных людей района. Телевизионщики из Воронежа целились в них длинными объективами своих телекамер: слет показывали всей области. Накануне в газете было написано, что телевизоров в области за миллион, – значит, на миллионе экранов повторялись лица сидящих на сцене передовиков.

Володька попал на слет случайно: встретился в райцентре с приятелями, они сказали, что райпотребсоюз повез в рощу целый грузовик чешского пива; тут кстати подвернулась машина, всей гурьбой они залезли в нее и поехали в рощу.

В толпе Володька отбился от приятелей; пива пока не продавали, пришлось стоять, смотреть на торжество. Среди знатных комбайнеров было много знакомых Володьке. Он привык видеть их в грязных спецовках, с черными руками и лицами. А тут смотрел и дивился – они или не они? Так возвысил, выделил их из прочих людей праздник. Стоял на сцене и тесть Володьки Петр Васильевич, смущенно прячась за спины товарищей.

И вдруг Володьку прожгло острой завистью, нестерпимо, до зуда какого-то, захотелось самому стоять вот так при сборище народа. Чтоб и ему играла музыка, и его снимали фотографы, чтоб и у него на пиджаке блестела награда – медаль, орден, хотя бы значок какой-нибудь. Чем он хуже любого из героев районного праздника, – думал про себя Володька. Такие же все точно, как он… У него даже есть преимущества. Большинство передовиков уже в годах, иные в очень даже солидных. Петра Васильевича, например, взять. А он – молод, крепок, здоров, сила в нем – бычья, нет ей конца и края. Знание техники? Верно, в книжки он почти не заглядывал, усваивал все в деле, на практике, хватал из уст других механизаторов, постарше, поопытней. Память у него острая, переимчивая, – ему и одного раза достаточно услышать или поглядеть. И с такими знаниями он не плох, не такая уж это мудреная штука – сельхозмашины, вовсе не надо инженером быть, с шестиклассным образованием – и те прекрасно всему научаются. Леноват он просто был до сих пор, безразличен, только и всего. Не ставил себе целей – отличиться, выдвинуться… А если захотеть…

Потом он пил с приятелями чешское пиво. Ничего в нем особенного не оказалось, на этикетке – двенадцать градусов, а не пьянило нисколько. Для крепости подливали «Экстру», в конце концов здорово напились, и Володька вроде бы позабыл мелькнувшую в нем зависть, желание сравняться с теми, кто поднимался на сцену, и, может быть, даже превзойти их в успехах и почете.

Но зернышко, однако, было заронено и незаметно, исподволь прорастало.

Все чаще Володька задумывался над тем, как хорошо, выгодно быть в знатных людях деревни. Взять хотя бы возможности: кому в первую очередь идут навстречу при всяких нуждах, просьбах? Кому легче добыть материалы на строительство дома, шифер или железо для крыши? Кому путевки в дома отдыха и санатории? Кого возят на казенный счет на экскурсии в Москву, Ленинград, на выставки достижений, на областные слеты и совещания? Даже за границу можно бесплатно поехать, с делегацией или туристом. Машину захотел, мотоцикл с коляской, мебель импортную, – опять же передовикам сначала уважат. А не передовик – жди-пожди, когда-то достанется…

Планы, намерения свои Володька не обдумывал обстоятельно, не вынашивал их в сознании. Настроившись на что-либо, он руководился в основном внутренним природным своим чутьем, которое работало вернее и скорее, чем мысль, которой еще требовалось время, чтобы созреть, оформиться словесно.

Володька начал с того, что заговорил на собраниях. Косноязычно, не всегда к месту, не всегда понятно, но – заговорил. Передовику надлежит проявлять себя в коллективе, быть на виду, поддерживать мероприятия. Своих мыслей и фраз у него не было, зато их в изобилии подсказывали ему речи приезжих докладчиков, радио каждой своей передачей, каждый газетный лист, попавший на глаза; Володька прислушивался, запоминал, откладывал про запас, – когда-нибудь да пригодится. Одновременно он подтянулся в работе, перестал прогуливать без причины, спорить и ссориться с бригадирами, учетчиками, отказываясь от заданий, невыгодных по оплате. Напротив, в нужных случаях он стал даже выступать этаким безотказным трудягой, у которого интересы колхоза на первом месте, выше собственных. Раньше он кричал бригадиру: «Что я, ишак, задарма работать! Нашел дурака! Садись на трактор да сам и вкалывай, чего ты мне это дело суешь?!» Теперь от него чаще слышали совсем другое: «Надо – значит надо, о чем разговор!» Постепенно накапливал моральный капитал. К тому же Володька знал, в накладе он не останется, бригадир, агроном не забудут его бескорыстия: заставив его потерять на одной работе, они поправят его убыток на другой, даже с превышением.

В прошлую уборку погода стояла сухая, убирать требовалось быстро, чтоб не осыпался хлеб. Комбайнеры начинали, лишь только обсохнет роса, и глушили усталые моторы уже в полной тьме. Районная газета завела на первой странице «Доску почета» для рекордсменов суточных намолотов. «Силе» тоже надо было показать себя. Старые комбайнеры осторожничали. Вызовешься на рекорд, а комбайны не новы, никакой страховки от поломок, – только опозоришься и колхоз подведешь. Да и не шутка это – не слезать с мостика день и ночь. Молодые тоже уклонялись – не чувствовали в себе уверенности. Володька вызвался. Попытка – не пытка, испыток – не убыток. И пофартило. Комбайн не подвел, выдержал без единой остановки. Правда потом Володька все же простоял двое суток: менял сегменты ножа, муфту сцепления, ходовые ремни. Но рекордная по району цифра была за ним. Через день-другой эту цифру перекрыли, другие колхозы, другие комбайнеры выдвинулись вперед, заняли место на «Доске почета». Но райгазета, как положено, написала о нем заметку, поместила большой портрет. Номер этот долго висел на щите возле колхозного правления. Володька получил поздравительную телеграмму от районного начальства, красивую грамоту. Он делал вид, что совсем не заинтересован своей славой, ему это все равно – телеграмма, портрет в газете, флаг на мачте на колхозном току, с надписью на большом фанерном щите: «Флаг поднят в честь передовика уборки комбайнера Владимира Гудошникова, намолотившего за 22 часа непрерывной работы 1200 центнеров зерна…» Но наедине с собой Володька упивался своей победой. Дома, в одиночку, доставал районную газету и смотрел на свое лицо, перечитывал, что про него написано, хотя текст этот он знал наизусть.

Слава мелькнула, прошумела, как птица крыльями, и улетела к другим; еще продолжалась уборка, а рекорд его уже остался в прошлом, стал забываться, заслоненный новыми делами и событиями, и Володька тоже будто обо всем забыл, не слишком горюя, что слава оказалась быстротечной. Но это – только внешне, для людей. А про себя он переживал, что о нем уже не говорят, не пишут. Червь тщеславия уже прочно поселился в нем, рос, точил его изнутри и требовал, требовал себе пищи…

И все-таки настал такой день – нового его триумфа, когда опять все смотрели только на него, фамилия его звучала из громкоговорителей, в его честь гремели медные трубы оркестра, а он стоял на возвышении над толпой, с широкой алой лентой через плечо, фотографы лезли прямо ему в лицо линзами своих аппаратов, и очень высокие люди, недоступные в другие дни, теснясь, в очередь, подходили к нему пожать руку, поздравить с успехом, сказать, что он гордость своего района. Кто может забыть такое, пережив такие минуты – остаться таким же точно, каким был прежде?

И Володьке никогда не забыть этот майский день, соревнование пахарей.

Победу он одержал легко. Он даже не рассчитывал, что так будет. Думал: ну, раз соревнование пахарей, каждый колхоз выставит наисильнейшего богатыря, соберутся асы, а он будет среди них, как щенок. Приехал, глянул – кто же соперники? И сразу душа его будто воспарила: одна молодежь! Умелые, ничего не скажешь, не первогодки. Задору показали они много, но все же для них состязания были вроде игры, веселой и беззлобной, когда главное – это сама игра, азарт, возбуждение, а не выигрыш, не результат. А Володька, на последнем этапе, когда дошла его очередь показать свое время на вспашке, когда махнули перед ним флагом, пуская секундомер, рванулся на своем тракторе, как в смертный бой, – люто, яростно, стиснув зубы. Одолеть всех, любой ценой, чего бы ни стоило, кровью – так даже кровью! На первых же минутах всем стало видно, кто будет победителем. Он еще и загонки своей не закончил, а к нему уже ринулась толпа, крича, размахивая руками, кепками…

И эта слава, как все торжества, оказалась быстролетна, не слишком живуча. Через неделю пожелтела, истерлась на сгибах газета, в которой написали про состязания и опять был напечатан его портрет. Красную ленту чемпиона Володькина мать положила в комод, ее даже мало кто увидел в Бобылевке: ведь не наденешь ее на себя, не станешь ходить в ней по деревне…

Но сладкая и неистребимая отрава этой славы осталась в Володьке, окончательно повернув его на такой лад: если уж к чему-то стремиться, чего-то хотеть, ибо без целей и стремлений нельзя, пусто, скучно и бессмысленно, то только к таким вот дням, к таким минутам – с оркестрами и флагами, и кумачовой трибуною над толпой…

Время было уже около девяти. Через скверик в дом редакции прошло уже несколько человек: высокий худой парень в спортивной куртке на «молнии», другой парень – с фотоаппаратом на груди, тонконогая девушка в очках, еще две девушки, – они мелькнули так быстро, что у Володьки в глазах осталось только пестрое цветное пятно их коротеньких платьев.

Высокий парень в спортивной куртке был Володьке знаком, это он приезжал в колхоз в прошлом году, когда Володька дал рекордный намолот. Володька даже помнил его фамилию – Гущин, она была подписана под заметкой. И другого, с фотоаппаратом, он узнал. Тот снимал его для газеты, ставил у комбайна и так, и этак, приказывая смотреть то вдаль, то ввысь, то радостно улыбаться, то быть сурово-серьезным.

Для приличия Володька подождал еще немного, чтоб стрелки часов перешли за девять, и направился в одноэтажный домик редакции.

Он попал в узкий коридор с табличками на дверях, нашел ту, на которой было написано «Редактор». Взялся за ручку, но в коридор выглянул худой парень в спортивной куртке, сказал:

– Редактора еще нет. А вы по какому делу?

Тут он узнал Володьку.

– А-а! – заулыбался он. – Колхоз «Сила», Гудошников! Виктор?

– Владимир.

– Правильно, Владимир! Помню, как же, мы писали. Здравствуй, здравствуй, друг! Ну, так заходи сюда.

Парень завел Володьку в узкую комнатушку, со столом, заваленным бумагами, указал на стул.

– Садись. Одно мгновение, я сейчас.

Он опять высунулся в коридор, крикнул кому-то, в одну из отворенных дверей:

– Лариса, сократи шесть строк – и пусть набирают. – Ну, как там у вас в «Силе»? – возвращаясь за стол, дружелюбно спросил у Володьки Гущин. – К уборке готовы? Какое настроение у механизаторов?

– Будем бороться за высокие показатели, – сказал Володька. – Уберем хлеб досрочно, без потерь. – Лоб у него слегка повлажнел от напряжения: он силился не забыть фразы, которые составил для разговора в редакции. – Мы, механизаторы, готовы отдать все силы, добиться новых рекордных достижений. Нужны только соответствующие условия от руководителей колхоза.

– Какие же?

Володька вынул из кармана листки, заготовленные вчера на почте, развернул.

– Вот я заметку принес. Прошу пропустить в газете. Тут все написано.

Гущин взял листки, стал бегло читать.

– Дельно! – сказал он, оживляясь. Крикнул в отваренную дверь, в коридор: – Борис!

Вошел черноватый мужчина в белой рубашке с закатанными рукавами.

– Познакомься – механизатор из колхоза «Сила» Владимир Гудошников, мастер уборки, мы о нем писали. Смотри, какой материал он нам принес…

Гущин начал читать вслух, с выражением:

– «Новую технику – в надежные руки. Близится страдная пора. Во всех колхозах района механизаторы готовят к уборке свои агрегаты. От зари и до зари кипит работа на машинных дворах. Особенно старается молодежь. Она полна трудового энтузиазма поскорее выехать в поле и убрать урожай высокими темпами, не допуская потерь. Машинный парк нашего района, благодаря заботе партии и правительства, растет из года в год. Сейчас в настоящий момент в колхозы района прибывает немало различной новой уборочной техники. Правильно поступают руководители тех хозяйств, которые на новую технику ставят самых надежных механизаторов, показывающих образцы социалистического труда. В прошлом году, отвечая на призыв убрать хлеб в максимально сжатые сроки, по-комсомольски горячо взявшись за дело, на своем комбайне СК-4 я намолотил более девяти тысяч центнеров хлеба. В один из дней уборочной страды, благодаря рационализаторским приемам по методу Бочкарева, мной была достигнута рекордная цифра выработки: тысяча двести центнеров. Погодные условия этого лета требуют убирать еще быстрей, не считаясь со временем. Мы, молодые механизаторы, полны желания добиться еще больших показателей, чем в прошлом году. Для этого необходимо обеспечить нас соответствующими условиями. Мой комбайн СК-4 ввиду несовершенной конструкции и технических недостатков не позволяет развернуться в полную силу. На комбайне «Колос», который выделен колхозу, я даю обязательство ежедневно убирать не менее пятисот центнеров хлеба и вызываю всех механизаторов района по-боевому следовать моему примеру…»

– Подредактировать надо, – сказал черненький.

– Это мы отредактируем, пустяки. Главное, представляешь, как это можно развернуть? Пятьсот центнеров в день! Гудошникова в районе уже знают, в прошлом году он уже прогремел. Победитель весенних межрайонных соревнований пахарей, об этом мы тоже писали. Вся молодежь за ним потянется. Это обращение можно сделать запальной искрой для соревнования во всем районе!

По коридору мимо двери прошел низенький седоватый человек в больших выпуклых очках.

– Сергей Филиппович, редактор! – Гущин схватил листки, другой рукой – Володьку под локоть. – Пошли к нему.

Редактор стоял за широким столом, протирал платком очки. Под стеклами глаза его были круглыми, как у совы, а без стекол – маленькими, подслеповато-сощуренными. Ростом Володька был чуть не вдвое выше его.

– Сергей Филиппович, интересное дело! – громко, с порога заговорил Гущин, подталкивая впереди себя Володьку. – Здравствуйте! Это из колхоза «Сила» Гудошников Владимир, механизатор, мы писали о нем, помните – рекордист на уборке прошлого года, победитель межрайонного соревнования пахарей… А сейчас у него замечательная инициатива! По собственному почину он хочет выступить с призывом ко всем комбайнерам района давать ежедневно по пятьсот центнеров намолота!

Редактор надел очки и опять стал похож на старую сову. Воодушевленную речь Гущина он прослушал с бесстрастным выражением лица. Не говоря ни слова, он протянул руку к листкам и стоя принялся читать.

– Вы садитесь, – кивнул он Володьке на стул, не отрываясь от чтения.

Зазвонил телефон. Редактор, все так же не отводя от листков глаз, поднял трубку.

– Да, Скакунов. Да. Да. По этому колхозу мы уже давали, покажем теперь другой. Что ж все одних хвалить, хороших людей в районе много…

Он положил трубку, дочитал листки, вернулся к первому и опять прочитал все до конца. Посмотрел на Володьку – совиными глазами, а зорко, точно что-то прощупывая в нем.

– Так что с комбайном, тебе его дали или нет?

– Там написано… – кивнул Володька на бумажки.

– А я вот прочитал – и непонятно.

– Чего ж непонятно, написано – выделен…

– Значит, комбайна в колхозе еще нет?

– Пока нет. Скоро будет.

– Так кто на нем будет работать – ты или кто?

– Кого назначат.

– Вон как! И комбайна еще нет, и неизвестно, кого назначат, а ты уже слово даешь, обращение пишешь. Тебе что – «Колос» хочется? – напрямую спросил редактор.

Володька потупился. На стул он не сел, остался стоять, и в таком положении, столбом посреди кабинета, ему стало вдруг крайне неловко и неуютно. Маленький редактор с первого мгновения не понравился ему, а сейчас был и совсем противен – со своим двухаршинным росточком, чистенькими ручками, которыми он держал Володькины листки, щупающим взглядом, с этой своей въедливостью, которая была в его вопросах. Володька всегда терпеть не мог очкариков. Они казались ему людьми какой-то другой породы, против которой все его естество само собой, без всякой причины, сразу же настраивалось враждебно. Вгоняло в смущение еще и то, что он врал, говоря, что не знает, кому отдан «Колос». Еще с того вечера, когда на машинном дворе состоялось собрание, он знал, что за «Колосом» Илья Иванович посылает Махоткина. Ну, а кто принимает машину, тот, естественно, и работает на ней.

– Сергей Филиппович, я пойду, – сказал худой парень, подаваясь к двери. – Там с версткой не все в порядке, надо еще раз строки просчитать…

Худой просто сбегал, бросая Володьку одного.

– Так говори, чего ж молчишь, – сказал редактор, уже без сухости, а даже вроде бы с расположением к Володьке, дружески. – Раз уж принес такую статью, просишь, чтоб напечатали, – давай разберемся… Ну, так по совести, хочется тебе «Колос»?

Володька, покрытый испариной с головы до ног, опять промолчал.

– Конечно, хочется, – ответил за Володьку редактор. – Машина мощная, комфортабельная. На ней и работать легче, и результаты заметней, громче… Только ведь всех и каждого посадить на «Колосы» нельзя, мало их пока…

– О всех речь не идет, – насупленно проворчал Володька. – Только раз техника сложная, то и управлять ей должны специалисты. Которые себя на практике оправдали. Разве не так? Кто на «Колосе» больший производственный эффект может дать?

– Все правильно, – согласился редактор, – и насчет специалистов, и насчет эффекта. Уверен, руководители ваши не ошибутся в выборе, кому доверить «Колос». Они ведь тоже это понимают. Отдадут тебе – очень рад. Успехи твои мы знаем, в тебя верим. Вот тогда и поговорим о твоих планах на уборку.

– А это, по-вашему, тоже правильно, что инициативу глушат, условия для ударной работы не создают? – наступательно, сдерживая прущую из него злость, произнес Володька.

– Кто глушит? Конкретно. Председатель? Парторг? Все правление в целом? Какую инициативу?

– Какую, какую… – проворчал Володька.

– Не вижу, чтоб глушили. Дела ваши колхозные я знаю неплохо и людей всех ваших знаю. Изъявил ты желание в лрошлом году рекордную выработку показать – тебя поддержали, создали все условия. Отметили тебя достойно. На соревнование пахарей хотел поехать – послали тебя. И там ты награды получил. Не вижу глушения.

У Володьки зачесался язык сказать что-нибудь дерзкое, например: «А ты протри очки, мозгля!» Но он удержался, сказал другое:

– А вот было у нас собрание, я там выступил, говорю: примеры образцового труда нужны? Маяки нужны? Могу старый рекорд перекрыть! А главный инженер говорит – не надо!

– Ну, правильно. Было у нас такое увлечение – рекордами, отказались мы от него. Важнее построить уборку так, чтобы весь парк уборочных машин слаженно, с полной нагрузкой работал. Без простоев, аварий, рывков, штурмовщины. Напряженно, с предельной отдачей, но – спокойно, без ненужной нервозности. Вот почему бы тебе на своем «Эс-ка» не показать такой образец? Большинство комбайнов в районе – «Эс-ка», они будут решать судьбу урожая. За «Нивы» и «Колосы» можно не беспокоиться, все они новые, хорошо снабженные запасными частями, даже в обычных руках они дадут высокий эффект. А «Эс-ка» подношенные, ремонтированные не один раз. На них ударно убирать – не так просто, тут добрый пример мог бы сослужить полезную службу. Вот и возьмись, раз горишь намерением отличиться в уборке. А газета тебя поддержит. Я тебе это обещаю. Напишем о твоих приемах, методах. Твою статью дадим на всю полосу, с портретом. Под рубрикой: «Советы молодым комбайнерам»…

– Мой «Эс-ка» уже утиль почти. Если по-настоящему – его только на запчастя, в разборку…

– Многие могли бы так сказать, – возразил редактор. – Однако стараются, налаживают свои машины и работают потом весь сезон не хуже, чем те, кто на новых. Все зависит от мастера, от его любви к своей машине. Вот у вас же в колхозе есть комбайнер Махоткин Петр Васильевич. Который год в его руках комбайн, чуть ли не двенадцатый?

– А вы знаете, что такое ремонт?! – вскипел Володька. – На словах, конечно, все просто выходит. А сами небось в жизни гайки ни одной не открутили… Слезы – вот что такое комбайн или трактор в колхозе ремонтировать! Ничего нет. И сварку сам делаешь, и болты нарезаешь… Болт – его пятнадцать минут режешь, а плата – одна восьмая копейки… А решета, например, я сам сделать не могу. Они фабричные должны быть. Вот и ловчи, как хочешь. Хоть с другой машины воруй.

– Ну, не совсем так, – не согласился редактор. – Колхозных механизаторов все же значительно облегчили. Основные узлы они теперь не ремонтируют, снять да на место поставить – вот что за ними осталось. Да разные мелочи.

– А мелочь – она, бывает, хуже крупного. Гайки одной нет – и все, стоит машина, хоть ты об нее башкой колотись…

– Знаю, знаю все это, – огорченно сказал редактор. – Это верно, в снабжении еще немало прорех, «Сельхозтехнике» оперативности не хватает. Но комбайны все же наладим, все до одного выедут в поле. Так как – принимаешь мое предложение? Неплохо бы получилось. Мы бы и лозунг хлесткий для этого дела придумали. Скажем, так: «Не стареют труда ветераны!» Послужившие комбайны, тракторы. Или еще как-нибудь по-другому. Посерьезней, поделовитей.

Володька засопел, лицо его налилось краской, даже за ушами побагровело.

– Значит, мою заметку не пропустите? Тоже подрезаете крылья?

– Никто тебе крылья не подрезает. Если они есть – их на любом деле можно развернуть.

– А как же тогда это назвать?

– Как? Я тебя на настоящее дело наталкиваю. На то, что сейчас нам в районе действительно нужно. А это вот свое сочинение – ты с потолка написал. Фантазия все, полет воображения. Просто тебе новый «Колос» спать не дает. И пятисот центнеров за день намолотить нельзя. Даже «Колосом». Хлеба такого в этом году нет.

Володька потоптался, злыми глазами пронзая маленького очкастого редактора.