В Москву она прилетела злой и сосредоточенной, втайне подражая «шерифу» Кравцову, который ее встречал.

Вера издали заметила его и ужасно обрадовалась. Она стала пробираться навстречу, представляя, как скоро перескажет все бесчисленные новости и свои догадки о происходящем. Думать ни о чем не хотелось. Слишком многое худо-бедно она продумала в Петербурге, столкнувшим с выморочным интересом к ней бывших, теперь это было ясно, приятелей по музыкальному цеху. Как оказалось, узел завязался не без их участия.

Издали же она увидела, что рядом с Кравцовым стоит незнакомец, который, даже прежде чем «шериф», приветливо помахал ей рукой.

Или капитан ждал, пока тот сделает этот жест.

«Куда я опять влипла? — лихорадочно соображала Вера. — Может, Пашка прав и «шериф» тот еще фрукт? Нет, Левша не может быть прав по определению».

— И снова здравствуйте, Павел Сергеевич, — произнесла Стрешнева, переводя дыхание. И тут же, как бы независимо от себя, плавно сказала: — Здравствуй, Алексей.

И больше ничего вымолвить не смогла. Потому что перед ней, чуть впереди «шерифа», стоял Тульчин, внимательно и доброжелательно разглядывавший ее, как там, раньше, далеко-далеко.

— Здравствуй, Вера, — только и ответил он.

Тульчин стал похож на молодого профессора-иностранца. Насмешливый взгляд серых глаз, холеная бородка, дорогой костюм, не хватало обручального кольца для завершения впечатляющего портрета.

Кольца не было.

Потому для Веры Тульчин тут же сделался похожим на знаменитого дирижера Лебедева, которого Третьяков однажды на свою голову пригласил в академию, и на легендарного разбойника из Шервудского леса, как в детских снах Веры.

Сказать, что Алексей переменился, Стрешнева не могла. Тогда он просто не мог бы появиться. На всякий случай решила, что он стал совершенно другим.

— Я проездом, — сказал он, делая свой обыкновенный неопределенный жест, как бы замыкающий некий большой круг.

— Я тоже, — ответила Вера, не зная, что еще сказать.

Кажется, ей осталось одно — убежать из России, как она задумала раньше.

То, что Тульчин так просто и естественно заговорил, показалось Вере натяжкой только поначалу. Она тут же устыдилась и даже сделала какое-то движение к нему, стоя на месте как вкопанная.

— Но ты же не сейчас улетаешь, — поспешно произнесла она. — Это было бы слишком… как это… несправедливо. Сколько лет мы не виделись?

— Не так много, — ответил Алексей, — да можно сказать, что совсем ничего.

Кравцов наблюдал за этой попыткой разговора без видимого интереса. Может быть, он представил себя на месте Тульчина или было с ним подобное когда-то. Вера мысленно поблагодарила капитана. А заодно и Тульчина. Всего более за то, что он давно ее знает. И помнит, может быть, совсем другой.

Вера как во сне заметила, что они подошли к черному джипу. Почему-то именно «шериф» сел за руль, и автомобиль резко рванул с места.

Вера была счастлива, что ее усадили сзади. Так было проще вести дорожную беседу. Или молчать.

— Весь мой лексикон, специально приготовленный для рассказа, иссяк, — виновато сообщила она капитану.

— Это не имеет значения, — ответил тот вполоборота. — Все равно кроме того, что произошло, больше ничего не случилось. Нет?

— Нет, — ответила Вера, — кроме того, что я хотела сесть не на самолет, а на междугородный автобус.

— Что же помешало? — спросил Кравцов.

— Серьезность и вдумчивость, — весело ответила Стрешнева. — Я вспомнила одного моего хорошего приятеля. — Она сделала ударение на слове «хороший». — Так вот он считает, что в жизни каждого человека ведущую роль играет одна-единственная роковая ошибка. Я подумала на автовокзале, что как раз готовлюсь ее совершить. А куда мы едем? — спросила Вера, стараясь избежать продолжения допроса.

— К Павлу, — пояснил Тульчин. — Он пригласил нас в гости. Ты разве не предупредил ее?

— Нет, — ответил капитан, — вот еще. Она бы отказалась или придумала что-нибудь почище.

— У тебя чудесная киска, — сказал Алексей. — Именно так я представлял себе идеальную кошку. Сказка. Кстати, забавно, у нее твой характер. Переняла.

— Ты ее видел? — спросила Вера. — И как ты ей пришелся?

— Сначала Штука хотела его исцарапать, но быстро передумала, — пояснил Павел Сергеевич.

Вера не могла понять, как себя вести. Кравцов и Тульчин в одном автомобиле да еще болтают как старые приятели — это было выше ее понимания.

— А куда мы все-таки едем? — продолжила свой невинный допрос девушка.

— В Лефортово, — ответил капитан. — Я там живу. А мог бы сидеть. Но Бог миловал.

— Алексей, а проездом — это как? — спросила Вера. — Это пролетом? А куда?

— В Германию, — поведал Тульчин. — Я там живу теперь.

— А здесь ты что делал, Алексей? И откуда ты сюда приехал?

— Из Японии, — ответил за него Кравцов.

— Тебя встречал, — ответил за себя Алексей.

— А бороду зачем отрастил? Правда, с ней ты выглядишь моложе. Я помню тебя суровым, требовательным, таким старым, классным. А сколько тебе тогда лет было?

— Да чуть больше, чем тебе сейчас.

— Значит, это я теперь старая и классная, — задумалась Стрешнева.

— Завидная самокритичность, — улыбнулся Алексей.

Вера заранее предполагала, что после Питера поглядит на Москву иначе. Почувствует себя свободной от множества «московских обязанностей», как называла консерваторский этикет, необходимость важной болтовни о музыке, об искусстве в целом, о событиях в артистическом мире и прочей мировой чепухе того же рода.

«Слава богу, — решила она, — я снова опередила себя, пусть в эти ужасные дни. Теперь можно будет не суетиться, а действовать обдуманно».

Москва была промыта как стекло. Все сияло, блестело, переливалось, только что прошедший дождь делал улицы похожими на картины импрессионистов. Это Вера наблюдала с удовольствием, будто не была в Москве целую вечность, словно еще не возвращалась из Норвегии.

А вот в чем состояли «обдуманные действия», которые ей предписывалось произвести, она не определила конкретно. Но перед ней как бы открылась обширная картина, неожиданно простая и доступная.

Так думала по инерции Вера, совершенно игнорируя происходящее на глазах. И знала об этом.

Судя по всему, теперь ей предназначалась новая и странная роль. Появление Тульчина она никак не могла объяснить. А для нее отсутствие объяснений было полной катастрофой. Тем более Алексей приехал вместе с Кравцовым. На этой точке заканчивались все мысли. Можно было только смотреть по сторонам. Ее куда-то везут добрые люди. Там ее любимая кошка.

— Надо купить для Штуки палтуса, — прервала она свое молчание.

— Купим, — ответил Кравцов. — Рыбы в Лефортове завались. Правда, Алексей?

— Чистая правда, Павел, — рассмеялся Тульчин.

«Неужели это он? — думала Вера. — Он появился, чтобы свести меня с ума. Не в смысле любовном, припадочном и книжном, а натурально. Нельзя же так издеваться над человеком. А я ведь человек какой-никакой. Я как-то раз сбежала от него. Думаю, что сделала это правильно. Прыжок — и я в Москве. Скачок — и бывший провинциальный заморыш в мировой элите. Это не хухры-мухры. Правда, после этого последует скорый капут. Ну и что? Паду смертью храбрых. Тоже неплохо. В Высоком Городке мне поставят памятник — как пионеру-герою».

— Кстати, Павел Сергеевич, я нашла украденные ноты, — неожиданно для себя сказала Вера. — Свои фирменные кляксы я могу узнать даже на ощупь. А тут я видела их всего метров с двух.

— В Петербурге? — спросил капитан без видимого интереса.

— Нет, в Москве, в тот вечер. Я просто забыла вам сказать в суете.

— Это все равно, — как-то бесшабашно ответил Кравцов. — Теперь это не имеет никакого значения. Почти никакого.

Она захотела вдруг рассказать о себе, чтобы отомстить Тульчину за его появление.

— Вера, все потом, — попросил капитан, резко увеличивая скорость.

«Сговорились, — злобно решила она. — Но я тоже многого стою».

С ней явно не хотели изъясняться. До поры до времени.

А ей, собственно, сказать теперь нечего. Весь питерский бред эти двое ликвидируют в ее голове в два приема. Надо было остаться в Питере. И спровоцировать всех на драку против всех. Но этого «менеджера» Ленчика, скорее всего, и так отдубасили. Это ее скромная шпионская победа. А жаль, что не поссорила «большевиков» с «меньшевиками».

Джип плавно забрался в зеленый дворик позади небольшого уютного сквера и остановился.

— Как на самолете, — благодарно обратилась Вера к капитану. — Как будто сразу приземлилась здесь. Это что, Лефортово? А где прославленный острог?

— В другой стороне, — показал Кравцов наугад. — Примерно там. А магазин рядом.

Кажется, подумала Стрешнева с грустью, про капитана она ничего толком не знает. Есть у него жена или нет? По нему ничего сказать нельзя. Да зачем, собственно, ему жена? Вот как тому же Тульчину. И того, и другого предали румяные гимназистки, вчера, в другой жизни. Один стал изводить бандюганов, другой — сочинять хорошую музыку. С горя. От смертельной обиды и жуткой тоски. Братья-славяне.

Вера автоматически показывала, что надо купить. Соврала, что в Питере маковой росинки во рту не было.

И вдруг после этой невинной лжи она очнулась, почувствовав, что действительно страшно голодна. Есть захотелось еще после бутылки «Невского» на историческом для нее питерском автовокзале. Слишком велико было напряжение двух последних дней, — в ней ничего не осталось, никакой энергии. Кроме нерастраченного запаса свободы, в который она вцепилась зубами.

Штука встретила ее с восторгом.

— Зверь мой драгоценный, — ласково говорила ей Вера. — Теперь мы будем жить по-другому. Может быть, мы уедем отсюда… Мы с тобой сыграем множество чудесных музыкальных штучек. Впредь я обязуюсь брать тебя с собой во все поездки. Ты ведь у меня военно-полевая киска, как и твоя хозяйка. Я допустила слабость, не взяв тебя в твою родную Норвегию. Но мы еще побываем в твоей стране.

Тульчин, как ей показалось, посмотрел на нее с жалостью и недоумением…

«Конечно же это не так», — тут же решила Вера, но внутренне затаилась.

Она все еще видела Алексея прежним, как бы навсегда обреченным прозябать в старой Твери, преданной и захваченной когда-то, в незапамятные времена, молодой Москвой. Вера отдавала отчет, что Тульчин видит ее новой, немного задерганной, но здешней и живой. А она вообще ничего не могла и не хотела видеть. Пока все оставалось как прежде. И это было нелепо.

Все же Стрешнева звериным чутьем почувствовала, что с появлением Алексея все изменилось. А то, что Кравцов разговаривает с ним как с равным или как с товарищем по службе, наконец, объяснило много больше, чем новый облик бывшего выпускника питерской консерватории и бывшего же тверского преподавателя.

— Можете прогуляться по нашему лабиринту, — посоветовал капитан.

Квартира Кравцова была, судя по всему, велика. Вера не без удивления увидела старое чешское пианино в одной из комнат, которая тоже имела двери дальше, как предыдущие.

Она открыла крышку и сыграла вариации на тему средневековой английской баллады. В другой комнате располагалась библиотека. Девушка увидела целый шкаф старинных французских книг, алебарду, стоящую в углу, и здоровенное чугунное ядро, лежащее под ней.

«Конфисковал у бандюков, — решила Вера. — Недаром говорил о странных кражах последнего времени… Да что я придумываю! Это, может быть, фамильные реликвии. Ядро он использует в качестве гири, алебардой бреется.

В следующую комнату она не пошла, опасаясь увидеть там большого металлического орла, снятого с крыши рейхстага.

Возвращение в Москву она представляла по-другому. Но теперь это казалось ей детским лепетом. А оттого стало обидно за себя.

— Знатное у вас жилище, — обратилась Вера к Кравцову, когда вернулась на кухню.

— Сейчас я сделаю вас лучше и добрее, — улыбнулся капитан. — Доброта разольется по вашим жилам. Мы будем обедать. А потом я выведу вас на чистую воду. Такова наша ментовская жизнь.

Веселый тон Кравцова насторожил Веру. Ей показалось, что капитан, на голову которого она однажды свалилась, нашел способ изящно и легко отделаться от нее. Она же была абсолютно уверена, что избавиться от нее будет невозможно.

— А как это вы познакомились? — спросила Вера, обращаясь к Тульчину.

— Да как-то само собой, вы нас и познакомили, — ответил Павел Сергеевич.

Вера надулась и занялась сервировкой стола. Прежде всего хотелось есть. Потом она узнает, как они познакомились. Интересно, откуда звонил Кравцову Тульчин несколько дней назад, если он только что вернулся из Японии?

— Но откуда вы все-таки знаете друг друга? — упорствовала Вера. — Я ведь тоже имею к этому отношение и хочу подробностей.

— У меня осталось нечто от старых привычек, — ответил Тульчин, — скажем, читать все, что попадается под руку. Газетенки всякие, журнальчики злободневные. По дороге в Японию я случайно оказался в России. Конкретно — в Москве. Позвонил отцу в Новгород, он попросил немедленно приехать. На вокзале я купил несколько газет с твоими фотографиями. Продавщица, заметив, что я тут же уставился на твои изображения как баран на новые ворота, предложила еще одну газету с так называемым «независимым расследованием». «Эта девчонка далеко пойдет, — сказала продавщица. — Не только на Западе все куплено. Мы тоже не лыком шиты».

— Это твои пионы были в моей двери? — перебила Вера. — Хоть бы записку оставил!

— Не хотел тебя пугать. К тому же я понял, что ты в опасности. Уж слишком подло все это выглядело. Я говорю об этой милой фотографии. Она хороша в семейном альбоме, для своих. А в газете с гигантским тиражом фотография двенадцатилетней девочки в компании с обаятельным и зловещим магнатом приобретает циничный подтекст.

— Опять тот же самый персонаж, — чуть не расплакалась Вера. — Куда я снова попала? В Москве — Крутицкий, в Питере — снова Крутицкий, да еще какой-то Новик. Я не имею к нему никакого отношения, вы же знаете! Алексей, ведь это же чистая правда! Павел Сергеевич! Я обыкновенный музыкант…

Вера в самом деле настолько расстроилась, что не заметила, как внимательно и остро взглянул на нее Кравцов.

— Неправда, Вера, — мягко заметил Тульчин. — Обыкновенным музыкантом ты себя не считаешь. И раньше не считала. Я знаю об этом от тебя самой.

— И для того ты здесь? Чтобы меня уличить? И ты все рассказал? Про нас, про меня, про тебя… Какая же я доверчивая дура!

— Ты просила краткой хронологии, — отмахнулся Алексей. — Я позвонил одному своему другу, военному аналитику, так скажем. Он крайне заинтересовался тем, что я рассказал. И тут же мы встретились. Я попросил его помочь тебе. В чем может состоять эта помощь, я не знал. Он обещал что-нибудь придумать в течение двух-трех дней. Но, взяв у меня твой адрес, рассмеялся и сказал: «И его не бывает на свете, к тому же в небольшом городке». Мой одноклассник и Павел Кравцов оказались близкими друзьями.

— Так не бывает, — вздохнула Вера. — Слишком неправдоподобная история. Ну да ладно. Спасибо и на том. Я-то вовсе неправдоподобна…

Обед, который должен был плавно перейти в ужин, удался, несмотря на то что более напоминал экспромт, чем запланированное действо.

— Живем на всем готовом, — укоризненно говорила Вера за столом, обращаясь по преимуществу к Тульчину. — В супермаркете можно купить решительно все. Ни варить, ни жарить не надо. А я, например, хочу пирогов. Деревенских. Это ты, Алексей, напомнил нечаянно мое детство. Пирогов с грибами и картошкой. Или с ягодами.

— Пироги, — согласился Алексей, — это высший пилотаж. Это мифология, песня, баллада.

— Особенно в Европе, — ехидно заметил Кравцов.

Вера уютно чувствовала себя за столом рядом с двумя сильными и умными мужчинами. Но ждала вопросов, отвечать на которые была не готова.

Фотография, которую вскоре показал капитан Вере, привела ее в панику.

— Узнаёте? Человек из «Красной стрелы», если я не ошибаюсь?

— Он самый. Надо же, ушки как у летучей мыши.

— А зубы как у волка, — заметил капитан. — Так вот, этот человек, сотрудник милиции, опытный оперативник, последние несколько лет промышляет в криминальных структурах. Это тот самый Палкин, о котором я вам говорил.

— Чем же он особенным знаменит? — спросила Вера, вспомнив свое переодевание в кафе и странный разговор нелепой парочки. — Ведь я с ним не один раз встречалась.

— Совершенно верно. Этот человечек, по кличке Тормоз, разыскивается мной и моими друзьями за скверное дельце. Он тормозил дело одного очень крупного наркобосса… Собственно, я и мои друзья очень им интересуемся последнее время. Им и его хозяином. А в Питере от вас чего хотели?

— Да чепуха какая-то, — ответила Вера. — В том-то и дело. Музыкальная группа собирается совершить турне по Сибири, закидывали удочку, не могу ли я в этой акции поучаствовать. Обещали высокие гонорары. Левшин в Штатах однажды был облагодетельствован Крутицким. Ну и предлагал объединиться мне с ним под крылышком щедрого мецената. В общем, ничего особенного. Просил даже немедленно звонить олигарху, чтобы тот решил все наши проблемы. И прежде всего — мои. Я немного рассказала о своих неприятностях. Я правильно поступила?

— А что у него за проблемы? — уточнил капитан.

— Дурью мается, — ответила Вера.

— Наркоман? — спросил Кравцов, хмурясь.

— Я имела в виду другое. А впрочем, кто его знает.

— А вокруг него что за люди? — продолжал допрос Павел Сергеевич.

— Вокруг и сбоку всякие темные и смутные личности. Но теперь это повсеместно, и я тут ничему не удивлюсь.

— Вы попали в серьезную и странную ситуацию, — заключил участковый.

— Вы полагаете, что моя победа на конкурсе куплена? Это ужасно. Я знаю, что это не так. Тогда все тем более чудовищно. Мама, мама, что я буду делать, — истерически запела Стрешнева, чувствуя, как вроде бы понятный, устоявшийся мир становится бездной, в которую она сейчас же стремглав полетит.

Вера открыла банку немецкого пива и с удивлением услышала голос Тульчина, который говорил точно так же, как Кравцов, даже с теми же интонациями.

— Так называемый компромат готовился на тебя задолго до мирового исполнительского шоу, которое должно было принести тебе славу, — спокойно сказал Алексей.

— Но зачем? Кому это я помешала? Бред какой-то. Я в это не верю.

— А что было позавчера? — устало спросил Кравцов. — На вас когда-нибудь прежде нападали?

— Один раз, в детстве, — ответила Вера. — Все это даже похоже. Зеркальное отражение. Что же мне делать? У меня московский конкурс на носу. Я музыкант. Я больше ничего не желаю и не умею делать. — Девушка сердилась еще и оттого, что никак не могла попасть в тон разговора.

Она просто не владела ситуацией.

То, что на расстоянии вытянутой руки находился Алексей, отменяло все сразу: академию, весь круг знакомств, даже Москву, как она была явлена Стрешневой.

Но всего ужаснее зыбкость четырех последних лет. Эти годы должны гореть синим пламенем в любом случае. Вместе с нечаянной славой, со всеми увлечениями и капризами, победами и обидами. А если посмотреть внимательно — то ни обид, ни побед. А так, скорлупа, которая однажды разобьется. И Вера выйдет в чем мать родила. А другого не дано.

— Как ты думаешь, Алеша, — спросила она, — я стала намного хуже? Я не помню себя другой. А если вспоминаю, то стесняюсь себя. Это правильно?

— Да нет, конечно, — успокоил он Веру. — Ты немного переменилась. Как меняются все студенты от первого курса к последнему. А потом все изменения рушатся в один день.

— Извини меня, Алеша, я совершенно теряюсь, когда не могу сама себе все объяснить. Такой вот я уродилась.

— Я что-нибудь объяснил тебе? — спросил он. — Извини и ты, что приехал к тебе не совсем правильно. Как бы по делу.

— Да? — рассмеялась Вера. — Действительно, как бы по делу. Но мы живем в деловом мире. А что ты делал в Японии?

— Прежде чем встретиться с тобой снова, я решил объехать весь мир, — ответил Тульчин. — Весь не удалось, да это и не нужно.

— Подожди, а куда ты подался сразу после того, как… Ну ты знаешь… Когда я отправилась в Москву.

— В Прагу. Я должен был отправиться туда еще из Питера. Но, слава богу, что сначала попал в Тверь.

— Да ну, — вздохнула Вера, — что ты там не видел! Потерял несколько лет.

— Как сказать, — ответил Алексей. — А ты не тяни меня за язык. Вспоминаешь наш последний разговор?

— Почему последний? — удивилась Стрешнева. — Наговоримся еще. А помнишь, как ты нес меня на руках и пытался пройти под яблоневой веткой, которая оказалась очень низкой. Я не заметила, что мы уже на земле. Но только с другой стороны. И мы стали обниматься и целоваться. Как дети.

— Вроде бы помню, — улыбнулся он. — Только это была не яблоня.

— А по-моему — цветущая яблоня.

— Да это осенью было. В тумане. И потому дерево сейчас представляется тебе яблоней. Это был молодой дуб. Ветки у него росли параллельно земле. На них кое-где виднелись красивые листья. Они делали вот так. — Алексей смешно повертел ладонями, как бы приветствуя Веру от лица того самого дерева.

Как-то ни она, ни Тульчин не заметили, куда и когда растворился капитан. Вера внимательно посмотрела на Алексея, и все ее сны, воспоминания встали перед ней как немой укор. Ей стало обидно и жаль себя прежнюю. Хотелось расплакаться. Но реветь перед Алексеем ей никогда не приходилось.

«Он подумает, что я психованная, — решила Вера, — или какая-нибудь обделенная. А то, что обделенная, — больше не подлежит никакому сомнению. Это надо тщательно скрывать».

— Поедем ко мне, — сказала она, — ты ведь там ни разу не был. Только в подъезде. А как и когда ты узнал адрес?

— Год назад.

— Всего лишь, — огорчилась Вера. — А три года меня вовсе не существовало?

— Я мог бы соврать, но зачем?

— В общем, ты прав. Я вспомнила, мой адрес взял Лебедев, он приезжал на денек из Германии по приглашению нашего Великого Канцлера — Третьякова. На банкете он остроумно подшучивал над Третьяковым, а потом взял мой адрес. А Третьяков тут же взревновал. Он смотрел на меня как удав на кролика. Но я не испугалась. Потому что знаменитому Лебедеву понравилось, как я играла. Он наливал мне шампанское и читал Рильке. Я впервые услышала стихи Рильке от него. «Мне стали бы мужчины как родня и женщины как добрые подруги, и стало б все знакомым в этом круге, и даже псы узнали бы меня», — процитировала Вера недавно узнанного и полюбившегося поэта. — Я готова подписаться под этим обеими руками. Понимаешь, Алеша, это для меня предел мечтаний. Я поняла. Сейчас.

— Предел, прямо скажем, роскошный.

— Но я часто забываю о нем. Потому что нахожусь в очень скользком возрасте. Так сказать, в роковом для юной женщины. Счастье или несчастье, профессия или ярмо, прямая дорога или какие-нибудь закоулочки, хотя бы и московские, — все равно. Я ведь собралась уезжать из России. Вполне серьезно. Как только я вернулась из Бергена, сразу стала вынашивать планы бегства. И знаешь почему? Я поняла, что иногда просто не хочу-у-у заниматься одной только музыкой. А на чужбине всякие другие занятия, для меня как бы закрытые, заменит сама чужбина. Другая архитектура, другой уклад, чужие небеса. Я даже стала думать об Австралии. Там другие созвездия, это завораживает.

— Южный Крест, например? Ты давно к нему неравнодушна. Я помню.

— Видишь, а я забыла. В Австралии рыжики. Их завезли из Европы, и они расплодились неимоверно.

— Первый раз слышу, — признался Тульчин. — А я странным образом скучаю по России. С Запада я увидел ее совершенно другой.

— Интересно — какой? Я могу это понять или увидеть?

— Да. Но это все потом…

— Все потом, — грустно вздохнула Вера. — Может быть, это так же, как смотришь на все русское из Питера? Это же голландский город, финский, немецкий, чухонский.

— Холодно, — засмеялся Алексей. — Лучше всего смотреть на Россию из Италии или Греции. Тогда она кажется соседней деревней, немного диковатой, как всякая соседняя деревня, но изумительно красивой.

— И в соседней деревне подрастает невеста, она пасет свиней или гусей, сторожит жеребят, боится волков.

— И это тоже, — улыбнулся Тульчин.

Вера тут же перевела разговор на другую тему:

— А что ты делал в Италии?

— Я выучил итальянский. — Он элементарно уходил от разговора. — Но теперь нужно все расспросы прервать ненадолго. Потому что мы с Павлом сейчас оставим тебя одну.

— Никогда не целовалась с бородатым мужчиной, — переводя дыхание, говорила Вера вскоре. — В этом есть что-то удивительное.

И тут же вошел Кравцов, одетый в темный плащ и широкополую шляпу.

Другой сцены капитан, судя по его загадочному виду, не ждал.

— Простите, Вера, но мы договорились с Алексеем об одной очень важной поездке. Мы вернемся поздно.

— Я предупредил, — ответил Тульчин, беря Веру на руки. — Я отнесу ее в библиотеку. Как раритет.

— Не надо, отпусти, — засмеялась Вера. — Я сама. Возвращайтесь скорее. Вам что-нибудь вкусненькое приготовить?

— Пирог с гольцом — это раз, — мгновенно ответил капитан. — Кстати, голец размораживается. Корзину грибов мы привезем ночью. Кроме того, никуда не выходить. А то мы вас не найдем. Пока все поручения.

— Я даже звонить никому не стану, — ответила девушка. — Зачем обижаешь, начальник? Вы едете в лес? За грибами? Передайте поклон медведю.

— О’кей, — ответил капитан.

— Не шали, — улыбнулся на прощание Тульчин, и они скрылись за дверью.

Вера осталась вдвоем с кошкой, в чужой и непонятной квартире, в районе Москвы, где никогда прежде не была. Все это похоже на смутное начало новой и таинственной жизни.

Она выглянула с балкона во двор, капитанский джип резко рванул с места и сразу исчез из поля зрения.

«Куда они поехали? Что скрывают от меня?» — эти два вопроса превратились для Веры в настоящее мучение. Было понятно, что запланированная поездка связана с ней. Но каким образом?

Несколько дней назад ее могли убить. В Питере это продолжилось совершенно другим образом. Там ее хотели убедить в том, что она потенциальная злодейка и хищница, дитя своего времени, то есть предлагали убить в себе душу, согласившись с этим.

А что, если она сделалась заложницей чьих-то интересов? Дурацкий вопрос. Конечно же сделалась. Триста лет назад. Тут и толковать не о чем. И надо заниматься пирогом для сыщика и музыканта, которые сломя голову покатили кого-то ловить и пытать. Пытать и ловить. Пирог должен получиться отменным. Она вспомнила, что Тульчин был отличным стрелком. Пирог с гольцом — это вещь.

Да, спасение в пирогах. И в прочих домашних вещах.

— Штука, — сказала Вера кошке. — У тебя плохая хозяйка. Она засиделась на лысой музыкальной горе. Не была ни разу ни в цирке, ни в зоопарке. Ни кино, ни театр, ни концертный зал не заменят зоопарка и цирка. Там усталые и вконец замученные звери напрямую напоминают нам, что все очень скверно. Да с чего это они усталые и больные? Разве ты такая? Ты усатая и довольная.

Вера с ужасом подумала, что забыла о существовании такого царского блюда, как пирог. Она готовила что-нибудь изредка для Танюши, для Вовки, торт для Соболевой, но это не шло ни в какое сравнение с нынешней обязанностью. И эта праздничная ответственность поставила Веру в тупик. Она не могла понять, как и почему сама себя лишила этого редкостного удовольствия.

А завтра можно будет сделать окрошку. Нет, ведь они привезут корзину грибов. Пироги с грибами и молодой картошкой. Окрошку она тоже приготовит.

Пирог Вере явно удался.

«Может быть, эти замечательные мужчины поверят, что я человек, а не юный монстр, нацелившийся на мировую славу и более ничего? Это было бы неплохо, очень неплохо. Впрочем, все именно так и есть… А что из этого следует? А из этого следует, дорогая Золушка, что надо осознать свое место в мире. У тебя не было ни времени, ни желания заниматься этим. Но тебе придется отпустить себя на зеленую поляну».

Несмотря на стаи звуков, которые мешают ходить по земле так, как она умела в детстве, собирая жуков, гоняясь за шелковыми бабочками и совершенно не думая, как может звучать мигающий полет махаона в шедевре какого-нибудь импрессиониста. И что она должна сделать с собой, чтобы добиться этого волшебного звучания. Но для кого? Для чего? Ответа на этот вопрос не существовало. Выходило так, что только для себя. Да еще ради столь же одинокой гордости учителей.

«Живу в колбе, — продолжала разбираться с собой Вера, — и ведь я сознательно пошла на это».

Стрешнева вспомнила о том, как обходится с собственными учениками, и ужаснулась.

В сущности, она пытается спроецировать на этих крохотных существ себя. Построить в каждом герметический, узорчатый мир, не нуждающийся во всем остальном, трагически самодостаточный.

А ведь они любят ее и доверяют ей.

«Ужас! Ужас! Какое бессознательное коварство! А ведь это не я, это не я сама, а что-то намного меня превосходящее, экспансия, захват и разрушение, вот что это такое!»

Но пылкое самоосуждение не могло оставить глубокого следа. Вера быстро утомилась от внутренней борьбы. К усталости прибавилось недоумение перед всем, что предстояло ей в ближайшие дни и месяцы. Честно говоря, ничего не хотелось. Кроме одного — спрятаться. От всех. Даже от Кравцова с Тульчиным. Хотя бы на два-три часа.

Она уселась в кресло возле книжных полок и решила уснуть, чтобы обмануть воображение. Сон, который она тут же увидела, оказался чрезмерно ярким. Ей снилось, что она идет по серому и пыльному городу, состоящему из небоскребов, украинских хат-мазанок и средневековых полуразрушенных башен. Навстречу ей двигаются утомленные бессолнечным и пыльным днем люди, все большей частью знакомые ей. Правда, она никогда прежде не видела их.

Внезапно она замечает, что около городского дерева, корни которого прикрыты узорной круглой решеткой, лежит зверь самого чудесного вида, о шести ногах, с великолепной косматой гривой цвета морской волны и светло-сиреневыми глазами. Он всего лишь раз посмотрел на Веру и отвернулся. Но этого было довольно, чтобы запомнить его навсегда.

Животные необычного вида сделались для нее само собой разумеющимися явлениями. Удивительный конь, более похожий на сказочного кота или, что всего любопытнее, на человекоподобную птицу, предлагал проехаться на нем вдоль малиново-серой улицы, теряющейся среди пыльных холмов с гигантскими кактусами. Вера вежливо отказалась, сославшись на то, что идет на концерт, который дают приезжие музыканты.

«Ах да! — ответил конь. — Прежде всего рутинные обязанности и активный отдых. Как я вас понимаю, простите, что не могу знать вашего имени. Никак. Прощайте, коль не шутите».

Заезжие музыканты оказались существами, напоминавшими медведей, но с кабаньими длинными мордами и лошадиными ногами. Музыка клубилась над ними сама по себе, никаких инструментов не было видно, кроме старой шарманки. На ней отдельно играла старая крыса с металлическими иголками на спине и хвосте. Вида, однако, она была самого мирного. Музыка была очень интересной, на редкость гармоничной и располагалась как бы вне течения времени.

«Надо запомнить, — думала Вера. — Какой остроумный музыкальный прием, ни на что не похожий. Если я смогу научиться так играть, мне не нужно будет играть вовсе».

«Вот еще! — услышала она от почтенной вороны, сидевшей рядом в партере. — Вот еще! Научится она так играть, как же, чего захотела, голубушка. Не для того тебе все это показывают, чтобы ты самовольничала! Скромнее надо быть!»

Вера причесала ворону золотым гребешком, оказавшимся в руке, пообещав, что не будет и пробовать играть таким образом.

Затем вернулась в город, к тому времени сильно переменившийся. Невиданные звери все так же отдыхали на тротуарах и ступенях зданий. Вера знала, что каждый из них видит ее и знает о ней много такого, о чем она даже и не догадывается.

«Она еще спит», — говорил изысканный дымчато-черный дракон, зависший в воздухе без помощи крыльев, против всякого обычая. — Кому предназначались эти слова, Вера так и не смогла узнать. Скорее всего, деревьям, которые росли на глазах, появляясь тут и там: дубки, лиственницы, клены. Скоро они окружили ее плотной стеной. Казалось, что они были всюду и даже самой Верой. Под ногами росла трава, превращаясь в идеальный английский газон. И повсюду звучала музыка, написанная кем-то специально для этого глобального мероприятия. Судя по всему, это был праздник растений…

Вера проснулась словно в свежем облаке. Истолковать этот сон не представлялось никакой возможности. В нем все было поставлено с ног на голову и обратно с головы на ноги.

«Я давно не читала сказок, — подумала она, — и мне представили очень много сказок сразу. Видать, я очень сильно провинилась, но меня почему-то простили».

Делать было совершенно нечего. Она несколько раз пробовала приблизиться к пианино и каждый раз заставляла себя вернуться на место. Читать ничего не могла, буквы превращались в ноты, что-то звучало в ответ, больно отзываясь в сердце.

Вера долго перебирала книги, пока не наткнулась на том русских сказок.

Книга открылась на известной сказке про благодарного мертвеца. Вера даже вздрогнула. Она знала эту сказку с детства, но никогда не вспоминала.

«Как говорит Кравцов, таких совпадений не бывает. Почему же — таких? Совпадений не бывает вообще. Бывает что-то другое. Предопределение, собственно, свобода». Она стремительно перечла страшную сказку, не успев напугаться.

После этого стала думать над ее смыслом. Отчего эта сказка так сильно на нее подействовала однажды? Дух мертвеца, тело которого герой нашел на дороге и похоронил, помогает ему одолеть всемогущую злую силу. «Вот то-то и оно. Ты вот похорони, дай достойное пристанище беспокойному духу, а там, глядишь, тебе и повезет».

«И что ты должна делать, бедная Золушка, чтобы тебе помогли справиться со злом? Кого ты должна похоронить?»

Ответа не было. Вероятно, нужно было похоронить многое. Все, что сделало ее такой, какова она теперь. Бессердечная и никчемная. Правда, умная. Сидит в чужой квартире, ждет у моря погоды. А что должно произойти? Ее должны спасти. Да еще без ее участия. Потому что сама она может все только испортить.

В голову настойчиво приходила страшная мысль, отдаленная и слишком светлая. Вера должна была похоронить себя, чтобы справиться с драконом. А откуда этот дракон грозит ей, не имело ровным счетом никакого значения.

Она повзрослела на год или два, пока ждала своих друзей из таинственной поездки.

Мужчины вернулись ближе к полуночи. С большим пакетом шампиньонов. Более всего они напомнили Вере бременских музыкантов, причем всех сразу. Тульчин тоже был в широкополой шляпе, как и его спутник. На плече у него висел аккордеон.

— Новые веяния? — спросила Вера. — Ты решил сочинять песни в стиле ретро?

— А где наш пирог? — ответил за Тульчина капитан вопросом на вопрос.

— Не поверили мне? Но сейчас увидите, что не красна лефортовская изба углами, а красна стрешневскими пирогами. От бабушки, от прабабушки, из глубины.

Внезапно Стрешнева почувствовала что-то вроде электрического разряда. Она чуть было не выронила пакет с грибами, испуганно посмотрела на капитана и Алексея.

— Что случилось? — удивился Тульчин.

— Ничего не произошло? — одновременно спросил капитан.

— А кто-то должен был прийти? — удивилась Вера реакции своих друзей.

— И вы никому не звонили?

— Нет, — обиделась девушка. — Я вела себя как подводная лодка. Затаилась. Даже сама от себя. Сказки читала. Впервые за четыре года я хорошо отдохнула. Честное слово. А сейчас меня словно током ударило. Не знаю, что бы это могло значить…

— Слава богу, — произнес Тульчин, влюбленно разглядывая Веру, как в те дни, когда они только познакомились.

— На кухню! Марш! — немного смутившись, начала распоряжаться Вера. — Мне полночи придется обрабатывать и готовить грибы. Но за это ты, Алексей, поведешь меня завтра в зоопарк. Я с детства не была в зоопарке. И в цирке.

— У нас состоялся разговор с Павлом, — заметил как бы между делом Тульчин. — В общем, он не хочет нас с тобой отпускать. Еще несколько дней. И не говорит почему. Этот частный детектив меня с ума сведет.

— Это твоя женщина меня с ума сводит, — возразил капитан.

— Вряд ли она виновата в этой ситуации, — заступился Алексей.

— Надо быть осмотрительнее и не связываться с кем попало. — Кравцов погрозил пальцем.

— Мы два сапога пара, — возразила Вера. — Или две пары сапог, как хотите. Вы тоже связываетесь с кем попало и, кажется, хорошо ловите бандитов.

— Бандит должен хорошо ловиться, — усмехнулся капитан. — И на приманку, и на наживку.

— Так где же вы все-таки были? — полюбопытствовала она. — И что это за аккордеон?

— Конфисковали на одной «малине», — ответил Кравцов. — Зачем бандюге хороший инструмент? Для них работает телевидение, которое все про криминал. Кстати, средства массовой информации недовольны вами. Говорят, что вас специально выращивали в какой-то колбе, что при помощи восточной медицины вам вживили некий музыкальный компьютер… По крайней мере, я так понял.

— Какой кошмар! — воскликнула Вера. — Где это вы набрались таких зловещих сведений?

— В ресторане Дома журналиста, — пожал плечами Павел Сергеевич. — У нас там была небольшая сходка. После того как мы посетили воровскую «малину». И мы выяснили, что разворачивается настоящая борьба с молодыми талантами. Вроде того что вы опасны для культуры, потому что все свободные места в этой сфере заняты, и надолго.

— Вполне серьезно, Вера, — поддержал новоявленного приятеля Тульчин. — Бесконечная погоня за сенсациями привела к необходимости внедрения в массовое сознание суперсенсации. О потерянном поколении маленьких калек, которых специально, как некогда итальянских теноров, выращивают, более того, уродуют… и это очень серьезно.

Вера вспомнила фразу о маленьких калеках, произнесенную Соболевой в кабинете профессора Третьякова, и ее точно холодом обдало. Конечно же всерьез их никто не воспринимает. Они действительно не нужны на переполненном рынке исполнителей. И с чего она взяла, что будущее великолепно? Оно ужасно.

Стрешнева догадывалась, что капитан Кравцов давно скрывает от нее многое. Едва ли не с начала их знакомства.

— Я должна спрятаться и подумать, — сказала она. — Вы меня жестоко удивили этими известиями. Я, конечно, знала об этом. Но все же я шокирована. Я, оказывается, как Ленин, ем красивые мухоморы, чтобы достичь в музыке невозможного. Траву курю разнообразную и по ночам летаю над Москвой.

— Алексей, я предупреждал, что она рассердится.

— Это полезно для ребенка, — ответил Тульчин.

— Да что вы понимаете! — окончательно обиделась Вера. — У меня почва из-под ног уходит, а они веселятся. Да все это устроено для того, чтобы вывести меня из себя и этим разрушить, убить. Не надо никаких подонков у подъезда. Я уже стала психопаткой. И день ото дня укрепляюсь в своей новой роли. Действительно, я маленькая калека. И любая ложь обо мне или о таких, как я, немедленно станет правдой. Вот это точно могущественный гипноз. Да я же скоро к инструменту не смогу подойти. От ужаса и отвращения.

— Одна из многочисленных версий звездной болезни, — произнес Тульчин грустно. — Успокойся, Вера. Ты ни в чем не виновата. Взрослый мир полон угрозы, вот и вся сказка.

— Тебе просто говорить, Лешенька! — продолжала сердиться Стрешнева. — Ты колесишь по свету и в ус не дуешь. Ты всегда был таким. Даже когда торчал в Твери без всяких вариантов.

— Да почему же? — развел руками Алексей.

— Да потому что я сделана из другого материала. Я женщина. И с музыкой, и с миром у меня свои отношения. И понять меня мог бы только действительно крупный музыкант. Из прошлого. Я не стану называть его имени. Но я точно знаю, что он бы меня понял. А больше — никто! Никогда!

— Не спорю, — улыбнулся Тульчин. — Культура — вещь обоюдная.

— Ты все смеешься… — изумленно поглядела на него Вера. — В Питере, ночью перед бегством, я пролистала боевик о нечистой силе. Там князь мира сего непосредственно принимает почести именно от людей культуры. Мне о культуре многое известно. Можно сказать, что даже все. Что я тут с вами вообще делаю? Ах да. Вы тут, кажется, собрались спасать меня. Как бы от меня же самой.

— А хоть бы и так. — Алексей подошел к ней сзади на цыпочках и неожиданно обнял. И тут же понял, что сделал это напрасно. Вера вздрогнула, будто электрический заряд прошел непосредственно сквозь ее плечи.

— Вот… Снова… Я с вами с ума сойду. Что это у вас за квартира такая наэлектризованная?

— Зря вы читаете по ночам такие страшные книги, — сказал Кравцов, жестом приглашая всех к столу. — Придется отпаивать вас домашним вином. Сказки-то небось читали тоже жуткие.

— Подлинную историю благодарного мертвеца, — ответила Вера, усаживаясь за стол и делая вид, что ничего, кроме пищи, ее в данный момент не интересует.

На самом же деле она испугалась еще сильней, чем в первый раз.

С ней происходило что-то серьезное, и это не было болезнью, усталостью или простым страхом. Вера втягивалась во что-то новое и необыкновенное. Она застыла на стуле, устремив взгляд в одну точку, словно прислушиваясь к неведомому.

Кравцов и Тульчин переглянулись.

— Да вы тут, Вера, так все дотла сожжете, — нашел выход из затянувшегося молчания капитан. — Как много в вас энергии…

— Да ну, — возразила Стрешнева, — ничего этого нет и в помине. Давно. Вот разве что Алеша помнит меня такой, как вы говорите. Надо сводить меня в цирк и в зоопарк, тогда что-нибудь вроде энергии появится. А так — наглость одна, и ничего, кроме наглости. Научить играть на фортепиано или виолончели можно и обезьяну. Если потратить на это много, очень много денег. Препятствие одно — обезьяна может не захотеть учиться играть. Она добренькая. Ей чужой славы не надо. Угощайте меня вашим домашним вином. Вы его сами делаете?

— Да. А пирог ваш просто превосходный, — похвалил капитан. — Где научились готовить? И много ли денег на вас затратили?

— В Высоком Городке, — ответила, довольная похвалой, Вера. — Да нисколько не затратили. Это как-то само собой получилось…

Ночью Вера тайком пробралась в комнату Алексея.

— Я только что собирался сделать то же самое, — говорил он, обнимая девушку. — Вот только собрался выдумать какой-нибудь смешной повод.

— А надо было сказать, что ты пришел рассказать мне сказку, которую только что придумал. И я не смогла бы отвертеться… Я ждала этого семь лет, — шептала она вскоре, — какая же я была глупая и темная. Мне нужно было сразу же прижаться к тебе и никуда не отпускать. Иди ко мне, потому что иначе нельзя. Этим заниматься можно только с тобой. И я почему-то всегда знала об этом. Опять меня током ударило. В третий раз. Что за беда? Правда, сейчас не очень сильно. Потому что я с тобой. У тебя было много женщин, да? Наверное, итальянки. Но ты не рассказывай мне про них. А то у меня разыграется фантазия и я сойду с ума.

— Я всегда любил только тебя, — заверил Тульчин.

— Понимаешь, я тогда была слишком маленькой. Заморыш и шкелет. Но во мне горел огонь. Это точно. Вот как сейчас.

— Значит, то, что происходит с нами, происходит именно тогда.

— Ты так считаешь? Это правда. Как я сразу не догадалась. Это происходит там, где на руинах цветет шиповник и летает огромная бабочка, величиной с лопух.

Под утро Вера вернулась в свою постель, холодную и несмятую, и долго не могла уснуть. Сон мог только исказить все, что сейчас с ней случилось. Причем любой сон, даже сказочный. Ведь они только что любили друг друга, и не здесь, в Лефортове, в странной квартире московского сыщика, а там, далеко, где встретились семь лет назад…