Месяц бхадро. В августовских сумерках слышен неумолкаемый шум дождя — он льет уже целую неделю. На дорогах непролазная грязь. Вода стоит в глубоких колеях, оставленных в этом месиве колесами повозок. Ступи туда неосторожно, и тебя обдаст грязной водой, как из пожарного насоса. Пропала тогда вся твоя одежда! Кое-где у дороги высятся деревья; сухие листья, осыпаясь с них, падают в воду. Запах гниения носится в воздухе. Над каждым деревенским домом вьется дымок. Хозяева засветло стараются закончить все свои дела вне дома, запирают двери и зажигают лампы. Сверчки, москиты и другие насекомые весело носятся во влажном воздухе. Радостно кричат лягушки; оглушает ухо пронзительный звон цикад. В это время на улице не увидишь ни коровы, ни козы, ни овцы. Надолго замерла жизнь в деревне.

В такой вечер по дороге, ведущей в Кришноногор, шли два человека. У обоих в левой руке по маленькому чемодану, в правой — по зонтику; на обоих надеты куртки, на головах тюрбанами повязаны чадоры. Шли они босиком. Тот, кто шел впереди, не казался усталым, но шедший за ним передвигался с большим трудом. Уже стемнело, когда путники подошли к деревне. До сих пор они не разговаривали друг с другом, но теперь тот, кто шел позади, обратился к своему товарищу:

— Дадатхакур, не стоит сегодня идти дальше! Давайте остановимся в этой деревне!

Это было сказано таким робким голосом, что если бы здесь присутствовал еще кто-нибудь третий, он подумал бы, что путник чего-то боится. Читатели, конечно, поняли, что произнес эти слова Нилкомол, а обращался он к Бидхубхушону.

Не получив ответа, Нилкомол снова стал умолять:

— Дадатхакур, не стоит идти ночью по дороге во время Пуджи. Давай зайдем в чей-нибудь дом, переждем глухую ночь, а потом пойдем дальше!

Бидхубхушон улыбнулся:

— Почему, Нилкомол, ты теперь так боишься? Прежде ведь ты не боялся воров?

— Раньше у меня ничего не было, а теперь кое-что есть, — ответил Нилкомол. — И ведь я ничего особенного не сказал, — отдохнем, и только.

— За этой деревней будет пруд, — промолвил Бидхубхушон, — а пройдем мимо пруда — и можем считать, что уже дома. Потерпи еще немножко. Тебе здесь бояться нечего. Кто осмелится напасть на путника вблизи Кришноногора?

— Тогда идем. Но все-таки лучше послушаться моего совета и остаться здесь.

Бидхубхушон, не отвечая Нилкомолу, продолжал идти вперед. Нехотя плелся за ним Нилкомол. Некоторое время они опять шли молча, затем Бидхубхушон, указывая на что-то впереди, проговорил:

— А вон и то дерево, Нилкомол.

Нилкомол улыбнулся:

— Да, тогда и теперь — большая разница, дадатхакур.

И они замолчали, пока не подошли вплотную к памятному дереву. Тогда Бидхубхушон предложил:

— Садись, Нилкомол, покурим здесь еще разок!

— Дадатхакур, ты прямо угадываешь мои мысли! Оба сели у подножия дерева.

— Смотри-ка, дадатхакур, — заговорил Нилкомол, — ты сейчас сел как раз там, где и тогда сидел. И я сижу на том же месте. Как ты тогда испугался меня! — засмеялся Нилкомол.

Оглядевшись, Бидхубхушон тяжело вздохнул. Да! Ушедших дней не вернешь. Покидая наконец стены университета, кто способен испытывать такую же полную радость, которую знал он в дни юности? Чье сердце сохранило свежесть и пылкость чувств тех дней? И в чьем сердце не вспыхнет огонь печали при воспоминании о беззаботной молодости и суровых жизненных испытаниях?

Что ж, мир! Спасибо тебе и за то, что познавшему тебя ты даруешь забвение. Где тот нежный друг, который там, в университете, разгонял твои грустные мысли, от чьей улыбки на душе светлело, как светлеет осеннее небо в полнолуние? Друг, разлука с которым казалась тебе страшнее смерти, друг, который — думалось тебе — и в счастье и в горе всегда будет рядом! Забыты дни юности. Возмужав и замкнувшись в своем эгоизме, каждый думает только о себе, никому нет дела до другого.

И Бидхубхушон теперь не тот, каким ушел отсюда четыре года назад. С тех пор как ему пришлось зарабатывать на жизнь, его былая жизнерадостность исчезла навсегда.

Нилкомол высек огонь. Покурив, они тронулись дальше. Не передашь словами всех чувств, какие поднимаются в душе человека, когда он возвращается домой после долгого пребывания на чужбине. То сердце трепещет от радости, то от нелепого страха подгибаются колени. Как радостно думать о том, что застанешь всех здоровыми! А вдруг нет? И от этого «нет» тревожно замирает сердце.

Бидхубхушон приблизился к дому, мучимый разноречивыми чувствами. Когда он уходил, у Шошибхушона не было еще отдельного дома. Обе семьи в старом доме жили вместе, не удивительно, что здесь всегда, днем и ночью, стоял шум.

Бидху был уже совсем рядом с домом, но не слышал ни звука. Его бросило в дрожь. Встревоженный, он попросил Нилкомола:

— Постучись и спроси, есть ли кто дома.

Даже голос у него вдруг пропал.

Нилкомол трижды громко спросил:

— Есть кто-нибудь дома?

В ответ — ни звука. На лбу Бидхубхушона выступил пот, и он прошептал:

— Все кончено!

Нилкомол закричал еще громче. На этот раз вышла Шема.

— Кто вы такие, почему стучитесь так поздно? — сердито спросила она.

— Выйди и посмотри, — проговорил Нилкомол.

Шема открыла дверь и увидела двух человек: один сидел на ступеньке у двери, другой стоял.

— Кто вы? — снова спросила она.

— Шема, все ли здоровы? — спросил тогда Бидхубхушон.

Узнав голос Бидхубхушона, Шема вскрикнула, вздрогнув всем телом:

— Откуда ты взялся?

— Успокойся, Шема, — сказал Бидхубхушон. — Все ли у вас здоровы?

Шема немного замешкалась, потом ответила:

— Да, понемножку.

— О, мать Дурга! — произнес Бидхубхушон и с облегчением вздохнул. — Но почему, Шема, ты спрашиваешь, откуда я пришел? — удивился он. — Разве не получали моих писем?

— С тех пор как ты покинул дом, не только не получили ни одного письма, но и от людей ничего не слышали о тебе! Хозяйка совсем извелась от тревоги.

— А Гопал, как он?

— Гопал здоров.

— Тогда пойдем в дом, Шема, идем же скорее! — заторопился Бидхубхушон.

— Если ты сейчас войдешь в комнату, хозяйка в обморок упадет. Посидите здесь, я прежде ей сама скажу, а потом приду за вами.

— Неужели Шороле так плохо, Шема? — воскликнул Бидхубхушон.

Вначале он не очень встревожился, услыхав о нездоровье Шоролы, к его беспокойству невольно примешалась радость от сознания того, что Шорола так его любит: даже заболела от разлуки с ним. Эта мысль, словно молния на ночном сумрачном небе, мгновенно озарила его душу. Несчастный! Откуда мог он знать, что Шорола так опасно больна!

Через полчаса Шема позвала Бидхубхушона. С ясной улыбкой подошел он к двери комнаты, где лежала Шорола. Но едва Бидху переступил порог, как ноги его подогнулись, и он опустился на пол. Шорола так исхудала, что ее едва можно было узнать.

Услышав имя мужа, она приподнялась на постели и с глазами, полными слез, проговорила, счастливо улыбаясь:

— Все-таки после стольких дней вспомнил несчастную!

— Шорола, все это время я только и повторял твое имя! — плача, ответил Бидхубхушон. — Но мне и во сне не снилось, что я застану тебя в таком положении!

Шорола улыбнулась.

— Теперь я поправлюсь, — проговорила она. — Но сейчас я больше не могу сидеть; голова кружится, я ослабела. — С этими словами она легла.

Шема присела рядом и поправила ей волосы.

На рассвете следующего дня Шорола сама встала и вышла из дома, доставив тем Шеме огромную радость. Шема была уверена, что хозяйка так исхудала от тревоги за мужа.

— Послушай, дорогая! Ведь говорила я, что когда вернется хозяин, твою болезнь как рукой снимет! — обратилась она к Шороле.

— Шема, ты моя Лакшми, ты моя Оннопурна. Кому же и верить, если не тебе!

Шема сразу же вышла из комнаты. Как уже говорилось, у Шемы был большой недостаток: она терпеть не могла, когда ее хвалили. Ах! Что же она будет делать, когда перейдет в иной мир? Другое дело, если бы она попала хоть на два дня в «Общество самоусовершенствования», — там бы она быстро избавилась от этого недостатка…

Всю первую половину ночи тревожные мысли не давали заснуть Бидхубхушону. Лишь перед рассветом он забылся сном. Проснулся он поздно, когда Шема уже приготовляла завтрак. А когда Бидху увидел, что Шорола встала, он обрадовался как ребенок. Шорола, правда, была очень слаба, но она так много ходила и оживленно разговаривала, что все подумали: Шорола выздоровела.

Она хотела сама приготовить завтрак, но Шема решительно воспротивилась.

— Если я не приготовлю, кто же все сделает, Шема? — спросила Шорола.

— Я позвала Тхакрундиди.

— А разве она придет?

— Были бы деньги, дорогая, все будет тогда! Теперь нам беспокоиться не о чем!

Действительно, как Шема сказала, так оно и вышло. Как только Тхакрундиди услышала, что Бидхубхушон вернулся домой с деньгами, она не заставила себя просить дважды и быстро пришла.

— Шорола, почему же ты мне не сказала, что так больна? — увидев Шоролу, спросила Тхакрундиди.

Шорола только улыбнулась в ответ.

Весть о том, что Бидхубхушон вернулся домой с большими деньгами, быстро распространилась повсюду. Всем хотелось увидеть его. Явился и Годадхорчондро собственной персоной. Кто раньше считал унизительным даже разговаривать с Бидху, теперь встречал его, как старого друга. Вот какова власть денег!

Так в беседах с людьми прошел почти весь день. До самого вечера Бидхубхушону не представилось удобного случая хотя бы несколько минут побыть вдвоем с Шоролой. Вечером, когда все разошлись, Бидхубхушон вошел в дом.

С утра Шорола чувствовала такой прилив сил, что ей показалось, будто она совсем поправилась. В первой половине дня она весело хлопотала по хозяйству, но с полудня уже едва держалась на ногах от слабости. Никому ничего не сказав, она прилегла в своей комнате. Чем бы Шема ни занималась, ее глаза постоянно обращались к Шороле. Когда Шорола легла, Шема подошла к ней и спросила:

— Что, дорогая, опять легла?

— Я вчера совсем не спала, Шема. Правда, от сна я еще больше слабею, но сейчас не буди меня, я немного посплю! — попросила она.

Шорола повернулась на другой бок и заснула, а Шема вышла из комнаты.

Через некоторое время Шема снова подошла к постели Шоролы. Шорола спала. На лице ее не было и следа забот; оно расцвело, как лотос.

Шел дождь, дул холодный ветер, но Шорола была вся в поту. Шема анчалом вытерла с ее лица пот и коснулась лба Шоролы. Лоб был холодный. От прикосновения Шемы Шорола вздрогнула. Чтобы ее не разбудить, Шема бесшумно вышла. «Сейчас не лето, — подумала Шема, — почему же она вспотела? Конечно, Шорола долго не вставала с постели, а сегодня много гуляла, работала, потому-то и вспотела», — решила Шема и успокоилась.

Незаметно подошел вечер. Шорола все не просыпалась. Бидхубхушон пришел домой и, увидев Шоролу спящей, встревожился. — Она до сих пор не просыпалась, Шема? — спросил он.

— Нет.

Присев на край постели, Бидху потрогал лоб Шоролы. Лоб был холодный, как камень. Бидхубхушон с испугом позвал:

— Шорола, Шорола!

Шорола открыла глаза и посмотрела на Бидхубхушона. Удивленно спросила: — Кто ты? — И, прежде чем Бидхубхушон успел ответить, произнесла: — Нет, я ошиблась. Теперь знаю, ты пришел взять моего Гопала! Его ты не получишь, я ухожу! — Шорола бредила. Бидхубхушон снова и снова звал Шоролу по имени.

— Что? Зачем меня звать сотни раз? Я ухожу! — С этими словами Шорола снова закрыла глаза. Бидхубхушон, зарыдав, вышел из комнаты. Позвал Шему.

— Шема, — сказал он, — Шорола, кажется, серьезно больна. Посиди с ней, а я попробую найти доктора.

Шема, запыхавшись, вбежала в комнату. Шорола по-прежнему спала.

— Дорогая! — позвала Шема, но Шорола не откликалась. Дыхание ее было ровным, лицо такое же, как всегда. Но вся она похолодела. Шема стала на колени и принялась растирать ей руки и ноги.

— Сегодня утром Гопал увидел, что, наконец, матери стало легче, и ушел играть с Бхубоном. Когда Бидхубхушон пошел за доктором, он по пути забежал в дом Бхубона, сообщил его матери о состоянии Шоролы и попросил ее оставить Гопала на эту ночь у себя.

Через полтора часа Бидхубхушон вернулся вместе с доктором. Доктор сразу же заставил больную выпить немного вина. Затем попросил Шему и Бидхубхушона рассказать о болезни Шоролы. Потом он пощупал пульс и выслушал больную.

Бидхубхушон с тревогой спросил:

— Ну, что с ней, доктор?

— Опасная болезнь! В Бенгалии ее называют джошма. Эта болезнь неизлечима. Правда, в книгах пишется, что бывают случаи, когда чахоточные выздоравливают, но я лечу уже тридцать лет, и ни разу не видел, чтобы хоть один такой больной выздоровел. Вероятно, она заболела лет пять назад. Если бы лечили ее с самого начала, она могла бы еще протянуть года два-три, но это одно лишь мое предположение. Болезнь эта такова, что неизвестно, когда наступит смерть. Может быть, она проживет еще несколько месяцев, несмотря на свое плохое состояние. Но вряд ли это возможно. Мое мнение, что она скончается сегодня же ночью. Утром ей стало лучше, но лишь благодаря вашему приходу. Это вызвало резкий подъем сил. Иногда так бывает: получив хорошие известия, больной снова чувствует прилив сил и может прожить на несколько дней больше. Не вернись вы теперь домой, она, возможно, пожила бы еще. За всяким возбуждением следует реакция и резко ухудшает состояние больного. То же случилось и с вашей женой. Она могла бы еще некоторое время жить, но теперь не протянет больше одного дня.

Бидхубхушон помертвел. «Это я ускорил смерть Шоролы», — мелькнула у него мысль, и он разрыдался.

— Если вы будете плакать как малый ребенок, то вам лучше выйти из комнаты, — сказал доктор. — Даже сейчас трудно сказать, что будет. Может быть, она останется жива. Но если вы будете поднимать шум, об этом нечего и думать, — добавил он.

— Господин, я не буду больше плакать. Но вы подумайте сами, как я могу не заплакать, зная, что если бы не мое возвращение, она бы прожила еще некоторое время!

Доктор ласково взял за руки Бидхубхушона:

— Я же сказал, что это только мое предположение. И если даже оно верно, то ведь что случилось, того уж не исправишь. А когда ничего нельзя поправить, лучше не мучить себя.

Бидхубхушон молчал. Доктор задумчиво смотрел на Шоролу. Наконец губы ее дрогнули.

— Пить, пить! — еле слышно прошептала она.

Шема принесла воды. Доктор взял из рук Шемы стакан с водой, подлил вина и напоил Шоролу.

— Невкусно! — поморщилась Шорола. Постепенно она приходила в себя. Бидхубхушон не мог дольше сдерживаться. С рыданием он воскликнул:

— Шорола, ни одного дня не была ты со мной счастлива!

Теперь сознание окончательно вернулось к Шороле: так обычно бывает перед смертью.

— Почему ты плачешь? — спросила Шорола, устремив полный любви взгляд на Бидхубхушона.

Доктор украдкой смахнул слезу.

— Шорола, ты уходишь, и ты же спрашиваешь, почему я плачу? — едва мог произнести Бидхубхушон.

— Я ухожу, правда, но кто сказал, что я была несчастлива? Воспитывать сына и служить мужу — вот наше счастье, и оно у меня было. Если я немножко страдала, то только до тех пор, пока ты не вернулся домой. Много ли найдется таких счастливых, как я?

— Не говори так, Шорола, мое сердце разрывается от горя!

Взяв Бидхубхушона за руку, Шорола сказала:

— Перед смертью у меня есть одна просьба к тебе! — Она взглянула на Шему. Из глаз Шоролы медленно текли слезы, и она не могла вымолвить ни слова. Шема горько плакала. Доктор склонил голову и не пытался утешать их. Рука Бидхубхушона лежала в руке Шоролы. После некоторого молчания она произнесла: — Вот моя просьба: никогда не обращайся с Шемой, как с прислугой. Пусть она для тебя всегда будет как родная. — Шорола снова замолчала.

— Шорола! Шема не просто родная мне, она для меня — как мать. И если мы живы сейчас, то только благодаря ей, — ответил Бидхубхушон.

Шема вышла из комнаты. Доктор подал Шороле лекарство в маленькой чашечке.

— Выпейте-ка немного! — сказал он.

— Зачем? — возразила Шорола. — К чему мне теперь лекарства?

— Выпей, Шорола! Тебе легче будет! — проговорил Бидхубхушон.

— Я понимаю, что со мной. Я бы давно уже умерла. Но мне хотелось увидеть тебя, и я медлила уходить из жизни. Можно позвать ко мне Гопала?

Бидхубхушон посмотрел на доктора.

— Теперь все равно. Сделайте, как она хочет, — ответил тот.

Шема побежала и вскоре вернулась, держа Гопала на руках; она хотела опустить его на землю, но Шорола остановила ее:

— Нет, стой так!

Потом, взяв за руки Гопала и Шему, проговорила:

— Гопал, ты помнишь, что обещал мне однажды? Шема — твоя мать, настоящая мать. Смотри же, помни свое обещание! — Затем она посмотрела на Шему. — Ты так для меня много сделала, Шема! Мои родители не сделали для меня столько. За твою доброту я не смогу расплатиться с тобой никогда: ни в этом рождении, ни в будущем. Чем я могу вознаградить тебя? Все мое богатство — Гопал, я отдаю его тебе и ухожу.

Все зарыдали. Присутствующие подхватили Шоролу на руки и вынесли на воздух. Через минуту Шорола закрыла глаза навсегда.