Шошибхушон вернулся домой от Рамсундора и рассказал все Промоде. Выслушав мужа, Промода испустила несколько тяжелых вздохов, но ничего не сказала. Некоторое время она молча сидела рядом с мужем, а затем поднялась, чтобы выйти.

— Ты куда? Почему ты мне ничего не ответила? — остановил ее Шошибхушон.

— Я скоро приду, — только и сказала Промода и направилась к матери.

Все состояние Шошибхушона было переведено на имя Промоды. На нее были записаны и ценные бумаги, и дом, и земля, и все остальное имущество. Деньги тоже были у Промоды. Промода убедила Шошибхушона, что если записать все на имя жены, то не надо будет ни с кем делиться, а в случае раздела никто не может продать имущество с аукциона. Если же записать на имя мужа, то при какой-нибудь неприятности от них могут потребовать конфискации имущества. Ничего подобного бояться не нужно, когда все будет записано на имя жены. Шошибхушон, убежденный такими доводами, до сих пор слепо следовал указаниям жены.

У Бидхубхушона не было средств заплатить налог за землю. Поэтому Шошибхушон, чтобы не потерять землю совсем, что было бы ущербом для обоих братьев, платил налог полностью. Но, по совету Промоды, он перестал платить налог, а когда подошло время торгов, купил землю и записал ее на имя Промоды. По ее же совету он обратил все наличные деньги, которые у него были, в драгоценности. При этом Промода говорила:

— Деньги легко разойдутся, а если обратить их в драгоценности, то они останутся в доме. В случае нужды их всегда можно продать. А будут деньги — опять все купим.

Прямо сама богиня Лакшми правила в доме Шошибхушона!

Теперь Шошибхушону требовались четыре тысячи рупий. Он пришел домой в бодром настроении. Шошибхушон не сомневался, что как только он расскажет обо всем Промоде, она сразу даст нужную сумму. Ему и просить ее не придется. Обо всем жена догадается по его виду и сама даст деньги. Но когда Промода ушла, не сказав ни слова, Шошибхушон почувствовал смутное беспокойство. Почему же? Неужели Промода не даст денег? Едва в его голове возник этот вопрос, как Шошибхушона охватил страх. «Может ли быть такое?» — подумал он.

Промода спустилась вниз и позвала мать. Та не замедлила явиться.

— Никого нет здесь? — спросила Промода.

— Никого.

— Тогда садись на тахту и слушай!

— Что, что случилось? — тревожно спросила мать и села рядом с Промодой.

— Да не облокачивайся ты так на меня! — сердито крикнула Промода.

— Прости, милая, я нечаянно, — виновато проговорила мать.

— У тебя глаз нет, что ли? Не оглохла ли ты еще к тому же? Если оглохла, так скажи, чтобы мне зря не говорить.

— Говори, милая, говори, я слушаю!

— Слышала, что случилось? — спросила Промода после извинений матери.

— Нет.

— У тебя все дни уши ватой заткнуты?

— Если ты мне не говоришь, от кого же еще я могу услышать? — опять робко возразила мать. — А ты ведь ничего мне не рассказывала!

— Ну, на предисловия у меня времени нет! А теперь слушай. Приехал сахеб и сказал, что если муж не даст отчет в истраченных деньгах, то потеряет работу.

Мать, притворившись удивленной, громко воскликнула:

— Какое несчастье! Что же теперь будет?

— Если будешь так кричать, лучше уходи отсюда, — остановила ее Промода.

— Нет, дочка, я не буду больше.

Промода смилостивилась на этот раз и продолжала:

— Отчитаться сейчас нет никакой возможности. Пока бабу пьянствовал, все понемногу крали. Наш Шоши не крал, но он получал свою долю в расхищенном. Теперь ему грозит тюрьма или ссылка.

— Никак нельзя этого избежать? — робко спросила мать Промоду.

— Есть одно средство, но и оно ненадежное, — ответила Промода. — Если дать служащим взятку в четыре тысячи рупий, он будет спасен, то есть он говорит, что будет спасен, а мне что-то не верится, — добавила она.

Мать была дочерью бедняка и женой бедняка; вряд ли она видела когда-нибудь сразу даже пятьдесят рупий! При упоминании о четырех тысячах она совсем растерялась и испуганно посмотрела на дочь. Но, боясь рассердить Промоду, промолчала.

— Что же ты молчишь? — спросила ее Промода.

— Сколько, ты сказала, рупий? — немного подумав, переспросила старуха.

— Четыре тысячи.

— А это сколько раз по двадцать? — немного подумав, спросила мать.

— Черт тебя возьми! Ребенок малый ты, что ли? — накинулась на нее Промода.

Мать снова умолкла.

— Если отдать четыре тысячи, у нас почти ничего не останется, — продолжала Промода. — И бумаги и драгоценности — все уйдет. Что же делать?

Мать оказалась в затруднительном положении. Хотя люди и говорят, что у немых врагов не бывает, на самом деле это пустая болтовня. Скажи сейчас мать что-нибудь, Промода бы обругала ее, а промолчи она — не меньше достанется. Она даже небо на помощь призвала, но так и не придумала, что сказать.

А Промода тем временем продолжала:

— Я думаю, если отдадим деньги, его все равно не спасти. И деньги потеряем, и жизнь тоже. Поэтому я считаю, что мне надо забрать и деньги, и имущество, и драгоценности и с ними куда-нибудь скрыться. Остаться здесь — значит отдать деньги. А когда убежим, можно будет жить спокойно. Если же отдадим деньги, а потом его уведут, то мне с детьми останется только милостыню собирать. Что скажешь, ма?

Мать, наконец, решилась: она будет поворачивать в ту сторону, куда укажет ей Промода.

— Какое же тут может быть сомнение?! Это все равно, как если бы астролог сам отдал кому-нибудь книгу, по которой предсказывал судьбу, и сделался нищим бродягой. Пусть никто в нашем роду не будет замешан в таком деле! — проговорила она.

Приняв решение, Промода поднялась к Шошибхушону.

— Где была? — спросил он.

— У матери. Она заболела, и я ходила проведать ее.

— А как относительно денег? — голос Шошибхушона звучал робко и умоляюще.

— Когда нужно будет дать, тогда дадим! — отрезала Промода.

Настаивать он не осмелился. На следующее утро к дому Шошибхушона подошел Рамсундор в сопровождении двух судебных приставов. Шошибхушон сошел вниз и почтительно поздоровался с Рамсундором-бабу.

— Если ты хочешь дать обещанное, то давай сейчас же, а то поздно будет, — зашептал Рамсундор Шошибхушону. — Для разбора дела прибыл уполномоченный от властей. Эти приставы пришли за тобой. Если сейчас не отдашь денег, в конторе все будет раскрыто!

Шошибхушон поспешил к жене.

— Дай скорее мне ценные бумаги и на тысячу рупий отбери драгоценностей, — сказал Шошибхушон.

— Это необходимо?

— Да.

Промода помолчала немного.

— Если дам, будет ли от этого какая-нибудь польза? — спросила она.

— Я буду спасен, а иначе меня в тюрьму посадят. Промода опять некоторое время молчала.

— Я не знаю, как мы будем жить, если отдадим, деньги, — наконец проговорила она. — Мне думается, что и деньги пропадут, и тебя в тюрьму посадят.

Сердце Шошибхушона сжалось в предчувствии беды.

— Но если я попаду в тюрьму, какой прок будет от моих денег? — робко проговорил он.

— А ты хочешь, чтобы мы просили милостыню у чужих дверей? Так, по-твоему, будет лучше? — Лицо Промоды при этом помрачнело.

К горлу Шошибхушона подступали рыдания. Он сел рядом с Промодой.

— Вам не придется просить милостыню, — пробовал он уговаривать жену. — У меня есть земля, остается дом, все будет в вашем распоряжении. А если дашь деньги, то и я буду свободен! — добавил он.

Промода молчала, опустив голову. Шошибхушон торопил:

— Давай деньги скорее! Видишь, люди пришли, сидят. Еще немного — поздно будет раздумывать: никто тогда денег не возьмет!

Промода не отвечала. Шошибхушон рассердился:

— Говори же, даешь или нет?

Видя, что Шошибхушон не на шутку рассердился, Промода сочла нужным заметить:

— Если будешь кричать, ничего не получишь.

— Ну, прости меня, только дай скорее деньги! — задыхаясь, проговорил Шошибхушон.

Промода заплакала.

— Какие вы все жестокие! — говорила она сквозь слезы. — Сколько времени твой братец меня изводил; теперь его нет, так ты начал, а мне опять приходится мучиться! — причитала Промода. Дальше она не могла говорить и только негромко всхлипывала.

Словно гром разразился над головой Шошибхушона. Он молча ждал, что будет дальше. А Промода, вытерев глаза, продолжала:

— Тебя все равно уведут, а что со мной будет? Зачем меня губишь?

— Это ты меня губишь! — воскликнул Шошибхушон. — Если бы ты дала денег, мне не угрожала бы никакая опасность!

Но Промода прерывисто дышала, готовая снова ринуться в бой.

Снизу раздался голос Рамсундора:

— Шоши-бабу, иди, время уже вышло!

— Сейчас иду! — откликнулся Шошибхушон и с рыданием припал к ногам Промоды: — Спаси меня! Если ты не спасешь, я погиб! На коленях умоляю тебя, спаси! — шептал он.

В ответ Промода зарыдала так, словно ее кто-то ударил.

— Моему отцу и во сне не снилось, что я буду такой несчастной! Одно только горе видела я в своей жизни! Зачем меня выдали замуж в эту семью? — сквозь рыдания говорила она.

На крик Промоды прибежала ее мать. Точно какой-то новоявленный Малинатха, каждое слово Промоды она дополняла своими замечаниями:

— Говорила я тогда отцу, ничего хорошего не получится из этой свадьбы! Не послушал он меня и выдал тебя замуж в эту семью! Не ругай меня, дочка! Годадхорчондро, где же ты сейчас? — плача, восклицала мать.

Они вместе, словно ветер с огнем, обрушились на Шошибхушона.

Опять из гостиной донесся голос Рамсундора:

— Торопись, Шоши-бабу, приставы сейчас войдут в дом!

Тут Шошибхушон точно обезумел.

— Ну, Промода, теперь я хорошо понял смысл всех твоих советов! — с горечью воскликнул он. — Ты считала меня дураком, и я действительно был дураком, когда слушался советов такой злой женщины, как ты! Почему я выгнал из дома моего любимого брата Бидху? Зачем допустил гибель Лакшми моего дома — Шоролы? Пока была Шорола в моем доме, я не знал ни горя, ни забот, жил беспечно и счастливо, как раджа. По твоему совету я отделил ни в чем не повинную Шоролу. Когда она почти умирала от голода, по твоему совету я не помог ей. Только когда она умерла, я понял, что поступил подло! Ты погубила Шоролу, ты пустила моего бесценного брата по миру! А теперь я один остался, так ты и меня губишь? Что ж, я получаю по заслугам! Сейчас я расплачиваюсь за то, что в трудные дни оставил нашу дорогую, незабвенную Шоролу!

И с этими словами Шошибхушон, точно безумный, дико озираясь по сторонам, сбежал вниз и пошел с Рамсундором-бабу.

Собравшиеся в конторе были напуганы видом Шошибхушона. Никто не успел и слова вымолвить, как Шошибхушон принял всю вину на себя.

— Я виноват, судите меня! — заявил он.

Все были поражены.

Инспектор понимал положение Шошибхушона и сочувствовал ему. Но он обязан был выполнить свой долг, поэтому ему пришлось записать все, что сказал Шошибхушон. Из слов Шошибхушона ему стало ясно, что в той или иной степени виноваты были все — и казначей, и счетовод, и писец, и Рамсундор-бабу. Всех их вместе с Шошибхушоном взяли под стражу и отправили в тюрьму. Ревизор решил, что самая большая вина лежит все-таки на Шошибхушоне: если продать все его имущество, можно будет полностью возместить убытки заминдару. Но беспокоясь о том, как бы имущество не было перевезено в другое место, он послал полицейских наблюдать за домом Шоши.

Настал вечер. Все небо покрылось тучами, задул порывистый ветер. Прошел короткий дождь. После дождя похолодало. Дарога Динбондху-бабу и полицейский Ромеш расставили охрану около дома Шошибхушона. Дарога сегодня пришел сам, ибо он не доверял другим охранникам. Стоять в дозоре в прохладный вечер не очень-то приятно, особенно с непривычки! Прошло совсем немного времени, и Динбондху-бабу заявил сердито:

— Ромеш, ты-то знаешь, что я никогда не посылаю подчиненных по своим личным делам. Но тебе дам небольшое поручение — уж очень ты мне нравишься. Сходи-ка в лавку к Рамдхону за бутылочкой. Что-то холодно стало!

Пожалуй, достаточно было назвать одно только имя Рамдхона, как становилось ясно, что требовалось купить.

— Вы же знаете, начальник, что стоит вам только пожелать, и я все исполню.

Немного времени спустя он принес водку. Дарога просунул палец в горлышко бутылки, наклонил ее, чтоб содержимое смочило палец, потом поднес палец к пламени фонаря, но спирт не вспыхнул.

— Ромеш, этот плут надул тебя. Верно, понял, что в этом деле ты ничего не смыслишь. — Однако, немного отпив из бутылки, дарога оставил ее у себя.

Пока он потягивал свое средство от простуды, кто-то позвал Ромеша. Когда он через несколько минут вернулся, дарога уже прикончил всю бутылку и снова попросил своего помощника:

— Ты-то знаешь, брат, я никогда не обращаюсь к подчиненным по своим делам… — словом, он просил его принести еще водки.

На этот раз Ромеш пробыл в отлучке немного дольше.

Дарога бабу выпил и это, уже не исследуя содержимого бутылки, как в прошлый раз. Немного погодя ему стало казаться, что он сидит на мягкой и белой, как молоко, постели. Он улегся там, где стоял, и сразу же захрапел.

Как только Ромеш услышал этот храп, он в тот же момент подошел к двери дома и постучал. Дверь тотчас открыли. Прежде уже говорилось, что писатели могут проникнуть всюду, куда захотят. Последуем и мы за Ромешем. Что же он увидел в доме?

Все вещи, драгоценности, деньги были собраны Промодой и ее матерью. Мать Промоды шепотом обратилась к Ромешу:

— Через какую дверь выходить — прямо на улицу или через двор?

— Сюда, на улицу, — ответил Ромеш.

— В таком случае больше нечего задерживаться! — сказала мать.

Промода отсчитала деньги и передала их в руки Ромеша-бабу. Ромеш проверил сумму. Мать Промоды взяла узел с одеждой, а Промода — большой чемодан, и они вышли из дома. Ромеш-бабу сам проводил их. Бипин, Камини и прислуга остались дома.

Промода решила переправить все вещи к отцу и с этой целью еще засветло наняла лодку, которая ожидала их у берега. Женщины бесшумно вошли в нее. Гребцы оттолкнули лодку от берега. Они отплыли совсем недалеко, как вдруг разразилась буря. Задул резкий, порывистый ветер; небо заволокло тяжелыми черными тучами; внезапно отовсюду надвинулась мгла. Пошел дождь с градом. Вспышки молний слепили глаза. С треском ломались огромные деревья. Грохотал гром. Все оцепенели от холода. С деревьев замертво падали в воду птицы. Скоро уже невозможно было различить ни леса, ни земли, ни домов — все слилось воедино. Лодка стала тонуть. В тот же момент раздался отчаянный вопль. Но кто мог услышать его в этом шуме и грохоте? Гребцы поплыли к берегу. Тяжелый узел увлекал мать Промоды вглубь, и она с трудом добралась до берега. Чемодан Промоды был очень тяжелым, но она не могла расстаться с ним. Однако через несколько мгновений она стала тонуть, ее охватила судорога, руки ее разжались, и чемодан пошел ко дну. А Промоду сильной волной выбросило на берег.