Путник, подошедший к Бидху, был смуглым, тощим и высоким человеком на вид лет тридцати с небольшим. За спиной он нес скрипку, обернутую в грязную тряпицу, в левой руке держал трубку, набитую табаком, в правой — бамбуковую палку. Тело его было обнажено, только узкая повязка покрывала бедра. На голове его был накручен чадар в виде тюрбана. Нош, чтобы легче было идти, он обмотал тряпками.

Когда путник, подойдя к Бидхубхушону, положил на землю палку и сел, фигура его приобрела странное сходство с буквой «г», выведенной черными чернилами.

Погруженный в свои думы Бидхубхушон не заметил приближения незнакомца, и только неожиданно почувствовав запах табака, повернулся в его сторону. В этот момент ему даже почудилось, что незнакомец спустился прямо с дерева. Он невольно вздрогнул и спросил пришельца:

— Кто ты?

Заметив испуг Бидхубхушона, тот ответил:

— Человек. Чего же ты испугался? Мать у меня, бывало, говорила: красавица ночью реку переплыть готова, а днем от крика вороны в обморок падает. Так и ты. Пошел один на чужбину, а встречного пугаешься.

— Верные слова твои, но только я совсем не боюсь, — ответил ему Бидхубхушон, улыбаясь. — А как же тебя звать?

— Нилкомол, живу я в Рамногоре, отца зовут Калачанд Гхош, а заминдар наш — Дебонатх Босу.

Как видно, Нилкомол не прочь был поболтать, и Бидхубхушон с первых слов его решил, что человек он недалекий. Но так как Бидху хотелось узнать о нем побольше, он стал расспрашивать:

— А кто такой Дебонатх Босу?

Широко раскрыв глаза от изумления, Нилкомол воскликнул:

— Ты спрашиваешь, кто такой Босу? — Нилкомол был твердо уверен, что других таких богачей, как Босу, не существует.

— Да кто он такой? Я ведь не знаю его, — повторил Бидху.

— Когда-то Дебонатхи были раджами. Во время восстания маратхов они лишились власти, но и теперь еще очень богаты. Просто удивительно, что ты не знаешь о них.

— Как видишь, — проговорил Бидху и замолчал. Нилкомол продолжал курить трубку, но потом вытряхнул из нее пепел и, протягивая трубку Бидху, спросил:

— Не желаешь?.. Или не желаете? — быстро поправился он. — Вы кто будете?

— Брахманы мы, — рассмеявшись, ответил Бидху, взял трубку и спросил в свою очередь:

— Куда же ты идешь, Нилкомол?

— Куда иду? На заработки, конечно. Видишь ли, какая беда: нас три брата, старшего зовут Кришнокомол, младшего — Рамкомол. И ничего мои братья не делают. Что я принесу, тем и довольны. Я же постоянного занятия тоже еще не нашел, содержать семью не могу, вот и подался на чужбину. Может быть, в новом месте лучше заработаю.

Слушая Нилкомола, Бидху готов был рассмеяться, но подумал, что не в его положении смеяться над бедствиями другого человека.

— А как же ты собираешься зарабатывать деньги? — полюбопытствовал он.

— Игрой! — воскликнул Нилкомол, показывая на свою скрипку. — В этой игре у меня выигрыш верный. С благословения господина учителя мне не о чем беспокоиться. Я без особого труда разбогатею.

Бидху подумал: «Может быть, Нилкомол в самом деле хороший музыкант, хотя трудно это представить, судя по его манере говорить. Но все-таки стоит его испытать». И он попросил Нилкомола:

— Сыграй что-нибудь.

Тот не заставил себя долго упрашивать. Он развернул тряпки, вынул скрипку, прижал ее к плечу и заиграл. Играя, он так энергично покачивал головой, что Бидху даже подумал: уж не лихорадка ли трясет музыканта. Глаза Нилкомола бегали, тело вздрагивало в такт музыке. Зрелище это показалось Бидху забавным, и он спросил Нилкомола, с трудом подавляя смех:

— Ты, верно, и петь умеешь?

— Конечно! — И Нилкомол запел, подыгрывая на скрипке:

Тут уж Бидху не выдержал и расхохотался — таким смешным показалось ему выражение лица поющего Нилкомола. Нилкомол же очень обиделся. Он сразу перестал играть и только сказал Бидхубхушону:

— Что вы понимаете в музыке! Правду говорил мой дядя: не мечи, Нилкомол, бисер перед свиньями. Будь тут господин учитель или дада Калинатх, они не стали бы смеяться, как малые дети. Сам Гобиндо Одхикари предлагал мне десять рупий в месяц, а я не согласился. Кажется, чего уж лучше, и все-таки я не захотел.

А на самом деле было так: когда-то Нилкомол недурно играл на скрипке. Гобиндо Одхикари подумал, что, если дать ему возможность учиться, из него, пожалуй, выйдет приличный музыкант, и он решил оставить Нилкомола у себя, пообещав платить пять рупий в месяц. Нилкомол же с тех пор возомнил себя Тансеном и больше уже никого не желал слушать. До всего он решил дойти самостоятельно: сам выучил ноты, в исполнение повсюду вносил собственные поправки, придумывал новые положения пальцев при игре и начал покачивать головой, дергаясь всем телом в такт музыке. Немного времени понадобилось, чтобы Нилкомол превратился в совершенно несносного музыканта. И повсюду он ссылался на Гобиндо Одхикари, который хотел оставить его у себя. С этих же пор Нилкомол стал презирать всякое учение. «Подумаешь, великое дело писать, — говорил он, — знай выводи всякие там «а» да «б». А вот уметь извлекать звуки из дерева — это действительно трудная наука. Писать любой научится, стоит только захотеть, а чтобы стать музыкантом, тут нужна особая милость богини Сарасвати».

С этого времени он забросил все прежние занятия. Раньше он играл только по вечерам, но с тех пор как встретился с Гобиндо Одхикари, кроме скрипки, ничего в руки не брал. Кришнокомол, его брат, доил коров у соседей и за каждую корову получал по две аны. Когда он приносил домой свой заработок, Нилкомол нередко тут же забирал его деньги и покупал новую скрипку. Долго это терпел Кришнокомол, но в конце концов прогнал Нилкомола из дома. На прощанье Нилкомол сказал ему:

— Не знаешь ты разницы между неочищенным рисом и сахаром; не понял ты, что я — великий человек! Хорошо, я ухожу, но когда вернусь, вы еще поплачете у моих дверей, но я тогда не дам вам и аны!

Бидхубхушон, чтобы успокоить Нилкомола и переменить тему разговора, спросил:

— А ты женат, Нилкомол?

Несмотря на свое тщеславие, Нилкомол был неплохим человеком, он быстро забывал обиды. Поэтому и сейчас он только улыбнулся и сказал:

— Нет, я не женат. А ты что, хочешь меня женить?

— Ну нет, мне еще не приходилось устраивать такие дела. Но скажи, куда теперь ты держишь путь?

— В Калькутту, к Гобиндо Одхикари иду. Пять лет тому назад он предлагал мне пять рупий в месяц. А сколько я учился после того! Я даже самого господина учителя несколько раз в тупик ставил. Теперь же если не двадцать, то пятнадцать рупий в месяц я наверняка заработаю. Пять рупий будет уходить на еду, а десять рупий каждый месяц стану откладывать. Тогда и о женитьбе можно будет подумать, правда?

Бидхубхушона забавляла эта жизнерадостная болтовня. Слушая Нилкомола, Бидху и сам повеселел. «Вот уж верно говорят, — подумал он, — что дурак горя не знает. Мое положение, например, нисколько не хуже, чем его, и играю я гораздо лучше, а все-таки этот дурень твердо верит, что стоит ему явиться в Калькутту, и он будет получать пятнадцать рупий. Мне бы его беззаботность!». Но тут же Бидху сообразил, что ведь Нилкомол никогда не бывал на чужой стороне и еще не знает, что такое неудача; ему сейчас и в голову не приходит, что он может не получить работу, а когда он поймет, что обманулся в своих надеждах, то горю его не будет границ.

— А бывал ли ты, Нилкомол, когда-нибудь в чужих краях? — спросил Бидху, размышляя о судьбе своего нового знакомца.

— Никогда.

— Как же ты пойдешь один в Калькутту? Кто тебе дорогу покажет?

— Прохожие. Язык на край света приведет.

Бидхубхушону пришло в голову, что он мог бы предложить Нилкомолу идти вместе, однако тогда придется его кормить, расходовать на это свои деньги, а их мало; одному бы этих денег на пять дней хватило, а пойдут они вместе, пожалуй, дня через два ничего не останется.

— Ты вот идешь в Калькутту, Нилкомол, а у тебя есть деньги на расходы? — спросил Бидхубхушон.

— Вот мои деньги! — И Нилкомол показал на скрипку. — Другие не станут смеяться, как ты, когда услышат мою игру. Повстречаю понимающих людей и за несколько минут столько заработаю, что дней на пять хватит. Это ты смеешься над моим «Лотосооким», а сколько людей плакало, слушая эту песню!

— Я не над песней смеялся, а над тем, как ты раскачивал при этом головой, — оправдывался Бидхубхушон.

— Понимал бы толк в музыке, не стал бы глупостей говорить. Как же можно играть, не отмечая ритма? Вот когда встретишься с другими музыкантами, спроси-ка у них, как нужно играть.

— Да, придется спросить. Однако, Нилкомол, вот о чем я думаю: я тоже иду в Калькутту. Не пойти ли нам вместе? — предложил Бидхубхушон.

— Очень хорошо, но сперва уговоримся: из того, что я заработаю, ты ничего не получишь.

Бидхубхушон легко на это согласился, и затем оба они — Нилкомол с песней «Если мне велит Лотосоокий…» и Бидхубхушон с невеселыми думами о будущем — покинули гостеприимную тень дерева.

Нилкомол очень любил песню о Лотосооком и повсюду ее распевал. Будь эта песня твердой, как камень, она, наверно, стерлась бы в порошок от столь частого употребления.