Ох, как не хотелось ему сегодня идти в институт опрашивать людей, которые через несколько часов должны отправиться на похороны. Скорик понимал, что сотрудники института не охвачены вселенской печалью – не все к Кубраковой одинаково относились, как и она к ним, кто-то ее любил, кто-то уважал, кто-то был равнодушен, а кто-то, он не сомневался, не терпел, может даже и ненавидел. Все это естественно. И все же атмосфера траура в той или иной мере коснулась каждого, что по его мнению, создавало для него определенное психологическое преимущество, которое может исчезнуть через два-три дня, начни он вызывать официально этих людей на допросы в качестве свидетелей. Начать Скорик хотел с директора института Яловского, а затем по списку, который он составил со слов секретарши…

Скорик вошел в директорскую приемную в пять минут десятого, в тот момент, когда Яловский выходил из кабинета. Задержав его, Скорик объяснил цель своего прихода и увидел, как недовольно скривилось лицо Яловского. Но Скорик был готов к подобной реакции со стороны каждого, с кем собирался тут собеседовать.

– Извините, я не могу сейчас, – сказал Яловский. – Срочно еду в облисполком, там ждут. Да и вообще сегодня… У нас ведь похороны…

– Знаю, – суховато ответил Скорик. – Но я ведь не посудачить пришел.

– Может, начнете с кого-нибудь другого, а через день-два я к вашим услугам.

– Пусть так.

– Располагайтесь в моем кабинете… Ольга Викторовна, – повернулся он к секретарше. – Товарищ из прокуратуры… Помогите ему, он устроится в моем кабинете, – попрощавшись, Яловский торопливо вышел…

По просьбе Скорика секретарша приглашала тех, кого он называл. К двум часам он закончил, в институтском буфете выпил стакан кофейного цвета бурды, съел два пирожка с повидлом и вышел на улицу. Стоя на противоположной стороне, смотрел; когда ближе к трем часам начали выходить сотрудники, они группировались кучками, курили, беседовали. Потом вынесли венки, люди стали рассаживаться по автобусам. Народу собралось много. Заиграл оркестр. Вынесли гроб. В толпе Скорик выделил женщину в черном, седые волосы выбились из-под тонкой траурной косынки, белое лицо, покрасневшие отрешенные глаза. Ее вел под руку невысокий худощавый майор. Скорик понял: мать и брат Кубраковой. Никому незнакомый, Скорик сел в один из автобусов на заднее сидение…

Похороны проходили по известному советскому ритуалу: выступавшие на кратком траурном митинге говорили, что Кубракова была сама справедливость, сама доброта, сама отзывчивость, сама душевность и так далее. И как всегда в таких случаях добрая половина слов была неискренней, а то и просто ложью. Скорик стоял на холмике под сосной, глядя издали.

Когда все закончилось, музыканты отошли в сторону, тромбонист, разобрав инструмент, стряхивая из него на траву слюну; закурили кладбищенские рабочие, звякая лопатами, счищая с них налипшую землю. И все это было как сигналом: все потянулись к аллее, а по ней – к выходу; пошел и Скорик, вслушиваясь в разговоры, ухватывая обрывки фраз: "Баба она была талантливая", "Крутая, все у нее там ходили на цыпочках", "Она и Яловского пыталась подмять", "А что говорят: утонула или убийство?", "Неужто кого-то так допекла?", "Это она умела", "Что ни говори, организатор она сильный, не то, что наш размазня", "И людей давить умела, прости Господи…".

Стоя у ворот, Скорик дождался майора Кубракова, мать шла чуть сзади, под руки ее вели Света и еще какая-то женщина.

– Извините, пожалуйста, – Скорик шагнул к майору. – Моя фамилия Скорик, я из прокуратуры, следователь. Понимаю, что сейчас вам не до меня. Я веду это дело…

Майор долгим взглядом обмеривал лицо Скорика, затем спросил:

– Что требуется?

– Побывать у вас, поговорить с вашей мамой.

– Но не сегодня же!

– Разумеется. Но тянуть тоже нельзя… Для пользы дела, – добавил Скорик.

– Приходите завтра. Я уговорю маму, – и не прощаясь, отошел.

Вернувшись в прокуратуру, Скорик устало сел за стол.

– Ну, как у тебя движется? – спросил коллега.

– Вяло, – он достал из кейса бумаги – результат своих разговоров с сотрудниками института.

Улов был почти нулевым. Трошкин – начальник отдела кадров, подполковник в отставке. "У нас никто не конфликтует…", "Коллектив здоровый…", "Профорганизация ведет работу в моральном плане…". И дальше – в том же духе. Не человек – амеба. Усманов – снабженец. Кубракова его не приняла, тут же отправила к заму по общим вопросам. Бобошко инженер из группы оформления документации – оказалась женщиной, к тому же предпенсионного возраста. Дзюбан – сотрудник патентного отдела – мужчина лет сорока, на протезе, ногу потерял в детстве в железнодорожной катастрофе. Вечтомова – инженер сектора оперативного анализа и планирования – молодая, тщедушная, в очках с толстенными линзами, зрение, наверное, минус 10-12, за пределом трех метров, пожалуй, ничего не видит. Никто из них, заходивших к Кубраковой или интересовавшихся ею накануне ее отъезда и в дни ее отсутствия не годились в "герои" сюжета. Лишь двое еще как-то могли "претендовать" на это – Назаркевич и электрик Лагойда. Но Назаркевич в больнице, с ним должен встретиться Агрба. Что же до Лагойды…

Скорик перечитал запись своего разговора с ним:

"Когда вы в последний раз видели Кубракову?"

"За день до ее отъезда".

"В связи с чем вы заходили к ней?"

"У них в лаборатории на компрессоре полетел трансформатор. Я нашел в одном месте. Мне надо было сообщить ей, потому что за него заломили большие деньги".

"Кто-нибудь присутствовал, когда вы были у нее?"

"Сотрудник лаборатории Назаркевич".

"А о чем они говорили?"

"Он спрашивал разрешения поехать на день в Богдановск".

"Он сказал зачем?"

"Сказал, что на мехстеклозавод".

"Потом, кажется, в четверг, вы справлялись у секретарши, не вернулась ли Кубракова?"

"Да. Надо было решать с трансформатором, владельцы торопили. Теперь на такие вещи спрос большой".

"Кубракова разрешила Назаркевичу поездку в Богдановск?"

"Разрешила. Ей тоже надо было туда, и он согласился взять ее".

"Что значит "согласился". Может, предложил, она все же его начальница?"

"У них отношения не очень…"

"В каком смысле?"

"Ну если уж точно, как кошка с собакой"

"Откуда вы знаете о характере их отношений?"

"Об этом весь институт знает".

"На какой почве они враждуют?"

"Она вроде зажимает его, не дает ходу".

"И все-таки он согласился ее отвезти?"

"Сквозь зубы".

"На чем они поехали?"

"На его машине".

"Какая у него машина?"

"Тройка".

"А цвет?"

"Красная"…

Вот и все. Видел ее за день до отъезда. Интересовался у секретарши, не вернулась ли еще. Ну и что?..

Он сидел, уставившись в бумаги, пытаясь за пределами ответов на свои вопросы увидеть иной их смысл или какие-нибудь противоречия. Но ничего не получалось. В списке невычеркнутым оставался Назаркевич. Скорик позвонил Агрбе. Однако телефон молчал. Видимо, Агрба еще не вернулся…