Пока тетка натирала рот помадой, я пробрался на кухню и по локоть опустил руку в еще теплое молоко. Руку можно было не мыть. Сандалька тоже была грязная. Но на дне бидона ее не оказалось. Тайны жили вокруг так тесно, как соседи в коммуналке. Сами сандальки из бидонов не вылезают. Должно быть тетка нашла ее и, наверное, выкинула. Тогда почему она не наказала меня? Надо было все хорошенько обдумать, но через пять минут я был отправлен на улицу. После похода в Новое село тетка никогда не отправляла меня гулять и укладывала на дневной сон.

Гулять и думать совсем не хотелось. И еще эта кукла со своими картинками. Она насильно вкладывала картинки мне в голову. Они были как новые слова, которые непонятно к чему пристроить. И чем больше я видел, тем сильнее становилось предчувствие, что добром это не кончится. Я уже начал привыкать ко всему скверному и страшному в них, и даже забыл, когда в последний раз ссался от страха. Надо было срочно что-то предпринять. С собой на улицу я взял накопленные фантики «Хаджи-Мурата», насобирал у магазина битых бутылочных стекол.

Мы с Маргариткой еще до твоего приезда любили ставить секретики. Закапывали накрытый бутылочным стеклом кусок фольги или фантик. Если потом аккуратно стереть со стекла песок, то из земли блестело. Я же придумал охранные секретики и решил наставить их под нашим окном, чтобы отпугнуть куклу.

На поясе Хаджи-Мурата висела сабля. Но фантик все равно был не очень злой. Синие горы, красные цветы… Да и сам Хаджи-Мурат в праздничном халате и желтых сапогах словно собирался на первомайскую демонстрацию. Жалко, что на конфетах редко рисуют отрубленные головы.

Я выкапывал небольшую ямку, укладывал в нее фантик, давил стеклом, присыпал сухой землей. Когда дело дошло до пятого секретика, в который я для особой силы положил серебряный зуб доктора Свиридова, из нашего настежь распахнутого окна донеслось дзыньканье дверного звонка. Тетка хрустнула платьем. Если она надевала тесное в талии платье, а потом, выравнивая складки, гладила себя ладонями по бокам, то оно хрустело как печенье.

Из коридора в комнату пробрался тяжелый скрип половиц.

– Привет. – Тихий голос твоего отца повис среди жары.

– Держи, – сказала тетка.

Долго было слышно лишь сиплое дыхание.

– Та-ак, – сказал твой отец почти как доктор Свиридов, когда читал по нашим лицам. – Теперь кое-что понятно.

– Что происходит?

– А где твой?..

– Племянник? Гулять отправила.

Я прижался спиной к стене и теперь видел только небо и тонкую полоску подоконника.

– Галя-Галя, мне-то зачем такое говоришь? – тихо спросил твой отец. – Нет у тебя никакого племянника.

Я ждал, что тетка не согласиться, защитит меня, скажет в ответ, что я есть и добавит что-то злое или кромешно вежливое, но она молчала.

– Что глаза отводишь? – непривычно ласковые слова твоего отца мешались с летними звуками. – Поосторожнее просто. Не со мной. Ну что ты? Я как-нибудь вытерплю.

Тетка глубоко вдохнула. Ее руки появились над жестяным подоконником и крепко за него уцепились. Пальцы побелели от напряжения.

И я подумал, что может быть исчез как Ленка из-за этих картинок. Хотя она видела целых девятьсот девяносто восемь, а я всего семь. Или я утонул в Гидре, а сам все еще выпендриваюсь тут, чтобы не превратиться в собачий холмик. Иногда ночью я представлял, что умер, а комната вокруг меня оказывалась полна черной земли. И это была не самая лучшая моя фантазия.

Руки с подоконника исчезли, и все в комнате задвигалось. Упал стул. Зазвенели стекла серванта. Задрожали оконные рамы. Тетка охнула. В диване закричали пружины. И вдруг все стихло. Осталось лишь тонкое как нить дыхание и всхлипы твоего отца.

– Живой? – спросила тетка.

«Еще один», – подумал я.

– Да.

– Шшшшш, шшшшш, – тетка тихо шипела змейкой. – Все хорошо. Хорошшшо. Слышишь?

Твой отец не ответил. Вся его сила уходила на то, чтобы унять хрипы и успокоиться.

Я встал на цыпочки, ухватился за подоконник, засучил ногами, хотел подтянуться и заглянуть внутрь, но сил не хватало. Окно дышало паром. Как будто на плите кто-то забыл кипящий чайник.

На подоконнике лежала фуражка.

– Светлое пят-но. Стре… Стре-ко-чет. – В слова твоего отца будто напихали ваты. Они становились все тише и неразборчивей.

Я потянулся к фуражке. Горячий от солнца черный лаковый козырек. Фуражка была тяжелой, как из камня.

– Шшшшш… Шшшшш… – шептала тетка.

Дыхание твоего отца стало ровным. Подчинившись голосу, он затих. Тетка лежала рядом. Платье ее было задрано, открывало круглую попу. На коже ее от сквозняка проснулись мурашки. Но она все гладила плечо твоего отца черными от подоконника пальцами.