Фуражка давила на уши, сползала на глаза. Убегая от твоего отца, я придерживал ее рукой и еле успел пролезть через прореху меж створками ворот котельной. Ворота со скрежетом приняли на себя удар – сквозь узкую щель твой отец тянул ко мне руку:

– Дай. Да… – От бега он выдыхал как щелчок одно и то же слово. – Да… Да…

Через дыру я видел только кривой рот, глаз, прыгающий кадык и вдруг представил, как он снова будет рассказывать всем, что я от него убегал. И стал ближе, чтобы пальцы его чуть доставали до козырька теперь уже навсегда моей фуражки.

– Доел? – Теткин ноготок неровно постукивал по клеенке.

Она сидела, положив ногу на ногу, плотно запахнув халат. Гладкое колено. Узкие ступни в мягких тапочках. Когда тетке не нужно было производить впечатление, она любила все мягкое и уютное.

Я уже давно скреб ложкой по пустой тарелке, понимал, что после ужина мне достанется и за фуражку, которую тетка отняла, как только вышла во двор, и за сандальку, и вообще за все. Тетка считала, что гуманнее наказывать ребенка на полный желудок. Хороша гуманность, нечего сказать.

– Миу гладить – это понятно, – сказал я. – А вот ее отца я ни за что не согласился бы гладить.

Ноготок перестал стучать по столу.

– Тебя никто и не заставлял его гладить, – ответила тетка.

– А тебя кто заставлял? – спросил я.

– Значит, ты подсматривал и подслушивал? – Ее волосы-змеи зашипели и внимательно посмотрели на меня.

– Да, – неожиданно для себя ответил я. – Подсматривал и подслушивал.

Ответ удивил тетку:

– А ты беспощаден.

Стало слышно, как в квартире Ленки тикают ходики.

– Мог бы и соврать, – сказала тетка, когда пришла в себя. – Я бы все равно поверила.