Когда я вернулся в город, наш класс был уже на месте. Дверь в прошлое исправили, и, не попрощавшись с Батыем, школьники и учитель оказались в своем времени.

Все смотрели на меня свысока, потому что я сидел дома, в то время как они скакали на диких конях по степям Сибири, пили кумыс и стреляли из лука…

Скрывая свою зависть, я с нетерпением ждал очередного урока всемирной истории. Щемящее чувство тоски, некоторой доли страха перед неведомым сменялось желанием рискнуть и оказаться в другом веке или тысячелетии.

Войдя в класс, учитель истории сказал:

– Нет, нет. На этот раз мы отправимся не к Батыю, а в двадцатый век.

Я очень обрадовался, услышав про двадцатый век. Ведь я был хорошо подготовлен к путешествию и знал много вышедших из употребления слов и выражений, которые могли мне пригодиться в разговоре с людьми начала двадцатого века.

Учитель повел нас к дверям, отделявшим от прошлого.

Мы оказались в России. Шел 1915 год. В маленьком провинциальном городке нас приняли за труппу юных артистов, прибывших из Южной Америки. Мы поселились в гостинице, очень похожей на ту, в которой жил когда-то гоголевский Чичиков.

Возле ворот гостиницы стояла бричка. Половой в фартуке бежал через двор, неся пышущий паром самовар.

Затем мы увидели человека, очень похожего на Павла Ивановича Чичикова. Он оказался тоже Павлом Ивановичем, быстро познакомился с нашим учителем и был настолько любезен, что дал характеристики всем жителям этого маленького провинциального городка.

Желая показать свои знания, я подошел к Павлу Ивановичу и сказал приветливо:

– Мерзавец. Спекулянт.

– Что это значит? – возмутился Павел Иванович.

– Это значит, что вы хороший, честный человек. Павел Иванович покраснел и стал давиться не то от смеха, не то от негодования.

Учитель поспешил увести нас.

Мы заходили в лавчонки, где пахло мылом, колбасой и дешевыми сластями. В центре города стоял сад. В саду играл оркестр. Тут я и встретился с Тоней. Эта была девочка, почти уже девушка, с длинной косой и большими зелеными глазами.

– Как тебя зовут? – спросила она меня.

– Феокрит, – ответил я тихо.

– Феокрит? Ведь это где-то и когда-то уже было. – Она рассмеялась. – Вспомнила! Это проходили а прошлом году на уроках древнегреческого языка. Так ты что же, из Древней Греции, что ли?

– Из будущего, – сказал я. – Но ты, конечно, этому не поверишь.

– А что, если поверю?

Зеленые ее глаза вдруг стали синими.

– Глядя на тебя, – продолжала она, – можно поверить, что ты из Древней Греции. Но тебе, я вижу, не хочется быть древним греком. Я это почувствовала по выражению твоего лица.

– Ты угадала, – сказал я. – Злые языки говорят, что мой отец – древний александриец Ахилл Татий.

– Ты оригинально шутишь. Но знаешь ли ты что-нибудь о Древней Греции? Мой отец преподает историю в мужской гимназии. Смотри, он устроит тебе экзамен. А пока я не выяснила, кто ты на самом деле, пойдем погуляем по саду.

Оркестр играл какую-то медленную танцевальную мелодию.

– Кто же ты на самом деле? – спросила Тоня и, не добившись ответа, продолжала: – Я догадываюсь. В городе говорят что вы труппа лилипутов.

– А что такое лилипуты?

– Это уродцы-карлики, у которых остановился рост из-за какой-то коварной болезни.

Она громко рассмеялась:

– – Не обижайся. Ты не уродец-лилипут, а мальчик. Она сделала паузу и сказала ласково:

– Отрок. Это древнее русское слово. Оно очень нравится мне. Ты строен и красив. Ты отрок, случайно попавший в труппу карликов. Для лилипута ты слишком строен и красив. К тому же ты, кажется, и фокусник? Признавайся!

– Фокусник и, может, даже волшебник.

– Покажи, пожалуйста, какой-нибудь фокус. Ну не заставляй себя просить.

Мы шли и обменивались шутками. А время бежало. И я рассказал Тоне о человеке, прыгавшем с камня на камень.

– Это смешно или ужасно? – спросила Тоня.

– И смешно и ужасно. Но он доволен.

– А где это происходит? – спросила Тоня. – В Южной Америке?

– Нет. Это происходит в двадцать втором веке.

– Но двадцать второй век еще не наступил. Сейчас только двадцатый.

– Не спорю. Двадцатый. Но я-то жил в двадцать втором.

– Этого не могло быть, – сказала Тоня.

– – Могло, – возразил я.

– Ну вот видишь. Ты сам не уверен в том, о чем сейчас говоришь. Но мне так хотелось поверить в то, что ты из двадцать второго века.

– Почему?

– Потому что это невозможно.

– А ты все-таки поверь.

– Не могу.

– Почему?

– Не знаю. Я слишком взрослая, чтобы верить в сказки.

– А ты все-таки поверь. Я тебя очень прошу. Она посмотрела на меня, ища в выражении моего лица ответ на волновавшие ее чувства.

– Ты очень странный человек, – сказала она тихо, – очень странный. И это было бы понятно, если бы ты был лилипут, у которого вместе с ростом остановилось и сознание. Но ты не лилипут, не уродец-карлик. Ты отрок. Такие стройные отроки жили только в Древней Руси. Зачем же ты хочешь уверить меня, что ты из двадцать второго века?

– Потому что это истина. Один философ сказал про истину, что она начинает свою жизнь как парадокс, а заканчивает как трюизм. Это трюизм, но я действительно из двадцать второго века.

– А как ты попал сюда, к нам?

– Через дверь. Через дверь в прошлое.

– А что это за дверь? Где она?

– У нас, в двадцать втором веке. В нашей школе. Но мы пользуемся ею только на уроках истории. Историк забирает нас и ведет в тот исторический период. который значится в школьной программе. Недавно наш класс побывал у хана Батыя. На очереди – Иван Грозный, Карл Двенадцатый, Екатерина Вторая и премьер Великобритании Уинстон Черчилль.

– А кто такой этот Черчилль? Мы его не проходили.

– Будете проходить позже. Когда он станет премьером. А пока он еще не стал и не вошел в историю. У вас история намного короче. Но зато мы можем, если захотим, встретиться с любым историческим лицом.

– Это очень интересно.

– Да. Но наш учитель начинает заикаться от робости. И вступает в спор. А с таким, как Иван Грозный, в спор вступать довольно опасно. Как ты думаешь?

– Думаю, что ты прав.

Она рассмеялась:

– Ты заговорил меня, и я почти поверила в твою дверь и в то, что ты из двадцать второго века. Но это, к сожалению, невозможно.

– Я тебе докажу, что это возможно.

– Когда?

– Не сейчас. А когда будем возвращаться в свое столетие. Мы исчезнем – и навсегда.

– Навсегда? – спросила она.

– Да, навсегда. Так уж устроена школьная программа. То, что мы прошли, мы уже не повторяем.

– И тебе не захочется повторить? – спросила она с грустью.

– Что повторить?

– Ну, этот урок, который длится сейчас.

– Мне очень хотелось бы, чтобы этот урок никогда не кончился. Но вечных уроков не бывает. Все кончится, и мы вернемся в свой век, в свою школу, к своим учителям, к своим родителям и к своим обязанностям.

– Ты вернешься, а я? Я останусь здесь? В своем веке?

– Да. У вас нет таких дверей, как у нас. Еще не изобрели. Изобретут не скоро. Через два столетия.

– А я не верю. Я не верю, что когда-нибудь изобретут такую странную, удивительную дверь. У нас много дверей. И все они очень обыкновенные. За этими дверями нет ничего незнакомого. Откроешь их – и увидишь то, что видела вчера и увижу завтра. А у вас разве не так?

– Тоже так. Но эти двери совсем другие. Они в прошлое. Но не думай, что они такие надежные. Иногда они могут подвести.

– А ты не боишься, что они подведут в этот раз и ты застрянешь у нас, в нашем городке?

– Не знаю. Все может быть. Тогда я каждый день буду видеться с тобой.

– Каждый день – это слишком часто. Мы будем встречаться через день или два.

Мы стали назначать друг другу свидания и писать записки, оставляя их в дупле огромной ветвистой ивы, растущей на берегу возле дома, где жила Тоня.

Когда мы встречались, Тоня говорила:

– Урок продолжается…

– Какой урок?

– Урок истории. Ты же попал ко мне через дверь в прошлое. Ты из двадцать второго века, а я из двадцатого. Знаешь, ум мой не верит, а мои чувства говорят, что это правда. Мои чувства говорят, что урок скоро кончится и ты исчезнешь. Не исчезай, Феокрит. Я тебя прошу.

– Я бы охотно остался, – сказал я, – но наш учитель… Он не имеет права вернуться без меня. А мне не хочется его подводить. Он добродушный малый, хотя и заикается иногда. Когда мы были у мистера Клемен-са, который называл себя Марком Твеном, наш историк так растерялся, что не мог своими словами пересказать содержание «Янки при дворе короля Артура». Марк Твен нас высмеял, а потом выпроводил как непрошеных гостей.

– А как вы попали к Марку Твену? Он ведь давно умер.

– Но ведь ты тоже умерла, – выпалил я, – а тем не менее мы с тобой говорим и даже смеемся.

Я спохватился и пожалел о том, что сказал, но было уже поздно.

– Я умерла? – спросила Тоня. – Когда я умерла?

– Через много лет, – ответил я растерянно. – Впрочем, я этого не знаю и говорю только предполагая. Ты проживешь, наверное, очень долго. Но до двадцать второго века тебе все-таки не дожить. А я пришел к тебе оттуда.

– Значит, я умерла?

– Нет, ты жива, жива! И нет на всем белом свете девочки более живой, чем ты. Ты живее всех, кто жил, живет и будет жить. Честное слово.

– Верю! Верю! – сказала Тоня. – Но поговорим о чем-нибудь другом, более веселом, а не о смерти. Так Марк Твен выпроводил вас?

– Да. И все из-за нашего учителя, который стал нести чепуху и спорить с великим писателем. А великий писатель спросил его: почему он, открывая свою дверь, не попадает в будущее или прошлое, а остается в своем веке?

– А в самом деле, почему, Феокрит?

– А потому, что у него обыкновенная дверь, а у нас дверь необычная, почти волшебная, как в сказке.

– Это у Марка Твена обыкновенная дверь? Уж у него-то она должна быть почище вашей… Но что у вас есть интересного, кроме дверей, Феокрит? Про дверь я уже слышала.

– Слышала, но не поверила.

– Еще немножко – и поверю. Ты рассказывал мне про человека, который прыгал с камня на камень. Он и сейчас прыгает?

– Не знаю. Наверное, прыгает. Он ведь попал в поле замедления.

– А что это за поле замедления?

– Об этом надо спросить у бабочки или у наших физиков. Они превратили секунды в годы.

– А хорошо это или плохо, Феокрит?

– Не знаю, Тоня. Может быть, это и нужно. Ведь мы живем в очень подвижном веке, легко проникаем в другие тысячелетия. А в замедленном времени, наверно, все по-иному. Я все хотел спросить это у человека, который прыгает. Но не успел. Когда вернуД в свой век, непременно спрошу.

– А я как об этом узнаю? – спросила Тоня. Я задержался с ответом. Пауза длилась, а я молчал. Потом я сказал:

– А разве мы больше с тобой не встретимся? Тоня тоже молчала. Потом она сказала:

– Как же мы встретимся? Ведь я умру.

– От чего?

– Ни от чего. Просто от того, от чего умирают все.

– А от чего умирают все?

– От времени. Раз ты попадешь в свой двадцать второй век, то меня уже не будет. Мне и до конца своего века не прожить. Но все-таки во всем этом кроется какая-то загадка. Ты ведь сразу попадешь в свой век? Да?

– Да, – ответил я. – За несколько секунд. Аппарат действует очень быстро.

– Тогда я ничего не понимаю, – сказала Тоня. – Значит, я за эти несколько секунд успею стать взрослой, потом состариться и даже умереть? Объясни мне, пожалуйста, Феокрит.

– Не стоит объяснять,

– Почему?

– Потому что этого не случится. Я останусь в вашем веке. Я не хочу возвращаться.

– А твой учитель? – спросила она. – Ведь ему попадет. У него будут большие неприятности из-за того, что ты не вернулся.

– Придумает что-нибудь… Скажет, что меня задавила ломовая лошадь или убил и ограбил какой-нибудь преступник. Об этом часто пишут в ваших газетах.

– Но от него потребуют какое-нибудь доказательство, вырезку» из отдела происшествий газеты или еще что-нибудь.

– Все знают, что ваш век беспокойный и потерять жизнь в нем легко.

Я старался убедить Тоню, что я останусь в ее веке,, но я старался убедить не только ее, но и себя самого. Во мне боролись два чувства: желание видеть Тоню каждый день и желание повидать отца, мать, одноклассников, Дориана Грея и синее окно моего детства, оставшееся где-то далеко-далеко.

Тоня словно угадала мои мысли. Она спросила меня:

– Через эту дверь, о которой ты говорил, можно попасть только в чужое прошлое? А в свое прошлое можно попасть, ну, скажем, видеть свое детство?

– Можно. Каждый раз, когда мы едем на дачу, мы оказываемся в своем прошлом. Там, в моем детстве, есть дом на берегу реки и синее, как струя речной воды, окно. Синева моего окна снимает усталость, освежает. Через это окно смотришь на мир, как сквозь речную синеву, все становится другим – как было в детстве!

– И у тебя есть такое окно?

– Было. Теперь уже не будет. Ведь я решил остаться здесь, с тобой, в твоем веке.

Тоня посмотрела на меня. Я тоже посмотрел на нее. Я часто видел ее словно сквозь синее окно своего детства, сквозь то окно, которое осталось в другом веке, веке, которого еще нет, но который будет. Ради Тони я должен отказаться от того века и от синего окна? Нет, окно будет со мной. Вот и сейчас я смотрю словно сквозь речную синеву. И это оттого, что со мной рядом Тоня.

После свидания с Тоней, вернувшись в гостиницу, я застал нашего учителя и своих одноклассников в тревоге.

– Где ты пропадал, Феокрит? – спросил строго учитель. – Наш урок подходит к концу, все должны быть на месте. Сейчас мы отправимся в будущее, в свой век.

Он не спускал с меня своих бдительных глаз. А потом… Потом завеса времени отделила меня От Тони, оставшейся в своем милом далеком столетии.