КУРТ ВОННЕГУТ

Гаррисон Бержерон

Шел 2081 год. Все люди наконец стали равны — и не просто перед богом или перед законом. Люди стали равны во всех отношениях. Никто больше не выделялся особым умом Никто больше не выделялся особой красотой. Никто больше не выделялся особой быстротой и силой. Этого равенства удалось добиться благодаря 211, 212 и 213-й поправкам к конституции, а также благодаря неусыпной бдительности агентов Главного Компенсатора Соединенных Штатов.

Однако в жизни общества равных тоже имелись свои недостатки. Люди, например, никак не могли привыкнуть к тому, что апрель больше не был весной, это буквально сводило их с ума. Именно в этот злополучный месяц агенты Главного Компенсатора и забрали Гаррисона Бержерона, четырнадцатилетнего сына супругов Джорджа и Хейзел Бержерон.

Безусловно, это была большая неприятность, тем не менее думать о происшедшем постоянно Джордж и Хейзел просто не могли. Умственные способности Хейзел точно соответствовали среднему уровню, а это значило, что ход ее мысли каждый раз круто обрывался, о чем бы она ни думала. Что касается Джорджа, то его умственные способности были выше установленного стандарта, поэтому он всегда носил в ухе маленький радиокомпенсатор — так повелел закон. Этот радиокомпенсатор был настроен на радиочастоту правительственного передатчика, который через каждые двадцать секунд посылал в эфир шумы и помехи. Это делалось для того, чтобы помешать Джорджу и ему подобным использовать свои мозги в корыстных целях, лишить их незаслуженного преимущества перед другими людьми.

Джордж и Хейзел смотрели телевизор. По щекам Хейзел текли слезы, однако она уже забыла, чем они были вызваны.

По телевизору балерины исполняли какой-то танец.

В голове у Джорджа завыла сирена. Мысли его, словно застигнутые врасплох взломщики, в панике разбежались.

— Как они здорово станцевали танец, просто чудесно! — воскликнула Хейзел.

— А? — спросил Джордж.

— Я говорю, этот танец. Просто прелесть, — повторила Хейзел.

— Угу, — согласился Джордж Он попытался сосредоточиться на балеринах. Нельзя сказать, чтобы они были очень хороши — во всяком случае ничуть не лучше других людей. Балерины были обвешаны мешками с дробью, а лица их скрывались под масками — ведь иначе зрители, увидев грациозные жесты и хорошенькие лица, почувствовали бы себя неполноценными уродами. Джордж задумался было над тем, что распространять компенсацию на танцоров и танцовщиц, пожалуй, не стоило, но очередной шумовой импульс, принятый радиокомпенсатором, разогнал его мысли.

Джордж поморщился. Две из восьми балерин на экране тоже.

Хейзел это заметила Ее умственные способности в компенсаторе не нуждались, поэтому ей пришлось спросить у мужа, на что был похож этот последний звук.

— Как будто кто-то молотком разбил молочную бутылку, — ответил Джордж.

— Должно быть, очень интересно каждый раз слышать новые звуки, — с некоторой завистью сказала Хейзел — Это делает жизнь разнообразней.

— Угу, — подтвердил Джордж.

— Только на месте Главного Компенсатора я бы кое-что изменила, — сказала Хезйзел. Она, кстати говоря, внешне была очень похожа на Главного Компенсатора, женщину по имени Диана Мун Глемперс. — Будь я на месте Дианы Мун Глемперс, — продолжала она, — я бы по воскресеньям передавала только колокольный звон — и никаких других сигналов Как бы отдавая дань религии.

— Если бы они все время передавали колокольный звон, я бы мог думать, — возразил Джордж.

— Ну, можно сдепать его громким, вот и все, — предложила Хейзел. — Это не проблема. Я думаю, из меня получился бы неплохой Главный Компенсатор.

— Как из любого другого, — заметил Джордж.

— Уж кто-кто, а я прекрасно знаю, что такое норма, — с гордостью сообщила Хейзел.

— Это точно, — кивнул Джордж. Из тумана выплыл образ сына, Гаррисона, который сидел в тюрьме как раз за то, что не хотел мириться ни с какими нормами, но в следующий миг в голове Джорджа загремел двадцатипушечный залп, и мысль оборвалась.

— Ого! — воскликнула Хейзел. — Кажется, здорово шарахнуло, да?

Шарахнуло так, что на покрасневших глазах Джорджа выступили слезы, а сам он побелел и затрясся. На экране телевизора две балерины брякнулись на пол и сейчас поднимались, держась руками за виски.

— Ты как-то сразу побледнел, осунулся, — огорчилась Хейзел. — Слушай, дорогой, почему бы тебе не прилечь на диван и не положить компенсатор на подушку? — Она имела в виду двадцатикилограммовый мешок с дробью, который, словно огромный замок, висел на шее Джорджа. — Давай, пусть мешок полежит немного на подушке — тебе станет полегче. Это ничего, что мы с тобой некоторое время будем неравны — я не против.

Джордж взял мешок в руки и попробовал его на вес.

— Он мне не мешает, — сказал он. — Я его просто не замечаю. Он стал частью моего тела.

— Последнее время у тебя такой усталый вид, на тебе прямо лица нет, — посетовала Хейзел. — Было бы здорово, если бы мы могли проделать в дне мешка маленькую дырочку и вытащить из него несколько свинцовых шариков. Всего лишь несколько

— За каждый вынутый шарик — два года тюрьмы плюс две тысячи долларов штрафа, — напомнил Джордж. — Хорошенькие условия, нечего сказать.

— Но я же не говорю о работе, — возразила Хейзел. — Я хочу, чтобы ты мог вынимать несколько шариков хотя бы здесь, дома Ведь здесь ты ни с кем не соревнуешься, правда? Здесь ты просто отдыхаешь.

— Если бы я попытался схитрить подобным образом, — объяснил Джордж, — другие сделали бы то же самое. Подумай, что бы тогда произошло? Мы все просто вернулись бы назад, в те мрачные времена, когда над людьми довлела зверская конкуренция. Ты этого хочешь?

— Ну что ты! — испугалась Хейзел.

— Вот видишь, — сказал Джордж, — Если люди начинают заигрывать с законом, нарушать его — знаешь, что тогда случается с обществом?

Даже если бы Хейзел затруднилась с ответом, Джордж не смог бы ей помочь — гудок сирены насквозь прошил его череп.

— Оно, надо полагать, разваливается, — неуверенно предположила Хейзел.

— Что разваливается? — тупо спросил Джордж.

— Общество, — смешалась Хейзел. — Или я тебя не так поняла?

— А кто его знает? — ответил Джордж невпопад.

Неожиданно трансляцию балета прервали — передать сводку новостей. Поскольку у диктора, как у всех дикторов, был серьезный дефект речи, некоторое время нельзя было понять, о чем же сводка. Будучи в состоянии крайнего возбуждения, диктор почти полминуты не мог произнести: «Леди и джентльмены!» Наконец, осознав бесплодность своих попыток, он протянул бюллетень с новостями одной из балерин.

— Все равно, он молодец, — похвалила диктора Хейзел, — Он старался, а это главное. Бог его обделил, но он старался вовсю. На месте его начальства я бы повысила ему зарплату за такое рвение.

— Леди и джентльмены! — балерина начала читать бюллетень. Она, должно быть, была необычайно красива, потому что лицо ее скрывала отвратительнейшая маска. Среди восьми танцовщиц она, безусловно, была самой грациозной и самой сильной физически — ее мешки-компенсаторы были впору девяностокилограммовому мужчине.

Ей тут же пришлось извиниться за свой нежный, теплый, мелодичный голос — выступать с таким голосом по телевидению было просто нечестно Она стала читать снова, стараясь звучать как можно менее привлекательно.

— Гаррисон Бержерон, четырнадцати лет, — прочитала она каркающим, скрипучим голосом, — только что сбежал из тюрьмы, где он содержался по подозрению в организации правительственного переворота. Он обладает редким умом и огромной физической силой, подвержен лишь частичному воздействию компенсаторов. Чрезвычайно опасен.

На экране возникла сделанная в полиции фотография Гаррисона Бержерона — сначала вверх ногами, потом боком, снова вверх ногами и, наконец, как надо. На фотографии Гаррисон был снят во весь рост, а роль фона выполняла метрическая сетка. Рост Гаррисона превышал два метра.

Гаррисон был сверху донизу обвешан металлическими болванками и брезентовыми мешками с дробью. Таких тяжелых компенсаторов не носил больше никто. Гаррисон развивался так быстро, что люди Главного Компенсатора просто не успевали изобретать для него новые помехи и ограничители. Например, вместо маленького радиокомпенсатора для ограничения умственных способностей ему приходилось носить огромные наушники. На глазах у него были очки с очень сильной диоптрией, которые, по замыслу проектировщиков, должны были не только сделать из него полуслепого, но еще и вызывать страшную головную боль.

Металлические доспехи болтались на Гаррисоне без всякой системы. Обычно компенсаторы для сильных людей изготовлялись с военной аккуратностью, выглядели симметрично. Гаррисон же был похож на ходячий склад металлолома. Закон, ставящий между всеми людьми знак равенства, обязывал Гаррисона носить на себе более ста тридцати килограммов.

Внешность Гаррисона тоже нуждалась в компенсации, и агенты Главного Компенсатора заставляли его носить на носу красную резиновую блямбу, сбривать брови и закрашивать некоторые зубы в черный цвет, превращая ровный ряд в кривую, редкую изгородь.

— Если вы увидите этого человека, — читала балерина, — не пытайтесь, повторяю, не пытайтесь, вступать с ним в какой-либо контакт.

Вдруг раздался громкий скрип — с петель сорвали дверь. По студии пронесся вопль изумления и ужаса. Фотография Гаррисона Бержерона, словно танцуя в такт толчкам землетрясения, подпрыгнула несколько раз на телеэкране.

Джордж Бержерон сразу определил истинную причину землетрясения, и в этом не было ничего удивительного — его собственный дом не раз отплясывал под ту же грохочущую мелодию.

— Боже мой! — произнес Джордж. — Это же Гаррисон!

Однако мысль эта, не успев толком дойти до сознания Джорджа, тут же вылетела прочь — в голове его визгливо заскрежетали тормоза автомобиля.

Когда Джордж снова открыл глаза, фотография Гаррисона уже исчезла. Ее место на экране занял настоящий, живой Гаррисон.

Огромный, по-клоунски неуклюжий, звенящий металлоломом Гаррисон стоял посреди студии. В руке он держал ручку вырванной с корнем входной двери. Перед ним, сжавшись от страха, на коленях стояли балерины, музыканты, дикторы и работники студии.

— Я — ваш император! — провозгласил Гаррисон. — Слышите? Я — ваш император! Вы все должны беспрекословно мне подчиняться.

Он топнул ногой, и студия затряслась.

— Даже сейчас, — выкрикнул Гаррисон, — когда я окован железом, изуродован и измучен, я все равно сильнее и значительнее любого из существовавших до меня властелинов. А теперь смотрите, какой я на самом деле!

Легко, словно бумажную веревку, Гаррисон разорвал ремни, на которых висели его доспехи-компенсаторы. А ведь эти ремни должны были выдерживать груз в две с половиной тонны!

Тррах! Груда металла рухнула на пол.

Гаррисон просунул большие пальцы рук под замок компенсатора мозговой деятельности. Дужки замка хрустнули, как ванильный сухарь. Гаррисон с силой швырнул в стену свои наушники и очки, и они разбились вдребезги.

Наконец, он сорвал с носа резиновую блямбу, и взору предстал человек, которого испугался бы сам бог-громовержец.

— А теперь я выберу себе императрицу! — объявил Гаррисон, глядя на коленопреклоненную толпу. — Первая, кто осмелится встать на ноги, получит доблестного супруга и трон!

После минутной паузы поднялась балерина, читавшая бюлле-1 тень. Она качалась, словно ива.

С величайшей учтивостью Гаррисон извлек из ее уха маленький радиокомпенсатор и освободил ее от тяжелых мешков. Затем он убрал с ее лица маску.

Девушка была ослепительно красива.

— Сейчас, — сказал Гаррисон, взяв ее за руку, — мы всем покажем, что такое настоящий танец. Музыка! — приказал он.

Музыканты поспешно взобрались на свои стулья. Гаррисон сорвал с них компенсаторы.

— Покажите лучшее, на что вы способны, — потребовал он, — и я сделаю вас баронами, герцогами и графами.

Заиграла музыка. Сначала она была обычной — дешевой, пустой, фальшивой. Тогда Гаррисон вытащил двух музыкантов из кресел и начал размахивать ими, как дирижерскими палочками, а сам в это время напевал, давая оркестру понять, чего он от них хочет. Затем он вонзил двух музыкантов в их кресла.

Вновь заиграла музыка, на этот раз гораздо лучше.

Некоторое время Гаррисон и его императрица просто слушали музыку, слушали внимательно, как бы стараясь совместить с ней биение своих сердец.

Они замерли на кончиках пальцев.

Гаррисон положил свои большие руки на крошечную талию девушки, давая ей возможность проникнуться чувством невесомости.

И вдруг, словно подброшенные волной красоты и грации, они взлетели в воздух!

Они взлетели в воздух вопреки всем земным законам, вопреки законам притяжения и движения.

Они кружились, вертелись, вращались, выделывали антраша, пируэты и коленца.

Они прыгали, как олени на луне

Потолок студии достигал десяти метров, но с каждым прыжком они приближались к нему все ближе.

Было ясно, что они хотят коснуться потолка губами.

Им это удалось.

И тогда, победив притяжение с помощью любви и простого желания, они на мгновение повисли в воздухе, в десяти сантиметрах от потолка, и подарили друг другу долгий, долгий поцелуй.

В эту минуту в студию вошла Диана Мун Глемперс, Главный Компенсатор. Она держала в руках двухстволку десятого калибра. Она дважды нажала на курок, и император с императрицей нашли свою смерть, даже не долетев до пола.

Диана Мун Глемперс перезарядила ружье. Она направила его на музыкантов и велела им надеть свои компенсаторы в течение десяти секунд.

В это время у Бержеронов что-то случилось с телевизором — исчезло изображение. Хейзел повернулась к мужу спросить, в чем дело, но Джордж только что вышел в кухню за банкой пива.

Джордж вернулся в комнату с банкой в руках. Он остановился и подождал, пока в голове отгремит очередной радиосигнал Потом сел на диван.

— Ты плакала? — спросил он жену.

— Угу.

— О чем?

— Точно не помню, — ответила она. — Кажется, по телевизору показывали что-то очень грустное.

— Что именно? — спросил Джордж.

— У меня в голове все почему-то смешалось, — пожаловалась она.

— Не нужно думать о грустных вещах, — посоветовал он.

— Я никогда и не думаю, — ответила Хейзел.

— Вот умница, — похвалил Джордж. И тут же поморщился — в голове отбойный молоток дал короткую очередь.

— Ух ты! Видно, как следует тебя шарахнуло, — огорчилась Хейзел.

— Что ты сказала? Повтори, — пробормотал Джордж,

— Ух ты! — повторила Хейзел. — Видно, как следует тебя шарахнуло.

Перевод с английского М. Загота

 

ДЖОН РИЗ

Дождеолог

Телефонный звонок раздался ровно в 3.53 ночи. В полусне, все еще не открывая глаз, Билл Лоусон высунул руку из-под одеяла и со стоном взял трубку. К полудню будет чертовски жарко — как-никак Южная Калифорния, конец июня, но сейчас с гор тянет пронзительным холодом.

— Хелло, Лоусон слушает, — пробормотал он, уверенный, что ошиблись номером.

— Минуточку, Билл, — ответила девушка-оператор. — Вас вызывает мистер Бек.

Его отключили. Он сел, ощупью всунул ноги в тапки и нашарил сигарету, гадая, с чего он чувствует себя таким разбитым.

Через минуту Билл словно перешел какую-то невидимую черту и все вспомнил.

Он танцевал в Палладиуме с Патти Верньер до двух ночи. От Голливуда до дома Патти в Студио-сити — полчаса быстрой езды на машине. Студио-сити лежит в долине Сан-Фернандо к северо-западу от Лос-Анджелеса, а к северо-востоку от него, в долине Сан-Габриэль, в Темпл-сити — дом Билла. От ее дома до его холостяцкой резиденции час быстрой езды через Бэрбанк, Глендал, Пасадену и Сан-Габриэль. Иначе говоря, он спал всего двадцать минут, тут даже не скажешь «утро вечера мудренее», когда речь идет о Патти. Билл чувствовал, что ему не хватает тонкости в обращении, что Патти на него рассердилась, что он ее обидел. Ну, какой же девушке понравится, если ее принимают как что-то раз навсегда данное Она прямо так и сказала. Он попытался было заикнуться, что доверяет, верит ей.

— Эй, Билл! — донесся до него сонно-бодряческий голос ночного оператора Сида Бека. Он говорил со станции Управления погодой штата Калифорния в Помоне, в тридцати милях к северу от долины Сан-Габриэль. — Как ты насчет хорошенького дождичка?

— В такое время? — простонал Билл.

— А почему бы и нет? Мне самому он нужен позарез. У меня циннии вянут. Подожди минутку — звонят по другому телефону, наверное, полковник хочет записать Инглвуд на очередь.

Билла опять отключили. Он встал, зажег свет и начал изучать большую метеорологическую карту Южной Калифорнии, висевшую на стене, над его кроватью.

С тех пор как двадцать с лишним лет назад ученые научились засевать облака крупинками сухого льда, заставляя их отдавать влагу в виде искусственно вызванного дождя, в жизни произошло много перемен. Биллу было всего восемь лет, когда он впервые увидел, как маленький самолет сделал три захода на перисто-кучевые облака над степным пожаром в горах Санта-Моники.

В тот раз дождя не получилось, и пожар потух сам собою, но восьмилетний мальчишка уже знал, что он будет делать, когда вырастет. Он станет дождеологом. Теперь ему двадцать восемь, и вот уже шесть лет с тех пор, как в соответствии с решением Верховного суда государство начало субсидировать мероприятия по управлению погодой, он — обладатель свидетельства № 1 Калифорнийской службы осадков. Свидетельство удостоверяло, что он опытный пилот. Это означало, что он два года проучился в метеорологическом колледже. Это означало, что он в любое время может сказать, где какой зреет урожай и в каком состоянии находятся посевы. Это означало, что он, не сверяясь с синоптическими картами, может сказать, в какой именно день жаркого, сухого калифорнийского лета дождь принесет больше всего пользы и никому не причинит вреда Синоптические карты? Да большую часть из них он вычертил сам, своими руками!

Да, здесь он был пионером, но теперь управление погодой стало таким же делом, как и любое другое. От чего зависело создание облаков? Давно канули в Лету законы природы, по которым на ручьи и бассейны рек оказывала решающее воздействие прибрежная полоса. Биллу теперь то и дело приходилось выступать на судебных процессах, по большей части в качестве обвиняемого. Ему предъявляли иск в том, что он давал дождь, и в том, что он его не давал. В деле «Город Сан-Диего против Лоусона из Ассоциации садоводов» Билл был первым человеком, которому Федеральный окружной суд когда-либо выносил предписание запретить «производство» дождя. И все же так или иначе, когда пошел дождь, он выиграл это дело. «Бог тут ни при чем, — таково было единодушное решение Верховного суда — Ответчик Лоусон явно не создает дождя, но он и не насилует божественных и естественных законов, когда идет дождь. По-видимому, он действует в прямом соответствии с этими законами, и запрет его деятельности был бы направлен скорее против создателя, чем против ответчика». Таким образом, запрет не был осуществлен, ибо вне власти человека сочинить или навязать любой закон, который отменяет или пытается создать иллюзию отмены божественного или естественного закона.

Билл, почесавшись, опять углубился в изучение карт, но тут к линии снова подключился Бек.

— Полковник утверждает, что появилось скопление облаков, которое надо куда-то направить. Большая черная холодная масса тяжелого воздуха широким фронтом движется со скоростью шесть миль е час с берегов Тихого океана через Уайт Пойнт, ее подгоняет южный ветер, — сказал Сид.

— Давай мне, — зевнул Билл. — Сейчас позвоню клиентам.

Он повесил трубку и попытался сфокусировать глаза на телефонной книге, а мысли — на своем деле. Перед ним все еще стояло порозовевшее от гнева личико Патти и ее сердитые карие глаза. Никано, немолодой японец, заменявший ему домоправительницу, не дожидаясь указаний, принес чашку черного кофе. Билл набрал номер аэропорта Роуз-мид и попросил подготовить машину.

Снова зазвонил телефон. На сей раз это был Джерри Руд; миллионер, обладатель скоропортящегося урожая и цитрусовых, он вызывал у Билла раздражение. Руд жил в долине Сан-Фернандо, у озера Толука, меньше чем в миле от Патти Верньер и ее матери, в доме, который обошелся ему е сто тысяч долларов. К несчастью, намерения у него были самые серьезные. На медовый месяц он хотел взять Патти и ее мать в путешествие через Панаму к Флориде и Гаване на своей яхте стоимостью в триста тысяч долларов

Все началось с того, что Патти сказала: «Мама — за это путешествие». Заслышав о таком предательстве, Билл пришел в ярость, так как он всегда хорошо относился к миссис Верньер. Слово за слово, и очень скоро Патти, сверкнув глазами, заявила: «Да, конечно, для тебя очень многое — как будто раз навсегда данное, в том числе и я! Может быть, я еще все передумаю». Пока она не вернула Биллу бриллиант — его подарок, но была близка к этому.

— Что тебе от меня нужно? — рявкнул вконец расстроенный Билл.

Джерри засмеялся заразительным смехом. Даже в четыре часа утра его воспринимали как опасного соперника с деньгами и с яхтой.

— Мне только что сообщил мой человек из Ньюпорта, что там скапливаются холодные массы воздуха, — сказал Джерри. — Он передает, что…

— Кто, кто? — прервал его Билл.

— Шкипер моей яхты. Говорит, что они в тумане, а Помона сообщает, что тебя уже известили. Нужно полить все — горох, шпинат и цитрусовые…

— Этот номер не пройдет! — отрезал Билл. — У вас уже был дождь, а мне пора! Кроме того, в ваших краях Государственный дорожный департамент перегоняет двадцать пять тысяч машин в день через поросшее жнивьем поле к туннелю Сепульведа.

— Я уже звонил губернатору насчет этого, — невозмутимо сказал Джерри.

— Позвони тем, кто ведет эти машины. Я совсем не собираюсь причинять людям неприятности, даже если ты с губернатором на короткой ноге. Не спорь! Пусти воду в систему орошения и проваливай к чертям собачьим! А мое дело — сторона! Я не желаю ввязываться в это!

Билл в сердцах повесил трубку, потом вызвал оператора и начал вести переговоры сразу по двум каналам — с Роем Мак Куином из Дуарте, председателем Ассоциации по сбыту ранних помидоров в долине Сан-Габриэль, и с Олли Найхаузом из Азузы, выступающим от имени виноградарей долины Сан-Габриэль. Они обещали посоветоваться со своими людьми и перезвонить.

На пути к аэропорту они его вызвали по телефону и попросили Дождя. Правда, кое-кто из тех, кто выращивает помидоры, уже привел в действие систему орошения, но тысячи квадратных футов драгоценной воды пока можно было спасти.

Его самолет уже вырулил из ангара на взлетную дорожку. Это была старая двухмоторная машина, но она еще могла сослужить службу. Билл загрузил шесть баллонов крупинками сухого льда из морозильника, ровно в 4.36 оторвался от земли и по спирали пошел вверх. Настроение у него было хуже некуда. Ему всегда приходилось совершать над собой насилие, чтобы вставать в этот час и видеть, как под ним сгущаются или раздвигаются тучи. Поднявшись на 4500 футов, он сквозь высокую легкую дымку на востоке увидел проблески солнца. Под ним было только плотное серое одеяло-облако. Годится в работу, но настроение у Билла от этого не улучшилось. «Ни одной девушке не понравится, если ее будут считать чем-то раз навсегда данным». Господи, он только хотел сказать ей, что знает, что она не из породы расчетливых…

Прожужжали два долгих гудка, один короткий, потом опять два долгих. Он включил автопилот и откинулся на мягкую спинку кресла.

— Лоусон слушает.

— Это опять Сид. Ты где, Билл? У меня ничего нового, потому что все заволокло туманом. Держи меня в курсе.

— Я над Алгамброй, — Билл посмотрел в окно. — У меня слишком широкий фронт, чтобы следить за частными перемещениями, но туча большая, черная, и кажется, в ней порядочно влаги. Наверно, я полечу к океану и войду в нее. А как в Помоне?

— Там яснее ясного. Вот что меня тревожит: пока с той стороны ничего не идет. Мне сейчас звонили, что в Уиттьер Нарроуз ветер может перемениться. Ну, все, Билл, собирай облака в кучу!

— Конечно! — ответил Билл.

Он повесил трубку, выключил автопилот и сам повел машину на юг. Серое одеяло тумана начало полого снижаться. Он только по приборам знал, что прошел над Лос-Анджелесом, Харбором, Сан-Педро Моряк назвал бы это туманом, коммивояжер — симпатичной утренней дымкой, а метеоролог — обособленной массой холодного воздуха. Для Билла же это было скопление насыщенных влагой облаков, которое означало 3500 долларов на банковском счету, если туча пойдет туда, куда он ее направит.

Отрезок в двадцать миль он прошел со скоростью 210 миль в час и вдруг увидел под собой океан. Билл позвонил Сиду.

— Да, это тебе не прибрежная полоса! Здесь яснее ясного. Вхожу в этот район и постараюсь перехватить местные воздушные течения.

— Вот и чудесно! — сказал Сид, нанося на карту новые линии.

В три минуты шестого Билл опять пересек Уайт Пойнт. Одеяло внизу было теперь скорее черным, чем серым, и Билл уже четко видел, что оно движется на север. Большие массы воздуха, насыщенный влагой морской воздух — облако на фоне земли — двигались к горам, которые окаймляли прибрежную полосу, ища выхода на восток, в пустыню.

Билл выключил моторы и пошел прямо на север, к центру Лос-Анджелеса. Он все еще продолжал думать о своем — о Патти и ее матери, о Джерри Руде и его яхте, но в то же время наблюдал за всем, что делалось под ним. Облака теперь больше всего напоминали стадо овец.

Справа от него, внизу, распростерся невидимый Уиттьер Нарроуз, узкое ущелье между невысокими холмами, ведущее в графство Орандж.

В этом ущелье образовалась небольшая тяга, совсем как в трубе. Какое-то количество холодного воздуха уже протиснулось в него и двинулось на восток. Но оно было так мало, что о нем можно было не беспокоиться. Билл доложил об этом Сиду, значит, Сид мог дать сведения метеолетчикам в Анахейме и Буллертоне. Полет продолжался

Под серым пологом скрывались самые населенные районы Лос-Анджелесского графства, а впереди — горы. Похоже было, что летишь к высокому, изогнутому дугой забору с тремя воротами в нем. Слева-ущелье Кахуэнга, соединяющее Голливуд с долиной Сан-Фернандо. Прямо перед ним лежало Арройо Секо, ведущее к Пасадене и к предгорным районам. Направо было ущелье Койоте, через которое можно попасть в долину Сан-Габриэль.

Если стадо овец не пойдет к правым воротам, то вся драгоценная, черная, насыщенная влагой туча — миллионы галлонов воды — будет потеряна для урожая. Холодные массы нагреются от солнца и станут легче. Дождь выльется над пустыней за горами, а потом массы облаков, размытые сухим, палящим воздухом пустыни, окончательно растают.

«Посмотрим, что делается у Кахуэнги», — сказал он себе. Кахуэнга была самым глубоким ущельем между самыми высокими в этих местах горами. Билл свернул налево.

Когда он на малой высоте проходил над Кахуэнгой, началась болтанка Потом болтанка прекратилась, и он понял, что сейчас проходит над Студио-сити и озером Толука, первыми поселениями Сан-Фернандо. Там, внизу, мирно спит Патти. Там, внизу, Джерри Руд сидит у телефона и спрашивает шкипера своей яхты о новостях, собирает заказы на дождь у собственных арендаторов, просит разрешения у губернатора промочить государственную автостраду, на которой ведутся дорогостоящие работы.

«И что это я снова и снова возвращаюсь мыслью к Патти? Конечно, девушке льстит, когда ей предлагают провести медовый месяц на яхте. Ничего-то ты не понимаешь, Билл». Он взял слишком резкий тон? Где-то в глубине души он был убежден: Джерри сходит с ума из-за Пат главным образом потому, что она — единственная вещь, которую ему нельзя купить за деньги — вот оно что. Может, он, Билл, не проявил особого такта…

При мысли о Патти, которая была сейчас так близко, там, внизу, он почувствовал себя глубоко несчастным. Не успев осознать, что делает, он схватился за телефонную трубку и попросил соединить с ней. Ему ответила миссис Верньер, очень неприветливо. Но он не мог винить ее за то, что она предпочитает зятя-миллионера. Пусть бы она только не лезла в его дела.

— Она спит, и я не хочу ее будить, ведь это из-за вас она легла так поздно, — холодно заявила миссис Верньер. — Сегодня у меня стирка и один бог знает, какая уйма дел, но, впрочем, если вы настаиваете…

Он настаивал и через несколько минут услышал заспанный голосок Патти.

— Билл!.. Что случилось? Ради бога, где ты?

По мере того как он отлетал от одной релейной линии связи и приближался к другой, голос ее то слабел, то становился громче.

— Сейчас качну левым крылом над Нортбриджем. — Она ничего не ответила, и ему стало стыдно, что он разбудил ее в такой ранний час. — Я звоню просто, чтоб извиниться.

После минутного молчания она холодно спросила:

— За что?

— Да за вчерашнее. Что я ни делал — все хуже некуда. Думал одно, а говорил другое, детка. Я вел себя по-хамски и решил, что лучше повинюсь перед тобой. А теперь иди спать.

— Билл! Ты поднял меня только из-за этого?

— Да, — уныло подтвердил он.

— Лучше сам скорей возвращайся домой и проспись как следует. Все это похоже на бред.

— Еще бы, дорогая. До свиданья.

Он повесил трубку. Толку от его звонка явно не было, ни до чего хорошего они не договорились, но ему стало легче на душе. Теперь дело за ней.

Опять затрещал зуммер. На сей раз это был Рой Мак Куин из Дуарте, злой как черт.

— Ты что там копаешься, Билл? Здесь с самого утра солнце сияет на небе, как новенький доллар. Наверно, будет чертовская жара. Мне уже три раза звонили, спрашивали, нужно ли подавать воду в канавы. А я — то думал, ты скажешь, что над нами тучи.

— Над тобой еще нет, Рой. Подожди немного, посмотрим.

Он снова повернул на юг, продолжая переговариваться по радио, а Мак Куин там, в Дуарте, нетерпеливо шептал ему прямо в ухо. На полпути к гавани он повернул обратно. Теперь он мог наблюдать за тем, как мощные воздушные толщи движутся через Кахуэнгу, кое-что просачивается через Арройо Секо и ущелье Койоте. Арройо Секо не очень беспокоило его, чего нельзя было сказать о Кахуэнге.

— Не порите горячку с канавами, Рой, — сказал он. — Дайте мне еще часок.

— Ну, если у нас тут все сгорит, с тебя три шкуры сдерут, — с угрозой сказал Мак Куин. — Просят тебя, помоги!

— Не сгорит, — утешил его Билл, хотя совершенно не был в этом уверен. — Туча как раз над Алгамброй, Монтери-парком, Темплсити и частью Аркадии. Я сейчас, в один момент буду возле тебя.

Рой повесил трубку, а Билл повернул опять к Голливуду и покачал головой. Туча явно шла через Кахуэнгу. Что ему делать — попытаться остановить ее или сбыть Руду и его людям с их горохом, шпинатом и цитрусовыми? У садоводов Сан-Габриэля эта туча была на носу, и Билл хотел, чтобы она у них пролилась. Но, быть может, она совсем и не собиралась идти через ущелье Койоте. Может быть, лучше пустить ее к долине Сан-Фернандо, чем рисковать и потерять всю эту массу воды?

Он решил действовать, основываясь прежде всего на собственном опыте. К черту Джерри Руда! Теперь Билл больше чем когда-либо чувствовал, что он постыдно уступил самому худшему в себе.

— Попробую-ка я дать местное орошение Кахуэнге и установить там стационарный холодный фронт, который остановит ток воздуха по ущелью, — сказал он Сиду Беку. — Свяжись с кем надо и давай мне знать, что у меня получается. Ну, я пошел.

Он пролетел над долиной Сан-Фернандо и опять вернулся к ущелью Кахуэнге. Как только он почувствовал, что начинается болтанка, он пустил в ход распылитель. Двуокись углерода, выпущенная крупинками, создала в распылителе высокое давление. Двух выстрелов было вполне достаточно. Как только перед ним замаячила уродливая круглая вершина горы Голливуд, он выстрелил и услышал, как из ракетницы с жужжанием вылетели крупинки. Оставив сбоку Голливуд, он выпрямил трассу и по спирали поднялся вверх — наблюдать. Теперь внизу, под ним, там, где должно было быть ущелье, вместо гладкого быстрого потока виднелись буйные завихрения.

Но тут позвонил Сид Бек.

— Ну, кажется, ты сработал наславу! Над Голливудской чашей льет чертовский ливень и симпатичный душ — над Локхидским аэропортом, — отрапортовал Сид. — А что ты видишь из кабины?

— По-моему, туча сбавила скорость, еще когда проходила через Кахуэнгу, — с сомнением проговорил Билл, — и сейчас она движется немного быстрее вверх на Арройо Секо, но ущелье Койоте обошла стороной. Пока еще в Помоне небо чистое?

— Пока чистое.

— Сейчас я могу только ждать и наблюдать.

Облака были точь-в-точь как стадо овец. Нескольким из них он преградил путь, так как они пытались просочиться через Кахуэнгу. Теперь они кружились там, внизу, как бы желая выбраться оттуда, но им словно не хватало сообразительности прорваться сквозь другие ворота. Но вот сразу за Кахуэнгой в массе облаков появился маленький просвет. Билл уже мог явственно различить Гриффит-парк.

Он закрыл эти ворота, воздвиг этот барьер. Крупинки сухого льда выделили влагу в ущелье, подобно тому как в жаркий день запотевают стенки кувшина с водой. Дождь шел на пространстве, не большем чем квадратная миля. В этом месте холодная масса не только не была холодной, она даже не была массой. Равномерный поток, вытяжная труба Кахуэнги, овцы, беспорядочной волной бегущие через ворота, — все было нарушено.

Это удавалось сделать не всегда. Билл кружил над центром Лос-Анджелеса. Там, внизу, было отличное «сырье», насыщенное влагой; теперь, когда облако было сжато горами, оно было чернее обычного. Ветер немного изменился и стал уже не южным, а юго-западным.

— Есть какие-нибудь новости с земли? — опять спросил он у Сида.

— Уиндсок и Локхид попали в зону увлажнения, но у них там только немного попрыскало. А что у тебя? Да, Билл, мне звонил Мак Куин. Над Дуарте стоит небольшая дымка, но он обеспокоен.

— Попробую еще разок, Сид, — сказал Билл, завидев приближающийся просвет над Гриффит-парком. — Черт возьми, опять все пошло через Кахуэнгу.

— Поверни тучу и веди сюда.

Под ним была долина Сан-Фернандо и, снова пройдя над всем ущельем, он вытащил вторую обойму, сейчас уже на большей высоте. Когда он с рокотом пролетел над Голливудом, распылитель еще шипел в его руках. Он поднялся вверх и усмехнулся, когда увидел, как там, внизу, все кипит.

Люди ходили через перевал Кахуэнгу вот уже больше ста лет. За это время здесь в засушливом месяце июне сильный дождь шел не больше пяти-шести раз. А Билл устроил тут хороший дождь меньше чем за двадцать минут. Голливуд неплохо промочило; для подтверждения этого ему не нужен был и звонок Сида.

— Теперь через Койоте идет мощный поток, Сид! — радостно объявил он. — Ради бога, сообщай, что и как! Для меня из-за солнечных отсветов все места на одно лицо. Иду к тебе.

Когда он с ревом проносился над долиной Сан-Габриэль, Дуарте и Пуэнте скрылись под пологом облаков, но над Помоной висела только легкая дымка, а Фонтана и Клермон были видны как на ладони. Он поднялся на шесть тысяч футов и скрылся там на двадцать минут — автопилот вел его по широкому кругу, телефонная трубка была прижата к уху.

Когда они опять наладили связь, Сид доложил ему о том, что делается на земле.

— Над Аркадией — сплошная облачность, на первый взгляд высокая плотность. Над Сан-Димасом и Ковиной тоже. Не так жарко в Спадре — переменная облачность, есть и тень. В ущелье Койоте ветер — 7,3 мили в час. В Кахуэнге все еще заблокировано, но в Локхиде ветровой клин опять отодвинулся, и, наверное, поток воздуха возобновится. Над Спадрой сплошная облачность — похоже, что там был грозовой очаг. Сплошная облачность и на подходах к Футхилл Бульвар, на основных аэролиниях. Билл, да облачность здесь повсюду! Теперь ты знаешь обстановку не хуже моего.

— Ну, я пошел, — сказал Билл. — Держи меня под контролем.

Ровно в 6.34 он начал снижаться, держа курс на север, в долину Сан-Габриэль, к горам Сьерра Мадре, и пустил в ход два распылителя, а когда все крупинки кончились, стал стрелять из третьего.

Началась болтанка, и он понял, что проходит над Сан-Марино. Тогда он взмыл вверх, сделал круг над Пасаденой — там не было черной тучи, так как местные жители не хотели дождя. Завихрения над Кахуэнгой были еще различимы, но ток воздуха через ущелье возобновился.

Но теперь это было уже неважно. Все оставшиеся тучи могли пройти над долиной Сан-Фернандо, ну и пусть! Он повернул назад и над Алгамброй разрядил четвертую обойму. Когда он опять миновал Помону, магазин с патронами опустел. Билл снова повернул к Лос-Анджелесу и с южной стороны прочесал долину пятой обоймой. Как только крупинки зашелестели над ущельем Койоте, он начал принимать от Сида сообщение о земных делах.

— В Санта-Фернандо — чертовски симпатичный дождик, и все еще идет. Холодный, резкий ветер! Молодец, Билл! Вот уж работа так работа! Аэропорт Эль-Монто прямо затопило! В колледже Помоны воды уже по щиколотку, у меня пока нет ареометра, из окна, на глазок, похоже, что шесть миль в час. У Паддингстонского водохранилища проливной дождь! Везде идет дождь! Больше всего осадков в западной части долины, но и нашему захолустью, кажется, тоже достаточно перепало!

Внезапно Билл почувствовал, что устал. Гонять ветер, выдаивать облака — при этом его охватывал не меньший азарт, чем в детстве, когда он наблюдал, как маленький зверек проделывал фантастические трюки среди горевшей травы. Но теперь дело сделано. После пререканий с Патти ему бы поспать хоть двадцать минут.

— И что это пришло в голову просить извинения? — бормотал он себе под нос. — Когда человек пристает с извинениями, он только сам остается в дураках.

Он пролетел над аэропортом Розмид, но в тех местах еще лил им же созданный дождь, так что туда не стоило лезть. Он сказал Сиду о своих последних наблюдениях и сделал это не из чувства долга. Просто ему было приятно внести свой вклад в синоптические карты. А то, что он опять оказался над домом Патти Верньер, конечно, было простой случайностью.

Над долиной Сан-Фернандо скопилось много туч, правда, рваных. Эти клочья тут образовались благодаря двум барьерам холодного воздуха, которые создал он. Студио-сити, где жила Патти, терялся в облаках. Повинуясь порыву, он спикировал вниз и пронесся всего в трехстах футах над ее домом, на полном газу с двумя воющими моторами.

На сей раз он все хорошенько рассмотрел. Вон стоит большой красный автомобиль с открытым верхом, бесцеремонно припаркованный к подъездной аллее. Вон миссис Верньер развешивает мокрое белье, а Джерри ей помогает. Конечно, Джерри всегда очень демократичен. Сильный мира сего чудит — помогает своим «подданным» в работе по дому! Билл скрипнул зубами.

«Я работаю, надрываюсь, а этот тип во фланелевом костюмчике развешивает себе старушкины кружевные скатерочки! Но если я снова извинюсь перед Патти, надеюсь, что она…»

Но вот затрещал зуммер. Он снял трубку, крикнул: «Алло!» Он думал, что это Рой Мак Куин, но это оказалась Патти.

— Билл, ах дуралей ты этакий! Конечно, это ты пролетел сейчас над домом на бреющем полете? Господи, если Джерри доложит куда следует и ты потеряешь лицензию…

— У меня метеосамолет, детка, и я имею право проводить наблюдения там, где пожелаю! — отрезал он. — Но какая светская сценка разыгрывается у вас на заднем дворе! Я вижу, что этот подонок, который там у вас подвизается в роли прачки, успел-таки как следует разбудить тебя!

— Да что ты, Билл! — заворковала Патти. — Уж не ревнуешь ли ты?

— Ты чертовски права, я ревную! Я всегда устраивал дождь на участке твоей старухи и всегда шел навстречу Джерри, и вот чем они мне отплатили!

— Билл, мне бы так хотелось подразнить тебя еще немного, но ты сказал, что у тебя все хуже некуда. Я уже объявила Джерри — пусть катится куда глаза глядят. Я и не проснулась, а просто не могла заснуть после твоего звонка. Это так мило с твоей стороны, Билл. Маленькие знаки внимания от тебя значат для меня так много. Если бы ты… Где ты, Билл?

— Я здесь! Просто дело у нас зашло слишком далеко, чтобы его откладывать. Ты это хочешь сказать, радость моя?

— Вот именно, мой дорогой.

— И мама тебе не помеха?

— Ну, я ее не очень-то слушаю.

Теперь он был на высоте 2400 футов и отчетливо видел, как из Студио-сити к Ван-Нюйсу движется облако средней плотности.

— Слушай, детка, — сказал он. — Я скоро опять поговорю с твоей мамой, но сейчас преподам ей маленький урок. Поддержи меня. Передай Джерри, что я собираюсь позаботиться о его горохе, шпинате и цитрусовых, хорошо?

Он услышал, как она пошла сказать об этом Джерри, но тут же повесил трубку. Дело сделано. Джерри сказал ему, что хочет дождя, и он должен за все расплатиться. Таков закон.

Он опять взял курс на Ван-Нюйс, развернулся и, когда пошел над долиной к ущелью Кахуэнги, медленно нажал на курок последнего магазина. Потом взмыл ввысь, какое-то время поболтался там, издавая радостные восклицания и не обращая внимания на неистовый треск зуммера. У Патти есть чувство юмора. Патти поняла шутку! Патти опять на его стороне! Ему стало легче. Он только чуть-чуть соснет, а потом позвонит ей, и они оба посмеются над тем, как это выглядело на земле.

Сверху-то это выглядело здорово. Он как следует изрешетил облако, и вся вода, какая в нем была, внезапно и с силой хлынула вниз. Через десять минут прояснилось настолько, что он на одно мгновение отчетливо увидел все в бинокль.

Там, внизу, миссис Верньер собственной персоной галопом неслась к дому с последней порцией накрахмаленного белого белья — конечно, она его внесла в дом, когда дождь уже кончился. Должно быть, ей придется его перекрахмаливать, а может быть, и снова перестирывать. Во всяком случае он надеялся на это.

А белье миссис Верньер спасал от дождя именно Джерри Руд самолично в насквозь промокшем белом фланелевом костюме. Когда Джерри развешивал белье, он выглядел совсем молодцом, но сейчас у него был жалкий вид. Билл мог бы дать некоторые объяснения миссис Верньер, но пусть лучше это сделает Джерри В конце концов кто как не Джерри заказал дождь?!

Он заметил, как кто-то прошел к парадному крыльцу. Миссис Верньер и Джерри не могли видеть этой маленькой фигурки в розовом платье — руки у нее были сомкнуты над головой жестом победителя.

Билл покачал крыльями в знак того, что заметил ее. Потом зевнул, улыбнулся и повел машину на посадку. Когда он заглушил мотор и вылез из самолета перед своим ангаром, часы показывали 7.42. У него было такое ощущение, будто он вкалывал весь день с утра до вечера.

Перевод с английского Е. Вансловой

 

ГЕНРИ КАТТНЕР

Пчхи-хологическая война 

 

Глава 1. ПОСЛЕДНИЙ ИЗ ПУ

В жизни не видывал никого уродливее младшего Пу. Вот уж действительно неприятный малый, чтобы мне провалиться! Как маленькая горилла, вот какой он был. Жирное лицо и глаза, сидящие так близко, что оба можно выбить одним пальцем. Его Па, однако, мнил о нем невесть что. Еще бы, крошка Младший — вылитый папуля.

— Последний из Пу, — говаривал старик, расплываясь в улыбке своей маленькой горилле. — Наираспрекраснейший парень из всех, ступавших по этой земле.

У меня, бывало, кровь в жилах стыла, когда я глядел на эту парочку.

Мы, Хогбены, люди маленькие. Живем себе тише воды и ниже травы в укромной долине, где никто не появится до тех пор, пока мы того не захотим. Соседи из деревни к нам уже привыкли.

Если Па насосется, как на прошлой неделе, и начнет летать в своей красной майке над Главной Улицей, они делают вид, будто ничего не замечают, чтобы не смущать Ма. Ведь когда он трезв благочестивее христианина не сыщешь.

Сейчас Па набрался из-за Крошки Сэма, нашего младшенького, которого мы держим в цистерне в подвале. У него снова режутся зубки. Впервые после Войны между Штатами.

Прохфессор, живущий у нас в бутылке, как-то сказал, будто Крошка Сэм испускает какие-то инфразвуки. Ерунда. Просто нервы у вас начинают дергаться. Па не может этого выносить. На сей раз проснулся даже Деда, а ведь он с Рождества не шелохнулся. Продрал глаза и сразу набросился на Па.

— Я вижу тебя, нечестивец! — ревел он. — Снова летаешь, олух небесный?! О, позор на мои седины! Ужель не приземлю тебя я?…

Послышался отдаленный удар.

— Я падал добрых десять футов! — завопил Па. — Так не честно! Запросто мог что-нибудь раздолбать!

— Ты нас всех раздолбаешь, пьяный губошлеп, — оборвал Деда — Летать среди бела дня! В мое время сжигали за меньшее. А теперь замолкни и дай мне успокоить Крошку.

Деда завсегда находил общий язык с Крошкой. Сейчас он пропел ему маленькую песенку на санскрите, и вскорости оба Уже мирно похрапывали.

Я мастерил одну штуковину, чтоб молоко для пирогов у Ма скорей скисало. У меня ничего не было, кроме старых саней и двух проволочек, да мне и немного надо. Только я пристроил один конец проволочки на северо-северо-восток, как заметил промелькнувшие в зарослях клетчатые штаны.

Это был дядюшка Лем. Я слышал, как он думал: «Это вовсе не я, — твердил он, по-настоящему громко, прямо у меня в голове — Между нами миля с гаком. Твой дядя Лем славный парень и не станет врать. Думаешь, я обману тебя, Сонки, мальчик?»

«Ясное дело! — ответил я ему. — Если б только мог. Что стряслось?»

Тогда он остановился и заметался в разные стороны.

«О, просто мне пришло в голову, что твоя Ма захочет чернички… Но если кто-нибудь спросит, говори, что меня не видал. Ты не соврешь. Ведь не видишь?»

«Дядя Лем, — подумал я, тоже по-настоящему громко. — Я дал Ма честное слово, что никуда тебя не отпущу, после того случая, когда ты…»

«Ладно, ладно, мальчуган, — быстро отозвался дядюшка Лем. — Кто старое помянет, тому глаз вон».

«Ты же никому не можешь отказать, — напомнил я, закручивая проволоку спиралькой. — Подожди, вот только заквашу молоко, и пойдем вместе куда ты там намылился».

Клетчатые штаны в последний раз мелькнули в зарослях, и, виновато улыбаясь, дядюшка Лем появился собственной персоной. Наш Лем и мухи не обидит — до того он безвольный. Каждый может вертеть им, как хочет, вот нам и приходится за ним хорошенько присматривать.

— Как ты это сварганишь? — поинтересовался он, глядя на молоко. — Заставишь этих крошек работать быстрее?

— Дядя Лем! — возмутился я. — Стыдись! Представляешь, как они вкалывают, сквашивая молоко?!

Когда Па насосется, то косеет от тех же самых трудяг, которых кличет Ферментами.

— Вот эта штука, — гордо объяснил я, — отправит молоко в следующую неделю. При нынешних жарких деньках этого за глаза хватит. Потом назад — хлоп — готово, скисло.

— Ну и хитрюга! — восхитился дядюшка Лем, загибая крестом одну проволочку. — Только здесь надо поправить, а не то помешает гроза в следующий вторник. Ну, давай.

Ну я и дал. А вернул — будь спок! Все скисло так, что хоть мышь бегай. В крынке копошился шершень из той недели, и я его щелкнул.

Эх, опростоволосился. Все штучки дядюшки Лема!

Он юркнул назад в заросли, от удовольствия притопывая ногой.

— Надул я тебя, молокосос! — закричал он. — Посмотрим, как ты вытащишь палец из середины следующей недели!

Ни про какую грозу он и не думал, закручивая ту проволочку. Минут десять я угробил на то, чтобы освободиться, — все из-за одного малого по имени Инерция, который вечно ошибается где ни попадя. Вообще сам-то я не слишком в этом кумекаю. Не дорос еще. Дядюшка Лем говорит, что уже забыл больше, чем я когда-нибудь буду знать.

Я так завозился, что не успел переодеться в городское платье, а вот дядюшка Лем чего-то выфрантился, как твой индюк.

А уж волновался он!.. Я бежал по следу его вертлявых мыслей. Толком в них было не разобраться, но чего-то он там натворил. Это всякий бы понял. Вот какие были мысли:

«Ох, ох, — зачем я это сделал? — да помогут мне небеса, если об этом проведает Деда — ох, эти гнусные Пу, какой я болван! Ох, ох, — такой бедняга, хороший парень, чистая душа, никого пальцем не тронул, а посмотрите на меня сейчас! Этот Сонк, паршивец зеленый, ха-ха, как я его проучил. Ох, ох, ничего, держи хвост пистолетом, ты отличный парень, господь тебе поможет, Лемуэль».

Его клетчатые штаны то и дело мелькали среди веток, потом выскочили на поле, тянувшееся до города, и вскоре дядюшка Лем уже стучал в билетное окошко испанским дублоном, стянутым из дедулиного сундука.

То, что он попросил билет до Столицы Штата, меня совсем не удивило. О чем-то он заспорил с молодым человеком за окошком, наконец обшарил свои штаны и выудил серебряный доллар, на чем они и порешили.

Паровоз уже вовсю пускал дым, когда подскочил дядюшка Лем. Я еле-еле поспел. Последнюю дюжину ярдов пришлось пролететь, но, по-моему, никто не заметил.

Однажды, когда у меня еще молоко на губах не обсохло, случилась в Лондоне, где мы в ту пору жили, Великая Чума, и всем нам Хогбенам пришлось выметаться. Я помню тогдашний гвалт, но куда ему до того, который стоял в Столице Штата, куда пришел наш поезд!

Свистки свистят, гудки гудят, машины ревут, радио орет что-то кошмарное — похоже, что каждое изобретение за последние две сотни лет шумнее предыдущего. У меня аж голова затрещала, пока я не установил то, что Па как-то обозвал повышенным слуховым порогом — попросту, заглушку.

Дядя Лем чесал во все лопатки. Я едва не летел, поспевая за ним. Хотел связаться со своими на всякий случай, но ничего не вышло. Ма оказалась на церковном собрании, а она еще в прошлый раз дала мне взбучку за то, что я заговорил с ней как бы с небес прямо перед преподобным отцом Джонсом. Тот все никак не может к нам, Хогбенам, привыкнуть.

Па был мертвецки пьян. Его буди — не буди. А окликнуть Дедулю я боялся, мог разбудить малыша.

Дядюшка мчал вперед на всех парах. Вскоре я увидал большую толпу, запрудившую всю улицу, грузовик и человека на нем, размахивающего какими-то бутылками.

По-моему, он бубнил про головную боль. Я слышал его еще из-за угла. С двух сторон грузовик украшали плакаты:

«СРЕДСТВО ПУ ОТ ГОЛОВНОЙ БОЛИ».

«Ох, ох! — думал дядюшка Лем. — О горе, горе! Что делать Мне, несчастному? Я и вообразить не мог, что кто-нибудь женится на Лили Лу Матц. Ох, ох!»

Ну, скажу я вам, мы все были порядком удивлены, когда Лили Лу Матц выскочила замуж, с той поры еще десяти годков не минуло. Но при чем тут дядюшка Лем, не могу взять в толк.

Безобразнее Лили Лу нигде не сыскать, страшна, как смертный грех. Уродливая — не то слово для нее, бедняжки. Дедуля сказал как-то, что она напоминает ему одну семейку по фамилии Горгоны, которую он знавал. Жила Лили Лу одна, на отшибе, и ей, почитай, уж сорок стукнуло, когда откуда-то с той стороны гор явился один малый и, представьте, предложил выйти за него замуж. Чтоб мне провалиться! Сам-то я не видал этого друга, но, говорят, и он не писаный красавец.

«А если припомнить, — думал я, глядя на грузовик, — если припомнить, фамилия его была Пу».

 

Глава 2. ДОБРЫЙ МАЛЫЙ

Дядюшка Лем заметил кого-то у фонарного столба и засеменил туда Казалось, две гориллы, большая и маленькая, стояли рядышком и глазели на малого с бутылками в руках.

— Подходите, — взывал тот, — и получайте свою бутыль Надежного Сродства Пу от Головной Боли!

— Ну, Пу, вот и я, — произнес дядюшка Лем, обращаясь к большей горилле. — Привет, Младший, — добавил он, взглянув на маленькую.

Я заметил, как дядюшка поежился.

Ничего удивительного. Более мерзких представителей рода человеческого я не видал со дня своего рождения. Старший был одет в воскресный сюртук с золотой цепочкой на пузе, а уж важничал и задавался!..

— Привет, Лем, — бросил он. — Младший, поздоровайся с мистером Лемом Хогбеном. Ты многим ему обязан, сынуля. — И гнусно рассмеялся.

Младший и ухом не повел. Его маленькие глазки-бусинки вперились в толпу по ту сторону улицы. Было ему лет семь.

— Сделать мне сейчас, па? — спросил он скрипучим голосом. — Дай я им сделаю, па. А, па? — Судя по его тону, будь у него под рукой пулемет, он бы всех укокошил.

— Чудный парень, не правда ли, Лем? — ухмыляясь, спросил Пу-старший. — Если бы его видел дедушка!.. Вообще, замечательная семья — мы, Пу. Подобных нам нет. Беда лишь в том, что Младший- последний. Дошло, зачем я связался с вами, Лем?

Дядюшка Лем снова поежился.

— Да, — сказал он, — дошло. Но вы зря сотрясаете воздух. Я не собираюсь ничего делать.

Юному Пу не терпелось.

— Дай я им устрою, — проскрипел он. — Сейчас, па. А?

— Заткнись, сынок, — ответил старший и съездил своему отпрыску по лбу. А уж ручищи у него были — будь спок!

Другой бы от такого шлепка перелетел через дорогу, но Младший был коренастый такой пацан. Только пошатнулся, потряс головой и покраснел.

— Па, я предупреждал тебя! — закричал он своим скрипучим голосом. — Когда ты стукнул меня в последний раз, я предупреждал тебя! Теперь ты у меня получишь!

Он набрал полную грудь воздуха, и его крошечные глазки вдруг засверкали и так выпучились, что чуть не сошлись у переносицы.

— Хорошо, — быстро отозвался Пу-старший. — Толпа готова — не стоит тратить силы на меня, сынок.

Тут кто-то вцепился в мой локоть, и тоненький голос произнес — очень вежливо:

— Простите за беспокойство, могу я задать вам вопрос?

Это оказался худенький типчик с блокнотом в руке.

— Что ж, — ответил я столь же вежливо, — валяйте, мистер.

— Меня интересует, как вы себя чувствуете, вот и все.

— О, прекрасно, — сказал я. — Как это любезно с вашей стороны. Надеюсь, что вы тоже в добром здравии, мистер.

Он с недоумением кивнул:

— В том-то и дело. Просто не могу понять. Я чувствую себя превосходно.

— Почему бы и нет? — удивился я. — Чудесный день.

— Здесь все чувствуют себя хорошо, — продолжал он, будто не слыша. — Не считая естественных отклонений, народ собрался вполне здоровый. Но, думаю, не пройдет и пары минут…

Он взглянул на свои часы.

И тут кто-то гвозданул меня молотком прямо по макушке.

Нас, Хогбенов, хоть целый день по башке молоти — уж будь спок. Попробуйте — убедитесь. Коленки, правда, дрогнули, но через секунду я уже был в порядке и обернулся, чтобы посмотреть, кто же меня стукнул.

И ни души. Но, боже, как мычала и стонала толпа! Обхватив головы руками, все они, отпихивая друг друга, рвались к грузовику. А тот приятель раздавал бутылки с такой скоростью, что только поспевал хватать деньги.

Глаза у худенького полезли на лоб, что у селезня в грозу.

— О, моя голова! — стонал он. — Ну, что я вам говорил?! О, моя голова!

И он заковылял прочь, роясь в карманах.

У нас в семье я считаюсь тупоголовым, но провалиться мне на этом месте, если я тут же не сообразил, что дело не чисто! Я не простофиля, что бы там Ма ни говорила.

— Колдовство, — подумай я совершенно спокойно. — Никогда бы не поверил, но это настоящее заклятье. Каким образом…

Тут я вспомнил Лили Лу Матц. И мысли дядюшки Лема. И передо мной — как это говорят? — задребезжал свет.

Проталкиваясь вперед, я решил, что больше помогать дядюшке Лему не буду; уж слишком мягкое у него сердце — и мозги тоже.

— Нет-нет, — твердил он. — Ни за что!

— Дядя Лем, — окликнул я.

— Сонк!

Он покраснел, и позеленел, и вообще всячески выражал свое негодование, но я — то чувствовал, что ему полегчало.

— Сказано тебе было — не ходи за мной! — прохрипел он.

— Ма велела мне не спускать с тебя глаз, — ответил я. — Я пообещал, а мы, Хогбены, никогда не нарушаем обещаний. Что здесь происходит, дядя Лем?

— Ах, Сонк, все идет совершенно не так! — запричитал дядюшка Лем. — Взгляни на меня — вот стою я, с сердцем из чистого золота, а нет мне ни вздоха, ни продыха. Познакомься с мистером Эдом Пу, Сонк. Он меня хочет сгубить.

— Послушайте, Лем, — вмешался Эд Пу. — Вы же знаете, что это неправда. Я добиваюсь осуществления своих прав, вот и все. Рад познакомиться с вами, молодой человек. Еще один Хогбен, я полагаю. Может быть, вы могли бы уговорить вашего дядю…

— Простите, что перебиваю, мистер Пу, — сказал я по-настоящему вежливо, — но лучше объясните по порядку.

Он прокашлялся и важно выпятил грудь. Видать, в охотку ему было поговорить об этом. Должно быть, чувствовал себя большой шишкой.

— Не знаю, были ль вы знакомы с моей незабвенной покойной женой, ах, Лили Лу Матц, — начал он. — Вот наше дитя, Младший. Прекрасный малый. Как жаль, что не было у нас еще восьмерых или десятерых таких же. — Он глубоко вздохнул. — Что ж, жизнь есть жизнь. Мечтал я рано жениться и украсить старость заботами детей… А Младший — последний из славной линии. И я не хочу, чтобы она оборвалась.

Тут Пу эдак взглянул на дядюшку Лема. Дядюшка Лем поежился.

— Не собираюсь, — все же петушился он. — Вы не сможете меня заставить.

— Посмотрим, — угрожающе проговорил Эд Пу. — Возможно, ваш юный родственник окажется благоразумнее. Должен предупредить, что я мало-помалу набираю силу в этом штате, и все будет так, как я скажу.

— Па, — квакнул вдруг Младший, — они стихают, па. Дай, я им двойную закачу, а, па? Спорим, что смогу уложить парочку. А, па?

Эд Пу собрался снова погладить своего шалопая; но вовремя передумал.

— Не перебивай старших, сынок, — сказал он. — Папочка занят. Занимайся своим делом и умолкни. — Он оглядел стонущую толпу. — Добавь-ка тем, у грузовика, чтоб поживее покупали. Береги силы, Младший. У тебя растущий организм.

Он снова повернулся ко мне…

— Одаренный парень, — заметил он по-настоящему гордо, — Сам видишь. Унаследовал это от дорогой нашей усопшей мамочки, Лили Лу. Я уже говорил о ней, Да, так вот, хотел я жениться молодым, но как-то все дело до женитьбы не доходило, и довелось уже в расцвете сил. Никак не мог найти женщину, которая посмотрела бы, то есть никак не мог найти подходящую пару до того дня, как повстречал Лили Лу Матц.

— Понимаю.

Действительно, я понимал. Немало, должно быть, исколесил он в поисках той, которая согласилась бы взглянуть на него второй раз. Даже Лили Лу, несчастная душа, небось долго думала, прежде чем сказать «да».

— Вот тут-то, — продолжал Эд Пу, — и замешан ваш дядюшка. Вроде бы он научил Лили Лу ворожить.

— Никогда! — завопил дядюшка Лем. — А если и так, откуда я знал, что она выйдет замуж и родит ребенка?! Кто мог подумать…

— Он наделил ее колдовством, — повысил голос Эд Пу. — Да только она мне в этом призналась, лежа на смертном одре, год назад. Ух, и поколотил бы я ее за то, что держала меня в неведении все это время!

— Я хотел лишь защитить ее, — быстро вставил дядюшка Лем. — Ты же знаешь, что я не вру, Сонки, мальчик. Бедняжка Лили Лу была так страшна, что люди подчас кидали в нее чем попало, прежде чем успевали взять себя в руки. Мне было так ее жаль! Эх, Сонки, как долго я сдерживал добрые намерения! Но из-за своего золотого сердца я вечно попадаю в передряги. Однажды я так расстрогался, что научил ее накладывать заклятья. Так поступил бы каждый, Сонк!

— Как это ты сделал? — Мне было действительно интересно. Кто знает, может пригодится иной раз.

Он объяснял страшно туманно, но я сразу усек, что все устроил один его приятель по имени Ген Хромосом. А эти альфа-волны, про которые дядюшка распространялся, — так кто ж про них не знает? Небось каждый видел: ма-ахонькие волночки, мельтешащие туда-сюда. У Деды порой по шести сотен разных мыслей бегают- по узеньким таким извилинам, где мозги находятся. У меня аж в глазах рябит, когда он размыслится.

— Вот так, Сонк, — закруглился дядюшка Лем. — А этот змееныш получил все в наследство.

— А что б тебе не попросить этого друга, Хромосома, перекроить Младшего на обычный лад? — спросил я. — Это же очень просто.

Я сфокусировал на Младшем глаза, по-настоящему резко, и сделал эдак… ну, знаете, так, когда надо заглянуть в кого-нибудь.

Ясное дело, я сообразил, что имел в виду дядюшка Лем. Крохотулечки-махотулечки лемовы приятели, цепочкой держащиеся друг за дружки, и тоненькие малюсенькие палочки, шныряющие в клетках, из которых сделаны все — кроме, может быть, Крошки Сэма, нашего младшенького.

— Дядя Лем, — сказал я, — ты тогда засунул вот те палочки в цепочку вот так. Почему бы сейчас не сделать наоборот?

Дядюшка Лем укоризненно покачал головой.

— Дубина ты стоеросовая, Сонк. Ведь я же при этом убью его, а мы обещали Деду — больше никаких убийств!

— Но дядюшка Лем! — не выдержал я. — Кошмар! Этот змееныш всю свою жизнь будет околдовывать людей!

— Хуже, Сонк, — проговорил бедный дядюшка, чуть не плача. — Эту способность он передаст своим детям!

Уж будьте уверены — мрачноватая перспектива. Но потом я рассмеялся.

— Успокойся, дядя Лем. Не стоит волноваться. Взгляни на эту жабу. Ни одна женщина к нему и близко не подойдет. Чтоб он женился?! Да ни в жисть!

— А вот тут ты ошибаешься, — оборвал Эд Пу по-настоящему громко. Он весь прямо кипел. — Не думайте, что я ничего не слышал. И не думайте, что я забуду, как вы отзывались о моем ребеночке. Это вам с рук не сойдет. Мы с ним далеко пойдем. Я уже олдермен, а на той неделе откроется вакансия в сенате штата — если только один старый плешак не крепче, чем кажется. Я предупреждаю тебя, юный Хогбен, ты и вся твоя семья будете отвечать за оскорбления! Нас, Пу, трудно понять. Души наши слишком глубоки, я полагаю. Но у нас есть своя честь. Я в лепешку разобьюсь, но не позволю исчезнуть фамильной линии. Вы слышите, Лемуэль?

Дядюшка Лем лишь плотно закрыл глаза и быстро закачал головой.

— Нет, — выдавил он, — я не соглашусь. Никогда, никогда, никогда…

— Лемуэль, — дурным тоном произнес Эд Пу. — Лемуэль, вы хотите, чтобы я спустил на вас Младшего?

— О, это бесполезно, — заверил я. — Хогбена нельзя околдовать.

— Ну… — замялся он, не зная, что придумать, — хм-м… вы мягкосердечные, да? Пообещали своему дедуленьке, что никого не убьете? Лемуэль, откройте глаза и посмотрите на улицу. Видите эту симпатичную старушку с палочкой? Что вы скажете, если благодаря Младшему она сейчас откинет копыта?!

Дядюшка Лем еще крепче сжал глаза.

— Или вон та фигуристая дамочка с младенцам на руках. Взгляните-ка, Лемуэль. Ах, какой прелестный ребенок! Младший, приготовься. Нашли для начала на них бубонную чуму. А потом…

— Дядюшка Лем, — неуверенно промолвил я, — не знаю, что скажет Деда. Может быть…

Дядюшка Лем внезапно выпучил глаза и безумным взглядом уставился на меня.

— Что же делать, если у меня сердце из чистого золота?! — воскликнул он. — Я такой хороший, и все этим пользуются. Так вот — мне наплевать. Мне на все наплевать!

Тут он весь вытянулся, окостенел и шлепнулся лицом на асфальт, твердый, как кочерга.

 

Глава 3. НА ПРИЦЕЛЕ

Как я ни волновался, нельзя было не улыбнуться. Я-то понял, что дядюшка Лем просто заснул: он всегда так поступает, стоит лишь запахнуть жареным. Па, кажись, называет это кота-ле-пснией, но коты и псы спят не так крепко.

Когда дядюшка Лем грохнулся на асфальт, Младший испустил вопль радости и, подбежав к нему, ударил ногой по голове, Просто не мог спокойно смотреть на лежащего и беспомощного.

Ну я уже говорил: мы, Хогбены, крепки головой. Младший взвизгнул и затанцевал на одной ноге, обхватив другую руками.

— И заколдую же я тебя! — завопил он дядюшке Лему — Ну я тебе — я тебе!..

Он набрал воздуха, побагровел и…

Па потом пытался мне объяснить, что произошло, и понес какую-то ахинею о дезоксирибонуклеиновой кислоте, каппа-волнах и микровольтах. Надо знать Па. Ему же лень рассказать все на обычном языке, знай крадет эти дурацкие слова из чужих мозгов.

А на самом деле случилось вот что. Вся ярость этого гаденыша, припасенная для толпы, жахнула дядюшку Лема прямо, так сказать, в темечко. Он позеленел буквально на наших глазах.

Одновременно наступила гробовая тишина Я удивленно огляделся и понял, что произошло.

Стенания и рыдания прекратились. Люди прикладывались к своим бутылочкам, облегченно потирали лбы и слабо улыбались. Все колдовство Младшего ушло на дядюшку Лема, и, натурально, головная боль исчезла.

— Что здесь случилось? — раздался знакомый голос. — Этот человек потерял сознание? Почему вы не оказываете ему помощь? Эй, позвольте, я доктор…

Это был тот самый худенький добряк. Он тоже посасывал из бутылки, пробиваясь к нам сквозь толпу, но блокнот уже спрятал. Заметив Эда Пу, он вспыхнул.

— Это вы, олдермен Пу? Как получается, что вы вечно оказываетесь замешанным в странных делах? И что вы сделали с этим человеком! По-моему, на сей раз вы зашли слишком далеко.

— Ничего я ему не делал, — прогнусавил Эд Пу. — Пальцем его не тронул. Последите за своим языком, доктор Браун, а не то пожалеете. Я не последний человек в здешних краях.

— Вы только посмотрите! — вскричал доктор Браун, вглядываясь в дядюшку Лема. — Он умирает! Эй, кто-нибудь, вызовите скорую помощь, быстро!

Дядюшка Лем снова менялся в цвете. Я знал, что происходит, и даже посмеялся немного про себя. В каждом из нас постоянно копошатся целые орды микробов, вирусов и прочих разных крохотулечек. Заклятье Младшего страшно раззадорило всю эту ораву, и пришлось взяться за работу другой компании, котор/ю Па обзывает антителами. Они вовсе не такие хилые, как кажутся, просто очень бледные от рождения.

Когда в ваших внутренностях заваривается какая-нибудь каша, эти друзья сломя голову летят туда, на поле боя. И такие там драки разгораются — вам и привидеться не может!

Наши, хогбеновские, крошки кого хошь одолеют. Они так яро бросились на врага, что дядюшка Лем прошел все цвета, от зеленого до бордового, а большие желтые и синие пятна показывали на очаги сражений. Дядюшке Лему хоть бы хны, но вид у него был — нездоровый, будь спок!

Худенький доктор присел и пощупал пульс.

— Итак, вы своего добились, — произнес он, подняв глаза на Эда Пу — Не знаю, как вас угораздило, но у бедняги, похоже, бубонная чума. Теперь вы с вашей обезьяной так не отделаетесь.

Эд Пу только рассмеялся. Но я видел, как он бесится.

— Не беспокойтесь обо мне, доктор Браун, — процедил он. — Когда я стану губернатором — а мои планы всегда сбываются, — ваша любимая больница, которой вы так гордитесь, не получит ни гроша из федеральных денег! Хорошенькое дельце! Нечего валяться без толку, вставай и иди! Вот что я вам скажу. Мы, Пу, никогда не болеем. Я найду лучшее применение деньгам в своем штате!

— Где же скорая помощь? — как будто ничего не слыша, поинтересовался доктор.

— Если вы имеете в виду большую длинную машину, производящую много шума, — ответил я, — то она в трех милях отсюда, но быстро приближается. Однако дядюшке Лему не нужна никакая помощь. Это у него просто приступ. Чепуха.

— Боже всемогущий! — воскликнул док, глядя вниз на дядюшку Лема. — Вы хотите сказать, что с ним такое случалось раньше, и он выжил?! — Тогда он посмотрел вверх на меня и неожиданно улыбнулся. — А, понимаю, боитесь больницы? Не волнуйтесь, мы не сделаем ему ничего плохого.

Я малость соврал, потому что больница — не место для Хогбена. Надо что-то предпринимать.

«Дядя Лем! — заорал я, только про себя, а не вслух. — Дядя Лем, быстро проснись! Деда спустит с тебя шкуру и приколотит к двери амбара, если ты позволишь увезти себя в больницу! Или ты хочешь, чтобы у тебя нашли второе сердце?! Или то, как скрепляются у тебя кости? Дядя Лем! Вставай!!»

Напрасно… он и ухом не повел.

Вот тогда я по-настоящему начал пугаться. Дядюшка Лем впутал меня в историю. Понятия не имею, как тут быть. Я в конце концов еще совсем молодой. Стыдно сказать, но раньше Великого пожара в Лондоне ничего не помню.

— Мистер Пу, — заявил я, — вы должны отозвать Младшего. Нельзя допустить, чтобы дядюшку Лема упекли в больницу.

— Давай, Младший, вливай дальше, — сказал Эд Пу, гнусно ухмыляясь. — Мне надо потолковать с юным Хогбеном.

Желтые и синие пятна на дядюшке Леме позеленели по краем. Доктор аж рот раскрыл, а Эд Пу ухватил меня за руку и отвел в сторону.

— По-моему, ты понял, чего мне надо, Хогбен. Я хочу, чтобы Пу были всегда. Я хочу быть уверен, что мой род не вымрет. У меня у самого была масса хлопот с женитьбой, и сынуле моему будет не легче. У женщин в наши дни совсем нет вкуса. Сделай так, чтобы наш род имел продолжение, и я заставлю Младшего снять заклятье с Лемуэля.

— Но если не вымрет ваша семья, — возразил я, — тогда вымрут все остальные, как только наберется достаточно Пу.

— Ну и что? — усмехнулся Эд Пу. — И мы не лыком шиты. — Он поиграл бицепсом — Не беда, если такие славные люди заселят землю. И ты нам в этом поможешь, юный Хогбен!

— О, нет, — забормотал я. — Нет! Даже если бы я знал как…

Из-за угла раздался страшный вой, и толпа расступилась, давая дорогу машине. Из нее выскочила пара типов в белых халатах с какой-то койкой на палках. Доктор Браун с облегчением поднялся.

— Я уж думал, вы никогда не приедете, — сказал он. — Этого человека необходимо поместить в карантин. Одному богу известно, что мы обнаружим, начав его обследовать. Дайте-ка мне стетоскоп. У него что-то не то с сердцем…

Скажу вам прямо, у меня душа в пятки ушла. Мы пропали — все мы, Хогбены. Как только эти доктора и ученые про нас пронюхают — не будет нам ни житья, ни покоя до скончания века нашего!

А Эд Пу смотрит на меня с гнусной усмешкой.

— Беспокоишься? — говорит он. — И не зря. Знаю я вас, Хогбенов. Все вы колдуны. А попадет он в больницу?… Нет такого закону, чтоб ведьмаком быть. Тебе на раздумье меньше минуты, юный Хогбен. Ну, что скажешь?

А что я мог сказать? Ведь не мог я пообещать выполнить его просьбу, правда? У нас, Хогбенов, есть кое-какие важные планы на будущее, когда все люди станут такими, как мы. Но если к тому времени на Земле будут одни Пу, то и жить не стоит Я не мог сказать «да».

Но я не мог сказать и «нет».

Как ни верти, дело, похоже, швах.

Оставалось только одно. Я вздохнул поглубже, закрыл глаза и отчаянно закричал, внутри головы.

«Де-да!!!» — звал я.

«Да, мой мальчик?» — отозвался глубокий голос у меня внутри Деда был в доброй сотне миль от меня и спал. Но когда Хогбен зовет так, он имеет полное право получить ответ, причем быстро. И я его получил.

Вообще-то Деда имеет обыкновение битых полчаса задавать пространные вопросы и, не слушая ответов, читать длиннющие морали на разных мертвых языках. Но тут он сразу понял, что деле нешуточное.

«Да, мой мальчик?» — все, что он сказал.

Времени почти не оставалось, и я просто широко распахнул перед ним свой мозг. Доктор уже вытаскивал какую-то штуковину чтобы прослушать дядюшку Лема, а стоит ему услышать бьющиеся в разнобой сердца, как всем нам, Хогбенам, каюк.

Молчание тянулось ужасно долго. Док вставлял в уши маленькие черные трубочки. Эд Пу пожирал меня глазами, как коршун. Младший багровел и надувался все больше, постреливая злыми глазками в поисках новой жертвы. Деда вздохнул у меня в голове.

«Мы у них в руках, Сонк. — Я даже удивился, что Деда может выражаться на обычном языке, если захочет. — Скажи, что мы согласны».

«Но, Деда…»

«Делай, как я велел! — У меня аж в голове зашумело, так твердо он приказал. — Быстро, Сонк! Скажи Пу, что мы принимаем его условия».

Я не посмел ослушаться. Но впервые усомнился в правоте Дедули. Возможно, и Хогбены в один прекрасный день выживают из ума, и Деда подошел к этому возрасту.

Но вслух я сказал:

— Хорошо, мистер Пу, ваша взяла. Снимайте заклятье. Живо, пока еще не поздно.

 

Глава 4. ПУ ГРЯДУТ

У мистера Пу был длинный желтый автомобиль с открытым верхом. Он шел ужасно быстро. И ужасно шумно.

Господи, сколько я с ними возился, уговаривая поехать к нам! Как велел Деда.

— Откуда мне знать, что вы не прикончите нас в вашей дикой глуши? — волновался мистер Пу.

— Я могу прикончить вас, где захочу, — успокоил я. — И прикончил бы, да Деда запретил. Вы в безопасности, мистер Пу. Слово Хогбена никогда не нарушалось.

Дядюшку Лема после долгих споров с доктором погрузили багажник. Этот упрямец так и не проснулся, когда Младший снял с него заклятье, но кожа его мгновенно порозовела. Док никак не мог поверить, хотя все произошло у него на глазах. Мистеру Пу пришлось чертовски долго ругаться и угрожать, прежде чем мы уехали. А док так и остался сидеть на мостовой, что-то бормоча и ошарашенно потирая лоб.

Когда мы подъехали к дому, вокруг не было ни души. Я слышал, как ворчит и ворочается Деда в своем мешке на чердаке, а Па сделался невидимым и даже не отозвался, до того был пьян. Малыш спал. Ма была еще в церкви, и Деда велел ее не трогать.

«Мы управимся вдвоем, Сонк, — сказал он, как только я вылез из машины. — Я тут пораскинул мозгами. Ну-ка, тащи те сани, на которых ты нынче молоко сквашивал!»

Я сразу усек, что он в виду имеет.

— О нет, Деда! — выпалил я по-настоящему вслух.

— С кем это ты болтаешь? — подозрительно спросил Эд Пу, выбираясь из машины. — Я никого не вижу. Это твой дом? Порядочное дерьмо. Держись ближе ко мне, Младший. Этому народу доверять нельзя.

«Бери сани! — прикрикнул Деда. — Я все продумал. Зашвырнем их подальше, в самое прошлое».

«Но Деда, — взвыл я, только теперь про себя. — Надо все обсудить. Давай посоветуемся с Ма. Да и Па, когда трезв, неплохо соображает. Может, подождем, пока он очухается?»

Больше всего меня беспокоило, что Деда говорит на обычном языке, чего в нормальном состоянии никогда с ним не случалось. Я подумал, что, может быть, годы берут свое, и Деда повредился головой.

«Неужели ты не видишь, — продолжал я, стараясь говорить спокойно, — если мы забросим их сквозь время и выполним обещание, все будет в миллион раз хуже. Или мы их обманем?»

«Сонк!»

«Знаю. Если мы обещали, что род Пу не исчезнет, то уж будь спок. Они будут размножаться с каждым поколением. Через пять секунд после того, как мы зашвырнем их в прошлое, весь мир превратится в Пу!»

«Умолкни, паскудный нечестивец! Ты предо мной, что червь несчастный, копошащийся во прахе! — взревел Деда. — Немедленно веление мое исполни, неслух!»

Я почувствовал себя немного лучше и вытащил сани Мистер Пу по этому поводу затеял перебранку.

— Сызмальства не ездил на санях, — сварливо сказал он. — Чего это вдруг? Здесь что-то не так. Нет, не пойдет.

Младший попытался меня укусить.

— Мистер Пу, — заявил я. — Делайте, что я скажу, иначе у вас ничего не получится. Садитесь. Младший, здесь и для тебя есть местечко. Вот так,

— А где твой старый хрыч? — засомневался Пу. — Ты ведь не собираешься все делать сам? Такой неотесанный чурбан… Мне это не нравится. А если ты ошибешься?

— Мы дали слово, — напомнил я ему. — А теперь сидите тихо и не отвлекайте меня. Может быть, вы уже не желаете продолжения рода Пу?

— Да-да, вы обешали, — бормотал он, устраиваясь, — а теперь выполняйте…

«Ну хорошо, Сонк, — произнес Деда с чердака. — Смотри и учись. Сфокусируй глаза и выбери ген. Любой ген».

Хоть и чувствовал я себя не в своей тарелке, а все ж меня любопытство заело. Уж коли за дело берется Деда…

Так вот, значит, там было полным-полно страшно маленьких изогнутых шмакодявок — генов. Они прямо-таки неразлучны ее своими корешами, жуть какими худющими — хромосомами зовутся. Куда бы вы ни взглянули, всюду увидите эту парочку — если конечно, прищурите глаза, как я.

«Достаточно хорошей дозы ультрафиолета, — пробормотал Деда. — Сонк, ты ближе».

Я сказал: «Хорошо», — и как бы эдак повернул свет, падающий на Пу сквозь листья. Ультрафиолет — это на другом конце линии, где цвета не имеют названий для большинства людей.

Гены начали шебуршиться в такт световым волнам. Младший проквакал:

— Па, мне щекотно.

— Заткнись, — буркнул Эд Пу.

Деда что-то бормотал сам себе. Готов биться об заклад, что такие мудреные слова он стащил из головы прохфессора, которого мы держим в бутылке. А впрочем, кто его знает. Может, он первый их и придумал.

— Наследственность, мутации… — бурчал он. — Гм-м. Примерно шесть взрывов гетерозиготной активности… Готово, Сонк, кончай.

Я развернул ультрафиолет назад.

— Год Первый, Деда? — спросил я, все еще сомневаясь.

— Да, — изрек Деда. — Не медли боле, отрок.

Я нагнулся и дал им необходимый толчок. Последнее, что я услышал, был крик мистера Пу.

— Что ты делаешь? — свирепо орал он. — Что ты задумал? Смотри мне, юный Хогбен… что это! Хогбен, предупреждаю, если это какой-то фокус, я напущу на тебя Младшего! Я наложу такое заклятье, что даже ты-ы-ы!..

Вой перешел в писк, не громче комариного, все тише, все тоньше, и исчез.

Я весь напрягся, готовый, если смогу, не допустить своего превращения в Пу. Эти крохотные гены — продувные бестии!

Ясно, что Деда совершил кошмарную ошибку. Знать не знаю, сколько лет назад был Год Первый, но времени предостаточно, чтобы Пу заселили всю планету. Я приставил два пальца к глазам, чтобы растянуть их, когда они начнут выпучиваться и сближаться, как у Пу…

— Ты еще не Пу, сынок, — произнес Деда, посмеиваясь — Видишь их?

— Не-а, — ответил я. — А что там происходит?

— Сани останавливаются… Остановились. Да, это Год Первый. Взгляни на этих мужчин и женщин, высыпавших из своих пещер, чтобы приветствовать новых товарищей. Ой-ой-ой, какие широкие плечи у этих мужчин… И ох! Только посмотри на женщин. Да Младший просто красавчиком среди них ходить будет! За такого любая пойдет.

— Но, Деда, это же ужасно! — воскликнул я.

— Не прерывай старших, Сонк, — закудахтал Деда. — А вот Младший пускает в ход свои способности. Какой-то ребенок схватился за свою голову. Мать ребенка посылает Младшего в нокдаун. А теперь папаша взялся за Пу-старшего. О-го-го, какая схватка!.. Да, о семействе Пу позаботятся!

— А как насчет нашего семейства? — взмолился я, чуть не плача.

— Не беспокойся. О нем позаботится время. Подожди… Гм-м. Поколение — вовсе не много, когда знаешь, как смотреть Ай-ай-ай, что за мерзкие уродины, эти десять отпрысков Пу! Почище своего папули. А вот каждый из них вырастает, обзаводится семьей и, в свою очередь, имеет десять детей. Приятно видеть, как выполняется мое обещание, Сонк.

Я лишь простонал.

— Ну, хорошо, — решил Деда, — давай перепрыгнем через пару столетий. Да, они здесь и усиленно размножаются, фамильное сходство превосходное! Еще тысячу лет. Древняя Греция! Нисколько не изменились! Помнишь, я говорил, что Лили Лу напоминает мою давешнюю приятельницу по имени Горгона? Не удивительно!

Он молчал минуты три, а потом рассмеялся.

— Бах. Первый гетерозиготный взрыв. Начались изменения.

— Какие изменения, Деда? — упавшим голосом спросил я.

— Изменения, доказывающие, что твой старый дедушка не такой уж осел, как ты думал. Я знаю, что делаю. Смотри, какие мутации претерпевают эти маленькие гены!

— Так, значит, я не превращусь в Пу? — обрадовался я. — Но, Деда, мы обещали, что их род продлится.

— Я сдержу свое слово, — с достоинством молвил Деда. — Гены сохранят их фамильные черты тютелька в тютельку. Вплоть… — Тут он рассмеялся. — Отбывая в Год Первый, они собирались наложить на тебя заклятье. Готовься.

— О, боже! — воскликнул я. — Их же будет миллион, когда они попадут сюда. Деда! Что мне делать?

— Держись, Сонк, — без сочувствия ответил Деда. — Миллион, говоришь? Что ты, гораздо больше!

— Сколько же? — спросил я.

Он начал говорить. Вы можете не поверить, но он до сих пор говорит. Вот их сколько!

В общем, гены поработали на совесть. Пу остались Пу и сохранили способность наводить порчу. Пожалуй, можно с уверенностью сказать, что они в конце концов завоевали весь мир.

Но могло быть и хуже. Пу могли сохранить свой рост. А они становились все меньше, и меньше, и меньше. Гены Пу получили такую взбучку от гетерозиготных взрывов, подстроенных Дедулей, что вконец спятили и думать позабыли о размере. Этих Пу можно назвать вирусами — что-то вроде гена, только порезвее.

И тут они до меня добрались.

Я чихнул и услышал, как чихнул сквозь сон дядюшка Лем, лежащий в багажнике желтой машины. Деда все бубнил, сколько именно Пу взялось за меня в эту минуту, и обращаться к нему было бесполезно. Я по-особому прищурил глаза и посмотрел прямо в свой чих, чтобы узнать, что меня щекотало…

Вы никогда в жизни не видели столько Пу! Да, это настоящая порча. По всему свету эти Пу насылают порчу на людей, на всех, до кого только могут добраться.

Говорят, что даже в микроскоп нельзя рассмотреть некоторых вирусов. Представляю, как переполошатся все эти прохфессоры, когда наконец увидят крошечных злобных дьяволов, уродливых, как смертный грех, с близко посаженными выпученными глазами, околдовывающих всех, кто окажется поблизости.

Деда с Геном Хромосомом все устроили наилучшим образом. Так что Младший Пу уже не сидит, если можно так выразиться, занозой в шее.

Зато, должен признаться, от него страшно дерет горло.

Перевод с английского В. Баканова