Агате кажется, что однажды такое уже было — огромный страшный лес, и совсем маленькая Агата, и очень холодно, а ветки кажутся стеклянными; в лесу кто-то неимоверно страшный, и он хочет помешать Агате вернуться домой — но все-таки Агата возвращается домой. «Агата возвращается домой, — твердит про себя Агата, перелезая через иссиня-черные коряги, — Агата возвращается домой»; она повторяет эти слова, какзаклинание, а ветви с бархатными, клейковатыми от паутины листьями бьют ее по лицу. Ну и везет же ей, Агате: ноги чудом выносят ее на тропу: тропа ведет куда-то в чащу прямо от колодца, только Агата с перепугу не сразу эту тропу находит. Где тропа — там и люди, это Агате совершенно понятно, и люди уж точно помогут маленькой, мокрой, замерзшей девочке попасть в колледжию, а как она тут оказалась — в конце концов, не их дело; Агата планирует сделать вид, что от холода и страха совсем потеряла дар речи. Ей и правда очень страшно и очень холодно, Мелисса любит рассказывать про синий лес Венисфайн, который вырос после Великой Войны, после того, как мир накренился и случилась «аква альта» — «высокая вода», самое большое наводнение в истории Венисаны. Здесь, в лесу, всегда мокро, у Агаты хлюпает под ногами, Мелисса рассказывала, что тут ползают по подлеску огромные полурыбы-полуящерицы, когда они дышат, у них изо рта идет синий пар, а зубы мелкие и голубоватые, они вцепляются этими зубами человеку в ногу так, что не вырваться, и жуют, жуют, жуют, покане оторвут себе кусок мяса. «Глупости, глупости, глупости», — говорит себе Агата, но на самом деле из последних сил старается поднимать ноги повыше. Вдруг она понимает, что ужасно проголодалась — попадись ей сейчас рыбоящерица, Агата бы, может, сама отгрызла от нее хорошенький кусок. Вот в чем дело: там, в глубине тропы, чем-то невозможно прекрасно пахнет — жареным мясом, и свежим хлебом, и еще чем-то, взрослым и пряным. Забыв про рыбоящериц, Агата припускает бегом; она слышит голоса, она бежит, бежит и со всего размаху падает лицом вниз, споткнувшись обо что-то хрусткое. Тело женщины, отобравшей у Агаты габион, лежит на земле, все еще прозрачно-зеленое, но уже подернувшееся сухой коркой смерти. Габиона у неена пальце нет. Сердце Агаты колотится, онана четвереньках отползает в сторону, закрывает глаза и понимает, что встречаться с людьми, отнявшими коготь у несчастной женщины, ей не очень-то хочется. «Это не они», — убеждает себя Агата. Там, за поворотом, откуда тянет теплом, конечно, какие-то совсем другие люди: есть же те, кто добывает в лесу синее дерево для шкатулок, куда невесты навсегда прячут свои девичьи украшения, и те, кто ходит за разговор-травой, которую дают жевать испуганным маленьким детям, когда онине могут объяснить, что с ними случилось, — да чего только не делают люди в синем лесу Венисфайн, и уж точно убийцы не бросили бы тело прямо на тропе. «Может быть, — убеждает себя Агата, — с ней вынырнул еще кто-то из утонувших людей, они дрались за габион, и тот человек победил, вот и все». Агата берет себя в руки и встает, но внутренний голос все-таки говорит ей: «Давай-ка помедленней, дорогая», — и вместо того чтобы выбежать на поляну, Агата прячется за толстым бархатным стволом и выглядывает наружу. Святая Агата, какое же счастье, что она не стала спешить: у костра четверо, и того, кто сидит к Агате боком, она узнала бы даже через сто лет. Рубашки на этом человеке нет, он скрипит зубами и тихо стонет, заклеивая пластырем длинные, глубокие царапины на боку — там, куда ударил его когтями маленький габо Гефест. Молодой браконьер, который чуть не убил Агату, размазывает тесто по раскаленномукамню, делает лепешку и покрикивает на медлительного старика с пластырем на пол-лба — тот поворачивает на вертеле тушку какого-то небольшого зверька и помешивает палкой в котелке, от которого идет пьяный сладкий запах горячего вина — любимого напитка майстера Менонно. Четвертый браконьер перебирает что-то, расстелив на синей земле белую тряпицу, — куски габиона, вот что это, целая куча округлых, лоснящихся в свете костра прекрасных черных камней с серебряными искрами внутри. Браконьер любовно полирует их, опуская конец тряпки в котелок с горячим вином. Агату начинает подташнивать, она уже готова начать тихо-тихо пятиться, но от костра идет такой жар, а она так ужасно озябла, что решает просто постоять тут тихо-тихо, «поиграть в тень», пока немножко не просохнет одежда.

— Отличная неделя, — вдруг говорит тот браконьер, который полирует и пересчитывает камни. — Двести тридцать одна штука. Наш дружок ка’дуче, глядишь, пожалует нам всем статус тайных советников, если мы правильно разыграем свои карты.

— Из тебя тайный советник, как из осла свинина, — злобно говорит браконьер с порванным боком. — Меня эти твари сегодня чуть не убили к чертям, да еще и девчонка какая-то затесалась, я вообще не понял, что это было. Ты спроси своего дружкака’дуче, откуда под водой живая девчонка. Если он что-то мутит мимо нас, то это не дело. Намекни ему, что мы можем все попридержать, а он сам в своей козьей тиаре пусть ныряет за этими тварями и убирает в клеткахговно.

— Ты место-то свое знай, — вдруг говорит тот браконьер, который жарил лепешки, таким ледяным голосом, что у Агаты волоски на затылке встают дыбом. — Ну-ка, поглядим, — добавляет он, осторожно пробует горячую жидкость из котелка и, зачерпывая вино кружкой, наливает четыре порции.

Полировщик берет свою грязную кружку, дует на нее, а потом поднимает над головой и произносит:

— Ну, за войну, да поскорее. За ка’дуче, дай ему сил святой Амалий, и за то, чтоб мир перевернулся.

— За то, чтоб мир перевернулся, — повторяет молодой главарь и рвет зубами лепешку, и даже браконьер, у которого рана в боку, со стоном поднимает кружку повыше, и тоже произносит:

— За то, чтоб мир перевернулся.

Медленно-медленно Агата делает шажок назад, и еще шажок, и еще; в голове у нее страшный хаос, она не понимает, при чем тут ка’дуче, и что значит «чтоб мир перевернулся», и что значит все это вообще, но главное, что понимает Агата, — будет какая-то война, вот что; кто-то готовит войну. Агата бежит и бежит через лес, бежит напролом, не разбирая дороги, и падает, и снова встает и бежит, стараясь просто держать путь туда, где светлее; ничего она не обязана никому рассказывать, Агата, ей двенадцать лет, она еще маленькая, совсем ребенок, никого она не должна спасать! Какое ей дело до габо? Габо уж точно нет дела до нее, они даже не хотели везти ее, куда она просила, надменные зануды. Она будет дружить с Гефестом, приведет к нему Торсона и Мелиссу, Гефест научит их дышать водой, они будут сбегать и нырять, и искать жемчужных крабов среди синих кораллов Венисвайта, они будут свободнее всех в колледжии, свободнее всех на свете. Просто надо придержать язык за зубами, сказать, что она потерялась, заблудилась, не могла найти колледжию, а радужность ее прошла чудом — все знают, что случаются чудесные исцеления, особенно если ты побыл в воде совсем немного. Света все больше, Агата вдруг понимает, что лес кончился, еще два поворота, еще один мост… Ставни колледжии закрыты, но майстер Солано находит бедную измученную Агату на ступеньках колледжии — она дрожит в своей мокрой форменной рубашке и изо всех сил старается не заплакать.

Через десять минут Агата сидит в кабинете у ка’мистресс Ирены, переодетая в байковую пижаму, завернутая в два пледа. Перед Агатой лежат два огромных куска хлеба с маслом. Доктресс Эджения меряет ей температуру в третий или четвертый раз, майстер Солано смотрит на нее так, будто хочет одновременно отшлепать и обнять, а мистресс Джула гладит Агату по голове. Они ждут, когда Агата заговорит, Агата это понимает, но почему-тоне может открыть рта.

— Ну не давать же тебе разговор-траву, как маленькой, — ласково говорит мистресс.

Агата мотает головой, но все не можети не может заговорить. «Ну же, дурочка! — говорит Агате внутренний голос. — Давай, скажи им, что пряталась на пустыре за кожевенными мастерскими, боялась всех заразить, вот и все. Ты больше ничего не обязана рассказывать, все это не твое дело, ну же!»

— Браконьеры… — говорит Агата тяжелым, запинающимся языком. — Браконьеры ловят габо. Мучают. Делают габион. Габион для ка’дуче. Мы должны… Вы должны что-то сделать. — Агата поднимает глаза — лица у взрослых очень странные, Агата совсем не понимает, что происходит, — может быть, ей не верят? — и начинает спешить, захлебываться словами, и выпаливает: — И еще они пили и говорили «За войну!» Говорили: «Чтоб мир перевернулся!» И еще… И еще они пили за ка’дуче, а габо кормят икрой, и они плачут, это ужасно, они даже умереть не могут, потому что… Потому что…

Внезапно Агата понимает, что взрослые вообще ее не слушают: они смотрят друг на друга, майстер Солано тяжело дышит, а у ка’мистресс Ирены такое лицо, как будто ее ударили.

— Глупости, — вдруг хрипло говорит майстер Солано. — Глупости. Просто дураки языками болтают. Все обойдется.

Агате становится ужасно обидно, она уже почти кричит:

— Ничего не глупости! Я сама видела! Мне… — и чуть не добавляет: «Мне показывал габо», — но вдруг понимает, что взрослые по-прежнему не слышат ее, а только смотрят друг на друга. Это так странно, что Агата глупо говорит: — Ау.

Тогда доктресс Эджения быстро подходит к Агате, ладонью зажимает ей рот и тихо произносит:

— Девочка. Никогда. Больше. Не. Говори. Об этом. Ты понимаешь, Агата? Посмотри на меня, девочка. Агата, ты понимаешь?

О, Агата отлично понимает, Агата вырывается из рук доктресс, отскакивает и тихо отвечает:

— Вы знали?.. Вы всё знали?.. Про габион? Про то, как их мучают? Вы… Вы всё знали! И вы… И вы тут сидите?!..

Доктресс Эджения делает шаг вперед, но Агата ужом проскакивает у нее под рукой, хватает башмаки, миг — и босая Агата несется по лестнице вниз, вниз, вниз, взрослые крики несутся за ней, взрослый топот катится следом по лестнице, но куда им — никогдане игравшим «в тень», никогда не кравшимся по закоулкам колледжии бесшумно и невесомо, как привидение. Хитрая, умная Агата с размаху хлопает ведущей на улицу дверью черного хода, а сама бросается влево, в боковой коридор; какое счастье — она забыла запереть Дикую комнату! Агата садится на широкий подоконник, забирается глубоко в оконную нишу в самом конце коридора, сворачивается клубком, прижимается к холодному стеклу и замирает. Мимо проносится майстер Солано, на бегу натягивая плащ, выскакивает наружу. У Агаты так колотится сердце, будто сейчас взорвется в груди; ей не хватает воздуха; тогда Агата представляет себе, что вокруг вода, холодная вода Венисаны, и принимается дышать медленно-медленно.