— Лена, вот сюда, это для российских граждан очередь. Молодой человек, можно мы вот так сумочку поставим? Вот спасибо. Господи, какая очередь ужасная, если в Домодедово прилетать, так там весь этот паспортный контроль чик-чик и готово, ну, минут двадцать, а здесь стоишь-стоишь, стоишь-стоишь. Телефон работает у тебя? Набери давай его еще раз Сашу, а потом Летицких еще раз набери..

— Он говорит, что сеть перегружена.

— Я с ума сойду.

— Мама, ну перестань, ну с чего им там быть?

— Лена, ну мало ли с чего. Ну может просто так пошли, ну мало ли чего люди могут туда пойти, выходной день, ну что ты мне идиотские вопросы задаешь, а? Нам еще долго стоять? Ну что же это вообще такое, совершенно очередь не двигается, ну в такой день могли иметь уважение к людям, вон три кабинки пустые стоят, ну посадили бы туда кого-нибудь. Может, ты ему SMS пошлешь?

— Я пыталась, не проходит. Ну понятно же…

— Господи, скорее бы добраться до автомата, ну что ж это за ужас такой, почему тут нет ни одного телефона-автомата? Молодой человек, вы не знаете, тут есть какой-нибудь телефон-автомат или уже за паспортным контролем? Молодой человек? Тьфу черт, он пьяный, что ли, совсем, Лена, отойди, стань сюда ко мне. Может, надо кого-нибудь из пограничников спросить, какие новости, мы же четыре часа летели, ничего не знаем, что ж они нас мучают. Лена, а ну подойди вон, пограничники стоят.

— Мама, ну успокойся, сейчас мы пройдем контроль, позвоним, вон уже начали проходить.

— Двигай сумку за мной, давай, паспорт приготовь и как пройдем, сразу беги к автомату, там сейчас небось такая очередь будет стоять, что мы еще час не пробьемся. Набери Сашу еще раз.

— Мама, ради бога, успокойся, все в порядке, я уверена, ну перестань.

— Ты уверена, ты уверена, ты набирай давай.

* * *

— Абонент не отвечает или временно недоступен, попробуйте позвонить позднее.

* * *

— Это уже наш багаж ползет?

— Еще нет.

— Ты еб твою мать. Я как вспомню, так руки трясутся, ты понимаешь. Сестра мне звонит и говорит: ты понимаешь, мы почти пошли, а потом Женька говорит: слушай, Даш, такие деньги, может, ну его на хуй, лучше давай в цирк детей сводим, какого хрена им это, так они пошли в цирк. Ну ты понимаешь, вот буквально в тот день собирались и не пошли. А еще говорит: Ирина — это есть у нее такая подружка, такая баба, знаешь, с яйцами, еще со школы они дружат, так та вышла что-то два года назад за такого мужика кавказского, знаешь, с бабками, так к ней приехала мать с сестрой, и она их решила куда-нибудь сводить, а там деньги не проблема, это ж не Дашка моя, и они пошли гулять, дошли до самой кассы и выяснили, что Ирка забыла кошелек дома, так хотели возвращаться, а потом плюнули и вечером пошли на что-то другое. Пиздец что такое. А только ты знаешь, Миша, я тебе, пока нас никто не слышит, скажу. Я бы этим черножопым яйца поотрывал и в пасть засунул, но я тебе говорю: если народ до такого довести, он пойдет на все. Если все время на твою землю лезут, стреляют, если твоим детям жить не дают, так человека можно до такого довести, что он с автоматом на кого хочешь бросится, ты понимаешь? Я тебе скажу: шли бы они на хуй со своим Кавказом, отдать им этот ебаный Кавказ, пусть там делают, что хотят, они там друг друга перережут, это ж звери, они ж все равно по-человечески жить не могут, и пускай перережут, но это как говно, Миша: ты его не трогаешь, оно не воняет. Да ебаный в рот, мы получим сегодня наши ебаные чемоданы или они охуели вообще?..

* * *

— Абонент временно недоступен. Попробуйте позвонить позднее.

* * *

— Туда не могу, там перекрыто все, до Велозаводской могу, а вообще вам туда надо или просто где-то рядом? А то так туда не проедешь, я могу вас, например, до Крестьянской заставы довезти, а там метро. Или вам прямо туда? Ну садитесь, поехали. Я сам никуда не хотел сегодня ехать, жена мне говорит: да ладно тебе, работа есть работа, нельзя, чтобы жизнь останавливалась, Леша, этим сукам только и надо, чтобы мы все бросили и сидели, дрожали. Вставай и иди работай, люди прилетают, им надо домой, надо по делам, нечего нам прогибаться. Щас будут новости через пять минут, послушаем. Я вообще думал, что, может, сегодня и самолеты летать не будут, но нет, летают. А мне говорит тут парень один, со мной работает, что правильно, что надо летать, надо работать, чтобы это говно не думало, что он оно может нас за яйца держать. Но зато теперь все, кто орал что надо прекращать войну, прекращать войну, — у меня сосед, хороший парень, все хорошо, мы вместе отмечали день рождения жены моей, они к нам пришли, так он говорит мне: Серега, это наших мальчиков туда посылают, ты понимаешь? У тебя сыну сколько лет? Двенадцать! А будет восемнадцать — ты этого для него захочешь, да? Так вот чтоб они теперь все знали, что с этим говном ну невозможно иначе, ну невозможно! Только силу они понимают, они же смертники, им пока прикладом в голову не вобьешь — они ничего не понимают, ну ни хрена! Щас новости будут, я включу новости, подожди.

* * *

— Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети.

* * *

— пока нет подтверждения этой информации со стороны представителей власти и из других источников. Ранее сообщалось, что террористы освободили мальчика, у которого начался приступ астмы. Таким образом, количество освобожденных, возможно, достигло сорока четырех. В заложниках остаются, по разным данным, от шестисот до тысячи человек. Вместе с тем в здании остаются около сорока детей. Люди находятся в крайне тяжелом психологическом состоянии.

* * *

— Служба абонентской поддержки. Все операторы заняты. Ваш звонок поставлен в очередь. Мы сможем ответить вам через двадцать четыре минуты…

* * *

— Я Вас тут высажу, а то я не выеду потом, ближе не могу. Дай вам бог, чтобы все было хорошо. Всего доброго. До свидания.

* * *

— Абонент временно недоступен. Пожалуйста, позвоните позднее.

* * *

— Молодой человек, вы не знаете, где будут принимать одежду? Тут сказали, что им можно будет передать одежду, вы не знаете, где будут собирать?..

— Позовите кого-нибудь со «скорых», у меня жене сделалось плохо, мы там около обменника сидим, пожалуйста, приведите врача, к обменнику туда…

— …Друзья, отец Александр собирает молебен в сквере через пятнадцать минут, подходите, пожалуйста.

— Я чувствую, что он умер, Валя, понимаешь, я чувствую, что его больше нет. Я чувствую — и все.

— Пока правительство! Будет ставить свои алчные интересы! Выше интересов простых людей! Будет гибнуть простой народ! Будут гибнуть наши дети! Сейчас в мире нет ничего важнее! Чем освободить заложников! Ничего ценнее! Чем жизни тысячи человек, находящихся под дулами автоматов! Мы требуем! Пойти на любые соглашения! Не медля ни секунды!..

— заступник мой еси и прибежище мое, Бог мой и уповаю на него, яко той избавит тя от сети ловчей и от словесе мятежна и, плещма своими осенит тя и под криле его надеешися. От стрелы летящия во дни, от страха во тьме приходяща, от сряща и беса полуденного.

— Света, Света, вот тут говорят, что они согласились разговаривать с Хакамадой, что через час приедет Хакамада и они будут говорить, чтобы выпустить сто человек. Это та женщина сказала, которая журналист, ну, которая подходила. Ой, господи, ну, может, правда, ну господи, ну что же такое…

— Это я все виновата, Денис, это я его отпустила, я не должна была его отпускать, он и чувствовал себя с утра плохо, горло болело, я ему сказала: не ходи, но когда все идут, он разве может не пойти? Мне надо было его запереть, я не знаю, что, ну что же делать нам, ну что же нам делать?..

— Слышишь, Коля, тут кому-то пришел SMS оттуда, что им там дали соку.

— …Ну Вы представьте себе — девять лет он не приезжал сюда, девять лет, и вот позавчера они прилетели с женой, Вы можете себе такое представить?

— …подтверждение пока не поступало. Заложница сообщила, что террористы пока не высказывают желания вступить в переговоры с кем-либо еще из представителей официальных властей. По ее информации в зале находятся шестьдесят семь представителей иностранных государств, в частности: США — четыре человека, Канада — четыре человека, Швейцария — два человека, Австрия — три человека, Югославия — два человека, Германия — семь человек, Франция — три человека, Дания — два человека, Болгария — один человек.

* * *

Я увидел ее сбоку, они сидели на большой сумке — она и моя мама, спиной к спине, и я шел к ним, но на самом деле шел к ней, не чувствуя собственных ног, не чуя под собой ничего, и по мере того, как я приближался, она постепенно поворачивалась ко мне лицом и медленно поднималась, и когда я увидел ее лицо, я ее не узнал: были только обведенные красной каймой глаза и кривящийся, медленно открывающийся рот, я не видел ее месяц, перед отъездом я обедал у них дома, рассказывал сыну про поездку, обещал привезти подарок, Виктор просил меня узнать, стоит ли заказать оттуда Палм или лучше купить здесь. На ней тогда был растянутый серый домашний свитер и смешные джинсы с заплатками на коленях, она сидела в кухне на полу, курила и щекотала Андрюшу за пятку, сейчас она сидела на большой сумке и поднималась мне навстречу, длинные рукава свитера высовываются из рукавов пальто, заплатки на коленях, я не понимал, иду я или пространство само перемещается кусками, неся меня в толпе, в какой-то момент мне показалось, что я вообще стою на месте, а Маша летит на меня, и тут она ударила меня кулаками в грудь, со всего размаху, и меня с такой силой качнуло назад, что я едва устоял на ногах.

— Это ты виноват! Это ты виноват! Ты! Ты! Ты должен был заставить меня увезти его отсюда! Ты должен был заставить меня его увезти! Он мог жить в нормальной стране, но ты, ты, тебе было плевать, ты никого не любил, истукан, ты никогда никого не любишь, ты никогда его не любил, ты только хотел, чтобы я была у тебя под боком, как собака, я всю жизнь у тебя под боком, — и посмотри, что ты наделал! Как ты мог не дать мне вернуться туда, забрать его отсюда! Как ты мог! Тебе плевать было, что твой сын тут живет, в этом… в этом… тебе было плевать, лишь бы тебя ничего не заботило, ты был счастлив, что Виктор стал ему. Что Виктор. — я пытался схватить ее за руки или хотя бы увернуться от ее ударов, у меня носом шла кровь, она с мукой задохнулась и просто коротко взвыла сквозь зубы, прижав кулаки к груди, моя мама повисла у нее на руке, отец сзади держал ее за плечи, Маша вдруг замолчала и как будто перестала видеть меня, вообще перестала видеть, села на сумку, я обнял маму, и мы просто стояли там, в толпе, и на нас опускались сумерки.

* * *

Над Фрунзенской набережной медленно сгущались сумерки. Деревья на той стороне стояли голые, уже зажглись какие-то огоньки на аттракционах в ЦПКиО, шёл дождь. Я стоял, механически дёргая сломанную молнию на куртке, потом опёрся на мокрый парапет. Курить не хотелось. Ничего не хотелось. Так было только после развода. Мама тогда говорила: «Маричек, ты потеряешь сына».

Машка права, да, под боком, здесь, в Москве, где полгода мокрый снег и ещё два месяца дождь, и бензина в воздухе столько, что на Кольце иногда перехватывает дыхание. Где была наша школа — её в позапрошлом году снесли, чтобы построить дорогой кондоминиум. Где тридцать девятый ходит теперь только до Ленинского проспекта. И я тоже здесь — в этом городе, в этой стране, — чтобы ездить к ним по выходным, привозить Андрюшке подарки из командировок, думать каждый день о том, что здесь нельзя жить, ни единого дня — но это всё, что у меня есть, всё, что у меня когда-либо было. Единственное здесь посреди бесконечных там и нигде.

Я выпрямился, поставил перед собой на парапет сумку. Хассель, журнал, плёнки, вспышка в футляре, пара книг и да, вот он, Magnum, не представляю, какого калибра. Я запустил руку в карман и выудил оттуда монетку. Подбросил её, разжал ладонь, посмотрел на человека с косичкой, — приставил дуло к виску и спустил курок — три раза подряд, для верности. Щёлк-щёлк, щёлк, — кто малиновку убил? Опустил пистолет, посмотрел на шерифскую звёздочку на рукояти и, размахнувшись, забросил его в Москва-реку. Я — ответил воробей.

Пистолет закачался на серой воде и медленно-медленно поплыл к Университету. В стороне, у Крымского моста, низко, протяжно загудела баржа.