Как обычно бывает в застолье самое интересное происходит в течении первых двух часов. Здесь следует несколько стадий. Стадия первая — выпивающие и закусывающие душевники. Стадия вторая — выпивающие и поющие душевники. Стадия третья — регулярно выпивающие душевники, нерегулярно выпивающие душевники — интеллектуалы и забывающие выпивать интеллектуалы — задушевники. Успешно преодолев две первые стадии ваш скромный Парис и его юная Елена бежали от пирующих друзей по трапу к воздуху свободы. Здесь на верхней палубе мы встретили группу лирически настроенных мужчин.

Поистине не знаешь, с кем найдешь, с кем потеряешь. На круглых бухтах швартовных тросов, укрытых чистой ветошью., у возвышения трюмного люка, накрытого чистым куском парусины, словно за столиком уличного кафе сидели четверо. Главой квартета в силу естественной харизмы ощущался покинувший загулявшую молодежь, старшина Толяныч, тихо напевающий что-то под перебор своей семиструнной. Седобородым и суровым посаженным отцом грузно восседал капитан Владлен Георгиевич. Со светлой печалью в серых поморских глазах покачивал седеющей головой старпом Савва Кондратьевич в такт гитарным аккордам. Довершал живописную группу колоритных мужчин незаменимый и вездесущий боцман Друзь.

К нашему с Ленни внезапному появлению компания отнеслась вполне доброжелательно. Суровый доселе Владлен заулыбался и даже слегка разрумянился, отчего стал походить на подтаявшего деда Мороза. — «Ситдаун, доча». — похлопал он на место подле себя. — «О, май гад. Как похож на мой деда Урхо!» — прошептала мне Ленни. — «Ну, не совсем гад» — сострил я не то, чтоб удачно. Изрядно поддатый Устиныч, что называется: «Снял тапочки и полез в душу».

Не без труда повернувшись к нам, с легкой слезой в голосе он стал причитать: — «Ребята мои дорогие, смотрю я на вас и душа рыдает. Вы же классика — Рома и Юля, Орфей и Эвредика, вечный сюжет». — Он бы еще чего наговорил, но мужика захлестнули эмоции и он всхлипнув, с влажным носом полез целоваться. Полез естественно не ко мне. Ленни, прижав к груди сжатые кулачки, со смущенной улыбкой попыталась спрятаться за моей надежной спиной. Спасая свою Сюзанну от расчувствовашегося старца, я сам бросился в его благоухающие объятья. — «Устиныч, стихи почитаешь? Что — нибудь из классиков, свои например». — пришёл нам на помощь Семен

Бронислав Устиныч окинул публику вмиг прояснившимся взором. — «Вальдамир!» — боцман вскинул голову с благородством достойным предводителя уездного дворянства. — «Алене, если затрудниться с пониманием все поясню сам». — «На языке Шекспира и Бернса?» — догадался я. — «Именно!» — не без вызова подтвердил седоусый стихотворец, приняв позу Наполеона на берегу Святой Елены. — «Поэма в белом верлибре» — посуровев лицом и голосом провозгласил декламатор. — «Раскинулся залив широкий» — «Раскинулся залив широкий, на много милей врезался он в землю! От брака с солнцем и луной полярной рожден им был на побережье город».

Тут я живо представил себе картину, как на некое побережье ползет на четвереньках, хронически нетрезвый мужчина с роковой фамилией в паспорте — Залив. Мужчина обременен огромным животом. Несчастный басом стенает и охает, явно собираясь рожать и не каких — то там мальчиков, девочек, а целый город! Несколько смущала проблема отцовства, кто же собственно из двоих небесных полярников — луна или солнце собирается отвечать за содеяное.

— «Яай шеонер икке! Я не понимай!» — забеспокоилась Ленни. — «Я тоже».- поспешил успокоить я девушку. Тут зазвучали патриотические мотивы, правда уже не в белом, а скорее в военно — морском верлибре — «В борта союзного конвоя, торпеды крупповский металл, вгрызался хищно, за собою надежды он не оставлял. Но след пиратской субмарины не растворялся в глубине — качались траурные пятна на русской северной волне!» Вот это уже лучше, народу должно нравиться. «Глубине — волне», даже как-то захлестывает. — «Йа, таккь. Я понимай. Cтихи про война с Гитлер. Итс ноу бэд. Этто не плохо». — подтвердила мое впечатление Ленни.

Далее последовали производственные сонеты аля Шекспир: — «Постыла жизнь и незачем стараться достоинства хоть каплю сохранить. Несчастный человек, я должен унижаться, лишб что — нибудь на складе получить». Частица лишб, произнесенная с нервическим скрежетом зубовным впечатляла особо. Драматически прозвучало стихотворение «Под судом». Реальная история из жизни Устиныча, когда на траулере «Краснознаменск» (в народе прозванным «Измена») на старика попытались повесить крупную недостачу и даже открыли уголовное дело, грозившее ему немалым сроком за хищение социмущества.

Особенно эффектно звучала кульминация — «Бьют склянки, значит срок отмерен, в глазах уж меркнет жизни свет и старый боцман на „Измене“ к виску подносит пистолет…» Какой системы, калибра, откуда взялся и куда подевался этот самый пистолет история умалчивает, зато известно, что за старого работягу заступились все капитаны флота и «поставив на уши» транспортную прокуратуру, заставили последнюю спустить «дело на тормозах».

Постепенно стихла стихия советско — норвежской дружбы. Я проводил Ленни по трапу ровно до границы ее территории. Все таки военный корабль не прогулочная яхта, да и демократичности наши северные соседи выказали более чем достаточно. Опустели палубы обоих бортов и из своей каптерки под полубаком появился все тот же Устиныч. Не удивительно, судно это такое место, где постоянно мелькают одни и те же персонажи. Я заступил на вахту у трапа до утра. Старого боцмана (это пятидесяти шестилетний мужчина, мне юнцу, казался тогда дедом) так же в сон явно не клонило. Он любил выпить и частенько перебирал, но совершенно не был пьяницей.

Когда Бронислав Устиныч был при деле, а это бывало в девяноста случаев из ста, к спиртному он становился равнодушен. Я невольно описываю те моменты его жизни когда он бывал разговорчив или расслаблен вынужденным бездельем и будучи человеком веселым и общительным иной раз, что назывется «играл клоуна». Люди, хорошо его знавшие (а среди его друзей дураков не было) понимали, что эти дивертисменты всего лишь проявление артистичности одаренного человека, его стиль борьбы с серостью будней.

Как говаривал сам Устиныч: «Не водись с дураком, он скушен и тосклив, а в его суждениях столько же логики, сколько у матроса денег в конце стоянки. А вот если тебе с дураком весело, то стало быть и не дурак он вовсе, а только притворяется для удовольствия или по какой другой надобности».

Боцман — опытный человек никогда не страдал похмельем. Даже если накануне изрядно выпивал. Секрет в том, что он никогда не ложился спать пьяным. Перед сном Устиныч выпивал кружку — другую крепчайшего и сладчайшего собачьего чаю (смотри в гл.1) Хотя, говоря по научному тут имеются противопоказания. Необходима сильная и устойчивая нервная система, каковой я похвастаться не мог. Когда я попытался собезьянничать и влил в свое паганельское нутро кружку такого чая (после дозы спиртного), то утром похмелья таки не было, поскольку ночью не было сна, а была хорошенькая аритмия, украшенная приступами морской болезни на берегу.