— Хей, watch! Алеу! — услышал я знакомый голос сверху, со стороны военного борта. Я было подскочил от неожиданности, поскольку увлечённый мастерством седоусого рассказчика к тому времени совершенно переместился в суровую экзотику далёкой Гренландии. Подняв голову я увидел, как вы уже догадались незабвенного дорогого дядюшку Свена Бьернсона собственной персоной.

Командир корвета был облачен в куртку тёмного хаки с поднятым, по случаю назойливо моросящего дождя капюшоном, из под которого выпячивалась высокой тульей наполовину скрытая офицерская морская фуражка. Сверкнул золотом на красной эмали краб-кокарда — позолоченный якорёк увенчанный королевской короной. Изображение символа норвежских монархов заставило меня внутренне улыбнуться — припомнился недавний разговор с юной принцессой Ленни Бьернсон в тесной корабельной каптёрке.

«Сейчас без четверти пять». — взглянув на часы, продолжил майор по английски. «Есть срочное дело. Сообщи капитану, что я жду его в своей каюте. Вахтенный, кивнул он в сторону стоящего рядом по стойке смирно долговязого матроса, вас проводит». Меня, каюсь, пробрал детский овечий страх, других детских неожиданностей к счастью не произошло. Я вообразил себе не больше, не меньше, что предстоящий серьёзный разговор двух грозных капитанов пойдёт о моей скромной персоне, вернее о наших с племянницей Ленни вполне себе невинных, хотя и мезальянс отношениях.

Это был совершенно классический приступ Мании Величия, в народе именуемой Манькой Величкой. Эта зараза чаще всего цепляется к вшивым начитанным интеллигентам любого пола и возраста, отягощённым самоедским комплексом неполноценности и являет собой не что иное, как обратную сторону этого самого комплекса. Ещё я заметил по мере накопления личного опыта, что болезнь эта чаще предпочитает чудаков именно русской нации, вернее русских по духу. Ну много вы видели закомплексованных половозрелых американцев или каких иных нерусей. Нет ежели перед вами закомплексованный пациент с амбициями непризнанного гения, так это всенепременно или русский немец или русский еврей или какой другой русский. Впрочем это мнение субъективное и без претензии на конечную истину.

Я передал вахтенному штурману известие о том, что наш мастер Владлен Георгиевич приглашен на срочное рандеву командиром норвежского сторожевика «Сенья». Штурман потянулся было к трубке висевшего на переборке корабельного телефона, но тут из своей каюты поднялся на мостик сам Дураченко. Капитан не выглядел бодрячком, но и унылым его назвать тоже было нельзя. Он скорее походил на человека, ожидавшего какого то важного известия и наконец то его получившего. Однако оказывается, что известие это требует мягко говоря разъяснений, поскольку мало, что проясняет и даже ещё более «нагоняет туман».

Владлен выслушал меня и кивнул: «Что же пойду, отчего не пойти. Как родного в гости зовут. К тёще на блины, мля…» — «Тут вот, что ещё, Владлен Георгиевич» — замялся я — «Майор вроде сказал, что нас с вами вместе приглашает». Сказав это я почувствовал, что уши мои горят в полумраке штурманской рубки, возможно даже освещая некоторое пространство. Капитан взглянул на меня исподлобья острым взглядом битого и умного волка. «Много о себе мните, юноша» — едва заметно усмехнувшись в седую бороду, проворчал он — «В толмачи он тебя зовёт. Я ему боцмана сватал, дескать шпрехен зи дойч вери гуд знает, так он руками замахал: „Ноу, ноу. Он крэйзи. Я мол его вери гуд инглиш уже слышал. Пусть юнга переводит, хотя бы по сути понятнее“.

Мы с Владленом гуськом, как внучек с дедушкой поднялись по трапу на борт норвежца. Долговязый матрос, при ближайшем рассмотрении им оказался старина Йорик Скелет, оставив вместо себя другого матроса проводил нас в носовую надстройку к командирской каюте, месту встречи двух капитанов. Майор Бьернсон ожидал нас с открытой дверью и услышав шаги вышел навстречу. Он был облачён в явно неуставной белоснежный шерстяной свитер водолазку, который, как не странно шёл к его красному, обветренному лицу и стриженной ёжиком рыжей причёске.

— „Прошу садиться“.Хозяин каюты указал на небольшой, прикрученный к палубе полукруглый диван, обитый синим бархатом. Диван этот располагался почти в центре довольно просторной каюты. Три длинных больших иллюминатора с массивными броневыми заглушками напоминали о военном предназначении этого морского жилища.

Тут же находился небольшой, но весьма примечательный стол овальной формы. Вещь была явно антикварной и очень дорогой, такое мне приходилось видеть разве что в ленинградском Эрмитаже. Это была искусная инкрустация из разноцветного янтаря на мраморной столешнице. Янтарная мозаика изображала шведский королевский герб, знакомый мне по форме шведских же длинноволосых хоккеистов — увенчанный короной лев, стоящий на задних лапах в явно агрессивном расположении духа.

Майор вежливым жестом указал на блестящий металлический чайник с деревянной ручкой и две большие чайные чашки, затем поднялся и принёс из буфета открытую жестяную коробку с печеньем. Роскошный королевский лев с неодобрением косился оранжевым янтарным глазом на эти явно не аристократические чайные причиндалы. Однако чайник источал такой чарующий аромат, что Владлен Георгиевич не выдержал и смущённо кряхтя, наполнил наши с ним чашки. — „Я пригласил вас господин капитан“ — начал Бьернсон». «Чтобы сообщить пренеприятное известие» — машинально дополнил я про себя. «С тем, чтобы уведомить вас о ближайшем будущем» — продолжил он. «Через несколько дней ваше судно будет сопровождено в порт Трамсё».

Там вам предстоит стоянка, возможно длительная, не менее месяца. Вероятно и к сожалению вас может ожидать суд, впрочем это как решат вышестоящие инстанции. Советская сторона извещена о задержании вашего судна и как у вас принято выразила протест. Мой корабль по срочным причинам должен покинуть акваторию острова. Это произойдёт через, он взглянул на часы-хронометр, через 46 минут. А сейчас прошу сюда господин капитан. Я должен вас кое с чем ознакомить. Майор указал на противоположную сторону каюты, где находился высокий штурманский стол с картами и бумагами. Он жестом приказал мне оставаться на месте, а сам с Владленом подошёл к штурманскому столу.

Два капитана опершись на локти склонили головы над бумагами. Я же вынуждено пребывая в неведении и одиночестве незаметно для себя опустошил коробку с ванильным датским печеньем, когда я очнулся на дне коробки сиротливо ютились две печенюшки, покаянный стыд охватил мою душу, но было поздно. Минут через двадцать оба капитана отошли от стола и направились к двери. Я вскочил и последовал за ними. Дураченко преобразился, глаза заблестели знакомым азартным блеском. Спускаясь по трапу на свой борт он даже напевал что-то не совсем приличное про Гитлера с хвостом, пойманного под мостом из репертуара сорванцов конца сороковых годов. Мне же оставалось только гадать и мучиться в неведении: «Что же обсуждали два капитана и что так обнадёжило нашего Владлена?»

В назначенный срок корвет «Сенья» отшвартовался от скалистого причала тайного фьорда, развернулся на выход и покидая нас дал на прощанье два длинных и как показалось тревожных гудка. Наш работяга «Жуковск» остался в гордом одиночестве под нависающими скалами «Медвежьего крыла». Капитан через боцмана вызвал к себе в каюту старшину Толяныча где уже находились старший и второй помощники. Я же находился в прострации, вызванной, как нетрудно догадаться злой судьбой, столь бездарно и жестоко оборвавшей мои романтические отношения с юной принцессой Ленни Бьернсон. В душе моей звучали печальные, а порой и траурные мелодии в диапазоне от Полонеза Огинского до моцартовского Реквиема.

— «Die Leiden des jungen Werthers» — услышал я за своей спиной. Такой хох дойч, без малейшего русского акцента мог выдать на судне только один человек. — «Невозможно без рыданий видеть страдания молодого Вертера» театрально закатив голубые зенки и воздев длани в направлении высших сил, продекламировал Эпельбаум. Мне же несмотря на терзающую душу вселенскую скорбь удалось выдать в ответ более талантливую тираду, в которой я не стесняясь в выражениях пожелал истинному арийцу противоестественного группового любовного экстаза с покойной Эльзой Кох, Евой Браун, а так же всей нацистской гоп компанией во главе с незабвенным Адди.

— «С Евочкой было бы не плохо под винцо — либер фрау мильх, а старичков-нациков прошу исключить — несексуальны-с, найн унд найн майн либэ юнге. Короче, страдалец, тебе пакет от предмета грёз». Рыжий протянул мне белый почтовый конверт, который был немедленно и судорожно схвачен. Конверт был кем то вскрыт и сиротски пуст. — «Издеваться, пёс! — взревел я с неожиданными для самого себя интонациями Иоанна Грозного, почуяв непреодолимое желание немедленно удавить кощунника. Обалдевший от такого нежданного проявления моего темперамента Геша, успокаивающе замахал руками. — „Тихо, тихо параноик, можно подумать его оскорбляют в лучших чувствах. Времени у неё не было послания писать, на корму во время отшвартовки прибежала запыхавшаяся, кричит — „Дущка, дущка, дай это Влади, здесь мой дом“. Адрес это её, понял, зелень подкильная, пишите письма“.

— „Парни, Толяныч до кубрика зовёт“ — окликнул нас один из матросов.

— „Дело такое, братва. Дело серьёзное, хотя и мутное“ — начал Семен Анатольевич. Даже не знаю, как начать. Данные такие — влип наш мастер капитально, да и мы с ним. Влезли мы всем трудовым экипажем в грязное дело — политика называется. Владлен, конечно больше знает, да не распространяется и правильно делает. А из того, что он мне выдал и я вам всего не скажу.

Для общей пользы, повысил он голос, перекрывая возникший было ропот среди матросов. Дуракам объяснять смысла не вижу, а умные сами допрут. Короче островок наш Медвежий не так прост, с начинкой говорят островок. Когда мы под этим скалистым крылышком оказались, что первое в голову пришло? Шхера эта секретная, ни на наших, ни на их картах не обозначенная. Вопрос — зачем норги нас сюда затащили, зачем шхеру эту нам засветили? Вопрос без ответа, пока. Дальше — Владлен показал ночные показания донника, походу подлодка под нами прошла и подлодка не маленькая. Чья не известно. Одно ясно — под островом есть что-то вроде тайной базы».

Эта фраза Семёна произвела на кубрик сильное впечатление. Лица матросов выражали одновременно изумление, испуг и растерянность. — «Правильно понимаете, братва», понизив голос, продолжил старшина. «На данный момент тухлое наше дело. Нас вписали, как выражаются бывалые люди, в блудняк, чужую игру. Каждый год на морях-океанах исчезают без следа сотни малых и десятки больших судов. Не хочу вас стращать, но исчезни наш „Титаник“ вместе с экипажем, это будет наше личное горе и наших близких. Мировой сенсации не последует».

В этот момент наступившей напряжённой тишины поднялся, сидевший у выхода на ступеньках трапа непривычно серьёзный Эпельбаум: «Толяныч, до меня только сейчас дошло, в свете новых обстоятельств, как говорится. Мы когда с викингами праздновали, то Йорик Скелет перебрал шибко и когда я его спать укладывал вроде как бредить начал и какие то Сказки братьев Гримм понёс. Нёс то он по немецки, так что кроме меня никто и не понял. Говорил, что Медвежий не просто остров, а вроде как пирог с сюрпризной начинкой, вроде того, что норвежки с корабля преподнесли. Они в пирог монету серебряную запекли на удачу, так я чуть зуб не сломал об неё. Вот Йорик и хихикал, мол кто Медвежий пирог укусить пожелает, тот зубы и обломает. И главное, что он выдал, мол в пироге этом хитрые мышки завелись и норки в нём прогрызли, чтобы воздухом вольным дышать».

— «Спасибо, Гена»- кивнул старшина — «Как говорится ценная информация к размышлению. Кстати она подтверждает кое какие уже имеющиеся данные в этом ребусе. Значит так братва, шутки за борт».

Мы все здесь служили и все военнообязанные, поэтому по распоряжению капитана на судне объявляется особое положение. Единственный выход для нас действовать быстро, решительно и с такой наглостью на которую способно только наше русопятое войско. Думаю последнего они (при слове ОНИ Толяныч направил указательный палец вниз) ожидают меньше всего. Они опасны, пока в тени. Если удастся их засветить, хотя бы частично, то зачищать нас для них уже не будет иметь смысла, а банальной местью эти серьёзные ребята не занимаются.

«Дальше: ни водолазов, ни снаряжения у нас нет и поэтому вниз», старшина опять ткнул пальцем в сторону палубы, «вниз мы не пойдём. Мы пойдём вверх, „мышиные норки“ искать, озадачил он собравшихся. В общем так, братва — по случаю особого положения властью данной мне капитаном объявляю общий аврал по судну».