Зажав свою находку в мокрой от пережитого ладони я поспешил к группе моряков совещавшихся у пещеры. «Цемент, к бабке не ходи, бетонный раствор, причём разводили лохи, хреновый получился раствор, песка много». — толковал Устиныч, растирая пальцами тёмно-серый порошок, который за минуту до этого соскоблил пальцами с лежащего возле пещеры большого валуна, весом килограмм в двадцать. — «Может ты, Бронислав скажешь когда пещерку то нашу замуровали, хотя бы примерно — плюс, минус?» — осведомился капитан, прищурившись, что твой Ильич на картине «Ходоки у Ленина».
Боцман задумчиво пошевелил пышными усами: «Трудно сказать, потому, как замуровывали нору эту не раз, а как минимум дважды. Впервые давненько, лет двадцать, тридцать назад, потом кто-то частично разрушил кладку и восстановили её совсем недавно меньше трех, пяти лет назад. Причём восстановили не профессионально, раз достаточно было невеликого камнепада, чтобы все три кладки разом обвалились». Мне не терпелось заявить о своей, как я был убеждён, важной находке и я отважно пренебрегая субординацией влез в беседу старших.
— «Осколок вот нашёл от бомбы штатовской», — смущаясь выдал я, мучимый приступом врождённой деликатности. — «Опаньки!» — бурно обрадовался капитан, выхватывая у меня из руки теплую и влажную, потемневшую от пребывания в моей потной ладони железку. «Что и требовалось доказать. Ещё одно крупное цветное стёклышко в нашу ценную мозаику» — заявил он непонятное, пристально вглядываясь в ставшие вполне отчётливыми четыре латинские буквы «US NAVY» — догадался он без моего эрудированного участия. «А ведь пещера эта скорее след сил человеческих, а не природных. Пробоина это в скале от бомбы американской».
— «Так, теперь уже кое-что начинает прояснятся» — растягивая слова, произнес Устиныч. — «Во время войны в этих широтах не один союзный конвой с лендлизом прошёл. Американцы с англичанами в Мурманск оружие поставляли — танки, самолёты, орудия, боеприпасы. Продовольствия много везли, одной американской тушенкой все фронта считай обеспечивали. Наши её ещё „второй фронт“ называли. Язвили, значит. Мы мол в войне с Гитлером кровью и жизнями участвуем, а союзнички, мол тушёнкой».
Да и тушёнка та была не очень. Пол банки всего мяса, остальное жир. Только и союзники своё получали от немца. Из тех конвоев, почитай дай бог половина до Мурманска доходила. Остальные люфтваффе — ассы немецкие топили, да кригсмарине, в основном подводники германские, что в тайных местах базировались и в Норвегии и поговаривают в нашей Арктике. На Новой земле, вроде тоже в пещере, скелет нашли в мундире германском и бочки из под солярки со свастикой, где то там в гротах тайных немецкие подлодки и хоронились.
Тогда союзники решили конвои в полярный день не пускать, а дождались полярной ночи и аккурат 31 декабря 42 года здесь, чуток южнее острова нашего Медвежьего в Баренцевом море британец с германцем «Новогоднюю баталию» устроили. Немцами адмирал Редер командовал, а у англичан капраз (капитан первого ранга) Шербруг. Он в том бою глаз потерял, как адмирал Нельсон. Ну и порядком надавали фрицам. Конвой все танспорты целёхонькими в Мурманск привёл, а Редера того, говорят, Гитлер, чуть было самолично челюстями своими вставными не загрыз, когда бился в падучей.
— «Так-то оно так, только почему бомбу эту американскую на остров сбросили?» — поддержал разговор Семён «И когда cбросили?» «Полярной ночью особо не разлетаешься по тем временам. У немцев хотя бы аэродромы на материке были, а у союзников где? Да и далековато это от места того боя новогоднего. Кроме того конвой то был английский и с чего бы англичанам американскими бомбами кидаться».
— «Всему своё время, парни. Придёт время, всё прояснится и время это не за горами,» — загадочно и не без патетики закруглил затянувшийся исторический диспут капитан. «Фонари давай», — протянул он ко мне руку. — «Владлен Георгиевич» — обратился к нему Семён. — «Разрешите нам с ребятами вначале разведать. Незнакомые пещеры вещь опасная, а нам оно как-то привычнее». Освещая себе дорогу жёлтым лучом громоздкого фонаря, старшина осторожно двинулся вперёд. Двое его друзей, тихо позвякивая альпинистском снаряжением направились за ним.
Через каких-то полминуты, всё ещё видимая нами, недалеко ушедшая группа остановилась и послышался, отчётливый и словно усиленный мегафоном голос Семёна. — Здесь обрыв глубокий, темно, дна не видно, луч не достаёт. Давайте ещё фонари, света больше надо. Я бросился с оставшимися двумя фонарями вперёд. Скалолазы включили принесённые мной аккумуляторные фонари и скрестив три луча принялись сканировать светом этого мини прожектора, находящееся перед ними неизвестное тёмное пространство.
Мощности трёх фонарей явно не доставало, так что ни дна ни противоположной стороны их свет не достигал. Мы видели только ближние скалистые стены и метров пятнадцать в глубину отвесной пропасти. Луч света выхватил участок каменной стены, мелькнул ряд тёмных, параллельно расположенных полос. Прямо под нами находилась лестница из железных вбитых в гранит скоб.
— «Когда долго везёт, надо остановится и подумать — Не везёт ли это везение в ад». — изрёк китайскую мудрость, стоящий у нас за спинами боцман. Он тоже увидел лестницу из скоб, ведущую в темноту и это обстоятельство вдохновило его на конфуцианскую велеречивость. Капитан стоял рядом и успел оценить обстановку: «Вот что, мой мудрый боцман. Все идут вниз, обратно на борт и во главе с менее мудрым капитаном будут думать свои скромные думы. Заодно протянем сюда электро кабель и поднимем малый прожектор с мостика. Вы же с вашим учеником, юнгой-философом останетесь в уютной тьме на вахте у этого трапа, мотнул он бородой в сторону пропасти. Пофилософствуйте здесь пару часов.
И смотрите, чтобы здесь никакие приведения не шныряли. а то чего доброго напакостят тут, а нам расхлёбывай. Вот тебе оружие на всякий пожарный». Он достал из кармана необъятной куртки ракетницу и протянул Устинычу. Тот принял её со вздохом безысходности и уселся у каменной стены, напротив провала. Я последовал его примеру и примостился рядом.
Сидение в тёмной сырой пещере, да к тому же на острове откуда не так уж и далеко до Северного полюса, занятие не из приятных. Тот факт, что над этим суровым местом висит 24 часа в сутки полярное Солнце рядом с бледной Луной как-то тоже особого тепла не прибавляет. Утешала немного мысль, что зимой было бы куда неприятнее. Рассказ боцмана о его Гренландской эпопее в силу места действия тоже особо не грел. Устиныч остановился на том пафосном моменте, когда его новый приятель Миник пригласил на настоящую гренландскую охоту, которая по местным обычаям должна была не больше не меньше, как сделать побратимами вообщем то случайных знакомцев.
Однако чего в жизни не бывает и как сказал всё тот же рыжий Гена, возвратившись в родном порту на судно c огромным фингалом под левым глазом, будучи побитым и обобранным мурманскими ментами: «Всякий развлекается по своему».
Услышав зябкое постукивание моих зубов, Бронислав Устиныч сказал: «Ну вот что милый, пошли ка наружу. Там какое-никакое, а солнце. Пока же вот, глотни. Это я тебе как медик прописываю» — он протянул мне плоскую титановую флягу и шмыгнув носом добавил — «Нам сейчас ещё больных не хватало». Во фляге, как я почему то и ожидал было всё то же — виски «Катти Сарк». Владыка морей, благослови запасливых и главное щедрых боцманов!
Приложившись и сам ко фляге, вероятно так же из соображений профилактики простудных заболеваний, Бронислав Устиныч продолжил: «Знаешь, у небольших народов, имеющих крохотные, похожие на посёлки столицы есть масса своих выгод и преимуществ. К примеру все знают всех и все родственники. Когда я посетовал, что на столь важное мероприятие, как охота с моим будущим братом меня советского моряка попросту не отпустит начальство, то Миник только кивнул и сказал, что всё устроит. Я честно скажу не поверил, привык, что в нашем мире слова недорого стоят».
Утром вызывает меня капитан наш Ромуальд Никанорович, ну ты помнишь- махонький такой, которого мы со вторым штурманом (два лося рогатых) случайно на мостике зашибли. Это когда ещё Витька Шептицкий местный айсберг на таран взял и пароходик наш таким макаром в Готхоб — Нуук на ремонт отправил. Зовёт он меня в каюту и так торжественно, пошкрябывая бородёнку заявляет: «Для вас, Бронислав Устинович есть задание государственной важности».
«Высокое партийное начальство доверяет вам — беспартийному (цени мол) проведение важнейшего мероприятия политического масштаба. Так и сказал „Цицерон морской“. Вы направляетесь на трое суток укреплять мир и дружбу между советским народом и коренным населением острова Гренландия. Вы зарекомендовали себя как ответственного и в меру пьющего товарища. От себя добавлю — Бронислав не подведи, покажи товарищам чукчам, тьфу эскимосам настоящее советское воспитание. Вот тебе, 25$ командировочных, но особо не шикуй, будь скромен».
Выхожу я с мостика, спускаюсь по трапу, а у трапа Миник стоит, на капот своего зелёного москвича рукой опёрся и улыбается, что твой Элвис Пресли у розового кадиллака.
— «Гутен таг,» — говорит — «майне кляйне брудер». Шутит значит. Это он промеж своих эскимосов, то бишь гренландцев — калааллит высокий да статный, а мне мой новый друг-ааккияк в самый раз по грудь. Наклонился я слегка — поздороваться, а он тут странное удумал — ухватил меня рукой за шею и давай своим носом о мой шнобель тереться. Я аж взмок с перепугу, оттолкнул я его слегка: «Вас ист дас?» — Что это, мол, за шутки. Он смеётся, это говорит по нашему, по калааллитски просто приветствие. Давай, говорит, садись, поехали. А если с девушкой, тогда не так простецки, как сейчас, а совсем по другому нежнее и тоньше. Куда там, мол, вашим поцелуям. Наши носы умеют выразить в тысячу раз больше, чем ваши губы. Ну ничего наши девушки тебя быстро обучат. Взглянул на меня в зеркало заднего вида и серьёзно так добавил: «Если захотят».
А с командировкой этой охотничьей он так устроил. Оказывается в Гренландия уже тогда была что-то вроде автономной провинции в в королевстве Дания. И было у них кое-какое самоуправление и даже своё правительство местное, ну что-то вроде наших месткомов или собесов, я не очень вникал. И оказывается Миник (кореш мой новоиспечённый) не последний человек в том самоуправлении. К тому же один из его дядьёв не больше не меньше, как член правления фирмы «Урсус», той самой, которая наш траулер зафрахтовала. Дальше — дело техники. Позвонили нашему представителю из министерства, тому который в шляпе щеголяет и пообщались по деловому, мол для обмена опытом надёжный человек нужен из экипажа и чтобы какой-то из трёх языков знал: датский, английский или хотя бы немецкий. Всё просто.
Вот мы уже и в пути на охоту. Выехали за город, подъехали к какому-то ангару длинному. Миник ворота открыл, а там вездеход на гусеничном ходу. Тут он из багажника москвича достает ружьё в чехле, не новое, но ухоженное, германской фирмы Зауэр. Оружие двуствольное, вертикалка, с тремя крупповскими пересекающимися кольцами. Пока Миник вездеход готовил я к сопке отошел, ружьё пристрелять, благо патронташ он мне тоже выдал. Стрелял я ещё с войны неплохо, но гладкоствол особого пристрела требует. Пристрелялся по камешкам, всё ништяк — бьёт кучно.
«Сели мы в вездеход, поехали. Местность тяжелая, тундра, да скалы, трава редко, чаще мох. Растрясло с непривычки, я же не танкист какой, не дай боже. Долго ехали, всё на север и на север, часа четыре и всё время как будто в гору и снежных полей всё больше и больше. Вдруг ещё резкий подъём и выскакивает наш вездеход на ледяное, белое плато, покрытое волнами застывшего снега и как будто на море шторм был и волны эти какой-то чародей в один миг заморозил. Ох и красота я тебе скажу, Паганюха. Всё сверкает, как будто алмазы рассыпаны, даже глаза заслезились. Этого не передашь, это надо видеть. Что сказать — „Великое ледяное царство“».