Боцман закончил цветной пеньковый коврик — корабельный мат и усмехнувшись заявил, как мне показалось с грустной самоиронией: «Ну вот, и матик сплёл и тебе, малый целую баржу россказней наплёл. Каламбур, понимаешь. Вспомнил дед, как в женихах хаживал». Я горячо возразил: «Бронислав Устиныч, да за вами записывать надо. Вам личный секретарь нужен. Я между прочим одну интересную вещь заметил. Вы когда долго и увлечённо рассказываете, перестаете свою речь упрощать, разговорные словечки вставлять, шутки доступно плоские отпускать, а переходите на вполне литературный язык, как будто приключенческую книгу на память читаете».

Старый взглянул на меня с вниманием и ответил: «Привычка брат. Дело в аудитории. Я ведь всё больше для своих ребят, простых работяг байки травлю, а они литературщину мою за излишнее умствование примут и правильно сделают. А ты, Паганюха, другое дело. Ты парень начитанный, с развитой речью, вот я в тебе равного себе по интеллекту собеседника и чувствую, а это брат дорогого стоит. Ты даже не представляешь, как редко в наше время встречаются просто умные, интеллектуальные, я уже не говорю интеллигентные люди. Пытался я завести знакомства в разных кругах: с театралами, актёрами, художниками общался, но там мне быстро давали понять, что я для них мещанин во дворянстве. И ты знаешь среди них умных и несуетных людей еще меньше, чем среди так называемого простого народа. Вообще найти хорошего, неглупого, готового к состраданию и дружбе человека в людском океане так же сложно, как открыть новый остров в океане настоящем. Большим удачником надо быть».

В словах старого боцмана я услышал какую то горькую выстраданную правду и мне стало грустно оттого, что такой человек обречён на духовное одиночество. С душой художника и незаурядным умом он долгие годы играет в простецкого хохмача и травилу занимательных баек для своих морячков, а самое печальное, что из этого его состояния нет исхода. Человек обязан общаться с равными себе, обязан озвучивать свой внутреннюю духовную работу, своё богоискание, делиться мыслями и сомнениями с теми, кто его понимает. Хотя это уже будет истинное счастье, возможное разве что в другом мире. Душа обязана трудиться, хоть труд её сизифов труд…

Желая сменить печальный настрой я решил поменять тему беседы, тем более, что меня всё ещё живо интересовали недосказанные подробности гренландских приключений боцмана. Я заварил новую порцию чая и поинтересовался: «А, что Устиныч, чем дело то закончилось с Гренландией?» Мой седоусый друг, вздохнув, как мне померещилось нехотя ответил: «Ну, что сказать. Понежились мы с подружкой моей Ивало до вечера в водице этой уунартокской целебной, как Адамчик с Евушкой в райских заведениях. Ева моя расписная полянку накрыла, перекусили мы, чем гренландские духи послали, ну пора и честь знать. Оделись мы в цивильное. Я в то в чём, до охоты был, а Ивало, ты не поверишь, в синие джинсы и зелёную куртку с надписью US ARMY. Я прям обалдел. Во первых вся эта амуниция ей отчаянно шла, к её спортивной фигуре особенно. Во вторых я приревновал. Откуда такое облачение, американцы, что ли одарили? И за какие заслуги? И куда это муж смотрел? Ну тут же одёрнул себя, что это, мол, за глупости. Получается, что приятель мой покойный Нанок честь жены для меня, красавца усатого беречь должен был. Нет уж, среди инуитов поступай как инуит, а свой устав прибереги до возвращения в свой монастырь».

Спустились мы в УУнарток. Небольшой такой посёлок в несколько десятков домов, но по меркам малонаселённой Гренландии считай город. Катер, вроде как рейсовый там был, который по мере надобности ходил на север до Нуука, с заходами в попутные прибрежные поселения. Так что уже через несколько часов мы были в столице острова. И что интересно, я одну вещь не учёл — мы ведь всё это время с Ивало жестами и мимикой объяснялись, как глухонемые. Тут вдруг выясняется, что подружка моя на датском, как на родном шпрехает и как я раньше не догадался? Я ведь норвежский немного понимаю, есть небольшой словарный запас и для какого-никакого общения, а датский, шведский, исландский и норвежский это языки родственные, скандинавские. Слов много похожих, ходовых выражений. К примеру: Да — Йа, Нет — Най, Как дела — Вурьдан горь дэ? — это по норвежски, а хвордан хар дудет — это податски или Я не понимаю — Яай фуштур икке — по норвежски, а Ег форстор икке — по датски. Вообщем стали мы с Ивало с грехом пополам, но всё же как-то объяснятся.

Новые чудеса начались по прибытии в Готхоб-Нуук. Едва катер пришвартовался к стенке, как увидел я, то, что привело меня в крайнее изумление, если не сказать в ступор. На причале твоего покорного слугу встречал любимый экипаж родного траулера, причём чуть ли не в полном составе. В голове пронёсся вихрь предположений, одно нелепее другого. Но как, почему, откуда? Я что объявлен народным героем Дании и Гренландии в связи с беспримерными подвигами, включая мужественное поведение в термиях Уунартока. Теперь боцману Броне установят памятник рядом с основателем Готхоба норвежцем Хансом Эгеде. Меня заметили и чьё-то восклицание: «Братва, гляди наш боцман вернулся, да не один с местной кралей!» — позволило мне облегчённо вздохнуть. Значит эта встреча с народом просто совпадение и никто мою героическую персону чествовать не собирается.

Едва я шагнул навстречу своим товарищам, как разумеется посыпались расспросы: Что, да как? А с эскимосочкой своей познакомишь? Ну и прочий весёлый трёп. Оказалось, что толпу наших морячков везут на экскурсию вдоль южного побережья, аж до самого незабвенного Уунартока. Потом мы отправились домой к Ивало и на этот раз не в иглу. Ты удивишься в нормальный деревянный домик, окрашенный в ярко-лазоревый, небесно-голубой цвет. Этот домик она с Наноком получила в подарок на свадьбу от местных властей. Королевство Дания тратило немалые средства на приобщение инуитов к современной цивилизации. Вначале их хотели поселить в одной из квартир в длинном каменном жилом блоке на сваях, рассчитанном на 500 человек, но Ивало наотрез отказалась жить в месте похожем на инуитское каменное погребение. Вмешался влиятельный родственник — кузен Миник и для строптивой четы сделали исключение, что-же везде нужны связи…

Наверное следует надеяться, что датчане понимают, что делают. Они конечно хотят добра гренландцам и намерения их благие… Бракосочетание Ивало и Нанока, крещёных во младенчестве хернхутскими миссионерами, прошло в деревянном лютеранском соборе Нуука и первую брачную ночь они провели в новом доме. Скромную мебель с домашней утварью они получили по кредиту из банка, счёт в котором пополнялся по мере приёма меха ценного пушного зверя, добытого молодожёнами и принятого местной пушной факторией. Уже на третий день молодая пара, затосковав по родным просторам, встала на лыжи и «сделала ноги»… прочь от волшебных благ цивилизации. Благо повод был — начался сезон охоты на пушного зверя.

Первое, что сделала Ивало, открыв незапертую два года назад дверь и войдя в свой так и не обжитой дом, это то, что она прямо с порога шагнула к небольшому, стоящему у стены посудному шкафу с нарисованным на нём толстощёким поварёнком в неизменном крахмальном колпаке и открыв вынула из него большую жестяную банку для хранения соли. Осторожно, боясь повредить, словно что-то хрупкое она достала с её дна два серебряных крестика-распятия на чёрных шёлковых нитках. Один побольше, а другой поменьше размером. Крестик покрупнее девушка протянула мне, пояснив по датски, специально подбирая слова попроще, чтобы я понял: «Это Нанок. Он там». — Ивало взмахнула рукой, как при прощании с кем то далеким — «Здесь он нет. Не жить. Не слышать. Ты жить. Это ты, тебе» — она показала на крестик и вдруг закрыв глаза прижала его к груди — «Нет, нет! Нанок слышать!» — и через короткую паузу вновь протянула распятие — «Нанок сказать да. Ты друг. Ты хорошо».

Тут поневоле впадёшь в мудрствование. Если самые великие мудрецы в истории считали себя невеждами и глупцами перед лицом непознаваемого мироздания, то почему бы простому русскому боцману не возомнить себя палубным философом и не произвести свою усатую персону в агностики. Правда боцман-философ это как будто дежавю, а вот боцман — агностик, звучит свежо. Воистину всё относительно в этом относительном мире — Волна набегающая она же волна убегающая. Вселенная то ли искривляется, то ли кривляется, посмеиваясь над человечеством, пытаясь словно мудрый шут донести до наивного королька печальную истину: «Первичное начало вещей неизвестно, так как не может быть познано».

На следующий день я вернулся на свой траулер, чтобы заняться обычной боцманской работой. В Нууке на ремонте мы простояли ещё полтора месяца и после каждого рабочего дня я возвращался в лазоревый домик к своей Ивало. Прикипел я к ней, колдунье гренландской. Хотел я забрать её с собой и она была не против, но начальство заявило, что этот вопрос можно решить положительно, но только в Союзе. Я как дисциплинированный советский моряк подчинился. А потом наш траулер вышел в море и в Нуук мы больше не возвращались. В Мурманске я подал нужное заявление в компетентные органы и стал ждать ответа. Через неделю в отделе кадров у меня отобрали паспорт моряка и сообщили, что выход в загранрейсы для меня закрыт на неопределённый срок и сам я переведён на берег на судоремонт сроком на год.

Между прочим тогда по возвращении с этой гренладской охоты оказалось, что со мной произошёл какой-то непонятный казус. Выяснилось, что моё отсутствие продолжалось меньше недели, если точнее дней пять, хотя я был уверен, что прошло вдвое больше времени. Можно было попенять на полярный день и отсутствие смены тёмного и светлого времени суток, но мурманчанина полярным днём или ночью не удивишь и видимо всё дело в обилии впечатлений. Для кого-то время насыщенное событиями бежит быстро, а для кого-то течёт медленно, да и не так часто встречаешься с таким смешением времён, как в Гренландии, когда современность столь реально и фантастично сталкивается и перемешивается с далёким прошлым.

Что — то я расклеился, малый. Старый я стал, сентиментальный. Иной раз закрою глаза и вижу, как стоит на причале Нуука и ждёт меня моя Ивало. Она знает, что я жив и знает, что я не забыл её, ведь как-никак она немножко волшебница.