Бритый под ноль, весь покрытый татуировками человек стоит на сцене. На голом теле – фартук, в руках – гитара. Он играет музыку – бурную, необузданную, обжигающую уши. Он подносит к губам жестяную трубу и издает пронзительный мощный звук, будто некий эпический герой, горном возвещающий начало битвы. Он отрывисто кричит в микрофон слова. Он прыгает и повисает на перекладине вниз головой. Достает шприц, набирает из вены кровь – и брызгает в зал.

Человека зовут Эдик Старков, но все называют его Рэтд. Его группа называется “Химера”. Место, где происходит концерт, – обугленные стены, на которые нанесены эзотерические рисунки, бар, в котором нелегально наливают пиво, молодые люди во френчах и кителях в зале, угрюмые милиционеры, засыпающие в муниципальном общежитии двумя этажами выше, – питерский клуб “Там-Там”. Вокруг Петербург начала 90-х, только что вновь получивший свое старое имя, время и пространство потерянности, жестокости и безжалостной свободы, – и люди, стоящие на сцене, кажется, воплощают в своей музыке всю ярость, всю гордость, все отчаяние этого времени и этого города.

Этой группе трудно было бы придумать более удачное название. “Химера” стала самой яркой химерой российской рок-музыки 90-х, удивительным порождением эпохи, впитавшим в себя все ее противоречия и канувшим в небытие вместе с ней. В поколении “Там-Тама” было множество блистательных групп – пожалуй, не будет преувеличением сказать, что именно в этом месте проходила передовая тогдашнего рок-н-ролльного фронта, и Рэтд мог считаться одним из его полководцев. Утраченные надежды, непокоренная вера, бесприютность и безвременье, наркотики, эзотерика, повисшее тяжким грузом наследие предыдущих эпох – эти люди прочувствовали все на собственной шкуре. Им выпало жить в перемену времен – и они воплотили эту перемену в звук, ураганный, сбивающий с ног, умный и безумный одновременно. Музыка “Химеры” – и “Там-Тама” в целом – совпала с тем, что происходило в те годы в мировом роке, в общем-то парадоксальным образом: она не была подражанием и перенесением чужих находок на собственную почву – нет, она была в полной мере этой неплодородной, умирающей почвой рождена. Как и несколькими годами ранее для сибирских панков, песни здесь были способом не столько самовыражения, сколько выживания. Вся так называемая российская альтернатива только потому и может считаться хоть сколько-нибудь легитимной, что в начале ее был “Там-Там” – и в “Там-Таме” была “Химера”.

* * *

“Выборг, – сообщает энциклопедия, – город в России, административный центр Выборгского района Ленинградской области. Расположен на берегу Финского залива в 132 км от Санкт-Петербурга. Является промышленным и туристическим центром”. Население – под 80 тысяч человек (это сейчас, было, конечно, меньше). Осколок старой Европы на территории России – там расположены единственный настоящий средневековый замок и развалины старинной крепости. Питерцы ездят в Выборг по выходным, жители Выборга ездят в Питер по рабочим. В начале 90-х город обнищал и затих, соседней Северной столице было не до туризма, жители бежали прочь. Эдик Старков, уже тогда прозывавшийся Рэтдом, повторил общую траекторию. В Выборге учился, в Выборге написал первые песни, из Выборга сходил в армию – и из Выборга сбежал в Питер: в никуда, в никогда. Сбежал, чтобы играть в своей первой группе – “Депутат Балтики”.

Алексей Никонов

Я жил в Выборге в люмпенизированной социальной среде, которую сейчас принято называть хулиганской. Там не было речи ни о каких метафизических вещах, речь шла скорее о выживании: кто кого ебнул, кто кого наебал, кто у кого больше жвачки выклянчил. И говорили, что есть такой чувак – Рэтд. Что он, мол, песни сочиняет круче Гребня и сейчас в армии. И, когда он пришел, мне его показал один знакомый. Ну я посмотрел – гопник и гопник, мне тогда похуй было, меня только бабки интересовали. Мы трахали телок и наживали бабло.

Всеволод Гаккель

Выборг – пограничный городок, где нет никакой работы. Эдик в этот мир явно не попадал. И он переехал в Питер, где должен был работать, потому что были нужны деньги. Он работал дворником, потому что дворникам муниципалитет давал комнату. Реально работал, разгребал снег, подметал улицы на Петроградской стороне.

Алексей Никонов

Вначале я думал, что он дуркует. Его, например, заселили в квартиру, где он мог жить и делать что угодно, нужно было только подметать двор раз в месяц. А он там как начал торчать! При мне приходили девки, говорили: “Эдик, ты художник, творец, подмети хоть раз в месяц!” А он сидел под кислотой и говорил: “Мне пофиг”. Я младше его на пять лет, и то, когда они ушли, стал убеждать: “Рэтд, ты чего, оставайся здесь!” А он: “Мне пофиг, буду жить в “Там-Таме”.

Андрей Алякринский

Сам Рэтд из Выборга, а в Ленинграде он работал дворником, потому что дворникам давали квартиру. В ней он и жил на Петроградской стороне, таким образом и познакомился со всеми ребятами – с Юрой Лебедевым, Геной Бачинским и Витусом, которые учились в ЛЭТИ, тоже на Петроградской стороне. И вот они сдружились и сделали группу, которая на вечерах в этом ЛЭТИ выступала.

Геннадий Бачинский

Я всегда любил новую музыку. Когда-то для меня новым был русский рок. Я был его преданным сторонником. Мне нравились “Алиса”, “ДДТ”, “Аквариум”, “Телевизор”, “Ноль”, “Гражданская оборона”, “Юго-запад”, “Аукцыон”. С прохладцей, но уважением я относился к “Кино” и “Наутилусу”. От русского рока я логичным образом во времена “Депутата Балтики” перешел к The Cure и Bauhaus – тогдашним иконам современной музыки. Мы с Эдиком очень удивлялись, слушая их записи, тому, что у них и у нас очень много общего. Многие песни Эдика оказались созвучны творчеству именно этих групп, хотя я точно знаю, что Эдик написал свои песни до того, как услышал похожие западные команды в первый раз.

(Из интервью Дмитрию Меркулову для сайта edikstarkov.narod.ru)

Владислав “Витус” Викторов

Я сначала познакомился с Геной Бачинским: он играл в “Депутате Балтики” и периодически бывал в общежитии, где я жил. В том же общежитии я играл с другой группой. В какой-то момент у них в “Депутате Балтики” барабанщика забрали в армию, они стали искать замену. И Гена просто предложил мне поиграть. Как я понимаю, Гена к этому моменту был хорошо знаком с Рэтдом, но еще не перевез его в Питер. Изначально там было два проекта примерно с одними музыкантами – “Крокоплюх” и “Депутат Балтики”, Гена и тот и другой продюсировал.

Андрей Алякринский

Взаимная симпатия “Там-Тама” и “Химеры” началась еще с “Депутата Балтики”. В принципе они ничем не отличались от любой другой русской группы, пытающейся играть рок-н-ролл, звучали для того времени вполне традиционно. То есть такой полуакустический звук, песни, построенные скорее на традициях авторской песни.

Алексей Михеев

В “Там-Таме” я тогда уже работал, стоял на входе. “Химеры” еще не было, был “Депутат Балтики”, и они еще не стали, скажем так, резидентами клуба. В общем потоке достаточно одинаковых постпанковских и хардкоровых групп того времени “Депутат Балтики” выделялся наличием виолончели, что очень сильно привлекло меня тогда как поклонника группы “Аквариум”. У Эдика был достаточно своеобразный головной убор – кепка, обшитая разными артефактами: значки, стразы, голова пупсика и так далее. Во внешности присутствовала харизма очень позитивная, в тот момент он был светлым кудрявым мальчиком. Потом мы начали общаться, причем не столько с Эдиком, а со всей их тусовкой: Бачинский, Оля Ходаковская. Они вместе учились, Бачинский издавал смешную газету, “Вестник Лабуха” называлась. А с Эдиком мы тогда просто виделись периодически.

Виктор Волков

Эдик поначалу просто выступал время от времени в “Там-Таме”. Потом он стал появляться в клубе чаще, потом “Там-Там” стал его репетиционной точкой, а потом он и зажил у нас. Но он из Выборга, мог иногда и домой съездить, мне же ехать было некуда, я постоянно жил в клубе. Я занял комнатушку на втором этаже, Леша Микшер, барабанщик, был сторожем. И, когда он уезжал на концерты, я несколько раз за него оставался, а потом остался совсем. Через год я перевез из Азова своего сына, он сейчас в консерватории учится. А тогда на меня посмотрели как на умалишенного: сам не пойми чем занимается, еще и ребенка притащил.

Алексей Михеев

Я жил на Лиговке, мне было нетрудно дойти пешком до “Там-Тама”. Поэтому часто я приходил в два часа ночи в клуб и там зависал. Эдик примерно в этот же момент перестал ездить из Выборга, они с женой Светой поселились в клубе, в бывшем холодильнике. Там кафе раньше было, мясной цех и холодильный. В нем стояло несколько неработающих холодильников, но место, чтобы поспать, тоже было.

“Там-Там” был больше чем сквот, интереснее сквота. Мы жили там не нелегально, в отличие от реальных сквоттеров, а скорее полулегально. Находились под крылом Василеостровского молодежного центра, у нас было электричество, душ, а потом даже студия звукозаписи. По большому счету, эта была коммуна.

* * *

“Ну, это, вы… Если чего-то будет не то, плохо, то вы, это, не обижайтесь”. Несколько видеозаписей концертов “Депутата Балтики” чудом сохранились – и, просматривая их, почти невозможно угадать в том Эдике Старкова будущего Рэтда из “Химеры”. Кудрявый паренек в майке-алкоголичке, нелепой шапочке и с деревянным крестом на шее, похожий на типического Иванушку-дурачка, смотрит на зал наивным крестьянским взглядом и трогательно запинается, обращаясь к публике. Отголоски будущего трудно услышать и в песнях. Что-то, конечно, проскальзывает – отдельные метафоры, эпические и злые коды, – но по большому счету “Депутат Балтики” был группой, двигавшейся в хорошо исследованном фарватере раннего “Аквариума”. Живописная акустика, виолончель, деревенская тоска – появись они парой лет раньше, наверняка их приняли бы в Ленинградский рок-клуб. Но в 92-м никакого рок-клуба уже не было. Советский рок, столь настойчиво требовавший освобождения и перемен, оказался к обретенной свободе не готов. Прежние герои умирали, сходили с ума, уезжали или были не в силах ответить на вызовы времени. Группа Старкова не просто сменила название – она полностью изменила себя, ответила на слом эпохи новым, злым, тяжелым, растерзанным, ни на что не похожим звуком. Так началась “Химера”.

Геннадий Бачинский

После постпанка у нас началось увлечение новыми американскими группами типа Faith No More, Primus, Red Hot Chili Peppers, Nirvana. Наряду с классическими панк-альбомами как раз Primus и Nirvana (поначалу казавшиеся нам одинаковыми) были настольными кассетами в начале 90-х и фактически предопределили переход “Депутата Балтики” в “Химеру”.

(Из интервью Дмитрию Меркулову для сайта edikstarkov.narod.ru)

Андрей Алякринский

В какой-то момент Эдик вроде бы услышал группу Metallica и понял, что музыка может быть гораздо более мощной – впрочем, это, может быть, и неправда. В общем, у него вдруг появилась примочка. И так он ее любил, что у него даже была татуировка с изображением конкретно этой примочки, которую он себе сам набил. Самодельная, стального цвета примочка, звук у нее был совершенно уникальный – утробный, дикий, жуткий. И он ее включал и адски шпилил на гитаре. Играл он очень специфически. То есть, притом что играл довольно точно, это был абсолютный, очень мощный нойз.

Владислав “Витус” Викторов

Все аранжировки делали мы. Эдик приносил слова и какую-то основу на электрической гитаре, а дальше мы уже сами все развивали. И он прямо на наших глазах овладевал какими-то навыками игры на гитаре. В том числе и с искаженным звуком. Он купил себе примочку, я помню, он очень долго ее искал, ему нужна была кайфовая примочка. То есть он сначала играл на обычном электрическом звуке, такой “кранч”, легкий перегруз, ничего особенного. А потом он купил примочку, и началась какая-то совсем другая история, с этим эффектом он придумывал соответствующие, уже несколько другие песни.

Геннадий Бачинский

Эдик был одним из первых музыкантов, который увлекся хардкором и смог его реализовать в России. Раньше него к этому стилю обратился только “Нож для фрау Мюллер”, но Эдик это трансформировал в совершенно новую область. Он фактически создал современный русскоязычный психоделический хардкор. Что касается меня, то в этом смысле я за ним немного не успевал и осознал правильность его движения лишь спустя некоторое время, когда мы уже не играли вместе. И тогда я стал как бы менеджером “Химеры”. Как музыкант я уже не мог соответствовать уровню группы, но как административный человек кое-что полезное сделал.

(Из интервью Дмитрию Меркулову для сайта edikstarkov.narod.ru)

Владислав “Витус” Викторов

Когда, в начале, “Депутат Балтики” был более менее стандартным постпанком, Гене все нравилось, но, как только мы ушли в сторону нойза, как только начался тяжелый звук, Гена какое-то время просто играл с затычками в ушах, он не мог выдержать этого потока децибелов, ему было тяжело. Хотя он в принципе понимал, что то, что мы делаем, – это хорошо. А когда он начал работать на радио “Модерн”, ему просто физически времени стало не хватать на репетиции. Он ничего не бросил, просто предложил стать нашим арт-директором, по сути.

Андрей Алякринский

Эдик слушал очень много разной музыки. Никаких приоритетов особых у него не было, он в этом смысле был абсолютно открыт – слушал все, что попадалось. Но тогда и попадалось не очень-то много. Не думаю, что чужая музыка сделала его таким. В нем от природы была эта соль земли.

Алексей Михеев

Мы слушали Ministry, Butthole Surfers, Dead Kennedys, еще много постпанка: Cure, Siouxsie & The Banshees. Но вообще индустриальный хардкор у нас был самой передовой музыкой. У Ильи Черта, кстати, отличная группа была тогда – Department, наш ответ Ministry. Еще любили NoMeansNo и Fugazi. C подачи Тимы Земляникина слушали много махровой попсы – Ace Of Base всякий, электропоп. А Эдику почему-то очень нравился Демис Руссос. И еще он сильно любил “Аквариум”.

Илья Бортнюк

Я удивился, когда узнал, что он очень большой фанат Гребенщикова, я думал, он должен слушать какой-то панк-рок.

Эдуард “Рэтд” Старков

В этом городе мои любимые ансамбли – это “Нож для фрау Мюллер” обязательно, потому что это очень хороший ансамбль на самом деле. Как бы их там ни хаяли, как бы чего ни говорили, это самый мой любимый. Потом “Рикки-Тикки-Тави”. Ну, можно много назвать, но в топе у меня вот эти. И еще мы с Андреем Растаманом играем частенько по ночам музыку рэггей, раггамаффин. Мне тоже очень нравится. То есть я люблю абсолютно разную музыку. Я могу слушать и “Европу Плюс”, и “Радио “Катюша”, и “Радио “Балтика”, все одновременно. Переключать каналы, сидеть, а потом уходить, а потом приходить, гулять. То есть у меня таких особых пристрастий нет, но вот если выделять ансамбли, которые у нас в городе есть, то это “Нож для фрау Мюллер” и “Рикки-Тикки-Тави”. Потому что самые такие… Свежесть есть. Вот Борис Гребенщиков мне нравится тоже. И Sepultura нравится еще, последний альбом, 93-го года. Да много хорошей музыки кругом, так сказать. Вообще вся музыка мне нравится.

(Из интервью журналу Fuzz)

Алексей Никонов

Я знаю, что он слушал Sepultura, Fugazi и Butthole Surfers. Я считаю, что только Sepultura, может быть, какое-то влияние на него оказала. Хотя на самом деле я вообще ничьих влияний в нем не слышу.

* * *

1 мая 92-го года “Химера” впервые вышла на сцену “Там-Тама” под этим названием – и с тех пор группу с клубом было уже не разлучить. Нет ничего удивительного, что в “Там-Таме” Рэтд обрел свой настоящий, метафизический дом. В изрядном реестре выступавших в клубе были группы профессиональнее, жестче, перспективнее – но не было группы роднее. Их лютый, кровавый, искрящий от электрического напряжения звук был как будто продолжением обугленных обшарпанных стен, где собирались люди, до которых растерявшему себя государству и обществу не было дела. Было бы неправильно говорить, что “Химера” была главной группой “Там-Тама” – в конце концов, в коммунах не бывает власть имущих. Они выделялись не потому, что были важнее или лучше, но потому, что точнее всех соответствовали месту и времени. В конце концов, и сам клуб “Там-Там”, существовавший наперекор всем законам, вопреки новой экономической реальности, был своего рода химерой.

Владислав “Витус” Викторов

“Там-Там” – первый клуб, до него подобных историй в Питере не было. С “Депутатом Балтики” мы выступали либо в ДК, либо на каких-то сборных концертах в кинотеатрах. Конечно, спасибо Севе Гаккелю, что он все это затеял. Там был шикарный звук, который делал Алякринский. Помещение было маленьким, сцена, по сути, переходила в зал, он очень хорошо прокачивался, и мы получали огромное удовольствие. Все, кто любил и хотел услышать что-то прогрессивное и крутое, приходили в “Там-Там”, круче ничего не было. Это было безумно интересно, и наверное, благодаря этому в тот момент Рэтд жил в “Там-Таме”. Он переехал из общаги от Геши, жил там и, конечно, что-то впитывал. И его музыка тоже менялась.

Артемий Троицкий

“Химера” была лучшей питерской группой того времени, абсолютно идеально выражавшей дух “Там-Тама”. Это был по стилю такой арт-панк, уж если какие-то лейблы вешать. То есть совершенно яростная, абсолютно бескомпромиссная панк-группа – но не тупая. Это не было одним из клонов Exploited или “Гражданской обороны”, которые тупо играли три аккорда и орали что-то матом. “Химера” была очень интересной и в музыкальном отношении, с по-настоящему интересным лидером. Я бы сравнил Рэтда с Пановым из “Автоматических удовлетворителей” – в том смысле, что это были настоящие персонажи, настоящие панки, и неудивительно, что все они отошли в мир иной в достаточно нежном возрасте. Рэтд из них был, конечно, самым диким.

Андрей Алякринский

Группа “Химера” сочетала в себе ряд удивительных вещей, такой пропорции ни в одной другой русской группе не было и нет. Существует масса великолепных прозападных групп – хуй отличишь построковую группу из Западной Европы от построковой группы из Митино. Но они все висят в воздухе, поскольку у них нет опоры ни на русские музыкальные традиции, ни на русское слово, для них это все в некотором роде игра. Существуют, наоборот, группы абсолютно прорусские, как все эти упыри – Юрий Юлианович, Борис Борисович… И почти никому не удается сочетать то и другое. А группа “Химера” звучала как абсолютно западная группа и при этом была русской на сто процентов, использовала простейшие русские гармонии и простейшие русские слова. Это не звучало ни как русский рок, ни как что-то украденное у Nirvana или Metallica, было ощущение какой-то самобытности и уникальности. Не было понятно, откуда растут ноги. Никакой другой подобной группы я не слышал.

Алексей Никонов

Что такое “Химера”? Я скажу то, над чем Рэтд сам бы в первую очередь рассмеялся, потому что для него эти теоретизирования были ерундой. Мне кажется, что “Химера” – это в первую очередь попытка североугорского языка проникнуть на уровень русского через нойз-музыку. Через деструктивный, хаотичный звук, передающий хаос вселенной. Знаете теорию Лейбница? Ну, что каждый человек – монада: она автономна, но она отражает космос. Вот концерт “Химеры” должен был отражать космос. Он потому и переименовал группу: само название группы – это нечто несуществующее. На концертах космос отражался в голом хаосе. Иногда от этого было страшно.

* * *

От “Химеры” осталось немало записей – случайных, продуманных, концертных, – но всякий человек, видевший Рэтда на сцене, всегда первым делом сообщает, что им доверять нельзя. Та буря, та стихия, что бушевала на концертах “Химеры”, попросту не умещалась на пленке – тем более что каждый раз она вела себя по-новому. Рэтд нередко буквально жил в “Там-Таме”, и естественно, группа играла там очень часто.

Алексей Никонов

Рэтд поначалу для меня был попугаем, я не мог серьезно к нему относиться. Однажды я, наш первый гитарист Бенихаев и мой друг один, местный наркоман, поехали брать РСР в Питер. Приехали ночью, а спать было негде. И мы поехали к Рэтду, он тогда жил на Щорса. Он никого не знал, кроме Бенихаева, а с ним он уже играл однажды в “Там-Таме”, где представил его как “удмуртского гитариста от бога”. В общем, все обторчались и легли спать, а Рэтд ни с того ни с сего начал на кухне песни петь. Я тогда к музыке серьезно не относился. После разочарования в русском роке, в таких группах, как “Алиса” и “Кино”, мне это было неинтересно. Но Рэтд покорил меня искренностью. Буквально через две недели, когда у меня был день рождения, он меня пригласил в “Там-Там”. А я-то в Выборге думал, что русскому року все, кирдык. Рэтд приводит меня в “Там-Там” – а там Лондон. И он вытаскивает меня на сцену, дает микрофон и говорит – пой.

Артемий Троицкий

У меня нет ни одного диска “Химеры”, но то, что я видел на концерте, меня очень впечатлило. Сам Рэтд, помимо всего прочего, играл на трубе, и это был арт-панк, даже с элементами джаза. Впрочем, если это и был джаз, то джаз такой, в духе каких-нибудь англичан типа Blurt, то есть тоже совершенно безумный. Эту музыку было интересно слушать. Текстов я не понимал, но понимал, что они очень сердитые, грустные и страшные. Отдельные слова я улавливал, но сказать, что я мог для себя мысленно эти тексты выстроить, я не могу. То есть вообще, быть на концерте “Химеры” и при этом внимать стихам, как в бардовской песне, было просто невозможно, поскольку концерты были настолько интенсивны, что это съедало тебя заживо.

Илья “Черт” Кнабенгоф

На концертах “Химера” – это магия, это вообще не музыка.

Юрий Угрюмов

Я хорошо помню свои ощущения от концертов “Химеры” – меня как будто пронзало каким-то электрическим разрядом, это было что-то невероятное. Такое ощущение было, что с тебя кожу сдирают. Они просто прибивали к полу. При этом не сказать, что они уж так хорошо играли, но энергия от них исходила невероятная. Сам Рэтд выступал обычно босиком и надевал фартук, в котором напоминал то ли мясника, то ли палача. На сцене он казался абсолютно отстраненным, то есть он играл для публики – и как будто находился где-то в другой сфере; одновременно был и здесь и там. Он входил в какое-то удивительное состояние и транслировал через себя вибрации, которые становились доступны, хотя бы в какой-то своей части, и собравшимся. “Химеру” слушали на удивление спокойно – даже в смысле физическом: не было слэма. В принципе тусовка, которая вокруг “Химеры” существовала, – это поклонники тяжелой альтернативы, и слэм для них – обычный способ воспринимать музыку. Но, насколько я помню, слэма не было. Людей прижимало к стенам, они слушали, они двигаться не могли.

Илья Бортнюк

Один из концертов я никогда в жизни не забуду. У Рэтда часто бывало так, что в конце выступления он брал одну ноту, включал примочки и так и звучал. И вот на одном из таких последних звуков он куда-то подпрыгнул, за что-то зацепился ногами и повис. Потом снова спрыгнул на сцену. Потом взял жгут, перемотал себе руку, взял шприц, набрал из вены кровь и на небольшом белом листе бумаги нарисовал кровью значок “Химеры”. А после этого опять стал играть. Меня это по-настоящему шокировало.

Владислав “Витус” Викторов

В какой-то момент он на сцене поставил мольберт и стал рисовать рисунок, забирая из вены кровь в шприц. А до этого на репетиции нам сказал, что нужен трек минут на семь-восемь. Мы: зачем? Он: будет перформанс. Какой? Не сказал какой. И вот мы играем на сцене, все нормально, и он начинает забирать кровь из вены и рисовать кровью. Нам не видно было, что он делает, но я вижу, что делает что-то с рукой, а что именно – не вижу, мы же как бы сзади. Но я вижу лица людей, которые стояли у сцены и сначала мотали головой, а потом у них был какой-то полный атас. Был еще такой концерт шуточный, где он нашел какую-то плитку и жарил яичницу, потом мылился, но это не так интересно.

Леонид Новиков

У него были отличные перформансы. Скажем, играет концерт, вдруг останавливает все: “А сейчас поиграем на бластерах”. Выдергивает джек – и давай. Ну, как Фрэнк Заппа – из любого шума можно сделать музыку. Ему это удавалось. Голову мыл на сцене. Что хотел, то и делал.

Алексей Никонов

В “Там-Таме” труба была, и Рэтд повис на ней вниз головой. А выступал он практически голый, в шортах. И он жестко порезал себе живот ножом. Очень сильно потекла кровь на лицо. А так как он был голый, бритый, весь в татуировках, это выглядело, будто туша мяса в мясной лавке висит, вся кровью облитая. Он на гитаре играл, и по гитаре тоже кровь текла. И когда он закончил эту композицию, после этого на минуту или полторы в зале воцарилась абсолютная тишина. Это не было жестом. Это было осознанной необходимостью, той самой свободой творчества, которой в роке тогда никто не понимал.

Александр Долгов

Я до сих пор вспоминаю их выход на фестивале Aerofuzz в марте 94-го. Он шел четыре дня в “Балтийском доме”, с шести вечера до шести утра, на трех площадках. И был зальчик маленький, на 120 мест, где и играл весь андеграунд. Конечно же, была и “Химера”. Их выход планировался очень поздно, в час или два ночи. И в этот зал набилась типичная химеровская публика – бритые люди в сапогах с закатанными брюками. Немножко похожие на наци, но, разумеется, не наци. Альтернативщики. И вот “Химера” настраивается, готовится начать свой сет. А этот народ в течение, наверное, десяти минут перед началом концерта издавал такой странный утробный звук, что-то среднее между урчанием зверя и рычанием. Таким образом они приветствовали музыкантов, ради которых пришли на фестиваль. Больше их ничего не интересовало – только Рэтд и “Химера”. Группа отыграла хорошо. Я все это наблюдал, и мне стало не по себе. Такое животное чувство, которое очень сложно передать, это надо было видеть. От их звука мурашки шли по коже, совершенно необузданная энергия.

Владислав “Витус” Викторов

В какой-то момент в “Там-Там” стали ходить так называемые наци, бритоголовые. И им очень полюбились наши ритмы, они плясали. А у нас на пластинках знак солнцеворота, только в обратную сторону. Обычный знак, но они видели в этом что-то такое. Помню, Эдик не понимал, чего они пристали, что им надо. А они реально перлись. К тому же они любят подраться, и из-за этого немножко напряженная обстановка была, когда мы играли.

Александр Липницкий

В “Там-Таме” “Химера” была далеко не самой оголтелой, но когда они попадали в Москву, то на фоне москвичей выглядели максимально оголтело. Я им устроил концерт в “Вудстоке” в Москве, в Камергерском он, кажется, был. Играли две или три группы, и в процессе выступления “Химеры” клуб просто опустел. Ушли все до одного посетители. И мы остались стоять: промоутер клуба, Гаккель и я. А группа в это время собирала провода на сцене. Промоутер говорит так грустно: да, Александр, мне и вам с Севой концерт понравился, но вы должны все-таки знать, что эта группа не может играть в Москве.

Владислав “Витус” Викторов

В Москве помню прекрасный случай. Было такое казино Golden Palace. И в начале 90-х Сева с Липницким договорились сделать нам концерт там. Мы приехали, все хорошо, начали настройку, попробовали – на саундчеке пару песен сыграли. После чего приходит арт-директор или менеджер и говорит: “Ребята, вот вам гонорар за концерт, выступать не надо”. Это было очень смешно – мы даже ни одной песни не сыграли, нас выставили. То есть они услышали, что мы играем, а там солидная публика собиралась. Я вообще не понимаю, как можно было в казино поставить “Химеру”, нойз.

Алексей Никонов

Помню, на одном концерте Рэтд прыгнул в публику на песне “Я льды” – и никто его не поймал, он ударился спиной о пол “Там-Тама”. Очень сильная энергия шла со сцены, вплоть до того что ты даже не замечал, что он конкретно там делает. Плотность звука была катастрофическая. Когда я был на этих концертах, я чувствовал такой очень жесткий энергетический приказ. И мало кто понимал, с чем имеет дело, хотя было ощущение, что перед тобой что-то новое. Я тогда думал – на хера эти трубы нужны?! А сейчас понимаю, что таким образом они делали свое минималистичное звучание бинарным, привносили в него симфонизм.

Андрей Алякринский

“Химера” в “Там-Таме” относилась к разряду нестабильных групп. Концерты у них были очень разные, никто не стремился к исполнительскому мастерству, не было вообще таких критериев – в отличие, скажем, от Tequilajazzz: они очень много дрочились на точке, чтобы играть круто, поэтому всегда собирали биток. У “Химеры” не было задачи хорошо играть, и концерты все были очень разные. Совершенно другой подход, гораздо более дилетантский – в хорошем смысле слова.

Владислав “Витус” Викторов

То, что происходило с Эдиком, – оно реально шло на несколько кадров быстрее, чем с нами. Мы за ним немножко не поспевали в плане музыкальной мысли. Нас потом уже, когда мы это играли по третьему-четвертому разу, осеняло – ах вот оно что! Он немножко скакал впереди всех, и в этом, наверное, тоже проблема была. Если для нас это было отчасти получение удовольствия от совместного музицирования, то для него это было нечто большее. Он как бы рисовал картину, а мы держали мольберт. И мое отношение к инструменту сильно изменилось: я смотрел на Эдика и понимал, что можно играть как хочешь, а не так, как учат на всяких обучающих видео и тому подобное, – лишь бы добиться определенного звука. Вообще, отношение к музыке у Эдика было другое принципиально.

Егор Недвига

Все в “Химере” были очень разными людьми. Даже репетиции у них проходили своеобразно. Это не были репетиции в привычном смысле, там отсутствовало какое-либо общение, кроме разве что перекуров и банальных “привет-пока”. Музыканты приходили по очереди, включались и начинали что-то играть. Каждый что-то свое – такой хаос, хотя и очень гармонизированный. Необычность была в том, что не было совместного процесса работы над чем-то, нотных раскладок. Они это делали как-то молча, по наитию. Рэтд не приносил песни как таковые, он приносил гитарные наброски и тексты. И в двух-трех словах всем все объяснял. То есть говорил барабанщику: “Здесь играй тупой ровный ритм”, все начиналось с барабанов и гитары. Дальше подключались бас-гитарист и виолончелист.

Эдик очень любил экспериментировать с трубой. Он, как известно, не имел музыкального образования ни по классу гитары, ни по классу трубы. Но он настолько хорошо интуитивно чувствовал звуковую материю, что получалось очень круто.

Юрий Лебедев

Я однажды опоздал на собственное выступление на фестивале в клубе “Гора” на Лиговском и имел возможность услышать “Химеру” с другой стороны сцены. Сначала я, как обычно, долго убеждал вышибал на входе, что я участник группы и денег за вход с меня брать не надо. Какая-то дурная традиция была у меня в этом плане – только в “Там-Там” меня пускали и с гитарой, и без оной, поскольку я был там знаком почти со всеми. Тогда я пререкался дольше обычных пяти минут, так как один из вышибал сообщил, что ему доподлинно известно: “Химера” уже играет. Потом снизошел к моему ответу: “Значит, я опоздал”, – и пропустил. Там действительно какая-то группа играет – сплошной гул, ничего не разобрать. Пробираюсь я сквозь большое количество людей в зале, наклоняюсь от звука со сцены, как от сильного ветра. Добрался до сцены и вижу – действительно “Химера”. Но я даже песню не смог различить. Свет, дым, громкость сумасшедшая. Эдик, кажется, уже, как обычно, все ручки на своем комбике вывернул до крайнего правого положения – гитара выдает весь слышимый звуковой диапазон. Барабаны кое-как ее перебивают, но от Пашиной виолончели слышен только свист, фидбек. Мое отсутствие вроде и не заметно даже. Но впечатление, так сказать, впечатляющее. Так и стоял, глаза вытаращив, до конца песни. Потом очнулся, пробрался на сцену, меня с улыбкой подключили, и выступление продолжилось уже со мной.

(Из интервью Дмитрию Меркулову для сайта edikstarkov.narod.ru)

Александр Липницкий

Как-то раз “Химера” играла в клубе Tabula Rasa в Москве на Бережковской набережной. Их поставили в один концерт с какой-то пионерской командой, где собралась куча одноклассников или однокурсников музыкантов. Там, по-моему, еще чей-то день рождения был. Образцовые ребята: девушки в белых платьях, все как на подбор, как в каком-нибудь нынешнем пропутинском движении. И вот клуб полный, все танцуют, первую группу отлично приняли. А потом выходит “Химера”. Что тут началось! Всю эту публику колбасило так, что они не знали, куда себя деть. По-моему, в итоге они просто снялись и ушли. Вообще, на “Химере” в Москве ко мне почти всегда подходили и говорили: “Ну, может, все, закончите? Поиграли десять минут, и хватит. Вас послушали, достаточно уже”. И были моменты, когда их просто обрывали.

Егор Недвига

На концертах он никогда не входил в образ, не играл никого. На сцене он был таким, каким и в жизни. Эдиком Старковым, безумцем.

Виктор Волков

Часто было так: закончился концерт, Эдик берет в руки метлу и идет на выход подметать бутылки и разбитые стекла.

* * *

Говоря о “Химере”, неизбежно упираешься в Рэтда. Безусловно, “Химера” была именно группой в полном смысле слова, их звук создавался соединением воль, устремлений и идей каждого из участников – но также безусловно, что лицом этой группы, человеком, определявшим вектор ее развития, человеком, полностью отдавшим ей самого себя, был Эдуард Старков. Он был простым круглолицым парнем из Выборга – и он же походил на языческого бога на сцене. Он не был виртуозом гитары – и он же умел играть так, что через слушателей в зале будто бы проходил электрический разряд. У него толком не было образования – и он же писал странные, смутные, замешенные на эзотерической символике тексты, в которых можно углядеть хоть отголоски раннего Заболоцкого, хоть ссылки на философов-мистиков. Он принимал наркотики, поливал сцену собственной кровью и не жалел себя – и он же очень трепетно относился к окружавшим его людям.

Ласковое, почти подростковое имя Эдик и какое-то языческое, отрывистое, таинственное прозвище Рэтд – даже в том, как он называл себя, было какое-то фундаментальное противоречие.

Алексей Михеев

Он был избранным. Близко общаться с ним мы стали, когда распался “Депутат Балтики”. Названия “Химера” тогда еще не было, но они репетировали на точке тамтамовской, где я часто бывал. Уже потихоньку начал образовываться сквот, мы там часто оставались ночевать. Незадолго до этого в клубе произошел пожар, стены обгорели, стали черными, и официальный директор заведения сказал: можете делать с этими стенами все что угодно, хуже в любом случае не будет, а денег на ремонт у меня нет. В комнате у Паши Литвинова, перкуссиониста “Аукцыона”, стояли банки с белой краской, но она была заперта, нужно было у Паши взять ключ, и мы пошли в ДК им. Кирова, находящийся недалеко от клуба, где Паша занимался в какой-то барабанной школе. Тогда наше общение с Эдиком и завязалось по-настоящему. Он рассказал о своем самоощущении человека как космического существа, существующего не столько в пространстве, сколько во времени. Рассказал о своей связи с Атлантидой, что считает себя атлантом. И поскольку он такой высокой расы, у него даже борода плохо растет. И на волне этой эзотерики, осознания медиумической сущности большинства творческих людей наше общение стало развиваться. Эдик, помню, подарил мне книжку Елены Петровны Блаватской “Разоблаченная Изида”, я начал читать Андреева, “Розу мира”. Ну и Кастанеда тогда был, конечно же, очень моден. И в этом эзотерическом настрое мы начали расписывать “Там-Там”. Я тогда учился, Эдик вообще ничего не делал. Вот и проводили время, расписывая стены, играя на гитарах и употребляя всякие наркотики.

Алексей Никонов

Философия Михеева и тамтамовцев – дикая смесь Блаватской и Кастанеды, а на оставшиеся 50 % – их личный психоделический опыт. Они искали новый звук и находили его, но сами об этом не знали. Если взглянуть на них как на обычных людей – торчали, пили вареную мочу, Тима Земляникин приворовывал, а Рэтд подметал и вмазывался винтом, но на самом деле они открывали новый звук. В этом и была их миссия.

Илья Бортнюк

Я бы его сравнил с Мамоновым, но как бы более брутальным. Он, так же как Мамонов, абсолютно четко понимал, что происходит в окружающей жизни. Только говорил он об этом не как группа “Телевизор”, не лозунгами, а метафорами. На мой взгляд, очень удачными. И с музыкой это сочеталось хорошо.

Андрей Алякринский

Эдик был простым и исключительно глубоким человеком. Он был из тех, кому удается в двух строчках мало связанных друг с другом слов сформулировать целое состояние. И с одной стороны, все это полностью держится на ассоциациях, с другой стороны – абсолютно точно попадает по ощущениям.

Владислав “Витус” Викторов

Как любой талантливый человек, Рэтд был в меру сумасшедший, но на самом деле он был очень скромным. Вроде как на сцене – вообще другой человек, даже выглядел по-другому, а в жизни скромный, хороший и милый человек, который вел себя как мышка.

Всеволод Гаккель

На меня Эдик действовал на уровне отдельной строчки. Что-нибудь вроде “а в Магадане снег” – и все, абсолютно законченная картина, больше ничего и не надо от этой группы. И какие-то технические критерии абсолютно неважны, притом что Эдик безупречно играл на гитаре, он был очень органично слит со своим инструментом, любой звук, который он из гитары извлекал, пусть даже мимо кассы, казался единственно возможным и нужным.

Алексей Никонов

Тексты Рэтда – отдельная история. Они самобытные. Взялись ниоткуда и ушли в никуда. Их можно сравнивать с Хлебниковым, Крученых или даже с некоторыми текстами Хармса, с обэриутами. Его поэзия охватывает всю эволюцию авангарда, Рэтд вобрал в себя всю авангардную структуру русской поэзии от зауми до структурализма, на самом деле не понимая этого. Рэтд говорил на птичьем языке, нес хуйню всякую, это была в своем роде заумь – хотя ни о какой зауми он не имел понятия. Она из него как бы перла сама по себе, из-за его корней финно-угорских. Его рисунки, его тексты – они не в постмодернистской ситуации созданы, не слеплены осознанно. Они рождены сами по себе, естественным путем.

Когда я ему, например, давал какую-то книгу почитать, он клал ее на руку и говорил: “Всё, я ее прочитал”. Иногда мне кажется, что он меня дурачил, но на самом деле вряд ли. Я знаю, что одну книжку он прочитал точно – “Сто лет одиночества” Маркеса. И он ее очень хвалил.

Эдуард “Рэтд” Старков

Моя любимая писательница – Елена Петровна Блаватская. Последняя книжка, которую я могу сейчас вспомнить, – которую я прочитал и которую в принципе достаточно любому человеку такого склада, как я, допустим, тусующемуся в “Taм-Таме” или где угодно, слушающему музыку, всякие штуки, – ему достаточно прочитать книжку Филипа Дика под названием “Убик”, и все, и можно уже вообще ничего не читать. Можно читать только сказки, и все. Лучше русские народные сказки – мы живем в России, поэтому лучше читать русские народные сказки. Ну и параллельно заодно и сказки народов мира.

(Из интервью журналу Fuzz)

Алексей Никонов

Рэтд был несерьезный человек. Даже если какие-то духовные практики у него были, трудно было уловить разницу между иронией и тем, что серьезно. Он, например, обхватывал деревья и кричал: “О-один!” Во всю глотку. Это был вроде бы прикол – а может быть, и нет. Рэтд в этом смысле как Ницше: не было понятно, где он говорит серьезно, а где шутит.

Всеволод Гаккель

Эдик всегда был очень благодушен, всегда. То есть этот человек, производящий на сцене чрезвычайно мощное впечатление, был в жизни очень кротким, даже нежным. Никогда никакой агрессии. В этой среде ее было очень много, был постоянный мордобой – но я никогда не видел, чтобы он с кем-то пытался вступить в конфликтную ситуацию.

Андрей Алякринский

Рэтд был очень спокойным человеком. То есть как… Мне он казался немножко нервным, хотя при этом был очень добрым, позитивным и простым парнем. Очевидно было, что у него какие-то ему одному известные, очень глубокие переживания – иначе бы он не бросался в эти бесконечные эксперименты со своим здоровьем. Для него они были не развлечением, не просто трипом каким-то, а именно поиском чего-то. Чего – я не знаю.

Юрий Угрюмов

Рэтд был человеком достаточно замкнутым. Он готовился к концертам, уходя в себя. Его можно было застать сидящим где-нибудь в уголочке – струны перебирает и молчит. Он не фонтанировал никоим образом. Один раз у них на точке была какая-то проблема с электричеством, то ли было очень холодно, то ли что, и он пришел к нам порепетировать – я был один в клубе и его пустил. Он сел, включился и стал что-то там делать. И сидел часа полтора, очень увлеченно. Потом собрался, сказал спасибо и ушел.

Сергей Богданов

Рэтд – парень как парень, но голова у него всегда странно была повернута. Когда он был в трезвяке, он был тихий и скромный. Вот когда он начинал чем-то накачиваться, из него перло искусство. Он в любой момент мог схватить свою трубу и начать дуть тебе в ухо. Меня это всегда раздражало, потому что, если тебе в ухо трубой херануть, мало не покажется. А он всегда с пеной у рта начинал что-нибудь нервно рассказывать и дуть в трубу.

Алексей Михеев

Мы были очень странно одеты, носили френчи, черные кепки и огромные немецкие ботинки. В общем, какую-то непонятную военную форму. И мы просто идем, а на нас все смотрят. Проходим мимо каких-то мажоров, они: “Эй, вы что, фашисты?” А Рэтд им: “Нет, мы специалисты”. “По чему специалисты?” – “По общению с нашими небесными братьями!” Или другой ответ в той же ситуации: “Парень, ты скинхед?” – “Нет, я моторхед!”

Илья “Черт” Кнабенгоф

Рэтд был человеком абсолютно не от мира сего. Это проявлялось во всем: в его подходе к жизни, в его творчестве, в вещах, которые его интересовали. В том, как он общался с людьми, в том, какую музыку слушал, какие картины его интересовали. В тех моментах, на которых он акцентировал внимание в общественной жизни. Его взгляды очень радикально отличались от общепринятых, поэтому ему было очень тяжело жить в обществе, а тем более в нашей стране.

Эдуард “Рэтд” Старков

У меня китель такой – кажется, что такие кители должны носить только нацисты. А у меня на кителе нашивки – я сам сделал – нашивки эзотерические. На которых изображен просто человек. Юг, Запад и Восток там изображен – и человек посередине Юга, Запада и Востока. А люди проходят мимо и считают меня нацистом. Такие вот с обществом отношения: иду по улице, а меня нацистом называют. Мать родная меня называет… теперь никак не называет. Считает меня дебилом с соседкой и говорит: “Теперь у меня дома свой Сукачев завелся” – они Сукачева считают фашистом. Кругом политика.

(Из интервью журналу Fuzz)

Виктор Волков

Музыканты в “Химере” были очень разными людьми. Все где-то учились, работали – словом, могли вписаться в обычную жизнь. А Эдик не мог.

Алексей Михеев

Как-то раз Лена Гудкова, очень умная дама, сказала: “Ребята, главное, чтобы вы работали. Человек должен работать. Это сущность человека. К сожалению, ваш рок не является работой. Вы не встраиваетесь в социальную структуру, ничего не происходит”. И устроила Рэтда торговать вразнос на улице фильтрами для китайских мундштуков. Он торговал ими две или три недели. Потом ему просто выделили что-то типа штатной должности в клубе: после концерта он сметал разбитые бутылки, которые били об стены и об головы. Это была его единственная работа. Когда жил в Выборге, он еще был кочегаром вроде как. И еще несколько раз в сезоне они играли с “Химерой” саундтрек к какому-то спектаклю в Балтийском доме. Сидели за кулисами и издавали всякие звуки.

Егор Недвига

Однажды случайно получилось так, что мы оказались в одной электричке Выборг – Петербург лютой зимой. Утренняя, вторая электричка. Я даже помню, во сколько она уходит. В 5:25. Я был тогда студентом второго курса института кино и телевидения, а Эдик ехал из дома, я думаю, в “Там-Там”. И вот ужасно холодно, мы невыспавшиеся, даже разговаривали мало – были озадачены одной мыслью, чтобы это долбаное криогенное ведро добралось до Питера и мы скорее бы нырнули в теплое метро. Эдик тем не менее не унывал, шутил, мы покурили, а потом он залег на скамейку спать. И где-то в районе станции Рощино в вагон зашли бродячие музыканты. У одного было некое подобие гармошки, второй с гитарой, на которой было всего четыре струны. И они начали играть и петь нестройными голосами, пытаясь перекрыть грохот и стук колес. А во всем вагоне было пять человек. Все неохотно завертели головами, и вот музыканты уже прошли весь вагон, как вдруг Эдик вскочил, побежал за ними и дал денег. Я не помню сколько, но помню, что удивился – это были достаточно реальные деньги. И я подумал – ни фига себе, Эдик последнее отдает. Денег-то у него вообще не было никогда.

Алексей Никонов

Ему было похуй на все. Я знал только трех человек в своей жизни, которым было похуй на все, и он был одним из них. Вот мы шли с ним на концерт, у него была с собой гитара, он вдруг берет и по перрону – хуяк ее! И гитара пролетела сорок метров по перрону. А он на ней должен был играть. Но он об этом не думал в тот момент, и это было очевидно. И это не было, знаешь, позой какой-нибудь. Мне, конечно, очень повезло, что я с ним встретился. Из всех моих знакомств это главное, оно изменило всю мою жизнь.

Эдуард “Рэтд” Старков

Мне все время хорошо живется. Я как родился, так и понял: “Вот кайф-то”. Правда, иногда в детском садике задавался вопросами: “Ох ты!..” У меня бывало, я помню: в детском садике, знаешь, как будто кома такая, пелена на глаза наезжает… Однажды – прекрасно помню – в детском саду сижу, как пелена такая – бум! “А как же я, а что же я, ох, ни фига себе, как же, чего, почему?” А потом думаю: “Нормально”, думаю: “А, бог с ним”. Не знаю, чего париться-то?

(Из интервью журналу Fuzz)

Алексей Михеев

У него было очень мало личных вещей: гитара, татуировочная машинка и какой-то психоделический фотоальбом.

Алексей Никонов

Для Рэтда вообще не существовало материальных ценностей. Ты бы видел его рюкзак! Он жил на Бакунина, спал на полу – когда я увидел, как он там жил, я вообще охуел. Какой-то матрас валялся, и все. У него вообще вещей не было. В рюкзаке – какие-то загогулины железные, которые он на улице нашел, блокнот, ручка и луковица, которую он спиздил с Тимой Земляникиным на рынке. Когда я увидел такую францисканскую аскезу в роке, меня это потрясло. И я видел, что это не наебка.

У него ничего не было, даже гитару ему, насколько я знаю, дал Бачинский.

Виктор Волков

Эдик был весь в татуировках. Я часто видел, как их набивали. Часть сделал он сам, куда мог дотянуться, остальное набили друзья. Если бы он был жив, думаю, сейчас был бы забит весь, до пяток.

Владислав “Витус” Викторов

Он был весь забитый, зататуированный, левую руку сам себе забивал, а правую – кто-то из друзей. И как-то Гена у него спросил: “А что ты будешь делать лет в пятьдесят или в шестьдесят с этими татушками?” А он говорит: “Я не собираюсь до пятидесяти жить”.

Алексей Никонов

Они спиздили с Бенихаевым в одном месте хэт, мини-пульт и дешевую гитару. И Рэтд написал записку: “Извините, пожалуйста. Это взяли мы. Мы поиграем и если станем звездами, то принесем назад”.

А еще как-то раз пришел и говорит: “Блядь, мои картины не взяли в библиотеку”. А картина эта – ну, пластинка с дыркой и на ней какая-то хуйня нарисована. Я говорю: “Рэтд, ну ты чего, дурак? Ты что, думал, что в районной выборгской библиотеке такую картину повесят?” “Да!” Ну боже мой – человек старше меня на пять лет. Но эта-то открытость в нем и подкупала. Мы жили по суровым законам, а Рэтд умудрялся своей ироничностью эти суровые законы обходить.

Его никогда не забирали менты. У него вся рожа была в татуировках, фотография в паспорте была приклеена на резинку жевательную. Мент берет этот паспорт и видит: “Житель планеты Луна”. Бред полнейший, он сам написал. И он так на них действовал, что его просто отпускали. Никогда не задерживали. Я не знаю, как ему так удавалось.

Рэтд всегда был честен. То есть для меня он был таким настоящим воплощением героя рока. Только я тогда думал, что все такие, что их много. А в результате оказалось, что это был единственный человек, который соответствовал моим представлениям о том, какой должна быть андеграундная рок-звезда.

* * *

Как и было сказано, “Там-Там” был территорией свободы, в буквальном смысле слова домом терпимости: здесь могли соседствовать примитивный панк-рок и забористый авангард, скинхеды и антифашисты, тишайшие вегетарианцы и буйные потребители всего, что можно купить за деньги. Это был не столько клуб, сколько сообщество вольных художников, постоянно выходивших за всевозможные флажки, – прежде всего потому, что флажки эти перестали соответствовать каким-либо реальным границам. Все здесь играли со всеми, каждая новая группа на сцене сулила что-то неизведанное, музыканты вольготно бродили по полю экспериментов, не подозревая, что поле это еще и минное, – или просто не обращая на это никакого внимания. Немудрено, что и в Эдуарде Старкове, для которого “Там-Там” быстро стал необходимой и достаточной средой обитания, быстро обнаружились самые разные ипостаси. К середине 90-х “Химера” начала плодить химер – побочные группы с удивительными названиями, неопределенным составом и свободным звуком.

Алексей Никонов

Первый концерт, на который я с Рэтдом попал в “Там-Таме”, – это была не “Химера”, это был параллельный его проект, назывался “Егазеба”. Они играли нойз, хотя тогда это не называли нойзом. Это была открытая группа, там мог играть кто угодно. Некий эквивалент “Поп-механики”, только утяжеленный во много раз.

Андрей Алякринский

“Егазеба” – это был музыкальный авангард. Там ничего никто не репетировал и никто ничего не придумывал заранее. Абсолютная импровизация: ни состава, ничего – кто попадался под руку, тот и играл. Перкуссионист Marksheider Kunst, покойный Паша Литвинов из “Аукцыона” – у них всех были там рядом репетиционные точки, и они с радостью вписывались во всякие затеи. Я помню только один концерт “Егазебы”. Эдик принес таз на сцену, намылился и стал делать у себя на голове какие-то разные психоделические фигуры – ну и подо все это игралась музыка совершенно невменяемая. То есть перформанс в чистом виде. Границ никаких не было – насколько далеко тебя может увести воображение, настолько далеко и заходило.

Эдуард “Рэтд” Старков

Есть такой фильм “Эльвира – повелительница тьмы”, главная героиня – ведьма Эльвира. Она как бы такая добрая ведьма. Потешная такая, смешная и с юмором. Но, если ей всякие подляны устраивать, она на них отвечает. Ну и однажды она приехала к своей бабушке, которая тоже была ведьмой. Пришла в дом, там стояли на полочке всякие препараты: разные скляночки, баночки… Она решила приготовить ужин для своего кавалера. Короче, она взяла скляночки, намешала все в кастрюльке, поставила на плитку, и все это стало там вариться. Варилось, варилось. И на одной скляночке там было написано: “Егазеба”. И она взяла насыпала туда этой “Егазебы”, сняла с плитки, принесла в гостиную. Открывает крышку, а оттуда такое чудовище выносится, которое и называется Егазеба. Ну вот у нас такой проект и есть – когда мы играем всякую дурацкую музыку. Такую – авангард ее называют… Экспериментальная, короче, музыка.

(Из интервью журналу Fuzz)

Виктор Волков

Потом Эдик сделал проект “Авдогесса”. Это был сплошной эксперимент. Там еще играл Тима Земляникин. Они выходили и давали такой экспириенс! Мне это трудно описать. Жалко, что почти никаких архивов не сохранили, – это нужно было снимать. У нас было много комнатушек, и они, “Авдогесса”, заняли одну на первом этаже на кухне. Там разделочная была. Однажды мы зашли туда: они явно чего-то приняли, Эдик лежит, трясется весь. Он ударился виском, хлещет кровь. “Авдогесса” в таком же виде и на сцену выходила.

Андрей Алякринский

В “Авдогессу” входил точно Тима Земляникин из группы “Нож для фрау Мюллер”, некий Дима, который сейчас живет в городе Йошкар-Ола, и Эдик. Это был такой диско-проект, если я правильно помню. Они вытворяли всякие штуки – скажем, привязывали тонарм проигрывателя ниточкой и ставили пластинку Modern Talking. Игла постоянно скакала – получалась такая кривая, абсолютно психоделическая петля. А под эту петлю они играли на барабанах, на гитарах.

Алексей Никонов

Каждый раз происходило что-то разное. Рэтд постоянно использовал элемент импровизации. Он мог резать себя, мог, наоборот, раздавать что-то зрителям с ложечки, мог позвать меня с Бенихаевым на сцену, чтобы я орал, а он играл на гитаре. Одной из его идей было поставить на сцене виселицу и повеситься. На песне “Я начинаю репортаж с петлей на шее…”. Он думал об этом на полном серьезе. Но я тогда был мелкий, много читал Ницше и Достоевского и воспринимал все это как игру.

* * *

Уникальность “Там-Тама”, вообще говоря, не стоит преувеличивать: история последнего столетия знает немало подобных неподконтрольных мест силы (от нью-йоркского CBGB до манчестерской Haciendа), которые жили ярко и недолго, но при этом дали поп-культурной индустрии такого мощного пинка под зад, что кинетической энергии хватило еще не на одно десятилетие. Уникальной была скорее ситуация, “Там-Там” окружавшая, – потому как эта самая индустрия в тот момент в России отсутствовала. Тотальная свобода среди прочего означала еще и свободу от концертной инфраструктуры, промоутерского сообщества и медиасреды – скучных вещей, без которых, однако, все еще немыслима жизнь музыканта. Кипучему таланту Эдуарда Старкова было страшно трудно вырваться из-под крышки обстоятельств. Даже между двумя столицами культурное сообщение было сведено к минимуму – а тем, кто все-таки добирался из точки А в точку Б, зачастую почти негде было играть, что уж тут говорить об остальной одной шестой части суши. Как ни парадоксально, российским рок-группам в тот момент зачастую проще было получить ангажемент в Европе, чем отправиться с концертом куда-нибудь вглубь родины. В стране, в которой многое определял случай, гастрольная жизнь была построена по той же непредсказуемой логике – и именно благодаря ей нескольким группам “Там-Тама” удалось выехать на гастроли в Германию. В том числе и “Химере”.

Андрей Алякринский

В “Там-Таме” долгое время работала немка по имени Кирстен. Когда она вернулась на родину, то стала работать в организации по русско-немецкому обмену. То есть делались, например, гастроли какой-то локальной немецкой группы – она приезжала и играла в “Там-Таме” и еще в паре клубов. А русская группа могла поехать в Германию и сыграть там. И съездили, соответственно, “Югендштиль”, “Никогда не верь хиппи” и “Химера”.

Виктор Волков

Тося, жена Эдика, когда группа собиралась в Германию, заявила: “Если я не поеду, Эдик тоже не поедет”. Пришлось извернуться и ее тоже как-то взять. Она поехала и посмотрела на их жизнь, это был панк-рок: они то в чистом поле играли, то в сквоте. А что такое заграница для нас была – это же рай какой-то, где не хватает только нас. Мы туда приедем, и все вокруг нас плясать будут. Но ты туда приезжаешь, и выясняется, что там ты тоже никому не нужен. Там надо биться, и там еще жестче зачастую. И вот они это все увидели. А потом, когда туда Сева приехал, Тося упала ему на шею и рыдала: “Забери меня домой”.

Андрей Алякринский

Был, в частности, фантастический концерт в Берлине. В сквоте, в полузатопленном подвале… Во время концерта какие-то чуваки достали бутылки с керосином, стали пить из них и пускать по потолку огонь. Это был пиздец! Я никогда в жизни такого больше не видел. В какой-то момент там стало невозможно находиться, потому что там все было в огне и в дыму. И все выбежали. А Эдик до последнего рубился – даже когда уже никого не осталось. Это было натуральная преисподняя. Самое забавное, что, отыграв этот концерт в этом клубе, мы поехали в Гамбург на двух глазастых “мерседесах” – Севиному приятелю, который жил в Берлине, надо было их перегнать. И вот они везли толпу панков. Это вообще нельзя было назвать туром, все было очень по-любительски. Играли где могли договориться, разговоров о деньгах вообще не было. Играли, чтобы поиграть, получали сколько дадут.

Владислав “Витус” Викторов

Зарубежные люди принимали нас очень положительно, они даже больше понимали, что мы играем. То есть если в России реагировали типа – хрена себе… Здесь вообще так воспринимается музыка, в которой мало аккордов и которая построена на каких-то ритмических линиях. А вот за рубежом жали руки. На каком-то из концертов присутствовал гитарист Rammstein. И в интервью, отвечая на вопрос “Какие коллективы вы знаете из России?”, он до сих пор упоминает “Химеру”. А Эдик в том туре как раз выступал уже в фартуке, с голым торсом, то есть такой металлург или кузнец, который кует хардкор. По тем временам это и выглядело, и звучало достаточно актуально.

Илья Бортнюк

Я помню, Гена Бачинский в какую-то поездку с “Химерой” ездил в качестве басиста. Но он уже тогда делал радиокарьеру, поэтому музыкой серьезно не занимался. Хотя, в общем-то, почти до последнего момента позиционировался как продюсер-директор.

Геннадий Бачинский

Во время первых зарубежных концертов группы мне пришлось временно заменить Юру Лебедева на бас-гитаре, поскольку он уехал на военные сборы. Но бас-гитарист из меня был неважный. Слава богу, меня никто не побил. Однако после поездки мы окончательно расстались с Эдиком – я полностью погрузился в семейную жизнь и оставил музыку.

(Из интервью Дмитрию Меркулову для сайта edikstarkov.narod.ru)

* * *

В конце 96-го года на улицах Петербурга появились черно-белые плакаты: голова и плечи человека в бесформенной одежде, обращенного к источнику света, странное слово ZUDWA. Больше – ни слова, ни намека. Мало кто мог понять, что означает это загадочное сообщение. Означало оно, что группа “Химера” наконец выпускает свой альбом. Долгоиграющий. Записанный на профессиональной студии. Первый “настоящий”. И, как выяснилось, последний.

Конечно, у “Химеры” уже были записи – самая первая была сделана еще в самом начале, в 92-м, и по-носовски звалась “Фантазеры”. Потом была запись, сделанная на шестнадцатидорожник на “Мелодии”, были бутлеги, был диск с характерным названием Nuihuli – но какого-то окончательного, самостоятельного альбома, который хотелось бы назвать гордым словом “пластинка”, который доказал бы, что “Химера” существует не только в стенах “Там-Tама”, не было. Кассета, озаглавленная тем самым странным буквосочетанием ZUDWA, должна была полновесно утвердить “Химеру” в качестве одной из главных рок-групп города, если не страны. Как бы скептически ни отзывались участники записи о ее качестве, ZUDWA до сих пор способна свернуть слушателю голову – и по ней все-таки можно понять, чем была “Химера” и почему именно эта группа впоследствии превратилась в миф. Это очень интенсивная, громкая и напористая музыка, принципиально не помещающаяся в жанровые рамки: кажется, что все возможные определения, будь то “хардкор” или “арт-панк”, эта запись взрывает изнутри. Колюще-режущие аккорды, искры электричества, трубный зов, странные притчи и мистические заклинания в текстах – “Химера” как будто берет в оборот всевозможные здешние и нездешние традиции (от “Аквариума” и Башлачева до NoMeansNo и Slint) и закаляет их каленым северным железом. При всем при том это очень доступная, на физиологическом уровне понятная запись; чтобы почувствовать ее напряженную энергию, не нужна ни эрудиция, ни наслушанность. В конце концов, ZUDWA – это не только страшно, но и весело: эти оголтелые пляски в огне, этот смертный бой, это отрывистое приказание – “худей, сука, худей”.

Как бы то ни было, в 96-м не многие из тех, кто увидел в Питере загадочные плакаты, смогли увидеть и услышать, что подразумевали эти пять странных букв. Отведенный “Химере” ресурс везения, видно, был очень небольшим. Возникли проблемы с лейблом, Гаккелю пришлось издавать тираж самому. Выяснилось, что даже этот легитимный документ не может рассказать, что такое “Химера” на самом деле. Магия имени продолжала действовать: “Химера” оказалась химерой и в записи.

Андрей Алякринский

Все существующие записи “Химеры” не передают того, чем была эта группа. Любой рассказ по определению ущербен. Даже Сева Гаккель не нашел правильных слов, чтобы это описать. Я не смогу сформулировать так, чтобы было хотя бы отдаленно похоже на правду. Я могу сказать, что я записал пару пластинок этой группы, что я с ней ездил в пару туров в Швейцарию и в Германию – ну и что? Это ничего не значит. Ничего не говорит о “Химере”.

Всеволод Гаккель

Концерты всегда были важнее. И дело не в студии и не в правильном продюсере. Есть группы, которые тщательно репетируют программу, потом приходят и в студии ее фиксируют. Есть группы, которые приходят и начинают работать в студии, используя ее возможности и делая какой-то продукт, который сильно отличается от того, что она представляет собой в жизни. Группа “Химера” не репетировала никакой программы; практически альбом ZUDWA был записан живьем. Какие-то песни, я знаю, Эдик мог бы спеть лучше – но никаких дублей, никаких “давайте перепоем завтра” не было. Он приходил и играл.

Владислав “Витус” Викторов

По сути, качественных записей-то и нет. Только ZUDWA, и всё. И она делалась тоже впопыхах, и тоже ограничены все были – понимали, что все стоит денег. Был 96-й год. Это сейчас мы можем, ковыряя дома в носу и воспользовавшись компьютером, сделать заготовки. По сути, сейчас студия нужна только для вокала и барабанов. А тогда надо было сразу в студии все делать, даже некая нервозность была, потому что мы понимали, что за это люди будут платить – платил, по-моему, Сева. Я сейчас слушаю – записано вроде качественно, но вот сыграно… Мне вообще не нравится. Хотя Алякринский сделал нормальный звук, он выжал все, что возможно. Но по сути это очень сырая запись. Когда мы были в Европе и одну программу отыграли в течение месяца, помню, подошел какой-то человек и сказал: “Вы офигенно играете, как какая-то фирменная хардкор-команда”. Когда приобретается опыт, все начинает звучать вообще по-другому. А тогда получилось сыровато. Я понимаю, что другого товара нет и, к сожалению, не будет. Могло быть по-другому, но не получилось. Не повезло. Это судьба, может быть.

Юрий Лебедев

ZUDWA, вернее ЗУ-2 – “зарядное устройство модели два”, – одинокая забытая развалина некого орудийного сооружения, обнаруженного Эдиком на берегу какого-то водоема. Возможно, того самого озера Куйка (Эдик действительно родился в поселке Калевала в Карелии). Так Эдик ответил мне когда-то на вопрос, что означает это слово и эта песня. Широкой и узкой публике на концертах о предыстории этой песни подробно не сообщалось, да никто и не спрашивал. О том, что Сева придает этому буквосочетанию некий особый смысл, мы узнали уже позднее, когда он решил напечатать те самые одноименные плакаты задолго до записи альбома. Это слово, выраженное латинскими буквами, нам всем понравилось больше, чем оригинальное название забытого лафета. По крайней мере, в написанном виде оно для названия альбома явно не годилось. А ZUDWA подошло.

(Из интервью Дмитрию Меркулову для сайта edikstarkov.narod.ru)

Всеволод Гаккель

Когда дело дошло до издания альбома, я совершил глупость. Надо было дать ему возможность сделать как он хотел, и если он хотел никакую обложку – пусть так бы и было. Он сделал эскиз, неряшливый совсем, и говорит – вот обложка. А я начал противиться – мол, давай сделаем лучше, есть такая хорошая фотография… “А, ну давай”. Но я видел, что он согласился из уважения ко мне, с его ощущением это не совпало.

Артем Копылов

В 90-х я один раз видел, чтобы музыку такого рода рекламировали, – и это было, когда вышел альбом ZUDWA. Весь город был уклеен не афишами даже, а постерами, причем на них даже названия “Химера” не было, только фигура Эдика в фартуке с задранной башкой и слово ZUDWA. И все ходили и офигевали – что это вообще? Мне кажется, это был единственный у нас прецедент такого рода.

* * *

“Там-Там” был порождением своего времени – но время безжалостно уничтожает своих сыновей. Клуб существовал на птичьих правах, в нем становилось все больше наркотиков, в какой-то момент визиты ОМОНа вошли в привычку. Дикий капитализм 90-х начал обнажать зубы – и, хотя помещение “Там-Тама” было расположено отнюдь не в самом выгодном месте города, претенденты на него нашлись. “Там-Там” закрыли 22 апреля 96-го года; здание заняли новые владельцы, предъявившие невесть откуда взявшиеся права. Закрыли мгновенно, закрыли вроде бы даже вовремя: клуб выполнил свою миссию, начинались новые времена – времена, когда в городе начала появляться нормальная клубная инфраструктура, когда индустрия ни шатко ни валко начала работать и когда марш одиночек-энтузиастов по большому счету был уже не так уж и нужен. Но клуб закрылся – а люди остались. Дальше им предстояло двигаться самим.

История “Химеры” столь тесно повязана с историей “Там-Тама” еще и потому, что без него, по сути, никакой истории уже не было. Альбом вышел – но оценить его по-прежнему было толком некому. Группа играла – но будущего по-прежнему не было видно. Выживать с паспортом гражданина Луны становилось все сложнее.

Леонид Новиков

Была такая радиостанция “Катюша”, и там небезызвестный Илья Бортнюк спрашивал у Рэтда в прямом эфире: “У тебя такие классные перформансы, что бы ты еще хотел сделать на сцене?” А он говорит: “Я хочу повеситься”. Ну, все посмеялись, в шутку перевели. А он, как оказалось, ни разу не шутил.

Юрий Лебедев

В последние годы мы встречались только на репетициях. У всех было много своих забот: семья, работа. Кроме того, мы все действительно очень разные. Объединяло только сильное желание играть именно такую музыку (о сильном желании играть может свидетельствовать время одной из недельных репетиций в “Там-Таме”, когда мы там обосновались в 95– 96-м годах – в один день недели все неизменно собирались в девять, а может, и в восемь часов утра – уже и не помню). А на репетициях мы, как правило, не репетировали в обычном смысле – то есть не разучивали песен. Разве что перед намеченным концертом прогоняли раз-другой будущую программу. Или Эдик приносил новую песню – тогда для нее подбирали ритм. А обычно играли всякие импровизации для удовольствия. Некоторые темы потом стали песнями. Но их немного – песен, придуманных не лично Эдиком. Могу вспомнить только две – “Тотальный джаз” и “Скандинавец”. Тексты к ним Эдик придумывал уже после первого исполнения и часто прямо на концерте.

Раньше, когда я, Паша и Витус еще были студентами, бывало, заходили друг к другу иногда. Особенно к Эдику, когда он имел дворницкую на Петроградской. Но к нему и тогда, и после лезло столько людей, что навязывать еще и свою персону без особой причины становилось неловко. Да и на концерты, бывало, просились поиграть. Эдик же никогда не отказывал. “Сегодня с нами играет наш друг Ух”, – у меня и запись с такого концерта есть. Как правило, такие после первой песни уходили по-тихому. Но Юра-тромбонист, каким-то образом прибившийся к нам в 96-м году, прижился. Тоже странный человек. Был еще какой-то Антон, очень наглый и настойчивый. Много было людей. Но на Эдика, думаю, никто никак повлиять не мог.

(Из интервью Дмитрию Меркулову для сайта edikstarkov.narod.ru)

Владислав “Витус” Викторов

В 97-м году Гена уже работал на радио “Модерн”, я заканчивал институт и работал в музыкальном магазине. Для нас в то время музыка была таким времяпрепровождением, отдушиной. А Рэтд этим горел. И может быть, в этом был некий диссонанс. Я вот чувствую отчасти нашу вину, что мы не так относились к тому, что делаем. Для него это было самое важное в жизни. А для нас в тот момент начиналась бытовуха из серии выживания, трудоустройства и тому подобного. Естественно, нам нравилось заниматься музыкой, и нравилось безумно. Но в глубине души я понимал, что вряд ли что-то получится, хотя, надежда, конечно, умирает последней. В какие-то моменты нам что-то платили за концерты, и мы, по-моему, просто оставляли это Рэтду. Он сам пытался всем нам раздавать деньги после выступлений, но мы говорили – у нас есть на что жить. Да и платили-то копейки.

Юрий Угрюмов

К группе “Химера” у меня особенное отношение еще и потому, что это была одна из первых групп, которая выступила на сцене клуба “Молоко”. Познакомил нас Сева Гаккель. Весной 96-го “Там-Там” закрылся, а Сева музыкой “Химеры” и личностью Рэтда был абсолютно потрясен, он относился к ним очень трепетно и пытался всячески помогать. В частности, с его помощью они устроились репетировать на точке в здании какого-то бывшего НИИ – понятно, какое было время, никаких разработок там уже не велось, и люди с удовольствием сдавали помещения в громаднейшем здании подо все что угодно. И по стечению обстоятельств клуб “Молоко” открылся от этой точки в пяти минутах пешком. Если мне не изменяет память, концерт “Химеры” был то ли вторым, то ли третьим концертом в клубе “Молоко” вообще. Это был декабрь 96-го года.

Алексей Михеев

Точка, где они в то время репетировали, – огромный институтский корпус, заброшенный совершенно – пустые лаборатории, производственные помещения. Настоящая “Зона” Стругацких. И плюс еще первитин – вперемешку, наверное, уже с героином…

Егор Недвига

За неделю до его гибели мы случайно на улице пересеклись в Выборге. И я его просто не узнал, это был другой человек, он находился в какой-то жесточайшей депрессии. Посеревший, неулыбающийся, абсолютно неразговорчивый. Это был не Эдик Старков, которого я всегда знал. Я его спросил: “Эдян, в чем дело, ты что-то грустный какой-то?” Он говорит: “Ты знаешь, Егор, я чувствую, что в последние несколько месяцев у меня нескончаемый ступор, не знаю, что со мной такое”. Я ему: “Да ладно, расслабься, сейчас зима, у всех депрессняк, скоро весна, и все пройдет”. Он как-то многозначительно ухмыльнулся: “Ну да, наверное”.

Владислав “Витус” Викторов

Ему было тяжело. Он приходил ко мне несколько раз, и я просто денег ему давал, реально человеку нечего было есть. Но он не предавал себя. Наверное, он мог пойти работать – поначалу же он какое-то время работал дворником, но потом эта история закончилась, потом он жил в “Там-Таме”, потом “Там-Там” закрылся, и ему пришлось искать себе пристанище. В тот момент было уже достаточно много клубов, были какие-то более-менее популярные коллективы, которые регулярно играли. Мы вроде как бы тоже выступали и даже в Европе играли, но были как бы не при делах. Как будто это никому не нужно было. Может быть, от этого была растерянность.

Всеволод Гаккель

Безусловно, были наркотики. У него вообще ближе к концу было страшное окружение, эти люди меня очень пугали – но я ничего с ними сделать не мог, это была его среда. И он жил в ней, жил одним днем; я бы вообще мог применить к нему слово “нестяжание”. Не то что монашеская аскеза, а вот такое абсолютное отсутствие привязанности к материальному миру. Ему не нужно было ничего ни от кого. При этом у него была колоссальная зависимость от взаимоотношений с его женой Тосей. Колоссальная. И была в нем еще какая-то ребячливость, даже инфантилизм какой-то. Он мне нередко дарил всякие подарки и при этом всякий раз очень стеснялся.

Алексей Никонов

В одну из последних наших встреч я приехал в Питер и сказал, что готов вмазаться “винтом”. Мы поехали на Сенную покупать пузырьки и жгуты у старушек. Там их не оказалось, мы купили бутылку водки и выжрали ее на хате у каких-то чертей, которые уже дошли до того, что собак жрали. Рэтд тогда жил с ужасными людьми, совсем безбашенными. Один из них подошел ко мне с ножом и сказал: “Ты здесь находишься только потому, что ты приятель Рэтда”. Сам Рэтд был такой угрюмый, но я не люблю у людей в душах копаться и не стал спрашивать, что там. А последний раз, когда его я видел, это было в Выборге, в “Кочегарке”, буквально за день до смерти. Я тогда сторожил ворованный лес и шел с работы. Я перестал барыжить, у меня вообще не было денег, и я стал писать стихи. Но я не понимал, кому это надо. И вот я зашел в “Кочегарку”, там сидел Коля Бенихаев, мы с ним начали только-только играть на гитаре, но мы дурковали, это не было группой в том смысле, как сейчас. Это просто был прикол наркоманов. Всем весело. А тут наоборот – все сидят понурые, вмазываются. И говорят: жизнь – говно. Я захожу – говорю им: “Ну да, Рэтд, у меня тоже жизнь говно. У всех жизнь говно в это время”. А через четыре дня приезжает Михеев и начинает искать Рэтда.

Виктор Волков

Эдик был человеком мягким и добродушным. Я думаю, он попал в сильную зависимость от наркотиков. Вот мы недавно смотрели фильм про Pink Floyd, там был Сид Барретт. Он поймался на наркотики. Это я сейчас понимаю. А тогда не понимал: я сидел с ними, общался, но не понимал, что они под чем-то. Я же сам не употреблял ни разу, опыта такого не имею. И Эдик как-то при мне сказал: “Да, я знаю, я поймался”. Вот его слова. Это было где-то за полтора года до его смерти. А когда он пропал – никто и ухом не повел. С ним такое случалось. А потом прошла неделя, его нет, стали лазить по чердакам – и нашли.

Юрий Угрюмов

Рэтд ушел из жизни как раз в том здании, где у них была репетиционная точка. Опять-таки все это было рядом с “Молоком” – мы даже ходили его искать. Пришел встревоженный Сева, поведал мне о том, что Рэтд пропал, его давно никто не видел и вроде бы последние дни он обитал на репетиционной точке. И мы пошли посмотреть, что там да как – был Сева, был я, был Леша Михеев. Суровым морозным днем пошли на точку, там никого не было, но кто-то из работников этого НИИ сказал, что они видели что-то странное на чердаке. Мы пошли посмотреть – и именно там Леша Михеев увидел Рэтда в петле.

Виктор Волков

Я думаю, Эдик умер от безысходности. При всей отвязности он был очень мягкий, добродушный человек. И то, что он с Тосей расстался, тоже, наверное, его мучило. Еще и наркотики… Я думаю, он это сделал не в трезвом состоянии. Он же сказал: “Я поймался”.

Алексей Никонов

Когда Рэтд умер, над городом висела комета. Она была какая-то зловещая, туч вообще не было. Я тогда работал в промзоне и видел над собой черное-черное небо с таким здоровым бело-синим шрамом.

* * *

В середине февраля 97-го Эдуард Старков, живший тогда на репетиционной точке, пропал. Его нашли через неделю. В петле. История группы “Химера” закончилась через десять месяцев после истории клуба “Там-Там”.

Все остальное – послесловие.

Илья “Черт” Кнабенгоф

О Рэтде вообще невозможно говорить как о человеке. Он им не был, это вообще абсолютно другое существо. Он был пришельцем самым настоящим. На Земле родилась просто оболочка, тело, а внутри сидело существо абсолютно нечеловеческого плана. Поэтому и музыка была соответствующая. И то, как он воздействовал на людей. Людям нравилась “Химера” не потому, что они как-то так играли, а из-за впечатления, которое Рэтд производил. Неважно, что звучало, люди чувствовали энергетику. Как мотыльки, которые слетаются на свет фонаря. И Рэтд обладал фантастической силой в плане завораживания людей. Это было нечто неземное, тайна внутри. Люди его не принимали, его боялись, сторонились и не понимали. Единственным местом, где он мог чувствовать себя свободным, был клуб “Там-Там”. Потому что в нем собрались абсолютно такие же, как он. Только там альтернатива и была настоящая. Сегодняшняя альтернатива – это анекдот, это песочница, в которой дети играются в альтернативу. Для них это повод потешить самолюбие. А в “Там-Таме” звучала музыка, которую нельзя было услышать нигде. И это была настоящая альтернатива. И Сева Гаккель бился за эту альтернативность, в “Там-Там” не пускали группы, которые звучали традиционно.

Андрей Алякринский

Не думаю, что “Химера” как-то повлияла на современных музыкантов, но она была, и ее след, безусловно, присутствует. Люди были, музыку играли, ее кто-то услышал. Я бы не стал говорить, что отзвуки “Химеры” я слышу сейчас у Ильи Кнабенгофа из группы “Пилот”, который спел песню ZUDWA, сука, блядь.

Владислав “Витус” Викторов

У него было свое отношение к жизни. Есть люди, которые подкидывают поленья в огонь и тусуют всю жизнь. Как я. А есть – которые сгорают полностью. Эдик, наверное, из этих людей. Просто как факел. Сгорел, и всё. Он использовал себя. По сути, он собой рисовал жизнь. Он был как гитара, как струна.

Александр Долгов

Само собой, “Химера” была олицетворением клуба “Там-Там”. Потому что имела самое прямое отношение к Гаккелю. Он изо всех сил старался ее протолкнуть. Что само по себе смешно. Я ни в коем случае не хочу уничижительно пройтись по желанию Севы раскрутить их. Просто этой группе не было дано играть нигде, кроме как в подобных рок-притонах. Потому что музыка была соответствующая. Году в 94-м их снимало какое-то центральное телевидение, давало короткую новость с концерта “Химеры”. И группу там представляли не музыканты, а Гаккель, который и привез их в Москву. И вот у него спрашивают: “Какую музыку играете?” Сева отвечает: “Дурацкую!” Всё, это была единственная реплика. Может быть, он что-то еще говорил телевизионщикам, но они оставили только эту фразу, которая рассказывает всё и об этом коллективе, и о музыке, которую они играли.

Владислав “Витус” Викторов

Мы играли на фестивале “Учитесь плавать” в Москве. Как я понимаю, туда нас впихнул Сева, но Скляру мы не нравились. И Тутта Ларсен потом сказала про “Химеру”, я помню, что это неумелая какофония. Но тут другое отношение к музыке. Вообще есть музыкальная культура Петербурга и есть Москвы, я их различаю. Здесь совершенно разные фишки. Московские музыканты, даже андеграундные, идут в сторону западной музыки, пытаются повторить какие-то “фирменные” вещи. Это хорошие крепкие идолы, которых трудно в чем-то обвинить, но у питерской музыки есть что-то свое, на питерском менталитете в чем-то основанное. То есть, например, группа “Аукцыон” никогда не могла бы организоваться в Москве. Та же самая “Химера” – вообще не московская группа. Московские коллективы – это “Звуки Му” и “Центр”. И это принципиально разные вещи, хотя между городами несколько часов езды на поезде.

Алексей Михеев

Я думаю, он абсолютно выполнил свою миссию, и, когда в Лондоне был издан альбом ZUDWA, мотивация исчезла. Здесь его уже ничто не держало. Да, он тогда жестко торчал. И рядом с ним был один человек, который подвел его к этому. Но опять же, общаться с этим человеком – это был его выбор. Наверное, если бы он еще немного протянул, то смог бы влиться в коммерческую музыку, которая сейчас существует. Но в тот момент его музыка не могла быть коммерчески востребованной.

Владислав “Витус” Викторов

“Король и Шут”, впоследствии суперзвезды, – они перед нами поначалу играли. И у Горшка был то ли перформанс, то ли просто нахреначился так, что блеванул прямо на сцене. Сева наказал их – запретил играть то ли месяц, то ли два. Для нас это был детский сад. То есть мы для них были чем-то уже серьезным, а “Король и Шут” был не то чтобы разогрев, разогревающих групп не было, как правило, играло по три группы, но в начало ставили тех, кто послабее.

Андрей Алякринский

Много подобных примеров. Есть замечательная группа XTC, повлиявшая на кучу популярных команд, – но при этом они никогда не собирали более 1500 человек на концертах, что по тамошним меркам полный провал. Там человек из-за этого сошел с ума, провалялся в дурках несколько лет – именно из-за того, что они так и остались группой для музыкантов и больше ни для кого. И я не могу сказать, что “Химера” недооценена. Те, кто мог, те оценили. Просто записи, к сожалению, не отражают ее в полной мере – это максимум процентов тридцать того, что было на самом деле. В них нет той энергетики, той мощи, того ветра.

Владислав “Витус” Викторов

Смутное время – не повезло. Чуть-чуть пораньше или попозже… Хотя пораньше – не факт, что вообще бы разрешили играть такое. В конце на нас люди уже приходили и были даже фанаты – в любом месте мы могли собрать 200 человек, нормально по тем временам. Причем никакой рекламы, ничего, всё только на сарафанном радио. Когда компьютеры начали появляться – я компьютерной музыкой немножко занялся, сэмплами. И сейчас думаю – эти бы возможности да в то время! Первый альбом “Депутата Балтики” писал человек, у которого был четырехканальный кассетный магнитофон, портостудия – и это было мегакруто. Вот эта хрень бралась за нереальные деньги на два часа записаться. Сейчас это, конечно, смешно – на ноутбук, даже на планшет можно хреначить все, вообще не напрягаясь, причем с таким качеством! То есть чуть-чуть не повезло. Чуть-чуть бы попозже – он бы узаписывался, это было бы столько проектов, у него была куча идей. Жалко, конечно. Жалко.

Артем Копылов

Время было не самое удачное. Если бы Эдик был сейчас и я бы обладал теми мощностями, которыми сейчас обладаю, это была бы совершенно другая история. Он был бы колоссально популярен. Тогда они действительно были в андеграунде, были замкнуты в локальной, очень узкой субкультуре. А Эдик был очень колоритной личностью, он над этим всем возвышался. Если проводить параллели, я не стесняясь могу сказать: был Кобейн в Nirvana – и был Эдик Старков в “Химере”. Если брать 90-е годы, то сопоставимых по масштабу личностей здесь попросту не было.

Всеволод Гаккель

Можно, конечно, вешать ярлыки, вроде того что Рэтд – русский Курт Кобейн. На самом деле ни фига подобного. Пусть они говорят, что Курт Кобейн был американским Эдиком Старковым. Подобные личности – это вещи в себе, с ними невозможно проводить параллели, их невозможно чем-то назвать.

Александр Долгов

Разумеется, “Химера” повлияла на многих. Их помнят до сих пор. Но это на уровне совершенно маргинального круга, очень закрытого. Там до сих пор все так же варится, кстати. Это даже не котел, это какая-то совершенно закрытая консервная банка.

Алексей Никонов

То, что делала “Химера”, – это очень важная вещь, которая была упущена в нашей андеграундной культуре. Вся эта грязь, которую у нас обычно считают какими-то пьяными выходками, в случае с “Химерой” была законным основанием самой музыки. У нас ведь шумовую музыку играли снобы и интеллектуалы – а Рэтда никак ни тем ни другим назвать нельзя. По сути, его группа была фактически единственной панк-нойз-группой в стране. Они были одни из немногих, кто понимал, что нужно играть. Другой вопрос, что вокруг никто не понимал, что им нужно хотя бы не мешать.

* * *