Зима 90-го года. Ленинград. В концертном зале “Октябрьский” проходит концерт памяти Александра Башлачева. Не раз и не два потом его назовут последним пиком классического советского рока, после которого движение постепенно пошло на спад. Играют как совсем локальные рок-барды вроде ныне покойного Алексея “Полковника” Хрынова, так и новый рок-истеблишмент – Макаревич, Шевчук и “ЧайФ”. Со сцены звучат песни “Дождь” и “Ой-ё” – пока еще новые, необъезженные вещи, а не всенародные хиты. Едва ли не первый раз появляются перед широкой столичной публикой Янка Дягилева и Егор Летов, который произносит памятную сакраментальную тираду: “Я приветствую всех интеллигентов типа Троицкого, превративших весь наш рок-н-ролл в большую жопу!”
В какой-то момент на сцену “Юбилейного” вышел – впервые в своей жизни – худой нескладный парень в кирзовых сапогах, поправил очки и гнусаво запел под гитару про “край родной злополучный”. Это трудно себе представить, но за камерным акустическим концертом наблюдала огромная спортивная арена, забитая до отказа. Впрочем, не будем преувеличивать: вряд ли он многим запомнился. В тот момент важнее были другие герои.
Лето 96-го года. Санкт-Петербург. Снова стадион – на этот раз “Петровский”, фестиваль “Наполним небо добротой”. Лидер “ДДТ” Юрий Шевчук решил поддержать молодые группы и подошел к делу с размахом: на большой сцене выступили все мало-мальски заметные на тот момент клубные команды. Со сцены в зал летели “Байка” рэп-коровых “Кирпичей”, “Лесник” панк-сказочников “Короля и Шута” и “Рыба без трусов”, первый хит группы “Сплин”, покоривший городские радиостанции. Здесь же англоязычная гранж-группа Military Jane чуть ли не впервые спела на русском песню с рефреном «…и вечно пьяный папа”; пройдет немного времени, и они переименуются в “Пилот”.
В какой-то момент на сцену вышел человек в очках, шортах и майке Ministry. За спиной его стояла группа, игравшая тяжелый, резкий и ломовой альтернативный рок. Он схватил микрофон и истошно закричал: “Пусть никогда не будет солнца! Пусть никогда не будет неба! Пусть никогда не будет мамы! Пусть никогда не будет меня!” И да – это был тот же самый мужчина, что стоял за шесть лет до этого в кирзовых сапогах на сцене “Юбилейного”. Тот же, но уже другой.
Зовут мужчину Андрей Машнин, и в его музыкальной биографии отразился и вышеупомянутый спад советского рока, и его фантасмагорическое перерождение. Он начал как бард из кочегарки и, казалось, безнадежно отстал от времени – поезд русского рока ушел, людям с акустической гитарой уже ничего не светило. Но через несколько лет на сцену ворвался “Машнинбэнд”, одна из первых альтернативных групп Петербурга, которая бросала в зал тяжелые риффы, истошный вокал и жесткие злые тексты. Из их песен хлестала мрачная и мощная энергия времени, и слово “альтернатива” в применении к Машнину и его команде следовало понимать в максимально буквальном смысле: они играли назло, поперек, вопреки, не столько опережая свое время, сколько с упоением вставляя ему палки в колеса, – до тех пор пока не выбились из сил.
А начиналось все в котельной “Камчатка” – той самой, где трудились, чтобы не быть обвиненными в тунеядстве, Цой, Башлачев и прочая элита Ленинградского рок-клуба. Здесь устраивались неофициальные концерты, здесь снимали фильм “Рок”, здесь, в здании на Блохина, 15, теперь располагается клуб-музей Виктора Цоя. Андрей Машнин поступил на работу в “Камчатку” в самом конце 80-х и стал одним из последних ее творческих выпускников.
Андрей Машнин
На “Камчатку” я попал случайно. Я работал в строительном тресте и заведовал там самодеятельностью по комсомольской линии – ну, раньше все было по комсомольской линии. А в этом тресте была женская общага, которую топила котельная “Камчатка”. А мы в этой женской общаге репетировали самодеятельность. И девка, у которой мы репетировали, была знакома с Толиком Соколковым, начальником “Камчатки”. Там окно было во двор: мы с ней сидим, окно открыто, осень, год 87-й где-то – и Цой бачки выносит. Я думаю: “Занятно, что тут такое?” И она мне отвечает, что котельная, где работают всякие знаменитости, и с Толиком она знакома, и сейчас он вроде как придет чай пить. Пришел этот Толик, познакомились. Я пару песен сочинил на тот момент, попел, он говорит: о, какой интересный, а давай к нам переводись со стройки своей.
Сергей Фирсов
Мы работали в котельной “Камчатка”. Андрей – в строительном тресте, которому принадлежит тот дом, который мы отапливали. И он ходил туда к девчонкам на свидания, они ему и рассказали про нашу котельную. Он стал заходить. Познакомился со всеми. Потом мы взяли его на работу. Он что-то уже писал, но стимул ему дала “Камчатка”, и мы с Начальником стали его подбадривать: “Давай-давай, пиши!” Понимаете, Виктор Цой не родился Виктором Цоем. Он попал в определенную тусовку и стал сочинять песни. Не попал бы в эту тусовку – не стал бы. Все делает микроклимат. Вот и Машнина сделал. “Камчатка” – это было такое место, где и лопаты начинали стихи писать. Если бы он не пришел к нам, скорее всего, стал бы обычным строителем или клерком работал бы. Он, кстати, проработал в “Камчатке” дольше всех – шесть лет. С 88-го по 95-й.
Андрей Машнин
В тот момент Рок-клуб был для меня где-то очень далеко. Я всю эту музыку слушал, но поучаствовать мне в голову не приходило совсем. И вдруг я вот таким странным образом в эту среду попал. Ни с того ни с сего: вот тебе Цой, вот тебе Фирсов, вот Башлачев, о котором я до того и не знал. Ну и пошло – меня стал Толик на квартирники таскать, я начал песни сочинять, уже совсем другие. Сидишь на смене, делать нечего, вокруг вся эта компания, разговоры, разговоры… Естественно, это производило впечатление.
Андрей “Дрон” Орлов
Я играл в группе “Юго-запад”. Концертов не было, я искал работу. Начальник – Толик Соколков, который работал тогда в Рок-клубе, – сказал, что в котельную требуется кочегар. Я тогда вообще не знал, что такое “Камчатка”, она не была еще так знаменита. Он сказал: идешь по Зверинской, потом во двор, а там дверь за угольной кучей, два удара – специальный стук. Ну я и пошел. Прихожу, дверь открывает замученный Машнин, весь в угольной саже, худой, только одни очки торчат… Вот и первое знакомство. Чай, сигареты, два котла, кошка Муся да телик ч/б с растянутым изображением. Потом была пара смен стажировок с портвейном и разговорами, во время которых Андрей писал или просто показывал мне свои песни. Песни сразу понравились.
Андрей Машнин
Больше всего не нравится то, что здесь хреново. Лучшее, чем можно заняться в стране, – это сидеть в котельной. Но если здесь посидеть больше одного-двух дней, то еще хреновее становится, а если выйдешь на улицу, еще хреновее – все идет по нарастающей, всё хреновее и хреновее. Каждый поступок ведет к усугублению хреновости. Я так вот и живу. На фоне этого я и пишу. Веселых песен ни одной не написал. Все пронизано этим настроением, этой хреновостью. Логики нет никакой, и невозможно предположить, что будет с тобой завтра, что будет со страной завтра, что будет вообще завтра. Это настолько нелогичная жизнь, что, поскольку у меня во всем стремление к какому-то порядку, к какой-то логике во всем, я тут жить вообще уже просто не могу. И от этого раздражения, от этой непонятности возникает, видимо, настроение что-то писать.
(Из интервью Наталье Чумаковой, август 1990 года.)
Наталья Чумакова
Примерно до 89-го года я про рок-музыку толком ничего и не знала, а тут она как-то вся на меня обрушилась. Так вот, я стала общаться с Олей Сергеевой (теперь она Оля Машнина), а она каким-то образом как раз к этому моменту со всеми познакомилась, уж не знаю как. И, когда я в очередной раз приехала в Питер, Оля позвала меня в “Камчатку”: дескать, там так хорошо, есть такой замечательный Андрей, и вообще отличное место и люди. Я сначала застремалась, но Оля меня все равно туда привела, хотя сама была знакома с ними максимум неделю. И там Андрейка в его традиционном тогда виде: весь чумазый, худой, в какой-то кацавейке, в очках. И при этом при гитарке – песенки стал петь. А песенки-то хорошие! И поскольку он сам чудесно-душевный, то мы очень быстро подружились.
Андрей Машнин
С Олькой мы познакомились у меня на квартирнике, в 90-м году. Была такая знаменитая квартира Филаретовых, прямо на Невском. Там играли все и всегда, включая Летова, на которого приходили сотни человек. Причем хозяева были совершенно благообразные интеллигентные люди, квартира такая антикварная, папа сам все делал; заходишь – будто в салон какой-то попадаешь. И на этом фоне сидит Летов с гитарой, 300 человек в одной комнате, со стен вода течет, с потолка капает – при этом все цело и расходятся потом все чинно, по одному. Ну вот, и я там играл – а меня вообще никто не знал, я из котельной не вылезал. И пришел Фирсов с целой толпой девок. Познакомились, там Ольга была, я ей как-то понравился.
Наталья Чумакова
Все, кто работал в “Камчатке”, относились к ее истории с большим пиететом. Чувствовалось, что место особенное. Оно было невероятно крохотным, но в этом маленьком пространстве было сосредоточено очень много всего. Стены с миллионами подписей и рисунков, веселые наклейки, коллажи… Если кто-то заходил в туалет, мог полчаса не выходить, пока все не прочитает, только хохот оттуда слышался. В “Камчатке” по-прежнему работали музыканты. Уже, конечно, не было Цоя и Башлачева, в тот момент там работали Титов, Бондарик из “Аукцыона”, кто-то еще… Я не всех хорошо помню, я же бывала наездами. Но для меня “Камчатка” стала родным местом.
Андрей Машнин
Когда я попал в “Камчатку”, я совершенно не знал, что в жизни делать. Понимал, что на стройке мне не место. Но что делать? В другой институт идти? Я пошел, поступил на филфак между делом. Причем думал, что мне туда не поступить, а в итоге так легко поступил, что, когда дело дошло до учебы, даже ходить не стал. И тут вдруг эта котельная. Ну и естественно, меня вообще всего перевернуло. Понятно, что это была для всех временная работа. Как только появлялась возможность ее бросить, народ оттуда сваливал. И правильно делал, потому что работа была супервредная, не соответствовала вообще никаким нормам: потолки низкие, ты этим говном, которое из котла идет, дышишь круглые сутки. Это работа для гопников. Которые там и были, пока к начальству не пришел Толик и не сказал – давайте, мол, наберу своих людей, буду за все отвечать, горячая вода и батареи горячие у вас всегда будут. И набрал – Фирсова, Цоя, Башлачева. Работяги, конечно, все те еще, но Толик всех контролировал. И место быстро раскрутилось, все стали хотеть туда попасть – а я-то вообще, не я туда напросился, а меня туда позвали. И никаким я поэтом не был, это Толик решил, что я перспективный мальчик.
Была характерная история с моим вступлением в партию. Когда я на стройке работал, нам казалось с друзьями, что коммунистическая партия будет всегда, что надо что-то менять. И мы решили пойти вступить в партию, чтобы переделывать ее изнутри. Толпой написали заявления, я год ходил кандидатом и как раз за месяц до перевода из кандидатов в члены попал в эту котельную. Сидим с Толиком ночью, я говорю: “Мне завтра на собрание идти, в партию вступать”. Толик: “Андрюша, да ты что, у них же руки по локоть в крови!” Я такой: “Да…” На следующий день пошел, все вступают – один, второй, третий. До меня дошло, я говорю: “Я это… Не буду вступать”. Все такие – как так?! “Да что-то вот не знаю, блин, не вступается мне…” Первый случай такой был в этой конторе. То есть до такой степени “Камчатка” влияла.
Наталья Чумакова
Я помню, мы записывали Андрея на какой-то магнитофон в “Камчатке”. Записали тогда все песни, что у него были. Пока писали, ужасно напились, и начался какой-то совсем цирк. Он пел, например: “Наша служба и опасна, и трудна, и на первый взгляд как будто не нужна”. Вместо “не видна”. Там все было перековеркано, и мы очень хохотали. Скорее всего, это так потом никуда и не пошло, осталось для внутреннего пользования. Но хорошая была запись! И тогда же я взяла у Андрея интервью. Очень приличное интервью, кстати. Думаю, его первое и единственное на тот момент. И дальше судьба интервью сложилась интересно. Один приятель Машнина, Алексей Плуцер-Сарно, составлял словарь русского мата. И когда он его издал, то для меня стало большой неожиданностью, что в словарь вошла масса цитат из этого интервью – по применению мата в русском языке. Со ссылками на интервью А. Машнина Н. Чумаковой тогда-то и тогда-то. Я, кстати, не уверена, что интервью это было еще где-то опубликовано. Думаю, Машнин его Плуцеру-Сарно просто передал, они же были приятелями. А еще, я это точно знаю, Машнин напридумывал в этот словарь кучу матюгов, которых на самом деле в русском языке нет. Причем придумал вместе с примерами их употребления. Они вместе с Плуцером-Сарно сидели, сочиняли примеры употребления этих матюгов и валялись под столами.
Сергей Фирсов
В Рок-клубе Машнин стал известен сразу – во многом благодаря мне. Я его туда привел, ну и потом, к нам же на “Камчатку” все приходили бухать. Когда в одном кругу 200–300 человек варятся, все друг друга знают. Так что, как только он стал что-то делать, он сразу же стал известен в узком кругу. Но я бы его не притащил в “Октябрьский” в 90-м году, если бы не было чего показать. Вообще, начало 90-х время было шибкое. Постоянные концерты и квартирники. В той же “Камчатке” постоянно что-то делали. Там подвал рядом был пустой – “Чукотка”, и мы в нем устраивали концерты. Машнин, собственно, именно там начал на народ выступать. Хотя его первое публичное выступление было как раз в “Октябрьском”. Он приехал в кирзовых сапогах прямо со смены и потом обратно на смену уехал.
* * *
“Рок-бард” – это ведь, в сущности, оксюморон, по крайней мере, уж точно полумера – а полумеры в те времена, которые наступили вскоре после сценического дебюта Андрея Машнина, не работали совершенно. Ситуация, в которой Андрей Машнин оказался вскоре после своего сценического дебюта, полумер не принимала. Всего одна его акустическая песня была выпущена официально – на очередном отчетном сборнике Ленинградского рок-клуба. Вскоре после этого сборники выходить перестали, да и Рок-клуб из реальности превратился в миф. Шум времени начал звучать так громко, что песен под одну гитару уж точно бы никто не услышал, так что логично было вставить эту гитару в розетку. Что и было сделано – при помощи будущего корифея российского рока нового типа и основателя Tequilajazzz Евгения Федорова. Вместе с Машниным они сделали “Тихо в лесу”, собрание песен негромких, слегка язвительных и как будто затаившихся. В по-своему изысканном, свингующем электрическом звуке этого альбома чувствуется некое внутреннее напряжение, которое неизбежно должно когда-нибудь получить свой выход, сам Машнин поет то почти бесстрастно, то словно с издевкой, как бы удивляясь самому себе, как бы ища собственный голос заново.
Сергей Фирсов
Все менялось. Старая эпоха отходила, появлялась новая. Поэтому все и стали играть новую музыку. Машнин пел под гитару, потому что не было группы. Под его тексты не очень подходит русский рок или классический рок-н-ролл, ему больше подходит какой-нибудь андеграунд. Поэтому такой стиль и получился. Ну и потом, Машнин такую музыку очень любил.
Андрей Машнин
Я, конечно, в котельной на гитаре бренчал, но звук мне такой совсем не нравился. На “Камчатку” постоянно вписывались всякие эти барды, и так они мне остопиздели… Везде вставляли частицу “да”, ну и прочее такое посконное: какие-то истерики непонятные, какая-то Русь их волнует, притом что совершенно ничего в этом не понимают, страшно далеки от народа. В общем, я решил, что бардом не буду. И под гитару стал уже сочинять что-то более электрическое. Тем более что и слушал я тогда The Cure, всякий там западный рок. Потом как-то раз на одном дне рождения мы познакомились с Ай-яйяем (прозвище Евгения Федорова. – Прим. авт.), и он мне надавал всякого рэпака – Айс Ти, Айс Кьюба. Я думаю – о, вот это класс. Я как раз вот такое очень люблю – свободный размер текстов, такую работу с речью; решил, что так и надо писать.
Евгений Федоров
Мы с Машниным познакомились случайно. Мне нужно было где-то работать, и я решил попробовать устроиться истопником в “Камчатку”. Мы уже довольно активно играли тогда, но музыка никаких денег не приносила, надо было горбиться. На “Камчатку” я в итоге почему-то не устроился, но познакомился с Андрюхой и послушал его песни – и они оказались очень интересные и веселые. В то время в нашей компании очень мало кто пел осмысленные песни по-русски, в основном по-английски пытались, а здесь чувствовались очень хорошие традиции, но при этом было и хулиганство, и замечательный русский язык.
Андрей Машнин
Меня все всегда везде таскали, я сам никогда жопу не оторву и сам никуда не пойду. То меня Начальник везде таскал, потом появился такой барабанщик Андрей Орлов, он еще в группе “Юго-запад” играл, он стал со мной всюду ходить. Ну и вот, пошли мы на день рождения к какому-то деятелю, там же и Женя Федоров был, на балконе песенки попели, он и говорит: “Я сейчас вообще свободен, “Объект насмешек” закончился, новой группы тоже пока нет, можно что-нибудь вместе поделать”. Ну и мы собирались в котельной, он приезжал с басухой, потом набрали на программу и записали. Это не группа была, а именно что проект: мне было интересно электрический альбом сделать, Ай-яй-яю – просто повеселиться, наверное. Альбом этот, “Тихо в лесу”, странный, конечно, получился.
Евгений Федоров
Машнин меня попросил помочь ему записать на альбоме бас. Мы сели в студии, практически без репетиций, все было очень спонтанно и по-тусовочному – в итоге мне пришлось сыграть и на гитаре, и на клавишных. Альбом записали за одну ночь, в конце там еще Сашка (Воронов, барабанщик Tequilajazzz. – Прим. ред.) появился. Но на сцене мы вместе никогда не играли. Андрей быстро нашел каких-то музыкантов. До “Тихо в лесу” он был такой рок-бард, а после как раз стал играть с группой. Может быть, действительно наши совместные музицирования были каким-то толчком в этом смысле. Мы тогда все слушали рэп, причем радикального толка, – ну и ему это тоже близко оказалось.
* * *
Машнин не был единственным, кто сменил акустическую гитару на электричество – сначала умеренное, потом радикальное. Новый злободневный звук был злым, лютым, отчаянным, прямо как жизнь, которая его породила. Выборгский юноша Эдуард Старков переименовал свой хипповый ансамбль “Депутат Балтики” в “Химеру” – что было потом, мы уже рассказали. Коллега Машнина по кочегарскому ремеслу Андрей Петров из осколков команды “Дурное влияние”, первой пересадившей на российскую почву готический рок, собрал банду “Бондзинский” и заиграл джаз-кор (на их дебютном альбоме, к слову, вокалистом был как раз Андрей Машнин). Да что там говорить, даже Александр Ф. Скляр, лидер вполне себе успешного столичного “Ва-Банка”, записав задушевный русско-роковый альбом “На кухне”, взял курс на тяжелые хардкоровые риффы, кардинально поменял имидж, возглавил движение “Учитесь плавать” и стал вести на радио одноименную программу, посвященную тяжелой музыке.
Сталь в звуке “Машнинбэнда” закалялась постепенно. “Тихо в лесу” – это еще было, в полном соответствии с заголовком, довольно тихо, Машнин пока не столько искал свое новое амплуа, сколько прощался с прежним. Дальше была запись “Трезвыезлые”, где к Машнину среди прочих присоединился экс-участник “Странных игр” и будущий создатель “Deadушек” Григорий Сологуб, – звучал этот альбом примерно как мелкопоместная версия Rollins Band: мощный тяжелый бас, гитары, срывающиеся в перегруженные риффы, грубый и наглый голос. Машнин здесь уже похож на того бесповоротно взбунтовавшегося очкарика, каким он станет через несколько лет, но в музыке все еще слишком много стиля и слишком мало мяса. По-настоящему оголтелыми, зубастыми и прицельно точными песни Машнина становятся с приходом в группу еще одной мятежной души – Леонида “Ильича” Замосковского, с которым и были записаны главные альбомы “Машнинбэнда” – “Жэлезо” и “Бомба”. И да, впечатление они производили вполне в соответствии со своими названиями.
Леонид Федоров
Машнин поначалу пел под гитару. Но его сразу в эту сторону тянуло. Он же работал в “Камчатке” – с Фирсовым, с Витькой нашим, басистом. И кто-то ему предложил – давай сделаем песню. Сначала было не очень жестко, а потом он уже нашел своего этого гитариста-басиста Ильича – ну, он там на всем играл, – и они сделали уже такой “Машнинбэнд” жесткий.
Андрей Машнин
Женя с Дусером начали свой звездный путь в составе Tequilajazzz, а мы с Дроном стали думать, как жить дальше. И вот опять как-то вдруг, холодным осенним вечером 94-го года, зашли в старый добрый Рок-клуб и повстречали там нашего Диму Винниченко, а с ним и Григория Сологуба. Через неделю мы уже вместе начали репетировать в “Горе”, причем продюсером нашим стал также бывший камчатский кочегар Сергей Фирсов.
Первый раз мы выступили на открытии студии ЛДМ, и сразу же со скандалом. Мы там спели рэп, где матюгов было, наверное, больше, чем нормальных слов (как и полагается по закону жанра), а потом еще и драку устроили посреди зала. А там такие все в красных пиджаках, секьюрити сбежались, разобрались потом, что мы не виноваты были.
Еще позже был скандал на “Радио ‘Катюша’”, когда там прокрутили запись нашего концерта в “Там-Таме” целиком – неожиданно даже для нас. Я сам на кухне, помню, сидел, слушал, думаю – ничего себе! Вот ведь радио какое прогрессивное. Мне прилепили ярлык “героя ненормативной лексики”, хотя мы потом завязали с этим делом.
В общем, выступили мы раз десять с этим составом, записали в Wild Side второй альбомчик “Трезвые-злые”, ну и тут лето, поразбрелись все куда-то, денег не было, котельную уже тогда разогнали, сидели мы все без работы, так вот и зачахло дело.
(Из статьи “История “Машнинбэнда”, рассказанная им самим”, самиздатовская газета “Ниоткуда”, август 1996 года)
Наталья Чумакова
Я уехала из Москвы, вернулась в Новосибирск и в Петербурге бывала наездами, так что переход Андрея к электричеству стал для меня сюрпризом. В один прекрасный момент я приехала в Питер, а у Машнина уже электрический концерт. Который меня, конечно, совершенно ошеломил. Я же его до этого, наверное, и на сцене не видела, только в “Камчатке”, – ну или, может, на какой-то совсем маленькой. А тут он такое творит! Как будто совсем другой человек. Я его знала своим, домашним, почти мужем моей подруги, то есть было какое-то очень личное отношение, а тут он выходит – стоит шум-скрежет, дикий драйв.
Андрей Машнин
Появился состав, стали репетировать, как отрепетировали – стали играть по клубам. Фирсов нас в Москву повез – там мне ужасно не понравилось, конечно. Да, было два концерта в “Бункере”, который тогда пафосный такой был, они сами немножко удивились, когда нас первый раз услышали со всей этой матерщиной, но потом еще раз позвали. А была еще куча концертов в каких-то забегаловках. Раз был вообще кабак – сцены нет, в углу выдвигается помост на одного человека. Рекламы никакой, мы вечером приезжаем – сидят пять бандитов и просто жрут, шашлычок наворачивают. И тут выходим мы – мол, сейчас будет концерт. Мне бы это не понравилось, ну не к месту как-то. Они посидели, поморщились, потом глядь – слова знакомые пошли: “еб твою мать” и прочее. Ну надо же! Как хорошо зашли! Денег за все это не платили никаких, едва дорога отбивалась, чего вообще ездили? Мне это нахуй было не надо. А музыкантам, видишь, надо. Не такая уж это была и злобная музыка – как выяснилось, когда Ильич появился, бывает и гораздо злобнее. Хотя на тот момент эта программа мне, конечно, казалась достаточно злобной.
Сергей Фирсов
Когда сезон 95-го закончился, всех кочегаров уволили и набрали каких-то алкашей. Не знаю, зачем они это сделали, – на следующий сезон уже опять разыскали Начальника, говорят: “Возвращайтесь, эти ни фига не работают, просто жопа полная”. Мы-то все-таки работали. Хоть умели веселиться, но умели и работать. А эти только бухали, и все. И с 97-го года мы опять вернулись. И работали до 2000 года, пока “Камчатку” как котельную не закрыли, и тогда мы уже стали делать из нее клуб. А Машнин, когда уволился, пошел на какую-то стоянку и год или два работал там сторожем. Песни на работе сочинял.
Андрей Машнин
Ильича привел Гриня Сологуб, привел как второго гитариста. Он попробовал и как-то быстро привязался. Это был год 95-й, котельную как раз разогнали: начальство сказало – мол, надоели танцоры-музыканты, возьмем нормальных пролетариев. И я пошел на автостоянку сторожем, потому что мне еще и учиться надо было. Ильич ко мне туда приезжал с электрогитарой и комбиком. Так и сидели вдвоем, так все “Жэлезо” и было отрепетировано – сутки через трое. Я сижу по стулу стучу, а Ильич на гитаре жужжит.
Сергей Фирсов
Ильич – одиозная личность. Он гитарист, басист, барабанщик – играет на всем. Он, конечно, хороший человек, мы его все нежно любим. Но бывает нудным, навязчивым, иногда достает сильно. Никогда нигде не работал. Постоянный халявщик. У него трое детей. Три жены бывшие. С очередной новой женой молодой он и уехал в Самару – она его увезла.
Александр Долгов
Эта история создавалась на моих глазах. Застрельщиком идеи был Сергей Фирсов, который смог убедить Олега Грабко в том, что это может быть востребовано. Как я представляю, мысль строилась следующим образом: есть Rollins Band, который уже привозили в Россию. И это был русский, даже конкретно питерский ответ “Роллинзу”. Конечно, это был эксперимент: рок-бард сигает в штаны альтернативы. Так что “Машнинбэнд” можно назвать в чем-то продюсерским проектом.
Владимир “Вова Терех” Терещенко
В 90-х я оказался по издательским делам дома у Фирсова, мы стали общаться, и он говорит: давай я покажу, что у нас сейчас в Питере крутое. И ставит на видеокассете “Машнинбэнд” – мол, вот это у нас сейчас самое крутое. Дрожащая камера, все мигает и пикает, грохот и пердеж. Я думаю: ни хрена себе, какой-то грайндкор и какой-то пухлый очкарик поет. Фирсов говорит: это наш настоящий питерский антигерой. Типа Генри Роллинз – это такой герой хардкора, а это антигерой. В очках, ботаник, но при этом смотри какая сермяга, правду-матку рубит. И, когда я уже уезжал, он дал мне кассету с надписью “Машнинбэнд”. На, говорит, послушай. Я послушал, все было очень круто и качественно.
Андрей Машнин
Фирсов взялся за продюсирование, свел нас с “Бомбой-Питер”, с Олегом Грабко – и он почему-то за нас вписался, в том числе и финансово. На “Жэлезо” он нам дал 500 баксов – вот вам деньги, вот вам студия. Причем студия мажорская, в ДК Ленсовета, там время дорогое было по тем временам. А нас всего двое с Ильичом, и я вообще играть не умею. Приходим на студию. Ну все, время пошло, бабки капают. Надо писать – а как писать-то?! Начали с барабанов, я чего-то в микрофон балаболю, Ильич стучит. Абсолютно криво все, не в кассу – день потратили на это. В результате писали его от гитары, а сверху уже барабаны и бас – наугад записали то есть. Там, конечно, чувствуется, что не группа играет, но вообще это уже классно было: нормальный альбом, тексты, которые мне самому нравятся. Мы к тому времени слушали уже Rage Against the Machine, всю такую музыку.
Олег Грабко
Если честно, поначалу у меня просто было свободное время и желание сделать что-то хорошее в альтернативе. “Жэлезо” писалось очень долго. Ленька Федоров нам помогал, он был как бы таким креативным продюсером – давал советы, сидел на студии, мы с ним ругались, переписывали по десять раз… Но альбом по звуку все равно плохой. Там еще такая история случилась: Ильич записал барабаны, сверху бас, мы приходим с Федоровым, начинаем слушать – и я вижу, что он не попадает, бочка отстает немножко. Подвинули. Приходит Ильич: “Уроды! Вы ничего не понимаете, это же грув! Слушайте нормальную музыку!” Ну, мы извинились, поставили все на место. Но все равно альбом какой-то ненастоящий получился.
Владимир “Вова Терех” Терещенко
Как-то в студии мы писали “Ривущие струны”, и гитаристка Катя говорит: “Вован, хочу тебя познакомить с обалденным музыкантом, который тусуется у нас на студии, послушал, что вы пишете, и хочет у вас сыграть”. И знакомит – вот это Ильич. Я спрашиваю: кто, откуда, что почем? Он говорит: “Я играл в “Машнинбэнде”, сейчас вот в Москву приехал”. Я говорю – у вас классная банда, ты классный музыкант. А он – у нас не было банды, я один на всем сыграл. И тут я припупел. Я вспомнил, что, когда слушал, обратил внимание – классно играют. И думал, что это группа. А оказалось, в студии один человек был.
Андрей Машнин
Я просто счастлив, что он вышел. Потому что это НА– СТОЯЩИЙ альбом, с которым мы выступаем. Мы его писали на “Добролете”, недели две где-то. Причем я только пел, а Ильич только играл. Есть такой Дима Матковский из “Аукцыона”, он послушал и тут же стал мне звонить на работу, чтобы выразить восхищение. “Я, – говорит, – сам писал наложением, но чтобы такую музыку один человек записал! Просто не понимаю!”
(Из интервью Екатерине Борисовой, журнал Fuzz, сентябрь 1997 года)
* * *
“Машнинбэнд” стал новым словом в российской альтернативе, причем в самом прямом смысле. Тяжелая здешняя музыка в ту пору в лучшем случае представляла из себя радикальный балаган в тамтамовском духе, в худшем – безоглядное копирование зарубежного рэп-кора, обогащенное дополнительным пафосом, тексты звучали соответствующие, и слово “мазафака” в них встречалось куда чаще, чем родная речь. Рок-клубовский опыт Машнина, совмещенный с электрической яростью нового времени, дал феноменальный результат, непохожий на то, что пели и в прошлом, и в настоящем. Такие тексты, наверное, мог бы исторгать из себя герой Майкла Дугласа из фильма “С меня хватит”, белый воротничок, которого свела с ума перегруженная и враждебная городская среда, – только с поправкой на то, что среда эта была петербургская, а вторая столица в те годы как раз прочно завоевала себя гордое звание первой по части криминала. “Импотенты мечтают о чистой любви / Педерасты вспоминают пионерские зорьки / Дембеля и те протыкают дни / И только этот Маугли без сантиментов. / От двух вещей он приходит в раж: / От сырого фарша / И музыки гранж”: истошные слова Машнина прорывали плотную ткань грозного и грязного звука, как проникающие колюще-режущие, вторгались в уши, как приговор реальности, как констатация генерального поражения в борьбе человека со зверем в самом себе, как запоздалое предупреждение об опасности, что кроется за каждым углом, под каждой подушкой и каждой чисто выглаженной рубашкой. При всем при том было бы неточно упрекать Машнина в целенаправленной агрессии: эти песни были именно что самозащитой, существовали в ситуации “весь мир идет на меня войной”, и их надрывная мощь, зашкаливающая громкость, безоглядная свирепость рождались именно из обреченности, из осознания собственного бессилия. Тексты Машнина – это в некотором смысле последний хрип гуманиста, поэтический теракт, возникший в ситуации, когда все остальные методы воздействия казались бессмысленными. К его литым и лютым чеканным строчкам, кажется, хорошо подходит старый пассаж Герцена: “Мы, недовольные, неблагодарные дети цивилизации, мы вовсе не врачи – мы боль; что выйдет из нашего кряхтения и стона, мы не знаем, – но боль заявлена”.
Фильм Алексея Балабанова “Брат”, снятый как раз когда перевоплощение Машнина свершилось окончательно, и повествовавший о том же городе в ту же эпоху, заканчивался сакраментальной фразой: “Город – эта злая сила”. Именно эта злая сила и манифестировала себя через песни “Машнинбэнда” – и виднее всего, конечно, она была на концертах.
Сергей Гурьев
Однажды я ездил на концерт Машнина. Альбомы я тоже слушал, но они такого впечатления не производили – то есть они тоже были сильные, но концерт был еще сильнее, на порядок. Это было в Ленинградском рок-клубе, делал это Фирсов, год где-то 97–98-й, когда только-только этот самый Рок-клуб на Рубинштейна возродился. Соответственно, они там были втроем: гитарист, барабанщик и Машнин на свободном вокале. Все это я помню через призму глубокого пьянства – мне вдруг показалось, что потолок в Рок-клубе стал страшно низким, метра два. Было полное ощущение, что Машнин весь концерт своей лысеющей головой в очках, не будучи гигантского роста, все время пытается разбить этот низкий потолок. И впечатление такого мощного, животного и одновременно по-человечески отчаянного драйва. Казалось, что бас абсолютно не нужен и это идеальный состав – вокал, гитара, барабаны и больше ничего. Ломовой поток непрекращающегося драйва, который возник с первой секунды и весь концерт не иссякал. Такой отчаянный животный лом. Причем Машнин на животное не похож абсолютно, выглядит как интеллигент, весь концерт пел в очках – и вот такой плешивый человек в очках превратился в какой-то субстрат животности, мощи, какой-то энергетический сгусток. Когда животное выглядит как животное, ну и нормально, какой-нибудь там ревущий накачанный металлист. А тут именно как будто нечто вселилось в тело и душу интеллигента плешивого, и это дополнительно производило душераздирающее впечатление. На этом концерте я испытал ощущение, похожее на то, что было от “Собак Табака”, – как же так, такой песец, почему вся страна не стоит на ушах, почему не ломится? Потом, правда, я послушал альбомы – ну, неплохо, да, но был некий облом, потому что того звучания, что было живьем, они не дали, звучали более бледно. Может быть, этот концерт Машнина – вообще самое сильное концертное воспоминание 90-х.
Андрей Машнин
В моем охуенном творчестве, как я его называю, экстремальных концертов особо запомнилось два. Один – в Сосновом Бору. 8 октября 2000 года я с утра посмотрел “Сузуку”, где Шумахер стал чемпионом мира. В двенадцать часов – электричка в Сосновый Бор. Мы с нашим Шумахером купили бутылку зубровки, выпили в тамбуре за победу того Шумахера. Приезжаем на станцию – время есть, чем бы заняться? Еще зубровки на скамейке и какие-то сардельки холодные. Пришли в клуб. Поклонники давай поить водкой. К началу концерта я в ТАКОЕ говно убрался, что просто сидел на сцене и гнал какую-то прозу о машинах. Никто не врубался, что происходит. Пизданулся в конце концов со сцены и вырубился. Пришел в себя – сижу в клумбе возле клуба, очень болит плечо (позже выяснилось – при падении связки порвал). Какие-то сердобольные люди подходят, говорят: “Андрюха, пошли к нам, отоспишься, с утра поедешь домой”. Я думаю – ну все, это банда пидоров. Говорю: “Я сейчас приду”. Удаляюсь в кусты – и бегом в сторону станции. Запнулся, полетел, из косухи все выпало, я и не заметил. Потом уже помню себя в электричке. В кармане ни паспорта, ни денег, ни сигарет. Как-то в метро очутился. Выхожу в Купчине, тут, конечно, менты: “Откуда такой красавец?” “С концерта”. – “А-а, музыкант! Наркотики есть?” Кое-как сделал приличную харю и с чувством так заявляю: “Я к-ка-те-го-ричес-ски п-против наркотиков!” – и рукой делаю как Ленин. Поверили, отпустили. А плечо болит уже четвертый год. Еще один веселый был концерт на выезде. Приехали туда в шесть утра, пошли к одной девке. И там я основательно упился… Потом все отправились в клуб. Я и так был синий, да еще там пиво за пивом. И вот начинается концерт. Первая песня – “Рыба”. Пою вроде более или менее… А в припеве, где нужно орать, неожиданно вместе с криком начинаю блевать пивом – ору и блюю полулитрами прямо на зрителей. И длилось это безобразие полвыступления точно, потом как-то оклемался…
(Из интервью журналу “Хулиган”, август 2004 года)
Сергей Фирсов
Особых проблем с алкоголем у Машнина не было. Если он был не слишком пьян, но и не слишком трезв, всегда замечательно выступал. Но, конечно, случалось по-всякому. Был концерт в Сосновом Бору. Машнин вышел, на первой же песне запнулся, мордой на стол – и все, концерт кончился. Но это был его имидж, он умел из себя дикого панка устроить. Потом, когда он уже работал, он приезжал в костюме-галстуке, начинал петь, а к концу мог раздеться до трусов. Для него это было абсолютно естественно, он никогда из себя ничего не строил. Он таким веселым распиздяем был всегда.
Андрей Машнин
Странно, что музыканты обращают внимание на то, как они выглядят со стороны, вот это: красивым быть. В игре, в прическах, в костюмах, в плясках, ну в чем угодно! То есть все поют красиво, но при этом совершенно не отдаются. Не отдача, а вот именно отдавание. Не публике, а куда-то там в пространство отдаваться – нет этого. Видно, что стоит и красиво поет, и я врубаюсь, что он еще неделю так может и еще неделю… Так же нельзя! Они, может, думают, что они молодые и так надо теперь. Я не знаю, мне особенно не говорили после нашего выступления, как оно, но по крайней мере максимально старался орать, скакать – это естественно под нашу музыку, нормально, можно самому сдохнуть под эти песни. Уж так заорать: “Ненавижу себя в зеркалах!”, что просто инфаркт получить. Я могу все эти песни спеть красиво и художественно или пробубнить… Но если мы играем такую музыку… Ведь я все время по радио слушаю, в газетах читаю, на афишах, что все прогрессивные, альтернативные, я уж не знаю, кто не. Так мы-то все с Запада берем, а там кто? Downset, где человек просто ТАК орет, что я не знаю, как он жив до сих пор. То есть я пишу – я нервничаю, я пишу о том, что меня нервирует, я не пишу просто так.
(Из интервью Екатерине Борисовой, журнал Fuzz, сентябрь 1997 года)
Наталья Чумакова
Я на самом деле такую музыку не люблю – Rollins Band мне вообще никогда не нравились, Rage Against the Machine – нормально, но все равно я это не слушаю. Но ему нравилось! И мне, в общем, тоже нравилось, что у него получалось, но казалось, что музыканты очень сильно ограничивали Андрея своими рамками. “Учитесь плавать”, шортики, какие-то кепки… Мне это показалось смешным, я не очень поняла. Но Машнину это шло, однозначно шло. Многие же просто копируют, а у Андрея получалось так: он появляется на сцене в шортах, в майке в обтяжку, пузом вперед, ходит, поправляет очки – и вдруг как заорет как бешеный слон! Все глохнут в зале, но все в полном восторге, потому что это было и парадоксально, и красиво, и вообще невероятно здорово.
Андрей Машнин
Мне никогда не нравились какие-то сценические костюмчики и приемы отработанные. Ну, там, шапочку надел, штаны, вот так сделал… Все же эти фронтмены как-то себя ведут. И в паузах он должен как-то скакать, микрофон держать. Пиздец, это ужас какой-то! Ну, по крайней мере лично для меня. То есть я понимаю, что это правила игры, но для меня это комично до невозможности. Я этим не занимался. Я стою, Ильич себе пилит. Отойду, пивка попью, покурю. В зал не смотрел никогда. Охота мне попрыгать – попрыгаю, неохота – буду так стоять, насрать вообще. И так и сформировалось поведение: я встану, выпячу пузо, стою – и пошли на хуй, кому не нравится. Никаких бисов, ничего. Спасибо – и пошел.
Евгений Федоров
Состав у Машнина становился все жестче и жестче, появились какие-то металлические гитаристы. Мне-то как раз в тот момент наскучил хардкор, а ему наоборот. Что, впрочем, не умаляет офигенности его текстов. Он меня прежде всего ими зацепил – и своим подходом к языку. Ну и звуки, которые “Машнинбэнд” производил, очень рифмовались с теми тенденциями, которые тогда были в подполье.
Леонид Новиков
Больше всего мне нравилось то, что в народе называли Rage Against the Машнин. Это самый лучший период. Он, такой умный, язвительный, ядовитый человек, разбавляет рок-клубовские бочки меда необходимым количеством дегтя. Правда, на сцене он всегда вел себя как очкарик-интеллигент, который пытается делать Зака де ла Рочу.
Артем Копылов
А я так скажу: в то время Машнина знали как раз по записям. Это было очень интересно: сильное слово, окутанное в тяжелую музыку, в этом было какое-то новаторство. И, когда люди попадали на концерты, они обламывались, я сам был свидетелем. Особенно в Москве, где люди очень долго ждали “Машнинбэнд”, а потом жутко разочаровались. То есть одно дело пленка, а когда выходит ботаник… Не было там электричества, секса не было. Они ему просто не верили. И я не верил.
Илья Зинин
Концерты были очень разными. Например, я помню, мы долго в 90-х ждали приезда “Машнинбэнда” в Москву, а когда он приехал, впечатление осталось очень странное. Дело было в давно закрытом клубе “Бедные люди” – маленькая сцена, на которую умудрились впихнуть еще и пианино, низкие потолки, словом, не самое приспособленное место для такой музыки. Машнин был очень пьян, еле стоял на ногах и большую часть концерта держался как раз-таки за пианино, чтобы не упасть. В какой-то момент он резко прекратил концерт, забрал у гитариста гитару и с заплетающимся языком один начал что-то петь. По-моему, даже “Всё идет по плану” среди прочего спел. Потом концерт продолжился. Нам-то тогда казалось, что вот, мол, был такой русский рокер из котельной, который вдруг резко изменился, проникся новыми идеями, и понеслось – “Трезвые-злые”, стрейтедж, все дела. Ничего этого не было и в помине – мы были не то чтобы разочарованы, просто по записям совсем другой образ представлялся. Впрочем, это выступление в любом случае было круче, интереснее и обаятельнее любой тогдашней модной, но бессмысленной и беспощадной московской мазафаки или хардкора.
Юрий Угрюмов
В случае Андрея очень любопытно было наблюдать метаморфозу. Ведь, когда Андрея встречаешь, ни за что не скажешь, что это рок-музыкант: он интеллигентный человек, он внешне очень аккуратный, он больше похож на менеджера или кабинетного работника. И уж никак не заподозришь в нем рок-фронтмена. Но, когда он выходил на сцену, все менялось – он жил этим. Такие люди, как Андрей, по-моему, и воплощают дух альтернативы. У него голова не пустая, он крайне интересная личность, и его влияние на нашу музыку, на мой взгляд, трудно переоценить.
Андрей Машнин
Я никогда не думал – надо выпить, чтобы получить импульс. Все песни практически сочинил дома, на кухне, без всякого пива или еще чего. Все написано на трезвую голову. Прочих дел у меня вообще не было, чему я очень рад. Все в текстах – продуманные, неслучайные вещи. Не то что обдолбался, и пошли видения. Все тексты были концентрированные: какая-то тема – и накидываешь туда накопившиеся образы. По большому счету мне чем “Тихо в лесу”, “Жэлезо” и “Бомба” и нравятся – там сплошь хиты, никакого добивания дискографии. А плохие песни – ну нахуя их записывать?
Артем Копылов
Андрей, конечно, хороший поэт, но это скорее заслуга образования. С музыкантами всегда есть две стороны – когда он на сцене и когда вне ее, и, когда ты в этом вертишься, важны обе, важно, что он делает после концерта, важно посидеть, поговорить, важно, как кто одет. А Андрей всегда был из другого мира и из другого теста. Он приходил на концерт с дипломатом, в костюмчике. Я сам не раз это наблюдал: снимает пиджак, вешает на плечики белую рубашку, надевает майку Ministry, выходит и – “Бомба у тебя под подушкой!”. Отыграли – снимает майку, надевает рубашечку.
Алексей Коблов
Машнин – очень тонкий поэт. И у него есть масса качеств, которыми не обладали так называемые поэты русского рока: огромная доля иронии, может быть, даже граничащей с цинизмом. Обычно одетый человек в очочках выходит на сцену и начинает жутко кричать, но то, что он кричит, – стихи, которые можно читать и на бумаге. Это производило феерическое впечатление. Такого виртуозного манипулятора толпой, как Андрей Машнин… я таких мало встречал в России. Он настолько четко брал зал независимо от его размеров, что это производило грандиозное впечатление. На самом деле он полностью владел собой, и у него было продумано все. Вроде как выпил, взял сигаретку, все на внешней расслабленности построено. Но это образ определенный. В который он входил и в нем находился. Может, это и его естество, я не знаю. Но это работает, и работает очень сильно. Ведь его же любила и интеллигенция, какая-то элитарная часть публики, и гопники – причем как своего, притом что поэзия у него довольно непростая.
Евгений Федоров
На концертах это был такой Джелло Биафра. Он всегда выглядел как очень обычный человек – прическа, одежда, очки, совсем не был похож на рок-героя, скорее уж на инженера или клерка. И это превратилось в его имидж, хотя на деле имиджем совсем не было. Он просто такой человек ботанического вида, очень хороший, великолепно разбирающийся в литературе.
Алексей Коблов
Как я понимаю, Машнина очень многие даже на разогрев брать боялись. Это то же самое, что играть до или после “Гражданской обороны”, – незавидная участь.
Сергей Фирсов
Машнин в какой-то момент был лидером альтернативной сцены. “Король и Шут” у нас на разогреве играли. И “Пилот”, который тогда еще так не назывался. “Текила” была для нас параллельной группой, у них тоже все только начиналось.
Алексей Коблов
Была роскошная история. Катя Борисова и ее друзья делали “Лестницу” – такой фестиваль рок-андеграунда, квазиандеграунда, я бы даже сказал. То есть это люди, которые не удосуживаются и не могут собрать группы и поют под гитару – ну или под несколько гитар. Такая совсем домашняя акустика. И на один из таких фестивалей Катя пригласила “Машнинбэнд”. Он туда приехал в полном составе, за исключением барабанщика – по причине того, что барабанов там просто не было, была только перкуссия. И в общем, там пели разные рок-барды – интересные и не очень, а Машнин сидел в баре и со своими музыкантами активно выпивал. Как мне потом сообщили, он никогда не выходил на сцену трезвый. Не потому что пьяница, а потому что на концертах отрывался по полной. И выход Машнина на маленькую сцену этого маленького клуба на фестивале произвел просто культурный шок и на меня, и на всех присутствующих. Все, что было до и было после… это как Игги Поп на фестивале “Крылья”. Сидит на стуле выпивший человек, декламирует-орет свои замечательные тексты – было очень громко, и это очень сильно забирало. В зале начался форменный психоз, это было огромным шоком. Тем более как раз к этому времени подоспела “Бомба”. И это был полностью революционный альбом, который абсолютно поменял отношение к Машнину как к автору у очень многих, не только у меня.
* * *
Музыку многих героев этой книги приходится восстанавливать по пересказам, по демо-записям, по бутлегам с помехами. “Машнинбэнд” в этом смысле исключение: у этой группы сохранился аргумент, который до сих пор действует железобетонно. Этот аргумент – пластинка “Бомба”, лучшая запись Машнина, где все наконец сложилось, своего рода best of, куда вошли и старые песни в новом бронебойном звуке, и свежесочиненные боевики. Музыканты здесь выстраивают в боевые полки тяжелые аккорды, гонят сухой и суровый грув, ломают ритм чужими сбивками; сорвавшийся с катушек поэт у микрофона орет что есть мочи, бьет наотмашь, казнит самого себя и окружающую обыденность (кроме прочего, в “Бомбе” крайне удачно использована матерная лексика – без мнимой провокационности и стремления шокировать, по-честному, по-плохому). “Бомба” балансирует между умом и безумием, сарказмом и отчаянием, эффективными мелодиями и атональным месиловом, литературным языком и подзаборной руганью. Это подлинные хроники смутного времени, в этой записи на редкость точно и зычно поймано ощущение бесконечности окружающего зла, из которого не выбраться, которое не победить, и остается только пропускать его через себя во имя тотальной разрядки напряжения. Как тут не вспомнить, что вышел альбом всего-то через несколько месяцев после дефолта августа 98-го, когда жизнь, только-только начавшую обрастать нормальной повседневностью, снова поделили на ноль и казалось, что этот дурной цикл никогда не кончится.
Эффект разорвавшейся “Бомбы” в послекризисных столицах ощущался очень остро, чему свидетельством тогдашние рецензии на альбом. “Может быть, и нужна чума на наши головы в виде бомбы, которая бы разрушила до основанья, а затем… Но ведь все это было, на обломках ничего путного построить до сих пор не удалось, – уклончиво писала “Музыкальная газета”. – Машнин не прописывает лекарства, он не пытается лечить, он хочет уничтожить на корню, забывая, что то, против чего он восстает, и есть результат той самой бомбардировки, того самого быстрого решения”. А “Лимонка” со свойственным ей революционным пылом заключала: “‘Бомба’ – это экстремизм. Экстремизм, порожденный толпами жирных прохожих на Невском и прочей мразью, копошащейся на улицах ‘города трех революций’. Бомбу под подушку банкиру, бомбу под задницу обывателю, бомбу в шевчуков! Экстремизм – единственная адекватная реакция на происходящее”.
Олег Грабко
Когда делалась “Бомба”, как раз появилась группа “Кукрыниксы”. У меня была одна смена на студии, и я сказал: ребята, вот вам по три часа на брата. И “Кукрыниксы” за эти три часа записали “Не беда”, гениальнейшую песню, на мой взгляд, а Машнин – тестовый вариант “Бомбы”. “Бомбу” писали с удовольствием, там был уже полный слаженный состав, и мне до сих пор кажется, что альбом гениальный. В хардкоре вообще мало записей такого уровня – что по концептуальности, что по подбору песен. Помню, мы сидим, пишем песню “Рыба”, и вдруг залетает Сологуб из “Deadушек”. Послушал и говорит: давай ремикс сделаю! Они потом целый год над этим работали и обалденно сделали. А когда “Жэлезо” писали, Гребенщиков заходил. Была в этом какая-то свобода, дух. Как, знаете, когда The Beatles записывали “Сержанта Пеппера”, к ним зашли молодые Pink Floyd – просто так, без всяких.
Андрей Машнин
В российской музыке для меня нет ни одного авторитета. По текстам, конечно, Башлачев хороший поэт. Но он совсем другой. А по музыке мне очень нравится Федоров (Леонид, лидер “Аукцыона”. – Прим. ред.) – как композитор и аранжировщик. Это не халява, там сложные размеры, сложные аранжировки. Мне нравится, что он много лет этим занимается, и ему все не лень ковыряться в деталях. У него в группе толпа народу, и все необходимы. Мне не нравится “ДДТ”, потому что это халява – сидит барабанщик и лупит в барабан, стоит гитарист и выдает свои запилы. Я слушаю радио – а там “ДДТ”, “ЧайФ” и эта совершенно непонятная для меня группа “Сплин”. По версии Fuzz песня года – про какой-то словарь группы “Сплин”. Но так нельзя писать песни. Это “рыба”, ее сочиняешь, когда едешь в лифте. “Зайка моя, я твой тазик” ничем не отличается от “ботинки не жмут – это good”. Примитивнейшая рифма, на нее можно было двойной альбом записать. Нет, ради бога, у нас демократия. Но ведь песней года ее назвали журналисты центрального издания. У нас ужасная, идиотская публика. Но они такие не потому, что изначально дураки. Они читают прессу, слушают радио, смотрят телевизор. А любят то, что им вдалбливают.
(Из интервью Евгению Когану, “Музыкальная газета”, апрель 1998 года)
Михаил Борзыкин
Тогдашний питерский хардкор, я думаю, был ответом на опопсение ведущего эшелона рок-монстров, следствием желания себя дистанцировать от групп типа “Аквариума”, “Алисы” и “ДДТ”. Дистанцировать себя музыкально и эстетически. Эстетика была сделана в пику официальной рок-культуре. Это было отрицание геройства: все, надоели герои, хватит! Мы устали от геройства, мы просто играем музыку, которая нам нравится. Эта “антигеройская” концепция выражалась и в текстах, и в музыке. Люди это делали от души и старались максимально дистанцироваться от стадионов.
Андрей Машнин
У меня никогда не было ощущения, что мы делаем что-то важное. Мне нравилась какая-то музыка, а у нас такой не было – ну мы и стали играть. Тем, что происходит вокруг, я никогда не интересовался. Не из принципа, а просто так. Они тоже там как-то объединялись, устраивали акции, мне это все было нахуй не нужно.
Никакой агрессии у меня в текстах нет, это ошибка. Собственно, одной из причин, почему я плюнул на все это, было то, что никто так ничего и не понял. Все решили, что это злоба какая-то и агрессия. Ну что с вами делать… Ну где там агрессия?! Это ж то же самое, что сказать, что Машнин про Сталина пишет или там против негров. Не было этого ничего. Там как раз смешно то, что герой – такой очень энергичный Вуди Аллен. Он орет, но он при этом Вуди Аллен. Там никак не агрессия в том понимании, когда выходит здоровый бугай с татуировками и двух слов связать не может. Нет, “я рыба, я рыба, подавитесь моими костями…” Рефлексия сплошная.
Наталья Чумакова
Это только кажется, что в поэзии Машнина одна сплошная дикая злоба. Когда человек очень добрый, очень хороший, он не может не реагировать на все это говно, которое кругом. Когда еще мы в “Камчатке” сидели, я помню разговоры очень горького свойства о нашем житье-бытье. Очень мрачного и достаточно беспросветного. От этого и стихи такие. Дикие по энергии отчаяния. У Машнина же тогда была ужасная жизнь. Он пошел в армию, потом после армии поступил в этот свой институт, с какой-то географией, что ли, связанный, и женился. Но как-то у него очень быстро не сложилось, и в результате в том месте, где он должен был жить, то есть в этой комнате, жила его жена с дитем, а поскольку он с ней развелся, ему там места не осталось. В результате он жил в “Камчатке”. Именно поэтому так получалось, что я приезжала, а он всегда там. Дикая ситуация, когда человек ест то, что принесут, живет на кочегарские копейки… Хорошо, что там хоть душ был… И так было довольно долго. У Ольги же тоже с жильем было сложно. И потом, когда они наконец переехали в квартиру, времена были уже совсем другие. Потом и “Камчатку” закрыли, они пошли работать на какие-то другие работы. Я помню, Ольга солдатиков каких-то раскрашивала… Мы голодали зверски, яичница была просто праздником. Ну и ничего, никто, кстати, не переживал особо.
Андрей Машнин
Музыка не была реакцией на эпоху. Насрать на эпоху было по большому счету. Принцип был один – буду делать что нравится, и как пойдет. “Бомбу” записали – все, больше ничего не надо и ничего не будет.
* * *
У Машнина наконец была достоверная запись – и она сработала. “Бомба” вызвала заслуженные восторженные рецензии, у “Машнинбэнда” появилась стабильная клубная востребованность – казалось, вот тебе и платформа для настоящего старта (ну или как минимум чтобы и дальше столь же крепко стоять на своем). Однако ж неожиданно для всех быстро оказалось, что “Бомба” была финишем: снаряд попал в цель, война закончилась. В некотором смысле “Машнинбэнд” еще и оказался в слепой зоне между двух поколений – когда вышла “Бомба”, первые бойцы хардкора 90-х уже по большей части разошлись по домам, а молодые только начинали, да и для них сорокалетний грузный мужчина в очках, должно быть, совсем не выглядел очевидным соратником, – но реальные причины того, почему и группа, и ее лидер потихоньку отошли от дел, кажется, более прозаические. Самому Машнину просто надоело биться головой о стену, а тут еще и его напарник и заводящий Ильич обзавелся семьей и в конце концов отбыл с ней в глубокую провинцию. До тех пор пока этого не произошло, относительно регулярные концерты еще продолжались; в начале 2000-х вышел альбом “Желтопер”, которому снова повезло с текстами и не повезло с записью, но все это по большому счету было уже послесловием. Активнее всего, как ни странно, Машнин вел себя на своем официальном сайте (эх, найти бы сейчас архив его “Гостевой книги” – рассказы Машнина о “Камчатке”, едкие комментарии о питерских рокерах, короткие стишки и всевозможные байки вполне заслуживают того, чтобы быть опубликованными отдельно): писать его еще тянуло, кричать – уже нет.
Когда музыкант, вокруг которого только-только начал формироваться и культ, и рынок, уходит под радар, это неизбежно вызывает недоумение и провоцирует слухи. Были они и в случае Машнина: говорили то о совместной записи с Леонидом Федоровым (тем более что лидер “Аукцыона” в середине 90-х приходился “Машнинбэнду” кем-то вроде сопродюсера), то об альбоме с Егором Летовым (тем более что группа Машнина поучаствовала в трибьюте “Гражданской обороны”). Более того, слухи эти были даже небеспочвенными, но в итоге в новом десятилетии Машнина продвигали и подталкивали другие: кончилось все тем, что Егор Летов дал вторую жизнь песне Машнина “P. S. Сам (Айя)”, перепев ее на альбоме “Долгая счастливая жизнь”.
Андрей Машнин
Общались мы с Егором еще с 80-х – Летов все время приезжал, жил у Начальника или у Фирсова, я тоже совсем молодой был, ну и мы тусовались. Ходили, бла-бла-бла за политику, Дугин… Я ничего в этом не понимал, но послушать было приятно. Тогда еще можно было просто ходить по городу с Летовым: зайти в сосисочную, взять пива, стоять и разговаривать за политику. Вообще никто не подходил. Потом стало хуже, уже можно было только у Фирсова сидеть на кухне.
Наталья Чумакова
Как-то раз мы с Егором попали на концерт “Машнинбэнда” в “Проекте ОГИ”. Мы приехали в Москву, и было какое-то окно, дня два или три надо было сидеть в городе. Делать было нечего вообще. Кто-то говорит: вот “Машнинбэнд” будет в ОГИ. А Егор категорически никогда не ходил на концерты: узнают, будут приставать, и вообще неловко, когда должен быть главный на сцене, а внимание приковано к кому-то в зале. Тем не менее уговорить его удалось. Сказали, что публика будет своя, никто не полезет, так оно и было. В результате мы сначала посидели за столиком, потом Машнин вышел… Нажрался он тогда изрядно, но это ему не помешало великолепно выступить. Я могу ошибаться, но, по-моему, как раз в этот момент родилась идея сделать проект “Машнин и Опизденевшие”, а вот насчет песни “Помоги себе сам” я точно не вспомню – идея взять ее в альбом возникла то ли уже к этому моменту, то ли позже, то ли просто это была одна из моих любимых песен – Машнин, кажется, мне ее даже посвятил на этом концерте в ОГИ, сказал что-то типа “по просьбе Наташки”.
Егор Летов
Как только я эту песню услышал на концерте в исполнении Машнина, она меня поразила жутким соответствием тому, что я сам бы хотел выразить за последние годы. У него в песнях вообще очень много того, под чем бы я безоговорочно подписался. А “Айя” – это вообще как бы сжатый манифест, концентрированная реакция на все в последнее время происходящее, на то, что касается непосредственно ТЕБЯ каждый час.
(Из интервью для посетителей официального сайта “Гражданской обороны”)
Андрей Машнин
Летов несколько раз говорил: “Давай, мол, запишем ‘Машнин и Опизденевшие’”. Я говорю – ну Игорь, ты там, а я здесь, ну как ты себе это представляешь? Кончилось тем, что мы в трибьюте поучаствовали, а Летов записал “Помоги себе сам” – от нашего столика вашему, ну и все. Технически это было невозможно, мне сразу это было очевидно. А идея была, что я составляю программу, пою, а “Оборона” играет.
Наталья Чумакова
Для того чтобы что-то сделать, нужно какое-то время побыть вместе. Стало быть, мы должны были пожить в Питере, не Машнина же в Омск заманивать. Егор считал, что музыка, которую играет “Машнинбэнд”, – это полное говно, что надо сделать по-нормальному, и Машнин будет так же орать, только под более подходящий звук. Действительно, можно было сделать очень интересно, масса вариантов была, и бог его знает, что из этого могло получиться. Это сто процентов не была бы “Оборона”, подыгрывающая Машнину, это что-то было бы совсем такое… Даже трудно представить, что именно.
Андрей Машнин
Сотрудничество с Федоровым тоже получилось через Фирсова. У нас в котельной работал басист “Аукцыона” Бондарик, из-за этого связь появилась. Гаркуша бухать приходил, за грибами мы вместе ездили в жопу какую-то. Потом в Германии мы с женой жили, а они с концертами ездили, тоже в гости ходили. Ну и Фирсов был такой идейный: давай, мол, с Ленькой запишем альбом. Но только у меня от этого никакого энтузиазма не возникло, да и у Федорова, по-моему, тоже.
Юрий Угрюмов
Мотором “Машнинбэнда”, человеком, который собирал музыкантов, организовывал концерты, благодаря которому все это и существовало последние годы, был все-таки Ильич. Потому что “Машнинбэнд”, насколько я помню, собирался эпизодически, выступал и потом снова разлетался в разные стороны. Я не уверен, что они вообще репетировали, но концерты всегда были классные.
Андрей Машнин
Все концерты устраивал или Фирсов, или Ильич. Я ни одного концерта в жизни не устроил. И более того, как только они о чем-нибудь договаривались, у меня была трагедия – бля, опять это все… И вот оно приближается, приближается… Ничего личного, но вот настолько мне эта концертная деятельность не нравилась накануне! Уж когда на сцену вылезаешь – что там, нормально, эх-ма! Весело. А лучше всего последняя песня, когда пошел в раздевалку, зная, что неделю-две можно об этом не думать. И Ильич тут же бежит – я договорился! Мы через три недели играем! И опять… Мы сыграли концертов сто двадцать, и я окончательно опух. Ну, мне все-таки сорок лет, а пацанам там в зале по пятнадцать, и они орут: “Андрюха, давай!” Я думаю – да пошел ты нахуй, какой я тебе Андрюха?! Нахуя мне все это надо?! Ильич зажигает, он меня на два года старше, я думаю – ну блин, старый человек, лысина уже, а все жужжит. Что я тут делаю вообще?!
Сергей Фирсов
Он честолюбивый человек, он хотел стать звездой, но все шло очень медленно. Собственно, почему я ушел из группы? Он меня просто заебал своими начавшимися дешевыми понтами, которые еще и жена постоянно подпитывала. И, когда он меня подставил два раза за один вечер, два концерта сорвал, я сказал: “Машнин, до свидания, это не работа”. Нет, он, конечно, приехал. Но на первый концерт опоздал на час и вышел на десять минут вместо сорока пяти. Потом начал раздавать автографы и на второй опоздал. А там группа “Дай пистолет” нас звала – у них был то ли выход альбома, то ли день рождения какой-то. И он опоздал – приехал, когда концерт уже закончился. Это было не раз и не два, и меня такое отношение просто заебало. Я работал с ним директором пять лет. И по сути, когда я ушел, группа перестала существовать. Ильич что-то там пытался делать, но это были какие-то отдельные концерты. Но для меня все-таки было большим счастьем поработать с ними – все суперлюди, все замечательные личности.
Леонид Новиков
Машнин мог бы добиться куда больших успехов, если бы сам того хотел. Но он по натуре своей созерцатель.
Андрей Машнин
После “Бомбы” Ильич развел меня еще на один альбом. Я уже ничего не хотел, но он настоял. Но там уже совсем был кавардак. Он привел каких-то друзей своих, юных рэперов – типа у нас будет как у негритосов: проект, когда приводят всех своих друзей и все играют под одним брендом. Прекрасно! Пол-альбома на них свалили. Уже и орать неохота, хотя на “Жэлезе” и на “Бомбе” я орал от души, вправду перло. Тексты пошли – самопародия какая-то.
Алексей Коблов
В 2005 году я был на фестивале в кинотеатре “35 мм”, где играли Умка, “Телевизор” и Ник Рок-н-ролл. Машнин там был лучше всех. И знаешь, что меня больше всего там поразило? У меня тогда клуб был в Зеленограде, я там арт-директорствовал. И я увидел в зале человек тридцать из молодежи зеленоградской. Я говорю: “А вы чего сюда приехали?” А они мне: “На Машнина!” То есть я увидел целую армию фэнов, которые не поленились собраться и поехать в Москву конкретно на “Машнинбэнд”.
Илья Зинин
Этот мини-фестивальчик делал я и, честно говоря, почти до последнего не был уверен, что Машнин на нем вообще выступит – знающие люди рассказывали, что он очень тяжел на подъем, ездить никуда не хочет, может отказаться чуть ли не в последний момент, и так далее. Тем не менее Андрей очень тепло отреагировал на приглашение, приехал, и никаких проблем не возникло. “Машнинбэнд” тогда уже играл очень редко, больше половины публики пришло именно на него, и сам сет прошел на ура – очень мощно, было видно, что Андрей в ударе, почти после каждой песни кричал что-то вроде: “Охуенно! Погнали дальше!” Ильич же тогда произвел впечатление совершенно наивного человека, буквально как ребенок. После саундчека мы разговорились, и он с горящими глазами начал задвигать: “Мы сейчас запишем суперальбом! Только надо будет его продать за хорошие деньги, обязательно надо будет продать в Москву! Как ты думаешь, кому предложить?” Я в тот момент работал в лейбле и очень хорошо понимал логику всех крупных представителей здешнего рекорд-бизнеса. Оперируя скучными понятиями типа “предзаказы от региональных оптовиков”, “радиоротации” и прочими им подобными, я попытался вернуть Ильича с небес на землю и убедить, что затея с продажей альбома в Москву, скорее всего, обречена на провал. “Ну как же так! Быть не может! Ты что такое говоришь? Если музыка качественная, ее обязательно купят, иначе просто быть не может! А у нас будет очень качественная! Обязательно купят! Вот увидишь!” К записи диска, как я понимаю, “Машнинбэнд” так и не приступил, а этот их концерт стал одним из последних, если не последним вообще выступлением в Москве.
Сергей Фирсов
Машнин был культовым человеком. В Питере его знали все музыканты, и народ хорошо ходил на концерты. Если бы он бил в одну точку, мог бы стать гораздо более известным. Конечно, золотых гор сразу бы не свалилось, но тогда были такие времена, что больше было нечем заниматься. А когда появился выбор – или нормальная серьезная работа с хорошей оплатой, или еще неизвестно сколько мыкаться по кочегаркам… Он выбрал первое. Его можно понять, с одной стороны, с другой – талант человеку не для того дан, чтобы он его просирал.
Андрей Машнин
После того как я устроился в журнал, у меня работа съедает все время – и мне она нравится. Дите растет. Поймите, меня не то чтобы быт засосал, меня сама эта музыкальная деятельность не привлекала. Поначалу привлекала, а потом оказалось, что занятие бессмысленное. Автографы берут, девочки сиськами трясут, но ничего не происходит – заняли какое-то место, ну и все. И странно мне это – будто я звезда, как по телевизору показывают, только мелкого масштаба. В “Молоко” мы уже ходили как на работу. И там было хорошо, и публика нормальная ходила. И там же все и прекратилось. Ильич уехал в Самару, а мне как раз уже окончательно надоело это все, но разгонять группу я как-то не решался – ну просто не хотелось какие-то пафосные заявления делать. Без Ильича все прекратилось естественным образом.
Владимир “Вова Терех” Терещенко
На самом деле ближе к концу 2000-х Ильич приехал из Самары (из Чапаевска, точнее) в Москву. Хотел здесь в какую-то команду вписаться, и я пытался подыскать ему группу. Но никак не мог найти – он человек достаточно конкретной музыки, ему нравился этот хардкор-метал, рэпкор с гроул-вокалом, с тяжелым саундом. И он хотел вписаться именно в такую команду, хотя играл на всем. Показывал мне даже какие-то записи, где он играл в Питере пауэрметал на барабанах. Над этим он немножко посмеивался, это действительно отдавало таким шапито-трешачком. В общем, никуда вписаться у него не получалось. И последняя наша встреча была… В общем, я выхожу из метро “Парк культуры” и вижу двух уличных музыкантов, которые играют какую-то непонятную импровизационную музыку, и один из этих музыкантов – Ильич. Мы поговорили потом. Я, конечно, понимал, что, с одной стороны, не подобает этому музыканту играть на улице. При мне он брал любой инструмент, на котором никогда не играл, и за пятнадцать минут мог им овладеть. Я о таком только читал – про Брайана Джонса из The Rolling Stones, он обладал таким талантом. Ильич был таким же. Но вышло так, что в Москве он стал уличным музыкантом. С другой стороны, я, помнится, подумал – блин, а вот если бы гитарист Rage Against the Machine играл на улице – это было бы честно, это было бы круто, реально пролетарский хардкор. И Ильича я тогда зауважал еще больше, потому что понял, что ему все до фонаря, главное – заниматься музыкой. А потом с ним случилась такая ерунда… Он поехал в Крым зарабатывать. Опять же уличным музыкантом. Потому что, когда он жил у себя, работал на каких-то неквалифицированных работах, физически тяжелых. То ему голову каким-то краном разобьет, то еще чего-то… В общем, жизнь у него там была нелегкая. В Чапаевске у него жена и ребенок, надо еще и им посылать какие-то деньги. В общем, они поехали в Крым. И его то ли в поезде, то ли где-то еще приняла милиция. Может, ему подкинули наркотики, может, нашли – я даже не знаю, что там было и в каком количестве. И его посадили. Вначале – на три года. Последнее, что мне называли, – восемь лет, что вообще антигуманно. Тем более по отношению к человеку с маленьким ребенком. По-моему, за убийство столько не дают.
Олег Грабко
Машнину всегда все было параллельно. Он из таких людей, которые сфокусированы только на творчестве: рисуют, пишут, поют, а чуть что – уходят в сторону, и их уже это не интересует.
Сергей Фирсов
Для меня история сотрудничества с “Машнинбэндом” была очень важной. Это было продолжение того, что я делал раньше, когда сотрудничал с “Гражданской обороной” и Башлачевым. Машнин совершенно четко продолжал их традиции. И на таком же уровне, я считаю. Для меня огромное разочарование, что Машнин положил на все.
Илья Бортнюк
Я считаю “Машнинбэнд” искусственным проектом. Все-таки его сделал Сергей Фирсов. Другу Андрею Машнину, который писал какие-то песни, он подобрал музыкантов. С точки зрения музыкальной это было интересно, но с точки зрения концертов это было нехаризматично. Андрей вообще был не слишком харизматичным человеком.
Андрей Машнин
Мне все это по-нормальному неинтересно, без истерик. Не представляю, ради чего я бы сейчас стал это делать. Я не тоскую по сцене. Я сразу представляю этот зал, который набит народом, – и я не хочу в этом участвовать. Они все хорошие ребята, они пришли попить пива, под музыку попрыгать, завтра они пойдут в свои офисы и аудитории… Пусть ходят на кого-нибудь другого. Некоторым нравится развлекать публику, некоторым – записи, репетиции, жизнь группы. Мне не нравится ни то ни другое. Поэтому никаких причин для продолжения этой деятельности просто нет. И слава богу. Песни я перестал писать. Я писал-то только потому, что это должно было пригодиться. Как только все кончилось, смысла в этом никакого не стало. Ну и потом, я думаю, что все сказал уже.
Евгений Федоров
Конечно, Машнин на тогдашнюю музыку повлиял – да хотя бы на нас. Он меня очень поддержал в том смысле, что можно что-то делать по-русски. Я только после этого и начал толком песни писать, с текстами, уже в Tequilajazzz. Машнин показал, что хороший русский язык может быть вписанным в радикальный звук и при этом не выглядеть старомодным или чужеродным. Правда, насчет влияния на альтернативную сцену в целом я, к сожалению, сомневаюсь. То есть поклонники есть, но можно быть фанатом Чайковского, а делать так, как он, не уметь. В любом случае такого рода личности всегда влияют. Кому-то добавляют уверенности, в ком-то, напротив, зарождают трезвые побуждения прекратить всем этим заниматься, потому что смысла уже нет.
Олег Грабко
То, что делал Машнин тогда, сейчас аукается. Сейчас все эти Amatory, ##### собирают залы – тогда все это было в куда меньших масштабах. Я ездил с Amatory в Финляндию, и кто-то из них мне заявил, что “Машнинбэнд” – его любимая группа. То есть, если проводить параллели с Западом, там была группа Television, которая вообще на всех оказала влияние, но в массах их никто не знает. Есть такие группы, которых слышат те, кто хочет слышать, – но до масс они не доходят. Я думаю, что интерес к Машнину будет вечным.
Леонид Федоров
Ничего такого свежего в 90-х не было. Был спад, но он и дальше продолжался. Были всплески, да, тот же “Машнинбэнд” выделялся. Но мало же таких людей. Это было довольно радикально, на мой взгляд. Музыкально-то ладно – ну, такой жесткий рок, он был довольно банальный, для меня, во всяком случае. А тексты такие… Подобного никто у нас не пытался писать.
Юрий Угрюмов
Как можно объединить “Химеру”, “ПТВП” и “Машнинбэнд”? Три эти коллектива несли слово. Ведь большинство молодых команд быстро осваивают технику, перенимают какие-то приемы, но о словах чаще всего говорить не приходится. А в случае и “Химеры”, и Машнина, и “ПТВП” мы имеем редкую картину – это настоящий андеграунд, но при этом там есть текст, который надо слушать и который заставляет тебя думать, который цепляет тебя за живое. И этот текст не прост. В этом влияние и заключается. Эти группы срастили тяжелую альтернативу с любопытными, сильными стихами.
* * *
“Карьера” – именно в кавычках – Машнина как будто бы провоцирует поговорить о нем в сослагательном наклонении, но в данном случае это совершенно неуместно. Можно, конечно, вообразить себе, что, продержись “Машнинбэнд” на сцене еще буквально пару лет, к нему бы пришло признание: как раз в это время в российскую тяжелую альтернативу пришла новая публика, деньги и медиа (у некогда полумаргинальной музыки появился даже свой рупор в лице альтернативного кабельного телеканала). Но представить себе Машнина, очкарика в костюме, в качестве подросткового кумира как-то не получается. Его вообще не очень получается представить себе героем, и в этом смысле тихий конец “Машнинбэнда” – возможно, единственно логичный финал.
Другой вопрос, что в этом финале все время возникает какая-то недосказанность, многоточие. В 2010-м году, когда о Машнине почти все уже забыли (и уж точно никто давно не чаял побывать на его концерте), он вдруг вновь появился на сцене – в составе того самого совместного проекта с “Гражданской обороной”. Правда, произошло это уже после смерти Егора Летова и всего на один раз, а точнее, на четыре песни. Дело было в Петербурге, и один московский промоутер после концерта подошел к Машнину и предложил сыграть в столице. “Легко, – задорно ответил Машнин. – Вот эти четыре песни и сыграем!” А в ответ на замечание, что для полноценного концерта четырех песен все-таки будет маловато, пожал плечами и сказал: “Ну не знаю. Может, тогда ну его? Оно тебе действительно надо?” И в этом не было ни позы, ни горечи. Машнин и правда с удивлением смотрит на людей, которым действительно надо.
Сделал свой выбор, предпочел музыке стабильную работу, выворачиванию себя наизнанку на сцене – иронический блог, кочегаркам, гримеркам и подсобкам – просторную квартиру на окраине города: в некотором смысле Андрей Машнин больше похож на героя 2000-х, чем любой другой герой этой книги.
Наталья Чумакова
Машнин все-таки очень недооцененный. И это, мне кажется, во многом из-за того, что он попал со своими музыкантами в какую-то общую струю, и они его не то чтобы заслонили… просто он ассоциировался с этой компанией и не прозвучал сам по себе, как должен был. Мне кажется, что он шел на поводу у своих музыкантов. Он же не музыкант, он, в отличие от того же Егора, не представлял себе, как это должно звучать на выходе. Когда мы сделали с ним проект, мы музыку перекроили, но его это устроило.
Алексей Коблов
У “Машнина в Гробу” был очень хороший концерт всего из четырех песен. Три Машнина и одна – “Обороны”. Смотрелось очень мощно. Такая полуимпровизационная история. Играл Паша Перетолчин, барабанщик “Гражданской обороны”, Наташа Чумакова на басу и Андрей “Худой” Васильев на гитаре. Это был протопанк с очень грязной гитарой, плотной и мощной ритм-секцией и Машниным, который орет свои тексты. Что характерно, он закончил “Пошли вы все нахуй” “Гражданской обороны”, прекрасно ее исполнив и выразив свое отношение и участников проекта к подобным мероприятиям (“Машнин в Гробу” выступали на концерте в честь 25-летия “Гражданской обороны”. – Прим. авт.). Машнин вообще никуда не ушел. Он просто перестал этим заниматься. И если его пригласить и он выступит, он это сделает не хуже, чем раньше.
Наталья Чумакова
Идея проекта “Машнин в Гробу” появилась очень просто. Я как-то приехала летом в Питер, мы сидели на кухне, винцо попивали, и я говорю Андрею: “Почему ты не играешь? Это, может быть, единственное в этой жизни, что я хочу еще услышать и посмотреть”. Ведь это же было очень здорово, действительно очень здорово. А он отвечает: “У меня вся группа разбежалась, ты мне подыграешь?” Я говорю: “Да, конечно, ради такого случая!” И потом подумала: а как мы это сделаем? И кто будет гитаристом? Барабанщик-то, Паша Перетолчин, у нас есть, а гитариста нет. И тут, уж не помню как, у нас возник Худой. Мы почти не репетировали, я два года не играла, Машнин пять лет не пел. Причем он тут же сорвал голос на репетиции, так и отправился на концерт. Думали, вообще ни звука не сможет издать. Но ничего, проорал. И вообще получилось здорово. Я надеюсь, что это был не последний раз и что удастся раскрутить Машнина на то, чтобы он еще что-то сделал.
Сергей Фирсов
Продолжения “Машнинбэнда”, как мне кажется, быть не может. Машнин забил на все. И на всех нас. Мы ему звоним, приглашаем – а он не приглашает. Мне кажется, ему все до жопы. Он окончил литинститут, нашел работу в “Пятом колесе” и так до сих пор и работает. Уже вторым человеком там стал. Сидит и косит бабки. Хотя… человек такого литературного таланта сидит и правит тексты про машины… Мне кажется, это просто западло должно быть. Но он выбрал себе такую судьбу.
* * *