Дождь давно перестал, и был он совсем не назойливым, каким с утра показался Валентине. Уже к полудню разведрилось. Ветер, как добросовестный дворник, смел с неба тучи, и оно засияло мягкой погожей голубизной.
Валентина возвращалась из школы. Ей приветливо помахивали ветвями чуть тронутые багрянцем тополя, издали кланялись высокие колодезные журавли, даже уличные лужицы и те, казалось, улыбались ей, сверкая от солнца.
Да кто это выдумал, что учительницей работать трудно? Нет, совсем не трудно! И волновалась она зря. Сегодня у Валентины было три урока — в шестом, восьмом и десятом, — и все они прошли нормально! Десятый класс? Ничего, ничего, она сумеет завоевать расположение ребят. Ведь не напрасно сама Марфа Степановна похвалила ее план воспитательной работы на первую четверть.
Сзади послышался автомобильный гудок. Сворачивая с дороги, Валентина оглянулась и увидела Сашу Голованова. Он догнал ее на «Москвиче».
— Здравствуйте, Валентина Петровна. Разрешите поздравить вас с началом учебного года.
Она улыбнулась.
— Спасибо, Саша. Сегодня все меня поздравляют.
— Это хорошо. Знаете, я сейчас еду к дояркам в летний лагерь. Не хотите ли прокатиться со мной? — Видимо, не надеясь, что она согласится, Саша Голованов пояснил: — Вам полезно изучать колхозное производство.
В другое время Валентина, конечно, отказалась бы — некогда, мол, нужно готовиться к завтрашним урокам. Но сейчас она была так хорошо настроена, что готова ехать куда угодно.
— Вы правы, это полезно.
Саша Голованов распахнул дверцу. Валентина села в машину и на сиденье увидела толстую книгу «Дифференциальное и интегральное исчисление».
— Это зачем же возите с собой? — спросила она.
— Страдаю, Валентина Петровна. Усвоить нужно, сдавать. Я ведь студент-заочник…
Валентина полистала книгу с непонятными рисунками, формулами, уважительно подумала: «Вот он какой, а мне сперва показалось, что Саша, кроме кино да автомобиля, ничем другим не интересуется…»
За селом — степной большак. После дождика здесь уже прошли машины, и накатанные дорожки колеи блестели, как влажный асфальт.
«Москвич», кажется, мчался на предельной скорости. Саша Голованов, будто бы играючи, легонько трогал пальцами послушную баранку.
«Какие у него ловкие руки», — подумала Валентина и вдруг попросила:
— Ой, остановитесь!
Он затормозил.
— Что такое, Валентина Петровна?
— Вон орел сидит на камне. Давайте посмотрим.
— Орлы для наших мест — не диковинка…
— А мне он кажется диковинкой, и камень в степи — тоже диковина… А знаете, Саша, говорят, что орлы живут по триста лет и что если этот орел готовится отпраздновать свое трехсотлетие… Сколько чудес он повидал! В его юные годы не было Михайловки, не было даже нашего областного города, была только дикая, первозданная степь… И если бы орел умел говорить, представляете, сколько он рассказал бы!
Саша Голованов улыбнулся.
— Я об этом никогда не думал.
— Ладно, поехали дальше.
Они свернули с большака, и теперь машина катилась по дороге-времянке, огибая большое продолговатое озеро. Валентине и здесь хотелось бы остановиться, но просить об этом неловко: Саша, видимо, и без того посмеивается над ней — оригиналка… Да никакая она не оригиналка, ей просто интересно все.
Летний лагерь колхозной фермы расположился на берегу Лебяжьего озера. Валентина увидела изгородь, за которой были разбросаны куски соли-лизунца, похожие на осколки нетающего льда. Под одинокой березкой стоял аккуратный крашеный вагончик с высокой антенной на крыше. Возле вагончика пестрела поздними цветами клумба.
Подъехавшую машину сразу окружили загорелые говорливые доярки.
— Ага, прикатил будущий инженер. Пойдем-ка, мы тебе голову намылим, — сказала дебелая чернявая женщина, должно быть, старшая здесь.
Доярки увели Сашу в вагончик. Из дверей вагончика старшая крикнула:
— Тетя Лена, угости Валентину Петровну свеженьким.
К машине подошла невысокая пожилая доярка. У нее загорелое морщинистое лицо, ореховые добрые глаза.
— Айдате молочка попьете, — неожиданно молодым голосом пригласила она.
Валентина пила еще теплое молоко и слышала запахи трав, степи, озера и думала: «Так вот оно какое, парное молоко…»
— Пейте, Валентина Петровна, — просила тетя Лена.
— Что это с руками у вас? — участливо поинтересовалась Валентина.
— А что? Да ничего. — Старая доярка глядела на свои большие с узловатыми пальцами руки, качала головой. — От работы, Валентина Петровна. Сколько они делов переделали, сколько молочка надоили и не сосчитать уж, кабы слить все вместе, река, видать, потекла бы молочная… То было ничего, а теперя побаливать руки стали.
Из вагончика доносились громкие женские голоса. Там, вероятно, шел деловой разговор. Вскоре показался расстроенный и мрачноватый Саша Голованов. Он кивком позвал спутницу, молча сел в машину.
— Вы, Саша, похожи на тучу с градом, — пыталась шутить Валентина.
— Тут будешь похож на всех чертей, — процедил он. — Доярки намылили голову. И за дело. Никак не можем добиться механизации…
— А разве это в наше время трудно? — удивилась Валентина.
— Поживете — увидите, что легко и что трудно, — с неохотой ответил Голованов.
Когда часа через полтора они вернулись, Валентина увидела у своей избенки Игоря. Он в новой спортивной куртке с застежками-«молниями», на лбу у него шоферские очки, в руках желтые кожаные перчатки. Нетерпеливо расхаживая вокруг мотоцикла, он то и дело посматривал на часы.
Махнув рукой Саше Голованову, она подбежала к гостю.
— Здравствуй, Игорь! Как хорошо, что ты приехал.
Не ответив на приветствие, он сердито пробурчал:
— Накаталась на легковой…
Валентине стало не по себе. Она подумала: «Нет, не надо было ездить с Сашей Головановым к дояркам, ведь знала, верила — Игорь вспомнит обо мне в этот день и явится…».
— Ты, наверное, часто бываешь в обществе этого шофера, — ревниво заметил Игорь, выделив особой интонацией «шофера».
— А разве нельзя? Запрещается?
Серые, стального цвета глаза Игоря потемнели.
— Никто тебе запретить не может. Только ты должна одно усвоить: в селе за учителем следят десятки любопытных глаз, и вести себя нужно осторожно. Понимаешь?
— Понимаю. Следует ходить под зонтиком, не кататься на велосипеде, не смеяться громко, — игриво подтвердила Валентина, думая этим развеселить Игоря. Она знала, что он долго не умел сердиться, и, как это часто бывало, ждала: он вот-вот тряхнет головой, расхохочется, скажет свое любимое словечко «лады», и дело с концом. Но Игорь сейчас тоном приказа почти крикнул ей в лицо:
— Я не хочу, чтобы ты встречалась с этим Головановым!
Валентина ошеломленно ахнула.
— Да, не хочу, — зло продолжал он. — Это с твоей стороны непорядочно — морочить голову одному и заигрывать с другим!
— Что ты говоришь, Игорь!
Он бросил перчатки на сиденье мотоцикла.
— Не нравится? А мне, думаешь, нравится столбом торчать у твоей хаты и ждать, когда ты соизволишь вернуться с прогулки.
Они поссорились. Валентина не на шутку разозлилась. Да какое он имеет право говорить ей всякие дерзости? В сердцах Игорь заявил, что хватит, он больше сюда не приедет. Натянув перчатки, он вскочил на мотоцикл и умчался, не простившись. Валентина растерянно смотрела на удалявшийся мотоцикл. Ей было грустно и больно. Ну почему, почему они с Игорем не смогли разобраться, поговорить по-человечески? Почему она не сказала ему, что никакой Саша Голованов ей не нужен и ревновать глупо?
«Приедет, обязательно приедет, — успокаивала себя Валентина. — Ну, поссорились… Бывает… А вообще, зачем люди ссорятся? Даже пословицу придумали: «Милые бранятся, только тешатся». Чепуха, а не пословица…»
Она вошла в избу, разделась, набросила на плечи ситцевый халатик, сунула ноги в мягкие тапочки, разогрела приготовленный Лилей обед. Есть не хотелось. Глупая, ненужная ссора с Игорем выбила ее из колеи. Обидней всего было то, что разругались они в этот первый день занятий, которого столько ждали, о котором столько говорили.
Валентина подбежала к постели, уткнулась лицом в подушку и заплакала. Она терпеть не могла плаксивых девчат, в детском доме когда-то высмеивала мокроглазых, издевательски приговаривая: «Плакса-вакса, на лице клякса». В институтском общежитии тоже посмеивалась, бывало, над девичьими слезами. А сейчас плакала сама, в одиночку.
Незаметно уснула.
Странное дело, она никогда не видела Игоря во сне, хотя ей порой хотелось, чтобы он пришел в сновидении — красивый и ласковый, внимательный и милый… Ей опять приснился Саша Голованов. Как будто они снова приехали в летний лагерь к дояркам, и не тетя Лена, а он угощал молоком, советуя:
— Больше, больше пейте, от молока девушки становятся красивей.
— Хватит. Я не могу столько пить, — отказывается она.
— Разве вам не хочется быть красивой?
Ну, какой же девушке не хочется быть красивой! И она снова пьет и пьет молоко, потом, взявшись за руки, они бегут с Сашей Головановым к реке, река перед ними необычная, до краев наполненная молоком.
— Посмотрите, Саша, молочная река! — кричит Валентина. — Ведь это бывает только в сказках.
— А мы с вами, Валентина Петровна, из сказки. Мы — сказочные, — с улыбкой отвечает он.
— Сказочные? Почему сказочные? — удивляется она и вдруг видит на его плечах майорские погоны, золотом пылающие на солнце, и на каждом ослепительно ярко сияет по звездочке. — Саша, вы майор? — изумленно спрашивает она. — А не вы ли нашли меня маленькую на разбитой военной дороге?
— Я, — отвечает он. — Только вы были не маленькой, а большой, как сейчас…
Валентина проснулась. Над кроватью стояла Лиля.
— Ах ты, соня, вот как ты празднуешь первое сентября, — с притворным упреком говорила она. — Ну-ка, вставай, будем ужинать.
— Ты не можешь себе представить, какой мне сон приснился. Я видела настоящую молочную реку. Стою как будто на берегу…
— Рядом с Сашей Головановым, — подсказала подруга.
— Ты откуда знаешь?
— Я за вами из-за куста наблюдала. Разве ты меня не видела?
Валентина расхохоталась.
— Чудачка ты, Лиля.
— Ох, подружка, не напрасно тебе снится парень.
— Ох, подружка, напрасно глупости говоришь.
За ужином Лиля рассказала, как сегодня ходила к Подрезову просить денег, как ей удалось «выколотить» двести пятьдесят рублей на книги.
Рассеянно слушая подругу, Валентина думала об Игоре, без конца твердя: «Приедет, приедет…».
В первое же воскресенье он действительно приехал. И вел себя так, будто не было никакой ссоры, говорил о школе, уроках:
— Меня хорошо встретили семиклассники, решили научиться водить мотоцикл. Вчера было первое практическое занятие. Арина Игнатьевна это одобрила.
— Сельская баба, оказывается, имеет вкус к технике, — напомнила Валентина Игорю его отзыв о директоре.
— Арина Игнатьевна приличный руководитель, и вообще у нас дружный учительский коллектив. Один за всех, и все за одного.
Валентина радовалась приезду Игоря, радовалась, что школа ему нравится.
— Хочешь поехать в Заречное? — спросил он.
— Конечно, — согласилась Валентина.
Через какой-нибудь час они уже расхаживали по магазинам. Вчера она получила первую учительскую зарплату за полмесяца и решила что-нибудь купить на память об этом событии.
На обратном пути километрах в пятнадцати от Михайловки неожиданно заглох мотоцикл. Игорь копался в моторе, испачкал руки, лицо, но никак не мог понять, что с машиной.
— Ненадежный у тебя транспорт, — посмеивалась Валентина.
— Все как будто в порядке, а не заводится, — виновато разводил руками Игорь и снова начинал орудовать ключом и отверткой.
Рядом остановилась грузовая машина. Из кабины вышел Саша Голованов.
— Что случилось, Валентина Петровна? — спросил он.
— Вынужденная остановка. Капитальный ремонт без отрыва от дороги.
— Придется брать вас на буксир.
Игорь поднял голову и сердито нахмурился.
— Разрешите, Игорь Федорович, помочь вам, — предложил Саша.
— Как-нибудь обойдемся без помощников, — недружелюбно пробурчал тот.
Саша Голованов посмотрел на Валентину, пожал плечами — я ведь, дескать, с добрыми намерениями, это привычка такая у нас, шоферов, помогать в дороге друг другу. Пусть учитель недружелюбен, не оставлять же людей в беде. Он присел рядом, стал присматриваться к возне мотоциклиста.
— Вы проверили свечу? — спросил Голованов.
Игорь промолчал, будто не расслышал вопроса.
— Проверьте.
Не удостоив шофера взглядом, учитель продолжал свое дело, но все-таки советом воспользовался.
— Вот видите, пробита свеча. У вас есть запасная?
— Нет, — признался Игорь.
— Минуточку. У меня имеется. — Саша Голованов отошел к своей машине и через минуту появился со свечой в руках. — Пожалуйста, Игорь Федорович.
Вскоре мотор весело затрещал.
— Вот что значит — дело мастера боится. Спасибо, Саша, а то пришлось бы нам туго, — сказала Валентина и вдруг увидела в кабине Сашиной машины дочь завуча — Настеньку Зайкину.
— Садись! — крикнул Валентине Игорь.
Мотоцикл умчался. А Саша Голованов стоял на дороге и задумчиво смотрел вслед. Он очнулся, услышав гудок машины. Это сигналила ему сидевшая в кабине Настенька Зайкина.
Настенька… Они давно знакомы с ней, в школе когда-то сидели за одной партой и дружили. Саша часто бывал в доме Зайкиных, вместе готовили уроки.
В школе Саша привык видеть мать Настеньки, Марфу Степановну, строгой, даже очень строгой учительницей, а дома она, как и все матери, была чуточку ворчливой, но простой и доступной. Марфа Степановна угощала его чаем с ежевичным вареньем, грибами. Она жила вдвоем с дочерью одиноко и скромно. Саша еще помнит отца Настеньки, Антона Макаровича, — главного инженера бывшей Михайловской МТС. Это был веселый, добрый мужчина в неизменной кожанке, в сапогах, в офицерской фуражке с малиновым околышем. Антон Макарович дни и ночи проводил в поле. Его уважали председатели колхозов за верность слову: уж если Антон Макарович пообещал, можно было быть спокойным — сделает. Рабочие МТС и колхозники любили инженера за мягкое, отзывчивое сердце. И не напрасно вся Михайловка оплакивала трагическую, нелепую гибель Макарыча. Человек прошел всю войну, домой вернулся, а весной 1946 года утонул в реке. Ушла под лед груженная сеялками автомашина, в кабине которой ехал Антон Макарович…
Настенька была в отца — высокая, подвижная, бойкая. В школе училась она средне, уроки дома почти не готовила, списывала домашние задания с тетрадей Саши. Он понимал, что это нехорошо — давать списывать, но отказать Настеньке у него просто не хватало смелости.
Марфа Степановна вела в десятом классе литературу. Саша Голованов, бывало, заслушивался, когда она говорила о героях Горького, Островского, Фадеева, Шолохова. В то время ему хотелось быть похожим и на Павла Власова, и на Павку Корчагина, и на славных краснодонцев, и на питерского рабочего Давыдова. Героические люди! Марфу Степановну он считал человеком всезнающим, честным и самым справедливым. Ему казалось, что в мире нет более внимательной, более чуткой женщины.
Однажды произошло событие, о котором ему до сих пор вспоминать больно и стыдно. Как-то вечером он забежал к Зайкиным, Настеньки дома не оказалось: ушла куда-то к подругам.
— Ты посиди, Саша, она скоро придет, — приветливо встретила его Марфа Степановна. — Чаю хочешь?
Чай пить не хотелось, но приглашала любимая учительница, и он сел за стол.
— Как дальше думаешь устраивать свою жизнь, Саша? — поинтересовалась Марфа Степановна. — Скоро получишь аттестат зрелости. Что намерен делать?
— После десятилетки пойду в армию, постараюсь там получить специальность шофера. Вернусь, буду работать в колхозе, — откровенно делился он своими мыслями.
— А учиться?
Парень вздохнул.
— Учиться пока не придется. Сами знаете — отец и мать старые, работать уже не могут, сестре помочь нужно.
Марфа Степановна поджала губы, помолчала немного, потом осторожно начала:
— Ты, Саша, парень умный и поймешь меня. Настеньке надо учиться в институте. Вполне возможно, что ты ни о чем серьезном не думал, но должен знать, что ваша дружба — это только милое детство. Детство прошло, и если ты когда-нибудь вспомнишь о Настеньке, то вспоминай о ней только как о школьном товарище и не больше…
Саша смутился, покраснел.
— Ты должен понять, — тихо продолжала Марфа Степановна, — Настенька тебе не пара, у нее своя дорога, у тебя своя. Понимаешь ли, Саша, о чем я говорю тебе? Вижу — понимаешь, ты молодчина.
Юноша был не в силах поднять глаза на Марфу Степановну, которая говорила ему что-то такое, от чего сердце его наполнялось горькой обидой. Да нет же, ни о какой «паре» он даже не помышлял, ему просто нравилась Настенька, он безотчетно был предан ей, не мог дня прожить без того, чтобы не встретиться, не поговорить, не поспорить с ней.
Настенька давно была посвящена в его планы и клятвенно обещала писать ему в армию большие-пребольшие письма, сообщать обо всем, что бы ни случилось.
Но ни одного письма он не получил от девушки…
Потом, уже в армии, Саша понял смысл опасений его бывшей учительницы: Марфа Степановна сочла, что он не достоин ее дочери, что Настенька — девушка из другого мира, из другой, культурной семьи…
Иногда в солдатской казарме у Саши Голованова появлялось неукротимое желание написать Марфе Степановне: вы, дескать, учили меня правде, говорили, что человек человеку — друг, товарищ, брат, вы убеждали, что любовь и дружба не знают корысти, что в нашей советской действительности не может быть брака по расчету…
Нет, не написал он этого Марфе Степановне.
Из армии Саша Голованов вернулся шофером второго класса и стал работать в колхозе, заочно поступил учиться в сельскохозяйственный институт на факультет механизации.
Вскоре в Михайловку вернулась Настенька. Она несколько раз пыталась поступить то в медицинский институт, то в юридический, то в строительный, но проваливалась на экзаменах. Потом завербовалась куда-то на стройку. Поговаривали, будто на стройке выходила замуж…
И вот сейчас, отворив дверцу кабины, Настенька кричала:
— Саша, ты что, оглох? Поехали!
Он сел за руль.
— Видел, эта учительница опять с женишком своим раскатывает на мотоцикле. Я бы на твоем месте даже не остановилась.
Саша молчал, говорить ему не хотелось.
— Сегодня в Доме культуры хороший фильм, у меня есть два билета, — многозначительно сообщила Настенька.
— У тебя два билета, а у меня две контрольных, — хмуро ответил он.
— Контрольные можно отложить.
— Кино тоже может подождать.
— Саша, почему ты разговариваешь со мной сквозь зубы, как будто я в чем-то виновата перед тобой?
— Мы с тобой не виноваты друг перед другом.
Они подъехали к дому Зайкиных. У калитки, будто специально поджидая их, стояла Марфа Степановна. Увидев дочь и Сашу Голованова вместе, она счастливо улыбалась.
— Приглашай, Настенька, Сашу в гости, наливочку я приготовила, сроду такой не пробовали…