Как-то утром, собираясь в школу, Валентина услышала по радио (передавали обзор областных газет):

— …на учительской странице выступают преподаватели Михайловской школы товарищи Борисов, Лопатин и Майорова…

Лиля вскочила с постели.

— Валечка, ты слышишь?

— Да, слышу.

Диктор продолжал:

— В статье учителя поднимают жизненно важный вопрос о политехническом обучении школьников. Авторы, в частности, говорят о том, что председатель колхоза Подрезов несерьезно относится к трудовому воспитанию учащихся, ошибочно считает, будто воспитание молодого поколения — это исключительно учительское дело. — Далее диктор прочел небольшой кусок из статьи.

— Вот здорово! — восхищенно крикнула Лиля. — Ты — молодчина!

— Причем здесь я, — пожала плечами Валентина. — Статью писал Михаил Корнеевич, добавления и изменения вносил Василий Васильевич, а я только при сем присутствовала.

— Каша-то заварена тобой. И правильно! Подрезов решил, будто его дело только хлеб, молоко и мясо, пусть подумает и о другом!

На следующий день в учительской было шумно.

— Это очень хорошо, что наши учителя выступают в печати, — говорила председатель месткома Каваргина. — Мы это всячески приветствуем. Но прежде чем писать в газету, нужно было бы посоветоваться с дирекцией школы.

— Куда там! — сердито подхватила Марфа Степановна, косясь на Валентину. — Каждый сам себе голова… Между прочим, Подрезов всегда помогал школе, а теперь неизвестно — поможет ли.

— Ах, ах, пропала школа! — с шутливой трагичностью воскликнул Василий Васильевич. — А вдруг князь Подрезов обидится, а вдруг граф Подрезов рассерчает, а вдруг их превосходительству Подрезову не понравится статья в газете, что нам, бедненьким, делать, пропали мы, пропали…

— Василий Васильевич, люди говорят серьезно, а вы опять со своими шутками, — попыталась урезонить его Марфа Степановна.

— Статейки стали пописывать, — усмехнулась Подрезова. — Вы думаете, председателя задели? Нет, школу свою на позор выставили перед всей областью. Читайте, смотрите, вот у нас какие дела.

— Постойте, постойте, — вмешался историк Назаров, — какой же позор, если товарищи рассказали правду…

— Какую правду, о какой правде вы говорите! — вспыхнул Раков.

Звонок оборвал этот спор. Возбужденные учителя торопливо расходились по классам.

Оставшись наедине с Валентиной, тихая, не любившая шума Надежда Алексеевна опять с укоризной говорила:

— Валечка, милая ты моя девочка, зачем ты впуталась в это дело? Сообщила завучу о мастерской, и ладно. Мастерская — это их забота, а твое дело — уроки, тетради. Лопатин подписал статью, и хорошо, он секретарь партийной организации, ему положено. Борисов подписался, ему тоже можно, он крепко сидит. А ты? Крылышки у тебя еще слабенькие, толкнут — разобьешься…

— Да не могу я подражать трусливому Ужу в сыром ущелье! — запальчиво ответила Валентина.

Надежда Алексеевна покачала головой.

— Примеры у тебя, Валечка, все литературные, а жизни-то совсем ты не знаешь. Есть люди мстительные, они, поверь, ничего не прощают, ничего не забывают.

Только потом Валентина убедилась, что учительница математики кое в чем была права.

В Михайловку примчался заведующий районо Павел Степанович Карасев.

— Очень хорошо получается. Дожили! — сердито говорил он директору и обоим завучам, потрясая газетой. — Учти, Николай Сергеевич, виноват не Подрезов, а дирекция школы, вы, руководители! Кузьма Фокич, — обратился заведующий к Ракову, — куда же вы смотрите, куда идете?

Раков тревожно моргал серыми безбровыми глазами, мял в руках какую-то тетрадь, силился что-то ответить, но слова застряли где-то в горле да так, что он, казалось, не мог вытолкнуть их. Его острый кадычок старался сделать это, чуть-чуть подпрыгивая вверх и опускаясь вниз, но тоже безуспешно.

— Марфа Степановна, а вы? — продолжал спрашивать Карасев.

— Наладим, устраним, — отвечала та.

Марфа Степановна держала себя испытанным бойцом, зная, что начальство пошумит-пошумит и уедет, а ей оставаться в Михайловке. Лучше не возражать.

— Статьей заинтересуется райком, обязательно заинтересуется, — уверял Карасев.

Хотя Николаю Сергеевичу было неприятно выслушивать резкие нотации, но он понимал: заведующий прав. Конечно, можно было бы обойтись без этой сенсационной статьи в газете, если бы Валентина Петровна тогда пришла к нему, рассказала о мастерской.

«А разве ты сам не знал, не видел? — спросил себя Николай Сергеевич. — Она говорила твоим помощникам, но те не обратили внимания, Раков даже предупредил учительницу, чтобы она не лезла не в свое дело…»

Наедине Карасев еще резче упрекал директора:

— Удивил ты меня, прямо скажу, удивил основательно. Я был спокоен за тебя, а тут вон что делается. Чем оправдаешься? Что ответишь?

— Оправдываться не привык. А что касается ответа — можно ответить. Поторопили нас перейти на производственное обучение, нужно было годик-другой подождать. База не создана.

Карасев стоял на своем:

— Не ищи лазейки — база, условия. Надо и в этих условиях не опускать руки. Твой Раков совсем не следит, он же у тебя завуч по производственному обучению!

— Не справляется? Правильно, согласен. А кем заменить его? У тебя есть лучшая кандидатура? Пожалуйста, присылай, в ножки поклонимся. Не пришлешь, некого тебе присылать. Вот и получается — нужного оборудования нет, специалистов нет, и никто их не готовит! А мы говорим о производственном обучении.

— Ну что ж, давай откажемся, прежняя система нас больше устраивала, полегче было. Трудности нас пугают, думать разучились… Вот когда с неба все свалится — оборудование, специалисты, условия, тогда и начнем учить по-новому. Так, по-твоему? Выходит, рано издан Закон о перестройке? Ошиблись там? — наступал разгоряченный Карасев. — Эх ты, директор, а еще солдатом был, разведчиком…

В сумерках Николай Сергеевич возвращался из школы. Проходя мимо дома Пеговых, он увидел на крылечке девчат-десятиклассниц. То ли для него специально, то ли случайно тонкоголосая Люся Иващенко запела частушку:

Девушки засмеялись. Видимо, эту частушку они сами только что сочинили.

«Смеются ученицы… Над тобой смеются, директор», — подумал Николай Сергеевич.

Ярко сияли огнями окна председательского кабинета. Длинные полосы света оседлали невысокий темный заборчик из штакетника, которым было обнесено здание правления колхоза.

Подрезов сидел за столом задумчивый, чем-то озабоченный, читал какие-то бумаги. Увидев директора, он широко заулыбался.

— Заходи, заходи, друг по несчастью. Ну, читал, как: отделали нас твои работнички? Здорово! — В голосе председателя не слышалось ни обиды, ни упрека, он, казалось, был даже рад, что о нем написали в газете. — Это, наверно, Майорова. Она умеет! Я до сих пор помню ее боевой листок на полевом стане. Молодец!

Николай Сергеевич в смятении посмотрел на председателя. Он шел поговорить с ним резко, в открытую, но тот сразу обезоружил его похвальным отзывом о статье. Неужели Подрезов все понял?

— Ты скажи, Николай Сергеевич, где логика? Почему я примитивно понимаю это самое производственное обучение? Чудаки! Да я хоть сегодня согласен всех твоих учеников принять в колхоз, посадить на машины — работайте, ребята, умножайте богатство.

«Нет, ничего не понял председатель», — подумал Николай Сергеевич и вслух сказал:

— Вот это, Роман Прохорович, и есть примитивное понимание.

Председатель ошеломленно глядел на гостя.

— Я что-то не понимаю тебя.

— По идее мы должны готовить не просто рабочую силу, кадры для колхоза, а прививать ребятам любовь, коммунистическое отношение к труду…

— Я это уже знаю, — перебил Подрезов. — Ты мне прямо скажи, чем недовольна школа? Чем? Мастерской?

— Мастерская туда-сюда, наладим, договоримся. Но есть вещи посерьезней. Мы с тобой дождемся, что десятиклассницы не пойдут на ферму.

— Это почему же не пойдут? Заработки там хорошие.

— Дело не в заработках, — с досадой отмахнулся Николай Сергеевич. — В школе мы говорим девчатам о механизации, учим культуре труда, а у тебя на ферме «техника» времен Ивана Грозного.

Подрезов оскорбленно тряхнул головой.

— А ты знаешь, чего я добился с этой техникой? Вот поздравления из райкома, обкома, облисполкома. — Он бросал на стол телеграммы, бумаги со штампами, с подписями.

— Сегодня ты герой, — сухо ответил Николай Сергеевич. — А что будет завтра? И вообще, какой ценой, каким потом заработаны эти поздравления?

— Хорошо попотеешь — вкусно поешь, — не сдавался Подрезов. — Ты поезжай к нашим соседям — у них «елочки», а молочка нету! Ты у жены своей спроси, у Марии Михайловны, она тебе все расскажет…

— А ты у доярок спроси, которые гнут спины под коровами, у которых пухнут пальцы от доения. Пяток-десяток лет на ферме — и на всю жизнь калека, хоть пенсию давай!

Разговор был откровенный. Директор школы и председатель колхоза относились друг к другу с той уважительностью, какая свойственна умным людям. Им, например, не мешало то, что Зорич при случае мог приструнить председательскую супругу-учительницу в школе, а Подрезов директорскую, зоотехника, на заседании правления или на ферме. Работа есть работа! И пусть жены иногда роптали, сетовали на всякие там несправедливости начальства, директор и председатель не очень-то прислушивались к их жалобам.

Подрезов слыл человеком крутым, упрямым, несговорчивым, но сейчас он как бы даже пожаловался:

— Собак вешать на человека всегда легче, нежели понять всю подноготную. Многие почему-то думают, что все зависит от председателя, будто он и есть та главная кочка, о которую спотыкаются новаторы и правдолюбцы… Вот и ты считаешь, что Подрезов не бережет своих доярок. А у меня, может, у самого кошки скребут на душе, когда прихожу на ферму. Я-то проходил науки, знаю, что с чем едят. Да вот беда: я иногда замыслю сделать одно, а мне из управления говорят: нет, голубчик, делай другое и продукцию давай, план выполняй. А план-то сверху спущен, нарушать или там подкорректировать его на месте не моги, не имеешь права… Ты ведь, голова садовая, не знаешь, сколько перенес я упреков, сколько попортили мне крови из-за Дома культуры. Ты, кололи меня, место для танцулек готовишь, а с птичником тянешь. Теперь же чуть что — делегации везут посмотреть колхозный очаг культуры. Парадокс! — засмеялся Подрезов. — Ничего, Николай Сергеевич, будет механизация на фермах и скоро, — уверенно добавил он. — Если бы я в это не верил, отказался бы от колхоза.

Они засиделись в председательском кабинете допоздна. Николай Сергеевич знал, что Подрезов слов на ветер не бросает, и про себя думал о том, что и в школе надо многое менять. К черту плакаты, картинки, любимые Раковым. Нужно подумать и о самом завуче по производственному обучению. Уговорили когда-то Марфа Степановна и Каваргина принять Ракова. А ведь не справляется, не тянет бывший колхозный бригадир. Да и с бригадиров сняли его по той же самой причине… Заменить придется Ракова и чем скорее, тем лучше… Назначить бы Лопатина, тот пограмотней, ребят любит, мечтает поступить в пединститут на заочное отделение. И поступит! И хорошим будет учителем! Есть у него учительская струнка.