«Валя-Валентина, что с тобой теперь?» — писала в Михайловку директор детского дома, Зоя Александровна. Действительно, что с ней? Перебирая в памяти события последних дней, Валентина, чуть-чуть лукавя, бодро отвечала детдомовской маме — все в порядке! А в действительности были и двойки, и неприятности… Вчера, например, Марфа Степановна прикрикнула на нее.
Случилось это так. Валентина прочла в «Известиях» статью известного композитора — «Хорошо, когда в школе звучит музыка». Да, хорошо! Она подложила газету учителю пения Садкову. Тот пробежал статью с пятого на десятое, хмуро буркнул:
— Хорошо им в Москве.
— И у нас можно, — возразила Валентина. — Давайте устроим большой-пребольшой вечер ну хотя бы с такой программой: «Музыка на тексты Пушкина». — Она опять загорелась, размечталась, представив себе, что такой вечер может получиться интересным: есть ученики с хорошими голосами — они исполнят романсы и арии, есть пластинки, можно съездить в Заречное, в районный Дом культуры и привезти оттуда магнитофонную пленку.
— Этого в школьной программе нет, — отмахнулся Садков.
— Но это нужно!
— Вы опять, Валентина Петровна, с фокусами! — прикрикнула Марфа Степановна. — У нас школа, а не цирк, — повторила она свое любимое выражение. — Лучше подумайте, как двойки ликвидировать, нечего носиться с выдумками.
— Позвольте, позвольте, Марфа Степановна, — вмешался историк Назаров, — учитель не может, не имеет права жить без выдумок.
— Много выдумываете, только учеников от уроков отрываете своими штучками, — упрекнула завуч.
Ну что с ней поделаешь! Конечно, успеваемость — это главное, но разве музыка мешает?
Вечером Валентина трудилась над подробным письмом детдомовской маме. Она уже писала ей о Константине Зюзине, который бросил школу, и вот сегодня сообщала о другом: Зюзин вернулся в класс!
Дня через три после разговора с Макаром Петровичем об отрезанном ломте Подрезов сам привез Константина Зюзина в школу на «газике». Она видела, как председатель, опять похлопывая парня по плечу, говорил ему что-то. А встретив ее в библиотеке, шутливо поднял руки, сказал:
— Сдаюсь, Валентина Петровна, ваша взяла…
«Никак я не могу понять Подрезова, — призналась Валентина. — С одной стороны, он хороший, умный, заботливый, а с другой — упрямый, способный пренебречь здравым смыслом…»
— Можно зайти в этот милый дом? — послышался голос агронома Ветрова.
Валентина с сожалением закрыла тетрадь с неоконченным письмом.
— Ладно уж, заходите, Аркадий Тихонович.
Вообще в избенку, где жили Валентина и Лиля, частенько наведывались гости: запросто приходили десятиклассники, заглядывал Саша Голованов, у которого всегда находилось какое-нибудь комсомольское дело, бывал Василий Васильевич.
— Ваша изба, Валентина Петровна, второй Дом культуры, здесь и поспорить можно, и узнать все михайловские новости, — говорил учитель.
— Вы бы спросили, каково хозяйкам. Разорились на чае да на сахаре, — шутила она.
Василий Васильевич смеялся:
— Денежную компенсацию требуйте с посетителей…
В последнее время зачастил Аркадий Тихонович Ветров. Прежде он пропадал в читальном зале, а теперь сюда стал приходить. Чтобы не мешать Валентине Петровне, занятой то проверкой тетрадей, то подготовкой к урокам, он читал газеты на кухне или там же сражался в шахматы с Сашей Головановым. В девять вечера возвращалась Лиля с работы, все вместе ужинали. Иногда мужчины приносили бутылочку винца, в такие вечера ужин считался торжественным и был посвящен какой-нибудь знаменательной дате (Лиля тут же придумывала эту дату). За столом у них всегда было весело и шумно.
По виду Ветров больше похож на музыканта или на артиста, у него бледное, никогда не загоравшее лицо, мечтательные голубоватые глаза. Аркадий Тихонович любил петь чувствительные арии из забытых опер, и вообще его как-то странно было видеть в роли колхозного агронома, Доведись узреть такого на экране в фильме или на сцене, зритель сказал бы — нетипичен. А между тем его ценил даже сам Подрезов! Известно, что Роман Прохорович уважал только тех, кто умел работать и осмеливался возразить ему, председателю. Рассказывали, будто Подрезов прогнал из колхоза молоденького инженера, который во всем с ним соглашался и поддакивал.
— Мне соглашатели не нужны! — гремел председатель. — Ты из меня культа не делай, ты мне свою точку зрения доказывай, а если нет у тебя своей точки зрения, если ты подхватываешь только чужие, какой же ты к лешему работник!
Валентине в Ветрове не нравилось другое: всю зиму тот носил замызганный полушубок, серые валенки, старую шапчонку. В таком одеянии он появлялся в Доме культуры, в таком одеянии забредал к ним на огонек.
Глядя на гостя, Валентина насмешливо заметила:
— А ведь когда-то Ветров был, видимо, элегантным юношей — подтянутым, с галстучком.
— Эх, Валентина Петровна, не возражаю — был да сплыл, теперь засосала работа… — ответил он.
— Дело не в работе. Просто Ветров опустился, видом своим не хочет он отличаться от некоторых неряшливых колхозников. А по-моему, агроном должен отличаться, улучшать не только культуру земледелия, но и культуру вообще.
— С агронома Ветрова спрашивают не культуру вообще, а именно культуру земледелия.
— И плохо! Я как-то слышала ваш доклад о новых сортах пшеницы. Хороший доклад! Но вспомните — комсомольцы попросили вас прочесть лекцию: «В человеке все должно быть прекрасно». Вы отказались, вы заявили — на это есть учителя.
— Я и сейчас повторю: да, это учительская область. Учителей не просят читать лекции о пропашных, о строении почвы. Это компетенция агронома, это его наука.
— Но есть наука, к которой все мы причастны — наука воспитания человека. И если агроном выращивает хороший хлеб, но ничем не помог духовному росту человека, он работает не в полную меру! — спорила Валентина. Иногда наедине ей хотелось поговорить с ним о другом, о Люсе Иващенко, о той хорошенькой и стройненькой девушке, которая открыто симпатизирует ему. Но она боялась этого разговора и порой, заведя речь вообще о десятом классе, напряженно присматривалась к Ветрову и ничего не замечала такого, что настораживало бы… А может быть, он и не знает о Люсиных чувствах?
* * *
Нынешним вечером Лиля опять придумала причину для торжественного чаепития. Приглашенным Ветрову и Голованову она громогласно объявила:
— Отметим крупную победу сельской учительницы Майоровой: возвращение Константина Зюзина в класс!
— Ты считаешь это победой? — спросил Ветров.
— А как же! В моем присутствии сам председатель признал свое поражение, — ответила она.
— Немалые усилия Валентины Петровны увенчались успехом, — прибавил Саша Голованов.
— Немалые усилия… — с непонятной Валентине скорбью повторил Ветров и тем же тоном продолжил: — Этих усилий, к сожалению, было много и чуть ли не все они вели к отлучению голубовцев от родных ворот.
— Вы о чем это, Аркадий Тихонович? Какое отлучение? — удивилась Валентина. — Извините, но вы сегодня какой-то непонятный.
— Ну-ка, агроном, немедленно проясняйся, будь понятным! — топнув ногой, шутливо прикрикнула Лиля.
Нынче Ветров почему-то не был расположен к шуткам, хотя в другие вечера вел себя здесь по-иному.
— Я знаю, Валентина Петровна, — отвечал он, — из-за Кости вы ходили к Подрезову, ездили в Голубовку, посылали туда ребят на лыжах, приглашали в школу отца. С учительской точки зрения ваши поступки логичны и хороши. Но в связи с этим вот что подумалось мне: обезлюживается Голубовка… В недалеком прошлом там был свой колхоз «Красногвардеец», названный так в честь первого в здешних местах красногвардейского отряда, который был создан голубовцами. «Красногвардеец» числился в районе хозяйством крепким, да и село было не из последних, оно, как говорится, жило, процветало. А потом пошли молоть жернова: то объединяли колхозы, то объединенные укрупняли… И в этой волевой чехарде очень проиграла Голубовка.
— Но выиграло колхозное производство, — сказал Голованов.
— Если говорить о нашем колхозе, то выигрыш здесь призрачный, а точнее говоря, его нет. Вот пример: у земель бывшего «Красногвардейца» отдача когда-то была выше нынешней. Пойдем дальше. Ты знаешь, как берегли голубовцы свои луга и сколько накашивали преотличнейшего сена. Ныне эти луга оскудели, хотя мы и наладили их полив.
— Неубедительные примеры, Аркадий Тихонович. Завтра мы твоими стараниями улучшим обработку земли, и отдача вырастет, перешагнет рубеж прошлых достижений.
«Очень хорошо ответил Саша, молодец», — похвалила Валентина.
Гости и за столом продолжали спорить. Прислушиваясь, Валентина многое узнала из того, что было в Голубовке и чего теперь нет. При недавней поездке туда ей не встречались, например, заколоченные дома, опустевшие дворы, а они там, оказывается, есть. Особенно поразило то, что в классах тамошней школы-восьмилетки — недобор учеников, что в первый класс ходят всего-навсего четыре девочки и три мальчика… «Почему же у нас в школе не говорят об этом, а ведь Голубовка и Михайловка — один колхоз», — недоуменно подумала она.
— Я за колхозные усадьбы городского типа, — стоял на своем Голованов.
Ветров усмехнулся:
— Даешь агрогорода и не меньше!
— Но это же хорошо! — вмешалась в спор Валентина.
— Допустим. Но при этом хорошем, как мне кажется, будет плохо работаться Косте Зюзину, — опять-таки с непонятной Валентине скорбью ответил Ветров.
— Побойтесь бога, Аркадий Тихонович, — воскликнула она. — Уж кто-кто, а Костя уж сейчас готов ринуться в поле и работать наравне с опытными механизаторами, а вам «кажется»… Откуда сомнение такое?
— От вас, Валентина Петровна. Да, да, не округляйте свои черные глазки. Недавно вы преподали мне урок о том, что такое работа не в полную меру. Такая работа бывает тогда, когда человек забывает о духовной стороне.
— Я помню тот разговор, но он, поверьте, не имеет отношения к спору о центральных колхозных усадьбах городского типа, — возразила она.
— Именно здесь-то и зарыта собака, — сказал Ветров. — Еще побывайте в Голубовке, — продолжал он, — остановитесь у памятника погибшим на гражданской войне сельским красногвардейцам. Вы увидите, что к ним прибавились имена советских воинов-голубовцев, павших на фронтах Великой Отечественной. Среди красногвардейцев значится имя родного дяди Константина Зюзина, а среди советских воинов — четыре брата: два родных и два двоюродных. Не знаю, по чьей воле, только не голубовцев, разумеется, Голубовка объявлена селом неперспективным со всеми вытекающими отсюда последствиями. Где-то, в каком-то кабинете принято решение: переселить жителей Голубовки в Михайловку, а места, где не один век стояли их дома, распахать… Нетрудно догадаться и о судьбе памятника погибшим на двух войнах солдатам-голубовцам… Вот и скажите, Валентина Петровна, хорошо ли будет работаться Константину Зюзину в родных полях после такого чудовищного удара по его душе?
— Ты за Костю не расписывайся, — опять вместо Валентины ответил Саша Голованов.
— Костя — только пример, причина, так сказать, для серьезного разговора о духовных ценностях, которые кое-кем не берутся в расчет. Я решительно против разорения прекрасной Голубовки, против обезлюживания тамошней колхозной бригады. Наоборот, надо делать все, чтобы голубовцы имели общедоступные блага современной цивилизации, — убежденно сказал Ветров и тут же добавил: — К слову будь сказано, в Заречном я виделся на днях с корреспондентом центральной газеты. Разговорились мы примерно так же, как сейчас, и он предложил мне выступить в печати, даже название статьи придумал: «Кому помешала Голубовка».
— Это здорово, это оригинально! — воскликнула Валентина, целиком перешедшая на сторону Ветрова. Прежде он казался ей одним из тех, не лишенных находчивости и обаяния говорунов-технарей, знающих, конечно, свое дело, умеющих экспромтом эпиграммку выдать, анекдотец подбросить или уместной шуткой позабавить компанию. И вот приятная неожиданность: она увидела его другим, способным не только увлекаться посевами да всходами зерновых, но и увлеченно говорить о духовных ценностях.
— Статья в газете — это хорошо. Будешь защищать Голубовку — тоже хорошо. Но в чем будет главная идея статьи, ради которой можно идти на костер? — с легкой издевкой спросил Голованов.
Ветров будто ожидал, что ему зададут именно такой вопрос, потому-то, не задумываясь, ответил:
— Я выражу свою личную точку зрения: необходимо восстановить колхоз «Красногвардеец» в Голубовке. По моим скромным подсчетам выходит, что наше укрупненное хозяйство не дает ожидаемых результатов.
— Да кто же напечатает подобное? Официально ведь признано: укрупненные хозяйства дают продукции больше, чем бывшие мелкие, — заметил Голованов.
— Я повторяю, буду рассказывать только о нашем хозяйстве, только о наших местных проблемах. Вот и весь мой сказ.
По просьбе Саши Голованова (ему нужна была для контрольной какая-то книга) они втроем ушли в библиотеку.
Проводив Лилю с гостями, Валентина разделась и юркнула под одеяло с книгой.
Вернувшаяся в полночь Лиля неожиданно заявила:
— Ты знаешь, Ветров просит меня выйти за него замуж.
Валентина выронила книгу.
— То есть как это просит? — изумленно воскликнула она.
— Очень просто. Давай, говорит, поженимся.
— И что ты ему ответила?
— Почти согласилась.
Вот тебе и Лиля! Валентина вскочила с постели, торопливо набросила на плечи халат. По ее твердому убеждению, подруга поступает опрометчиво, поспешно. Для замужества нужна большая, настоящая любовь, а Лиля и Ветров не похожи на влюбленных. По ее наблюдениям, они были просто хорошими товарищами. И вдруг…
— Ты извини, меня, Лиля, но это очень странно.
— Я сама понимаю, — вздохнула подруга.
— Ты любишь Ветрова?
— Не знаю… Он мне нравится. Он хороший.
— Мало ли хороших, мало ли кто может нравиться, но выходить замуж…
— Но чем плох Аркадий? Чем?
— Я не говорю, что он плох, но этого мало для создания семьи.
— Что же нужно еще? — спросила Лиля. — А, понимаю, испепеляющая любовь. Так? А по-моему, такой любви нет, ее выдумали сочинители книг.
— Неправда, есть, есть! — крикнула Валентина.
— Ты сама испытывала? Любила Игоря, вздыхала, ждала его, а он плюнул на все и удрал. Почему же ты здесь? Почему не мчишься к нему в городскую квартиру со всеми удобствами? Он же звал тебя? Где же твоя любовь, способная простить все?
— Есть вещи, которым нет прощения.
— Значит, есть что-то сильнее, выше любви! Любовь — это прежде всего человек. Я знаю, верю — Аркадий не из тех, кто на всех перекрестках трезвонит о своих чувствах и лезет с поцелуями и признаниями. Он мне просто сказал: «Лиля, я долго думал, долго смотрел на тебя и решил, что лучшей искать не буду, хотя лучшие есть». И он впервые поцеловал меня. Я, как ты знаешь, терпеть не могу целоваться, когда была студенткой, даже поссорилась из-за этого с одним ухажером. Стыдно говорить, но мне с Аркадием очень понравилось целоваться… Холод на улице, а мне было тепло, тепло.
Валентина не знала, что ответить на это. А может быть, Лиля и Ветров давно любят друг друга, и если этого не замечали посторонние, не их вина.
Только сегодня Валентина поняла, почему так привязана к Лиле Муратовой, сельскому библиотекарю. Лиля чем-то очень похожа на подругу студенческих дней Зину Солнышко. В общежитии на сон грядущий они, бывало, заведут интересный, волнующий обеих разговор. Валентина, конечно, горячится, доказывает, а Зина вдруг уснет на полуслове… Удивительно! Невеста Лиля тоже уснула на полуслове… Вот беззаботные головушки!
А Валентине не спалось, и мысли роились, роились в голове. Она думала о Лиле, о Ветрове, о себе, о Люсе Иващенко… Как отнесется Люся к этой уже состоявшейся помолвке? Все-таки надо осторожненько поговорить с ней… А умеешь ли ты, Валя-Валентина, говорить на эту вечную тему? Нет, кажется, не умеешь, и придется тебе опять обращаться к Василию Васильевичу или к Ивану Константиновичу… Ох, и когда ты станешь такой же, как они?