Он дрожал… Дрожали пальцы рук. Дрожали колени. Вибрировало в животе, и казалось, эта многочасовая дрожь вот-вот сделает своё дело. Он уже давно прислушивался к себе и, похоже, хотел, чтобы ему стало наконец плохо. Тогда можно было бы не смотреть на них. Тогда можно было бы начать жалеть себя. Но плохо не было. Не было и хорошо. Было никак. Был он и они. Он один – и их трое. Больше никого в этом переполненном самолёте не существовало.

Он никогда не думал, что в самолётах можно летать стоя. Всё-таки самолёт не метро и не автобус. Но лететь пришлось именно стоя, хотя ещё три часа назад он был безумно рад и этому, ведь двое суток ожидания это немало. Борта регулярно садились и взлетали, но ему всё не находилось места под крылом военно-транспортной авиации. Журналист подождёт, тут люди с войны домой возвращаются. И комендант аэропорта по-своему был прав. А он чувствовал эту правоту и терпеливо ждал. Но двое суток – это перебор. Он не стал скандалить, а демонстративно позвонил в редакцию и начал диктовать сообщение якобы на информационную ленту: «Невероятные авиапробки образовались в аэропорту Махачкалы…» Ребячество, конечно. Да и недобрый взгляд коменданта был более чем красноречив. Но на ближайший борт его с товарищами посадили. Или поставили…

Несколько десятков бойцов, раненые офицеры, военный прокурор со свитой и он. Раненые и прокурор с трудом поместились в некоем подобии салона за кабиной пилота, а он с бойцами стоял в грузовом отсеке. Сидячие места имелись и там – железные откидывающиеся скамейки вдоль бортов, – но слишком много было народу. И хотя с краю оставались свободные места, все жались к кабине пилотов, а стоящие в хвосте самолёта три больших, обитых цинковыми листами ящика притягивали взгляд. Так странно и летели: спиной к пилотам, лицом к зловещему грузу, сбившись в плотную массу, – люди, баулы, какие-то коробки, оружие – всё плотно утрамбовала вибрация винтовой «Аннушки» – и этот невыносимый запах.

Но страшнее запаха для него оказалась вибрация самолёта. Не слишком сильная на высоте, но постоянная, она заставляла дрожать всех. Дрожали и они. Эти три ящика. Три цинковых гроба. Три груза 200. И, стоя в паре метров от них, он случайно увидел, как от вибрации на цинковом листе стали появляться маленькие белые точки. Опарыши. Да! ДА!!! Этих белых, как рис, трупных червей вытрясало из каких-то щелей страшного, плохо сколоченного ящика и медленно сбивало к центру… В общую россыпь… Очень медленно…

 

* * *

Наверное, было уже далеко за полночь, но смотреть на часы не хотелось. Так и лежал, глядя в окно на мерцающие огни ночного города.

Отчего снова вспомнилась та великая дрожь? Ведь давно уже она перестала приходить к нему. Столько лет прошло… А, кстати, ровно десять, год в год. Почти и забыл уже… Захотел забыть и забыл про точку опоры, которая спасала, когда от безысходности опускались руки. Прописная истина, что всё в этой жизни познаётся в сравнении. Да, ему было с чем сравнивать. И когда он нашёл свою точку опоры, ему, как тому Архимеду, стало легче переворачивать мир. То ли свой, то ли окружающий. Но это было тогда…

«Макс, гадёныш, разбередил своим снаффом. Хватит, было и прошло, не хочу я ничего больше переворачивать…»

Бен перевернулся на другой бок и уснул…

 

* * *

– Я слышал, ты в Чечню лыжи навострил? – старый приятель-конкурент Стёпа Рысин, похоже, был не очень рад его ближайшей командировке. Как-то так повелось, что сидели они на одной тематике – журналистские расследования, армия и всё такое, с уважительным вниманием следили друг за другом и даже приятельствовали, несмотря на то, что Стёпа трудился редактором отдела в «Комсомолке», а Алексей – в «Аргументах».

– Да ладно, Стёпа, не злись, ты с пресс-службой уже весь Северный Кавказ исколесил, – улыбался он, хотя, признаться, был доволен, что обошёл приятеля в их негласном соревновании.

– Я с пресс-службой, а ты со спецназом. Сравнил, тоже мне… А вы куда, в тот самый Ботлих отправляетесь? – и Стёпа снова сокрушённо качнул головой. – Слушай, точно тебе говорю, с этого Ботлиха вторая чеченская война начнётся. Мне мои дружочки из десантуры слили, что их в Моздок перебрасывают на усиление. А какое это на фиг усиление, когда они там в боевой порядок разворачиваются…

Алексею действительно удалось договориться о поездке на Кавказ со спецназом внутренних войск, и он многого ждал от этой командировки в обход пресс-служб, тем более что ехать предстояло в Ботлих, небольшое дагестанское село на границе с Чечнёй, где совсем недавно отряды Басаева наделали много шума, перейдя границу. Боевиков в конце концов рассеяли, высоты вокруг села зачистили, но воинственная риторика властей, приведшая в движение всю российскую военную машину, недвусмысленно указывала: простым боестолкновением дело не закончится. И прав был Стёпа Рысин – на Кавказе вновь серьёзно запахло большой войной. Ещё никто не знал, какой она будет, да и вообще, решится ли Кремль после позора первой войны. Но оказаться в месте, где делается история, очень хотелось. Особенно если при этом так эффектно обходишь на вираже конкурентов…

Отряд специального назначения внутренних войск «Скиф», с которым он собрался на Кавказ, возглавлял подполковник Сергей Кулик. Сын генерала (его отец в своё время был министром внутренних дел), он не протирал паркет в штабах, воевал в Чечне, и именно его спецназ вместе с другими наиболее боеспособными частями перебросили в Ботлих, когда там началась заваруха. И через несколько дней лёгкий в общении с людьми Кулик сам появился в редакции:

– Ребята, почти весь отряд уже в Ботлихе, скоро офицерскую смену повезу туда же, давайте что-нибудь замутим бойцам в подарок…

Так уж повелось ещё с первой чеченской кампании, что редакция часто договаривалась с бизнесменами о какой-нибудь благотворительной акции и регулярно отправляла в Чечню подарки. Вот и на этот раз без труда уговорили табачную фабрику. Тогда же договорились и с Куликом, что он возьмёт Алексея с собой. Так в начале сентября 1999 года он и появился в расположении отряда с двумя огромными коробками сигарет.

– Алексей Барышев, журналист, редактор отдела расследований «Аргументов», – коротко представил его офицерам Кулик и, покосившись на своего особиста, добавил: – Язык держать за зубами, что с нами пресса.

Потом одобрительно осмотрел Алексея. В чёрных джинсах с накладными карманами в стиле милитари и чёрной же джинсовой рубашке он издали почти не выделялся среди офицеров, одетых в чёрную полевую форму спецназа, только берета не хватало. Даже возраста они все были примерно одного – около тридцати или чуть больше.

– Старшина, выдать журналисту куртку спецназовскую, – и уже ему: – Наденешь, если кто любопытствовать станет на твой счёт. Так будет правильно. Так быстрее до отряда доберёмся.

Однако до отряда, расположившегося в средней школе дагестанского селения Ботлих, быстро им добраться не удалось…

 

* * *

– Ну что ты так переживаешь, сколько можно?

Два бойца срочной службы сидели в курилке за казармой воинской части на окраине Армавира. Один из них был явно чем-то раздосадован.

– Ну не получилось у тебя в этот раз на краповый берет сдать, так ведь по-пацански не сдал, даже командир в пример всем поставил… Да не журись ты, Леший! – дружески толкнув приятеля плечом, второй солдат рассмеялся над этой популярной в их взводе присказкой. – Зато кореш твой, Серёга Журкин, до дембеля теперь должен тебя в чайную водить, зря, что ли, ты его на себе тащил столько…

К экзамену по сдаче нормативов на получение краповых беретов готовился весь армавирский отряд специального назначения №15, хотя к самой сдаче допускалось не больше двух десятков человек. Но двое закадычных товарищей – Лёха Барышев и Серёга Журкин – просто спали и видели себя в этих беретах.

Журкин призывался из Екатеринбурга, Барышев – из уральского же городка Дегтярск. Весь первый год службы в спецназе они как земляки держались вместе и сильно сдружились. Оба крепкие и высокие, за метр восемьдесят, их даже путали поначалу офицеры из-за внешнего сходства.

Вообще, сдача на краповый берет – как праздник в отряде. К некоторым пацанам родители, а порой и барышни приезжали. Но разве с Урала на Юг наездишься… К тому же Лёха и не заикался матери в письмах, что значит служить в спецназе, оберегая от переживаний. Сам же он больше переживал, что не сдаст нормативы, поэтому остервенело готовился. Тон Серёга Журкин задавал, кандидат в мастера спорта по биатлону, постоянно тащил друга на спортивную площадку:

– Лёха, то, что ты два десятка раз под настроение подтянуться можешь, это ничего не значит. С твоей дыхалкой ты и 15 километров пробежишь, и перекрёстный мордобой со своей упёртостью выдержишь. Но перекладина – твоё слабое место, тут не настроение, тут стабильность нужна.

Как в воду глядел…

Сдача уже давно шла по заведённым кем-то правилам, из года в год они не менялись, только становились всё строже и строже. Сначала, понятное дело, надо было теорию сдать, и на этом мало кто из соискателей проваливался. Затем оружие – знание матчасти и огневая подготовка. На стрельбище-то и начинался первый отсев. Но всё равно большинство выходило после огневой на марш-бросок. Этот этап всегда был самым сложным – 15 километров по пересечённой местности, где главная задача инструктора – усложнить твою жизнь, неважно чем – криком, брошенным под ноги взрывпакетом, автоматной очередью над головой или бегом в противогазе; где на десятом километре придётся переходить вброд местную речушку, но так как мала и мелка она, всего по пояс, то кто-то придумал переходить её вдоль, а не поперёк, да ещё и против течения. А последние два километра, самые тяжёлые, надо бежать в горку, которая становится всё круче к финишу. Собственно-то после речки, по отрядной статистике, половина и «умирает». Остальные ломаются на последних километрах.

Ну а дальше совсем просто – нужно незатейливо подтянуться на перекладине. Всего 10 раз. Правда, в полной боевой выкладке и с оружием, в общем, со всем тем, с чем бежал. И затем, проверив оружие холостым выстрелом, быстрым шагом на рукопашный бой. Здесь, слава богу, надо переодеваться, поэтому у тебя будет несколько минут отдыха перед поединком, в котором главное – продержаться 12 минут на ногах, когда меняющиеся инструкторы, не те, что бежали с тобой марш-бросок, а свежие, будут безбожно лупить и валить тебя с ног. Главное – устоять. Устоял – берет твой, и ты навечно вступил в краповое братство.

Вот из-за этой романтики и вышли на испытание Лёха Барышев и Серёга Журкин в полной уверенности, что пройдут его до конца, зря, что ли, так измывались над собой постоянными тренировками.

– Слышь, Серый, я тут подумал, главное, чтобы тебе передние зубы в конце не выбили, – толкнул друга в бок Барышев на старте марш-броска. – А то перед строем «Шлужу шпецнажу» как ляпнешь, так у тебя берет и отберут. Хотя фикса золотая тебе бы пошла.

– Ты, Леший, о своих зубах позаботься, сдохнешь, небось, на первом километре, тащи тебя потом, – беззлобно огрызнулся Серёга.

И опять как в воду глядел…

Особых правил в пятнадцатикилометровом марш-броске не было. Бежали группой, темп не давали снизить инструкторы-«краповики», постоянно взвинчивая его. Устал, остановился передохнуть – сошёл с дистанции. Отстал от группы на сотню метров – сошёл с дистанции. Уронил оружие – сошёл с дистанции. Не выполнил команду или не сразу надел противогаз – сошёл с дистанции. И у тебя лишь одно право – самому сказать, что ты сходишь, если больше нет сил держать этот безумный темп. Обязательно надо сказать. Если не сможешь, то ты – «раненый», а спецназ своих не бросает, и тебя будут тащить до самого финиша.

Они бежали, помогая друг другу по заранее оговорённой схеме: то Серёга первым и тянет за собой Лёху, то наоборот. И речку они как-то споро прошли. И дымовые завесы с противогазами пережили, хотя, скорее всего, это тогда Серёга дыхание сбил. И оставалось-то уже не так много – те самые последние километры в горку. И добежало их сюда всего трое из двенадцати замахнувшихся на берет, когда Сергей внезапно рухнул, потеряв сознание.

– Стоять! – гаркнул инструктор и склонился над Журкиным. – Сходи с дистанции, салага, сам сходи, говорю тебе! – орал он, но тот после нескольких шлепков по щекам лишь смог открыть глаза и бездумно водил ими, ничего не понимая.

– Мать твою… – в который раз выругался инструктор, уставился на тяжело дышащих Барышева и сержанта из второго взвода, единственных, кто остался на дистанции, и заорал: – Что стоим?! Раненый в спецназе! Схватили этот мешок с говном и побежали! Быстро! Быстро!

Так и бежали они, вдвоём таща третьего. Бежали в безумную гору, которой не было конца. Откуда силы взялись? Никто не знает этого, даже Барышев помнил лишь занемевшие пальцы на ремне друга. Главное, что они всё-таки добежали до финиша. Вдвоём, таща третьего. Даже инструктор не орал, понимая, что они в том состоянии, где слова уже не имеют смысла. Но правила-то никто не отменял. И впереди ждала перекладина.

Пять раз. Лёха Барышев смог подтянуться всего пять раз. Он всё понял, повиснув на турнике. Он хрипел и тянулся, но не оставалось больше никаких сил, и когда занемевшие пальцы начали медленно разжиматься, он закричал. Закричал от отчаяния и собственного бессилия…

– Рядовой Барышев, выйти из строя!

Отряд стоял на плацу. Уже вручили краповый берет сержанту из второго взвода, с которым они тащили Журкина. Тот сержант подтянулся, устоял в поединке, и теперь лишь счастливо улыбался разбитыми губами. А Барышев смотрел поверх голов, чтобы случайно не встретиться с кем-нибудь взглядом, отвечал, как положено, на благодарность командира. И очень хотел плакать…

5 сентября 1999 года – первый день второй чеченской войны, день указа о начале контртеррористической операции. Уже отбито нападение на Ботлих, но боевики сумели занять село Новолакское, где в райотделе милиции заблокировали липецкий ОМОН. Милиционеров надо было спасать, и ночью, 5 сентября, в Армавире был поднят по тревоге спецназ внутренних войск. Утром следующего дня отряд уже приземлялся на военном аэродроме в Осетии, оттуда – на вертушках – в горный Дагестан, и с марша отряд вышел на подступы к селу Новолакскому.

Вечером в день прибытия майор Яшкин, командир армавирского спецназа, получил приказ скрытно занять господствующую над селом высоту с телевышкой и продержаться до прихода подкрепления. И к часу ночи 94 спецназовца, пройдя буквально под носом боевиков, бесшумно заняли высоту и стали готовить оборону.

Вместе со всеми вгрызался в каменистую дагестанскую землю, готовясь к бою, и рядовой Алексей Барышев. А его полный тёзка журналист Алексей Барышев, который с подполковником Куликом добирался в Ботлих, ещё не знал о его существовании. Они слишком долго добирались. И у солдата с журналистом почти не было шанса встретиться на той войне…

 

– Кому сказать, как мы на войну едем, так и не поверит никто.

Искупавшись, они лежали с Куликом на песчаном берегу Каспийского моря. Было жарко и тихо.

– А ты не суетись, журналист. Цени момент. Этот рай бойцы ещё долго вспоминать будут…

Как-то совсем неожиданно, на пути в Ботлих, они застряли на военном аэродроме в Каспийске. После того как над Ботлихом чеченцы сбили вертолёт с несколькими генералами, все полёты в горы резко ограничили. Вот они и загорали, почти как на курорте, уже третий день, ожидая попутную вертушку. Расквартировали их на десантных кораблях, которые благодаря ходу на воздушной подушке стояли прямо на берегу Каспийского моря. В Дагестан спешно перебрасывали войска, и потому все казармы на аэродроме были забиты.

– Слушай, какой уникальный этот аэродром в Каспийске, – не унимался Алексей, – взлётная полоса прямо на берегу моря.

– А у нас, у военных, всё уникальное, – весело заржал Кулик.

– Нет, я серьёзно. Ну вот оглянись кругом, это же полный сюр!

– Это для таких гражданских, как ты, – сюр. А для нас – самый что ни на есть реализьм, – усмехнулся Кулик и перевернулся на живот.

Приподнявшись на локтях, они смотрели на эту, словно плывущую в мареве горячего песка, картинку.

Море, солнце, песок… И тут же, на пляже, три десантных корабля стоят себе рядком. Поодаль, над взлётной полосой, завис вертолёт. А между морем и взлёткой застыли какие-то не виданные Алексеем прежде летательные аппараты.

– Вот уж что тут уникально, так это экранопланы, – перехватив его взгляд, на правах бывалого заметил Кулик. – Настоящий летучий корабль. Надо будет вечерком поприставать к майору Майорову, чтобы рассказал за чеченским покером про это чудо-юдо.

– Майоров это кто?

– Да связист наш главный, долговязый такой. Умный шибко. Послушаешь его – так прямо всё знает, только успевай лапшу с ушей снимать, – засмеялся Кулик.

Чеченский покер достоин отдельного упоминания. Трое суток ожидания и безделья нужно было чем-то занять, поэтому по вечерам офицеры регулярно собирались расписывать партию. Тут Алексея и приобщили к чеченскому покеру отряда «Скиф». Собственно-то покер был обычным. Но умник майор Майоров завернул тираду, что, мол, существует несколько видов покера, самый распространенный – техасский, и что именно в него играют в казино. Поэтому и у нашего расписного покера должно быть своё название – чеченский. Под общий хохот спецназовцев: «Майоров, признайся, ты когда последний раз в казино не был?» Алексея и учили играть. И то ли учителя хорошие были, то ли, и это скорее всего, новичкам везёт (как заявил майор Майоров, а связисты – они всё знают), но у него неплохо получалось.

Играли, как водится, на деньги. Проигравший бежал в магазин, покупал кофе, чай, шоколад, но не на сумму проигрыша, а так, чисто символически – важен был сам факт. И вот к концу этого каспийского сидения проигрался и Алексей. Веселились все, ведь целых три дня он, новичок в чеченском покере, не только не проигрывал, но и снимал солидный (виртуальный, конечно) банк, чем породил всеобщий азарт обыграть журналиста и посадить в лужу.

Обыграли-таки и посадили. Это был его первый проигрыш, потому и сумму Алексей запомнил – чуть больше трёх тысяч рублей. Но мчаться в магазин ему не пришлось. Появился посыльный от коменданта и передал Кулику, чтобы срочно готовились к вылету, скоро будет вертушка на Ботлих. Под дружеские приколы – ну и везёт же журналисту, сначала всех в карты обувал, а теперь ещё и магазин обломился – они быстро собрались, погрузились в вертолёт и через полтора часа кружения над горами приземлились на границе с Чечнёй, в печально знаменитом селении Ботлих.

Алексей уже был в доску свой. Приехавшие рассказывали всем подробности его карточного сначала везения, а затем падения. Особенно старался, под взрывы хохота, майор Майоров. Ну а когда в расположении отряда Лёха попытался отдать свой проигрыш, то это вызвало лишь ещё большее веселье:

– Нет, вы посмотрите на него, деньги суёт, не-е-ет, журналист, ты теперь пожизненный магарыч из Каспийска должен!

Так и остался должен до сих пор…

 

* * *

– Как говаривал мой первый старшина, солдат всегда готов есть, спать и фотографироваться! – улыбаясь, Кулик повернулся в сторону Алексея, которого попросили зайти к командиру.

Рядом с Куликом сидел с недовольным видом начальник особого отдела, который зашёл в штабную комнату незадолго до Барышева.

– Что, Лёха, сколько уже плёнки на детальное фотографирование укреплённых позиций отряда перевёл? Метров десять будет? Да ладно, ладно, мне уже доложили, – подмигнул Кулик, перебивая журналиста на полуслове.– А теперь серьёзно. Пока весь отряд в сборе. Неизвестно ведь, как завтра обернётся. А у нас групповой фотографии нет. Так, чтобы на хорошую камеру, да ещё и все вместе…

Эта фотография долго потом висела у Алексея над столом. Удачный вышел снимок. Вот как все веселились, дурачились, сбиваясь в плотную кучу, чтобы поместиться в кадр, как строили друг другу рожки, что среди солдат, что среди офицеров, так и вышли на снимке – весёлая, смеющаяся, обнимающаяся ватага молодых людей. Один только майор Майоров с умным лицом вышел, ну да у него всегда такое лицо, он уже и не обижается.

Был, конечно, и «правильный» снимок, где все с нарочито серьёзными физиономиями, но ту фотку отдали начальнику особого отдела, с юмором-то у товарища явный недобор. А эта долго висела у Алексея.

Барышев пробыл со «Скифом» в Ботлихе пять дней. Было затишье, и потому Кулик легко соглашался брать его в свои рейды с начальником разведки по окружающим селение высотам. Они прошли тропой, которой из Чечни явились боевики, взобрались на Ослиное Ухо, так в переводе на русский называлась гора, где были самые ожесточённые бои. Долго и безуспешно пытались зачистить её армейские части, пока вызванный на подмогу спецназ ГРУ ночью не вырезал всех боевиков. Кстати, на фотографиях верхушка той горы действительно похожа на свесившееся набок ослиное ухо.

А ещё были бесконечные встречи-интервью-впечатления: разведчики и сапёры, милиционеры и вертолётчики мало чем отличались друг от друга – сначала настороженно не хотели ничего говорить, затем радушно не хотели отпускать; и ещё местные жители-ополченцы: эти и хотели говорить, и говорили, но также гостеприимно не отпускали.

На шестой день, рано утром, вместе со сменёнными офицерами и одним заболевшим бойцом Алексея отправили обратно. И всю дорогу до Махачкалы он жалел, что так быстро прошла командировка, что не пришлось на неё никакой серьёзной заварушки, в общем, рефлексировал, как всякий журналист, которому только предстояло переварить собранную информацию.

В Махачкале он застрял на два дня. И лишь много позже понял, что его поездка на войну должна была состояться лишь из-за этих двух дней ожидания в аэропорту. Ведь именно тогда их пути пересеклись…

– Пойти, что ли, по окрестностям прошвырнуться, разведать обстановку, так сказать… Сколько нам ещё тут чалиться?.. Что, журналист, идёшь со мной? – и они с начальником штаба отряда «Скиф» отправились в сторону лётного поля.

Одиноко стояли в стороне два гражданских лайнера «Дагестанских авиалиний». Небо разрывалось винтами вертушек и военно-транспортных самолётов. Чуть в стороне загружалось два борта: на Ростов и Москву. Алексей и начштаба шли мимо людей, ящиков и носилок, когда взгляд зацепился за выглядывающий из-за пазухи раненого офицера краповый берет.

– Стой, Лёха, похоже, наши под раздачу попали, – начальник штаба резко остановился. – Да это же Юрка Яшкин! 15-й отряд! Твою мать… – и рванулся к носилкам, стоявшим прямо на бетонке. – Юрец, братишка! – закричал он, и, подбежав, опустился на колено. – Как же тебя угораздило… Что с отрядом?

– А… Наши… Все тут… – открыв глаза, Яшкин облизнул запёкшиеся губы. – Дай попить, браток… – и взглядом указал на лежащую рядом на носилках початую бутыль минералки. – Нет больше 15-го отряда, браток… – сделав несколько крупных глотков, он вылил остатки воды себе на лицо, и пролившаяся на бетонные плиты вода тонкой струйкой медленно побежала к ногам Алексея.

– Как нет? Ты что говоришь, майор?!

– Вот так. Был отряд – и нет отряда, – Яшкин замолчал.

Он, очевидно, не хотел говорить дальше, поэтому-то, как за соломинку, и ухватился взглядом за струйку воды, которая, добежав, уперлась в башмак Алексея и собиралась в небольшую мутную лужицу. Башмак был явно невоенный, и как повод перевести разговор подходил, видимо, как нельзя лучше.

– Твой боец? – кивнув в сторону Алексея, спросил он у начштаба. – Чего в гражданке?

– Да журналист это.

– На х… журналистов, – неожиданно зло бросил Яшкин и тяжело, в упор, уставился на Алексея. – Что, генеральские жопы лизать приехал?! Так и без тебя уже зализали. Вон почитай, что про отряд, суки, пишут, – и, достав откуда-то смятую газету, он швырнул её под ноги.

– Да ты что, Юрец! – начштаба перехватил руку Яшкина. – Это же наш. Наш журналист, Лёха Барышев, мы его знаем…

– Нет тут наших, – всё так же зло отрезал Яшкин. – Нет. Все чужие… – но, осёкшись, вдруг снова уставился на Алексея. – Как фамилия, говоришь? – спросил он неожиданно тихо.

– Барышев… «Аргументы», отдел расследований, – опешив от его агрессии, Алексей даже и не пытался найти слова в своё оправдание. Хотя в чём ему было оправдываться…

– А зовут как? – ещё тише спросил он.

– Алексей.

Яшкин надолго замолчал. Словно не веря, он продолжал смотреть на него, лишь несколько раз дёрнул кадыком.

– Так не бывает, – наконец прошептал он, словно выдавливая из себя слова. – Алексей… Барышев… солдат мой… Где теперь пацана искать… Там его нет… – Яшкин чуть шевельнул рукой в сторону ящиков, которые заносили на борт через грузовые люки. И вдруг снова словно вцепился в него взглядом. – Ведь там его нет?! Не молчи… Ты почитай это, журналист, – не дождавшись ответа, Яшкин тяжело кивнул на валяющуюся на бетонке скомканную газету. – И напиши… Если сможешь… Если дадут тебе… Про тёзку своего, про Лёху Барышева… Правду напиши, а?

 

– Я вот одного не пойму, Серый, если нас сюда закинули, чтобы сверху штурм Новолака прикрывать, то почему налегке двинулись? Я слышал, Яшкин ругался, что боезапаса в отряде – три хороших атаки отбить. А дальше что делать будем?

Лёха Барышев и Сергей Журкин сидели, привалившись спинами к стене заброшенной кошары, вокруг которой их взвод спешно оборудовал огневые позиции. Валяющиеся брёвна давно провалившейся крыши, камни с местами осыпающихся когда-то оштукатуренных глиной стен – всё шло в дело.

– В штыковую пойдём, – хмыкнул Журкин. – Да ну на фиг, какие атаки ты отбивать собрался? Ты что, не видел, сколько войск понагнали? Чеченам самим бы теперь отбиться…

Где-то далеко внизу, в Новолакском, гулко застучал, выпустив длинную очередь, пулемёт.

– Похоже, наши из райотдела молотят. Опять их штурмовать полезли, что ли? – вскинув винтовку, Журкин тщетно пытался хоть что-то разглядеть сквозь окуляр снайперского прицела в быстро сереющей темноте. Но больше никто не стрелял.

– Движение какое заметили или так, на всякий случай пальнули, – предположил Барышев, и они надолго замолчали, тревожно вслушиваясь в тишину.

Было тихо и зябко. После лихорадочного окапывания и укрепления на высоте отряд, затаившись, встречал рассвет. В шесть утра майор Яшкин последний раз доложил по рации, что всё спокойно и отряд ждёт подкрепления.

– Отлично, пятнадцатый! – принявший доклад генерал-майор Черкашин не скрывал радости, уж слишком рискованным был этот ночной рейд, но, видимо, всё складывалось как нельзя лучше. – Ну и везунчик же ты, майор! Докладывай о ситуации каждый час…

 

* * *

Первые два боевика бесшумно появились из-за деревьев у подножия высоты и тут же грамотно присели справа и слева от тропы, осматривая открытое пространство и напряжённо вслушиваясь в утреннюю тишину. Несколько минут они не двигались. Лишь после того, как один из них медленно поднял руку, из леса гуськом вышли ещё восемь человек в камуфлированной полевой форме. Шли они быстро. И хотя соблюдали все меры предосторожности, было видно, что поднимаются эти люди по тропе далеко не первый раз и оттого спокойны и уверенны.

– Сглазил генерал… – нервно ругнулся Яшкин после доклада начальника разведки. – Отряд, к бою! Снайперам разобрать цели… Пулемётчикам отсекать от зелёнки… Без команды не стрелять… – раздавал он приказы командирам взводов.

Утренний туман уже окончательно сполз с высоты, уступая настырно карабкающемуся в гору солнцу. Ещё четверть часа назад нависающие вокруг скалистые вершины Большого Кавказского хребта казались холодными и чужими на фоне угрюмо-серого неба. Массивы деревьев внизу были тёмными и оттого опасными. Даже бурые валуны на склоне ещё недавно заставляли до боли всматриваться в себя. Вдруг всё умылось светом и преобразилось. Особенно небо, пронзительная голубизна которого светилась изнутри.

Яшкин даже зажмурился и невольно улыбнулся. Начальник разведки довольно кивнул в ответ, по-своему поняв улыбку командира:

– Хорошо, что по этой тропе идут, товарищ майор: против солнца, можно подпустить поближе.

– Готов, товарищ майор, крайний с рацией мой, – тихо доложил Журкин, поймав в прицел винтовки замыкающего в группе боевиков.

– Твой-твой, Журкин, чей же ещё… – Яшкин лежал рядом и в бинокль следил за тропой. – Ты первый работаешь, по тебе все равняются. Команду дам, когда они от того валуна, что сейчас обходят, чуть отойдут. Приготовься.

Он был готов. Спокойно вёл цель, хотя ещё ни разу не стрелял в человека. Уральская школа биатлона не зря ведь учила, что не стоит циклиться на мишени, перед выстрелом надо обязательно «отпустить» её мысленно на мгновение.

…То, что Серёгу Журкина определят в снайперы, стало ясно ещё на сборном призывном пункте, где сбитые в группы призывники большую часть времени ожидали своей участи, сидя в тени деревьев вокруг плаца. Внезапно объявили очередное построение, и по рядам побежала весть: приехали «купцы» из окружной спортроты СКА, ох и повезёт же сейчас кому-то.

– Кандидаты и мастера спорта, выйти из строя! – под завистливый вздох сотен человек прозвучала команда, и два офицера в спортивных костюмах увели с собой полтора десятка призывников оформлять документы. Увели в канцелярию и Серёгу Журкина, но… как увели, так и вернули.

– Нет, биатлон уже не нужен, перебор, – изучив его документы, поднял глаза офицер, – был бы ещё мастером, взяли бы, а так… Служи, кандидат, в войсках, тем более и в учётной карточке ты уже в снайперы прописан. Свободен, Журкин…

– Огонь, Журкин! – выдернул его из воспоминаний о прошлом спокойный голос Яшкина.

«Вот и закончилось мгновение», – успел подумать он одновременно с выстрелом. Ещё стоял на ногах убитый чеченский радист, когда сверху по поднимающейся группе, словно наотмашь, хлестнули свинцовой плёткой из всех стволов.

Бой вышел коротким. Десять боевиков остались лежать на северной тропе. Никто не успел скатиться в зелёнку и привести помощь из Новолакского. И хотя нервное возбуждение от первой победы охватило спецназ, все понимали, что уж слишком лёгким вышло боевое крещение.

– Красавчик, Серёга! – толкнув приятеля плечом, рядом плюхнулся Лёшка Барышев. – Прям как в тире отработал!

– Будет нам сейчас тир… ещё настреляемся… – тихо ответил Журкин.

– Не каркай. И без тебя не по себе, – признался Барышев и спросил: – А слышал, пацаны базарили, что сам Басаев с Хаттабом в Новолаке сидят?

– Да слыхал… Много они знают, твои пацаны.

– А что, Серёга, снял бы сегодня Басаева, тебе бы Героя дали, – засмеялся Барышев. – Я бы потом пионэрам рассказывал, что рядом стоял… Не! Как тащил тебя к геройству. На себе верхом.

– Пионэрам… – насмешливо передразнил Журкин. – Ну и язва ты, Лёха. Чую, попал я с этим краповым беретом, батрачить мне не отбатрачить.

– Попал, Серёга, попал, за гордыню краповую платить надо, – с нарочито серьёзной физиономией согласно закивал Барышев. – Да и с Басаевым ты сегодня по полной облажался. Один выстрел – и, глядишь, война бы закончилась. А так навешали чеченам люлей по самое не хочу, теперь жди, когда они на разборки пожалуют…

Они не могли не пожаловать. Слишком близко к Новолакскому была высота 715,3, которую местные называли Телевышкой. Как на ладони были видны отсюда и село, и все дороги, в него ведущие. Опытный корректировщик огня авиации ли, артиллерии ли, неважно, в одночасье заблокировал бы село при штурме. И уж слишком очевиден был просчёт боевиков, которые выдвигались на высоту лишь с рассветом, до заката контролируя окрестности и оставляя её на ночь. Хотя ошибка это была или инстинкт самосохранения, после ночной резни на горе Ослиное Ухо, где сделал своё дело спецназ ГРУ, уже и не выяснишь. Ясно другое: и захват Телевышки, и уничтожение своего дозора боевики восприняли как угрозу штурма села, и потому во что бы то ни стало им надо было вернуть господство над высотой.

Первая война многому научила чеченских полевых командиров. В первую очередь тем шаблонам, по которым часто действовали штабы российских войск. Поэтому-то основные силы боевики бросили не на штурм высоты, а на её блокирование: главное теперь – не пропустить подкрепление, которое обязательно пойдёт той же дорогой, что и спецназ.

Увы, всё так и вышло. И подкрепление – колонна бригады внутренних войск под командованием генерал-майора Терентина – попало в засаду, не дойдя каких-то пятисот метров до высоты, когда казалось, что всё уже, задача выполнена.

Ожесточённая перестрелка в зелёнке у подножия высоты была слишком хорошо слышна и понятна Яшкину. Посланная им вниз по заросшему редким леском южному склону разведгруппа угодила под плотный отсекающий огонь и вынуждена была вернуться. Откатилось обратно и подкрепление. Бросив пять сожжённых бронетранспортёров, генерал Терентин отступил, спасая колонну от полного уничтожения. И девяносто четыре спецназовца из отряда Яшкина остались один на один с несколькими сотнями боевиков.

 

* * *

Недовольный, невыспавшийся генерал Казанцин, командующий Северо-Кавказским военным округом и по совместительству – Объединённой группировкой войск в Чечне, появился на полевом командном пункте и раздражённо рявкнул, перебивая доклад дежурного офицера:

– Генерал-майора Черкашина ко мне, быстро!

Казанцин был зол. Через три дня в зону боевых действий должен прилететь новый премьер-министр России Путин, и потому из министерства обороны пришёл категоричный приказ – очистить от боевиков все сёла горного Дагестана и в первую очередь Ботлих и Новолакское.

«Ну с Ботлихом всё удачно вышло, – размышлял Казанцин. – Морская пехота из Каспийска вовремя подоспела на помощь местному ополчению и продержалась до подхода основных сил. И хоть пришлось повозиться, но войска своё дело сделали чётко – рассеяли и отбросили боевиков обратно в Чечню. А вот с Новолакским как-то сразу не заладилось. И местного ополчения тут не было, и о появлении боевиков никто не предупредил, и липецкий ОМОН попал как кур во щи – застрял в райотделе милиции. Вытаскивай теперь ментов этих, если они ещё целые, пока новый премьер не приехал. Кто знает, что стоит за очередной ельцинской загогулиной, может, и надолго Путин этот в премьерах задержится… Лучше бы его в Ботлих повезли, если уж так приспичило», – думал Казанцин.

Но думай не думай, а приказ надо выполнять, потому и пришлось Казанцину лично ускорять операцию по освобождению Новолакского. Всё проверил, всё утвердил, дождался, пока спецназ на высоту выйдет. Высота 715,3 особое место в плане Казанцина занимала. Потому и отправлял отряд налегке, чтобы как можно скорее её занять. Потому и дожидался доклада, что отряд укрепился и всё спокойно. Лишь после этого уехал с командного пункта в надежде хоть немного поспать. Но выспаться не удалось. Вроде только-только забылся во сне, как разбудили докладом о разгроме колонны Терентина. Почему так?! Ведь он же всё предусмотрел, подкрепление с боезапасом для армавирского спецназа вышло в положенный срок, по проверенному маршруту, и никаких неожиданностей, по его разумению, не предвиделось…

– Я не понял, Черкашин, – тяжёлые мысли командующего наконец-то выплеснулись на появившегося с докладом заместителя по внутренним войскам, – мне что, самому в атаку ваших вояк водить?! Почему Терентин откатился от высоты?! Ко мне этого генерала конвойного! Что с высотой?!

Командующий орал, распаляясь всё больше. Не любил он внутренние войска, не доверял им, потому и материл сейчас за глаза, не церемонясь, раненого генерала Терентина. Это была особенность чеченской войны, к которой привык Казанцин, да и все остальные тоже. Особенность в том, что все свои на этой войне на самом деле – чужие. Армейцы свысока смотрят на внутренние войска и побаиваются ФСБ. Внутренние войска отвечают неприязнью и, в свою очередь, не любят чекистов. И те, и другие, и третьи не считают за бойцов сводные отряды милиции. «Погибли не наши» на армейском языке часто означает, что полегли милиционеры или бойцы внутренних войск. И всё это из-за многолетней свары по поводу того, кто должен возглавлять Объединённую группировку войск на Северном Кавказе.

– Разрешите доложить, товарищ генерал-полковник, – заместитель по внутренним войскам знал, что ничего хорошего не стоит ждать от армейского генерала, и потому терпеливо искал возможности защитить своих. – Отряд Яшкина ведёт непрерывный бой. Успешно ведёт, всего один раненый. Но десять минут назад майор Яшкин доложил, что осталось по одному магазину на бойца. Он просит разрешить отход с высоты.

– Ты что, Черкашин?! Какой отход?! Держать высоту во что бы то ни стало! – побагровел Казанцин.

– Я отдал приказ на отход, товарищ генерал-полковник. Ещё есть возможность отряду пробиться обратно, – упрямо докладывал генерал-майор.

– Отставить отход! Вояки, мать вашу… – кулак командующего с размаху грохнулся об стол. – Командование операцией беру на себя. Яшкину держать высоту!

– До конца?

– До конца! – жёстко отрезал Казанцин. – Почему ещё не подняли авиацию?! Генерал-лейтенанта Горбенкова на командный пункт! Почему его здесь нет?! Он у меня сейчас лично штурмовики наводить будет! – и дежурный помчался вызывать командующего 4-й воздушной армией Валерия Горбенкова.

Это была уже особенность второй чеченской войны – перед визитом нового премьера Путина войсковыми операциями полкового уровня и даже ниже начинали руководить командующие армиями и даже выше…

 

* * *

– Слышь, Серый, у тебя там как с патронами? – воспользовавшись затишьем, Лёха Барышев выгреб из цинка последние патроны и теперь вставлял их в магазин автомата. Чумазый, перепачканный коричневой пылью, которую щедро выбивали из глиняной штукатурки старой кошары чеченские пули, Барышев вставил последний патрон, защёлкнул обойму в автомат и повернулся к Журкину. – У меня два рожка, один неполный.

– Три обоймы осталось, – Журкин похлопал рукой по разгрузке, специальному жилету со множеством карманов для боеприпасов, и, достав флягу с водой, хмыкнул: – Всего три, а думал, поболе будет, я-то ведь очередями не шмаляю.

– Взводный сказал, авиаторы вот-вот зелёнку проутюжат. Скорее бы, а то не по себе как-то без патронов. Мыслишка, кстати, на этот счёт появилась… – Барышев приподнялся и выглянул из-за стены на северную тропу. – Может, сползаем?

– Сдурел, Леший? – поперхнулся водой Журкин. – Куда ты ползти собрался?

– Куда-куда… Не ори, подумай, – недовольно взмахнул рукой Барышев, – к дозору чеченскому, который мы утром положили. Яшкин тогда запретил к ним соваться, а сейчас выхода нет. У них там минимум штук двадцать магазинов на десятерых будет, а то и больше. Да погоди ты кривиться, послушай… Послушай, говорю тебе! – горячился он. – Духи аккурат между нами и зелёнкой лежат, от зелёнки их валун прикрывает, так что оттуда и нас не увидят. И если прям сейчас по-тихому туда мотнуться, то, может, и дождёмся тогда авиацию эту грёбаную, которая, похоже, забила на нас свой болт или винт, что там у них… – окончательно рассердился Барышев.

– Ну и мастак же ты, Леший, ругаться, – Журкин поднялся и стал внимательно рассматривать в прицел винтовки и этот валун, перед которым лежал убитый им чеченский радист, и зелёнку, в которой сейчас наверняка готовились к новой атаке боевики, и особенно тропу, по которой Барышев предлагал спуститься за патронами. – Не, Лёха, тут же всё как на ладони… – медленно говорил он, всматриваясь. – Думаешь, духи дураки, что по южному склону прут, а нас тут лишь в тонусе держат, чтобы не расслаблялись…

Журкин сразу понял, что идти надо. Именно сейчас – потом такой возможности может и не быть. Но так не хотелось. И не потому, что опасно. Просто через четырёхкратную оптику прицела смотреть в лицо своей первой жертве гораздо легче.

– Вот, смотри… – наконец протянул он винтовку Барышеву. – Если нырнуть вправо, в сторону, через расселину… Здесь можно будет незаметно спуститься. Вон к тем камням, видишь? А там, за камнями, к валуну и переползём. Крюк, конечно, зато незаметнее будет. Как думаешь?

– Отличная идея! – командир взвода старший лейтенант Столяров моментально оценил предложение, с которым к нему обратились Лёха с Серёгой. – Значит, так, идём втроём. Быстро снимаем с себя всё лишнее: бронежилеты, каски… Попрыгали на месте… Журкин, куда ты со своей дурой, оставляй и винтовку тоже, на вот, автомат возьми… Вещмешки пустые не забудьте… Если что не так пойдет, сразу возвращаемся, взвод нас сверху прикроет…

Втроём и пошли: старший лейтенант первым, за ним Барышев, замыкал Журкин. По расселине спустились быстро. Узкая и местами даже глубокая расселина, проточенная за годы талой водой, стекающей с вершины, лишь через полсотни метров сходила на нет. Дальше надо было ползти, и пока не добрались до каменной россыпи, было жутковато. Слишком быстро началась для них война. Так быстро и лихо, что не успели ещё привыкнуть к ней пацаны. Оттого и старались по первости вжаться в землю, слиться с ней. И так вжимались, что казалось, будто сердце, готовое выпрыгнуть из груди, бьется прямо об эту сухую каменистую землю. Лишь у россыпи полегче стало, здесь и огляделись и дух перевели. Тут и обратил внимание Лёха на затейливый рисунок подошвы лейтенантских кроссовок, хотя до этого пару раз уже тыкался в них лбом.

«Кроссовки у взводного прикольные, – неожиданно подумал Барышев, – удобные, наверное. Как дембельнусь, куплю себе такие же», – решил он.

Пацаны – они и на войне пацаны, ведь когда, свернув к северной тропе, они ползли дальше, жёсткие спецназовские ботинки Барышева загребали пыль перед носом Журкина ничуть не хуже удобных кроссовок взводного.

– Расходимся, – перевернувшись на бок и оглядываясь, скомандовал старший лейтенант. – Один наверх, другой прямо, я вниз, к валуну, прикрываю вас. Как сходитесь, даёте мне знать.

– Я наверх, – быстро сказал Журкин и, не дожидаясь ответа, спешно пополз вверх по склону к разбросанным вдоль тропы телам убитых чеченцев.

Барышев понимающе кивнул и двинулся в свою сторону. Он начал с крайнего, с убитого Серёгой радиста. Тот лежал на спине с открытыми глазами и как-то неловко подогнутыми ногами. Обшарив карманы его разгрузочного жилета, Лёха вытащил из них три запасных магазина, две ручных гранаты, отсоединил обойму от так и не успевшего выстрелить автомата, который продолжал сжимать в руках убитый, и сунул всё это в вещмешок.

– Ну спасибо тебе… – тихо бросил он, повернулся было ползти к следующему, но что-то вернуло его. Помедлив какую-то секунду, он протянул руку, положил её на лицо убитого чеченца и медленно закрыл ему глаза. – Все под Богом ходим… – пробормотал он, словно оправдываясь.

Так и двигались они с Журкиным навстречу друг другу – переворачивая и обыскивая тела убитых, собирая боеприпасы. Трофеев оказалось даже больше, чем рассчитывали. Тридцать шесть автоматных магазинов, двадцать ручных гранат, четыре десятка гранат для подствольного гранатомёта, коробка с пулемётной лентой и просто две ленты, которыми был опоясан чеченский пулемётчик, заполнили вещмешки.

– Товарищ старший лейтенант… Товарищ старший лейтенант… – негромко звал Барышев взводного, который лежал сбоку валуна, напряжённо держа под прицелом зелёнку. – Готово, уходим.

И хоть уходили они не пустые (каждый полз к расселине с неудобным и тяжеловатым мешком с боеприпасами), обратно добрались гораздо быстрее. А может, это им так показалось…

– Отлично сработали! – майор Яшкин, ждавший их возвращения за старой кошарой на северной стороне, перебил доклад взводного о результатах рейда и кивнул головой в сторону Журкина и Барышева: – Пиши представление на бойцов своих к награде. Смекалистая парочка, – улыбнулся им Яшкин. – Свободны, ребята, – отпустил он солдат и обратился к Столярову: – Не обессудь, Валера, сейчас раскулачивать тебя буду. Ну да ты и сам всё понимаешь. По южному склону зелёнка почти вплотную подходит, оттуда и прут. Так что все гранаты, ленты и половину магазинов я у тебя забираю…

Большая часть отряда защищала высоту с юга. Яшкин вынужден был перегруппироваться в первые же полчаса боя, оставив прикрывать северную тропу лишь один взвод.

Словно в подтверждение его слов, на южной стороне отрывисто застучал ручной пулемёт спецназа и, как по команде, в ответ ударили очереди. Стреляли ожесточённо и со всех сторон сразу.

– Началось… – спокойно сказал Яшкин. – Всё, мы ушли на юг, держитесь здесь.

Дождавшись, пока Столяров спешно отберёт из мешков свою половину автоматных магазинов, начальник разведки с двумя бойцами подхватили мешки и, пригнувшись, побежали вслед за командиром.

Северная тропа хотя и самая короткая до Новолакского, но склон здесь покруче, и до леска у подножия, который все называли зелёнкой, было не так близко, как на южном склоне. Потому и не пытались боевики активно штурмовать на открытом пространстве. Перебегая от валуна к валуну, залегали они за естественными укрытиями и вели оттуда огонь, не жалея патронов, до следующего броска.

– Не, ну нормально, да?! Зашибись, как поделили… Хорошо хоть, не всё отдал… – ворчал себе под нос Барышев, короткими очередями настойчиво обстреливая большой валун, за которым удобно залёг чеченский пулемётчик. Но подавить огневую точку всё не удавалось.

Ворчал он больше для проформы, ибо ему лично жаловаться было не на что, ведь внизу, во время вылазки, он сначала заполнил карманы своего жилета, а лишь затем вещмешок. И четыре автоматных рожка к двум имеющимся добавили приличную долю уверенности, что, впрочем, не помешало ему, возмущаясь, принять магазин и от старшего лейтенанта, распределявшего трофеи по взводу. Был и ещё один подарок, который Барышев сделал себе и теперь хранил за пазухой, подальше от посторонних глаз. Автоматический 20-зарядный пистолет Стечкина снял он с пояса одного из боевиков, вероятно, старшего группы. И хотя неудобно было прятать такой большой пистолет за пазухой, но он как-то сразу решил, что оставит этот трофей себе, а своя ноша не тянет…

Видимо, не только Барышев обратил внимание на чеченского пулемётчика, но и тот на него. Пулемётные очереди настойчиво застучали по стене у оконного проема, за которым пристроился Лёха.

– Во козлина, что творит… – Барышев отшатнулся от глиняной крошки, больно ударившей в лицо, и, не имея возможности прицельно вести ответный огонь, крикнул Журкину: – Серый, помоги! Сними ты его, пока он меня гвоздит, а то не высунуться… – и, выставив за стену автомат, выпустил очередь в направлении валуна, из-за которого строчил пулемёт.

В трескотне автоматных очередей одиночный выстрел Журкина был почти не слышен. Зато оборвавшийся клёкот пулемёта заметили многие. От соседнего валуна бросились к нему сразу двое, но Барышев своими очередями заставил их тут же залечь и вернуться в укрытие.

На южной стороне всё складывалось иначе. Подступающие к высоте деревья и пологий склон позволяли боевикам опасно приблизиться, и плоскую вершину высоты с разбросанными старыми кошарами для овец и ржавым телевизионным ретранслятором уже обстреливали из подствольных гранатомётов. Огонь был такой плотности, что вопрос боеприпасов вновь замаячил с былой остротой, ведь на десять залпов противника надо было отвечать хотя бы одним своим.

Яшкин требовал по рации помощи, штаб требовал держаться, когда произошло то, что предрешило судьбу пятнадцатого отряда специального назначения. Во время очередного сеанса связи навсегда замолчала рация. Полностью разрядились аккумуляторы отрядной радиостанции. Как такое могло произойти?! Очень просто. Когда только прибывший с марша отряд сразу же бросают на задание, о таких мелочах никто не думает. Это проблемы командира, даже если он о них настойчиво докладывает в штаб. Отряд ведь не один на один со всеми боевиками воевать бросают – всего лишь занять высоту до прихода основных сил. Это как с боезапасом на несколько дней обороны: зачем он, только мобильность снизит. Так что встали и побежали, желательно молча. Марш-марш – вперёд. Скрытно и незаметно. Главное, быстро…

И пятнадцатый отряд замолчал. Стал глух и нем. По всем воинским уставам, в такой ситуации командир отряда должен принимать самостоятельные решения. И к трём часам дня, отбившись от очередной атаки, но так и не дождавшись авиации, пересчитав оставшиеся боеприпасы и раненых, майор Яшкин принял решение оставить высоту и пробиваться к своим. Пока ещё есть чем пробиваться, пока есть кому.

Поделив отряд на две группы, Яшкин наметил маршруты отхода, оба в северном направлении, туда, где много меньше боевиков. Группа под его командованием спускалась северо-восточным склоном, через ту расселину, по которой уже раз прошли Журкин и Барышев со своим взводным. Они втроём и сейчас шли впереди группы, прокладывая путь. Вторую половину отряда вёл заместитель Яшкина подполковник Гадушин, и отходили они северо-западом.

Группа Яшкина уже дошла до каменной россыпи, когда над высотой появилась первая сушка – фронтовой штурмовик Су-25 – ударная сила авиации на Кавказе.

По плану Яшкина, его группа спускалась волнами. Первыми – взводный Столяров, Барышев и Журкин, открывшие этот путь. Следом шёл их взвод. Дождавшись бойцов, Столяров распределял их на очередном рубеже, и пока те прикрывали спуск всей группы, первая тройка уходила вперёд. Так практически образцово-показательно они и спускались. Очень напряжённо, в постоянном ожидании первого выстрела, но до сих пор не замеченные. Всё-таки Яшкину фантастически везло. Пока везло.

Хотя сам Яшкин подумал, что ему везёт, лишь когда появились сушки. За каменной россыпью, которой достигла его группа, было открытое пространство с редкими валунами, где уже залегли Столяров со своей отчаянной парочкой, и там большую группу просто не могли не заметить. Потому так и обрадовался самолётам Яшкин. Ракетно-бомбовый удар по зелёнке наверняка отвлечёт боевиков и даст шанс под шумок проскочить открытое пространство. Передав по цепочке команду «Прекратить спуск», Яшкин запустил три зелёные ракеты, подавая сигнал «Свой» и обозначая местоположение для авиации. Взлетели три ракеты и с противоположного склона, по которому спускалась вторая группа.

– Молодец Гадушин! – отметил про себя Яшкин, наблюдая, как разворачивается, пройдя над высотой, и разделяется звено сушек, чтобы работать сразу с двух сторон. Вместе с ним наблюдали и остальные, ожидая, когда штурмовики отбомбятся и командир даст команду на бросок к зелёнке.

– Последний залп не пропустить. По последнему залпу вперёд, – подумал Яшкин, но озвучить эту команду не успел.

 

* * *

– Всё нормально, Виктор Германович, звено штурмовиков Будённовского авиаполка над целью, – доложил командующий 4-й воздушной армией Казанцину.

– Нормально? Что нормального?! Тут председатель правительства прилетает… новый, как его… Путин… – запнулся Казанцин и от досады снова разозлился, – а у меня какой-то Яшкин на связь не выходит. Что на высоте происходит – не известно. Может, её уже заняли к чертям собачьим?!! Нормально ему…

– Командир звена наблюдает на склонах высоты две большие группы, которые спускаются в сторону Новолакского, запрашивает команду на ракетно-бомбовый удар, – привыкший к манерам командующего, продолжал докладывать генерал-лейтенант Горбенков.

– Сначала пусть по зелёнке отбомбятся, а потом зачистят склоны.

Казанцин нервно ходил по полевому командному пункту, когда его остановил Черкашин:

– Товарищ генерал-полковник, возможно, это отряд Яшкина осуществляет отход с высоты по северному склону.

– А нехрен делать твоему Яшкину на склонах! – Казанцин всегда начинал багроветь в минуты нервного возбуждения. Вот и сейчас его крупное мясистое лицо потемнело от гнева. Сквозь зубы, с трудом сдерживая себя от прямых оскорблений, он бросал слова в генерал-майора внутренних войск, которого считал виновным во всём. – Нехрен делать! Высоту держать надо твоему Яшкину! Приказ выполнять! Забыл, что такое приказ, генерал-майор?! Так я напомню всем вам, вояки… – Ну… что там?! – развернулся он к Горбенкову.

– Сигнальные ракеты, товарищ командующий, – бросив быстрый взгляд на Черкашина, доложил Горбенков. – По три зелёные ракеты, что «Свои», со склонов запустили. Командир звена подтверждения запрашивает. Что делать будем, Виктор Германович?

– Приказ выполнять – очистить склоны высоты от боевиков! – в запале сердито рявкнул Казанцин. – Что, у чеченов уже ракет зелёных нет? Что, они мало за нос тебя водили этими ракетами? Повторяю, не должен быть Яшкин сейчас на склонах, а раз не должен, значит, его там и нет!

 

* * *

Серия частых взрывов аккуратной строчкой, без пропусков, прошила лесок у подножия высоты. Здесь, на северном склоне, он был не очень близок, поэтому, поразил бомбовый удар боевиков или нет, видно не было. Скорее всего, при появлении авиации они отошли в глубь леса в обычной своей манере.

«Ну вот… Сейчас ракетами отшлифуют это дело – и вперёд. Главное – не пропустить последний залп», – думал Яшкин, следя за взрывами, которые ломали и выворачивали деревья.

Но первый же ракетный залп самолёта разметал группу Яшкина. Прямое попадание. Как на учениях. В мишень, которая сама обозначила себя. Одна ракета класса «воздух – земля» против трёх сигнальных. Двадцать три человека были ранены, восемь убиты, разорваны в клочья только этой первой ракетой.

Серёга Журкин и Лёха Барышев лежали с двух сторон вросшего в землю бурого валуна, наблюдая, как утюжат зелёнку долгожданные сушки. Это туда им предстояло рвануть первыми. И от того, как быстро они сумеют добежать до деревьев и закрепиться, зависела не только их жизнь, но и жизнь всех тех, кто будет бежать следом. Но в этот момент ушёл на вираже штурмовик, и сразу сзади вдруг оглушительно рвануло.

Рвануло так, что вздрогнула и словно качнулась земля, вместе с валуном, вместе с ними. Лязгнул о камень металл автомата, когда руки инстинктивно прикрыли голову. И, обернувшись, они увидели, как устремляется вверх, туго скручиваясь, оранжево-чёрный клубок. Огромный, страшный, живой клубок огня, земли, камней и людей. Он был живой, этот клубок. Он очень долго был живой. Все те мгновения, что смотрел Журкин в искорёженное ужасом лицо подброшенного в воздух старшего лейтенанта Пустовойтова из Могилёва, того самого краповика, который был их инструктором на сдаче экзамена и всё время бежал рядом, весело и зло подгоняя к финишу. И лишь когда через бесконечно растянувшиеся доли секунды исчез он навсегда в огне и дыме, стремительно закрутилось остановившееся было время. Взметнулся в высоту почерневший гриб и так же быстро сошёл на нет, разбрасывая вокруг себя тела и камни. И тогда у этой страшной картинки словно включился звук.

Громче всех кричал смертельно раненный Жека из Красноярска. Тот Жека, чью весёлую присказку – «Не журись, Журкин!» – уже больше года повторял их взвод. Тихо, в полубессознательном состоянии, звал маму Антоха из Ханты-Мансийска. Злобно матерился контуженный Яшкин, затравленно задирая голову и лихорадочно заряжая ракетницу.

Самолёт вернулся. Очередной залп. Очередной взрыв. На этот раз ракета угодила в расселину, разворотив пересохшее русло сезонных ручьёв и обдав каменным градом оставшихся в живых спецназовцев.

– Столяр-р-р-о-о-о-в! – переваливаясь через камни, заревел Яшкин. – Столяров, вперёд! – и, увидев три взметнувшиеся фигуры, обернулся назад. – Все вперёд! – страшным голосом кричал он и, уже не скрываясь, в полный рост подбегал к лежащим бойцам, поднимал и выпихивал их за камни. – Все вперёд, я сказал! Все в зелёнку, пока живы! Раненых не оставлять!

Это было страшное зрелище. По открытому склону горы скатывался, сквозь взрывы, отряд, и с каждым залпом всё меньше оставалось в нём тех, кто хоть чем-то мог помочь раненым…

– Только б добежать! Только б добежать… – пульсировала в голове единственная мысль, когда Журкин бежал к спасительным деревьям. Бежал, не оглядываясь, не обращая внимания на взрывы и крики далеко за спиной, лишь на слух инстинктивно следя за взводным и Барышевым, которые были где-то чуть сзади, слева от него.

Он бежал по открытому пространству, перепрыгивая через мелкие валуны, с обречённым отчаянием ожидая, что снизу, из зелёнки, вот-вот откроют огонь. И чем ближе к деревьям, тем страшнее было, ведь это, наверное, страшно, когда стреляют в упор. Но никто не стрелял. И этот бег, это ожидание, этот страх – вся эта словно натянутая на самой высокой ноте струна отчаяния вдруг лопнула. Что-то упругое сильно толкнуло сзади в бок и свалило с ног. Ударная волна безжалостно протащила его по камням, в кровь раздирая лицо.

Совсем не было боли. И уже близко были деревья, когда Серёга, придя в себя, смог поднять голову и осмысленно осмотреться. Но никто, никто больше не бежал к деревьям.

– Леший! Товарищ старший лейтенант! – закричал он, оглядываясь.

Сзади, в нескольких метрах, на краю воронки лежал засыпанный землёй Столяров, и лишь по кроссовкам можно было угадать издали кто это. Ещё дальше, раскинув руки, обнимал землю Барышев.

Взводный был уже мёртв, когда Журкин, сгребая землю в сторону, перевернул его, и тогда Серёга бросился дальше, к Барышеву.

– Лёха! Лёха! – тряс он друга и дико заорал, когда тот, наконец, открыл глаза: – А-а-а! Живой, бродяга!

Барышев несколько мгновений непонимающе смотрел на него, а затем снова потерял сознание. Один осколок перебил ему артерию на правом бедре, а другой, пробив бок, застрял где-то в рёбрах. Медленно расползалось тёмное пятно на правом боку, толчками бил фонтанчик непривычно алой крови на ноге.

– Живой… Главное, живой… – лихорадочно бормотал Журкин, быстро разматывая медицинский жгут, намотанный на приклад. – Главное, живой…

Перетянув ногу выше раны, Серёга взвалил друга на спину, подхватил и повесил на шею его автомат и, срываясь на бег, потащил к деревьям. И совсем не было страха, что сейчас в тебя выстрелят в упор. Не было уже и самолётов: сделав своё дело, они исчезли так же внезапно, как и появились. Но всё так же сильно билась в мозгу единственная мысль: «Только б донести! Только б донести…»

Повезло немногим: тем шестерым, что спустились с высоты и нашли друг друга в зелёнке. Все раненые. Из офицеров – только майор Яшкин. Везунчик Яшкин – боевики посчитали авиаудар началом штурма и отступили в Новолакское. Дождавшись темноты, шестёрка двинулась к своим. Только к утру их подобрала поисковая группа десантников, брошенная на спасение остатков отряда. Были составлены списки погибших и спасшихся. Ни Барышева, ни Журкина в этих списках не оказалось.