Глава седьмая
Бегала она давно. Сколько себя помнила, столько и наматывала круги по стадионам, паркам, набережным, в зависимости от того, где жила. Сначала бегала от страшной в своей строгости Марии Анатольевны по прозвищу Мариинка, преподавателя класса хореографии, куда её в пять лет отдала бабушка. И уже годам к семи постоянные окрики бывшей балерины «Девочки, вы опять за выходные попу отъели!» так запугали маленькую Лизавету, что после очередной неудачной попытки уговорить бабушку прекратить это издевательство, Лиза решила бежать.
– Бабушка, миленькая, она меня не любит! – громким шёпотом, боясь, что вездесущая Мариинка услышит этот разговор, в кровати перед отходом ко сну умоляла Лиза. – Я боюсь её, не води меня туда больше, бабулечка, миленькая…
Но у питерской бабушки были свои взгляды на воспитание девочки в культурной столице. Тем более что родители Лизы, спихнувшие своё чадо на её попечение, появлялись в Ленинграде довольно редко, проводя время в непонятных детскому разуму многомесячных геологических командировках. Так что гиперответственная бабушка не придумала ничего лучше, как посоветовать девочке бегать по стадиону у дома, дабы не сердить престарелую балерину излишним весом, от которого, кстати, худая, как щепка, в детстве Лиза никогда не страдала.
И Лизавета побежала… Уже и Ленинград, не угнавшись, остался позади Санкт-Петербургом, и она уже год за годом бежит по Москве, как до того бежала по Нью-Йорку, а остановиться всё не может. Детские страхи, знаете ли, порождают самые стойкие привычки.
Телефон надсадно заверещал в наушниках, перебивая музыку сигналом воздушной тревоги, который она прикрепила к номеру приёмной Руморева. Поморщившись от досады, Лизавета остановилась и пару раз глубоко вдохнула-выдохнула со взмахом рук, восстанавливая дыхание.
– Слушаю вас, – она вытерла пот со лба и пошла шагом по набережной.
– Елизавета Сергеевна, здравствуйте, приёмная Руморева вас беспокоит, – бодрый голос секретаря на том конце провода был, как всегда, приветлив, – звоню сообщить, что Юрий Андреевич назначил вам встречу сегодня на 10:30 в своём кабинете в Госдуме, пропуск уже заказан.
– Да, спасибо, буду, – состроив гримаску, ответила Лиза. – Попробовала бы не быть… – сердито пробормотала она, отключая соединение. – Что-то зачастил Руморев с вызовами, в который раз планы ломает…
На часах было начало десятого, поэтому она спешно развернулась в сторону пешеходного моста через Яузу, пробежала парковую зону, затем сам мост и, наконец, свернула к своему дому.
– Что-то вы сегодня быстро вернулись, – приветливо улыбнулась ей пожилая консьержка. – Неужто погода испортилась? А ведь обещали же, негодники, – кивнула она в сторону маленького телевизора на столе, – что до конца недели сухо будет.
– Да нет, тёть Валь, погода отличная. Работа вернула…
– Ну да, ну да, – подхватила старушка, – работа сейчас превыше всего. Есть работа – можешь бегать, можешь не бегать. А нет работы – одна сплошная беготня… – и участливо закивала вслед.
– Лиза, Лиза! – вдруг вспомнив, всполошилась она. – Ваша девочка вчера на площадке куклу забыла, детишки принесли, да я запамятовала вашей няне передать. Возьмите…
– Ой, спасибо, тёть Валь, – Лиза вернулась за куклой и забежала в приехавший лифт.
Обычный будний день начинался для Лизаветы, как правило, одинаково. К половине девятого она отводила дочку-первоклассницу в школу, благо гимназия находилась недалеко, в двух кварталах. Сразу оттуда привычно бежала на набережную и после традиционной пробежки от моста до моста возвращалась домой, готовая к трудовому дню. На работе появлялась обычно не раньше одиннадцати утра, но сегодня, так как привычный распорядок ломался, пришлось ускоряться.
Быстрый душ, быстрый завтрак – мюсли с молоком и большая чашка какао, лёгкий мейкап, и бегом в лифт. Спускаясь на подземную парковку, она внимательно оглядела себя в большом, на всю стену лифта, зеркале и осталась довольна, в первую очередь, Танюхой, мастером, которая последний год работала с её волосами. Сейчас Лизавета носила прямые волосы, и эта причёска ей особенно нравилась. И не только ей.
«На Миллу Йовович совсем стала похожа», – это, прямо скажем, милое сравнение Бена, ей, действительно, подходило. Кудрявая по жизни Лиза время от времени вытягивала свои необычайно красивые рыжие кудри в прямые пряди, олицетворяя этим женскую логику в той её части, когда кучерявые барышни выпрямляют волосы, а остальные – всю жизнь их завивают в локоны.
Садясь в машину, Лиза улыбнулась, вдруг вспомнив, как Лёшка в первый же день после покупки назвал её автомобиль большим красным коллайдером. Ну да, американский внедорожник был вызывающе брутален, но ей-то он нравился. И действительно, почему бы заряженной на успех частице общества не разогнаться в этом большом красном ускорителе до перехода в новое качество… Да и привыкла она к американским машинам, пока жила в Штатах. За три года и не к такому привыкнешь. В общем, прижилось, как вы понимаете, сравнение авто с коллайдером, даже сама Лизавета применяла его для внутреннего пользования. Это вам кто угодно подтвердит, да вот хоть этот ворох мягких игрушек на заднем сиденье, что постоянно ездит в машине. Игрушки, правда, Васькины, но они тем более врать не будут.
Василиса, или Васька, – это мамкина дочка. Полтора месяца назад, в августе, ей исполнилось семь лет, и она уже три недели как первоклашка. А мамкина она потому, что с американским папкой как-то не задалось. Лизавета рассталась с ним и вернулась в Москву ещё до рождения дочери. И наверняка Ник Мэйли был бы достойным отцом, если бы имел хоть один шанс, если бы знал о Ваське. Но он не знал. Потому как мамка её от обиды бегала особенно быстро, даже океан не смог остановить, когда узнала о случайной измене Ника Мэйли… Поэтому росла Василиса Николаевна вместе с «Web-студией 2.0». «Дочь полка», – называл её Лёшка и был прав: на ноги становились все вместе, когда и клиенты были наперечёт, и Васька училась ходить по офису в мамкино отсутствие под присмотром Бена и Макса.
«Лёшка… Дорогой ты мой Бен…» – мысль зацепилась за него и не хотела убегать прочь, пока она выруливала с парковки.
Странноватые у них сейчас были отношения. Больше десяти лет они уже знали друг друга, ещё с той, доамериканской жизни. Ведь тогда Лизка первая из страны уехала. Помогала другу из-за океана, когда такое случилось… А сейчас они открыто симпатизировали друг другу, открыто флиртовали по старой памяти время от времени, и всё. За столько-то лет взаимных симпатий… Искрило между ними в этой их новой московской жизни постоянно и даже сильно порой, но вот пламя не возгоралось. При этом они абсолютно всё знали о привычках, о подругах и воздыхателях, когда те возникали. Это не мешало им, но и не помогало. Словом, сейчас это был тот странный вид дружбы мужчины и женщины, когда всё самое главное уже давно должно было произойти, но не произойдёт никогда. Может, прошлое мешало? Хотя посмотрим правде в глаза: виноват, если это слово уместно, в таких отношениях, конечно же, тот, кто всегда убегает.
– Беги, Лизка, беги, – смеялся он ей вслед.
И она бежала.
– Юрий Андреевич ждёт вас, проходите, пожалуйста, – деловито сообщила секретарь.
– И трёх минут не прошло… – отметила про себя Лизавета.
Очень ей нравилась эта педантичность Руморева. В отличие от подавляющего большинства партийных руководителей, он никогда специально не мариновал посетителей в приёмной, строго придерживаясь назначенного времени. Правда, и опозданий не терпел.
– Доброе утро, Юрий Андреевич, – Лиза зашла в кабинет и обратила внимание, что Руморев не просто поднимается, но и идёт ей навстречу.
– Здравствуйте-здравствуйте, – приятно улыбнулся он, – с вами утро всегда доброе, Елизавета Сергеевна, прошу вас, присаживайтесь, – указал он в сторону стула за столом для совещаний справа от своего места. – Ну расскажите, Елизавета Сергеевна, как продвигаются наши интернет-проекты, какие проблемы, нужна ли помощь? – снова удивил он её своим участием.
– Всё хорошо, Юрий Андреевич, спасибо, справляемся, из графика не выбиваемся, – бодро отрапортовала Лиза с почти пионерским задором, который, на её взгляд, идеально подходил для встреч с таким заказчиком, – в ближайшее время представим проект концепции сайта лидера партии. Хотела просить вас назначить время на следующей неделе для вашего утверждения, – очаровательно улыбнулась она, зная, что на следующей неделе его в Москве не будет.
– Боюсь, что ничего не получится, я в Питер улетаю, а вот в понедельник, после возвращения, заседание генсовета состоится, там и защитите свою концепцию, заодно и решения по дизайну представите. Кстати, Елизавета Сергеевна, вы же из Питера, а я туда регулярно мотаюсь, могли бы составить как-нибудь компанию, с городом поближе познакомили бы…
– Как на генсовете? – опешила Лиза, пропуская мимо ушей довольно двусмысленно прозвучавшее предложение. – Разве вы предварительно не посмотрите? Может, перенесём тогда? А вдруг что поправить надо будет? – растерялась она от неожиданности.
– Ну вот там и посмотрим, там и поправим. Все вместе. Если, конечно, надо будет… – ласково улыбался Руморев. – А вот переносить ничего не надо. Я вам абсолютно доверяю, Елизавета Сергеевна, так что до встречи на генсовете. А над предложением моим подумайте… – поднялся он, быстро свёртывая как разговор, так и улыбку.
Лизе ничего не оставалось, как так же быстро подняться и невнятно пробормотать:
– Да, конечно…
* * *
Новость, которую Лизавета привезла из Госдумы от Руморева, неприятно удивила всех, и в круглом зале для переговоров в их офисе в Трубниковском переулке разгорелись страсти. Лиза нервничала, Бен возмущался, ну а Максим, как всегда, пытался всех успокоить.
– Ну что ты дёргаешься, Лиза? – невозмутимо спрашивал Макс. – Ну генсовет так генсовет, в чём проблема? У Руморева, что ли, легче было проекты защищать? По мне, так хрен редьки не слаще.
– Ты не понимаешь, Максик, – нервничала Лиза, – это же Центральный аппарат, здесь у каждого своя делянка, и наши проекты – вотчина Руморева. И утверждались они автоматом лишь потому, что были одобрены им. Вспомни, он нам за структуру рубрикатора в обычном сайте душу вынимал, а здесь сайт Путина, и ноль внимания!
– Ты сама себе противоречишь, – не уступал Макс. – Вот именно потому, что решение о сайте лидера партии выше его компетенции, он и перестраховывается. Размывает ответственность с персональной на коллективную. Обычные партийные схемы, сама сколько раз об этом рассказывала.
– Ну как ты не поймёшь, Макс, нельзя сырой продукт сразу на утверждение выносить, так здесь не принято! Можно залететь на какой-нибудь мелочи и весь контракт этим перечеркнуть…
– А я вам ещё раз повторю, что на сегодняшний день нет продукта, – встрял в разговор Бен. – Ни сырого, ни готового. Концепцию, скажем спасибо Максу, за неделю несложно до ума довести, но ещё и дизайн представлять на утверждение – это перебор. Я бы даже сказал, что это произвол. И виновата в этом, Лизка, ты, так как прекрасно знаешь, что есть ситуации, когда из точки А в точку С невозможно попасть, минуя точку В. Почему ты об этом ему не сказала? Как можно говорить о дизайне, если не утверждена концепция?!
– Конечно, я во всём виновата, – нервно рассмеялась Лизавета, – конечно, я не сказала! Вот только была у меня такая возможность, ты спроси?!
– Стоп-стоп-стоп, ребята, – извечный миротворец Макс поднялся, разводя руками. – Брейк! А то мы только переругаемся…
– Вот я и спрашиваю, была у тебя такая возможность, мисс Да, или не была? – насмешливо спросил Бен, не обращая внимания на Макса.
– Как же мне тебя стукнуть сейчас хочется, Лёшка! Если бы я хоть иногда говорила Румореву нет, то мы бы уже полконторы сократили, а так людей набираем в кризис. Это хоть для тебя имеет значение?
– Спокойно, Лиза, давай лучше я его стукну, – предложил Макс и невозмутимо попросил: – Бен, заткнись, а? И ты, Лиза, остановись, – продолжил он. – Что вы как дети малые? Какая разница, Лёха, успеют наши дезигнеры отрисовать все страницы или только одну? Какая разница, Лиза, насколько глубоко проработана будет наша концепция? Вы разве не понимаете, что на генсовете персонажи из телевизора собираются? Это они, что ли, будут вчитываться в концепцию, которую им в раздаточный материал в конец толстой стопки бумаг вложат? Да половине из них в падлу читать это, настолько они великие, а вторая половина, если и прочитает, ничего не поймёт. А если учесть, что всё действо в 19:00 начнётся и наш номер последний, что нас заслушают часа через два после начала, не раньше, что все усталые будут, и не до сайта уже, мелочь такая на фоне дел государственных… Короче, развлечь их надо, мультик показать красивый, презентацию с картинками правильно сделать. Вот пусть презентацию и оценивают. Понравится – проблем ни с концепцией, ни с дизайном не будет, а не понравится презентация – хоть испишись да изрисуйся, всё одно зарубят. Так что побоку сайт, спокойно начинаем работать… – Макс сделал паузу, – правильно, над презентацией.
Глава восьмая
– У вас не больше десяти минут на всё про всё, – строго предупредила Бена какая-то задёрганная тетка из протокольного отдела. – Не больше, слышите? Сейчас закончат с подготовкой к съезду, и я вас запускаю…
– А больше и не надо, Галина Вениаминовна, – понимающе заверила Лизавета, – уложимся, не переживайте.
Тётка даже попыталась улыбнуться ей в ответ, кивнула и исчезла за дверью.
– Ну а Витаминовну эту ты откуда знаешь? – удивился Бен.
– Ты не поверишь, Лёшка, первый раз сегодня увидела, – ответила она.
В этом была вся Лизка с её непостижимой способностью располагать к себе незнакомых людей. За те два часа, что они провели в холле третьего этажа на Лядском в ожидании своей очереди, Лизавета успела пообщаться практически со всеми людьми, которые отвечали за проведение генсовета. Любопытный это был контингент – усталые тётки без возраста и важные мужички в недорогих костюмах. И ни один из мужчин в этом здании не выглядел устало и дорого. Почему-то гендерные различия рядовых сотрудников Центрального аппарата были именно такими. Обладатели персональных кабинетов, конечно, не в счёт. Эта публика выглядела весьма респектабельно – должности обязывали, и «скромное обаяние буржуазии» сквозило даже в самых последних мелочах туалета.
Впрочем, времени разглядывать партийную элиту у Алексея не было. Он даже нового секретаря генсовета, по правую руку от которого сидел Руморев, рассмотреть не успел. Их быстро провели в зал для заседаний через боковой вход, и каждый занял своё место: Бен у компьютера за спинами партийцев, а Лизавета у большого экрана на стене, куда проектор должен был выводить их презентацию (на том, что именно она должна презентовать проект, зачем-то настоял Руморев). В зале стоял лёгкий шум: судя по всему, только что было решено провести очередной съезд партии в Санкт-Петербурге, и люди за большим овальным столом оживлённо обсуждали это.
– Коллеги, минуточку внимания… – включил свой микрофон Руморев. – Повестка дня сегодня была очень насыщенна, и все устали, но остался один вопрос, который, я надеюсь, не займет много времени. Тем не менее вопрос очень важен. Речь пойдет о создании сайта лидера нашей партии Владимира Владимировича Путина.
Руморев повернулся в сторону секретаря генсовета и выжидательно посмотрел на него. Тот невозмутимо кивнул в ответ.
– Коллеги, предлагаю заслушать наших партнёров, – Руморев представил Алексея и Лизавету, – которые предложат на ваш суд концепцию нашего нового и самого главного сайта. Кстати, коллеги, наши партнёры обратились к нам с просьбой принять их в члены нашей партии, – Руморев поднял и показал всем два заявления. – Думаю, полгода испытательного срока пролетят быстро, и вы станете одними из нас. Итак, пожалуйста, начинайте…
И Лиза начала. Презентация, которую они сделали, была проста и в то же время зрелищна.
– …Нам не пришлось ничего придумывать, дамы и господа, – говорила Лиза, – ибо в основе нашей концепции лежит настоящая, непридуманная популярность Владимира Путина, и свою задачу мы видели в том, чтобы направить тот интерес, который пользователи Сети испытывают по отношению к нему, в нужное русло. Насколько велик этот интерес, продемонстрировано на слайде: по данным статистики поисковых агрегаторов, за прошлый год Владимир Путин стал самым известным политиком в российском Интернете и второй по популярности персоной, чьё имя чаще всего набиралось в поисковых системах по тому или иному поводу.
– Простите, что перебиваю, но как же так? Кто тогда первый по популярности?! – с искренним недоумением приподняла руку вице-спикер парламента от «Нашей России» олимпийская чемпионка Кукурова.
– Первый по запросам поисковых систем певец Дима Билан, – чуть улыбнувшись, ответила Лиза.
Волна оживления смешками прокатилась по овальному столу, чуть замерла на Румореве и, наткнувшись на непроницаемое лицо секретаря генсовета, с тихим шелестом сошла на нет. В зале повисло ожидание, лишь бывшая спортсменка Кукурова с остатками улыбки на лице переводила взгляд с Лизы на председательствующего, пытаясь понять, как правильно реагировать.
– Это очень хороший показатель, – не смутившись, продолжила Лизавета, – дело в том, что в прошлом году Дима Билан победил в конкурсе «Евровидение», и поэтому интерес, в первую очередь молодежи, к этой персоне совершенно обоснован, но носит временный характер. Уже к концу года он заметно снизился, в то время как интерес к Владимиру Путину остался стабильно высоким. Ещё раз повторю, что это действительно очень хороший показатель, – подчеркнула она, – ведь только в сравнении с такими по-настоящему популярными в народе событиями, как победа нашего певца в международном конкурсе или бронза на чемпионате Европы по футболу, можно понять, насколько высока популярность того или иного политического деятеля. Я, конечно, не социолог и могу ошибаться, – очаровательно улыбнулась она председательствующему, – но мне кажется, в этом есть не только логика, но и сермяжная правда, которую подтверждают сотни тысяч пользователей Сети, собственными руками, по собственной воле набирая в поисковой строке то или иное имя, то или иное событие…
Надо признать, эта очаровательная улыбка председательствующему далась Лизке очень нелегко. Бледно-голубые глаза секретаря генсовета были настолько холодны и лишены эмоций, что ей сразу стало не по себе. Этот его пристальный взгляд не оставлял иллюзий, кто здесь хозяин.
– Прошу прощения, – вежливо прервал он Лизавету и повернулся к Румореву, – Юрий Андреевич, представьте ещё раз, пожалуйста, наших гостей, признаться, я чуть не упустил нечто важное…
Руморев сразу насторожился, но виду не подал и снова с листка прочитал краткое, в несколько предложений, резюме «Web-студии 2.0», должности Бена и Лизаветы.
После секундной паузы секретарь генсовета что-то черкнул в своём блокноте, одобрительно кивнул Лизе и даже чуть заметно улыбнулся. Вслед за незадачливой Кукуровой ожили улыбками и все остальные присутствующие. Лиза продолжила рассказ о сайте, об их задумках и решениях, эскизы страниц на экране оживали видеохроникой и замирали фотофактом, в общем, всё было живо, красочно и убедительно. Люди за овальным столом доброжелательно и внимательно её слушали, а Руморев всё это время внимательно следил за реакцией особо важных членов генсовета.
– Ну что же, прошу высказываться, – после того, как Лиза закончила, сказал председательствующий, – может, вы, Юрий Андреевич, начнёте? – спросил он Руморева.
– Нет-нет, если вы не против, я в конце выскажусь, – попросил Руморев.
– Тогда у меня один вопрос к Лизавете Сергеевне, – повернулся секретарь генсовета к ней, – насколько реально сделать всё, что вы нам показали, в оставшееся до съезда время? Потому как, мне кажется, если вы, коллеги, конечно, не возражаете, такой сайт Владимира Владимировича не стыдно и на съезде партии запустить.
– Абсолютно реально, – облегчённо подтвердила Лизавета, – графики этапов работ разработаны и представлены Юрию Андреевичу, в заданные сроки укладываемся без штурмовщины.
– Хороший сайт, что тут говорить, – неслось со всех сторон, – если всё так сделают, как представили, то действительно не стыдно презентовать его на съезде.
А Руморев вслушивался в интонации, ненароком вглядывался в лица, разгадывая для себя ребус, ради которого он затеял это действо. И по всему выходило, что никакого заговора против него, Руморева, тут нет.
– Надеюсь, Лизавета Сергеевна, – улыбнулся он, – вы сделаете правильные выводы из сегодняшнего мероприятия. Для нас главное, чтобы были соблюдены все сроки, – Руморев повернулся и чуть склонил голову перед председательствующим, – и чтобы наш лидер всегда был первым, – выпрямившись, насмешливо посмотрел он на Кукурову, которая вновь не поняла, отчего все засмеялись…
Зал заседаний медленно пустел, члены генсовета, переговариваясь, расходились, и Лиза, мило побеседовав с двумя депутатами, которые подошли к ней с вопросами, уж было собралась идти к Бену, когда сзади её неожиданно окликнул Руморев:
– Лиза, у вас какие планы на вечер?
– Заскочить в офис – и домой, Юрий Андреевич, – призналась она.
– Юрий, – улыбаясь, поправил он её.
– Не поняла, извините?
– Я же просил, когда мы вдвоём, называть меня просто по имени.
– Хорошо, Юрий Анд… – осеклась она и улыбнулась, – хорошо, Юрий, но я буду долго привыкать.
– А я помогу вам, не переживайте, разве я могу бросить вас одну в столь важном деле, – мило улыбаясь, Руморев взял Лизавету под локоть. – Вы же понимаете, что после официального вступления в партию перед вами лично откроются колоссальные перспективы. Предлагаю спуститься поужинать и продолжить разговор о проекте. Думаю, нам больше сегодня никто не нужен, – уточнил он, поймав нечаянный взгляд Лизаветы в сторону Бена.
– Хорошо, – согласилась Лиза, – я только на секунду отлучусь…
Она подошла к Алексею, который ждал у выхода из зала, и виновато улыбнулась:
– Лёшка, поезжай один, Руморев что-то хочет, просит остаться, – она зачем-то соврала и, смутившись, пожала плечами: – Надоело, опять Васька маму только утром увидит…
– Может, всё-таки тебя подождать, вдруг ненадолго? – спросил он. – Что ему надо-то?
– Нет, не жди, неизвестно насколько всё затянется… А там Макс нас ожидает, волнуется, поди… Поезжай один, – настойчиво повторила она. – Поезжай, Лёшка.
«Какое-то странное сегодня мероприятие, – глядя ей вслед думал Бен, – вроде всё получилось, отчего же так неуютно-то? И с Лизкой что-то не так, ощущение, будто скрывает что-то…»
Но оглянувшись на зал, из которого собирался выйти, Бен вдруг наткнулся на пристальный взгляд секретаря генсовета и, оторопев, напрочь забыл о своих ощущениях.
«…Те же бледно-голубые глаза. Та же едва заметная улыбка. Всё тот же холодный, даже во время улыбки, взгляд…»
Из-за большого овального стола поднимался, чуть улыбаясь, до боли знакомый человек, только на этот раз он был не в мундире, а в гражданском костюме с депутатским значком на лацкане пиджака.
«…Вот те раз… А, с другой стороны, где же ему ещё быть, как не здесь?.. Не это ли тебя всё время напрягало?.. Совсем не изменился за десять лет, всё такой же бледнолицый… Только волосы стали пореже и залысины поглубже… „Не узнать“ и уйти уже нельзя, сойдёт за бегство… Как же я его сразу не разглядел?..» – мысли хаотично защёлкали в голове Бена, и он остался.
– Ну здравствуйте, Алексей Борисович, вот уж где не ожидал вас встретить… после стольких-то лет… – секретарь генсовета подошёл и приветливо протянул руку, от его холодности не осталось и следа. – А, с другой стороны, что удивительного? Все дороги ведут в Рим, не нами придумано, да? Хотя всё-таки любопытно, согласитесь: вы её за дверь, а она к вам в окно. Это я про политику… Вы из-за неё из «Аргументов» ушли, журналистику бросили, зря, между прочим, искренне говорю, я ту вашу статью, как сейчас, помню… И вот вы здесь, в самом что ни на есть логове этой вздорной бабёнки.
– А вы всё так же любите звонкие образы… Кстати, как ваш крюк, позвольте спросить, выдержал? – в пику ему вспомнил Бен.
– Неловко даже отвечать, Алексей Борисович, ну что с ним станется… С такого крюка не соскакивают. Вы вот, например, к нам вернулись, хоть и зарекались не иметь больше с нами дел. Почти библейский сюжет – возвращение блудного сына. Согласитесь, это дорогого стоит. Я рад. Даже несмотря на то, что ваше неожиданное появление слегка изменило мои виды на сегодняшнее заседание, – секретарь генсовета скользнул взглядом по спине уходящего вместе с Лизой Руморева и повторил: – Рад, что вы присоединились к нам.
– Вы, как всегда, хорошо информированы, – вежливо улыбаясь, ответил Бен. – Но вы ошибаетесь, я не занимаюсь политикой.
– Да-да-да, бизнес и ничего личного… Я это много раз слышал по разным поводам. Но кому, как не вам, знать, что если не вы занимаетесь политикой, то она занимается вами. Согласитесь, десять лет назад ничто не предвещало вашего заявления о приёме в партию. Я вам больше скажу, сегодня ваши мотивы понятны и лично у меня вызывают только уважение, ведь здесь нет эмоций, есть расчёт, и это ваш осознанный выбор… Удачи вам, Алексей Борисович, уверен, у вас всё теперь получится, – прощаясь, он протянул Бену руку и чуть заметно усмехнулся: – Как бы ни сложились ваши отношения с Руморевым, можете обращаться ко мне напрямую по любым вопросам, ведь нам с вами есть что вспомнить…
Глава девятая
– Бомба, говоришь? – улыбнулся Барышев, прикуривая очередную сигарету. Были они с ответственным секретарём «Аргументов» на короткой ноге и потому время от времени дымили у того в кабинете. – Ну бомба так бомба, я рад. Скажи, Игорь, когда на полосу ставить будешь? В какой номер, в следующий?
– Да ты что, конечно, в этот! Такой матерьялище… – в который уже раз многозначительно закивал Шатров. – Звякни сегодня вечерком, скажу, на какой полосе стоять будет.
Вот это его «звякни вечерком» особого оптимизма и не вселяло. Неплохой он был журналист когда-то, этот Шатров. А начальник из него вышел так себе – говорил много, но обещал всегда больше, чем мог сделать. Потому-то, хорошо зная его, особо в похвалы Алексей не вслушивался, пытаясь понять, что с текстом дальше будет. Ибо было предчувствие какое-то нехорошее на этот счёт. Когда вернулся из командировки в Ботлих, позвонил первым делом заместителю главного редактора Крупенину, отчитался-доложился, о чём писать собирался. Однако энтузиазма, к своему удивлению, не встретил.
– Опять армию с дерьмом мешаем, – неожиданно бросил в трубку замредактора, – не с руки в самом начале военной кампании, сколько можно-то…
– Чего сколько можно? – удивившись, переспросил Алексей.
– Не понимаешь, что ли, своих-то зачем мочить? – гнул Крупенин.
– Да своих уже замочили! Свои же и замочили! – оторопел Барышев, услышав такое от газетного начальства.
– Не понимаешь… – надолго замолчало в трубке начальство. – Ладно, пиши, там посмотрим…
Вот и пытался Алексей теперь угадать за славословием Шатрова дальнейшую судьбу материала, который послал одновременно и замредактора, и ответсеку, но, судя по восторгу последнего, пока вроде всё шло, как обычно, гладко.
До Останкино из редакции добрался он на удивление споро. Двигалось Садовое кольцо, не стоял проспект Мира, и даже на Рижской, у неудобных съездов-выездов на путепровод, не было обычных для этого времени пробок. И хотя выехал Алексей в самый что ни на есть час пик, уже через полчаса парковался у дома.
Его шестнадцатиэтажная монолитная высотка на Аргуновской выглядела небольшой приземистой коробочкой на фоне пронзающей небо Останкинской телебашни. Уже больше трёх лет он тут жил. Снимал квартиру на одиннадцатом этаже, куда по ночам удивительным образом заглядывала башня, подмигивая разноцветными огнями. Понятное дело, он всё это придумал. Придумал для Лизки в ту первую ночь, когда она наконец у него осталась. И таким необычайно красивым казался тогда этот образ – кровать с видом на башню, – что весь остаток ночи не давал им уснуть…
А через несколько недель она улетела, так и не пообещав вернуться, потому как Лизавета слишком активная и лёгкая на подъём барышня. Успешный рекламист, она закончила бизнес-школу Финансовой академии при Правительстве, и, получив диплом МВА, уволилась из «Аргументов» и улетела на стажировку в Америку по какой-то межправительственной программе в одно небольшое, но очень известное рекламное агентство. Конечно же, Алексей тоже поддержал эту идею. Не было ведь других вариантов. Лизавета – человек мира. Склонность к языкам, любовь к путешествиям – для неё давно не существовало границ, и она легко бежала по жизни, боясь остановиться. Они и расстались без надрыва, во всяком случае, внешне это никак не проявилось. Но ещё долго он вспоминал её, когда засыпал один на этой кровати с видом на башню.
У него всегда так было: старался как можно дольше сохранить в себе образ любимой женщины, все воспоминания, прикосновения, запахи… всё-всё, пока жадная до мелочей память не застирывала чувства добела, снова и снова запуская одну и ту же пластинку…
О том, что надо звонить Шатрову, ему, вопреки всякой логике, напомнил пустой холодильник. Но Шатров трубку не взял. Не ответил он на звонок и через полчаса, и через час. Лёшке была хорошо знакома эта особенность ответсека: тот удивительным образом умудрялся пропадать, когда был особенно нужен. Как-то, ещё на заре их знакомства, Шатров таким образом сорвал ему одно расследование, которое сам и попросил провести. И хотя после Игорь извинялся, обещал не использовать больше втёмную в каких-то своих редакционных играх, но урок тогда Алексей получил хороший. Потому и не суетился сейчас.
Много позже узнал, что из-за текста его было сломано немало копий, уж слишком жёстким он вышел. Мнения заместителей главного редактора разделились на диаметрально противоположные, Шатров же, как всегда, перемолчал в ожидании, чья возьмёт верх. Поэтому оставили всё на суд главного. Старцев же Вячеслав Андреевич, главный редактор, очень удивился всему этому сыр-бору и, не раздумывая, поставил текст в ближайший номер газеты, лишь изменив заголовок, после чего снова укатил в Париж слушать оперу (последнее время это занятие нравилось Старцеву гораздо больше, чем газетоделание).
Это был триумф. Признаться, давно Алексей не получал такого яркого послевкусия от своих текстов. В тот же день, как вышла газета, главком военно-воздушных сил собрал пресс-конференцию, на которой заявил, что всё написанное в «Аргументах» – ложь до последнего слова.
Все федеральные телеканалы показали одну и ту же картинку – истерично размахивающий газетой (общий план), грозно тычущий пальцем в заголовок (крупный план) генерал от авиации, обвиняющий автора (Алексея то бишь!) в том, что он продался боевикам и сознательно порочит армию.
Эхо было громкое. Тем более что с таким же опровержением выступил и генерал-полковник Казанцин. Тема гибели спецназа неделю не сходила с экранов. А Лёшка лишь переключал новости с канала на канал и радовался реакции всех этих с трудом подбирающих слова от злости генералов. Ему казалось, что он получил наконец свой высший журналистский орден. А ещё ему казалось тогда, что он победил, назвав виновных, что помог тем, кто выжил, и не дал забыть тех, кто погиб. Ему так казалось…
* * *
– На-ка вот, почитай, – порывшись для вида в бумагах, Шатров взял ту, что лежала сверху, и протянул ему, – почитай, что про тебя в министерстве обороны думают.
– Я уже неделю по ящику слушаю, что они обо мне думают, – усмехнулся Алексей, – или с каких-то пор наш генералитет преуспел в эпистолярном жанре? Сомневаюсь сильно, что есть хоть что-то, чего я от них ещё не слышал.
– Нет, ты почитай-почитай, – настаивал Шатров, – не дураки они, чтобы в телевизоре свои козыри раскрывать. Тут, судя по всему, серьёзная каша заваривается, – сделал он многозначительный вывод.
– Ну ладно, что тут? – взяв претензию министерства обороны, Алексей стал бегло читать текст, вслух комментируя отдельные пассажи: – «Журналист Барышев исказил…», тра-та-та, «…не проверил… переврал…», бла-бла-бла… Ну это мы уже слышали, что дальше? Ага! Вот они, козыри-то: «…фактически внутренние войска неорганизованно отступали. Ситуация была близка к критической…» Ух ты, какие откровения! Та-а-а-к… «…Казанцин принял решение прибыть на передний край…» Во как! «Казанцин лично останавливал бегущие в беспорядке подразделения внутренних войск…» Так он у нас герой, оказывается? «Казанцин лично уточнял им новую задачу, пытаясь направить остатки подразделений внутренних войск на блокирование боевиков, личным примером останавливая бегущих…» Точно, герой, только Звезды не хватает. «…лично отправил два парашютно-десантных взвода на помощь раненым…» Ну всё ясно, Казанцина к званию Героя России готовят…
– Хватит стебаться! – оборвал его Шатров. – Это не шуточки тебе!
– А кто шутит?! Помяни моё слово, Казанцину ещё Героя повесят на грудь. Вот только зачем они, уроды, мёртвых да раненых в трусов превращают?! А я скажу тебе, зачем… Свидетелей нечаянных мочат. Густо дерьмом мажут. Чтобы заткнулись все и радовались, что живы. Чтобы Яшкин язык втянул и не болтал им направо и налево с корреспондентишками всякими. Вот что им нужно!
– Да ты сейчас не о Яшкине думай! – взвился Шатров и через стол бросил ему какой-то серый листок. – Тебя самого вон в прокуратуру вызывают!
Повестка в военную прокуратуру плавно спланировала на стол прямо перед носом Алексея.
– Ну, во-первых, не вызывают, а приглашают, – прочитал он, – на бе-се-ду. А во-вторых, чего ты так дёргаешься, Игорь? Первый раз претензия приходит, что ли? Первый раз повестки шлют? Что такого случилось-то?
– Ну вот прав Олег Петрович Крупенин, прав, что не понимаешь ты ничего. И уже вряд ли поймёшь.
– А поконкретнее? – разозлился Лёшка.
– Куда конкретнее-то? – вскочил и забегал по кабинету Шатров. – Ты правда не понимаешь, что зря повестки сейчас не присылают? И что просто так не пишутся такие письма?
– Да какие такие?!
– Да пойми ты, слепец, ещё полгода назад никакой генерал не посмел бы такое грубое письмо в «Аргументы» накатать. Битые они нами не раз, учёные уже. Вспомни, как бывший министр обороны попёр было на нас, одного коллажа с мозгами на заднице хватило, чтобы заткнулся. А с повесткой? Да к тебе в «Аргументы» следователь сам из своей прокуратуры военной пожаловал бы. На бе-се-ду… – передразнил его Шатров. – А сейчас всё изменилось. В стране ещё нет, а в Кремле уже изменилось, правда, не знаю, что. Но я чую это! И люди знающие чуют. А у тебя вот нет этой чуйки.
– Чуйки нет? Эт ты правду подметил. А у Старцева как с чуйкой-то? Тоже нет? Это ведь он, главный редактор, материал в номер ставил.
– Да что ты Старцевым прикрываешься? Ты думаешь, он оперу слушать уехал?! – по тому, как Шатров незаметно для себя перешёл на фальцет, стало ясно, что Алексей нечаянно наступил на очередную больную мозоль. – Да он переговоры всё ведёт, как бы подороже продать свои акции «Аргументов» одному банку. Наигрался уже, не нужна ему больше газета…
Шатров осёкся так же резко, как и взвился. По досаде на лице было видно, что сболтнул он лишнее и теперь злится за это на себя.
– Н-да… Кот из дома – мыши в пляс. Ну да ладно, это ваши дела. А теперь о наших. Ты ведь чуйки хотел? – Лёшка достал из сумки измятую газету и аккуратно, с трудом сдерживаясь, разгладил её на столе. – Вот тебе, одна сплошная чуйка…
Это был подобранный на бетонке лётного поля номер окружной газеты «Военный вестник».
– Почитаешь на досуге. Здесь то же, что и в письме, которого ты так испугался. Практически слово в слово, вот только тут и живых, и мёртвых прямо трусами называют, не церемонясь. Чуйка у них, в этой газетке, такая. Ты хоть понимаешь, что это уже второй смертный приговор отряду? А ты понимаешь, что я следов солдатика этого, тёзки своего, найти не могу?! Ни среди живых, ни среди мёртвых. Ты это понимаешь, чувствительный наш… – зло бросил Барышев и, резко поднявшись, пошёл к двери кабинета, но, уже взявшись за ручку, не выдержал и обернулся: – Несешь тут хрень всякую про письма, повестки. Стыдно слушать такое про свою газету. Сказал бы просто, что наехали из Министерства обороны, а скорее из Администрации Президента, вот и обосрались вы все тут. Тем более что Старцева нет, прикрыть некому, вот и мандражируете. Хотя, судя по всему, вы уже и Старцева сдали…
Это сейчас Бен понимал, чего так испугался Шатров. Тогда не сразу дошло. Ведь в первую чеченскую кампанию и не такое случалось, и писали все обо всём, не боясь. Но в том-то и было дело! Не должна была вторая война ничем походить на первую. Это там были полевые командиры, здесь же – боевики и террористы. Это тогда с ними можно было вести переговоры, сейчас же – только «мочить в сортирах», хотя эту крылатую фразу ещё не произнесли вслух. И это в первую кампанию предательство и неумение воевать в условиях гражданской войны перечёркивали солдатскую доблесть. Сейчас же такого просто быть не могло, трудное, но победоносное шествие армии по Чечне – тому подтверждение. И гибель армавирского спецназа в первые дни кампании от рук своих же, на глазах и по приказу своих – всё это сметало отстроенную идеологическую конструкцию. Возникал страх, что весь негатив той, первой, бездарной и бесконечной войны выплеснется снова наружу. Этот страх и почуяли шатровы в редакциях по всей стране. Сами почуяли, никто ведь их тогда ещё ни о чём особо не просил, не приказывал. Чуйка…
После публикации статьи «Ужасная гибель армавирского спецназа» в «Аргументах» военной прокуратурой Северо-Кавказского военного округа было возбуждено уголовное дело №14/00/0018/-99Д по факту гибели подразделения ОСН-15. Единственным должностным лицом, в отношении которого начались следственные мероприятия, оказался командир отряда майор Яшкин.
Глава десятая
Дегтярск, маленький городок на восточном склоне Среднего Урала, именем своим обязан был углежогам и дегтярям, основавшим здесь поселок. Потом, когда на берегу реки Вязовки нашли медь и золото, старый промысел уступил рудникам. После революции месторождение отдали в концессию иностранным компаниям, и главные шахты получили необычные для здешних мест названия – Нью-Йорк, Лондон, Берлин. Особенно много понаехало сюда американцев, спасающихся от своей Великой депрессии. Поэтому неудивительно, что, когда в 1959 году вице-президент Соединённых Штатов Ричард Милхауз Никсон зачем-то посетил с неофициальным визитом Дегтярск, в городке призадумались. А после того, как будущий 37-й президент США вдруг проявил познания в рельефе местности и, смеясь, показал кратчайшую тропинку между шахтами, которые теперь назывались «Первая Центральная» и «Вторая Центральная», родилась легенда. Главная городская легенда о том, что именно здесь бегал ребёнком Ричард Никсон, родители которого разрабатывали в России месторождение серного колчедана, что была у него здесь подружка, конопатая девочка Соня, и вместе с ней за полчаса добегал он от Нью-Йорка до Лондона и обратно. А ещё утверждает легенда, что очень хотел встретиться Никсон с девушкой по имени «Сонья», и встретился, когда снова приехал, и даже оставил подарок.
Но на этом американские страницы в истории городка не окончились. 1 мая 1960 года в небе над Дегтярском советская ракета сбила американский самолёт-шпион U-2. Пилот Пауэрс сумел выбраться из горящего самолёта, и многочисленная демонстрация на центральной улице Калинина несколько минут наблюдала, как красиво планирует на колхозное поле за окраиной парашют американского лётчика. Многие, правда, подумали, что это праздничные прыжки
ДОСААФ, спортивного общества, которое в ту пору готовило парашютистов.
Вообще пик расцвета Дегтярска как города пришёлся на конец пятидесятых – начало шестидесятых годов. И жителей тогда было под двадцать пять тысяч, и рудники исправно давали стране золото и медь. А сейчас горожан пятнадцать тысяч, и все шахты закрыты, но до сих пор, ещё с советских времен, стоит в центре огромный, облезлый уже щит со словами: «Мы с тобой, народ Чили!»
И вот этот маленький, пятнадцатитысячный Дегтярск, в котором всё самое интересное произошло 40 лет назад, уже который день гудел. Сначала матери Алёшки Барышева пришла похоронка на сына, а теперь ещё вышла эта статья. Как-то получалось так, что после Великой Отечественной войны все современные войны, в которых увязало родное отечество, обходили бедой уральский городок. Нет, здесь всё было, как везде, как во всей остальной России. Так же призывали пацанов и в Афган, и в Чечню, и в другие горячие точки. И возвращались – кто с медалями, а кто израненный, всяко было. Но похоронки от города Бог отводил. А тут вот не отвёл.
И не то чтобы Алексея Барышева весь город знал, совсем нет: пацан как пацан, и родители самые обыкновенные, вернее, одна мать, которая воспитывала двоих мальчишек (младшему, Женьке, скоро двенадцать стукнет). Но как-то быстро разнесла молва страшную весть по городу. И сразу заговорили все о нём, о Лёхе Барышеве. Кто-то знал его семью, чьи-то дети с ним вместе учились. Старожилы, так те бабку его вспомнили, Софию («это к ней Никсон приезжал!»), и что с тех пор потомство бабы Сони на улице Американцами кличут.
В небольших городках вообще всё быстро узнают. Поэтому о дне, когда прибывает с далекого Юга цинковый гроб с Лёхой-Американцем, о дне похорон слышали многие. Но когда после выхода статьи в «Аргументах» мать отказалась хоронить сына, об этом заговорил уж точно весь город.
И дело было вовсе не в обличительном пафосе статьи. Если погибает ребёнок, любую мать в первые минуты, часы, дни, когда жизнь превращается в одно глобальное горе, меньше всего волнует, кто конкретно послал её сына на смерть, почему он погиб и по чьей вине. Это всё потом придёт, после осознания самого факта смерти. Но ведь его, этот факт, ещё надо осознать. И именно в тот день, когда в город привезли закрытый цинковый гроб, вышла статья в газете. Статья, не просто описывающая, как страшно и несправедливо погибал отряд, в котором служил её сын. Статья, подписанная Алексеем Барышевым. Именем её СЫНА.
Это была не соломинка, за которую схватилась утопающая в горе мать. Это была надежда. Её единственная надежда.
– Ну вот же… Вот! Смотрите! Он жив! Это же его имя… Это какая-то чудовищная ошибка! Ну что вы смотрите, сделайте же что-нибудь! Верните мне моего сына!.. – маленькая женщина, она уже не могла кричать, лишь крепко держала за рукав военкома и, громко шепча последнюю фразу, настойчиво совала ему в лицо измятый номер «Аргументов»: – Верните…
Она действительно долго отказывалась признавать и смерть, и цинковый гроб, который нельзя было открывать, она пыталась отменить это всё. И у неё получалось. Похороны отложили. Военный комиссар города лично связывался со всеми службами, требуя подтверждения. А она не верила им. Даже когда, по настоянию всё того же военкома, из московской редакции «Аргументов» в уральский Дегтярск пришёл факс, подтверждающий, что статья «Ужасная гибель армавирского спецназа» написана штатным сотрудником газеты Алексеем Барышевым по заданию редакции, она цеплялась за свою единственную надежду. И это её отчаянное неверие словно пробило дыру. Когда по требованию матери закрытый гроб всё-таки вскрыли, оказалось, что там не её сын.
И эта чудовищная ошибка, это мистическое совпадение имён потрясли Дегтярск, маленький, тихий, одноэтажный городок в семидесяти километрах от Екатеринбурга.
* * *
– Здравствуйте, Алексей, – голос на другом конце провода был по-военному чёток и лаконичен, – с вами говорит подполковник Толмачёв Александр Михайлович, военный комиссар города Дегтярска. На следующей неделе я буду в Москве, не могли бы мы встретиться с вами?
Алексей, конечно же, был в курсе трагедии, разыгравшейся в Дегтярске из-за столь невероятных совпадений, и знал, что запросы в редакцию отправлял этот подполковник, но всё-таки от военных уже ничего хорошего не ждал и потому не сдержался:
– Не вижу смысла. Всё, что вы можете мне сказать, я уже слышал по телевизору от вашего звёздно-лампасного командования. Всё, что я могу вам ответить, я уже написал в своей статье…
– Я вас понимаю. Я тоже смотрю телевизор, – перебил его подполковник, – но всё-таки прошу о встрече. У меня к вам письмо. От Натальи Ивановны.
– От кого? – не понял Алексей.
– От Натальи Ивановны. Матери Алексея Барышева, – подполковник чуть помолчал и добавил: – Мне кажется, Алексею Барышеву нужна помощь. И тому, который пропал, и тому, которому теперь бороться за двоих. А ещё меня очень просили передать это письмо вам лично…
Они встретились у метро «ВДНХ» точно в назначенное время и, похоже, сразу узнали друг друга. Во всяком случае, Алексей как-то с первого взгляда понял, что крупный мужчина с решительными чертами лица в серой ветровке и есть тот самый военком Толмачёв.
Его рукопожатие подтвердило то ощущение силы, что возникло после разговора по телефону.
– Я рад, Алексей, что вы согласились встретиться, – военком чуть задержал его руку после приветствия, – очень о многом надо поговорить. Где мы это можем сделать?
– Прошу в машину. Здесь недалеко есть заведение, где нам не будут мешать и вкусно накормят. Вы ведь с дороги? – спросил Барышев.
– Это не имеет значения. Я в вашем распоряжении, везите, – сдержанно улыбнулся военком.
Они свернули на улицу Академика Королёва.
– Какая всё-таки она необычная, – подполковник кивнул на появившуюся в створе улицы Останкинскую башню. – Когда-то давно, лет пятнадцать назад, я поднимался на неё. Вид, конечно, красивый, но что удивило, людей с неё почти не видно. Высокая такая…
Припарковавшись напротив телецентра, они прошли в соседнее кафе, у входа в которое стояла огромная надувная свинья.
– Однако… – невозмутимо качнул головой военком. – Давно же я не был в Москве.
Разговор сложился сразу. Своими короткими убедительными фразами подполковник Толмачёв вызывал симпатию, и верилось, что он приехал только потому, что не мог не приехать. А ещё его об этом попросила мать. Мать Алёши Барышева.
– Я ведь знал его, знаю его матушку. Вам, наверное, трудно понять, но в маленьких городах особая жизнь. Всё на виду. Какой ты есть, таким тебя и знают, не спрячешься. Вот и Лёшка правильный пацан был. Точно говорю, уж в людях-то я разбираюсь. А ещё я в армии нашей разбираюсь. Я ведь не только военкомом служил, я и за речкой бывал, так что товарищи боевые везде есть. Знаете, афганское братство такое. Поэтому, когда чужой гроб в Дегтярск привезли и ваша статья вышла… Когда генералы наши стали вас поливать по телевизору… Я справки понаводил, есть ведь у кого спросить. В общем, мутная история. Понял, что правду вы написали. Это гнусно, но так, к сожалению, бывает. И скоро вас начнут ломать. Потому что не заметить статью они не могут. Яшкина начнут ломать, уголовное-то дело только против него завели. Мне сказали, ни одного персонажа, что вы в статье назвали, там не фигуряет. А значит, и всех его ребят погибших замарают. И Лёшку Барышева никто искать не будет… Я знаю систему, на себе испытал в своё время. У них две цели сейчас – Яшкина запрессовать так, чтобы он сам уволился, и вам рот заткнуть. Если больше не будет статей, то справятся они с Яшкиным и потихоньку спустят всё на тормозах.
– Что значит не будет? – улыбнулся Алексей. – Вот схожу в прокуратуру – уже пригласили на беседу – и сразу начну продолжение писать. Бог даст, и солдатика своего найду.
– Ну дай-то бог. Вот только… Мне показалось, что у вас в газете могут возникнуть сложности, – и в ответ на немое недоумение подполковник уточнил: – Понимаете, я ведь общался, когда запросы отправлял, и с вашим Шатровым, и с вашим Крупениным. Нехорошие ощущения остались. Нет, ничего такого, но, понимаете, не защищали они вас, отстранялись, словно вы не их сотрудник. Мне показалось, что сломали их уже.
– Сломали, как же… Сами прогнулись. Не понимаю, что с руководством происходит. Но, слава богу, главный редактор вменяемый, так что мне вся эта мышиная возня до одного места.
– Ну дай-то бог, – повторил военком. – У вас когда встреча в прокуратуре назначена?
– Послезавтра.
– Отлично. Я как раз завтра встречаюсь тут кое с кем. Боевое братство, знаете ли. Посоветуюсь с людьми, что лучше делать. А послезавтра мы с вами встретимся снова. Я к вам, в Московию, надолго пожаловал, надеюсь, смогу помочь хоть чем-то.
– Можете остановиться у меня, я как раз один сейчас…
– Нет-нет, – перебил военком, – вы неправильно поняли. У меня есть где остановиться. Формально-то я в отпуске. Здесь недалеко, на Истре, симпатичный санаторий министерства обороны, где меня ещё и подлечат между делом. Да и ни к чему нам вместе так плотно светиться. Я не удивлюсь, если за вами установят наблюдение. Всё от вашего визита в прокуратуру будет зависеть. Если правильно себя поведёте, то, по моим расчётам, лишь недели через две флажки начнут ставить, – задумался Толмачёв.
– Какие флажки? – не понял Алексей.
– Красные. На волка охотились когда-нибудь? Ах, ну да… – махнул он рукой, – откуда у вас тут волки.
– Да я и не охотник вовсе. Мне адреналина на работе хватает, – улыбнулся Барышев. – А про флажки только по песне Высоцкого знаю.
– Ну вот, обложат вас флажками со всех сторон, как волка, тогда узнаете, – мрачно пообещал военком. – Ну да ладно, время у нас ещё есть, авось проскочим…
А потом ещё долго инструктировал, как себя вести и правильно отвечать на вопросы следователя. Пока случайно не наткнулся на снисходительную улыбку. Нет, Алексей не хотел обидеть его, ну просто говорил Толмачёв прописные истины, как будто не было у Барышева своего опыта общения с чиновниками и правоохранителями всех мастей.
– Похоже, увлекся я, – нахмурился военком. – Вы просто поверьте, мне знаком их алгоритм принятия решения. Им важно сейчас понять, насколько вы опасны. Дело-то ведёт Северо-Кавказская прокуратура, московского следователя лишь «попросили» провести с вами беседу. Поэтому будет он запанибрата, всячески показывая, что он-то вас понимает, что он на вашей стороне, а всё это пустая формальность. Но вас будут изучать. Очень внимательно. И если поймут, что вы настроены решительно, то могут испугаться. А вам не надо бы их сейчас пугать, нам ещё время нужно пару-тройку встреч организовать. Ладно, что я, действительно, вас учу, вы и сами всё понимаете.
Военком откинулся на диване и осмотрелся кругом:
– Красиво здесь. Хоть и свинья на входе, – улыбнулся он. – Кажется, вы что-то говорили про вкусную еду в этом свинстве?
И пока Алексей оглядывался, подзывая официанта, он расстегнул свой портфель и достал конверт:
– Тут вот… ещё одно дело осталось, – Толмачёв протянул письмо. – Но это, Лёша, вы уж сами потом прочтёте. Это вам лично.
«Здравствуйте. Здравствуйте, Алексей Барышев!Наталья Ивановна, мама Лёши Барышева»
Пишет вам мать солдата срочной службы рядового Барышева, спецназовца ОСН-15.
Трудно писать. А жить ещё труднее. Вот, поздоровалась с вами и всю ночь проплакала… Вы извините меня, я ведь мать. Когда вышла ваша статья, это было, как свет, как ответ на мои молитвы, и я так обрадовалась, что жив мой сыночек, жив вопреки всему. Вы извините, что пишу сумбурно, всё это время собиралась написать вам, но всё не могла. Спасибо вам. Спасибо за честное слово. Спасибо за нечаянную надежду, ведь если бы не вы, я бы уже похоронила своего сына…
Я верующий человек и верю, что это промысел Божий, что не случайно именно вы оказались там, рядом с моим Лёшенькой… Извините за слезы на листе, просто ощущение, будто сыну пишу…
Ты знай, Лёша, что у тебя теперь есть близкие люди в Дегтярске. Знай, что я всегда буду рада тебе. Мы с Лёшенькой будем рады тебе, он ведь обязательно найдётся. Приезжай, если сможешь, сынок.
Глава одиннадцатая
Военком не угадал. Следователь, пригласивший Барышева в военную прокуратуру, оказался отнюдь не нарочитым простаком, пытающимся втереться в доверие. Одного пристального взгляда, когда он вставал навстречу, было достаточно, чтобы понять – сейчас тебя будут препарировать. Алексей ещё подумал тогда, что с таким взглядом люди не рождаются.
Бледно-голубые глаза следователя были настолько холодны и лишены эмоций, что он сразу вспомнил о профессиональных деформациях. Как у журналистов цинизм, так, видимо, у следователей особый взгляд. Вот только у бледнолицего следователя этот эффект был отточен до болезненного совершенства – он совсем не моргал. Поэтому разговаривать с ним было не просто утомительно, но и даже жутковато. Его взгляд словно утверждал: «Хозяин твоей судьбы здесь я».
«Вот ведь какая штука, – невольно пронеслось в голове у Алексея, – власть над людьми можно получить и глазом не моргнув».
…Они уже достаточно долго разговаривали, а следователь всё задавал и задавал свои вопросы, но не про статью, а исключительно про самого Алексея, типа: как он очутился на военном аэродроме, кто его сопровождал, как встретился с Яшкиным. Но отчего-то казалось, что ответы он уже знает, и не хуже самого Барышева. Может, от этой его лёгкой, как тень, снисходительной улыбки, с которой он слушал.
– Послушайте, я не пойму цели нашей беседы, – начал раздражаться Алексей.
И по тому, как следователь снова едва заметно улыбнулся, стало ясно, что именно такой реакции от Барышева и добиваются. Признаться, это разозлило ещё больше, но он тут же вспомнил своё интервью с профессором Ворониным.
Доктор психологических наук Воронин был известным специалистом в области организации эффективного взаимодействия. Взаимодействия кого угодно с кем угодно. Алексею же он стал интересен после того, как умудрился разрулить взаимоотношения двух скандальных олигархов, решивших делить совместный бизнес. Тогда-то Алексей и напросился на интервью. Помимо профессионального любопытства, толкало и личное. Известное дело, журналистом пытаются манипулировать все кому не лень. Вот профессор Воронин и показал несколько техник «регуляции эмоционального фона взаимодействия».
То, что сейчас делал бледнолицый, было чистой воды манипуляцией – просчитать психологический портрет собеседника, вывести его из равновесия, а после этого либо подавить, либо снять информацию, либо направить дальнейшие события в нужное русло. Когда ты в состоянии грамотно управлять чужими эмоциями, все три варианта – лишь вопрос времени и квалификации. Потому и мелькнуло у Барышева первое желание ответить, как учил Воронин. Это было несложно – всего лишь проговорить вслух то, что происходит в настоящий момент, проговорить истинные намерения следователя, и любая манипуляция снимается на раз-два.
Но он передумал осаживать следователя. В конце концов, это уже его проблема, что тот именно так просчитал журналиста. Алексей решил подыграть, ему ведь время выгадать надо, как настойчиво советовал военком. Главное – не заиграться, ибо ой как не прост следователь, хоть и сделал неправильный ход.
– Нет, вы, конечно, можете и дальше так же многозначительно улыбаться, – Барышев слегка повысил тон и для убедительности поиграл желваками, якобы с трудом сдерживаясь, – но я действительно не понимаю цели нашей беседы. Как вы сказали, возбуждено уголовное дело по факту гибели армавирского спецназа. Вы же спрашиваете о чём угодно, только не об этом. Всё, что я знал, я описал в своей статье. Прокуратура же проводит следственные действия исключительно против Яшкина. А почему не против Казанцина?! Почему не ищут пропавших без вести?!
«…Стоп! – внутренне одернул он себя, заметив, как моментально сузились холодные глаза следователя. – Он этого не говорил, про Яшкина. Не заигрывайся. Надо срочно поистерить…»
– И, вообще, я не понимаю, при чём тут я?! Какое отношение имеет к данному уголовному делу, как и с кем я где-то там очутился?! Я, кстати, в каком тут качестве нахожусь, как свидетель? Нет? Странно. Впрочем, это ваше дело. А вы понимаете, что по закону о СМИ я не обязан рассказывать о своих источниках информации?! Это моё право как журналиста! Право, закреплённое законом! Вы что, не знаете, что такое свобода слова?! – распалялся он. – У меня и так неприятности на работе! Из-за этих ваших повесток начальство косо смотрит. Я требую соблюдения закона о СМИ!
По вновь появившейся чуть заметной улыбке Алексей понял, что следователь купился на его лицедейство. Более того, улыбка явно стала пренебрежительной.
«Всё со мной ясно, – догадался Лёшка, – примитивный тип журналюги, его за жабры, он и обделался…»
– Закон о СМИ – это важно, – следователь склонился над пропуском, подписывая его. – Закон надо соблюдать. Всем. Вы свободны, Алексей Борисович. Пока… – многозначительно добавил он, чуть шевельнув бровями.
Барышев заставил себя судорожно сглотнуть. Похоже, после этого бледнолицый окончательно в нём разочаровался.
* * *
– Отлично, Лёша, отлично, – военком Толмачёв слушал, не притрагиваясь к еде.
На этот раз Барышев всё-таки затащил подполковника ужинать к себе домой и теперь рассказывал, как прошёл день.
– Недооценил я их, старый дурак. Экую рыбину на вас бросили.
– Александр Михайлович, меня можно и на «ты» величать, вроде в одном окопе сидим, – заметил Алексей, налегая на мясо, которое успело порядком подостыть, пока он описывал свой визит в прокуратуру.
– Ну если в одном окопе, то и ты меня Михалычем зови, мне так сподручнее.
– Вот и подружились. Тогда по пиву, Михалыч? – глубокомысленно спросил Алексей, и они оба рассмеялись. – Нет, кроме шуток, светлое, тёмное? – он уже открывал холодильник, где у него всегда было что выбрать из пива.
– Что и себе, – поскромничал военком. – Так ты думаешь, Лёша, поверил тебе этот «железный Феликс»?
– Кстати, Михалыч, я тоже подумал, что он из «феликсов», – признался Алексей, разливая по кружкам тёмное чешское. – Кто знает, что у него на уме. Хочется думать, что поверил. Не интересен я ему как-то сразу стал, эт точно. Значит, поверил.
– Ну, тогда за первый успех, – поднял Толмачёв свою кружку. – У нас завтра важная встреча, и я времени даром не терял. Будем волну поднимать…
Всю неделю они с Толмачёвым с кем-то встречались. Афганское ли боевое братство открывало двери кабинетов, или бронебойная напористость Михалыча, скорее всего, то и другое, но польза от этих встреч была сомнительной.
Они ничего конкретно не просили. Отставные и действующие генералы, один сенатор и два депутата, тоже в прошлом офицеры, даже один из заместителей военного прокурора со странно знакомым лицом – все внимательно их выслушивали и ничего конкретно не обещали.
А они рассказывали, как армавирский спецназ дважды уничтожали: один раз тогда, в горах, бессмысленно и беспощадно, второй раз сейчас, в Москве, всё так же беспощадно, но уже со смыслом. Где-то на третьем персонаже пыл Алексея угас, после пятого он уже мог почти безошибочно угадывать реакцию слушателя.
Если товарищ был при должности, то, как правило, делал вывод:
– Первая Чечня погубила армию…
Товарищ при звании, но уже без должности изъяснялся проще:
– Суки, совсем армию развалили!
При этом чем больше звёзд было когда-то на погонах собеседника, тем быстрее «суки» менялись на более крепкое ругательство.
Удивил лишь заместитель военного прокурора:
– Я помню вас. Мы вместе возвращались из Махачкалы, одним бортом. Я в курсе этого дела. Статью вашу читал. Не знаю, сможем ли мы найти пропавших, смогу ли я чем-то помочь Яшкину, но то, что фигурантов в деле маловато, вы правы. Я должен посоветоваться. Оставьте мне свои телефоны. – И, уже когда они были в дверях, спросил: – Тот груз 200, что летел с нами… А вы уверены, что там не мог оказаться он, ваш однофамилец?
И Алексея выбил этот вопрос, потому что он не раз уже его себе задавал, просыпаясь от великой дрожи. Но он лишь виновато развёл руками:
– Я не знаю…
* * *
Бессменная секретарша Роза, как всегда, деловито суетилась, одновременно разговаривая по телефону, распечатывая какой-то текст и разглядывая приглашение для главного редактора на очередное мероприятие.
– О-о-ой, Лёшик, здра-а-а-вствуй! – как всегда, протяжно обрадовалась она, подставляя щёку для поцелуя. – Давно не заходил что-то. А Вячеслава Андреевича нет и ещё две недели не будет. Ты что хотел?
– Вот ведь незадача, – пробормотал он. – А номер кто ведёт?
– Ну кто-кто? – весело рассмеялась Роза, глядя ему за спину, откуда раздался знакомый голос.
– Я веду. Что-то принёс или так интересуешься? – за его спиной стоял Шатров и сдержанно улыбался.
– Да я думал сначала с шефом посоветоваться, – Алексею совсем не хотелось обсуждать свои планы с Шатровым.
– А что тут советоваться, когда и так всё ясно. Присылай статью, будем разговаривать. Мне присылай. А пока извини, номер идёт, – вежливо улыбаясь, Шатров мягко развернулся и деловито зашагал в сторону кабинета.
Статью в продолжение темы Алексей послал ему следующим утром. Это был жёсткий анализ реакции министерства обороны, подробности о судьбе рядового Алексея Барышева, не вошедшие в первую статью, комментарии экспертов и Комитета солдатских матерей, а главное, небольшое телефонное интервью с Яшкиным из госпиталя, в котором тот рассказывал, как из оставшихся в живых выбивают показания против него.
На этом их общение с Шатровым закончилось. На электронное письмо тот не ответил, всячески избегал встреч. Когда же они нечаянно пересекались где-нибудь в редакционных коридорах, то Шатров делал страшно занятой вид и тут же убегал со словами: «Всё помню, потом-потом… Видишь, один на хозяйстве, вздохнуть некогда…» Не отвечал он и на звонки. Две недели пытался Алексей добиться разговора и выяснить судьбу такого нужного именно сейчас текста. Увы, ему это так и не удалось. Ничего нового о судьбе пропавшего без вести спецназовца Алексея Барышева он тоже не смог узнать, кроме противоречивых слухов о том, что у боевиков якобы есть пленные с той высоты. Зато за эти две недели сразу в нескольких газетах вышли статьи об армавирском спецназе, в которых вся ответственность за гибель отряда возлагалась на его командование, то есть на майора Яшкина. Про без вести пропавших там было совсем мало. Только грязные намёки, что они могли сдаться в плен.
Вот после этого Алексей и получил наконец ответ от Шатрова. Правда, такого ему не предрекал даже мастер мрачных прогнозов военком Толмачёв. И хотя стилистика электронного письма была не свойственна тому Шатрову, которого он знал, это лишь подтверждало коллективное творчество над посланием.
«Уважаемый Алексей!С надеждой на понимание и наилучшими пожеланиями, Игорь Шатров»
Я хотел бы довести до Вашего сведения и пояснить согласованную позицию руководства редакции по некоторым вопросам.
1. Принято решение о взыскании с Вас штрафа в размере 50% от заработной платы в связи с публикацией в Вашей статье «Ужасная гибель армавирского спецназа» непроверенной информации. Это решение представляется нам абсолютно обоснованным. Мы вовсе не пытаемся обвинить Вас в попытке опубликовать заведомо ложную информацию, порочащую министерство обороны, но очевидно, что журналист, а тем более редактор отдела, имеющий многолетний опыт работы, был просто обязан проверить информацию такого рода в разных источниках.
2. В связи с предстоящими структурными преобразованиями принято решение об изменении штатного расписания. В числе прочего решено расформировать отдел расследований и перевести редактора отдела, коим Вы являетесь, в другой тематический отдел на Ваш выбор с понижением зарплаты в два раза.
3. Разумеется, Вы вправе отказаться от дальнейшего сотрудничества. В этом случае мы произведём с Вами расчёт без вычетов на штраф, учитывая Ваши очевидные заслуги перед редакцией, и, к сожалению, вынуждены будем расстаться.
4. Мы искренне благодарны Вам, Алексей, за тот прорыв, который Вы лично помогли нам совершить на информационном пространстве страны. Мы всегда готовы подтвердить это в любом виде и помним это. Поверьте, мы высоко ценим Ваши профессиональные и человеческие качества.
* * *
– Да как они могли так с тобой поступить?! С тобой! Ты ведь жил этой редакцией. Ты ведь столько для них сделал… – злилась Лизавета в трубку. – Сволочи, какие же они сволочи! И этот твой Шатров, всё в друзья набивался, сволочь! Такое письмо написать… Да как он мог?!
– Да ладно, Лиз, не злись, – успокаивал Алексей её по телефону (что ему ещё оставалось). – Шатров козлевич, конечно, отрицать не буду. А письмо… Ну что письмо… Его ведь писали специально, чтобы я ушёл. Вот я и ушёл. Ты же меня знаешь, после такого я при всём желании не смог бы с ними работать… Ты лучше скажи, откуда ты всё прознала?
– Да знаю я всё про тебя… – хмыкнула Лизавета. – Роза сообщила по старой дружбе… Бессовестный, влип в историю и даже словом не обмолвился. Представляю, какую кашу ты там заварил, если уже свои сдавать стали. Господи, какой позор, такая же газета приличная была… Но разве можно вот так вот, с бухты-барахты, контракт менять?! Надо меры принимать за нарушение условий…
– Ну о чём ты, Лиза, это ведь повод, а не причина, – он даже рассмеялся в трубку, таким искренне наивным было её возмущение по ту сторону океана. – Вроде не так давно отчизну покинула, а ерунду говоришь. Какой контракт? Вся страна зарплату в конвертах получает. В моём контракте после дефолта прошлогоднего символическая сумма прописана, какие могут быть меры к ним, не смеши, это тебе не Америка… Всё, Лизка, хватит, успокаивайся. Ну ты слышишь? Всё хорошо будет. И солдатика моего найдём. Ты же знаешь меня, вернём этим уродам сторицей. Всё будет хорошо, точно говорю.
– Да не они меня волнуют, а ты! Ну как же ты теперь… Без работы, один совсем.
– Ну ты это брось, дорогая! – снова смеялся он, хотя так тошно ему давно не было. – Что значит один? И не мечтай даже, козявочка.
– Лёшечка, мне так жалко тебя, я даже боюсь за тебя. Ну их всех к чёрту, приезжай сюда, а?
А он снова и снова смеялся. Господи, как же ему было хреново!
Вообще, это было какое-то совершенно новое жизнеощущение. Его первый раз в жизни увольняли. Да ещё так громко, скажем прямо, с треском. И так неожиданно. Нет, конечно, формально он уволился сам. И в редакции постарались как можно быстрее его рассчитать. Но какое у них всё-таки классное получилось письмо! Продуманное, отточенное специально под него, чтобы каждая фраза била наверняка. Так что будем смотреть правде в глаза – треск получился отменный.
Страха не было, знал, что новую работу найдёт без проблем, был даже уверен, что сама она к нему постучится. Но если уверен в себе, почему же тогда так плохо? Почему застрял в горле трудно перевариваемый ком обид, разочарований и жалости к себе? И даже виски не помогает ему провалиться в тартарары…
«Почему ты этого не предусмотрел? А если бы предусмотрел, то как бы ты вёл себя тогда, Лёша? Всё так же, без страха и упрёка? И как легко отвечать сейчас: да, конечно. Сейчас, когда ты уже потерял любимую работу. А если отмотать обратно? Повернуть время вспять и поставить перед выбором? Как бы ты поступил, зная, чем кончится?
И с чего ты решил, что на этом всё кончилось? А если это только начало? Ты хотел воевать – воюй. Ты хотел спасти – спасай. Но что ты сможешь один? Один на льдине… Какой романтичный образ. Ты опять решил себя пожалеть, дружище? Самое время жалеть. Это ведь не шатровы перед тобой дверь захлопнули, как ты думаешь, для перестраховки. Это система защищается. Нет, она только начинает защищаться, только флажки расставляет. А что дальше будет?..»
И он всё дальше и дальше загонялся в своих мыслях. Было уже далеко за полночь, но смотреть на часы не хотелось, как, впрочем, и на почти пустую бутылку виски. Так и лежал, глядя в окно на мерцающие красные огни. И эта, когда-то его телебашня медленно, но верно превращалась в большой красный флажок. Который воткнули у его кровати, да ещё подсветили прожекторами с трёх сторон. Чтобы видел лучше этот символ окружающего мира. И не было спасения от него… Пока память, словно в противовес большому флажку, снова не швырнула туда. В тот самолёт, где царила великая дрожь. Где он тоже оказался совсем один. Один на один с ними. И сразу стало стыдно: ведь потерял работу, только и всего. В отличие от того, кто сам потерялся на этой войне. И сразу стало ясно, что делать. Надо прыгать. За флажки, куда же ещё.