Несмотря на восьмичасовую разницу во времени между Нью-Йорком и Москвой, Лиза звонила каждый день, требуя подробных отчётов о том, что происходит вокруг армавирского спецназа. Счета за телефонные разговоры, вероятно, Лизавету не смущали, и она даже злилась, когда Алексей пытался свернуть разговор: мол, спасибо, сам разберусь.

– Я за тебя боюсь, Лёша, мне даже сны плохие снятся последнее время… Ну не смейся, я ещё неврастеничкой не стала. Я просто за тебя боюсь. Ну послушай меня, здесь, в Нью-Йорке, ты своему отряду больше помочь сможешь. И не достанет тут тебя никто. Да ты подумай только, какая это шикарная тема для американцев: Чечня, на которой они помешаны, увольнение после статьи, мистическое совпадение имён… Да я тебе как рекламщик говорю – ты с такой темой все каналы обойдёшь, ещё Голливуд сценарий просить будет. Ну не смейся же ты! Бог с ним, с этим Голливудом, главное, что никто не посмеет тебя тронуть. И Яшкина твоего с ребятами в покое оставят. Подумай, Лёша, это хорошая идея…

Когда Лизка волнуется, она говорит быстро, но убедительно. Вообще, убедительно говорить – её профессия. А ещё у неё светлая голова и она вечно что-то придумывает. Хотя если присмотреться, то голова эта рыжая. Вот какой портрет вышел – светлая, убедительная, а когда волнуется, ещё и восхитительно рыжая придумщица. Даже жаль, что уже не его придумщица… Которая загрузила его с утра своей идеей «спасения рядового Райана».

Вернее, это у «рядового Райана», у Бена то бишь, было утро, у неё же – полночь, всё-таки восемь часов разницы во времени. И вот теперь весь день он думал над этим. Лизка правильно ухватила суть – нюх на рекламу у неё всегда был на высоте – тема годится для Америки. А если ещё и попсы добавить – если правда то, что Толмачёв о Дегтярске рассказывал, о президенте Никсоне, который якобы бабку Лёшки разыскивал, сбитого Пауэрса приплести как лыко в строку, – то тема Лёхи-Американца, пропавшего в Чечне, действительно зазвучит. И уродцам своим, что из редакции его выперли, он уж точно нос утрёт. И полководцев великих, что отряд погубили, прославит. Этакое решение всех проблем разом. И делов-то всего – уехать в Америку. Вот только солдатика своего ему там точно не найти…

– Лёш, ты только не сердись на меня, но я со своим боссом только что говорила на твою тему, – Лиза позвонила снова уже вечером.

Он ехал к Толмачёву в санаторий и как раз сворачивал с шоссе на Истру.

– Мистер Мэйли в восторге. Сразу затребовал у аналитического отдела всю информацию по Никсону довоенного периода. Я её тебе тоже постараюсь сбросить. Ещё он сказал, что если всё так, как я рассказала, то тема соберёт прессу американскую даже самотёком. А теперь самое главное… Если хотя бы косвенно подтвердится то, что Никсон в детстве был в СССР, босс готов тебе контракт предложить на сопровождение своим агентством, под процент от будущих гонораров. Я растерялась, а он уверяет, что гонорары гарантированы. В Америке, говорит, Elizabeth, большие деньги за информацию платят, а здесь эксклюзива вагон и маленькая тележка. Ну про вагон с тележкой это уже я добавила. Он на обоих побережьях со всеми медиабоссами на «ты», ну специфика бизнеса такая, и реально может свести тебя с кем угодно, с любым изданием или каналом. А рекомендации здесь, знаешь, какую важную роль играют… Лёшка, ты же меня не ругаешь? – вдруг спросила она, хотя он, обалдевший, не успел проронить ни слова. – Под этот контракт ты рабочую визу в Штаты быстро оформишь. Ну даже если не захочешь остаться, то просто отдохнёшь, здорово ведь всё складывается…

Нахлобученный думками про «здорово складывается», он и въехал на территорию военного санатория.

Последний раз они встречались с Толмачёвым за пару дней до увольнения, когда ничего не получалось, но ещё была надежда. Потом общались только по телефону. Военком всё порывался приехать, но Алексей тогда никого не хотел видеть и ссылался на какую-то придуманную занятость. И вот приехал сам.

– Привет, Михалыч! – забрав из машины пакеты с едой, он шёл навстречу военкому, который встречал его у шлагбаума автостоянки.

– Здравствуй, Лёша, – улыбнулся Толмачёв. – Рад, что ты приехал. Переживал я за тебя. Но ты молодцом, я смотрю. Ну пойдём-пойдём, – дружески похлопав по плечу, он повёл его по аллее к корпусу санатория.

Они сидели в номере военкома и за разговором сервировали журнальный столик. Алексей доставал из пластиковых туесков привезённые салатики и закуски, выкладывал их на тарелки, Толмачёв резал хлеб, сухую колбасу, сыр. Он как-то деликатно касался в разговоре факта увольнения. И Алексей был благодарен ему, ведь хоть и прошёл уже первый надрыв, всё равно тема была болезненная.

– Ну что, начнём, пожалуй, с вискаря? – сделал он широкий жест вдоль ряда бутылок, часть которых привёз сам, а часть достал военком.

– Наливай, только обратно я тебя не отпущу, у меня заночуешь, – Толмачёв поднял свой стакан. – Идёт?

– Идёт, Михалыч, – они чокнулись, – будем пить, пока не выгонишь. Куда мне сейчас торопиться, на тот свет я всегда успею. Кстати, тут о Новом Свете мысль появилась… – нечаянно родился каламбур.

И он стал рассказывать про Лизкину идею, которая уже начала претворяться в жизнь. Военком никак не комментировал. По его невозмутимому лицу было не понять, как вообще ему эта идея – ехать в Америку и оттуда бороться за правду. Лишь когда Алексей говорил, что американцев зацепит романтическая история между их 37-м президентом и бабкой Лёхи-Американца, Толмачёв отвёл в сторону глаза, и стало понятно, что ему это не понравилось. Но вслух он ничего не произнёс, внимательно дослушал и сам наполнил в очередной раз стаканы.

– Это твоя война, Лёша… – тихо начал он и, прокашлявшись, повторил: – Это твоя война. А на войне все средства хороши. Тебе решать, тем более что во многом права твоя Лизавета. Этим увольнением они всё здесь смешали. Я не очень разбираюсь, но звучит убедительно, что тема в Америке пойдёт. Особенно с бабкой лихой сюжет… Ну давай выпьем, чего греть-то, – и военком снова отвёл взгляд.

Они молча закусывали. Алексей чувствовал недосказанность и терпеливо ждал, не торопил.

– Третий тост… Солдатский, не чокаясь, – отодвинув виски, Толмачёв открыл бутылку водки и разлил. – Вспомним их. Ребят, что остались на той высоте… Вообще всех солдат невернувшихся.

Он выпил, немного помолчал и снова налил.

– А теперь за живых. За Лёшку, дай-то бог… Это быстрый тост должен быть. Жизнь-то продолжается, вот и надо быстро выпить за всех живых, за их здоровье. У меня друг был в Афгане, осетин, Мишкой звали, всё учил, как пить правильно, по-кавказски.

– Погиб? – зачем-то спросил Алексей.

– Да нет, живой, слава богу. Жизнь только разбросала. Но четвёртый тост теперь всегда быстро пью, – сказал военком и выпил. – Понимаешь, какая штука, Лёша… – Толмачёв и раньше говорил неспешно, а сейчас и вовсе основательно притирал слова. – Только ты меня правильно пойми, пожалуйста. Я вот почему в Дегтярске служу, хотя мог бы и потеплее местечко выхлопотать? Однокашники-то мои, вон, до генералов дослужились, ну ты видел. В Екатеринбурге квартира есть, дочка её сейчас сдаёт, так что нет проблем переехать. Но знаешь, мне кажется, в Дегтярске жизнь правильнее, чем в вашей Москве, да и в Ёбурге том же. Понимаешь, когда Лёшка Барышев пропал, там, в маленьком Дегтярске, для всех горе было. Это стало главным, а не то, что его бабка могла с Никсоном дружить или что прозвище у него на улице Американец… Я согласен, про Америку ты убедительно говоришь, но… как-то не так в этой жизни что-то. Шоу важнее горя. Нет шоу – и ничего нет… А если бы не было у него такой бабки? Или она бы с китайцем дружила? Что, в Китай бы махнули волну поднимать? Или в Китай смысла нет ехать?

– А в чём он вообще, смысл этот, Михалыч? Ну вот смотри, что получается. Мы за что бьёмся-то? Чтобы человека найти. За справедливость, правильно? А зачем? Ну подумай сам, кому нужна сейчас справедливость, кроме матери да братишки его малого?

– Мне нужна, Лёша, – Толмачёв будто решился на что-то. – Я не рассказывал ещё никому. Первым будешь… Примерно та же история со мной случилась. В Афгане. Во время второй командировки. Только с точностью до наоборот. Не меня стирали с земли, а я. Моя, блин, батарея. Такой же приказ – и я, такой же служака, как тот лётчик, сровнял с землей колонну моджахедов. Только не их колонна это оказалась. Наша десантура возвращалась. А я, блин, всех смёл. Всех, понимаешь… – Толмачёв шумно втянул воздух, словно говорил на одном дыхании. – Обычная штабная неразбериха, Лёша. Мне говорят потом: ты не виноват, комбат, ты приказ выполнял. Служи, говорят, дальше, комбат. А что случилось так, съезди в отпуск, говорят… Я в том отпуске двадцать дней подряд пил. Не отпускало. Досрочно вернулся в часть, решил найти урода этого. И нашёл. Но пристрелить не смог, слабину дал, а кулаками махать – много ль толку после драки… Скандал никому был не нужен, меня в Союз тихо отправили с нервным срывом, его в госпиталь, мол, со штабной машины упал неловко, лицом вниз. А всю вину за погибший десант на десант же и возложили: не тем маршрутом, мол, возвращались… В общем, кончился на том бравый служака Толмачёв. По Союзу ещё несколько лет помыкался, но уже не шла служба, в каждом штабисте негодяя видел. А тут и Союз накрылся. Друзья помогли, чтоб не спился совсем, военным комиссаром в глухомань пристроили. И ты знаешь, только там, в Дегтярске, отпустило меня. И водка отпустила, и чувство вины, – военком скупо улыбнулся. – Так что я сейчас по старым долгам, можно сказать, плачу.

– Вот это да! – опешил Алексей. – Вот так история…

– У каждого своя история, свои тараканы в голове, свои скелеты в шкафу. Не в этом дело, – перебил его Толмачёв. – Я так тебе скажу, Лёша, справедливость всем здесь нужна, просто за неё бороться надо, а не все могут. Всегда так было, но сейчас особенно. Теперь ведь чаще франклину овальному присягают, чем родине. А бороться край как надо.

– С кем бороться, Михалыч, уточни, с родиной, про которую ты вспомнил?

– А что, для тебя родина – те, кто отряд погубил, кто тебя увольнял, или тот, кто мне приказ отдавал? – сердито бросил Толмачёв. – Это не родина, а уроды. И вот это ты, парень, крепко заруби себе, если в Америку поедешь. Будешь оттуда по уродам целить, а в кого попадёшь? Я как артиллерист скажу тебе: чем дальше дистанция до цели, тем больший калибр нужен, при этом точность падает, а зона поражения возрастает. Я ведь всё-таки остался офицером, Лёша, и для меня слова про родину не пустой звук, хотя как помочь тебе с уродами справиться, я не знаю.

– Значит, не одобряешь, Михалыч, идею с Америкой, прямо скажи?

– Прямо говорю. Смущает что-то меня. Пока тебе вот рассказывал, всё сам пытался понять… – военком вздохнул и развёл руками. – Не знаю. Просто родился я здесь, живу… По зубам, правда, больше наполучал, чем наград да званий. Так ведь сам на рожон лез. Но живой пока. И уродов пару-тройку сковырнул… Но это всё лирика. Я тебе как человек военный повторю – это твоя война, Лёша, война на выживание, а на войне все средства хороши. Сам решай, – закрыл тему Толмачёв. И добавил: – В любом случае на меня ты здесь можешь рассчитывать.

 

* * *

Собрать информацию по визиту в СССР вице-президента США Ричарда Никсона в 1959 году оказалось не так просто. Вернее, информация была, ведь это тогда гостеприимный Хрущёв на открытии Американской выставки обещал показать американцам «мать Кузьмы», как перевели Никсону. Вокруг кузькиной матери всё и крутилось. О поездке же Никсона по стране информации было крайне мало, а о посещении им Дегтярска и вовсе редкие упоминания вскользь.

Но именно эту информацию надо было нарыть кровь из носу за неделю. Столько времени отвёл своему аналитическому отделу Ник Мэйли, после чего был готов общаться с Алексеем и по телефону провести переговоры. Мэйли считал главным своим достоинством умение находить ценных сотрудников, партнёров и идеи в самых неожиданных местах. Сейчас, судя по всему, его гордостью была эта русская Elizabeth, которая несколькими нестандартными решениями уже добилась права принимать участие в переговорах с важными клиентами, несмотря на то, что появилась у него как стажёр, пусть даже и по межправительственной программе.

Ну а Барышеву надо было подготовиться к общению с мистером Мэйли и постараться найти весомые аргументы. Работали по трём направлениям. Алексей взял на себя архивы, библиотеки и знакомцев из МГИМО, которые время от времени вспоминали по его просьбе «кое-что не для печати», «исключительно из любви к газете и уважения к вам, Алексей», но за повышенный гонорар, естественно. Толмачёв через своего заместителя и друзей в Дегтярске должен был прошерстить старожилов и очевидцев. Ещё брался помочь давний приятель Барышева, главный редактор приложения «Аргументы на Урале», с которым они уже много лет активно сотрудничали. Он обещал силами своей редакции поработать в местных архивах и найти упоминания об этом визите.

Всю неделю, каждый день, возвращаясь домой из очередного архива или библиотеки, Алексей кратко выписывал на квадратный цветной листок для записей всё самое ценное, что сумел найти, после чего аккуратно лепил его на стену перед столом. Он часто так делал, когда надо было переработать большой массив информации. Примитивно устроен, видно, человеческий мозг, ему надо не только знать, но и видеть всю картину сразу.

Листки Алексея были жёлтого цвета (просто жёлтый первым лежал), фактуру Толмачёва он наносил на розовые квадратики, крупицы из ежедневных отчётов уральской редакции – на голубые. Неделя пролетела, и оказалось, что, перелопатив гору информационных отвалов, они отсеяли слишком мало золотого песка, стена была не так уж и сильно заклеена этой цветной бумагой. Во всяком случае, ему так казалось, когда они с Толмачёвым в который раз обсуждали, что имеют для сегодняшних переговоров.

– А с твоей профессурой из МГИМО почему не срослось, ты ведь так на них рассчитывал? – спросил Михалыч, размешивая сахар в самой большой кружке, которая только нашлась в доме Алексея.

Чай, как стало понятно, военком тоже мог пить литрами.

Они уже по нескольку раз перечитали каждый листок, постоянно переклеивали их с места на место, пытаясь систематизировать и сгруппировать то, что нарыли. И теперь, закинув руки за голову, Алексей тупо раскачивался на стуле, уставившись в стену.

– Очередной флажок. Только на этот раз добровольный, – недовольно бросил он, всё так же раскачиваясь.

Однако Михалыч вопросительно повернулся к нему, и поэтому пришлось на время прервать это интеллектуальнейшее раскачивание.

В МГИМО, кузнице советско-российской дипломатии, у Барышева было два знакомых профессора, которые иногда помогали в его журналистских буднях. Помогали хотя и за гонорар, но честно. Государственные тайны не выбалтывали, говорили лишь то, что можно, но при этом подсказывали, где найти ту или иную информацию или нужного человечка, а самое главное, помогали не совершить ошибку по незнанию. Главное ведь не максимум эксклюзива в статью запихнуть, главное – случайно не ляпнуть глупость, которая перечеркнёт весь твой эксклюзив, сколько бы его ни было.

Один профессор улетел в Сербию на какую-то конференцию по Балканской войне, зато второй оказался на месте и согласился помочь.

Профессор Водянский, надо отметить, был своеобразным типом. Ещё довольно молодой по научным меркам, он был чрезвычайно амбициозен и отношения с Алексеем поддерживал, как тот подозревал, из каких-то своих будущих политических перспектив, хотя и от гонорара не отказывался. Барышев не удивился бы, если со временем тот стал бы депутатом, а то и министром от какой-нибудь очередной партии власти, ведь именно из таких – умных, педантичных, презирающих всех и легко шагающих через людей – и получаются отличные функционеры.

Так вот, Водянский согласился помочь. Алексею показалось, даже с интересом: в своё время он каким-то боком касался Никсона в диссертации, посвящённой взаимодействию власти и общества. Но когда через три дня Барышев приехал к нему в МАСО – Московскую Ассоциацию по связям с общественностью, – которую профессор возглавлял на каких-то непонятных полуобщественных, полублатных началах, его ждал от ворот поворот.

– Я крайне удивлён, Алексей, что вы меня поставили в такое неловкое положение, – губы Водянского даже подрагивали от возмущения, когда он говорил. – Я навёл о вас справки и знаю, что вы находитесь весьма в затруднительной, скажем так, ситуации, которую сами и создали.

– Что сделали?! – уставился на него Барышев. – Справки навели? Вы что, меня первый день знаете? Я что-то не понимаю…

– Здесь нечего понимать. Я всегда навожу справки о людях, с которыми поддерживаю отношения, – зло отчеканил Водянский. – И каждый раз, работая с вами, я знал, что вы на хорошем счету, что с вами можно иметь дело. Сейчас же вы посмели прийти ко мне, скрыв, что вас уволили. И вы лучше меня знаете, за что…

– Да не переживайте, профессор, – нарочито вальяжным голосом перебил его Алексей, – свой гонорар вы получите в любом случае, прямо сейчас. Никто об этом не узнает, – и нагло, в упор улыбаясь, полез за бумажником. Надо же ему было хоть чем-то отомстить этому засранцу.

– Вон! Вон отсюда! – взвизгнул Водянский.

– Вот так, Михалыч, смертельные враги и появляются, – улыбнулся Алексей Толмачёву.

– Жёстко ты с гонораром-то, представляю эту картину… – усмехнулся военком. – Но правильно. Учить таких надо. Лишь бы только не помешал он нам, а то доложит куда надо, чем ты интересовался.

– Не-а, побоится. Деньги-то раньше брал. Точно говорю, Михалыч, побоится. Если больше о себе не напоминать, то затаится. Хотя если какой компромат на меня ему в руки попадёт, первым побежит куда надо.

– Значит, и не будем напоминать о себе… Ну что, раз ты наконец перестал раскачиваться, прогоним ещё разок всё по кругу? – спросил Толмачёв.

– Да прогнать-то можно и десять кругов, но толку? Сам видишь, какая картина складывается, – показал он на стену. – Чем крыть будем?

– Гораздо важнее, что откопают аналитики этого твоего Мэйли. Может, он и разговаривать после них не станет. Это во-первых. Во-вторых, от тебя никто и не ждёт прямых доказательств. Если бы они были, то о них и без нас бы все знали. Ну и, в-третьих, если он всё-таки станет с тобой разговаривать, то, значит, хочет что-то от тебя услышать. Так скажи ему это, сделай человеку приятно. Из вот этих кусочков правды, – военком кивнул на стену, – вполне правдивое полотно сплести можно.

– Во даёшь, Михалыч! – удивился Алексей. – Тебе бы в бизнес-школе какой-нибудь преподавать тактику и стратегию принятия решения. Лихо завернул.

– А ты думал, солдафон Толмачёв, да? Прямой, как рельс? – невозмутимо бросил военком. – Прямой. Но в академии между двумя Афганами поучился. Красный диплом, между прочим. И учителя хорошие были. Я тебе так скажу: самое важное во всём – система управления. И бизнес твой не исключение. Так вот, чтоб ты знал, самой эффективной считается система управления в армии и Ватикане. Ну-ка, поуправляй миллионами подчинённых. Различие только в том, что командиру ты обязан доложить ситуацию и предложить свои варианты решения на выбор – так устав требует. Папе же римскому кардиналы только докладывают, советовать папе уставы не позволяют.

– Круто! Надо запомнить, – засмеялся Барышев, поднимаясь. – Давай заканчивать, Михалыч, сейчас Лизавета звонить будет, 10 утра уже по их времени, а через два часа, если помнишь, нам с мистером Мэйли общаться. Отдохнуть надо, давай перекусим, что ли…

Лиза позвонила, как и договаривались. От неё Алексей узнал, что Ник Мэйли подтвердил заинтересованность в переговорах после общения со своими аналитиками, что, к сожалению, она не сможет сбросить ему их отчёт, так как это закрытая информация, что Мэйли совсем не против, если она будет переводчиком во время их переговоров, и вообще у него сегодня отличное настроение. А ещё Лизавета подробно описала психологический портрет своего босса.

– Главное, запомни, Лёша, – повторила она в конце, – при всей своей супердоброжелательности и внешней открытости это человек-компьютер, игрок. О нём легенды тут ходят: в Лас-Вегасе его в казино играть не пускают, так как он всё время считает и многих завсегдатаев уже наказал в покер. Он будет оценивать и сверять каждый твой ответ, просчитывать все последствия и твою реакцию. Это его любимое занятие – угадывать людей. И хотя на первом месте у него только бизнес, но партнёров он чрезвычайно ценит. А больше всего не терпит вранья, чутьё у него какое-то на это дело. Всё, дорогой, всё, что могла, я для тебя сделала. У тебя всё получится. Мне надо бежать, я ведь отвечаю за переговоры, а здесь с этим строго…

Но только Алексей успел положить трубку, как телефон снова зазвонил настойчивой трелью межгорода.

– Ну наконец-то! Лёха, я не понял, что за дела?! – кричал на том конце знакомый весёлый голос. – Мобильный отключён, в редакцию звоню, там что-то невнятное мычат, домой тебе – занято всё время. Я не понял, Лёха, ты от кого шифруешься?! От путёвых пацанов, которые завтра будут в Москве и намерены напоить тебя по-братски от всего спецназа?!

Это был Кулик, с которого и началась эта история. Он звонил из Ростова-на-Дону, балагурил и хохотал. И последний пазл в мозаике, которую Барышев всё не мог сложить для себя, вдруг словно встал на место.

…Вслед убегающей где-то на другом континенте Лизавете он писал по электронной почте письмо. Хотя знал, что она уже не успеет прочитать его до переговоров. Потому и отправлял. На всякий случай, для страховки. Он-то для себя только что всё решил…

 

* * *

– Здравствуйте, мистер Барышев, – голосом Лизы приветствовал его Ник Мэйли. – Мне много рассказывали о вас, и, должен признаться, только хорошее…

В принципе, они могли обойтись и без переводчика. Познаний Алексея в английском хватало, чтобы понять Мэйли и как-то сносно изъясниться. Но было решено не рисковать, слишком важен был момент, да и Лизавета в качестве переводчика была отличным помощником. Всё-таки телефонные переговоры не самый лучший способ добиться своего. А то, что для мистера Мэйли это был именно бизнес, он сразу же прямо и заявил.

– Предложение, которое передала вам Elizabeth, о заключении контракта с моим агентством, остаётся в силе. Я готов взять на себя ваше продвижение в качестве ньюсмейкера и обеспечить присутствие во всех ведущих СМИ Западного и Восточного побережья США. Но для этого необходимо, чтобы тема была интересной для среднего американца. Признаюсь, романтическая история между президентом Никсоном и бабушкой пропавшего в Чечне солдата – это то что надо. То, что, безусловно, сделает важную для вас тему интересной для Америки, особенно если у вас есть хоть какое-то доказательство их встречи. В этом случае мы сразу заключаем контракт. Если же подтверждений не будет, то телеканалы вряд ли заинтересуются, максимум, на что можно рассчитывать, – пара-тройка публикаций-интервью в газетах, но для такого результата не нужен я, этого вы и сами сможете добиться. Поэтому, чтобы принять правильное решение, предлагаю следующий алгоритм: я поведаю о том, что удалось найти моим аналитикам, после чего вы расскажете, что удалось вам. Вас это устраивает?

– Yes, certainly. I agree, – чтобы ответить по-английски «да, конечно, согласен», Алексею не надо было быть полиглотом.

– Отлично. Тогда я буду краток: мои специалисты не нашли ничего, что хотя бы косвенно подтверждало вашу версию, мистер Барышев, о пребывании президента Никсона или его родителей в СССР до 1959 года, то есть до его первого визита в вашу страну. Совсем ничего, – повторил Мэйли и сделал паузу.

«Хорошо, что он наших лиц не видит», – подумал Алексей, оглядываясь на Толмачёва, который, слушая разговор по установленному на громкую связь телефону, лишь обескураженно развёл руками на столь категоричное начало.

Мэйли продолжил:

– Хотя есть два момента. Первый – это тёмное пятно в биографии отца Никсона в период с 1921 по 1923 год. В 21-м он покинул местечко в Южной Калифорнии, где родился Ричард Никсон, а в городке Уиттиер того же штата появился лишь в 23-м году. Где он был два с половиной года, неизвестно. И второй момент – тот факт, что биографию Никсона подчистило ЦРУ, когда он стал президентом. Это всплыло во время Уотергейта, тогда Никсону всё грязное белье наизнанку вывернули. Газетчики очень хотели узнать, что же именно вымарали из его биографии, но им это так и не удалось. Может быть, вам удастся, мистер Барышев? – спросил он.

А мистер Барышев сразу анекдот вспомнил. Про то, как на вопрос: «Не разменяете ли тысячедолларовую купюру?» следует отвечать: «Нет, но за комплимент спасибо».

– Я постараюсь, мистер Мэйли. Постараюсь заинтересовать вас, – пообещал он вместо анекдота. – Давайте начнём с очевидного, ведь нет сомнений, что в 59-м году Никсон побывал в Дегтярске. Но почему его туда пустили – вот в чём вопрос.

– Да, это любопытно. Почему? – поощрительно спросил Мэйли.

– Напомню, что в СССР были закрытые для иностранцев, особенно из США, территории и города. Екатеринбург, тогда Свердловск, рядом с которым находится Дегтярск, безусловно, к таковым относился. Помимо оборонных всяких моментов, это ведь ещё и «русская Голгофа», здесь русского царя с семьей расстреляли. Поэтому из капстран сюда старались не пущать. Никсона тем не менее пустили. Но в Свердловске он был проездом, лишь переночевал. Основное же время провёл в Дегтярске, даже в шахту спускался. И это была его инициатива, которую никто из сопровождающих понять не мог. Почему рудник, почему именно этот? Жену вот его повезли на Белоярскую атомную станцию, а он один поехал в Дегтярск. Согласитесь, для конца пятидесятых атомная станция была ещё той диковинкой, не чета руднику, пусть и золотому. В Америке не было атомных станций такого типа, что строилась на Урале, но Никсон выбирает Дегтярск. Поэтому можно совершенно точно предположить, что у Никсона в Дегтярске был определённый интерес.

– Вы меня заинтриговали, мистер Барышев, продолжайте, пожалуйста.

– Я сначала отвечу вашим аналитикам, мистер Мэйли. Что касается его отца, то он не мог быть в России в 21—23-м годах даже теоретически. Шла гражданская война, Антанта только-только вывела войска из России, да и в концессию месторождения стали отдавать иностранным компаниям лишь в начале 30-х. Поэтому то тёмное пятно, которое вы нашли, к России отношение вряд ли имеет. Что же касается подчистки биографии, то это уже любопытнее. Насколько я знаю, мистер Мэйли, Ричард Никсон был ярым антикоммунистом. Во всяком случае, все свои выборы он выигрывал, яростно критикуя и обвиняя оппонентов в пособничестве Советам.

– Вы неплохо подготовились, мистер Барышев, я с нетерпением жду развязки, – дружелюбно рассмеялся Мэйли.

– Так вот, если человек стал президентом на критике коммунизма и всего, что связано с Советской Россией, как вы, специалист по рекламе и пиару, считаете: тот факт, что кто-то из его близких родственников восстанавливал СССР и добывал для русских золото, мог стать козырем против Никсона?

– Мог бы, – легко согласился Мэйли. – В истории Америки были периоды, когда и менее значительные факты ломали политические карьеры. Я понимаю, к чему вы клоните, мистер Барышев. Точного ответа, что именно подчищалось, мы, пожалуй, никогда не узнаем, но как версия очень любопытно.

– Теперь насчёт романтической истории… – тут уж Алексей сделал небольшую паузу, не смог отказать себе в таком удовольствии. – Совершенно точно, что Ричард Никсон встречался с Софией Барышевой, бабкой моего героя – удалось найти очевидцев. И совершенно точно, что он подарил-таки ей подарок. Этот подарок сохранился как семейная реликвия: массивная ручка с золотым пером. Сделана из стерлингового серебра, фирмы Монтеграппа. Ручка номерная, поэтому отследить первоначального владельца не представляет сложности. И я готов выслать вам фотографию этой ручки.

– Потрясающе, вы даже подарок нашли! Значит, рассказы Elizabeth о ваших журналистских способностях не были преувеличением. Это невероятно! Я очень рад. Это конкретный факт, которым легко отмахиваться от скептиков. Прошу вас резюмировать. Мы переходим к обсуждению условий нашего сотрудничества, – заявил Мэйли.

Дрогнул радостью голос Лизки, которая не сдержалась, переводя эти слова. Сжал руку в кулак и чуть заметно пристукнул по столу Толмачёв. Но Алексею ещё предстояло сказать самое главное.

– Резюме простое, мистер Мэйли, – тут он снова сделал паузу, – Ричард Никсон, 37-й президент Соединённых Штатов, до 1959 года в СССР… не был. Не было у него и романтических отношений с Софией Барышевой. Не было и быть не могло.

Обычно невозмутимый, Толмачёв изумлённо уставился на Алексея.

– Лёша, это надо переводить?! – удивилась Лиза.

– Переводи, так надо, верь мне.

Он слышал удивлённый возглас Мэйли. Алексею даже показалось, что тот встал, хотя как это могло показаться по телефону, непонятно, придумал, наверное. В любом случае ответил Мэйли сразу и коротко:

– Прошу продолжать.

– Повторю, по моему мнению, Ричард Никсон и его родители не могли быть в СССР в начале тридцатых годов ещё и потому, что в 1922 году Никсон поступил в школу городка Уиттиер и благополучно окончил её вторым учеником. Романтических же отношений с Софией у него не могло быть в принципе, так как семья её, попавшая под расказачивание, была выслана с Дона в начале 20-х, долго мыкалась по Уралу и осела в Дегтярске лишь в 1935 году. К тому же была она младше его на 9 лет, Никсон – 1913-го, София – 1922 года, поэтому бегать вместе с ней вокруг шахт Никсон никак не мог даже теоретически, вернее, она не смогла бы. К моему сожалению, это всего лишь красивая легенда. Если хотите, я расскажу, как она зародилась.

– Да, пожалуйста, – произнёс Мэйли.

Определённо, он ходил вокруг стола.

– София Барышева действительно встречалась с Никсоном во время его визита. Более того, он сам попросил об этой встрече. Потому что она была поварихой в единственном ресторане Дегтярска. Очень искусной. И её донской борщ настолько понравился Никсону, что он попросил познакомить его с поваром. И даже подарил единственную ценную вещь, найденную в кармане, – президентскую ручку. Собственно, с этого подарка всё и началось. Ну, я имею в виду, что тут зародилась легенда. Дело в том, что наши бдительные спецслужбы, дабы не пошла молва о подарке вице-президента вражеского государства, попытались было забрать ручку. Но баба Соня (недаром казачка) отдавать подарок наотрез отказалась. И тогда ей разрешили оставить его у себя, но при условии, что ни слова о подарке или встрече с Никсоном от неё никто не услышит и ручку эту не увидит. А для закрепления сделки с государством в трудовой книжке Софии запись появилась: «За большую работу по подготовке к приёму и обслуживание американской делегации премировать повара на сумму 150 рублей и объявить благодарность». Но шила-то в мешке не утаишь. И таинственно замолчавшая на расспросы подруг да соседок София невольно породила красивую легенду. Ну а потомство её действительно с тех пор Американцами кличут. Кстати, о ручке они сами лишь перед её смертью узнали с наказом хранить тайну.

– Но всё-таки зачем-то Никсон поехал в Дегтярск? – спросил Ник Мэйли.

– Да, я думаю, что тут работал кто-то из братьев его отца. Бедная квакерская семья, окончательно разорившаяся во время Великой депрессии. Биографию всех членов семейства уж точно никто не вёл, но известен факт, что как минимум двое из них стали горняками. Так что кто-то из Никсонов в России был наверняка, хотя подтвердить я этого не могу, списков работавших на руднике иностранцев не сохранилось ни в одном архиве, – пояснил Алексей. – Это всё, пожалуй, я закончил.

– Ваш рассказ впечатлил, мистер Барышев, – после паузы признался Мэйли. – Мне надо хорошо всё обдумать. Давайте сделаем получасовой перерыв. После перерыва мы наберём вас, прошу обязательно быть на связи.

Ровно через полчаса их снова соединили, и начал Мэйли с приятного:

– Я рад, мистер Барышев, что слова Elizabeth о вашей принципиальности и порядочности также не оказались преувеличением, – бесстрастно заявил он. – Я догадываюсь, как важен для вас этот контракт и насколько велик был соблазн выдать желаемое за действительное. Тем более за давностью лет всё покрылось таким мраком, что рассказать, как оно было на самом деле, уже мало кто сможет. Но вы сказали правду, проявили истинное уважение ко мне как к партнёру, поэтому я готов озвучить своё решение прямо сейчас. – Мэйли замолчал, ожидая, пока Лиза переведёт фразу до конца.

Они все волновались. Лизавета – Алексей слышал скрытое волнение в её голосе. Толмачёв, внешне невозмутимый подполковник, отвернувшись, стоял у окна, смотрел на башню и ждал. Конечно же, волновался и сам Алексей.

– Моё решение, мистер Барышев, заключается в следующем, – снова заговорил Мэйли. – К сожалению, моё агентство не сможет заключить контракт с вами. К моему глубокому сожалению, в том, что осталось от вашей темы, я не вижу бизнеса. Но, к своему глубокому удовлетворению, я вижу здесь человека, которому теперь смогу безоговорочно доверять. Поэтому, мистер Барышев, если вы надумаете приехать в Соединённые Штаты по любому поводу, я буду рад лично помочь вам и дать все необходимые рекомендации, которые откроют нужные двери. Повторюсь, я глубоко сожалею, что моё агентство не сможет заключить с вами контракт… – говорил он.

– Один момент, мистер Мэйли, – перебил его Алексей. – Благодарю вас за то, что правильно всё поняли, благодарю за искренние слова. Но у меня к вам одна просьба. Пожалуйста, пусть сейчас Лиза распечатает письмо, которое лежит у неё в почте. Быть может, прочитав его, вы измените своё решение, и мы всё-таки заключим контракт. Просто есть вещи, о которых я не хотел бы говорить по телефону.

– Я смотрю, мистер Барышев, вы мастер парадоксальных решений, – рассмеялся Мэйли. – Что ж, я с нетерпением жду… Elizabeth, посмотрите, пожалуйста, свою почту, как вы слышали, там для меня письмо, – попросил он.

С нетерпением ждали все. Даже Толмачёв, хмыкнув, повернулся и теперь вопросительно или, вернее сказать, недоумённо смотрел на Алексея. Но письмо Нику Мэйли, отправленное на электронный адрес Лизы, было небольшим, и Мэйли довольно быстро его прочитал.

– Ну что ж… – помолчав, протянул он. – Неожиданно, местами даже убедительно. Признаюсь, меня давно так никто не удивлял… Я заключаю с вами контракт, мистер Барышев. Это всё очень интересно. Копию контракта и своё заявление об условиях в министерство труда мы сбросим вам факсом, оригиналы отправим экспресс-почтой, чтобы вы могли как можно скорее начать оформление рабочей визы в Соединённые Штаты. Ну и наконец, мистер Барышев, пока будут оформляться документы, вам предстоит немало работы в России над нашим контрактом. Мне даже кажется, вам понадобится помощник, – неожиданно закончил Мэйли и обратился к Лизавете: – Elizabeth, как вы относитесь к тому, чтобы отправиться в командировку в Россию в помощь мистеру Барышеву? – бесстрастно спросил он.

«…Странно, откуда я знаю, что у Лизки с ним роман, – вдруг подумал Алексей и грустно улыбнулся, – но ведь знаю же… Может, потому он и согласился, что всё дело в Elizabeth…»

Разговор был закончен. Конференц-связь на телефонном аппарате отключена. Алексей повернулся к военкому и пожал плечами, продолжая думать о своём нечаянном открытии. Толмачёв же просто сверлил его вопросительным взглядом.

– Ты ничего не хочешь рассказать, Лёша? – всё-таки не выдержал невозмутимый Михалыч. – Мистер ты наш… парадоксальных решений, – передразнил он Мэйли.

– Да экспромт это был, Михалыч, на ходу решение родилось, – Алексей уже и не пытался улыбаться, так тоскливо стало на душе.

– Понятно. Рояль в кустах в виде письма тоже по ходу родился? Конспиратор… – ворчал военком. – Что же ты предложил ему такого, что он даже Лизу сюда отправляет? Ну-ка, давай колись, что ещё придумал…

И пока Барышев рассказывал, он пару раз вставал, ходил по комнате, снова садился, кряхтел и тёр лоб, но слушал молча. Лишь спросил в конце:

– А ты не боишься?

– Чего, Михалыч?

– Что будет, если у тебя всё это получится, – серьёзно сказал он.

– Если получится, то уеду отсюда, – непроизвольно вырвалось у Алексея.

 

На другой день с утра первым делом он позвонил в свою, теперь уже бывшую газету, в приёмную главного редактора. Но нужен был Алексею не главный, которого редакция не видела уже второй месяц, а его секретарь.

– Роза, привет, выручай… – смеясь перебил Лёшка её охи-ахи-соболезнования. Всё-таки приличные люди в редакции были в шоке от его увольнения. – У меня всё отлично, спасибо. Но нужна твоя помощь. Мне факс должен из Америки прийти сегодня-завтра, я дал твой номер. Ничего страшного? Не очень обременю?.. Ну я знал, что могу на тебя рассчитывать. Ты потом положи его куда-нибудь на видное место. ОК?.. Ну и отлично, с меня причитается. Знаешь, куда положи, да на стойку, где у тебя папочки с корреспонденцией для Старцева, Крупенина, Шатрова лежат… Вот-вот, туда. А я своих ребят из отдела попрошу забрать. Ну спасибо тебе, дорогая, целую-прецелую…

На этом его перезвоны не закончились, и он уже набирал офис МАСО – Московской Ассоциации по связям с общественностью, – где у Алексея тоже была одна хорошая знакомая.

– Инча, привет, выручай… – смеясь он и тут наплёл кучу комплиментов. – Как так не веришь? Лесть должна быть грубой и неприкрытой и только тогда достигнет цели. Тем более ты знаешь, как я обожаю рыжих… Ну да, ты права, нужна помощь. Мне факсом контракт должен из Америки прийти сегодня. Можно дать ваш телефон офисный? Я просто в ваших краях ошиваюсь, и мне удобно будет заскочить за факсом. Ты его положи там где-нить на видном месте. Не очень обременю?.. Вот за что я люблю рыжих… Инча, я твой должник. Целую-прецелую…

Факс на самом деле у Барышева имелся собственный, да и копию контракта, который Мэйли подписал в тот же день, Алексей получил ещё вчера. Но в той игре, которую он затеял, требовались дополнительные участники.

Третий звонок был Сергею Кулику. Тот уже прилетел в Москву, и они договорились о встрече вечером в ресторане «Смирнофф», который держал их старый знакомец.

Следующим этапом шли письма. На пересланных Лизаветой бланках «Коммуникационного агентства Ника Мэйли» Алексей готовил и тут же рассылал запросы в министерства и ведомства:

запрос в министерство внутренних дел с просьбой сообщить точное количество погибших бойцов ОСН-15 внутренних войск и прокомментировать причины их смерти;

запрос в министерство обороны с просьбой прокомментировать факт бомбардировки позиций российского спецназа российскими же военно-воздушными силами;

аналогичный запрос в администрацию президента и ФСБ;

запрос в штаб военно-воздушных сил с просьбой сообщить, какие типы самолётов и вооружения использовались при бомбардировке высоты 715,3 Новолакского района Дагестана и кто конкретно отдал приказ на использование авиации;

запрос в Главную военную прокуратуру с просьбой уточнить, почему опубликованные в «Аргументах» факты не приобщаются к уголовному делу №14/00/0018/-99Д, а автор статьи не привлекается в качестве свидетеля;

запрос в штаб Северо-Кавказского военного округа с просьбой разъяснить причины гибели отряда, а также прокомментировать личное участие командующего округом в разработке боевых операций для ОСН-15.

Все письма заканчивались одинаково – уведомлением, что полученная информация будет использована для подготовки цикла статей в газетах «The Washington Post» и «The New York Times» собственным корреспондентом агентства Алексеем Барышевым. И, кстати, это не был блеф. Ник Мэйли договорился с издателями о том, что подготовит для них эксклюзивные материалы, и корпункты вышеперечисленных газет уже получили распоряжения из своих редакций выйти с Алексеем на связь и оказывать всяческое содействие.

Вечером, когда все звонки были сделаны, а запросы разосланы, Алексей с Толмачёвым добрались до ресторана, где их уже ждал Кулик с товарищами. Спецназ кутил широко и весело, но Барышев слегка подпортил вечеринку, попросив Кулика о разговоре наедине.

Они сидели втроём в небольшом банкетном зальчике, который им выделил хозяин заведения, и пили водку «мелкими глотками, под разговор», как пошутил острослов Кулик. Алексей рассказывал, что происходило с ним, со всеми в эти дни, недели, месяцы после возвращения из Ботлиха, и просил о встрече с его отцом.

Анатолий Степанович Кулик, отец Серёги, ещё недавно занимал пост министра внутренних дел. Сейчас генерал был в отставке, но в политику вернулся самостоятельно, с другого входа – стал независимым депутатом Госдумы. Но Алексея Кулик-старший интересовал не как депутат, а как человек, изнутри знающий систему власти, выстроенную Ельциным и его окружением, и имеющий доступ в неё, несмотря на отставку. У Барышева были большие надежды на него, ведь до министерского поста Кулик-старший дорос из внутренних войск, и кто, как не он, мог бы заступиться за свой спецназ и найти пропавшего солдата.

– Да-а-а… ситуация… – выслушав, протянул Кулик-младший. – Вопросов нет, встречу с отцом я тебе организую. Только смотри, Лёха, батя у меня не простой, он сам всё решать будет, ему советчики в моём лице не нужны. И ты ему всё прямо выкладывай. А уж как он решит, так и будет. Одно обещать могу, что он тебе прямо скажет насчёт твоего плана, какие шансы и есть ли они вообще. Отчаянный ты, Лёха, – Кулик хлопнул его по плечу и повернулся к Толмачёву: – Что, Александр Михайлович, такие люди, и в гражданском ходят, а ведь наш человек, – заулыбался он.

– Ничего, – усмехнулся Толмачёв, – На гражданке такие тоже нужны.

– Ну тогда пить водку. Крупными глотками, – поднялся Кулик. – Пойдёмте. На сегодня с делами покончено, а то парни заждались, нехорошо, не по-пацански как-то…

 

* * *

Кулика-старшего Алексей представлял иначе. Может, оттого, что помнил его как министра, в телевизоре, в генеральском мундире, или как персонажа знаменитой телепередачи «Куклы», к месту и не к месту повторявшего «Ё-моё!» Нет, он не думал, конечно, что Анатолий Степанович выйдет встречать его в мундире, совсем нет. Но всё же контраст с телевизором был ощутимый. И, признаться, первые полчаса знакомства в гостиной его загородного дома Алексей всё пытался понять, откуда взялось разухабистое телевизионное «Ё-моё!», настолько не соответствовало оно ни манерам, ни внешнему виду этого человека. Но так и не понял, потому что пошёл разговор об отряде, и Кулик пригласил перейти в кабинет.

Алексей много раз за последнее время рассказывал про гибель армавирского спецназа, но сейчас начал с самого начала, с того самолёта, о котором ещё никому не говорил.

Анатолий Степанович внимательно слушал, не перебивал и даже по-своему переживал эту трагедию. Во всяком случае, по его быстрому взгляду на сына Алексей понял, о чём думает Кулик-старший, ведь точно такой же отряд возглавлял его сын, и на той высоте вполне мог оказаться Серёга Кулик.

– Страшная история на страшной войне, – дослушав, заговорил Анатолий Степанович. – Не думаю, что министерство останется в стороне и не попытается защитить своих солдат. Такие трагедии, увы, и раньше бывали, но никогда ещё не обвиняли выживших. Есть же какие-то законы неписаные…

– Уже столько времени прошло, сколько шума было, – возразил Алексей. – Если бы кто-то хотел найти пропавших, уже наверняка бы начал искать, и не только на словах.

– Не могу вам ничего на это ответить. Не знаю. Постараюсь узнать, – пообещал Кулик-старший. – Спасибо, Алексей, что вы начали бороться за отряд практически в одиночестве. Это дорогого стоит.

– Уже не в одиночестве. Мне помогают. А теперь вот и союзники даже появились. Можно сказать, второй фронт открылся, – улыбнулся он.

– Мне сын сказал, что у вас есть какая-то просьба? – спросил бывший министр.

– Да, Анатолий Степанович, кажется, я придумал, как помочь делу и заставить систему отступить.

– Заставить? Систему? – удивился Кулик. – Вы знаете, что представляет из себя система и как она работает?

– Не знаю, лишь догадываюсь. Но знаете вы, поэтому я здесь и прошу вашего совета, – ответил Алексей и спросил в свою очередь: – А вам не понравилось слово «заставить»?

– Не понравилось. Многие пытались. Заставить, как вы говорите. А результат? «Иных уж нет, а те далече…», – процитировал Кулик. – Хоть и слабая сейчас власть в России, но власть. Вы не сможете её заставить. И я не смогу. Её не заставлять, с ней договариваться надо. Вот только что вы сможете предложить этой, как вы её назвали, системе? Это ведь люди, Алексей. И у каждого из них свои интересы. К сожалению, разные, и не всегда государственные. Расскажите лучше, что вы придумали, – попросил он.

– У меня большие надежды на газету были, – издалека начал Барышев. – Уверен, если бы «Аргументы» продолжали из номера в номер долбить тему спецназа, всего бы этого не было. Никто не решился бы тогда лепить из Яшкина козла отпущения. Но газета так неожиданно слила меня, что пришлось и самому делать неожиданные движения. Вообще удивительно, но в этой истории много необъяснимых переплетений. Один факт совпадения имён чего стоит. И это только то, что на поверхности. Поэтому, когда здесь мне по рукам надавали, я решил ехать в Америку и опубликовать там всё, что знаю.

– Не самая лучшая идея, сразу скажу, – Кулик-старший недоумённо смотрел на него и хмурился. – Боюсь, вы не по адресу пришли, Алексей. В таких делах я вам не помощник.

– Дослушайте, пожалуйста, Анатолий Степанович, – попросил он. – В этой истории есть американский след, потому-то она и заинтересовала американцев, мне даже предложили контракт. Вернее, со мной его заключили, и я уже отдал документы на оформление въездной визы в США, – Алексей достал и протянул контракт.

Пока Кулик бегло читал его, Барышев рассказывал про Дегтярск, про Никсона и его подарок бабке солдата. Даже сбитого Пауэрса зачем-то вспомнил.

– Я уже разослал официальные запросы во все ведомства от имени агентства, которое со мной контракт заключило. Осталось только дождаться официальных отказов в предоставлении информации – а, скорее всего, будет именно так, причём в корявой форме, – и у меня развязаны руки, я могу ехать в Америку и оттуда воевать за отряд, мочить их всех. Как вам эта идея? – спросил он.

– Ну я же сказал вам, Алексей, мне всё это очень не нравится. Слишком много там сейчас борцов, вы уж извините за резкость. И каждый с благой идеей уезжал, а в итоге все банально мочат Россию. Вы меня ещё раз извините, но оно, конечно, комфортнее оттуда дерьмом кидаться, чем здесь его разгребать, рукава засучив, – сердито ответил Кулик-старший.

– Значит, я правильно рассчитал, если у вас моя идея такую реакцию вызывает, – улыбнулся Алексей. – Анатолий Степанович, не сердитесь, пожалуйста. Просто я до сих пор рассказывал лишь открытую информацию, то, что все должны знать. Но есть ещё главное, зачем я, собственно, и пришёл к вам. Я хотел бы предложить системе, людям этим, о которых вы говорили, сделку, – продолжал он, – очень простую сделку. Я расторгаю контракт с американцами и закрываю тему армавирского спецназа, Никсона и всего остального. Участие американской прессы, таким образом, исключается. Престиж родины, соответственно, не страдает. Взамен я прошу, чтобы в деле Яшкина появились и другие фигуранты. Я прошу честного расследования и наказания виновных, каких бы чинов они ни были. Чтобы Яшкина и погибших в покое оставили. Чтобы нашли моего солдатика, хоть какую-то информацию о нём.

– Просто у вас как всё. Сделку… – опешил Кулик. – Вы сами-то послушайте себя. То заключаете контракты, то расторгаете. Причём всё делаете одинаково убедительно. Я вас за малым не выгнал отсюда. Кто вам поверит? Вы же фактически просите, чтобы я за вас поручился. А где гарантии, что вы после этого не уедете со своим контрактом? Суммы-то, я видел, там впечатляющие прописаны. – Кулик внимательно смотрел на него.

– Если и уеду, то без контракта. Это фиктивный контракт, Анатолий Степанович. Он был специально заключён, чтобы спровоцировать эту сделку…

И Алексей рассказал о письме Нику Мэйли, где впервые описал свой план. План, который пришёл в голову после звонка Серёги Кулика. Он тогда вспомнил про его отца, бывшего министра, про межведомственные распри, и тут же родилась идея сделки. С таким идеальным посредником, как Кулик-старший, у неё были все шансы на успех, на авантюрный взгляд Алексея, конечно. Вот он и описал Нику Мэйли весь механизм сделки, которую хотел заключить с властями.

Потому и был Алексей предельно откровенен с ним во время переговоров: доверие Мэйли стоило больше его денег и возможностей. Психологический портрет босса, точно описанный Лизаветой, позволял предположить, что Мэйли не только оценит искренность, но и ещё, как истинный игрок, захочет поиграть в этот «чеченский покер», где главный и единственный козырь – блеф, но тем интереснее играть. Учитывая, что рисков для него почти никаких. Выигрыш же какой-никакой есть по-любому. По словам Лизаветы, Мэйли давно уже подумывал об открытии филиала в Восточной Европе. И партия с таким серьёзным противником, как Кремль, – отличный репутационный бонус при входе на новый рынок, не говоря уже о том, что в его бизнесе противники очень часто становятся клиентами…

Был, конечно, риск, что Мэйли не согласится. Но чем Алексей рисковал, собственно? В Америку-то он ехать не хотел. Вернее, как турист или даже поработать поехал бы с удовольствием, но поднимать там тему спецназа, устраивая вокруг трагедии шоу «влюблённых президентов», он так и не решился: останавливало что-то, трудно объяснить, что.

В общем, всё получилось. Мэйли согласился «поиграть» и даже ход неожиданный сделал, дав Лизавете недельную командировку, чтобы она «привезла мистера Барышева». Усилил, так сказать, повысил ставки в игре.

Вот только роль Лизаветы во всём этом пасьянсе, вернее, свои предположения о её романе с Ником Мэйли Алексей озвучивать Кулику не стал…

– Удивили вы меня, Алексей, уже второй раз за вечер, – признался Кулик. – Неожиданно всё это. А если не пойдут на сделку, что тогда предпримете?

– Не знаю, – пожал тот плечами. – Сам солдатика искать буду. Молоко взбивать лапками. Как та лягушка, что в кувшин свалилась. Побарахтаюсь-побарахтаюсь, авось масло собью. Так и выпрыгну. Что мне ещё остаётся.

– Лягушка… – усмехнулся Кулик. – Не прибедняйтесь, Алексей, пока у вас отменное масло выходит. Сам чуть не клюнул на него… А внимание к себе, я так понял, вы решили запросами от имени американцев привлечь? – снова спросил он.

– Не только. Я ещё утечку про контракт организовал. Уже вся редакция об этом знает, уверен, что Шатров подсуетился, себе копию сделал. Ещё один знакомец есть, с недавних пор неровно дышит ко мне, тоже, думаю, с копией контракта уже сбегал куда надо.

– Выходит, процесс уже необратим. Но вы понимаете, Алексей, что это опасно? С властью нельзя играть в азартные игры, тем более сейчас. Ведь неясно, с кем договариваться. В Кремле большие перемены грядут. Оно понятно, что хуже, чем сейчас, быть не может, но всё же… С кем договариваться? – повторил бывший министр, размышляя вслух. – Со старой гвардией? Они ещё в силе и контролируют пока ситуацию. Но это только в газетах их продолжают «семьёй» называть, на самом деле они уже всего боятся и легко сдают друг друга… С новыми договариваться? Непонятно ещё с ними ничего. Кто они и куда страну вырулят? И вырулят ли вообще из этого штопора, ведь не так много их пока… Но сдаётся мне, что сделка эта может быть выгодна как старым, так и новым кланам. Ничего нереального ведь вы не просите. А шумиха лишняя сейчас никому не нужна, тем более вокруг Чечни, где только победа требуется, тем более в Америке, откуда и так сквозь зубы о Кавказе говорят… Что ж, Алексей, пожалуй, я соглашусь быть вашим парламентёром, – задумчиво произнёс Кулик-старший. – Дело-то святое, солдата найти надо. Вот только торопиться не будем. Мне нужно обдумать всё, подготовиться, правильно сформулировать всё в голове… В общем, время нужно. Недели мне хватит, если, конечно, все, о ком я думаю, в Москве. Связь давайте через сына держать. И сообщайте, пожалуйста, о любых движениях вокруг вас. Сейчас каждая мелочь важна. – Кулик поднялся и протянул, прощаясь, руку. – Мне кажется, если он жив, то мы найдём его, должна же быть справедливость на свете…

 

* * *

Алексей так и не узнал, с кем встречался бывший министр Кулик. В каких кабинетах – Кремля, Старой площади или чьей-то правительственной дачи – в очередной раз решалась судьба армавирского спецназа, он тоже не знал. Все эти дни рядом был Серёга Кулик. Его об этом попросил отец, Серёга сам сказал. Но вот на расспросы, с кем, где и когда Кулик-старший будет общаться, он лишь смеялся и рассказывал анекдоты, хотя скорее всего он и сам не знал.

Тягостно, конечно, было ждать, но что оставалось? Вечера проводили втроём, как правило, у Алексея. Кулик приволок гитару и много пел. Толмачёв привёз из санатория целую батарею бутылок, надаренных сослуживцами, но совсем мало пил. Барышев же за компанию и подпевал, и выпивал – уже и не вспомнить, чего было больше.

Кулик-старший объявился вечером пятого дня.

– Батя сейчас звонил, Лёха, – буднично сообщил Кулик-младший. – Встреча состоялась, твоё предложение передано. Батя нервничает, но доволен. Похоже, ты всё верно рассчитал. Ответов пока, ясное дело, нет. Так что ждём дальше…

Ну вот и всё. Наступил тот этап, на котором от Бена уже ничего не зависело. Хотя на всякий случай они с Ником Мэйли развили бурную деятельность. По нескольку раз на дню созванивались, согласовывали сроки вылета Elizabeth, ещё Мэйли «нервничал», требовал ускорить приезд, рассказывал, с какой ещё редакцией-газетой-телеканалом договорился, сыпал именами, подробностями, которые Барышев даже и не пытался запомнить. В общем, Ник Мэйли был чрезвычайно убедителен в рамках разработанного ими сценария. Алексей, наоборот, туманно отвечал, уходил от прямых ответов, всячески «тянул» со сроками, показывая, что выжидает.

Уж нашёл ли этот радиоспектакль своего слушателя, неизвестно, но играли они самозабвенно. И ответ пришёл на четвёртый день.

– Алексей Борисович? Здравствуйте, это Дмитрий Николаевич, заместитель военного прокурора, если помните, вы были у меня недавно, – позвонил тот самый прокурор, с которым они летели одним самолётом из Махачкалы.

– Да, Дмитрий Николаевич, я вас узнал, рад слышать, – ответил Алексей, ещё не зная, чего ждать от этого звонка. Но мысль уже мелькнула – неужели…

– Алексей Борисович, если помните, я обещал позвонить по тому вопросу, что вы поднимали, – деловито напомнил прокурор. – В ходе следствия открылись новые обстоятельства. Дело переводится из Ростова в Москву, теперь им будет заниматься Главная военная прокуратура. Ну и в деле появились новые фигуранты. Не хочу называть по телефону фамилий, но несколько генеральских чинов скоро начнут отвечать на вопросы следователя… Да, и самое главное, появилась информация о тёзке вашем, Алексее Барышеве. Спецназовца нашли, который вытаскивал его с высоты. Журкин, кажется, фамилия. В ближайшее время вы сможете связаться с ним…

«Как странно и непостижимо всё снова переплелось, – думал Алексей. – Сначала случайная встреча с этим прокурором именно в том самолёте, что не даёт мне покоя. И не вспомнили бы друг друга, если бы Толмачёв через своих друзей не организовал нам встречу. И вот теперь именно прокурор сообщает эту весть. Откуда в жизни берутся столь киношные совпадения? Сколько их было уже, и вот всё закончилось. Неужели закончилось? — удивился он. — Неужели асфальтовый каток свернул? Но если этот звонок, этот долгожданный звонок – первый глоток победы, то почему нет от него радостного послевкусия?..»

Не доставило радости и письмо, которое он получил спустя время от Серёги Журкина.

«Уважаемый Алексей!

С уважением, Сергей Журкин»

Отвечаю на вашу просьбу рассказать подробно, как мы с Лёшкой Барышевым выбирались после бомбёжки. Извините за почерк, это всё последствия контузии.

Я прождал в зелёнке несколько часов. Думал, что на нас выйдет кто-то из своих, но никто так и не вышел. Отправиться же на поиски самому и оставить раненого Лёшу одного я не решился. Время от времени, когда он начинал стонать особенно громко, вкалывал ему шприц-тюбик промедола для обезболивания из армейской аптечки. Один раз Лёха даже пришёл в себя. Долго узнавал меня, а потом улыбнулся и сказал: «Теперь вот ты меня тащишь, братишка». Был у нас с ним случай один, когда он меня не бросил…

Я ещё ответил тогда: «Не журись, мол, Леший». Присказка во взводе такая была. А Лёха попросил, что, если наткнёмся на духов, обязательно привести его в чувство. И всё стечкин свой трофейный из рук не выпускал.

Трудно нам было. Лёшке всё хуже становилось, у меня самого жутко болел бок, кружилась голова и тошнило. Но мы как-то держались, я это плохо помню…

А на очередном привале я попытался и не смог разжать пальцы Лёхи, вцепившиеся в пистолет. Мёртвая хватка… Он совсем тихо умер, я даже и не заметил, пока тащил.

Дальше пошёл один, а Лёшу спрятал в лесу, ветками закидал, землёй присыпал, как мог, приметил место… Не помню, сколько ещё выходил к своим, сильно штормило из-за контузии, да и с ориентацией проблемы были. Десантура, что меня подобрала, сказала, что совсем не туда шёл.

А за Лёхой я лишь через два месяца вернуться смог, после госпиталя. Как голову попустило от контузии и ребра срослись, так и вернулся. Удивительно, но всё помню плохо, а место сразу нашёл, хотя когда в госпитале пытался рассказать, где прятал его, не получалось. Оттого, наверное, и путаница с похоронками, о которой вы писали, вышла. Ведь что Алексей Барышев погиб, от меня точно знали, а найти не могли, вот и накуролесили что-то…

 

* * *

День был особенный: сегодня из Нью-Йорка прилетает Лизавета. Вернее, она уже летит где-то над Атлантикой, через несколько часов её встречать. И какое-то новое ощущение не покидало Алексея с утра.

Вообще с того момента, как всё закончилось, он словно погрузился в реку блаженного спокойствия. Что-то происходило вокруг в эти несколько дней. Они снова встречались с Куликом-старшим, и Анатолий Степанович рассказывал, как ему пришлось даже не фигурально, а прямо поручиться за него… Вернулся в Дегтярск со страшной вестью для матери солдата Михалыч, человек, чья сдержанная сила так помогала Алексею и который стал просто настоящим другом. Хотя разве просто становятся друзьями… Сразу несколько газет подхватили тему армавирского спецназа, а на федеральном телеканале отряду посвятили час в передаче «Специальное расследование». Алексея настойчиво приглашали на съёмки, но он отказался. В общем, жизнь продолжалась, он во всём этом участвовал, но как будто со стороны. Нет, ему не было всё равно, ему было очень спокойно.

А ещё утром звонил тот самый бледнолицый следователь, который когда-то вызывал Барышева на беседу. Очень хотел встретиться, готов был подъехать в любое место, но Алексей отказался. И даже не стал придумывать уважительную причину. Хотя причина была более чем уважительная – он совсем не хотел, чтобы его выдернули из созерцательного настроения. Оно ему подходило сейчас больше всего.

В Шереметьево-2 он выехал заранее, удачно объехал вечно забитые участки Ленинградского проспекта и добрался раньше, чем рассчитывал. Побродив по зданию аэровокзала, заглянул в кассы, а затем выбрал кофейню на втором этаже и собрался тут коротать время.

Но совсем скоро к его столику подошли.

– Здравствуйте, Алексей Борисович, – улыбаясь, перед ним стоял следователь, который так настойчиво сегодня домогался встречи. – Не буду лукавить, приехал именно к вам, так что случайной нашу встречу в Шереметьево назвать никак нельзя.

– Понятно, – спокойно отхлебнул Алексей свой кофе и жестом пригласил присесть. – Ну и что вам от меня нужно?

– Ваш рейс из Америки ещё не скоро прилетит, так что я отниму немного времени, – невозмутимо ответил следователь, – поговорить нам надо.

– Нам или вам? – не найдя ничего лучшего, спросил Алексей и безразлично добавил: – Всё-таки вы меня прослушивали всё это время, раз вы здесь.

– Нет. Не всё время. Извините, что вот так приходится… – следователь развёл руками. – Но ведь вы сами не захотели встречаться. А этот разговор нужен не только мне. Но и вам. Я, конечно, понимаю, первое впечатление – это единственное, что нельзя произвести дважды, – умело ввернул он цитату, – но я сейчас не от лица прокуратуры хочу говорить с вами.

Что-то не так было со следователем, но что, Алексей не мог понять. Он уже не производил того первого отталкивающего впечатления. Какое-то неуловимое изменение произошло с ним после их последней встречи.

Те же бледно-голубые глаза. Та же едва заметная улыбка. Всё тот же холодный, даже во время улыбки, взгляд. Всё так, да не так. Но что именно? Пауза затягивалась, а они внимательно смотрели друг на друга. Он, наверное, ждал ответа. А Лёшка молчал, пока наконец не понял, вернее, не увидел – бледнолицый моргнул, снова и снова, как любой нормальный человек.

– Смешно… – не сдержавшись, чуть улыбнулся Алексей. – Смешно и просто.

– Это важно, Алексей Борисович, – по-своему понял его слова следователь.

«И хорошо, что не понял, – думал Алексей. – Значит, не монстр, раз моргать умеет. Значит, тогда, в его кабинете, это не профессиональная деформация была, а маска. Которую он сейчас за ненадобностью снял. И сразу превратился в нормального человека. Но раз снял, значит, должен был что-то другое надеть? Что именно? Кем он будет на этот раз?»

Вопросы, как защитные рубежи, стали наслаиваться в голове один за другим, стирая созерцательное благодушие.

– Признаюсь, в прошлый раз недооценил вас, – словно комплимент произнёс следователь. – Я бы даже сказал, переиграли вы меня, а это, поверьте, мало кому удавалось.

– Тогда давайте сразу перейдём к делу. Раз уж гора сама пришла к Магомету, что ещё остаётся… Только внимать ей, – с досадой сказал Барышев.

Всё-таки жаль, что такое состояние души продержалось недолго. Вот как чувствовал, не хотел с ним встречаться.

– У нас к вам предложение, Алексей.

– Да я это уже понял. Надеюсь, я смогу от него отказаться?

– Очень бы этого не хотелось. Мне кажется, вы бы нашли своё место в корпорации.

– Где-е-е? – удивился он. – Я-то думал, вы меня вербовать будете. Вы же из «феликсов», я правильно понял?

– Ох уж эти журналистские штампы… – недовольно поморщился следователь.

– Ну уж извините, кто на что учился, – съязвил Алексей.

– Да… Кто на что… – о чём-то своём задумался следователь, не обращая внимания на его ехидство. – Понимаете, мы с вами в смутное время живём. Вы как журналист не хуже меня всё видите. И это время давно уже смутное. Кто-то же должен очистить его от мути? Вот вы меня «феликсом» назвали, чекизмом, судя по всему, попрекнули… Да, я действительно в своё время учился защищать государство. А потом страна рухнула – катастрофа. Но ведь известно, что после катастрофы система рано или поздно начинает собираться заново вокруг тех своих частей, которые сумели сохранить системные свойства. Чекистское сообщество, пусть неоднородное, неоднозначное, оказалось наиболее сохранившимся. Да, кто-то из нас быстро отпал. Кто-то предал. Кто-то скурвился. Но какая-то часть выстояла. И падающая в бездну страна уцепилась за «чекистский крюк». И висит сейчас, покачиваясь. Неизвестно только, выдержит ли крюк… Я к чему вам, собственно, это всё рассказываю, – внимательно глядя на него, следователь потёр подбородок. – Просто вы очень правильно себя повели, Алексей, в истории с армавирским спецназом. Хоть и случайно оказались рядом, но достойно защитили честь погибшего солдата. Это ведь грустно, что, кроме вас, сначала и некому было защищать их. Но вы бились один, рискуя всем, и не только карьерой. И вы победили. Потому как дело ваше было правое. А разве спасать страну – не правое дело? Извините за пафос, но именно сюда я вас и зову. В сообщество людей, которые спасут страну от коллапса, даже если надо будет рискнуть всем. И потом… Вы ведь легко могли вынести сор из русской избы в американскую. Сейчас так многие делают, и российский сор ой как любят перетирать там. Но у вас был нравственный выбор, и вы сделали его. Поэтому ваше место рядом с нами.

– Вот это да! – Алексей даже не стал скрывать своего восхищения. – Вот это концепция – «чекистский крюк»! Этакая национальная идея для служебного пользования. Обалдеть! Ничего подобного я ещё не слышал. Вот только какое я отношение имею к вашему чекистскому сословию?

– Ну, Алексей, не цепляйтесь за слова. Вы же умный человек, смотрите шире. Любой крюк цементировать надо, укреплять всеми силами общества. Я же вас в корпорацию приглашаю. Корпорацию людей, которая стихийно сложилась в недрах самого коллапса и вызванного им хаоса. И создала из хаоса какой-то минимальный порядок. А нам не минимальный порядок нужен, а великая страна, тут работы для всех хватит.

– Вы так уверены, что мы с вами одинаково понимаем, что такое великая страна? – снова удивился Барышев.

– А вариантов-то совсем мало. Первый и наиболее благоприятный, вероятно, для вас, ну если вы, конечно, с нами, внутри системы, – построить корпоративное государство, после чего быстро карабкаться наверх, в нормальное гражданское общество. Чем быстрее, тем лучше для всех. Второй сценарий – не такой идеальный, но лично мне ближе, так как более реалистичный – состоит, наверное, в том, чтобы достроить корпорацию, обеспечить с её помощью долговременную стабильность и постепенно, подчеркну, очень постепенно выходить из глубокой дыры, в которой мы все оказались.

– Ну и как мы с вами разберёмся, куда грести, когда построим эту вашу корпорацию? – ехидно поинтересовался журналист.

– Да не важно это сейчас, Алексей. Разберёмся. Потому что есть ещё и третий вариант, несовместимый с жизнью, – повторить все ошибки СССР, начать безоглядно критиковать «чекистский крюк» и в итоге, сломав его, обрушить общество в новый кризис. И мы всегда договоримся, потому что сценарий уничтожения страны абсолютно неприемлем для меня и, надеюсь, для вас тоже.

– Не-а, не договоримся. Даже если вам удастся собрать в одну лодку и либералов, и силовиков, вы же грызть друг друга начнёте, ещё не достроив корпорацию. Тут-то и проржавеет крюк… Да и потом, закрытое общество, за которое вы ратуете, всегда хуже открытого, – улыбнулся Алексей.

– Да, хуже, – легко согласился следователь. – Но не так всё однозначно. И закрытые общества могут быть относительно здоровыми и способными набрать потенциал для перехода в открытость. Конечно, в моём сценарии есть огромные риски. В том числе и те, о которых вы говорите. Но это не предопределено. Кроме негативного, корпоративизм может быть и позитивным. Поймите вы, наконец, Алексей, корпорация важна не сама по себе. Её цель – выстоять и выдержать нагрузки переходного периода. Затем она может превратиться в локомотив и вывести общество в новое качество, – закончил он.

– Тогда почему этот ваш локомотив не помогал мне всё это время?! – не выдержал Барышев.

– Ну, во-первых, с чего вы решили, что мы вам не помогали? Неужели вы думаете, что мы не были в курсе ваших действий? Не удивляйтесь, многие из тех, с кем вы встречались, – члены корпорации. Ну и потом, нам нужно было понять, что вы за человек, чего вы хотите и чего добиваетесь на самом деле. И вы помогли нам в этом. Поймите, вы всё сделали правильно, когда стали искать правду здесь, когда напрямую обратились к нам. А почему, думаете, вас хоть и поздно, но поддержали другие СМИ? Журналистская солидарность? Даже не смешно. Ну а что не помогали вам открыто… Знаете, восстановление страны после почти смертельного удара не имеет ничего общего с романтикой, у нас свои методы. Вот в вашей редакции скоро произойдут интересные изменения, собственник поменяется, так мы вас тоже открыто поддерживать не будем. Но как минимум первым заместителем главного редактора «Аргументов» активный член корпорации должен стать, и станет, а там жизнь покажет. Такая газета не должна быть в стороне, не должна управляться случайными людьми.

– Вы знаете, я и так себя достаточно комфортно чувствую в профессии.

– Это заметно, – согласился следователь. – У вас высокая степень журналистской свободы, но когда вы будете с нами, то она, эта же степень свободы, станет на два порядка выше. Чего нельзя будет сказать о других… Новые источники информации, новые возможности, разве это не соблазнительно?

– Соблазнительно. Беда только в том, что журналистика по определению стремится просто к свободе, а не к тем степеням, которые её ограничивают.

– Красиво сказано, хоть и наивно. Уверен, что ваше издание только выиграет от такого руководителя. Это будет эффектное возвращение, – следователь вопросительно смотрел на своего собеседника. – Неужели не хочется воздать тем, кто вас изгонял? У вас будут развязаны руки на любое кадровое решение…

– Жаль, что я не смогу вместе с вами строить корпорацию, – ответил Алексей.

Следователь молча достал сигареты, не спеша закурил.

– Любопытно, сколько лет должно пройти, чтобы ваши взгляды на жизнь поменялись, – размышляя, произнёс он.

– А с чего им меняться? – удивился Алексей.

– Ну как же, – невозмутимо ответил бледнолицый, – вы сейчас очевидного не замечаете, у вас всё слишком контрастно – чёрное или белое. А ведь в жизни не так. В конце концов, даже из вашей очень пристрастной статьи видно, что «ужасная гибель спецназа» произошла не только из-за негодяйства генералов, но и по разгильдяйству солдат, которые вовремя не подзарядили рацию. Разве не так? Разве мысль о том, что во время войны даже самые справедливые разоблачения могут нанести воюющей родине вред, не вполне разумна? – следователь немного помолчал. – Вы идеалист, Алексей, – продолжил он, – но ведь у вас публичная профессия, вам надо постоянно доказывать свой успех. А мне кажется, что романтический борец с системой – уходящая натура. Всё-таки публика, она как женщина, а женщины любят успешных подонков больше, чем идеалистов-романтиков.

– Ну если вы действительно пророк, то мне пора менять профессию, – усмехнулся Алексей.

– Вы правы, неблагодарное это дело – пророчествовать… – следователь широко улыбнулся. – А у вас наверняка весомая причина для отказа? – наконец прямо спросил он.

– Ну да, причина весомая, – согласился Барышев. – Можно, конечно, помудрствовать, что причина отказа в том, что от вашего предложения нельзя отказаться. Ну или включить дурака, что я вам не верю. Но всё гораздо проще – я уезжаю.

– Куда, если не секрет? – спросил следователь.

– Туда, где меня ждут, – улыбнулся Алексей. – Вы же и так всё знаете, раз вы здесь.

– Надолго? – бледнолицый пропустил мимо ушей последнюю реплику.

– Пока не знаю, как получится.

– Ну если уж совсем честно, то мы просчитывали этот вариант. Всё-таки любимая женщина, хоть и бывшая, да ещё и в Америке. Насколько я знаю, вашей Лизе постоянную работу предложили? И то, что вы контракт разорвали, не помешало… Ну-ну, не злитесь! – следователь упреждающе миролюбиво поднял руки, прочитав на его лице возмущение. – Я же по-хорошему… Просто я не думал, что вы решитесь туда уехать, вы же боец. Тем более сейчас, когда всё так удачно для вас складывается. Неужели я снова ошибся? – улыбка на лице следователя впервые за время разговора мелькнула лёгкой тенью снисходительности.

– Извините, у меня звонок, – ответил Алексей. Ему звонила Лиза, очевидно, уже приземлившись. – Здравствуй. Как долетела?.. Да, я здесь, встречаю… Да, билеты уже купил, как и договаривались, в один конец… Подожди секунду, я попрощаюсь…

Алексей перевёл телефон в режим ожидания и, поднимаясь, протянул руку следователю:

– Я действительно скоро уезжаю. Поверьте, мне это сейчас нужнее. Но, признаюсь, вы меня впечатлили «чекистским крюком». Прощайте.

Он стоял у стеклянной стены, отделяющей встречающую публику от прибывающих пассажиров, и улыбался. В толпе навстречу ему катила свой чемодан и весело махала рукой Лизавета. И два авиабилета в один конец действительно уже лежали у него в кармане. Два билета на авиарейс Москва – Екатеринбург. Оттуда до Дегтярска всего ничего. На машине, говорят, за час легко добраться.