Если правда то, что в Киеве больше не любят русских, то в этом виноват только я…

Той осенью город был как никогда «жовто-блакитным». С утра небо проливалось дождём, а потом весь день опавшие жёлтые листья плавали в его голубом отражении. И вышагивать по тем цветным лужам, опять-таки, в жёлтых ботинках на толстой подошве, было одно удовольствие. До тех пор, пока Лерка не забыла в машине зонт. И хотя от внезапного ливня спаслись в ближайшей кафешке, но до неё ещё надо было добежать, и, видимо, тогда я и подпростыл.

Тот аптечный киоск на бульваре Леси Украи́нки, куда мы вырулили по дороге домой, был очень кстати. И если бы Лерка не осталась ждать в машине, я бы, конечно, так не оконфузился. Всего-то и надо было купить капли в нос, да одноразовые бумажные платочки, что может быть проще. С каплями, собственно, так и вышло, а вот с платочками, как-то не задалось…

Немолодая продавщица – дородная киевская тётка – протянула капли и две упаковки платочков, забрала гривны и дружелюбно кивнула на моё «Спасибо». Но шагнув, было, в сторону машины, я застыл, недоумённо разглядывая покупки. Вернее, одноразовые бумажные платочки, на упаковке которых синело по-украински довольно странное название. Не знаю, чем именно я тогда был озабочен, но перечитывая его на местный манер – «нижний дотык» – я вдруг понял, что произошло какое-то невероятно смешное недоразумение. «Ведь мне не нужен „доты́к“, – хмыкнул про себя я, – а уж тем более „ни́жний“». Неужто, перепутала тётка платки с…

– Женщина, извините, – снова заглянул я в аптечный киоск, – но вы перепутали. Я у вас платочки одноразовые просил, а вы мне вот… это дали… – неловко улыбаясь, протягивал я упаковки с «доты́ком».

– Что просили, то и дала, – недоумённо смотрела на свой товар продавщица. – Вам для чего надо?

– Ну, уж точно не для этого… – её вопрос откровенно развеселил. – Мне для носа. А это… явно для другого, – подмигнул я, с трудом сдерживаясь от смеха.

– А я и дала для носа, – ещё более недоумённо таращилась тётка.

– Интересно, что вы сейчас носом назвали? – не выдержав, расхохотался я. – Мне, вот, для этого носа, – трогал я рукой свой собственный нос и громко смеялся.

– А я тебе что дала?! – в голосе тётки стали появляться визгливые нотки. Она явно не понимала, что происходит, и на всякий случай перешла к обороне.

– Ладно, женщина, вы только не расстраивайтесь, всякое бывает, – давил я смех. – Я у вас платочки просил, а вы мне этот дали… нижний заты́к, – снова прыснул я.

– И чо?! – уже агрессивно спросила она.

– Ну, нижний же… – активно помогал я себе жестами, показывая, насколько нижний, не зная, как ещё объяснить продавщице её оплошность. И трудно описать, как же это было смешно.

Она наконец-то поняла. И так посмотрела на меня, что я поперхнулся своим смехом. Несколько секунд звенящей тишины, и тётка отчеканила:

– Ни́жный до́тык. Здесь написано: «Нiжний Дотик». Понятно тебе?! Не нижний, а нiжний – нежный по-русски. Не доты́к, а до́тык – прикосновение по-вашему. Понятно тебе?! «Нежное прикосновение» платки называются!

– Москаль клятый, изгаляться вздумал! – бросила она на прилавок обе упаковки с платочками, и с размаху захлопнула перед моим носом окошко киоска. Я даже извиниться не успел…

Клянусь, мне до сих пор стыдно, хотя уже столько лет прошло. Я ведь не издевался той осенью 2004 года, я, правда, не знал. Стыдно и смешно.

– Мишка, из-за тебя у нас тут Майдан случился, – долго ещё смеялась по телефону Лерка, звоня мне из Киева в Москву, припоминая эту игру слов.

А я думаю, что и второй Майдан через десять лет тоже из-за меня случился. Ну, как в той побасёнке, про взмах крыльев бабочки в дельте Амазонки, что вызывает цунами у побережья Японии…

 

***

Побережье Азовского моря от цунами никогда не страдало, но недоразумения на Араба́тскую стрелку – длинную косу в северо-восточной части Крымского полуострова – сваливались регулярно. Когда-то давно тут проходил почтовый тракт, и этот довольно удобный путь в Крым по узкой косе километров на сто был короче, чем дорога через Перекоп. Полосатые столбы здесь стояли, как и положено, каждую версту, колодцы – через пять вёрст, почтовые станции – через 25, трактиры и казармы – через 50. Главная станция звалась Тревогиньская, жили при ней донские казаки, переселённые на Стрелку вместе с семьями для несения службы на тракте.

В общем, обустроено всё было настолько хорошо, что во время Крымской кампании 1855 года англичане с французами снарядили целую эскадру для блокады Арабатской стрелки, дабы помешать передвижению русских войск. Долго союзники курсировали вдоль 110-верстной косы, удивляясь, как ловко маскируются русские, пока, наконец, не поняли, что патрулируют пустоту, так как почтовый тракт перевели на полуостров.

Но войну-то никто не отменял, поэтому доблестная эскадра смело разбомбила брошенные станции, трактиры да рыбачьи хижины и отрапортовала в Адмиралтейство, что укреплённые посты русских уничтожены, а их войска вытеснены с Арабатской стрелки. Вот только высадить десант на Стрелку союзники так и не решились. Но почтовую станцию со старинным казачьим названием Тревогиньская пожгли из пушек.

Сколько тогда в окрестных казачьих хуторах обитало жителей, Иван Пантелеевич Пономарь – председатель местного сельсовета – понятия не имел, но своё нынешнее хозяйство – село Стрелковое, выросшее на пепелище той Тревогиньской станции, досконально знал не только в лицах, но и в числах.

Сто пятнадцать дошколят и сто сорок шесть школьников были гордостью Ивана Пантелеевича, больше нигде на Арабатской стрелке столько детишек не родилось. Пенсионеров, правда, тоже немало – ровно четыреста сорок стариков вместе с Пономарём. Но зато работающего населения всё равно больше. И были для Ивана Пантелеевича эти без малого полторы тысячи односельчан не просто цифрами, которые он сводил по должности своей, это была вся его 70-летняя жизнь, где не только он каждого мальца́ знал в лицо, но и его самого знали сызмальства.

А сейчас председатель Стрелковского сельсовета Иван Пантелеевич Пономарь находился в большой тревоге. Очередное недоразумение подступило к Стрелке в марте 2014 года сразу с двух сторон…

– Нет, ты мне прямо скажи, председатель, что ты решил? – старуха Сварина сидела на краю табуретки и цепко держала Ивана Пантелеевича в прищуре своих выцветших за слишком долгую жизнь глаз. – Молчишь? А зачем тогда третьего дня в гости напрашивался? Я, вот, не дождамшись, сама пришла, хоть и бабка уже немощная.

– За тобой, Кузьминишна, вся наша «старая гвардия», сама знаешь, вот и напрашивался. А немощь свою ты ещё лет двадцать назад клюкой в подпол загнала, – усмехнулся председатель и посерьёзнел: – Прости, что сам не дошёл, хоть и собирался, столько всего сейчас… Слово мне твоё нужно, Кузьминишна, голова кругом идёт…

– Ну, так я тебе скажу, Пантелеич, слово своё… – задумчиво пожевала старуха губами. – Просто всё. По мне, так не важно, пожгут нас, как Тревогиньскую или нет. Важнее, за что жечь будут, – строго посмотрела она.

Председатель сельсовета побаивался её с детства. Порода такая была у Свариных. До всего им дело есть. Вынь да положь правду-матку на блюдечке. А если нет этой самой правды? Разве она всегда есть?

Старуха Сварина хоть и опиралась на свою клюку, но сидела с такой прямой спиной, словно и не давил на неё этот восемьдесят восьмой март в её жизни.

– Всё у тебя просто, Кузьминишна, – вздохнул председатель, – пожгут – не пожгут… Да-а, знать бы, как оно обернётся, мне бы, может, легче было, хоть бы и пожгли…

– А ты не ищи, где легче, ты ищи, где правда. Ты – власть или хрен собачий?! Отец мой, в 41-м го́де, на твоём месте собрал всех, да прямо в сельсовете сполох и объявил.

– Эх, порода… – снова вздохнул председатель.

Кто ж не слыхал в Стрелковом про председателя Кузьму Сварина, который всех колхозных дедов и пацанов, оставшихся после мобилизации, собрал в отряд и увёл по косе в керченские каменоломни партизанить, да там и сгинул? Кто не знает старуху Сварину, которую 16-летней девкой угнали в Германию, а она сбежала, и пешком, через Польшу, оккупированную Белоруссию и Украину, спустя десять месяцев вернулась в село, и, говорят, больше уже не пряталась, хотя Крым ещё под немцем был. Порода…

– Ты мне тут не пыхти, – не унималась старуха. – Тогда ясно всё было, где свои, где чужие, а сейчас везде свои. Потому и слово твоё ждут люди. Не рви ты их, председатель, сам решай. Никогда по жизни не юлил и сейчас не юли…

От таких вот слов старухи Свариной, Ивану Пантелеевичу легче не стало. Проводил до калитки, поблагодарил, да и вернулся в дом – в то же место, в те же думки.

Хозяйничал Иван Пантелеевич уже много лет один в своём доме. На одной стене грусть проглядывает – портреты тех, кто ушёл в мир иной: жена, сын, невестка… На другой радость прорывается – фотографии внуков висят: Мишка и Лерка. На старом серванте нежность просвечивает – россыпь детских фотографий в рамочках толпится: Лиза, Настя, Маруся – эти Мишкины москвички; Даня и Сонечка – Леркины киевляне. Много правнуков у председателя. Каждый год в середине июля съезжается вся эта детвора на день рождения деда Ивана, и прирастает старый сервант новыми фо́точками, скопившимися за год; накрываются столы во дворе под абрико́синой, что от старости плодоносит уже только на верхушке, но тень во дворе в любую жару держит исправно, и так неделю-другую, пока не схлынет детвора обратно по своим столицам. И снова один…

В дверь громко заколотили. Слишком громко, незваный гость словно стучал палкой.

– И чего тарабанить так, – пробормотал, поднимаясь, председатель. – Заходи, давай, открыто! – крикнул он.

В дверях стоял Васька Глод, местная достопримечательность, довольно взбалмошный, не от мира сего парень лет за тридцать, вечный «предприниматель». Над его попытками открыть очередной бизнес в Стрелковом уже даже никто и не смеялся, так искренне бросался он в новое дело с головой, забывая, чем занимался ещё вчера. И что забавно, вовсе не разбогатеть всегда Васька хотел, а пользу принести. Некоторые за это даже дурачком его считали, что тут скажешь… зато любили его в селе. А председатель вдвойне привечал Ваську, так как был тот одноклассником его внука, когда Мишка жил у деда в Стрелковом и учился в местной школе.

В руках Глод держал сложенный телескопический спиннинг, которым, очевидно, и тарабанил в дверь.

– Здравствуй, Василий, проходи. В дом-то зачем тащишь удилище своё, на рыбалку, что ль собрался? – невольно улыбнулся Иван Пантелеевич. – Брось, вон, у порога, и проходи. Чай пить со мной будешь? Садись, давай, за стол.

– Да, дядь Вань, буду. Здрасьте-здрасьте. Как там Мишка, звонит часто? – Возбуждённо-радостно улыбался в ответ Васька Глод и, не дожидаясь ответа, сам стал отвечать: – Не, дядь Вань, эт не для рыбалки, эт для отряда. Я в телике бачил. Умные они там, в Киеве, все приходят на митинг с маленьким спиннингом, хоп, разложил его в секунду, прапор нацепил и пятиметровый флаг готов для отряда. А мы шо, хуже?

– Для какого отряда? – не понял ничего председатель. – Ты что надумал, Вася?

– Ну, як же, якого – отряда самообороны, дядь Вань. У всех есть, гляньте-ка, вон, в телике, шо творят, а мы шо хуже, дядь Вань? – возбуждённо зачастил Глод. – Я и название уже придумал…

– Остановись-ка, Василий, – перебил его Иван Пантелеевич, – какой отряд? Какой-такой самообороны? Какое название? Ты что такое несёшь, Василий? – оторопев, застыл председатель с чайником в руках.

– Название хорошее, дядь Вань, правильное: отряд самообороны имени Вадима Титушки. Да, вы шо, телик совсем не бачите? Только и слышно из Киева: «титушки» – то, «титушки» – сё…

– Ну, слыха́л, конечно, но мало ли кто как ругается, там половину того, что болтают, сейчас не разберёшь, ну их, – махнул рукой Иван Пантелеевич и стал разливать заварку по чашкам.

– Ну, вот! – обрадовался Васька Глод. – Я тоже сначала не знал хто это, а потом смекнул, раз ругают по чём свет стоит, значит, надо присмотреться. В общем, в Гени́ческе на базаре вызнал я всё про него, дядь Вань. Титушка тот, простой хлопец из Ровно, спортсмен, говорят, чемпион олимпийский, по какому спорту брехать не буду, бокс там или штанга, не знаю, дядь Вань, но гонял хулюганов по Киеву будь здоров, вот и невзлюбили они его, обзываться стали… В общем, надо, дядь Вань, на флаг его поднимать, когда в отрыв пойдём. Шо мы хуже банде́ры всякой, – важно закончил Васька.

– Ну и каша у тебя в голове, – покачал головой председатель. – Да, ты пей, пей чай-то, – подвинул к нему чашку Иван Пантелеевич, – и скажи мне, сынок, это в какой же такой отрыв ты собрался, а?

– Ну, дядь Вань, – укоризненно смотрел на него Васька, – всё село только об том и болтает.

– Болтунов, смотрю, развелось, не только в телевизоре, – проворчал председатель.

– Ну, дядь Вань, – ещё более укоризненно протянул Васька. – Бабку Свариху хто зазвал, не вы шо ли? Бачил я, как она от вас щаз ковыляла. А шоб заноза эта впустую ходила куда, да ни в жисть такого не было. Я, дядь Вань, сразу смекнул, для чего вам Совет ветеранов сподобился. Вот только на деда́х, не обижайтесь, дядь Вань, далеко не уедешь, надо молодняк в отряд самообороны собирать. Да вы не бойтесь, дядь Вань, мне можно доверять. Шо я, хуже Сварихи, шо ли?

Васька Глод помолчал, громко отхлебнул чай и признался:

– Отряд як соберём, канаву копать первым делом будем.

– Какую канаву, Вася?

– Ну, як же, дядь Вань. За северной околицей дорогу в село перекопать надо срочно. По телику бачил, везде копают. А то, як попрут бандерлоги с севера, не сдюжим. Як думаешь, дядь Вань, сколько народу в наш отряд имени Титушки запишется?..

Долго выслушивал ещё Иван Пантелеевич Ваську, пока тот чай прихлёбывал, насилу выпроводил. Но только со стола прибрал, как в дверь тихо постучали.

– Во, дают, – изумился председатель, но вслух крикнул: – Открыто, заходьте!

На этот раз в дверях застыл директор местного санатория «Стрелок» Калина́. Деревня скора на прозвища, вот Николая Петровича Калину́ с детства и перекрестили в Колю-Ока́лину, потому как о́кал он в своей речи к месту и ни к месту.

– О! Здоро́во, председатель! Извиняй, что на ночь глядя, разговор серьёзный есть, пустишь?

– Да, пустил уже, проходи в дом Николай Петрович.

Калина достал из-за пазухи поллитровку и, хитро улыбаясь, протянул её хозяину:

– О! Держи… Со своим добром я, Пантелеич, принимай.

– Ну, значит, и впрямь разговор серьёзный, раз с магазинной горилкой пожаловал. Садись-ка за стол, Николай Петрович, вече́рять будем.

Хоть и один жил дед Иван, а борщ наловчился такой знаменитый варить, что даже Лерка, внучка его, шеф-повар киевского ресторана «Будапешт», всегда тарелку за добавкой тянула. Лерка с детства дедову еду уважала, ещё когда пацанкой гарцевала тут с Мишкой по двору.

Минут через двадцать на столе дымились две огромные тарелки горячего борща, председатель дорезал ломтями колбасу, сало, хлеб, достал из банки соленья и выставил на стол огурцы, помидоры.

– Горчичку, вот, к са́лку бери, перчи́ну в борщ, если повострее уважаешь, – предлагал Иван Пантелеевич, разливая водку в гранёные стопки.– Ну, что ж, давай, Николай Петрович, выпьем за встречу. Хотя, мы вроде, как уже встречались по утру в правлении, – хитро подмигнул он Калине. Чокнулся с ним и выпил.

– О! Ну так ведь народу по утру вокруг много, не поговорить по душам, – так же хитро смотрел в ответ Коля-Окалина, хрустко загрызая стопарик солёным огурцом.

– Да, ты ешь, Николай Петрович, ешь, а то остывает, успеем ещё поговорить-то…

Директор санатория ел, да нахваливал. Председатель подливал водки и терпеливо поддакивал. Догадывался, с чем Калина пожаловал, удивляло, что разом ходоки потянулись. Неужто и впрямь время пришло…

Дорожка от крыльца до самой калитки вела сквозь виноградник. Как часто бывает на юге, дед Иван смастерил лёгкую арочную конструкцию вдоль дорожки, перетянул её проволокой, и засадил виноградом. Это сейчас, в марте, перевитый лозой проход продувается насквозь во все стороны, но уже к маю ярко-зелёный по весне виноградный лист укроет всякого, кто шагнёт от калитки во двор.

Мужики сидели на крыльце прямо на деревянных ступеньках, Коля-Окалина курил и сетовал, что не будет туриста на побережье в этом году, а значит подзатянет пояса Стрелковое от недобору. Председатель соглашался, что тут скажешь, турист – он главный кормилец на побережье.

– Так ведь, Иван Пантелеевич, я к тебе не жаловаться пришёл, – наконец подступился к делу Калина.

– Да, уж я догадался, Николай Петрович, – усмехнулся председатель.

– О! Тогда прямо буду говорить. Сам, поди, понимаешь, Иван Пантелеевич, настала пора действовать. Ты видишь, что в Крыму происходит? Отвалится он, трещина через Стрелковое пройдёт, а мы не готовы.

– К чему не готовы, Николай Петрович?

– О! Так всё тут прахом пойдёт, председатель, неужто не понимаешь? Через две недели референдум в Крыму, отвалится он от Украины, как пить дать, а граница-то через нас идёт. Через мой санаторий! И где ты видел, Пантелеич, чтобы на границу турист загорать ездил…

Граница Автономной республики Крым, действительно, шла через Стрелковое. Само село и вся северная оконечность Арабатской стрелки находились в Херсонской области, но уже километрах в пятнадцати южнее села начинался Крым. А санаторий «Стрелок» стоял всего в километре от административной границы с автономией. Хотя, Иван Пантелеевич помнил времена, когда и Стрелковое к Крыму относилось. Да, что тут помнить, паспорт любого старика в селе открой, чёрным по белому прописано место рождения – село Стрелковое Крымской АССР, ещё когда автономия в составе РСФСР числилась. Зато потом понеслись преобразования: от автономии к области, от России к Украине, вот где-то на том пути, на какой-то административной колдобине и отвалилось Стрелковое от Крыма, приписали его к Херсонщине. «Так, ведь, одна советская страна была, мудри, не хочу. Вот и намудрили мудрилы, теперь расхлёбывай», – в который уже раз подумалось Ивану Пантелеевичу.

– …В общем, накроется, Пантелеич, мой санаторий медным тазом, и всё тут накроется, помяни моё слово, – продолжал Калина.

– Да ты не пугай, Николай Петрович, что надумал, говори прямо.

– О! Тебе скажу, председатель… Ты мужик умный, сто раз думаешь, прежде чем отрезать, – всё-таки прямо говорить Калина пока не решался, – а резальщиков по нонешним временам развелось… Ну, да ты сам всё знаешь.., – прикурил он новую сигарету от старой, и лишь чуть прищурился от дыма попавшего в глаз. Председатель терпеливо ждал.

– В общем, Иван Пантелеевич, пора действовать. Отряд нам нужен…

– Самообороны? – подсказал дед Иван.

– О! Точно! – обрадовался Коля-Окалина. – Я тут слова подбираю, а ты всё знаешь, председатель. У меня в Виннице свояк крученный, ну в смысле знает, что да как… Звонил я тут ему, советует ров копать за околицей…

– За северной? – подсказал дед Иван.

– О! Зачем? – удивился Калина. – На юге копать надо. Но не за околицей, а за санаторием моим, по границе. А то, как попрут колорады с юга, не сдюжим. Как думаешь, Пантелеич, много народу в отряд «Правого сектора» соберём?

 

Какой-то мутный март в этом году выдался. Да и февраль не лучше. Январь, так и вовсе, полный отстой. В декабре, вроде, полегче было, но вообще, как с октября покатились все рейтинги вниз, так я их до сих пор остановить не могу. А мне эти рейтинги, во, как поднять надо.

Чтобы понятней было, как надо, станьте перед зеркалом, подбородок повыше, взгляд стальной, и решительно так, рукой на уровне подбородка черканите в воздухе… Не-не, так не пойдёт. Этим вялым движеньицем вы и рейтинги такие же получите, а мне, во, как надо: черкануть к себе, чтоб аж просвистела рука у горла и замерла у плеча. Если успели поймать в эту секунду в зеркале свой безумный взгляд на фоне сцепленного оскала, сразу поймёте, как сильно сдали́сь мне эти рейтинги.

Я программным директором на радиостанции тружусь. Не самая последняя в Москве станция, скажу я вам. Для той музыки, что русским роком зовётся, и вовсе первой считается. А у меня 20 мая контракт заканчивается. Так что к маю мне эти рейтинги – хочешь не хочешь – надо за уши на место вытаскивать. Ибо хочу. Ибо прёт меня моя работа. А учредитель, он хоть и странный ти́пус, но не настолько, чтобы на фоне пикирующих рейтингов продлевать контракт со сбитым лётчиком. Тем более, генеральный директор ему явно в уши дует, и явно не в мою пользу. В глаза мне улыбается: «Михаил Евгеньевич то, Михаил Евгеньевич сё», а за спиной интриги плетёт…

Таких проблем, скажу прямо, никто не ожидал после летнего успеха. Давно ведь, все хотели поменять что-то кардинально на станции. Одни и те же музыканты в плейлисте из года в год, одни и те же песни все пятнадцать лет. Перемен требуют наши сердца. Но на самой главной станции имени Виктора Цоя этот клич каждый день из года в год слушали, но не слышали. Пока я в июне новый формат не запустил – «Третью смену», ночную программу, где молодые, никому не известные музыканты, отжигали в студии два часа всё, на что способны.

И попёрло, скажу я вам. Почти сразу пошли рейтинги вверх. Сначала новой программы, а затем всей станции. Головокружение от успехов и позволило мне замахнуться на святое – на чашу Грааля нашего радио – на плейлисты, которые годами так деликатно пестовались, что иногда (сейчас снова будет святотатство!) всё тот же Цой со своим воплем: «Перемен!», походил у нас на сатиру на самого себя.

В общем, в октябре замахнулся-таки я, поменял плейлисты в пропорции шестьдесят на сорок, ну в смысле, оставил 60% старого доброго русского рока и добавил 40% новой, качественной и современной, но малоизвестной русской музыки. Ну и покатилось всё куда ни попадя. К просадке-то я был готов, ясное дело, самая радикальная аудитория первой побежит, когда незнакомую музыку услышит, тут главное перетерпеть. Понятно, ведь, всё – самые нетерпимые к переменам быстро сваливают, нового слушателя гораздо дольше собирать приходится. Но – и вот тут-то главный секрет! – к тому времени, когда новая аудитория соберётся, должна вернуться и большая часть старых слушателей. Таков расчёт был. А потому что никто им больше, чем мы, русского рока всё равно не предложит, не нужен он особо другим станциям даже в таком, урезанном количестве. Так что, всего лишь потерпеть…

Вот и терпели, в декабре-то остановилось падение, как я и рассчитывал, подросли даже немного. Но потом всё застопорилось, и вместо медленного, но уверенного движения вверх, началось всё то же, но только вниз. Долго ничего понять не мог, может, даже слишком долго, но в марте понял, наконец. Украина всему виной.

Мужская аудитория всех московских радиостанций, на фоне событий в Крыму и на Украине, массово качнулась от музыкальных станций в сторону информационных, у тех рейтинги выросли, у музыкальных просели. А у нашего радио просели особенно заметно на фоне моих экспериментов. Кто же мог подумать, что мой родной Крым так меня подставит…

– Надо бы деду позвонить, – нерешительно протиснулась сквозь поток сознания дельная мысль, – как он там, в Стрелковом, справляется…

 

***

С первым в своей истории национальным вопросом село Стрелковое справилось довольно легко ещё года три назад. И ладно бы тогда неугомонный Васька Глод умудрился снова что-нибудь отчебучить, так нет же, разлад случился во вполне себе уважаемой в окру́ге семье.

Дед Ульян Горбунов, в прошлом главный бухгалтер одноимённого с селом совхоза, почи́л незадолго до того, как двое его старших сыновей – Славка и Ванька, прознали про то, что их младший брат – Вовка – собрался менять фамилию. Дело в общем житейское: был женат Вовка на Катьке, а Катька та была немкой, ну из русских немцев, их много испокон веку жило не только на Волге, но и в Крыму. Чтобы сразу внести ясность – были все эти Славки, Ваньки, да Вовки с Катьками довольно степенными и взрослыми людьми, просто в деревне накоротке по другому и не кличут никого: старшему – Вячеславу Ульяновичу, оператору местной газораспределительной станции, в то время 55 стукнуло, средний Иван Ульянович, отставной прапорщик, тоже за полтинник перевалил, да и младшенький Владимир Ульянович, механизатор, со своей Екатериной Алексеевной, урождённой Мейер, в том году сорок пятый день рождения собирались праздновать. Вовка с Катькой, кстати, каждый раз улыбку вызывали своими празднествами, ведь родились они в один год, только он – 8 марта, в женский день, а она – 9 мая, в день Победы.

Однако вернёмся к Мейерам, чью фамилию вдруг по жене решил, было, взять младший из братьев Горбуновых. Надумала его Екатерина Алексеевна эмигрировать, наконец, в ФРГ по программе переселения этнических немцев на историческую Родину. Хорошая программа была, много льгот получали переселенцы, много её родственников туда переехали за последние двадцать лет, вот Катька и решилась. Как истая немка скрупулёзно всё подсчитала до евроцента, и поняла, что с немецкой-то фамилией ещё и мужу её какие-никакие льготы перепадут, да и новоиспечённому Вольдема́ру Мейеру в Германии найти работу полегче будет, нежели Вовке Горбунову. Полгода собирала она всевозможные документы, а заодно и «пилила» всё это время Вовку на предмет смены фамилии. Нет, «пилила», это как-то не по-немецки звучит, внесём правку – фрау Катерина педантично обрабатывала своего супруга. И, в конце концов, выдавила из него согласие.

Как об этом пронюхали старшие братья, Катька так и не поняла. Зная их своенравную породу, держала она рот на замке в разговорах с роднёй, Вовка тоже молчал, не желая нарываться на скандал раньше времени. Но, деревня есть деревня, ничего не утаишь. Наверное, паспортистка сболтнула, к которой Катька подкатывала с расспросами насчёт смены фамилии…

Братья появились на Вовкином подворье к полудню. Сурово поздоровались:

– Собирайся, брат, помощь твоя нужна. Ты, Екатерина, Вовку-то быстро не жди, много работы в отцовском доме, матери помочь надо по хозяйству…

Повели братья младшего, действительно, в старый отцовский дом. У них всё продумано было. Мать-старуху расстраивать не стали, её ещё раньше старшая сноха, жена Славкина, к себе зазвала. Заперлись мужики в отцовском доме, разложили старые фотографические альбомы своего отца Ульяна, три медали его боевые – «За отвагу», «За взятие Кенигсберга» и «За победу над Германией». Последнюю – на самое видное место. Ну и три бутылки на стол. Из ящика водки, что ногой под стол задвинули.

Пили долго, говорили тяжело, пару раз чуть ли не за грудки хватались… О чём говорили, толком никто не знает, можно только догадываться. Но когда под вечер вернулся, пошатываясь, домой Вовка, а Катька по привычке что-то съязвила, Владимир Ульянович Горбунов подошёл вплотную к жене, да и сунул ей под нос кулак.

– Вот тебе, а не новую фамилию, – яростно скрутил он кулак в кукиш. – Чуть с братанами меня не развела, паскуда. Русские своих не бросают! Ещё раз заикнёшься «Фамилию менять», – прибью! – пьяно пригрозил он. А она, хоть Вовка за всю жизнь пальцем её не тронул, сразу и поверила.

На том, собственно, национальный вопрос в Стрелковом тогда и затух. Вместе с желанием Екатерины вообще куда-то уезжать с Арабатской стрелки. Из последствий только присказка новая у Вовки появилась. Ну, про тех самых русских, которые кого-то там, где-то там, куда-то там не бросают. Вот и всё. Впрочем, для русского села – а жители Стрелкового на три четверти были русскими – все эти и подобные присказки вряд ли имели отчётливый национальный подтекст, здесь ведь испокон веку говорили и думали по-русски…

Зато сейчас национальный вопрос встал ребром. И не где-нибудь, а за южной окраиной Стрелкового, где неожиданно появился пост украинских пограничников. По утру во вторник прошла через село колонна машин, да и остановилась в пятнадцати километрах от него, прямо за санаторием «Стрелок», в пятистах метрах от старого каменного столбика со словами «Межа областi», за которым синел свежевыкрашенный металлический щит с надписью «Автономная республика Крым».

Вместе с военными грузовиками из Гени́ческа – ближайшего райцентра – припылили старенький автокран и перегруженный железобетонными блоками «Камаз» с полуприцепом. Припылили в буквальном смысле: асфальтовая дорога заканчивалась ещё где-то на полпути к Стрелковому, плавно переходя в «бетонку» – дорогу, выложенную плитами со старого генического аэродрома, но сразу за Стрелковым обрывалась и она, дальше на добрую сотню километров Арабатской стрелки по пескам тянулась просёлочная дорога вдоль побережья Азова и Сиваша. «Стиральной доской» или «гребёнкой» прозвали местные этот просёлок из-за поперечных песчаных гребней высотой примерно с пять сантиметров. Расстояние между гребнями редко превышало тридцати сантиметров, и оттого вся дорога превращалась в настолько редкостную тряску, что подвеска не всякого легкового автомобиля могла выдержать такое испытание. Зато потрясающие виды открывались немногочисленным путешественникам по Арабатской косе: с одной стороны – Азовское море, с другой – солёное озеро Сиваш и пустынный песчаный пляж на сотню километров…

Впрочем, капитана, прибывшего во главе колонны пограничников, мало тронутый цивилизацией ландшафт не впечатлил, а пыльная бесконечная тряска и вовсе раздосадовала. Осмотревшись, он, недолго думая, выбрал место для блокпоста на перекрёстке двух просёлочных дорог, и на одной машине развернулся обратно в Стрелковое, в сельсовет с просьбой к председателю помочь с техникой. Пономарю уже позвонили из районной администрации Геническа, поэтому через час Вовка Горбунов на своём тракторе сгребал песок справа и слева от дороги в некое подобие вала, чтобы машина не могла объехать пост стороной. Автокран сгружал рядом блоки, и уже часа через три в сторону Крыма смотрел своими корявыми железобетонными бойницами наспех собранный блокпост. Одни бойцы тянули на него маскировочную сеть, другие собирали рядом на дороге привезённый с собой шлагбаум, третьи ставили палатки… Капитан лично воткнул в щель между двумя верхними блоками флаг Украины, прикрутил проволокой к железной проушине блока древко, затем скептически подёргал его, и, на всякий случай, забил в щель ещё и камень. После этого снова дёрнул флаг, удовлетворённо кивнул и дал команду собираться в обратный путь.

Всё это время вокруг пограничников крутилась деревенская ребятня, прикатившая сюда на велосипедах. Даже несколько местных мужиков не поленились приехать на своих машинах и теперь во главе с Вовкой Горбуновым курили в сторонке, с любопытством наблюдая за обустройством военных. Лишь когда колонна с капитаном, оставив на блокпосту наряд из десяти пограничников во главе с прапорщиком, отправилась обратно в Геническ, местное население пошло знакомиться. Ну и заодно разузнать, что к чему.

– Слышь, командир, – на правах помощника, по-свойски обратился к прапорщику Вовка Горбунов, – а шо у вас капитан такой бо́рзый, а? Я к нему по-человечески: шо, мол, строим, с кем воюем? А он морду воротит и сквозь губу разговаривает… Да ты-то не журись, браток, тут все свои. Поможем, если надо. Русские своих не бросают, – ловко втёр в разговор он свою любимую присказку. – Сам-то откуда родом будешь?

– Из Мариуполя, – широко разулыбался молодой прапорщик.

– О, наш человек! А у меня братан тоже прапор, только старшой, он свои первые звания ещё в той, Советской Армии получал, – хохотнул Вовка. – Ща, погодь, познакомлю…

– Вань, иди-к сюда! – крикнул он брату.

Горбунов-средний в это время ходил вокруг блокпоста, внимательно разглядывая, как обустроено укрепление.

– Здравия желаю! Старший прапорщик ВВС в отставке Горбунов. Иван Ульянович, – первым представился он, хотя командир погранцов был раза в два его младше.

– Прапорщик Опанасенко, – радостно тянул руку командир, – Серёгой зовут.

– Помощь нужна? – деловито спросил Горбунов-средний, продолжая осматриваться.

– Да, вот, ёпт… – весело матюкнулся, разводя руками, молодой прапорщик, – высадили, ёпт, в степи… сухпая, ёпт, на неделю, да две палатки… Что хошь, ёпт, то и делай… Но передвижение транспорта – контролируй, ёпт… – после каждой своей фразы прапорщик добавлял крепкое словцо, оттого речь его была гладкой, эмоционально окрашенной и предельно понятной местному населению.

– Тоже мне, контролёры… – не сдержался Горбунов-средний, который всю свою воинскую жизнь занимался охраной военных аэродромов. – Кто ж в открытом месте пост ставит-то? Трудно было на полверсты дальше протянуть? – махнул он рукой в сторону межевого столбика, что торчал впереди на песчаной дюне, поросшей редким кустарником. – Или сзади, вон, тоже естественное укрытие, – ткнул он в полоску деревьев перед пансионатом.

– Так, это, ёпт… капитан сказал на перекрёстке надо, чтоб и по тем дорогам никто не проскочил, – стал оправдываться молодой прапорщик.

– А кто ездит по тем дорогам, вы хоть людей-то спросили? Тот съезд к морю ведёт, – снова размахался руками Горбунов-средний, – сам видишь, тупик это, тут и не ездит-то никто, кроме туриста в сезон. А там Сиваш, вообще жизни нет… – ворчал Горбунов-средний. – Зато вы тут теперь, как на ладони. Что с дюны, что из-за деревьев: вас все видят, а вы никого… Вояки… И чему вас учат сейчас.., – недовольно ворчал отставной старший прапорщик.

– А нас не учат, ёпт… нам приказывают… – снова матюкнулся, правда, уже не так весело, молодой прапорщик. – Палатки, вот, приказали в поле ставить…

– Какие палатки, не май месяц на земле ночевать, – хмурился Горбунов-средний. – Погодь, сейчас решим что-нить, – пообещал он, заметив председателя, который тоже подъехал на своём уазике посмотреть что тут, да как.

– Пантелеич, тут дело такое, – подошёл он к председателю, – негоже погранцов в поле на ночь бросать, давай придумаем, куда определить их на постой.

– А что тут думать, – сразу нашёлся председатель, – Калине сейчас звонить буду. Странно, что его ещё нет тут, видимо, в район уехал.

– Да, ну, Пантелеич, Окалина за копейку удавится, а уж бесплатно и пальцем не пошевелит, – недоверчиво хмыкнул Ванька Горбунов.

– Не удавится, – доставал телефон председатель, – ещё как пошевелит, я слово заветное знаю, – набирал он номер, не обращая внимания на скепсис Горбунова.

Совсем скоро со стороны Стрелкового примчался на подержанном джипе – единственном в селе иностранном внедорожнике – директор санатория Калина. Звонок председателя, действительно, застал его на обратном пути из Геническа.

– О! Что случилось, Иван Пантелеевич? Что за спешка? Что тут у вас происходит? – тревожно смотрел он на военных, постоянно оглядываясь на свой санаторий.

– Всё нормально, Николай Петрович, – председатель кратко описал ситуацию. – Надо бы, вот, на ночь людей устроить, не в поле же им ночевать. Возьмёшься?

– О, как! Иван Пантелеевич, об чём речь, конечно, устрою защитников наших по лучшему разряду, – быстро пообещал Калина, восхищённо уставившись на председателя: – Ну, ты даёшь, Пантелеич! – чуть понизил он голос. – Я тут рвы собирался копать по дурости, а он тихой сапой вооружённый блокпост организовал… Ну, и голова же ты у нас, председатель, – уважительно смотрел Коля-Окалина.

– А кто тебе сказал, что это я? – удивился, было, председатель, но его перебили.

– Какие рвы? Кто организовал? – ничего не понял стоящий рядом Иван Горбунов.

– Ну-ка, в сторонку, – чуть высокомерно отодвинул его Коля-Окалина, заговорщицки подмигнул председателю и двинулся в направлении блок-поста: – Кто тут старший, господа пограничники? – возвысил он голос. – О! Вы, я так понимаю? – зацепился он взглядом за звёздочки на погонах молодого прапорщика.

– Калина Николай Петрович, – с достоинством представился он, – директор санатория «Стрелок», сосед, так сказать, теперь ваш, – указал он на четырёхэтажный корпус «Стрелка» у себя за спиной.

– Прапорщик Опанасенко. Серёгой зовут.

– А по батюшке?

– Васильевич, ёпт…

– Сергей Васильевич, предлагаю пойти сейчас ко мне в санаторий. Посмотрим, подумаем, где разместить бойцов ваших. На довольствие, опять же, поставим…

У Калины словно гора с плеч свалилась с появлением украинских пограничников. Уж теперь-то его бизнесу точно ничего не грозит. Ради этого готов был он и поить, и кормить за свой счёт хоть чёрта лысого. А уж десяток вооружённых автоматами пограничников, так и подавно. Самому, ведь, крепче спаться теперь будет под такой вот, неожиданно свалившейся на голову, охраной.

Калина с прапорщиком пошли смотреть санаторий. Председатель вернулся в сельсовет. Братья Горбуновы, выкурив ещё по одной, на тракторе поехали домой, вслед за ними стали разъезжаться и остальные местные. Только ребятня на великах и осталась у блок-поста: интересно, ведь самая настоящая застава в село пожаловала.

Но с пограничным кордоном словно материализовалось чудно́е для Арабатской стрелки разделение на своих и чужих. Не где-то там, в телевизоре, а прямо здесь, на южной окраине Стрелкового, через головы местных жителей прошёл водораздел. И каждый в первый раз словно примерил на себя этот диковинный национальный камуфляж: «А я-то кто? А я-то с кем?» Хотя были и те, кто уже давно нашёл все ответы…

– Ох, как вовремя-то всё сделали-то, – нервно подливал водки молодому прапорщику в своём кабинете Коля-Окалина. Но после третей рюмки уже начал куражиться:

– Вот, хрен им собачий, а не мой санаторий…

А после пятой уже вовсю делал энергичный локтевой жест в сторону Крыма:

– Вот, вам! Кто первый встал, того и Стрелка!

И каждый раз благодарно поминал:

– Ох, и молодец же, председатель! Ох, и вовремя же подсуетился…

 

Ехать сейчас в Крым совсем не с руки. Да и смысл какой в этом? У деда юбилей через три месяца, и так все съедемся под абрикосину праздновать. Смысл сейчас ломать все дела и планы, лишь бы Леркину блажь исполнить? Нет, ну, правда, бабство какое-то: всполошила с утра звонком, предчувствие у неё, видите ли, плохое. Вчера с дедом по телефону говорила, какой-то идиот блокпост в Стрелковом поставил, от Крыма отгородил, вот Лерка и истерит. Я даже своему знакомцу, программному директору радиостанции в Херсоне, звонил, что, мол, за кипеш на Стрелке устроили. Ну, он и успокоил, что всё тихо-спокойно, советует поменьше телик смотреть, как русские каналы, так и украинские, тогда, мол, пропаганда с двух сторон страсти нагнетать не будет.

И в этом он прав, действительно, меньше новости по телевизору слушать надо, от них всё зло. Я, вот, не смотрю «зомбоящик», оттого и не парюсь из-за фигни всякой.

Хотя… Это ведь из-за того, что все ломанулись новости слушать, у меня рейтинги и свалились. Я ведь всю жизнь был противником новостей на музыкальных станциях. Да что я, любого программного директора музыкальной радиостанции в нашем холдинге спроси, нужны ему новости в эфире, трое из четырёх ответят отрицательно. Четвёртый тоже так считает, но начнёт вам втирать про то, что новости и реклама – неизбежное зло современного музыкального радиоэфира, с которым надо мириться.

Фигня это всё. Я, вот, не мирился, и ещё три года назад, как пришёл на наше радио, убрал всю политику из эфира. Нет, ну всякие околомузыкальные форматы оставил, типа, «новости за сценой» и всякое другое, тому подобное. Вы думаете, кто-то из слушателей заметил, что обычные новости из эфира пропали? Да, они только рады были, что им рок-н-ролла на одну песню в час больше отгрузят. Все фокус-группы об этом говорили. И рейтинги не шелохнулись даже. И это правильно, музыкальная станция от музыки должна зависеть, а не от новостей. И всё бы хорошо, если бы не эта заваруха на Украине и в Крыму. Форс-мажор, конечно, для моей антиновостной концепции случился, но кто знал, что такая подстава будет, что вся моя хвалёная аполитичная аудитория возжелает вдруг новости слушать. На соседней волне, чёрт бы их всех побрал…

Короче, объяснил Лерке, как мог, чтобы дурью не маялась, деда зря не дёргала, и телевизор выкинула. К маю разберусь со своими форс-мажорами, а в июле все, как всегда и соберёмся у деда под абрикосиной, попразднуем.

 

***

– Пантелеич, я тебя в сельсовете ищу, а ты тут! – во двор председателя, хлопнув калиткой, ввалился запыхавшийся Вовка Горбунов.

Обычно Иван Пантелеевич по субботам долго в кабинетах не рассиживался, но до полудня всегда бывал в сельсовете. А этой ночью шторм случился на море, и ветер, вроде бы не ураганный, но всё-таки похозяйничал в винограднике. Вот дед Иван и остался с утра дома, порядок навести по хозяйству, лозу подвязать и всё такое. И надо же, сразу понадобился.

– Проходи, Володя, отдышись, что стряслось-то? – вышел он навстречу.

– Пантелеич, ты видал, с час назад по селу автобус с военными проехал?

Через село шла одна дорога и та мимо дома Пономаря, поэтому достаточно было посматривать время от времени в окно, чтобы быть в курсе всех главных событий. А дед Иван, как истый хозяин, посматривал регулярно.

– Ну, видал, конечно. Зачастили они к нам. К погранцам, видать, смена приехала. И правильно, а то они уже который день не просыхают. Николай Петрович на радостях меры не знает, а пацаны-то молодые, пить ещё толком-то не умеют… Я к ним заезжал давеча, так они весь день напролёт отсыпаются на посту, после ночных пьянок у Калины. А что случилось-то? – переспросил председатель.

– Никакая это не смена! – выпалил Вовка Горбунов. – Славка, братан мой, сейчас звонил, к ним на станцию СБУ приехало. Опечатали всё, мужики думают, что они газ в Крым перекрывать будут.

– Да, ну! – недоверчиво ахнул председатель.

– Вот, те и да, ну! Точно говорю, Пантелеич! – торопливо рассказывал Горбунов-младший. – Славке моему даже начальству в «Черноморнефтегаз» сообщить не дали. Он только мне и смог позвонить, беги, говорит, к председателю, расскажи всё. Может надо звонить куда, а, Пантелеич? В район, там, или ещё куда, – растерянно предложил он.

Старший брат Вовки Горбунова, Славка, работал старшим оператором на газораспределительной станции, что находилась в нескольких километрах южнее Стрелкового на берегу Азовского моря. Две буровые платформы «Черноморнефтегаза» качали природный газ неподалёку на морском шельфе, а на распределительной станции у Стрелкового газ расходился по трубам в разные стороны: в Крым, в подземное газовое хранилище, и – через Геническ – на материковую Украину.

– А шо делать-то будем, Пантелеич? – переспросил Горбунов-младший.

– Да, боюсь, уже всё без нас сделано, – ответил председатель. – Эх, лихо-лихо… – пробормотал он, тяжело садясь на ступени своего крыльца.

– Шо говоришь, Пантелеич? – не расслышал последних слов Горбунов-младший.

– Да, то и говорю, что разбудят лихо на свою голову, – поднял голову дед Иван, – а нам расхлёбывать…

– Мустафы, участкового нашего, прабабку помнишь? – помолчав, спросил председатель. – Алифе Ханум её звали, она лет десять назад, как померла, царство ей небесное.

– Бабушку Алифе? Помню, конечно.

– Мало кто знает… Деревушка татарская до войны между нами и Соляным была, крошечная совсем, в три двора. В те края и сейчас мало кто забредает, разве что турист какой, совсем уж дикий, или велосипедисты. А тогда тут такого добра и в помине не было… В 44-м году, когда всех татар из Крыма депортировали, про наших-то и не вспомнили, вот Алифе Ханум с детишками чудом и остались тут. На отшибе Арабатская стрелка, только здесь и могли крымчаки тогда отсидеться… – председатель немного помолчал, и развёл руками. – Признаться, я думал и мы сейчас отсидимся… Но теперь-то всё и начнётся, – неуверенно добавил он.

– А шо начнётся, Пантелеич? – тревожно смотрел на него Вовка Горбунов.

– Скоро узнаем, – пожал плечами председатель, – нутром чую… Пойду-ка я, пожалуй, в сельсовет…

Четыре вертолёта появились на подступах к Стрелковому ровно в 13:30. Два транспортника Ми-8 зависли в километрах пяти от южной окраины села, у газораспределительной станции. Два боевых «крокодила» Ми-24 на бреющем полёте проутюжили вдоль села и, вернувшись обратно, заняли позиции по бокам над транспортными вертолётами, прикрывая высадку десанта.

Ми-8 опустились и зависли метрах в десяти над землёй, вниз полетели тросы, и один за другим бойцы в зелёной камуфлированной форме без опознавательных знаков различия, заскользили вниз, ловко кувыркаясь по приземлению, и занимая огневую позицию.

После того, как десантирование закончилось, транспортные вертолёты тут же ушли в сторону моря, боевые «крокодилы», набрав высоту, стали кружить над Стрелковым, а на земле, ощетинившись стволами, остались четыре десятка десантников. Одно отделение с пулемётом тут же выдвинулось в сторону Стрелкового, перекрывая дорогу, остальные десантники рассредоточились вокруг, подбираясь к газораспределительной станции.

Когда первый вертолёт прогрохотал над Стрелковым, Иван Пантелеевич с Вовкой выскочили из сельсовета и долго стояли посреди улицы, задрав голову, разглядывая, как носится над селом камуфлированно-бронированная громадина.

– Ну, вот, и дождались, Володя, – козырьком сложив руку у глаз, дед Иван следил за боевой машиной, – говорил тебе: «Иди домой», не захотел. Теперь, вот, со мной пойдёшь сдаваться…

– Пойдёшь-то, что молчишь? – переспросил председатель.

– Конечно, пойду! – Вскинулся Вовка. – Русские своих… – привычно начал, было, он, но тут же осёкся: на фоне боевых вертолётов присказка звучала более чем двусмысленно.

Вовка немного помолчал и спросил:

– А кому, сдаваться-то будем, Пантелеич?

Председатель покосился на него и невольно усмехнулся:

– Да, вот, русским и сдадимся, кому ж ещё… Русские – русским… – тихо хмыкнул дед Иван, – эт надо ж как закрутило-то… – председатель замолчал, провожая взглядом возвращающийся обратно вертолёт.

– Страшновато, что-то, – признался Вовка. – А давай, я Ваньку, братана, кликну, а? Втроём, как-то сподручнее будет, да и Ванька наш – военный, всё спокойнее.

– Зови, – согласился дед Иван.

…Председательский «уазик» остановили у заброшенных домиков пансионата «Юнат» на полпути к газораспределительной станции. Вооружённый автоматом военный, в бронежилете поверх зелёной камуфлированной формы без всяких знаков отличия, властным жестом остановил автомобиль. Справа от дороги, в створе окон заброшенного дома, тут же проявились автоматчики. Слева, за бетонными блоками фундамента давно разобранной селянами фермы, Горбунов-средний опытным взглядом выхватил пулемётное гнездо.

– Грамотно работают, черти, – крякнул он, открывая, вслед за председателем, свою дверь машины. – И спецуха какая интересная: шлем, маска, наколенники, броник… в наше время даже в Афгане такой не было… – бормотал отставной старший прапорщик, выбираясь из «уазика».

– Вань, а это кто? – вслед за ним лез из машины Вовка Горбунов.

– Ну, ты-то дурака, брат, не валяй, – Горбунов-средний даже удивлённо обернулся, – кто ж ещё тут может десант с вертолёта высаживать? И, вообще, помолчи пока.

– Ну, да – ну, да, – как бы оправдываясь, закивал Горбунов-младший, с опаской разглядывая десантников. – Зелёные человечки… ну, да… Вань, это ж те, которые вежливые? – не сдержавшись, громким шёпотом спросил Вовка, у которого любопытство всегда брало верх над любым страхом.

– Вот, сейчас и узнаешь, – неодобрительно покосился на него брат.

Народная молва уже давно носила по Стрелковому байки про вежливых «зелёных человечков», наводнивших, якобы, весь Крым. Но, правда это или нет, точно в Стрелковом никто не знал, ибо своими глазами «вежливых людей» никто из селян пока не видел. Вот и увидели.

– Стоять! Проезда нет! Кто такие?! – гаркнул десантник, не сводя с них оружия.

– Ты б, сынок, автомат-то на людей не направлял бы, – мирно попросил дед Иван, выступая вперёд. – Люди всё ж таки… Сельский глава я, – представился он, – председатель сельсовета Пономарь. А вы кто будете?

Словно и не задавал он этого вопроса, десантник и ухом не повёл.

– Служебные документы предъявите! – всё также категорично потребовал он и не думая отводить оружия. С двух сторон дороги приближались, держа селян на прицеле, ещё двое автоматчиков.

– Сынок, это ж деревня, меня на Стрелке все знают, я тут удостоверение с собой не ношу.

– Ребят, вы это… Ну, вы, что? – включился в разговор Горбунов-средний. – Это ж председатель наш Понома…

– Всё ясно, отставить! Сам кто такой?! – бесцеремонно на полуслове перебил его десантник.

– Военный пенсионер, прапорщик ВВС в отставке Горбунов. В Амдерме служил, в Ростове, в Западной группе войск в Германии, службу в Крыму закончил, уже после развала Союза, – торопливо стал рассказывать он. Хотел ещё что-то добавить, но десантник снова, довольно грубо, гаркнул:

– Всё ясно, отставить! Куда следуете?!

– Ну, ни хера себе, вежливые люди! – Вовка Горбунов, который всё это время помалкивал в сторонке, неожиданно для всех, да и, пожалуй, для себя самого, так громко возмутился, что все обернулись на него.

Ну, так сызмальства повелось у братьев Горбуновых, всегда эта троица, недолго думая, вписывалась друг за друга. Вот и сейчас Горбунов-младший не думал. Ни о натянувшейся в звенящую струну тревожной ситуации, ни об автоматах, инстинктивно перенацеленных на него, он просто обиделся за брата. И как-то грубо-незамысловато, но по-человечески очень правильно и искренне у него это вышло, что бесцеремонный десантник расхохотался и опустил оружие:

– Всё ясно. Не, мужики, мы, правда, вежливые, – смеялся он, словно Вовка какой-то пароль произнёс, и моментально стал своим. Видимо, это был офицер, потому что по его знаку опустили оружие и двое других подошедших десантников.

Бесцеремонный, будем называть его так, потому что он не представился, доложил по рации о делегации местных жителей, получил «добро», и попросил председателя развернуть машину поперёк дороги: «На время. Пока мы с вами к командиру сходим». После чего лично проводил Пономаря и братьев Горбуновых к газораспределительной станции, недалеко от которой одиноко стоял пустой военный автобус.

– Братан у нас там! – Вовка с Ванькой сразу рванули внутрь станции, и Бесцеремонный снова жестом остановил десантника на входе, который попытался, было, перегородить им путь.

– Свои мужики, пусть идут… – у него на воротнике тихо забулькала рация, он что-то ответил, и повернулся к Пономарю. – Подождём здесь. Командир обход территории делает. Сейчас вернётся.

Совсем скоро со стороны моря к ним подошла группа военных всё в той же зелёной форме без опознавательных знаков. Старший, он единственный был без маски на лице, первым протянул руку Пономарю и представился:

– Сергей Сергеевич, – фамилии и звания не назвал, но проявил осведомлённость: – Вы, вероятно, Пономарь Иван Пантелеевич, председатель сельсовета?

– Всё верно, – не удивился председатель, – Пономарь.

– А мы и к вам собирались наведаться, – командир десантников хоть и улыбался, но в то же время цепко всматривался в сельского главу. – Но вы, вот, сами приехали. Это хорошо.

– Вам не о чем беспокоиться, – опередил он вопрос председателя. – Станция теперь под нашей охраной. Ну, во избежание всяких глупостей. Была попытка отключения газа в Крым. Но вы же понимаете, Иван Пантелеевич, нельзя оставить два миллиона крымчан без газа, правильно? – улыбался Сергей Сергеевич, и, не дожидаясь ответа, сказал, наконец, что больше всего интересовало председателя.

– Все ваши люди абсолютно свободны, находятся на своих рабочих местах. Чужаков, правда, пришлось нейтрализовать, – командир «вежливых людей» кивнул в сторону военного автобуса с тёмно-синим мальтийским крестом – знаком СБУ – на борту, в центре которого желтел украинский трезубец, – а так всё нормально. Пройдёмте, посмотрим, – предложил он.

Операторы на газораспределительной станции, в большинстве своём, являлись жителями Стрелкового. Ну, так издавна повелось: до ближайшего крымского сельца Соляное, к югу по Арабатской стрелке, больше восьмидесяти километров по «гребёнке», а до крупной Каменки так и все сто. Не наездишься. Потому персонал всегда набирали в Стрелковом.

Старшим субботней смены был Славка Горбунов. Когда Пономарь с командиром десантников шли по коридору в операторскую, Горбунов-старший вполголоса дорассказывал братьям о случившемся:

– …ну а так всё нормально, нас не трогают, – донеслось до председателя, – нос только полкану эсбэушников сломали, когда тот борзанул и стал права качать, вот их после этого упаковали и заперли в подсобке… – Горбунов-старший осёкся, когда в комнату зашли Пономарь и старший, представившийся Сергеем Сергеевичем.

Последний, видимо, тоже услышал, потому как решил пошутить:

– Всё правильно, Вячеслав Ульянович, – щурился он своей хищной улыбкой, – на газовой станции газ надо качать, а не права.

– Здорово дневали, Вячеслав Ульянович, – тихо поздоровался председатель и шагнул навстречу, вопросительно заглядывая в глаза односельчанину.

– Слава Богу, Иван Пантелеевич! – бодро ответил Горбунов-старший, пожимая руку. И тихо добавил: – Всё хорошо, председатель, правда.

И потому, как он при этом глаз не отвёл и чуть заметно кивнул, дед Иван поверил, наконец, что тут, действительно, всё в порядке. Ну, в том смысле, что его односельчанам ничего не грозит.

Столь красноречивый диалог взглядов и жестов не остался незамеченным командиром десантников, но Сергей Сергеевич виду не подал.

– Иван Пантелеевич, мне бы посоветоваться с вами… – попросил он. – Выйдем?

– Тут проблемка одна нарисовалась неожиданно, Иван Пантелеевич, – начал Сергей Сергеевич, когда они шли по коридору. – Товарищи украинские чекисты мне тут много чего понарассказывали после инцидента с их полковником. Ну, да вы всё слышали… В том числе и про пост пограничный рассказали. Признаюсь, не знали мы про него толком, слишком быстро пришлось реагировать.

– Ещё во вторник застава на меже́ стала, а вы не знали? – недоверчиво качнул головой председатель.

– А вы всерьёз полагаете, что мы всё знаем? – вопросом на вопрос усмехнулся Сергей Сергеевич. – Ну, теперь-то я в курсе, конечно, живописала жандармерия местная, так сказать, во всех подробностях. И про вторник, и про то, что десять человек на заставе, и про вооружение, и про прапорщика, что пограничниками командует… – Сергей Сергеевич жестом уступил дорогу председателю, когда они подошли к двери, и в два шага догнал его на улице. – Так вот, ситуация, говорю, теперь пикантная нарисовалась. Смотрите… – остановился он.

– Это дорога, – носком ботинка командир отчертил на песке прямую линию и поставил на ней крест. – Здесь ваше Стрелковое… Это мы, – черканул он поперёк. – А тут, сзади, блок-пост пограничников. Километров десять от нас, я так понимаю… – Сергей Сергеевич подвинул ногой на линию камень. – А вот отсюда, из Крыма, – снова нарисовал он, на этот раз стрелку, – колонна бронетехники сейчас идёт. И в блок-пост неизбежно упрётся. А приказ – до газовой станции не останавливаться…

Сергей Сергеевич на секунду задумался, носком поддел камень и отфутболил его в сторону:

– Ну, против брони погранцы со своими «калашами» ничего поделать не смогут. Сметут их, если заваруха начнётся. Пострадают только. А вот этого не хотелось бы. Завтра референдум в Крыму, всё чисто должно быть. Как считаете, Иван Пантелеевич, – прямо смотрел на него командир десантников, – с прапором погранцов договориться можно будет, чтобы сами ушли? Он мужик вменяемый-то хоть?

– Да, какой там мужик! – ошеломлённый услышанным, воскликнул дед Иван. – Пацан молодой! Зелёный ещё совсем!

– Вот, это плохо, – нахмурился командир, – может по дури дров наломать… Ладно… – помолчал он, – я, собственно, почему обратился… Мы до вас в Керчи работали, местные нам помогали, мы им… Потому и не пострадал никто… Против народа-то не попрёшь… В общем, если поможете здесь, то было бы здорово. Ну а нет… Ничего страшного, сами будем решать проблемы с вашим прапорщиком.

– Погодь, командир! – Иван Пантелеевич даже схватил его за рукав, лихорадочно соображая, что можно сделать. – Совсем молодой пацан, жалко, ведь. Они все там такие. Ванька Горбунов, вон, по своей памяти военной, нянчился с ними, с ночлегом хлопотал… Жалко, ведь, – повторял он, – мы их в соседний санаторий, что на меже стоит, пристроили. Калина Николай Петрович, директор тамошний, хороший мужик, их теперь кормит и поит…

Случайные слова отчётливо, вдруг, сложились в спасительную мысль, когда взгляд упёрся в брошенный автобус с крестом СБУ на борту.

– Погодь, командир! – Иван Пантелеевич отпустил, наконец, его рукав. – Кажись, я знаю, что делать… Ванька Горбунов… Он сможет, его послушают… Дай нам этот автобус, командир, мы их сами вывезем.

– Уверен, Иван Пантелеевич? – Сергей Сергеевич вопросительно щурился на Пономаря. – Ради такого дела я бы вам и эсбэушников этих отдал. На обратном пути. Мне они ни к чему, а вам лыко в строку, ну, и алиби заодно.

– А ты дай мне сейчас с мужиками покумекать, командир, и я тебе точно скажу…

Они стояли у пустого автобуса с крестом на борту – Пономарь и трое братьев Горбуновых. Время от времени кто-то из них начинал размахивать руками. Остальные, соглашаясь, большей частью кивали. Собственно, это всё, что видел издалека командир десантников, который терпеливо ждал председателя у входа.

– …Ну, так тогда и сделаем, – подвёл черту председатель: – Вместе пойдём, но самое сложное, Иван Ульянович, на тебе.

Отставной прапорщик утвердительно кивнул.

– Пойду просить командира остановить их колонну на Сивашском лимане, перед блокпостом, – добавил председатель. – Дай Бог, чтоб получилось…

– А если не остановит? – уже в спину засомневался Горбунов-средний. – Он человек военный, живёт по приказу…

– А что, приказ был людей бронёй давить?! – яростно обернулся дед Иван.

– Он человек военный, – нехотя повторил бывший прапорщик, – надо будет, он сам такой приказ отдаст…

 

Мир сошёл с ума. Все разговоры только про Крым и Украину, что в эфире, что за эфиром. Сразу так много умников развелось. Все наперебой галдят, пророчат, все сразу экспертами по Украине заделались, особенно те, кто и не бывал там ни разу. А я, вот, хоть и регулярно мотаюсь в Киев, не боюсь признаться, что не просёк фишку с этим их вторым Майданом. Ну, правда, совсем ничего не понял. Хотя и был там ровно в тот день, когда у них началась эта заваруха.

Все совпадения случайны, но ведь случайных совпадений не бывает. Это я к тому, что, очутившись в Киеве 30 ноября прошлого года, я внутренне чертыхнулся, когда спецназ «Беркут» ночью разогнал Евромайдан из-за какой-то там дурацкой ёлки. Уж вы меня простите, други, камрады и просто товарищи, но приземлялся я в Киеве совсем не для того, чтобы исполнять свой журналистский долг. День рождения сестры, который мы 1 декабря отмечали на Андреевском спуске, нашёл какой-то очень правильный отклик в душе, поэтому, когда посыпались звонки и смски коллег, прознавших, что я в Киеве, с просьбами откомментировать, отрепортажить, рассказать «всю правду», позвонче, да погорячее, ничего кроме досады они не вызвали. Это была позиция, моя личная позиция, и я вовсе не собирался её сдавать.

Пока Лерка сама не потащила меня на Майдан. Чуть ли не из-за праздничного стола, на ходу меняя все планы и договоренности. И, сдается мне, было это не праздное любопытство, а искреннее желание, чтобы я «не пропустил исторический момент». Моя сестра-декабристка решила, что я этого хочу, что это важнее её застолья, и попытки переубедить Лерку в обратном, вызывали лишь искреннее удивление. В общем, так мы и очутились на Майдане, благо, от ресторанчика на Андреевском спуске, до этого самого гнезда «незалежностi» было рукой подать…

Самое время напомнить, что это не первый мой Майдан, и потому я сразу понял, что буду не «репортажить», а сравнивать. Тот первый Майдан образца 2004 года был настоящим, как бы кто к нему не относился. Дети страха не боятся, это не про политтехнологов, а про тех киевлян, что выходили тогда на площадь. А еще больше про тех, кто не выходил, но верил. Наивную мечту, кураж и детскую веру в светлое будущее, тогда не смог задвинуть ни спецназ, ни Янукович, да и Россия вместе с Путиным, видимо, всё поняв, отступилась. Тот майдан был Майданом победителей. А сейчас мне показалось, что всё стало иначе.

Мечты не было вовсе. Все эти лозунги, что Янукович у кого-то там «украл евромечту», давайте оставим политтехнологам. Не было мечты. Вот на первом Майдане «оранжевая» мечта была, сейчас – нет. Не было и веры. На Украине уже давно никто никому не верит. Тем более Януковичу. Не верили ему «наши», не верили «западенцы», махновцы и те не верили. Как можно украсть то, чего нет, и во что никто не верил?

Хотя, внешне у второго Майдана было много сходства с первым. Фирменные палатки с завернутыми в «жовто-блакитные» флаги молодыми людьми, японские дизель-генераторы для освещения ночью, железные бочки. Из новенького только надписи на тыльной стороне ладони у каждой второй молоденькой девчонки: две латинские буквы RU перечёркнутые крест накрест красными линиями. Такого точно не было на первом Майдане, оттого и удивило. Признаюсь, неприятно…

Мы вместе с ними грелись у этих бочек для разведения костров. Декабрь все-таки, холодно, люди греются, общаются, на вопросы отвечают… И хотя столкновение с «Беркутом» и вывело на Майдан десятки тысяч людей, «победителей» у этих бочек-костров я тогда не увидел. Все больше про наболевшее рассказывали, а не про то, как победят «кровавый режим». Напобеждались уже, опрометчиво решил я тогда. Разочаровались по несколько раз. Больше не верят. Не верят самим себе. Майдан циников, решил я тогда, в декабре 2013-го, ничего у них не выйдет…

А потом не раз, уже в феврале, да и сейчас в марте, после того, как вопреки моему прогнозу, перевернулась-таки Украина, рискуя свернуть себе шею в заковыристом сальто-мортале, вспоминал я те свои ощущения от увиденного. Что всё-таки было в том декабре: Майдан циников или циник на Майдане? Это они, или это я так изменился? Как ни крути, но тогда я сильно ошибся, не поверив в то, что они хоть на что-то способны…

 

***

Дед Иван легко убедил командира десантников. Тот и автобус дал, и колонну бронетехники пообещал за три километра до блокпоста, на Сивашском лимане, притормозить, если у них получаться будет.

– Но мы всё равно за вами присмотрим, – пообещал Сергей Сергеевич. И что он имел в виду, председатель понял лишь на подъезде к блокпосту, когда сверху прогрохотал боевой Ми-24.

Вертолёт прошёлся на бреющем над автобусом, что пылил по гребёнке, и взмыл на довольно приличную высоту над украинской заставой так, чтобы и не пугать сильно, но и чтобы хорошо видно было.

– Главное, шоб погранцы в нас не шмальнули сейчас с перепугу, – Вовка Горбунов, который вёл автобус и всю дорогу молчал, подал голос, когда показался указатель на санаторий «Стрелок». До блокпоста оставалось полтора километра.

– В свой автобус стрелять не будут, – неуверенно ответил Ванька Горбунов, и неожиданно рассердился: – А ты б не каркал, а за дорогой следил бы лучше! Гонишь по гребёнке, как подорванный! Свою машину, небось, поберёг бы?! А автобус военный, чем хуже?!

– Так, трофейный же… – оправдываясь, ляпнул Вовка.

– Где трофейный?! Чей трофейный?! – Иван Ульянович Горбунов, бывший старший прапорщик ВВС СССР, аж вскочил в ярости, больно стукнулся головой о поручень, и заорал. – Ты, что совсем дурак, что ли?! Тебе тут война, что ли?! С кем?!!

– Ну-ка, потише оба! Нашли время, когда скубаться, застава, вон, видна уже, – тревожно встрял старший брат, Славка Горбунов. – Ты не кричи, Вань, и без тебя тошно… А ты, Вовка, и вправду не гони так, уже душу всю вытряс… Тише, говорю тебе!

Вовка ничего не ответил, лишь благодарно покосился на старшего брата и сбавил скорость. Ванька в сердцах сел, отвернулся, было, в окно, но увидал впереди блок-пост и весь моментально подобрался.

– К шлагбауму вплотную не подъезжай. Место для разворота оставь, – спокойно, словно и не было только что эмоционального срыва, скомандовал брату старший прапорщик в отставке.

Командир украинского блокпоста прапорщик Опанасенко бегом, с опаской задирая на ходу голову на вертолёт, выскочил из укрепления навстречу запыленному автобусу с крестом СБУ на борту. И очень удивился, когда оттуда первым вышел Горбунов-средний.

– Ульяныч, ёпт, а вы тут как?! – заглядывал он ему за спину, но кроме селян никого не видел. Знакомый ему автобус был пуст.

Этот автобус уже, ведь, приезжал сегодня утром на пограничный блокпост. Потому-то Серега Опанасенко лично и выскочил сейчас встречать строгого полковника СБУ, который поутру навел столько шороху на заставе. Нежданный начальник заставил тогда вернуть на блокпост даже ночной наряд, что отбыл отдыхать в санаторий, провёл общее построение, с помощью такой-то матери прочистил мозги, разъясняя политическую ситуацию, после чего пригрозил трибуналом уже лично прапорщику Опанасенко, объявил боевую тревогу и напоследок заставил рыть дополнительные траншеи справа и слева от блокпоста. После этого автобус с крестом СБУ укатил обратно к газораспределительной станции, но строгий полковник очень убедительно пообещал, что вечером ещё вернётся, проверит службу. На всякий случай Серёга Опанасенко (хоть и молодой, но бывалый, ёпт!) связался по рации со своим начальством в Геническе и кратко, без лишних компрометирующих подробностей, доложил о визите на пост офицеров СБУ, а также о том, что усилил по собственной инициативе (!) охрану. Получил в ответ устную благодарность. Но спокойнее на душе не стало.

А когда часа через три морем, вдоль Стрелки мимо прошли два боевых и два транспортных вертолёта, когда один боевой «крокодил» по́ходя развернулся и сделал круг непосредственно над заставой, стало ясно, что появился утром злобный полка́н неспроста. Это с виду был прост Серёга Опанасенко, как три копейки, а на деле, после первой же ночёвки у Калины, на крыше четырёхэтажного корпуса его санатория прапорщик Опанасенко оборудовал наблюдательный пункт, с которого на много километров в обе стороны были хорошо видны все подъезды к его заставе. Оттуда и наблюдал он в бинокль высадку десанта возле газораспределительной станции. Вот только доложить об этом к своему удивлению не смог. Ни по штатной военной рации, ни даже по своему мобильному телефону связаться с начальством и доложить о вторжении не получалось, словно, помехи кто-то наложил на все виды связи. Потому-то так и обрадовался возвращению автобуса СБУ молодой прапорщик: хоть кто-то объяснит, что дальше делать. Ведь когда над тобой боевые «крокодилы» кружат, самый злобный полкан, родной мамкой покажется…

– Тут такое дело, Серёга, нас за тобой и ребятами твоими послали, – сообщил ему, выйдя из автобуса, бывший старший прапорщик Горбунов. Следом за ним вышли председатель и Славка с Вовкой.

– Кто послал, ёпт? Товарищ полковник? – с надеждой спросил Опанасенко.

– Может и полковник, кто ж его знает, они не шибко-то нам представляются, – хмуро сказал Горбунов-средний и, подняв голову, красноречиво посмотрел на вертолёт, который хоть и высоко, но демонстративно завис над блокпостом.

Вслед за ним подняли головы вверх и остальные.

– Они, ёпт, это кто? Русские? Десантура? – насторожился пограничник. – И где, всё-таки, этот полковник? – кивнул он в сторону автобуса СБУ.

– Они, это спецназ, скорее ГРУ, чем ВДВ, почерк другой, но точно не знаю, – честно ответил Иван Горбунов. – Они станцию Славкину заняли, – кивнул он на брата.

– Я с крыши всё видел, ёпт…

– А полковник у нас в подсобке сидит. Упаковали его «вежливые люди» первым делом, – добавил Вячеслав Горбунов.

– Ага, – не сдержался и Владимир Горбунов, – такие они, бля, вежливые эти люди, что хобот свернули твоему полкану по самое не балуй.

– Уходить тебе надо, Серёга. Колонна брони идёт сюда из Крыма по Стрелке. Останешься – они на гусеницы твоих ребят намотают и не заметят. Нет вариантов, – развёл руками Иван Горбунов, – со всех сторон тебя прижмут, даже сверху, – кивнул он головой в сторону назойливо стрекочущего вертолёта.

– Вариантов нет, – согласился пограничник, – а приказ стоять тут, ёпт, есть… Ты ж, Ульяныч, военный человек, ты-то понимаешь, что я не могу людей самовольно увести и пограничный пост бросить? Я даже по рации, ёпт, со своим начальством связаться не могу, доложить обстановку. Связи нет! Мне, ёпт, только торчать тут и остаётся. Пусть лезут хоть со всех сторон! – ожесточённо рубанул прапорщик Опанасенко.

– Не так, Серёга, всё не так! Ты командир или кто? Кроме тебя, кто о твоих людях подумает? Связи у тебя нет? А ты забыл, что по Уставу, если у командира потеряна связь, то он обязан самостоятельно принимать решения по выполнению поставленной задачи и сохранению вверенного ему личного состава? Вот и скажи теперь, ты сможешь выполнять поставленную тебе задачу по контролю за границей? Если границу эту уже на десять километров вглубь передвинули? Сможешь?

– Ага, ёпт… Смогу… Пока эта хреновина, – хмуро посмотрел он на вертолёт, – одним залпом мой блок-пост с землёй не сравняет.

– Вот! А людей спасти ты ещё можешь. Крепко думай, Серёга, – сочувствующе хлопнул его по плечу Горбунов-средний.

– Сынок, тут ещё такое дело, – вмешался в разговор дед Иван, который до сих пор молчал. – Я тут с командиром десантников гутарил… Он обещал, что если вы уйдёте за линию газовой станции, то он вам полковника этого отдаст вместе с его офицерами… Сынок, тебе отдаст. Понимаешь?

Председатель помолчал и продолжил:

– Я в уставах ваших военных мало что помню, стар уже… Но я так понимаю, что если ты станешь своей заставой между десантниками и селом, то получится, что это ты Стрелковое защитил. Отступил перед превосходящими силами противника, но защитил… И при этом офицеров СБУ ещё из плена спас… Подумай, сынок…

Так вышло, что сразу после этих слов председателя назойливый вертолёт развернулся и улетел. Совершенно случайно вышло, а поди ж ты докажи теперь, что не специально так подстроили…

Собирались недолго. Скарба у заставы было так мало, что всё легко уместилось в автобус, прапорщик Опанасенко даже шлагбаум велел разобрать и погрузить в машину. За флагом украинским, после того, как не удалось с земли его сдёрнуть, сам полез на верхушку блок-поста – не оставлять же его здесь. Но выдернуть древко и сверху не удалось. Капитан, ёпт, забил камень в щель между блоками со всей дури, не вытащить древко. Пришлось ломать. Налёг всем телом на палку, и под деревянный хруст спрыгнул вместе с обломанным флагом в руках. Бережно скрутил его, и, словно полковое знамя, передал сержанту: «В автобус, ёпт». Ещё раз хозяйским взглядом оглядел бросаемую недвижимость – бетонные блоки – всего неделя прошла, а уже и сроднились, ёпт. И дал команду на погрузку в автобус.

Обратно к газораспределительной станции Вовка Горбунов домчал ещё быстрее, чем до блокпоста. На этот раз его никто из братьев не притормаживал, хоть и трясло автобус безбожно на арабатской гребёнке. Наверное, все молча мечтали, чтобы поскорее это закончилось. Все, кроме прапорщика Опанасенко. Серёга напряжённо о чём-то думал всю дорогу, уставившись взглядом в окно.

У газораспределительной станции автобус остановили двое «зелёных человечков», но все остались сидеть в машине, вышел только председатель. От входа в здание к нему, щурясь улыбкой, шёл Сергей Сергеевич.

– Мне уже доложили, колонна из Крыма только что прошла блокпост, скоро будет здесь… Большое дело сделали, Иван Пантелеевич, спасибо! – благодарно пожал он руку. – Большое дело!

– Да я, вот, всё спросить вас хотел.., – замялся председатель.

– Спрашивайте, Иван Пантелеевич, вам отвечу как есть, темнить не буду.

– Ну, я так думаю, наши-то очухаются рано или поздно, свою броню навстречу вашей двинут… Что тогда?

– А ничего страшного, – прищурился Сергей Сергеевич. – На каждую их бронемашину три наших будет. Сколько бы они не нагнали техники. На каждый бронетранспортёр, на каждый танк, на каждый ствол, мы в три раза больше выставим.

– И дальше что?! – тревожно спросил председатель.

– А ничего. Так и будем меряться пиписками, пока у них танки не закончатся, – расхохотался командир десантников.

Не понравился председателю такой ответ, ой, как не понравился.

– Сергей Сергеевич, ваши обещания в силе? – аккуратно напомнил он, чтобы свернуть с неприятной темы.

– А пойдёмте сначала с людьми поздороваемся, а то подумают, что мы не вежливые, – лукаво прищурился командир десантников, и первым пошёл к автобусу. Легко запрыгнул на первую ступеньку открытой двери и заглянул внутрь:

– Что-то вы долго, мы вас заждались уже, – подначил он пограничников, хитро щурясь. – Здоро́во, мужики!

Молчание было ему ответом. Лишь когда совсем уж растянулась эта тягостная пауза, прапорщик Опанасенко нахально ответил, катая спичку в уголке рта:

– Да, мы и здоровее вида́ли, ёпт.

– Ух, ты, какие дерзкие, – хищно заулыбался командир десантников.

– Сергей Сергеевич, вы мне обещали, – тревожно напомнил о себе Пономарь.

Дед Иван совсем не обратил внимания, что во дворе газовой станции никого нет. Будь на его месте Горбунов-средний, тот наверняка бы приметил, что их автобус со всех сторон находится под прицелом спецназа. Но председатель ничего не видел. Ему и без этих знаний хватало тревоги.

– А я обещания держу, Иван Пантелеевич, – обернулся к нему Сергей Сергеевич.

– Ну, бывайте, мужики! Ещё увидимся, – хохотнул он вглубь автобуса, и, спрыгнув с подножки на землю, дал команду по рации:

– Седьмой первому… – в ответ что-то негромко забулькало. – Выводите!

Совсем скоро из здания станции по одному стали выводить офицеров СБУ. Последним «Бесцеремонный» вёл полковника с большой марлевой повязкой на носу. Как это часто бывает, от перебитого носа у того заплыли синяками и налились кровью оба глаза.

Офицеров погрузили в автобус. Сергей Сергеевич снова зашёл в него, и демонстративно, словно по читанному, сухо сказал:

– Прапорщик Опанасенко, задержанных за незаконное проникновение на объект «Черноморнефтегаза» военнослужащих СБУ передаю под юрисдикцию погранслужбы Украины. До выезда из охранной зоны газораспределительной станции вас будут сопровождать. Счастливого пути!

Он вышел, вместо него в автобус запрыгнули два «зелёных человечка», и один из них – тот, кого мы всё это время звали Бесцеремонным – коротко бросил Вовке Горбунову, сидевшему за рулём: «Вперёд!». Вместе они доехали до заброшенных домиков «Юната» на полпути между Стрелковым и газораспределительной станцией. Уже вечерело. Поперёк дороги всё также стоял председательский уазик. На этой самопровозглашённой линии охраны станции из автобуса бодро выпрыгнули «Бесцеремонный» со своим бойцом, вслед за ними вышел и дед Иван. Вышел, конечно, совсем не так бодро, как они, скорее даже наоборот, Иван Пантелеевич очень устал. Но вида не подавал, не с руки как-то… Оставив десантников на их посту, дальше двинулись сами, колонной: впереди председатель на своей машине, следом за ним автобус с тёмно-синим мальтийским крестом СБУ на борту.

У сельсовета колонна остановилась, и вслед за председателем в здание управы перешли все освобождённые из плена офицеры. Прапорщик Опанасенко идти отказался, да ещё и своим бойцам приказал далеко не расходиться от автобуса.

Они молча курили на обочине – командир пограничников и трое братьев Горбуновых.

– Трактор нужен. Прямо сейчас. Поможешь? – с мрачной решимостью обратился Опанасенко к Вовке.

– Ща, пригоню, – совсем не удивился тот.

– Ульяныч, ёпт, мешки нужны. Много, – ничего не объясняя, попросил прапорщик Ивана Горбунова.

Тот понимающе кивнул и братья сразу ушли.

Опанасенко дал команду на посадку, и сам сел за руль автобуса. Оглянулся на своих бойцов и, улыбнувшись через силу: «Ну, что, снова наш выход, хлопцы!», повёз пограничников обратно. Там, за селом, в пятистах метрах перед заброшенными домиками пансионата «Юнат» на полпути к газораспределительной станции, прапорщик Опанасенко лично вкопал свой шлагбаум поперёк дороги в Крым.

Совсем скоро подтянулся на тракторе Вовка Горбунов, и по команде прапорщика стал сгребать валы из песка справа и слева от шлагбаума. Ещё через полчаса приехали старшие братья Горбуновы и выгрузили из Славкиной машины целый ворох мешков и лопаты.

На Арабатской стрелке темнеет быстро. Вот, вроде, только начал сгущаться сумрак, а уже, раз, и всё вокруг проглотила тьма, такая глубокая, что и мириадам проявившихся на небосклоне звёзд не по силам справиться и подсветить эту крымскую ночь, если нет, конечно, полной луны.

Луны не было. Поэтому работали при свете автобусных и тракторных фар. В марте ночью всегда холодно, но никто не мёрз. Возможности такой не было. Серёга Опанасенко упёрся, ёпт. Десять украинских пограничников наполняли мешки песком, вязали и штабелями выкладывали из них укрепление у шлагбаума. И когда через несколько часов вырос из мешков с песком блокпост новой пограничной заставы, и затрепыхался над ним на слабом ветру украинский флаг на коротком древке, этот безумно долгий день для заставы Опанасенко закончился. Наступил, наконец, новый день, 16 марта, день референдума о будущем Крыма.

Новый день. Новый блокпост. Новое время, ёпт!

 

Лерка утром звонила. Истерит, снова в Стрелковое из Киева ехать собралась! У них в новостях, видите ли, сказали, что русские Арабатскую стрелку захватили, а украинский десант отбил Стрелковое. Я тут же деду звонить, а он смеётся: только, говорит, Лерку успокаивал, и ты, внук, туда же. Хоть ты ей объясни, говорит, чтобы не вздумала приезжать сейчас, пока вся эта пена не схлынет. Летом, говорит, и приедете, а сейчас не надо.

Ну, дед Иван тот ещё партизан, поэтому поузнавал я на всякий случай, что к чему, новости послушал, в интернете почитал, в Херсон знакомцу позвонил и перепроверил. Конечно же, брехня, не было никакого штурма Стрелкового, ни с одной, ни с другой стороны. Ну, я и успокоился.

А пока новости узнавал, нарвался на соседней волне на «всадников апокалипсиса». Сразу на троих. Один эксперт на голубом глазу вещал, что на носу гражданская война, которая порвёт на части Украину. Второй грозил мировой заварухой, блокадой и санкциями. Третий соглашался и с первым, и со вторым, вот только обещал, что всё наступит одновременно…

Хорошо, что Лерка всего этого не слышит, хотя в Киеве, наверняка, своих политолухов хватает. Мысленно послал всех троих предсказателей в пешее эротическое приключение и вернулся на свою волну. Люди, радуйтесь! Есть ещё в московском эфире места, где такой фантастической дури вы в принципе не услышите: надо же такое придумать – гражданская война между Киевом и Донбассом. Чушь какая! Ну, это я снова к тому, что к чёрту новости! Нет, ну ведь правильно же сказал давеча в моём эфире один наш великий музыкант: «Вас имеют прямо в мозг. Надо выключить телевизор и война закончится».

Так что, слушаем музыку! У одних настроение поднимется, у других – рейтинг. Справедливый размен, точно говорю. И никакой войны.

 

***

– А я вам скажу, Пономарь – агент ФСБ! – надрывно кричал Калина на собрании Стрелковского сельсовета. – О! Вы, небось, думаете, он меня одного поимел?! От, уж не-е-ет.., – криво осклабился, обводя собравшихся мутным от алкоголя взглядом. – Эт он вас всех поимел! – снова сорвался на пьяный фальцет.

Выглядел Николай Петрович Калина, совсем не как удачливый предприниматель, директор добротного санатория, скорее уж, как Коля-Окалина – довольно неприглядно: опухшее лицо, лиловый синяк под глазом, запёкшиеся разбитые губы, раздутое левое ухо. Но был он уже который день глубоко нетрезв, и оттого чувствовал не боль, а лишь одну только злость.

– О! Я-то, дурак, думал, что это председатель погранцов нам подогнал… О! Помог, думал! Голова-а-а! А он их взял, да увёз со всеми манатками… Я – в район, а там ваще все в прострации. Дэбилы! В администрации никто ничего не понимает… О! Зато я всё понял! Завтра к прокурору! В СБУ! К чёрту лысому поеду! Пусть закрывают его! – орал он, тыча пальцем в сторону председателя. – От, попомните мои слова, Пономарь – агент ФСБ!

…За прошедшие три дня много воды утекло мимо Арабатской стрелки. Референдум в Крыму так звонко пригвоздил полуостров к России, что Стрелковое словно накрыло взрывной волной, да и не одной, пожалуй, а сразу двумя. Ликование неслось с одной стороны, возмущение – навстречу, с другой… Само-то село больше помалкивало, непонятно ведь, как оно дальше обернётся. Ещё перед крымским референдумом вспыхнули было разговоры про какой-то отряд самообороны, но когда прознали, что собирает его Васька Глод, дальше смешного прозвища самооборонщиков – оглоеды – дело не пошло, все успокоились. Ваську-то Глода в селе любили, известное дело, но вот всерьёз многие не воспринимали, это факт.

Особо недовольных референдумом в Стрелковом было мало, но кричали они, надо признать, громко. Оно и понятно, когда больно, всегда кричишь. Громче всех в Стрелковом надрывался Калина. Николая Петровича словно с небес на землю вернули. Да, какой там вернули – грубо, наотмашь сдёрнули. Ещё, вот, накануне гулеванил он с погранцами в полной уверенности, что обезопасил себя, а теперь и проехать в свой же санаторий без спроса нельзя. «Был „Стрелок“, и где теперь он? А?! Где, я вас спрашиваю?!» – кидался он на каждого встречного селянина, но те лишь шарахались в испуге, так лют был Калина в том ужасе, что обуял его.

После поручительства председателя «вежливые люди» нехотя, но стали пускать Калину в его санаторий, дорога-то одна, по другому никак. Каждый раз документы проверяли, машину досматривали, но пропускали. Сцепив зубы, терпел два дня Николай Петрович, пока крымские засланцы не появились на «русском» посту. «Зелёные человечки», те хоть молча своё дело делали, а эти зубоскалят, агитируют…

С названиями постов, кстати, село быстро определилось: там «русский» пост, тут «украинский». А вот «крымский» вместо «русского» так и не прижился. Хоть и стали верховодить на блокпосту у заброшенных домиков ополченцы, флаг Крыма подняли, сами стояли в первой линии, ан нет, деревня любит простоту и ясность. Мудрить не надо, если уж он русский, то «русский»…

Из первых семи крымских ополченцев, что вслед за колонной бронемашин прибыли на новую границу Крыма за околицей Стрелкового, трое оказались местными, из ближайших крымских сёл Соляное и Каменка; ещё трое – казаки из Керчи; ну и один пришлый человек, говорят, бывший спецназовец «Беркута». Их как стали по всей Украине расформировывать, так он в Крым и сбежал откуда-то из Западной Украины, точнее никто не знал, не любил спецназовец на этот счёт распространяться. Он, кстати, отделением ополченцев и командовал, у него, ведь, у единственного автомат Калашникова был, у остальных карабины да ружья охотничьи.

И когда совсем невмоготу Калине стало от всей этой крымской партизанщины, то собрал он по селу недовольных таким положением дел, и после нескольких часов возлияния пьяная компания направилась в сторону заброшенных домиков за околицей. Девять человек, размахивая руками и громко подбадривая себя криками, типа, «Даёшь, майдан!», прошли село, распаляя себя на пути к «русскому» блокпосту.

Прапорщик Опанасенко молча пропустил перевозбуждённую алкоголем гоп-компанию через свой «украинский» пост, и лишь недобро усмехнулся, когда Калина по́ходя смачно обматерил его:

– Тьфу на тебя, выблядок москальский! – харкнул под ноги Коля-Окалина. Каждое своё слово он так пьяно унавоживал матом, что аж потемнел от натужной ненависти. – О! Жрал мой хлеб, а сбежал, как последняя сука! – злобно шипел он. – Ну, погодь! Я ещё приду за тобой! Вот, свояк с хлопцами приедет, я ещё вернусь… я тебя… я с тобой…

– Петрович, та залиш молодого на закуску, – заржал рядом кто-то из его собутыльников, хватая Окалину за рукав, – нікуди він від нас не дінеться. Тепер ми владу! Народ! Нехай чекає, спочатку москалів на ножі, потім цього люсти́… люси́… тьху ти… ну як там в телику балакають… кастрируем? Не… Люстрируем, во! – радостно загоготал он и потащил за собой упирающегося Калину. Тот вырвался и пошел, в конце концов, сам, но долго ещё оглядывался на Серёгу Остапенко и что-то грозил, потрясая кулаками. Вот только по-украински ругаться у Калины сейчас не получалось, так сильна была обида, что не хватало ему этих слов, и в ход шёл русский мат, осмысленный и беспощадный.

«Ну-ну, – недобро смотрел им вслед молодой прапорщик. Что такое люстрация он не знал, а вот рифма с кастрацией ему очень не понравилась. – Ты, ёпт, вернись для начала… Ща, как шмальну, ёпт, поверх башки, тебя русские в ответку и кончат прямо здесь».

Рука непроизвольно сама легла на автомат Калашникова, но командир пограничников тут же отогнал дурные мысли прочь. Туда же – за спину – перекинул и автомат, от греха подальше. Но наезд Калины сделал своё дело, Серёга был сейчас так зол, что ему не терпелось увидеть, как поведут себя русские.

К его удивлению, всё вышло не так, как он предполагал. Разгорячённая алкоголем толпа во главе с Калиной, выкрикивая ругательства, приближалась к посту, а «зелёные человечки» даже не пытались их остановить на подходе. Ни тебе предупредительных окриков, ни тебе пострелять в воздух для острастки. Ополченцев и вовсе видно не было. «Попрятались, ёпт, партизаны хреновы», – разочарованно хмыкнул, вглядываясь в бинокль, прапорщик, не выпуская из виду спину Калины. Но тут, кто-то из толпы истошно закричал неоднократно слышанное по телевизору: «Москаляку на гилляку!», русские как по команде расступились, и крымские ополченцы из-за их спин, – вот, они где… повода ждали, догадался Опанасенко, – молча бросились в рукопашную. То, что их было семеро против девяти не имело значения, бывший «беркутовец» – командир ополчения – легко справлялся сразу с тремя.

Били недовольных селян долго, жестоко и больно. Русские не вмешивались, смотрели. Внимательно смотрел и украинский прапорщик Опанасенко. В окулярах его армейского бинокля мелькали руки, ноги, оскаленные рты… Правда, всё злорадство Серёги быстро прошло: чей-то кулак, влепившийся вдруг Калине в ухо так сильно, что снёс того с ног, напрочь стёр нанесённые им обиды…

Досталось всем. Отползали от блокпоста в прямом смысле этого слова. На следующий день после побоища председатель Пономарь и объявил экстренный сход сельского Совета…

– Ну, в общем так, Николай Петрович, похулиганил и хватит, – осадил председатель Калину, который выкрикивал в его адрес очередные обвинения. – Хватит, я сказал! – громко прихлопнул дед Иван рукой по столу, перебивая Калину, который всё не мог успокоиться. – Тебе слово дали, Николай Петрович, всё, хватит, дай другим теперь сказать…

– О! Кому, другим?! – в пьяном запале бросил Коля-Окалина. – Цим, шо ли? – неопределённо махнул он рукой по залу.

Видно было, что Калина время от времени специально переходит на украинский, не всегда умело, но очень старательно.

– А ты руками тут не размахивай! – С первого ряда подала голос старуха Сварина. – Влез поперёк всех, и битый час одно и тоже долдонишь, хватит, – поддержала она председателя.

– Ні, ви послухайте! Всі повинні знати: Пономарь – агент…

– Тьфу на тебя, Колька! – рассердилась Свариха. – Некогда мне тут глупости твои выслушивать.

– О! І куди ж ви так поспішаєте, бабуся? – язвительно скривился в ответ Калина.

– Куда надо, туда и спешу, – отрезала старуха. – Эт вам, молодым, всё б из пустого в порожнее переливать, а мне поспешать надо. Садись, давай! Мы не тебя, а председателя пришли слушать.

– О! Так, ви тут все одна шайка-лійка! Ви б ще придурошного Глода сюди покликали з його оглоїди… Прихвосні! Так, я вас всіх…

– Ну-ка, пасть захлопни, курва! – с задних рядов рявкнул Славка Горбунов, и рядом тут же, набычившись, встали оба его брата. – Сначала председателя парафинил по чём зря, теперича всё общество решил обложить?! Я те, падла, ща пасть твою поганую на британский флаг порву, если не заткнёшь хавелу! И скажу, шо так и было! – возмущённо гремел Горбунов-старший и даже двинулся в сторону Калины.

– Сядь, Славча, сядь! – замахал на него руками председатель. – Ну, я прошу тебя, Вячеслав Ульянович! Хватит нам мордобоя! Не для того собрались. Сядь, прошу тебя.

– Только гавкни мне ещё хоть раз, – пригрозил Калине Горбунов-старший. – Прости, Пантелеич, ну, сил уже нет слушать говно это, – нехотя сел он на свое место.

– О! Так, шо ти мені зробиш?! – хмыкнул в ответ Калина, и незаметно для себя перешёл на русский. – От, свояк из Винницы с хлопцами приедет днями, по другому у меня запоёшь, – пригрозил он, но сделал это вполголоса, и гонору заметно убавил. У братьев Горбуновых репутация на селе строгая была: слова с делом мало когда расходились, а уж обидчикам и вовсе спуску не было – всегда втройне огребали.

Но последнюю точку в этой перепалке старуха Сварина поставила:

– Неча здесь кулаками размахивать, – грозно зыркнула она в сторону Славки Горбунова. – Колька общество оскорбил, общество само с ним и разберётся. Ставь на голосование, председатель, – сурово стукнув палкой, сказала, как отрезала. – Кто за то, чтобы удалить Кольку с заседания сельсовета?

И первой подняла руку.

Проголосовали единогласно и члены сельсовета, и старики из Совета ветеранов, и просто уважаемые в Стрелковом люди, которых Пономарь персонально позвал на сход решать судьбу села.

Калина такого поворота не ждал. Сначала взвился, было, но в задних рядах снова привстали братья Горбуновы, и Коля-Окалина, чертыхаясь, грозя на ходу всем и вся, выскочил из сельсовета, громыхнув напоследок дверью.

– Говори, председатель, зачем собрал? Поди, не Кольку пьяного слушать. Что надумал? – внимательно смотрела строгая Свариха, так, словно знала о чём речь пойдёт.

А если все всё знают и понимают, то к чему ходить вокруг да около…

– Есть предложение границу от села перенести, товарищи, – рубанул Пономарь без всяких предисловий.

Несколько секунд прогремели неслыханной доселе тишиной. А затем, разом прорвало.

– Это как?!

– Ого!

– Куда?!

– Вот так просто взять и перенести?!

– За такое по головке не погладят!

– Давай-ка, поподробнее, Пантелеич?!

Вопросы неслись со всех сторон.

– А вот, куда, мы и должны решить. Я предлагаю, с южной околицы на северную, – ответил председатель.

– Иван Пантелеевич, – тихо спросил Ванька Горбунов, – но ты-то понимаешь, на что замахиваемся? Ты понимаешь, чем это грозит? Это ж граница!

Все замолчали также разом, как и только что возбуждённо галдели.

– А где сейчас граница проходит, Иван Ульянович, скажи нам? – вопросом на вопрос ответил председатель. – Когда такое было, чтобы госграница через Стрелковое шла? Никогда такого не было. А нет границы – нет и нарушителей. Забудьте про границу, нет её. А что есть – непонятно. Вернее, было непонятно, пока этот мордобой не случился, – махнул Пономарь рукой в сторону двери, которой недавно громыхнул Калина.

– Я вам так скажу, – продолжил он, – пока блокпосты будут стоять нос к носу, до беды рукой подать. Вчера подрались, а что завтра будет? Что, если кто-то стрельнёт первым? Что если в ответ ударят? Что будет с селом тогда?!

– А шо с нами станется-то? – недоумённо встрял мужичонка со второго ряда, местный завмаг. – Мы-то тут причём? Нехай сами разбираются, наше дило маленькое. По людя́м, да по хатам уж точно стрелять не будут! Не́люди, шо ли, як можно? Ты б ещё, Пантелеич, пугнул, шо нас бомбить из «Градов» якись будут, – недоверчиво смотрел на председателя завмаг.

– Да, не дай Бог! – удивился Пономарь. – Не говорил такого и не скажу. Стрелять из пушек по хатам? На Украине такого в жизни никогда не будет! Но разводить военных надо… Пророчить не мастак, а уж каркать тем паче, но знаю, что бережёного и Бог бережёт… Ну, вот сами посудите, что скажу, – предложил Иван Пантелеевич, – границы нет, постановлений из района тоже нет. Всё знают, а решения принимать боятся, каждый день звоню в Геническ, и что толку?! Катавасия эта уже который день длится, а кто видел тут начальство районное? Не нашлось смелых за всё время! Военные и те наскоками бывают, больше командуют заставой своей по связи… Прислали на усиление несколько человек, да это ж курам на смех! Зато внучка моя, Лерка, звонила мне вчера в панике, в Киеве, говорит, по телевизору сказали, что сто десантников украинских на танках вытеснили русских из села и освободили, мол, Стрелковое от оккупантов. Ну и как вам такое?! Насилу успокоил… Вот вы видели тут сто украинских десантников?! Хоть одного видели?! А танки те кто видал?! Может трактор Вовкин, – кивнул он в сторону Горбунова-младшего, – и есть те танки?!

Дед Иван устало понизил голос:

– Сами видите, какой бардак творится. А нам жить тут дальше… – громко прокашлялся он.

– Так может десантура эта к нам сейчас едет? – опасливо спросил кто-то из зала.

– Едет… Мы тут давеча с пограничниками общались, – продолжил Пономарь, снова кивнув в сторону братьев Горбуновых. – Командир их, прапорщик молодой, всё ждёт колонну бронетехники из Херсона. Ему каждый день начальство по телефону обещает, что десантура эта вот-вот в Геническ прибудет. Так пацана задурили, что он сегодня сосранья плюнул на их обещания, машину у меня выпросил, да и сам в Геническ рванул, сказал, что без подмоги не вернётся. А так и будет, помяните моё слово! Он пацан упёртый. Так что ждите броню со дня на день… А что нам русские на это сказали вы знаете?! – Опять возвысил голос председатель. – Мы ведь ещё тогда, в первый день спросили их, что будет, когда Киев свою броню сюда двинет. Знаете что нам ответили? От, ты скажи обществу, Иван Ульянович, ты человек военный, ты этот наш разговор знаешь, какая отве́тка у старшо́го русских была?

Иван Горбунов поднялся, по старой привычке одёргивая полы пиджака:

– Прямо сказали: «На каждую бронемашину три наших будет. Сколько бы вы не нагнали техники. На каждый бронетранспортёр, на каждый танк, на каждый ствол, мы в три раза больше выставим». Так и сказали.

– Спасибо, Иван Ульянович! Видите, что происходит, товарищи, – разволновался председатель. – А что будет, когда и те, и другие танки сюда двинут?! – он снова нервно закашлялся. – Вот я и предлагаю развести вояк подальше друг от друга. Пусть «русский» пост остаётся на северной окраине села, его мы двигать не сдюжим, а вот «украинский» за южную околицу передвинем, чтоб они и близко не соприкасались друг с другом.

– «Русский», значит, не сдюжим, а на «украинский» – сило́в хватит… С чего, вдруг, Пантелеич? – с задних рядов спросил Вовка Горбунов. – Кузьминишну вперёд вместо бронепоезда пустим? – разряжая обстановку, весело подмигнул он старухе Свариной под общий смех. – Или её деда́ми из Совета ветеранов прикроемся?

– Рискуешь ты, Вовка, над ветеранами насмехаться. Смотри, как бы они сами тебя не прикрыли, костылями своими, – рассмеялся председатель под одобрительный гул стариков.

– А если серьёзно, то сило́в у нас и на «украинский» пост, конечно же, нет, – продолжил Пономарь. – Но их прапорщик в район сегодня укатил. А без него там стержня нет. Без него сдюжим…

– А чем оправдаемся потом, если что не так пойдёт, ты об том подумал, Пантелеич? Прокурору что скажешь?

– Решением сельсовета всё оформим. Ведь чего боимся мы? Провокаций с обеих сторон. А чего боятся прокуроры? – Кивнул он наверх, и сам же ответил. – Сепаратизма какого-то, только об том и долдонят по телевизору. Ну, вот так тогда и напишем: с целью пресечения провокаций и сепаратизма… ну и так далее, – пояснил председатель.

– Что скажете, товарищи? – обратился он к односельчанам.

– Надо покумекать, – задумчиво качнул головой Славка Горбунов.

– Что тут думать, ставь на голосование, председатель, – как всегда сурово буркнула старуха Сварина, – хорошее предложение, принимать его надо…

– А я говорю, подумать надо! – упрямо возвысил голос Горбунов-старший. – Вы б, Кузьминишна, не гнали лошадей. Тут дело такое, крепко думать надо прежде чем…

– Дело надо робить! – перебила его старуха. – Председатель до́бре гутарит. Хватит ждать, поспешать надо.

– Всё бы вам, бабуся, поспешать, – снова смешливо встрял Вовка Горбунов, – спешите, як будто одной ногой ужо́ там… – многозначительно возвёл он глаза к небу.

– Тьфу на тебя, охальник! – под общий хохот рассердилась Свариха.

– …а нам-то спешить не с руки, нам тут пожить бы ишшо. Так шо думать надо полюбасу, – смеясь, закончил Вовка.

Спустя три часа решение о переносе одного блокпоста на безопасное расстояние от другого было принято Стрелковским сельсоветом подавляющим большинством голосов. Бумага подписана, печать поставлена. Лишь один член Совета был против, при двух воздержавшихся.

– А как переносить-то будем, Пантелеич? – когда всё закончилось, подошли с задних рядов братья Горбуновы. – Серёга ж Опанасенко, як пить дать, завтра вернётся. А он упёртый, ёпт, – улыбнулся Вовка, – хрен сдвинешь его второй раз… Так шо сегодня надо всё сделать. Ну, да шо я тебе рассказываю…

Ещё с час мужики решали, как им лучше провернуть свою затею, как безопаснее.

– …Ну, тогда итожим, – подвёл черту дед Иван: – Ты это, Славча, здо́рово придумал, так всё и сделаем… Вовка, с тебя трактор, сюда его пригони. Потом найдёшь Ваську Глода с его оглоедами, – улыбнулся председатель, – и дальше по своему плану… Ну а вы, мужики, – обратился Пономарь к старшим братьям, – к погранцам прямиком дуйте. Начинайте сразу, как можно раньше, никого не ждите… Я – на автобазу, как транспорт найду, сразу к вам. Ваша задача до нашего появления… Ну, да вы и сами всё знаете… С Богом, братцы, авось, не остановят!

 

– Фамилия?

– Пономарь, – попытался, было, встать, но его резко остановили: – Сидите, не вставайте. Цель визита?

– Домой еду.

Высокий пограничник в камуфляжной зимней куртке без знаков отличия переглянулся с брыластым напарником и снова стал неторопливо листать странички паспорта:

– Ну и где ж ваш дом?

– Я вам уже два раза всё рассказал, – устало огрызнулся он. – А до вас ещё троим проверяльщикам.

– Надо будет, всей Украине свои сказки рассказывать станешь, – отрезал пограничник. Но тут же, как ни в чём не бывало добавил, – не здесь, разумеется, так что в ваших интересах на вопросы всё-таки отвечать.

– Фамилия? – хмуро повторил он.

– Пономарь.

– Имя, отчество?

– Михаил Евгеньевич.

– Цель визита на Украину?

– К деду еду, на родину.

– Паспорт российский… прописка московская, – листнул страницей паспорта пограничник, – а место рождения… – снова листнул, – и правда, Стрелковое, Херсонской области, Украина то бишь… Ну и где твоя родина, Михал Евгенич? – по-простецки насмешливо спросил, вдруг, пограничник, – там, где папка с мамкой, или там, где кормят вкусно?

– Знаешь, что!! – задохнулся от возмущения. – Я с детства без папки с мамкой, понял?! И кормлю себя сам с 17 лет! А до того меня дед кормил, без всяких там твоих родин, вот, к нему и еду, – уже сил не было даже огрызаться. Сначала таможенники посреди ночи подняли на Харьковской таможне, все вещи перещупали, превратив формальную обычно процедуру досмотра пассажиров поезда Москва—Херсон в тягостно-кропотливый обыск. Затем трое погранцов проверяли-задавали-выясняли-допрашивали. Теперь эти двое в камуфляже появились со своими расспросами. Они хоть тоже погранслужбой представились, но явно были из другого ведомства, дознавательного. «СБУ, небось, – подумал он, – эти так просто не отстанут…». Ну и к тому же все предыдущие проверяльщики явно званьицем пожиже этих «службистов» были, потому как до сих пор никто ему не хамил.

Мишка Пономарь ехал один в купе своего полупустого вагона, и сейчас сидел на нижней полке за столом напротив двоих проверяющих, разложив перед собой билеты и документы.

– …Поэтому я просил бы не разговаривать со мной в таком тоне!

– Ну, хорошо, – равнодушно пропустил мимо ушей его обиду «как бы пограничник». – Не хотите так разговаривать, будем по-другому.

– Род занятий? Где работаете?

– Журналист. Сказал же вам уже – работаю на радио, программным директором на музыкальной станции.

– Ну, да – ну, да, – закивал проверяющий, – важная птица, я помню… А командировочное удостоверение предъявите-ка. С редакционным заданием вашего радио.

– Сотый раз говорю вам: нет никакого задания, с частным визитом еду, домой к деду. Сестра из Киева на машине добирается, в Херсоне меня встретит, и сразу в Стрелковое рванём.

– О, как… Сестра тоже гражданка России? – оживился, было, проверяющий.

– Нет, Украины. Это так важно?

– Ну, как вам сказать.., – протянул проверяющий, – скажу, как есть: вопросов много. Судя по вашим рассказам, вы не только родились, но и выросли в Стрелковом, до 17 лет там жили, я правильно понял? – Он дождался утвердительного кивка и продолжил: – Ну, вот, значит, к этому времени и паспорт уже должны были получить. Отсюда и первый вопрос: почему тогда у вас паспорт российский, а не украинский? А у вашей сестры, как вы утверждаете, наоборот? У нас двойное гражданство запрещено. Вы когда российское гражданство получали, официальный отказ от украинского оформили?

– Да проще всё гораздо, – пожал плечами Пономарь-младший. – Родился на Стрелке, а через несколько лет родители в Россию перебрались, страна-то одна была. Только в школу пошёл – Советский Союз медным тазом накрылся. В 14 лет паспорт российский получил, и в том же году папа с мамой разбились… авария… Дед нас с Леркой, она младше на три года, к себе сразу и забрал. Так что вопрос с паспортом передо мной никогда не стоял. А вот Лерке дед украинский паспорт справил, когда возраст подошёл, она сама так захотела, в Киеве собиралась учиться. А я в Москву уехал поступать, да так и остался. Вот и вся история.

– Ви розмовляєте на українській мові? – неожиданно спросил его по-украински пограничник.

И сразу вспомнились те слова.

– Нiжний до́тик, – ответил невпопад и усмехнулся.

– Не зрозумів?

– Извините, вспомнилось, вдруг… В Киеве в блудную попал ненароком… Говорили-говорили, с тёткой одной, а друг друга так и не поняли. Ну, как сейчас примерно… – хмыкнул он. – Нет, не говорю по-украински. Пока жил в Стрелковом, как-то не сподобился. И дома, и на улице по-русски все говорили. Хотя, Лерка, вот та всё знает, чешет по-украински, будь здоров.

– Ну, вот видите, с каждым разом ваш рассказ всё подробнее, – впервые за всё время улыбнулся дознаватель. – Так что зря обижаетесь… Ну и что с вашим дедом сейчас не так?

– Всё так, – нахмурился, было, на снисходительный тон проверяющего, но тут же невольно потянулся к мелькнувшей у него «человечинке». – Надеюсь, что всё так, но уже который день не могу дозвониться… Как началась эта свистопляска в Стрелковом, так и пропал дед Иван. Больницы все обзвонили, нет нигде… А как одноклассника моего, Ваську, нашли, так мы и всполошились. Заби́ли его до полусмерти… Васька, он ведь не от мира сего. Нет, не дурачок, так, приблажный немного, но его в селе никто пальцем тронуть не смел. Любили его… А забили… Соседи страсти рассказывают, а где дед и ещё трое мужиков никто не знает… Страшно, – неожиданно для себя признался он.

– А у нас сейчас по всей Украине страсти да свистопляска. Всем страшно… Вот только сами мы разберёмся. Вас нам тут не стояло. Слишком много вас тут объявилось, родственничков-то.

– Ты что, командир?! – ошеломлённо метнулся взглядом по камуфляжной зимней куртке без погон на плечах.

– Майор, – перехватив взгляд, равнодушно подсказал офицер.

– Майор, – согласно кивнул Пономарь-младший. – Ты чего, майор?! Я ж родился здесь, на Стрелке. И дед мой тут родился. И его дед. Это что, по-твоему, нас здесь не стояло?! Да если нас не стояло, то что вообще тут стоять могло?! Думай, что говоришь!

– Ну и что с того, что родился ты тут, – невозмутимо смотрел на него майор. – Где родился, там и пригодился, знаешь такое? Выходит, не пригодился ты нам, Михал Евгенич. Чужой ты тут.

– Ладно. Чужой, хрен с тобой, товарищ чекист. К деду пусти, а? Это ж дед мой родной, семьдесят вот-вот стукнет. А вдруг случилось что?

– Ну, сам говоришь, в больнице его нет. Значит в подполье ушёл или в Крым сбежал… А может в кутузке сидит с подельниками… – хмыкнув, предположил майор. Немного помолчал, и добавил: – Я по нынешним временам так скажу: если б случилось что и впрямь серьёзное, то все б знали уже, покойников не прячут у нас пока. Так что ты радуйся, что плохих вестей нет…

На этих его словах, лязгнув замком, открылась раздвижная дверь и в купе заглянул военный в камуфляже.

– Закончили, товарищ майор, – козырнул он.

Майор взял со стола билеты Пономаря, вместе с его паспортом сунул себе во внутренний карман, и встал.

– Собирай вещи, Михал Евгенич, – смотрел он на него сверху вниз, – не даёт тебе «добро́» таможня, – и развернулся к выходу.

– Сидеть! – гаркнул второй толстогубый проверяющий, когда Пономарь-младший рванулся, было, возмущённо вслед за майором, который уже стоял в дверях. – Я те щаз сам упакую, в наручниках пойдёшь!

– За что?! – Выдохнул.

– А ты, Михал Евгенич, у нас сразу по двум статьям не въездной, – почти дружелюбно ответил, обернувшись, майор в камуфляже. – Мало того, что возраст у тебя военнообязанный, так ты ещё и журналюга. Нам сейчас такие гости из России не нужны. Я-то тебе почти поверил, поэтому обратно отправлю без задержки, первым же московским поездом, но, вот, впустить не могу, приказ из Киева. Так что, крути свою му́зычку в Москве, а к нам не лезь… Вставай, говорю, на выход, без глупостей только.

 

***

Поезд, ведь, всегда так стучит, да? Тук-тук, ту-дук… тук-тук, ту-дук… Страшненькое оно, это ощущение собственного бессилия. Под перестук, ту-дук, как-то особо отчётливо понимаешь это. Когда пытаешься раздвинуть пределы, а они лишь схлопываются в одну точку, и неприятности только разрастаются всё больше и больше. И этот железный метроном – тук-тук, ту-дук – просто взрывает мозг.

Как такое могло случиться?!

Нет, я даже не про то, что меня на границе развернули. В конце концов, с поезда на поезд пересадить – много ума не надо. Я о другом.

Что случилось с вашей лодкой? Она утонула. Что случилось с вашим дедом? Он пропал. Что ещё, чёрт побери, я мог ответить этому грёбанному майору?!

Пересказывать путанные рассказы соседей и ещё более мутные публикации украинских газет про то, как Стрелковое границу переносило? В первых много страха, в последних мало правды. У них одно лишь сходится: и те, и другие помина́ют Ваську Глода. После того, как по решению схода дед с мужиками перенёс блокпост с южной околицы на северную, Васька Глод демонстративно пограничный столб перед ним вкопал. Говорят, он его давно уже сделал, ещё до референдума, полосатый пограничный столб с двуглавым орлом и надписью «Российская Федерация». Столб-то и двух дней не простоял, снесли его сразу, как колонна украинских бронемашин доползла-таки до Стрелкового. И блокпост на место перед газонапорной станцией вернули. А вот Ваську заби́ли. Нет, не военные. Эти даже внимания не обратили на оболдуя местного. Вслед за колонной новые люди в селе появились, чужие. Эти, видимо, за столб и мстили. Хотя, кому чужие, а кому и нет. Много про Калину говорят, про свояка его, который из Винницы каких-то головорезов с собой привёл. Они Глода забили? Не знаю. Вправду не знаю, Васька из комы выкарабкается, сам и расскажет…

Как пост переносили? Разное брешут. Одни говорят, что братья Горбуновы споили погранцов до беспамятства, так что те только и прочухались уже к утру на новом месте, когда Васька Глод перед ними свой злосчастный столб вкапывал… Другие рассказывают, что пограничники сами сбежали, когда народ им решение схода предъявил… Третьи про русских оккупантов пишут, которые вероломно захватили и пост, и село, и отступили только от страха украинской армии, когда та добралась до Стрелкового… Не знаю я, где здесь правда и есть ли она тут вообще…

Что дальше было совсем непонятно. Дед пропал, братья Горбуновы исчезли. А весь Стрелковский сельсовет вывезли в Геническ, ну тех, кто остался, и все молча, под телекамеры, проголосовали за отмену своего же собственного постановления о переносе блокпоста. Этот телесюжет я в интернете нашёл, там про деда ни слова. Нет, его, конечно, во всём винят, костерят по чём зря, но где он и что с ним – ни слова… Из стрелковцев, кстати, никто плохого про него не сказал, люди молча всю эту хрень слушали… Голосовали тоже молча, уж по своей воле или от страха, я не знаю, их больше издалека показывали, телекамера крупным планом лишь один раз наехала, да и то не на людей, а на то самое де́дово постановление, что так всех взъерошило.

Благодаря этим кадрам, я хоть увидел его воочию. Простой незамысловатый бланк села Стрелковое, где чёрным по белому написано:

«Обсудив ситуацию, которая сложилась на территории Стрелковского сельского совета начиная с 15 марта 2014 года, учитывая реальные события за это время и обращения жителей южной части с. Стрелковое, с целью сохранения стабильной социально-политической обстановки, сохранения положительных надежд на будущий туристический сезон 2014 и с целью недопущения провокационных сепаратистских настроений, Стрелковский сельский совет решил…»

Ну а дальше – наивное решение признать политической ошибкой размещение пограничного блокпоста на южной окраине села. И ещё более наивное решение обратиться к силовым структурам и компетентным органам Генического района с просьбой перенести блокпост за северную околицу Стрелкового.

Печать. Много подписей. Первым росчерк моего деда стоит. Хоть какой-то достоверный факт, какая-то правда из всего того бреда, выдумок и ро́ссказней про то, что произошло на самом деле в Стрелковом.

Кстати, про правду и бред… Как там у меня в эфире призывал великий? Выключайте телевизор, война и закончится? Не вышло. Я не слушал новости, я их даже честно не делал. Я выключил телевизор, вернее, я его даже не включал. Но война-то не закончилась. Она для меня только началась.

Что случилось с вашим дедом? Он пропал.

Что случилось с вашей лодкой? Не надо так понимающе ухмыляться, я не к президентам обращаюсь.

Как вообще могло такое случиться?!