Какой-то мутный март в этом году выдался. Да и февраль не лучше. Январь, так и вовсе, полный отстой. В декабре, вроде, полегче было, но вообще, как с октября покатились все рейтинги вниз, так я их до сих пор остановить не могу. А мне эти рейтинги, во, как поднять надо.

Чтобы понятней было, как надо, станьте перед зеркалом, подбородок повыше, взгляд стальной, и решительно так, рукой на уровне подбородка черканите в воздухе… Не-не, так не пойдёт. Этим вялым движеньицем вы и рейтинги такие же получите, а мне, во, как надо: черкануть к себе, чтоб аж просвистела рука у горла и замерла у плеча. Если успели поймать в эту секунду в зеркале свой безумный взгляд на фоне сцепленного оскала, сразу поймёте, как сильно сдали́сь мне эти рейтинги.

Я программным директором на радиостанции тружусь. Не самая последняя в Москве станция, скажу я вам. Для той музыки, что русским роком зовётся, и вовсе первой считается. А у меня 20 мая контракт заканчивается. Так что к маю мне эти рейтинги – хочешь не хочешь – надо за уши на место вытаскивать. Ибо хочу. Ибо прёт меня моя работа. А учредитель, он хоть и странный ти́пус, но не настолько, чтобы на фоне пикирующих рейтингов продлевать контракт со сбитым лётчиком. Тем более, генеральный директор ему явно в уши дует, и явно не в мою пользу. В глаза мне улыбается: «Михаил Евгеньевич то, Михаил Евгеньевич сё», а за спиной интриги плетёт…

Таких проблем, скажу прямо, никто не ожидал после летнего успеха. Давно ведь, все хотели поменять что-то кардинально на станции. Одни и те же музыканты в плейлисте из года в год, одни и те же песни все пятнадцать лет. Перемен требуют наши сердца. Но на самой главной станции имени Виктора Цоя этот клич каждый день из года в год слушали, но не слышали. Пока я в июне новый формат не запустил – «Третью смену», ночную программу, где молодые, никому не известные музыканты, отжигали в студии два часа всё, на что способны.

И попёрло, скажу я вам. Почти сразу пошли рейтинги вверх. Сначала новой программы, а затем всей станции. Головокружение от успехов и позволило мне замахнуться на святое – на чашу Грааля нашего радио – на плейлисты, которые годами так деликатно пестовались, что иногда (сейчас снова будет святотатство!) всё тот же Цой со своим воплем: «Перемен!», походил у нас на сатиру на самого себя.

В общем, в октябре замахнулся-таки я, поменял плейлисты в пропорции шестьдесят на сорок, ну в смысле, оставил 60% старого доброго русского рока и добавил 40% новой, качественной и современной, но малоизвестной русской музыки. Ну и покатилось всё куда ни попадя. К просадке-то я был готов, ясное дело, самая радикальная аудитория первой побежит, когда незнакомую музыку услышит, тут главное перетерпеть. Понятно, ведь, всё – самые нетерпимые к переменам быстро сваливают, нового слушателя гораздо дольше собирать приходится. Но – и вот тут-то главный секрет! – к тому времени, когда новая аудитория соберётся, должна вернуться и большая часть старых слушателей. Таков расчёт был. А потому что никто им больше, чем мы, русского рока всё равно не предложит, не нужен он особо другим станциям даже в таком, урезанном количестве. Так что, всего лишь потерпеть…

Вот и терпели, в декабре-то остановилось падение, как я и рассчитывал, подросли даже немного. Но потом всё застопорилось, и вместо медленного, но уверенного движения вверх, началось всё то же, но только вниз. Долго ничего понять не мог, может, даже слишком долго, но в марте понял, наконец. Украина всему виной.

Мужская аудитория всех московских радиостанций, на фоне событий в Крыму и на Украине, массово качнулась от музыкальных станций в сторону информационных, у тех рейтинги выросли, у музыкальных просели. А у нашего радио просели особенно заметно на фоне моих экспериментов. Кто же мог подумать, что мой родной Крым так меня подставит…

– Надо бы деду позвонить, – нерешительно протиснулась сквозь поток сознания дельная мысль, – как он там, в Стрелковом, справляется…

 

***

С первым в своей истории национальным вопросом село Стрелковое справилось довольно легко ещё года три назад. И ладно бы тогда неугомонный Васька Глод умудрился снова что-нибудь отчебучить, так нет же, разлад случился во вполне себе уважаемой в окру́ге семье.

Дед Ульян Горбунов, в прошлом главный бухгалтер одноимённого с селом совхоза, почи́л незадолго до того, как двое его старших сыновей – Славка и Ванька, прознали про то, что их младший брат – Вовка – собрался менять фамилию. Дело в общем житейское: был женат Вовка на Катьке, а Катька та была немкой, ну из русских немцев, их много испокон веку жило не только на Волге, но и в Крыму. Чтобы сразу внести ясность – были все эти Славки, Ваньки, да Вовки с Катьками довольно степенными и взрослыми людьми, просто в деревне накоротке по другому и не кличут никого: старшему – Вячеславу Ульяновичу, оператору местной газораспределительной станции, в то время 55 стукнуло, средний Иван Ульянович, отставной прапорщик, тоже за полтинник перевалил, да и младшенький Владимир Ульянович, механизатор, со своей Екатериной Алексеевной, урождённой Мейер, в том году сорок пятый день рождения собирались праздновать. Вовка с Катькой, кстати, каждый раз улыбку вызывали своими празднествами, ведь родились они в один год, только он – 8 марта, в женский день, а она – 9 мая, в день Победы.

Однако вернёмся к Мейерам, чью фамилию вдруг по жене решил, было, взять младший из братьев Горбуновых. Надумала его Екатерина Алексеевна эмигрировать, наконец, в ФРГ по программе переселения этнических немцев на историческую Родину. Хорошая программа была, много льгот получали переселенцы, много её родственников туда переехали за последние двадцать лет, вот Катька и решилась. Как истая немка скрупулёзно всё подсчитала до евроцента, и поняла, что с немецкой-то фамилией ещё и мужу её какие-никакие льготы перепадут, да и новоиспечённому Вольдема́ру Мейеру в Германии найти работу полегче будет, нежели Вовке Горбунову. Полгода собирала она всевозможные документы, а заодно и «пилила» всё это время Вовку на предмет смены фамилии. Нет, «пилила», это как-то не по-немецки звучит, внесём правку – фрау Катерина педантично обрабатывала своего супруга. И, в конце концов, выдавила из него согласие.

Как об этом пронюхали старшие братья, Катька так и не поняла. Зная их своенравную породу, держала она рот на замке в разговорах с роднёй, Вовка тоже молчал, не желая нарываться на скандал раньше времени. Но, деревня есть деревня, ничего не утаишь. Наверное, паспортистка сболтнула, к которой Катька подкатывала с расспросами насчёт смены фамилии…

Братья появились на Вовкином подворье к полудню. Сурово поздоровались:

– Собирайся, брат, помощь твоя нужна. Ты, Екатерина, Вовку-то быстро не жди, много работы в отцовском доме, матери помочь надо по хозяйству…

Повели братья младшего, действительно, в старый отцовский дом. У них всё продумано было. Мать-старуху расстраивать не стали, её ещё раньше старшая сноха, жена Славкина, к себе зазвала. Заперлись мужики в отцовском доме, разложили старые фотографические альбомы своего отца Ульяна, три медали его боевые – «За отвагу», «За взятие Кенигсберга» и «За победу над Германией». Последнюю – на самое видное место. Ну и три бутылки на стол. Из ящика водки, что ногой под стол задвинули.

Пили долго, говорили тяжело, пару раз чуть ли не за грудки хватались… О чём говорили, толком никто не знает, можно только догадываться. Но когда под вечер вернулся, пошатываясь, домой Вовка, а Катька по привычке что-то съязвила, Владимир Ульянович Горбунов подошёл вплотную к жене, да и сунул ей под нос кулак.

– Вот тебе, а не новую фамилию, – яростно скрутил он кулак в кукиш. – Чуть с братанами меня не развела, паскуда. Русские своих не бросают! Ещё раз заикнёшься «Фамилию менять», – прибью! – пьяно пригрозил он. А она, хоть Вовка за всю жизнь пальцем её не тронул, сразу и поверила.

На том, собственно, национальный вопрос в Стрелковом тогда и затух. Вместе с желанием Екатерины вообще куда-то уезжать с Арабатской стрелки. Из последствий только присказка новая у Вовки появилась. Ну, про тех самых русских, которые кого-то там, где-то там, куда-то там не бросают. Вот и всё. Впрочем, для русского села – а жители Стрелкового на три четверти были русскими – все эти и подобные присказки вряд ли имели отчётливый национальный подтекст, здесь ведь испокон веку говорили и думали по-русски…

Зато сейчас национальный вопрос встал ребром. И не где-нибудь, а за южной окраиной Стрелкового, где неожиданно появился пост украинских пограничников. По утру во вторник прошла через село колонна машин, да и остановилась в пятнадцати километрах от него, прямо за санаторием «Стрелок», в пятистах метрах от старого каменного столбика со словами «Межа областi», за которым синел свежевыкрашенный металлический щит с надписью «Автономная республика Крым».

Вместе с военными грузовиками из Гени́ческа – ближайшего райцентра – припылили старенький автокран и перегруженный железобетонными блоками «Камаз» с полуприцепом. Припылили в буквальном смысле: асфальтовая дорога заканчивалась ещё где-то на полпути к Стрелковому, плавно переходя в «бетонку» – дорогу, выложенную плитами со старого генического аэродрома, но сразу за Стрелковым обрывалась и она, дальше на добрую сотню километров Арабатской стрелки по пескам тянулась просёлочная дорога вдоль побережья Азова и Сиваша. «Стиральной доской» или «гребёнкой» прозвали местные этот просёлок из-за поперечных песчаных гребней высотой примерно с пять сантиметров. Расстояние между гребнями редко превышало тридцати сантиметров, и оттого вся дорога превращалась в настолько редкостную тряску, что подвеска не всякого легкового автомобиля могла выдержать такое испытание. Зато потрясающие виды открывались немногочисленным путешественникам по Арабатской косе: с одной стороны – Азовское море, с другой – солёное озеро Сиваш и пустынный песчаный пляж на сотню километров…

Впрочем, капитана, прибывшего во главе колонны пограничников, мало тронутый цивилизацией ландшафт не впечатлил, а пыльная бесконечная тряска и вовсе раздосадовала. Осмотревшись, он, недолго думая, выбрал место для блокпоста на перекрёстке двух просёлочных дорог, и на одной машине развернулся обратно в Стрелковое, в сельсовет с просьбой к председателю помочь с техникой. Пономарю уже позвонили из районной администрации Геническа, поэтому через час Вовка Горбунов на своём тракторе сгребал песок справа и слева от дороги в некое подобие вала, чтобы машина не могла объехать пост стороной. Автокран сгружал рядом блоки, и уже часа через три в сторону Крыма смотрел своими корявыми железобетонными бойницами наспех собранный блокпост. Одни бойцы тянули на него маскировочную сеть, другие собирали рядом на дороге привезённый с собой шлагбаум, третьи ставили палатки… Капитан лично воткнул в щель между двумя верхними блоками флаг Украины, прикрутил проволокой к железной проушине блока древко, затем скептически подёргал его, и, на всякий случай, забил в щель ещё и камень. После этого снова дёрнул флаг, удовлетворённо кивнул и дал команду собираться в обратный путь.

Всё это время вокруг пограничников крутилась деревенская ребятня, прикатившая сюда на велосипедах. Даже несколько местных мужиков не поленились приехать на своих машинах и теперь во главе с Вовкой Горбуновым курили в сторонке, с любопытством наблюдая за обустройством военных. Лишь когда колонна с капитаном, оставив на блокпосту наряд из десяти пограничников во главе с прапорщиком, отправилась обратно в Геническ, местное население пошло знакомиться. Ну и заодно разузнать, что к чему.

– Слышь, командир, – на правах помощника, по-свойски обратился к прапорщику Вовка Горбунов, – а шо у вас капитан такой бо́рзый, а? Я к нему по-человечески: шо, мол, строим, с кем воюем? А он морду воротит и сквозь губу разговаривает… Да ты-то не журись, браток, тут все свои. Поможем, если надо. Русские своих не бросают, – ловко втёр в разговор он свою любимую присказку. – Сам-то откуда родом будешь?

– Из Мариуполя, – широко разулыбался молодой прапорщик.

– О, наш человек! А у меня братан тоже прапор, только старшой, он свои первые звания ещё в той, Советской Армии получал, – хохотнул Вовка. – Ща, погодь, познакомлю…

– Вань, иди-к сюда! – крикнул он брату.

Горбунов-средний в это время ходил вокруг блокпоста, внимательно разглядывая, как обустроено укрепление.

– Здравия желаю! Старший прапорщик ВВС в отставке Горбунов. Иван Ульянович, – первым представился он, хотя командир погранцов был раза в два его младше.

– Прапорщик Опанасенко, – радостно тянул руку командир, – Серёгой зовут.

– Помощь нужна? – деловито спросил Горбунов-средний, продолжая осматриваться.

– Да, вот, ёпт… – весело матюкнулся, разводя руками, молодой прапорщик, – высадили, ёпт, в степи… сухпая, ёпт, на неделю, да две палатки… Что хошь, ёпт, то и делай… Но передвижение транспорта – контролируй, ёпт… – после каждой своей фразы прапорщик добавлял крепкое словцо, оттого речь его была гладкой, эмоционально окрашенной и предельно понятной местному населению.

– Тоже мне, контролёры… – не сдержался Горбунов-средний, который всю свою воинскую жизнь занимался охраной военных аэродромов. – Кто ж в открытом месте пост ставит-то? Трудно было на полверсты дальше протянуть? – махнул он рукой в сторону межевого столбика, что торчал впереди на песчаной дюне, поросшей редким кустарником. – Или сзади, вон, тоже естественное укрытие, – ткнул он в полоску деревьев перед пансионатом.

– Так, это, ёпт… капитан сказал на перекрёстке надо, чтоб и по тем дорогам никто не проскочил, – стал оправдываться молодой прапорщик.

– А кто ездит по тем дорогам, вы хоть людей-то спросили? Тот съезд к морю ведёт, – снова размахался руками Горбунов-средний, – сам видишь, тупик это, тут и не ездит-то никто, кроме туриста в сезон. А там Сиваш, вообще жизни нет… – ворчал Горбунов-средний. – Зато вы тут теперь, как на ладони. Что с дюны, что из-за деревьев: вас все видят, а вы никого… Вояки… И чему вас учат сейчас.., – недовольно ворчал отставной старший прапорщик.

– А нас не учат, ёпт… нам приказывают… – снова матюкнулся, правда, уже не так весело, молодой прапорщик. – Палатки, вот, приказали в поле ставить…

– Какие палатки, не май месяц на земле ночевать, – хмурился Горбунов-средний. – Погодь, сейчас решим что-нить, – пообещал он, заметив председателя, который тоже подъехал на своём уазике посмотреть что тут, да как.

– Пантелеич, тут дело такое, – подошёл он к председателю, – негоже погранцов в поле на ночь бросать, давай придумаем, куда определить их на постой.

– А что тут думать, – сразу нашёлся председатель, – Калине сейчас звонить буду. Странно, что его ещё нет тут, видимо, в район уехал.

– Да, ну, Пантелеич, Окалина за копейку удавится, а уж бесплатно и пальцем не пошевелит, – недоверчиво хмыкнул Ванька Горбунов.

– Не удавится, – доставал телефон председатель, – ещё как пошевелит, я слово заветное знаю, – набирал он номер, не обращая внимания на скепсис Горбунова.

Совсем скоро со стороны Стрелкового примчался на подержанном джипе – единственном в селе иностранном внедорожнике – директор санатория Калина. Звонок председателя, действительно, застал его на обратном пути из Геническа.

– О! Что случилось, Иван Пантелеевич? Что за спешка? Что тут у вас происходит? – тревожно смотрел он на военных, постоянно оглядываясь на свой санаторий.

– Всё нормально, Николай Петрович, – председатель кратко описал ситуацию. – Надо бы, вот, на ночь людей устроить, не в поле же им ночевать. Возьмёшься?

– О, как! Иван Пантелеевич, об чём речь, конечно, устрою защитников наших по лучшему разряду, – быстро пообещал Калина, восхищённо уставившись на председателя: – Ну, ты даёшь, Пантелеич! – чуть понизил он голос. – Я тут рвы собирался копать по дурости, а он тихой сапой вооружённый блокпост организовал… Ну, и голова же ты у нас, председатель, – уважительно смотрел Коля-Окалина.

– А кто тебе сказал, что это я? – удивился, было, председатель, но его перебили.

– Какие рвы? Кто организовал? – ничего не понял стоящий рядом Иван Горбунов.

– Ну-ка, в сторонку, – чуть высокомерно отодвинул его Коля-Окалина, заговорщицки подмигнул председателю и двинулся в направлении блок-поста: – Кто тут старший, господа пограничники? – возвысил он голос. – О! Вы, я так понимаю? – зацепился он взглядом за звёздочки на погонах молодого прапорщика.

– Калина Николай Петрович, – с достоинством представился он, – директор санатория «Стрелок», сосед, так сказать, теперь ваш, – указал он на четырёхэтажный корпус «Стрелка» у себя за спиной.

– Прапорщик Опанасенко. Серёгой зовут.

– А по батюшке?

– Васильевич, ёпт…

– Сергей Васильевич, предлагаю пойти сейчас ко мне в санаторий. Посмотрим, подумаем, где разместить бойцов ваших. На довольствие, опять же, поставим…

У Калины словно гора с плеч свалилась с появлением украинских пограничников. Уж теперь-то его бизнесу точно ничего не грозит. Ради этого готов был он и поить, и кормить за свой счёт хоть чёрта лысого. А уж десяток вооружённых автоматами пограничников, так и подавно. Самому, ведь, крепче спаться теперь будет под такой вот, неожиданно свалившейся на голову, охраной.

Калина с прапорщиком пошли смотреть санаторий. Председатель вернулся в сельсовет. Братья Горбуновы, выкурив ещё по одной, на тракторе поехали домой, вслед за ними стали разъезжаться и остальные местные. Только ребятня на великах и осталась у блок-поста: интересно, ведь самая настоящая застава в село пожаловала.

Но с пограничным кордоном словно материализовалось чудно́е для Арабатской стрелки разделение на своих и чужих. Не где-то там, в телевизоре, а прямо здесь, на южной окраине Стрелкового, через головы местных жителей прошёл водораздел. И каждый в первый раз словно примерил на себя этот диковинный национальный камуфляж: «А я-то кто? А я-то с кем?» Хотя были и те, кто уже давно нашёл все ответы…

– Ох, как вовремя-то всё сделали-то, – нервно подливал водки молодому прапорщику в своём кабинете Коля-Окалина. Но после третей рюмки уже начал куражиться:

– Вот, хрен им собачий, а не мой санаторий…

А после пятой уже вовсю делал энергичный локтевой жест в сторону Крыма:

– Вот, вам! Кто первый встал, того и Стрелка!

И каждый раз благодарно поминал:

– Ох, и молодец же, председатель! Ох, и вовремя же подсуетился…