* * *

Речной трамвайчик неспешно пересекал фарватер, приближаясь к левому берегу Дона. Давным-давно, лет пятьдесят назад, когда это незамысловатое судёнышко только спустили на воду, целая флотилия белоснежных катеров курсировала вдоль Ростова, развозя жителей прибрежных улиц по городским причалам.

А сейчас остался один этот катер с большими чёрными буквами ПС и номером 19 на борту, да и маршрут его резко сократился. Уже давно не тянулся он вдоль всего города, а лишь раз в час переправлял страждущих с пристани судоремонтного завода «Красный моряк», к которому был приписан, на правый берег к причалу со смешным названием Кошкино.

Каждую весну катер латали и красили всё той же белоснежной краской. Но за полвека уже столько её слоев принял он на грудь, что словно белая морщинистая паутина покрыла борта и рубку. А может это и не растрескавшаяся краска была вовсе, может это треснуло само время, случайно сохранив судёнышко, как привет из прошлого.

Кондуктор Мария Ивановна, или Марьванна, как все её звали, тоже была из прошлого. Никто не задумывался, сколько ей лет, но все годы, что ходил по Дону этот ПС-19, проверяла и обилечивала пассажиров только она. Смуглая до черноты от южного солнца, в своем вечном выгоревшем платочке, сухонькая, но боевая и строгая, гроза всех мальчишек, норовивших бесплатно переправиться на песчаную косу левого берега, она была символом, как этого катера, так и ушедшего времени.

– Глянь-ка, Клавдия, срамота-то какая, – подсев на свободное место рядом с пожилой тёткой, кондуктор кивнула на молодую девицу лет двадцати, что одиноко стояла на носу катера и задумчиво курила, глядя куда-то наверх, сквозь небо. – Мышу наколола, тьфу!

Стоптанные сланцы на длинных загорелых ногах, короткие шорты из синих обрезанных джинсов и белый топик, из-под бретельки которого на правой лопатке весело подмигивал вытатуированный Микки Маус. Вся её одежда, слишком сильный для начала июня загар, выбеленные солнцем пряди волос, большие солнцезащитные очки на пол-лица, ну и, конечно же, независимая поза, ясно давали понять, что девица из «прибрежного» молодняка. Единственным отличием которого от остальных ростовчан было то, что большую часть свободного времени с мая по октябрь, они проводили на реке.

– Всё привыкнуть я не могу, как девки сейчас открыто курят, ни стыда ни совести… – ворчала Марьванна.

– Да ладно тебе, Маня, мы ведь такими же были, – добродушно ответила на правах давней подруги тётка Клавдия.

– Тю! Сдурела, Клавка, когда мы себе такое позволяли?! – Марьванна так искренне изумилась, что тётка Клавдия рассмеялась.

– Ну, за клубом шиферного завода, например, ещё и не то позволяли, помнишь-то? Когда Вовка Найда из-за тебя с каким-то старшеклассником подрался? – не сдавалась она.

– Тю на тебя, Клавка, да разве ж это можно сравнивать?! – даже привстала от возмущения Марьванна. – Ну пыхнули с пацанами косячок разок-другой, что тут такого, никто ведь не прознал. А чтоб вот так вот, на людях смолить цигарки?! Сроду такого у нас не было!

Катер уже подходил к «Красному моряку», поэтому Марьванна, подобрав швартовый конец, перешла к левому борту, ожидая, когда он сравняется с пристанью.

А вот девица ждать не стала. Отщёлкнув по длинной дуге окурок в воду, она проводила его взглядом, и, подхватив с лавки маленький кожаный рюкзачок, быстро подошла и спрыгнула на берег через метровую расщелину, что сужаясь, билась потемневшей водой меж бортом катера и склизкими сваями причала. И этим окончательно вывела из себя Марьванну.

– Ещё раз так сиганёшь, обратно с пляжу вплавь вертаться будешь! – сердито бросила кондуктор в портрет Микки Мауса, внутренне приготовившись к перебранке. Молодёжь ведь пошла такая, что не дай Бог! – никакого уважения к старшим.

Но девица даже не обернулась. Поднявшись на пирс, она закинула рюкзачок за спину и свернула влево, оставляя за собой дикий пляж, на серо-песчаную отмель которого устремилось большинство её попутчиков. Поздоровавшись с дедом из охраны, что дремал в своей будке на пирсе, она пошла вдоль причальной стенки завода к пришвартованному невдалеке теплоходу «Адмирал Лунин», с верхней палубы которого нёсся ей навстречу протяжный крик Рыжего:

– Румыыыыыын, Златка приехала! Спускай трап, пока не началось!

 

* * *

Румын, Злата и Рыжий – не просто друзья детства, выросшие в одном дворе Портовой улицы, а ещё и партнёры. И не какое-нибудь «купи-продай» греет их студенческие души, а самая настоящая рок-группа «Архиблэк». Название Златка придумала – эта её привычка играть словами частенько достаёт, но на этот раз удачно вышло. Нет, ну сами подумайте, не называть же группу «Чёрный археолог», как попервой предложил Ромка по прозвищу Румын, только потому, что они с детства в земле ковыряются, гоняясь за тем, что Златка назначила целью своей жизни.

Идею наложить музыку на их стихийное увлечение археологией предложил Сашка Рыжов, он же Рыжий, два года назад, когда копеечной вузовской стипендии и карманных денег от родителей стало явно не хватать на все их поиски. И хотя Рыжий был единственным из друзей, кто не посещал в свое время детскую музыкальную школу, но именно он, подслушав случайно разговор своего крёстного, директора ресторана «Эльдорадо», о гонорарах местных лабухов, сразу вспомнил о Златкиных стихах, Ромкиных гитарах и своей дикой страсти бить в старые барабаны в отцовском гараже.

– Ты что, Рыжий, дурак? – изумлённо уставилась на него Злата. – Какие, нафиг, стихи в кабаках, какие барабаны? Там или «Левый, левый берег Дона» заунывно тянуть надо, либо шансон веером раскладывать, либо казачью плясовую заводить. Это же Ростов, тут понты дороже денег. А на настоящую музыку в этом городе денег нет! – категорично отрезала она словами своего педагога по вокалу из музыкальной школы. – Петь шансон я не буду, так что отвали, Сашка, дурная затея…

Обхаживали они её долго. Ромке вот сразу понравилась Сашкина идея собрать собственную музыкальную группу. А не обхаживать Златку не могли, ибо уж так повелось в их троице, что с детства верховодила всем она, удивительным образом сочетая в себе умеренные таланты в самых разных областях (от стихосложения и музыки до живописи) с неумеренным ростовским характером – вспыльчивым и нахальным в своей непробиваемой самоуверенности. Наверное, эта самоуверенность и перетянула в конце концов. Как всегда, впрочем.

Её условия были просты, но категоричны: репертуар подбирает только она, а не директор ресторана, первый просмотр должен быть живым, то есть перед публикой, и не меньше трёх песен. Как Сашка смог уговорить крёстного на эту авантюру, известно только им двоим. Но как бы то ни было, отхохотавшись, тот согласился:

– Ну и наглый же у меня племяш вырос… Толк будет из тебя, пацан, ты и мёртвого уговоришь, – довольно хлопнул он по плечу Сашку. – Приводи свою цацу через две недели, посмотрим, что за птица, какого полёта…

Ромка давно уже отстроил гитары и теперь лишь изредка касался их, снова и снова проверяя себя, вплетая приглушённый звук струны в ровный, ничего не подозревающий гвалт голосов, звяканья посуды и прочего шума, что издаёт толпа людей, отдыхающая тёплым южным вечером в своё удовольствие. Ромка перебирал струны с внешне невозмутимым видом, словно делал это перед публикой не первый раз, и понять, напускная эта бравада или нет, было невозможно: большие тёмные очки скрывали эмоции и те быстрые взгляды, что бросал он на свою двоюродную тётку – главного редактора одной из ростовских газет – которую втайне от друзей пригласил на премьеру.

Очки были и у Рыжего (Златкина идея), но если от стороннего взгляда они что-то и скрывали, то внутренне Сашка был натянут почище Ромкиной струны. Страх душил, словно и не было двух недель постоянных, сутки напролёт репетиций.

– Румын проклятый, сидит как вкопанный, хоть бы повернулся ко мне, дал знак, что всё в порядке, – неожиданно разозлился он на Ромку.

Впрочем, это была старая его привычка – злиться на друга, словно он, а не Златка расписала каждому свою роль. Злиться на Злату как-то не получалось. Ей можно было лишь верить. Ведь это только она может так спокойно сидеть уже десять минут на высоком табурете в середине маленькой эстрады в центре ресторана, глядя сквозь публику, словно была здесь совершенно одна. Словно не разглядывали все эту надпись «FUCK let’s ROCK!», что выпрыгивала белой кляксой с их чёрных маек, которые она сама и расписала.

В зале наконец-то появился директор, и Сашка трижды, как они и условились, задыхаясь от страха, стукнул палочками друг о друга, подавая ей знак. Она обернулась, и, улыбнувшись одними глазами, чуть заметно подмигнула, мол, начинай.

Оглушительное двухминутное соло, что выдал Рыжий на малой ударной установке, в которой не хватало бочки, но зато был отличный рабочий барабан, том, альт и две тарелки, взъерошило уютный вечер, расслабленную публику и, конечно же, его крёстного, который, как был уверен Сашка, тут же пожалел о своей доброте душевной. Но всё-таки права была Злата с этим соло. Весь свой ужас выплеснул Сашка на барабаны, компенсируя недостаток мастерства неистовым ритмом. Всё сильнее и сильнее улыбалась Златка. И с последним Сашкиным ударом, когда в обалдевшем зале повисла звеняще-недоумённая тишина, она достала сигарету, нарочито медленно прикурила её и, кивнув залу, словно продолжая давно начатый разговор, призналась в микрофон:

– А моя бабушка курит трубку… – и снова через паузу, уже под Ромкину гитару зазвенел, обрастая обертонами, её голос, превращаясь в известную рок-н-рольную песню. – Чёрный-пречёрный табак…

И песня была знакома если не всем, то многим, и Ромка хорошо играл, выжимая из своей старенькой электрогитары достойный звук, и даже справившийся с волнением Сашка почти не лажал, выдавая нужный ритм, но публика явно была ошеломлена их напором. Никто не ел, не звенели бокалы, все, повернувшись к сцене, смотрели на Златку, которая так отчаянно-самозабвенно перепевала Гарика Сукачёва, что даже видавшие виды жлобы из самого гламурного ростовского ресторана ей поверили. Ей невозможно было не верить: так мгновенно закрутилась какая-то невидимая пружина, захватила и повела за собой, словно Га́мельнский крысолов достал свою оловянную дудку; так вызывающе ломался на низах её голос; так вздувались от напряжения вены на тонкой шее и пульсировал крик на последних словах припева, словно мстил им всем за их отношение к жизни…

Отставив стойку с микрофоном, она отвернулась от зала, не ожидая ничего от него, да и не мог сейчас этот зал дать ей хоть что-нибудь стоящее, ибо тонул в урагане эмоций, получив антигламурную пробоину ниже всех своих ватерлиний. К ней подошёл Ромка, подал бас-гитару; она, всё так же спиной к залу, надела её на себя и тронула струны знакомым перебором. Ромка шагнул вперёд и стал рядом с ней. Они так и играли вступление на двух гитарах – он лицом к залу, она – спиной, пока он не запел:

Пел Ромка сносно, но было бы намного лучше, если бы он не старался так походить на Виктора Цоя. Впрочем, это мало кто заметил, так как в зрительный зал уже летел припев от Златы:

И уже не было никакого приговора в этих словах, и уже она, повернувшись к ним, была другой, и, не давая утонуть, уже кидала в зал бесшабашный спасательный круг:

Тогда, на сцене «Эльдорадо», и родилось нечто в том контрастном душе, который она всем устроила – от первого удара по барабану, до последнего аккорда третьей, уже Златкиной песни, перед которой она заявила ожившей было публике, что уже вовсю требовала продолжения:

– Сейчас буду петь вам пошлости, ведь вы их желаете… Ещё буду петь гадости, вы их заслуживаете… А потом перестану петь, так как вы этого не достойны…

Она спела свою песню «Мама, сядь поудобней – я полезу обратно», отключила гитару, и они молча ушли из ресторана.

В том вызывающем перфомансе и родилась группа «Архиблэк». Хотя, если честно, то им просто повезло, ведь после того, как Златка прошла мимо директора ресторана, скривив губы в усмешке, крёстный Рыжего в сердцах отказался иметь дело с племянником, который связался с такой непредсказуемой и неуправляемой панк-девицей. Но словно предчувствовал это Ромка, когда втайне приглашал на премьеру в «Эльдорадо» свою двоюродную тётку Наталью Загробян, главного редактора ростовской газеты «Седьмая столица», любительницу сотрясать патриархальные устои тесного для неё города. И после выхода восторженной статьи под заголовком «FUCK let’s ROCK, детка!», читающая публика узнала, что наконец-то и в Ростове появились бунтари, не дающие спокойно пережёвывать пищу.

Нельзя сказать, что они стали слишком уж популярны за прошедшие два года, но аванс «Седьмой столицы» сделал своё дело: «Архиблэк» регулярно приглашали выступать на разного рода молодёжных и клубных вечеринках, а её «Мама, сядь поудобней…» стала гимном самых отвязных тусовок. Вот только в крутые рестораны типа «Эльдорадо» их больше никогда не звали. А Златке и не надо было. Она крайне скептически относилась к своим музыкальным перспективам, предпочитая музыкой лишь зарабатывать деньги, а что думают на этот счёт другие, её, если уж совсем честно, мало интересовало.

 

* * *

«Адмирал Лунин», пришвартованный сейчас к пирсу судоремонтного завода, стал местной достопримечательностью в далёком 1979 году, когда на экраны вышел первый советский боевик «Пираты двадцатого века», где теплоход «сыграл» пиратский корабль. Приписанный к Ростовскому мореходному училищу имени Г. Я. Седова теплоход лет на пять обеспечил повышенный конкурс в мореходку только самим фактом своего существования. Ходить в морские учебные походы на «Адмирале Лунине» считалось особым шиком, ведь не у каждого мореходного училища есть свой «пиратский» корабль. Но это было так давно, что кинематографическая слава померкла, и содержать судно в новых рыночных условиях мореходке было уже не по силам. Последние два года стоял «Адмирал Лунин» у причальной стенки в затянувшемся предпродажном ремонте.

Поговаривали, что начинали переделывать теплоход в морскую яхту для какого-то украинского олигарха-металлурга, даже название новое было известно – «Морская фантазия», но то ли кризис ударил по металлургии, то ли олигарх умерил фантазии, но денег хватило лишь на капремонт силовой установки и демонтаж навигационного оборудования. Уже год, как все работы на судне были заморожены, стояло оно, брошенное всеми, на жёстком приколе, и лишь ведомственная охрана «Красного моряка» следила, чтобы по судну не шастали посторонние. Впрочем, и из этого правила было весьма существенное исключение. Так как заведовал охраной Ромкин дед, который ещё с детсада забирал вместе с внуком Злату и Рыжего, то вся троица свободное время проводила на борту брошенного судна. На котором даже название сменить не успели.

– Сашка, я тебя тоже люблю, но зачем так кричать на весь левый берег? Сначала Марьванна «полкана» спустила на ровном месте, потом ты завопил, как потерпевший… Теперь только глухой не знает, что я сюда приехала, – поднявшись по крутой корабельной лестнице на верхнюю палубу, Злата расцеловалась с друзьями и плюхнулась в старый деревянный шезлонг между Сашкой и Ромкой. – У меня плохие новости…

– Как же, любит она.., – радуясь её приходу, проворчал Рыжий, – тогда почему Румына первого поцеловала?

– А потому что ты – рыжий, – добродушно щурясь на солнце, лениво хмыкнул Ромка, присматриваясь к ней.

– А с Марьванной что не поделили? – не обращая на него внимания, спросил Сашка. – Почто старушку – божий одуванчик – обидела?

– Этот одуванчик сам кого хошь обидит. Говорю же, слова лишнего ей не сказала. День сегодня такой… – чуть дрогнул у неё голос.

– Вот в это верится с трудом, чтобы ты и ничего не сказала, – разулыбался Рыжий, – небось…

– Саня, хватит пургу молоть! – перебил его Ромка. – Не видишь Златка ёрзает, места себе не находит… Ты что, плакала?! – обратил он внимание на её припухшие веки, когда она сняла, протирая, очки. – Что случилось, выкладывай?

– Да, собственно, всё, чем дядя Рубик пугал, то и случилось, – мрачно ответила Златка и полезла в рюкзачок.

Она достала помятый оловянный портсигар с выдавленным на крышке крестом в дубовых листьях, открыла, вынула из него старинную жёлтую монету, на лицевой стороне которой несколько столетий так и не стёрли воина в доспехах и шлеме, с мечом в правой руке и пучком стрел в левой. Хорошее качество монеты лишь безобразила неровно пробитая дырка, из-за которой было непонятно, в тысяча семьсот каком году её выпустили.

– Это что? – спросила, протягивая ладошку.

– Злата, – Рыжий недоумённо смотрел на монету, – это же твой «арапчик»… Ты зачем его приволокла?

– А это тогда что?! – она открыла вторую ладошку, и друзья, ахнув, увидели там точно такой же золотой дукат, с точно такой же дыркой, скрывающей год выпуска.

– Откуда он у тебя, – начал было Ромка, но, догадавшись, осёкся и снова ахнул: – Вартанян… дядя Рубик умер?!

Златка отрицательно покачала головой, глядя куда-то в сторону.

– Он не умер… – завернув обе монеты в замшевый лоскут, она уложила их в портсигар, спокойно смахнув чёлку с глаз. – Его убили.

Она встала и, подойдя к борту, широко раскинула руки, ловя «низовку», довольно сильный западный ветер, что дул с Азовского моря против течения, нагоняя воду в Дон:

– А ведь так хочется стать белой чайкой… Парить навстречу морскому ветру… И срать на всё. Срать. На всё…

 

* * *

Золотые монеты лежали в раскрытом портсигаре рядом с подушкой, а она уже несколько часов не могла уснуть и всё смотрела куда-то сквозь них, бессильно ожидая, когда, наконец, перестанут колобродить мысли в голове и отпустят её. Но образы, хаотично сталкиваясь с воспоминаниями, упрямо всплывали в сознании, вытесняя друг друга, лишая всякой надежды на сон. Уже и фонарь на крыше соседнего дома давно потух, и лишь высокая полная луна, красивым аверсом заглядывая в окно, тускло отсвечивала лунным зайчиком в своих маленьких золотых двойниках.

– Луна… красивым аверсом… походу я загоняюсь на этих монетах, – ясным всполохом мелькнула, было, здравая мысль, но и её уже вытеснял, обрастая невнятными смыслами новый образ:

Я не сплю, потому что мне страшно,

Ты всё видишь и тоже не спишь

Мы не спим, потому что не вместе мы,

А ты только смотришь, молчишь…

Луна моя, как пережить твой ночной

перигей?

– Ну за что мне всё это?! – окончательно рассердилась на себя Златка. – Какой-то ужасно-слюнявый реп в голову лезет… Срочно стереть весь этот мусор и спать! – в отчаянии приказала она себе, отгоняя мысли прочь.

– А ведь последняя строчка ничего так вышла… – издевательски мелькнуло в голове перед тем, как Злата провалилась в вязкое забытьё.

Дядю Рубика – Вартаняна Рубена Эдуардовича – Злата сильно уважала. Да иначе и быть не могло. Всё, что знала она о монетах, знала от него, потомственного краеведа и коллекционера всяко-разных тайн и тайночек, которые от Екатерины Великой до революции хранили в себе когда-то два таких разных города, как армянский Нахичевань-на-Дону и русский Ростов, разделённые всего лишь межой на Ничейном поле. Уже и нет давно городов этих, родился на их месте советский Ростов-на-Дону, а старые тайны живут, пока жив дядя Рубик. Пока был жив.

Это он выпестовал Златкину мечту. Десятилетиями собирал её по крупицам, отшлифовывал, перепроверял, а затем щедро, как умел только он, подарил. Подарил странный золотой дукат с грубо пробитой дыркой. Их было три таких монеты, одну из которых он и отдал Злате.

«Арапчик» – это ласковое название старинного дуката больше всего нравилось ей. Почему голландского рыцаря в доспехах, с мечом в одной руке и пучком стрел в другой, в России, где эти монеты имели хождение наравне с Европой, приняли за арапа, сказать трудно. Много позже Злата пыталась выяснить это, но ни один справочник не давал исчерпывающего ответа. Как ни крути, а версия дяди Рубика, которую она услышала первой, оказалась ещё и самой убедительной, ведь он знал так много, что даже если он чего-то не знал, то додумывал так легко, что поверить ему было легче, чем самой толстой энциклопедии.

– Деточка моя, это легендарная монета, – с восхищением говорил дядя Рубик, разглядывая и крутя в пальцах дукат, – легендарная настолько, что её часто называют первой торговой монетой мира. Два десятка стран тайно чеканили её и, кстати, Россия дольше всех – лет сто – пока голландцы не возмутились. Нидерланды и сейчас выпускают эту монету, как коллекционную. И за 400 лет с хвостиком, дукат совсем не изменился – всё то же золото 986-й пробы, те же три с половиной грамма веса – золотой стандарт, одним словом. А почему «арапчик»? Кто знает, кто знает… – дядя Рубик задумчиво смотрел на Златку поверх очков. – Может дело в том, что дукат был скопирован с марокканского динара… Здесь, знаешь ли, любопытная логическая цепочка вырисовывается: Голландия долго была провинцией Испании, а та, в свою очередь, несколько веков до этого принадлежала Великому арабскому халифату, и какая-нибудь династия мавров правила испанским эмиратом из Марокко. А мавры по-русски кто? Правильно, арапы, – увлечённо придумывал дядя Рубик не в силах остановить полёт фантазии. – Дело в том, что в раннем средневековье золотые монеты чеканились только в Византии или том же Халифате. В Европе монету били в основном из серебра и меди, поэтому неудивительно, что крестоносцы вместе с золотом привезли с Востока ещё и традиции золотой чеканки. Голландии, возможно, это всё в наследство через Испанию и досталось. Сунули севильскому воину-аббасиду в руку связку стрел, как символ независимости северных провинций от испанской короны, и мавр сделал своё дело – превратился в голландского рыцаря. А память-то осталась! Вот, видимо, по старой памяти и прозвали дукат в России арапчиком. Средневековая глобализация, так сказать, – смеялся дядя Рубик, – все знали всё друг про друга не хуже, чем сейчас…

Высокий, худой и вечно лохматый дядя Рубик был потомком тех крымских армян, которых в конце 18-го века генерал Суворов переселял в донскую степь под стены крепости Св. Дмитрия Ростовского, подрывая экономику ханского Крыма перед очередной войной с Турцией. С возрастом у всех мужчин в роду Вартанян густые чёрные усы под крючковатым носом прекрасно уживались с абсолютно седой гривой волос на голове. Не был исключением и дядя Рубик. Именно таким его и увидела Злата первый раз на пороге областного краеведческого музея, куда двенадцатилетним подростком, по простоте душевной, притащила целую коробку позеленевших от коррозии пулемётных гильз.

Она тем летом совершенно случайно сделала открытие, что в земле прячется много любопытного, надо только знать, где искать. Тогда она даже и не искала, просто стояла на высоком берегу Дона над причалом Кошкино, смотрела вслед уходящему ПС-19 с Ромкой и Сашкой на борту и злилась на себя за своё опоздание, ведь так не хотелось возвращаться домой, где что-то непонятное происходило с родителями, хотелось купаться с этими уплывающими без неё обормотами, кидаться песком и бегать на проходную завода пить газировку из старого автомата. Ромка что-то кричал и махал руками, Рыжий как всегда кривлялся и строил рожи, и от этого она злилась ещё сильнее, даже несколько раз топнула пяткой в сердцах и… чуть не съехала вниз вместе с большим комом земли, который с весны нависал над берегом, подмытый половодьем.

Взвизгнув, она чудом успела отпрыгнуть и, хотя высота была небольшая, долго испуганно таращилась вниз, переводя дух, пока случайно не разглядела у себя под ногами на вскрывшемся склоне буро-зелёные, проржавевшие от времени гильзы. Словно старая грибница, щедрой порченой россыпью торчали они отовсюду.

– Пулемётное гнездо, деточка, – скажет позже дядя Рубик, – немецкое пулемётное гнездо, ничего удивительного, ведь именно в этом месте Красная армия переправлялась через Дон, освобождая Ростов…

Но это она узнает позже, а тогда, сначала руками и веточкой, потом найденной палкой с большим кривым гвоздём на конце, она увлечённо выковыривала гильзы, набивая ими подобранную тут же на берегу коробку. Ощущение, что нашла клад, нарастало по мере заполнения картонки, а когда она раскопала ещё и помятый оловянный портсигар с выдавленной на крышке свастикой в дубовых листьях, стало окончательно ясно, что чудо свершилось.

Вот только тётки из краеведческого музея в это верить не хотели и дальше порога не пускали «с этим мусором».

– Тётеньки, это клад, я правда его сама нашла, – уговаривала не веря своим ушам Злата, – посмотрите, они настоящие!

– Шла бы ты домой, девочка, а мусор свой, вон, в урну выбрось, – улыбаясь, посоветовала контролёр на входе.

– Это не мусор! Это клад! Его в музей сдать надо, нам в школе говорили! – пунцовая от негодования, она готова была вот-вот расплакаться, но именно в тот момент к входу музея подошёл дядя Рубик, который хоть и был уже давно на пенсии, но продолжал работать здесь заместителем директора.

Лохматый и худой, он навис над ней, глядя поверх очков, так похожий на Папу Карло из сказки про Буратино.

– Пойдём посмотрим? – дружелюбно предложил он и повёл её в сторону лавочки у каменной скифской бабы, что вместе со старинной казачьей пушкой украшала дворик музея.

Так и ходила она за дядей Рубиком до самого университета, как губка впитывая истории ростовских кладов. И больше никто и никогда не останавливал её на входе музея и даже не спрашивал билета, она ведь к дяде Рубику…

 

* * *

Разводились Златкины родители образцово-показательно. Ну, так они думали: никаких ссор, никакого выяснения отношений – ребёнок не должен страдать. Златка думала иначе, но кто её спрашивал в двенадцать-то лет? Правда, её первый ужас быстро прошёл – с папой ничего не случилось, каждый день он приходил к ней и они всё так же, как раньше, резались в нарды и вместе рисовали, пока она не ложилась спать. Он забирал её из музыкальной школы, и они вместе гуляли или шли в кино. Да, гулять они, действительно, стали больше, и это ей нравилось, на улице ведь не было той неловкости, что возникала, когда папа приходил к ней домой. Странное дело, она очень любила маму, но внутренне всегда была на стороне отца.

А ещё образцово-показательный развод подразумевал общение с психологом. Умная тётка с участливыми глазами о чём-то спрашивала, подсовывала какие-то картинки, а в конце достала цветные карандаши и попросила её нарисовать звериную семью. Вышел большой слон с воробышком на спине и обезьяна в сторонке.

…У девочки культ папы… слон слишком большой, а воробышек слишком маленький… вам надо «отпустить» дочку, дать больше свободы, вас слишком много в её жизни, вы слишком давите на неё… а стресс уже прошёл, не переживайте, дети, как ни странно, быстро ко всему привыкают… но хорошо бы ещё увлечь её чем-нибудь новым, чтобы позитивные перемены исходили от вас и девочка не формировала альтернативную вам реальность…

Родители услышали психолога так, как услышали. И Злату тут же перевели в лучшую в городе частную школу. Как ни странно, ей это почти понравилось, ведь учиться там было намного легче. Отца меньше в её жизни не стало, но он заметно помягчел, уже был не так строг и многое прощал. Он даже стал выслушивать её маленькие жалобы на маму, чего раньше категорически не терпел. И это тоже ей нравилось. Она училась лавировать между струями дождя.

В свободное время занималась вокалом в музыкальной школе, но постоянно рисовала, и как-то незаметно к седьмому классу её детский рисунок стал осмысленным. Поэтому мама сразу же перевела её из лучшей в городе частной школы в лучшую в Ростове художественную гимназию. Уже тогда отец решил, что она будет поступать на архитектурный факультет. И через несколько лет она туда поступила по целевому направлению мэрии, в которой работал отец, несмотря на конкурс, который в архитектурном был одним из самых высоких в том году.

Ей всё давалось легко, а как иначе, ведь воробышек слишком маленький, ему надо расти, его надо любить, кохать и лелеять…

А она больше всего не любила, когда её называли золотцем. Уже в университете, после того, как третий молодой человек подряд получил от ворот поворот за столь неосторожную фамильярность, она стала предупреждать заранее, при первом же знакомстве.

– Меня зовут Злата, запомни пожалуйста. Ни золотце, ни золотко, ни как иначе. А если забудешь – сломаю нос, – мило улыбалась она, – я их коллекционирую, носы ваши.

Ей в ответ смеялись («какое оригинальное чувство юмора»), но отчего-то верили, хотя, конечно же, никогда она никому носы не ломала. Зачем, когда для этого есть огромный и верный Румын.

Высокая и стройная, она была довольно мила лицом, носила короткое каре светло-русых волос с прямой чёлкой и почти не пользовалась косметикой. Очень любила солнце и, видимо, это было взаимно, потому как с выгоревшими до белизны прядями редкие веснушки на её носу с чуть заметной горбинкой, смотрелись особенно гармонично. Впрочем, полную гармонию ломали слишком тонкие губы, которые она вечно кривила в усмешке, да и этот прямой взгляд исподлобья совсем не красил её девичество.

Но уж кого-кого, а Румына с Рыжим это никогда не смущало. Оба друга были безнадёжно влюблены в Златку если не с детсада, то с начальной школы уж точно, и она немного страдала от этого. Ведь она их тоже любила. Как родных братьев, о которых Злата, единственный ребёнок у родителей, никогда не мечтала, зачем, ведь есть Сашка с Ромкой – «два весёлых гуся», как дразнила она их в детстве. Дразнила, а сама, хоть после частной школы, хоть после художественной гимназии или университета, бежала к ним во двор своей Портовой улицы. К ним или к дяде Рубику, туда, где была собой, где она делала только то, что хотела.

Так с самого детства до университета друзья и тянулись за Златой. Могли бы мальчишки рисовать, без раздумий вслед за ней подались бы три года назад в архитектуру, а так пришлось им в строительный институт документы отдавать.

Училась Злата посредственно, уделяя учёбе ровно столько сил и времени, чтобы не отчислили из университета, не более. Зато любила бродить по городу с камерой и фотографировать всяко-разные архитектурные рельефы на фронтонах и фризах старых домов, знала в лицо всех ростовских атлантов и кариатид, что держали балконы, и мечтала со временем организовать выставку «Каменные лица Ростова». Мало с кем дружила из своей группы в университете и считалась острой на язык барышней, с которой лучше не связываться. Но за последнее время, благодаря «Архиблэку» и своим песенкам, стала популярна не только на архитектурном факультете, но и попала в знаменитости университетского масштаба. Особенно уважали её на филфаке, где массовый шоубиз и коммерческий рок традиционно отрицали и первый прогульщик-анархист, и последняя девочка-отличница – вся филологическая тусня напевала: «Мама, сядь поудобней – я полезу обратно».

А знаменитости – они все с прибабахом, считали те её одногруппники, что заметили за ней одну странность: при возможности выбрать самостоятельно объект проектирования курсовой или иной работы, Злата всегда выбирала одно и то же: армянский монастырь Сурб-Хач, вернее, то, что от него осталось – однокупольную церковь на высоком берегу реки Темерник и прилегающие пустыри. При этом, много времени проводила в районном управлении архитектуры, на территории которого располагался Сурб-Хач, успела со всеми там передружиться и к концу третьего курса имела в своём распоряжении копии всех чертежей и планов как самой церкви, так и инженерных коммуникаций в округе.

 

* * *

Старое армянское кладбище закрыли ещё в 60-х и за несколько десятилетий оно пришло в изрядное запустение и даже разруху. Лишь в конце прошлого века его открыли, разрешив подзахоронения в могилы родственников, и кладбище снова ожило.

«Какая странная игра слов, – думала Злата, – хоронить, чтобы ожить, и жить, чтобы хоронить…».

Дядю Рубика хоронили рядом с могилой его деда, адвоката Лусегена Вартаняна, недалеко от захоронения профессоров Варшавского университета, который эвакуировали в Ростов во время Первой мировой войны. Злата бывала здесь раньше вместе с дядей Рубиком, который очень гордился тем, что его дед помогал создавать Ростовский университет на базе Варшавского. Вот только с обвинением в контрреволюционном заговоре ни Лусеген Вартанян, ни варшавская профессура не смогли пережить Гражданскую войну, которая на Дону была особенно ожесточённой. Однако университет в Ростове остался, как осталась и коллекция деда, которую отец дяди Рубика, заведующий городским архивом, изрядно пополнил. В период между двумя Мировыми войнами это было не сложно: история переселения народов на Дон тогда мало кого интересовала, а древняя утварь, церковные книги и прочие артефакты времен исхода армян из Крыма, не имели почти никакой ценности в том революционном кураже. Но отца своего дядя Рубик помнил плохо, пропал тот без вести в 1943 году, поэтому и хоронили краеведа Вартаняна рядом с дедом.

Скромно одетые сотрудники музея, немногочисленные родственники дяди Рубика – его пожилая сестра Тома и её семья, все в строгих чёрных костюмах несмотря на жару, да Злата с Румыном и Рыжим, вот и вся траурная церемония. Мужчины хмурились, женщины вытирали слёзы. Плакала и Злата, сжимая в кулаке золотой дукат, который она зачем-то принесла сюда, горюя по человеку, сумевшему подарить мечту маленькой девочке, ничего не попросив взамен.

– Деточка моя, спасибо, что ты с нами, – сердечно прижала Злату к груди располневшая армянская старушка, когда все начали расходиться. – Брат так любил тебя… Не уходи сейчас, пойдём в дом, когда он умер я тебе только монеты отдала, как он и просил, а там ещё бумаги и письмо есть для тебя, я его не вскрывала… Рубик, как чувствовал, – горестно всхлипнула тётя Тома, снова доставая давно промокший носовой платок, – перед самой смертью распорядился на твой счёт… И мальчиков зови, надо помянуть Рубика, светлый был человек, царство ему небесное… Все любили его, даже с похоронами помогли совсем незнакомые люди… – всхлипывала тётя Тома.

Они молча возвращались по центральной аллее к южному выходу из кладбища. Будущая профессия уже заявляла свои права, и Злата особо не вглядываясь, видела в старых обломках скульптур, обелисков и крестов замысел неизвестного автора. Отмечала ценные породы камня – мрамор разных цветов, гранит и лабрадорит. Читала орнаментальную резьбу и архитектурную выразительность уцелевших мавзолеев-часовен с подземными усыпальницами, колоннами и фигурами ангелов. А маленькая одинокая девочка всё это время отчаянно сжимала в кулаке подаренную Учителем монету с дыркой…

В старой коллекции Лусегена Вартаняна когда-то было три таких монеты. Две из них нашли на берегу Сухого Чалтыря, в десятке вёрст от монастыря в 1883 году. Длинную глубокую балку, что протянулась от Темерника до Мёртвого Донца, и рекой-то назвать можно было с большой натяжкой. Били ключи на самом дне балки, оттого зарастала она камышом, редкими ивами и заполнялась только весной, когда сходили в неё снеговые воды окрестной степи. Берега Сухого Чалтыря были покрыты колючим тёрном, продраться к роднику можно было лишь с левого склона балки, правый уж больно крут. Но мало имелось открытых подходов к воде, пропадала скотина здесь, в колючих кушерях водились бирюки, оттого места эти имели дурную славу и считались дикими. Лишь длинным крюком по степи могла повозка пересечь балку, поэтому община богатого армянского села Чалтырь и решила построить тут мост, дабы спрямить дорогу на Таганрог.

В поисках пологого склона строители неожиданно наткнулись на останки сразу шести волов. Истлевшая упряжь и три полусгнившие повозки – всё указывало на то, что сгинул этот обоз на дне глубокой балки очень и очень давно, но никто, даже из самых древних стариков, не помнил о такой пропаже. А когда здесь же, на склоне Сухого Чалтыря, нашли два захоронения, то по округе поползли слухи о Запорожской казне. По истлевшей одежде трудно было судить, кто похоронен тут, запорожские или донские казаки, но и в одной, и в другой могиле обнаружилось по золотой монете. Грубо пробитые дырки и остатки сгнившего кожаного шнурка явно говорили о том, что носили их на шее. Версия о разбое тут же отпала, потому как стоила каждая такая монета дороже всех этих волов вместе взятых, но никто не покусился на золото, а значит, хоронили мёртвых свои, быть может, в надежде вернуться.

И сразу тут вспомнили про третью монету, вернее, про первую, которая всплыла почти пятьдесят лет назад при таких громких обстоятельствах, что память о них не стёрли и несколько десятилетий. Ведь тогда впервые в истории Всевеликого Войска Донского, на территории которого располагался Сурб-Хач, было совершено разбойное нападение на православную обитель.

Осенней ночью 1834 года шайка разбойников захватила монастырь. Монахов избивали, а настоятеля Арутюна Аламдаряна пытали огнём, добиваясь признания, где он прячет сокровища Запорожской казны. Грабители перевернули верх дном все монастырские постройки и храм, не тронули только алтарь, особенно тщательно обыскивали подвалы храма в поисках тайников, но ничего не нашли. Только к утру из Нахичевани подоспела помощь, и грабители бежали.

Мученическая смерть настоятеля, дерзость и жестокость разбойников, всколыхнули юг империи. Следствие длилось долго, но ни убийц священника, ни сокровищ Запорожской Сечи найти не удалось. Лишь в личном архиве убиенного настоятеля среди многих бумаг, что хранились в нише за алтарём, обнаружили рисунок, отдалённо напоминающий то ли карту, то ли профиль женской головки, и монету на кожаном шнурке – золотой дукат с неровно пробитой дыркой, из-за которой было непонятно, тысяча семьсот какого года выпустили эту монету. Уцелевшие монахи рассказали о старце Симоне, который, согласно преданиям, нашёл место для монастыря, и всю свою долгую жизнь, даже в преклонном возрасте, раз в году обязательно покидал обитель и пешком отправлялся куда-то на северо-запад в сторону Сухого Чалтыря. Рассказывали, что перед смертью исповедовался старый монах самому настоятелю, после чего и появились в монастыре странная карта с ещё более странной монетой. Слухи об этом взбудоражили многих, но в открытую искать золото тогда никто не рискнул, дабы не попасть под подозрение после разбоя в монастыре, ибо суд в те времена был скорый и лютый.

Но после находки в Сухом Чалтыре, когда стало этих монет уже три, скудные факты обросли столь многочисленными домыслами, что породили невиданную доселе волну кладоискательства. В Нахичевани даже образовалась акционерная компания по поиску казачьего золота, одним из учредителей которой стал молодой тогда адвокат Лусеген Вартанян. Спустя время акционеры за баснословные деньги выкупили у монастыря и предыдущих владельцев все три монеты, карту и даже организовали несколько бесполезных экспедиций по поиску сокровищ. Никакого результата поиски не давали, молодые акционеры с годами становились уважаемыми людьми города, поэтому компания по поиску золота Запорожской Сечи де-факто превратилась в Общество «Лусеген Вартанян и Товарищи» по сбору раритетов той поры, когда армяне переселялись на Дон.

Так всё неспешно и продолжалось до самого 1917 года, но вместе с империей рухнул привычный образ жизни, один из акционеров бежал за границу, прихватив с собой самое ценное, в том числе и карту. Спустя три года красными пролетариями был расстрелян адвокат Вартанян, наследникам которого и досталась отличная, но мало кому тогда интересная краеведческая коллекция.

Карта неожиданно объявилась спустя четверть века в 1942 году, свою уникальную дедовскую коллекцию одинокий 77-летний краевед Вартанян в 2010-м завещал музею, в котором проработал всю жизнь, кое-что на память оставил сестре, ну а Злате после смерти дяди Рубика достались уцелевшие монеты, срисованная копия старинного рисунка с трезубцем и чёткая инструкция, как расшифровать и что делать с этой картой. И то, что написал в своём предсмертном письме дядя Рубик: «…Деточка моя, неважно, сможем ли мы им помешать, важно, что мы не можем этого не делать…» – стало полной неожиданностью для Златы, совершенно перевернув её намерения.

 

* * *

Миха оказался крайне выгодным приобретением для «Архиблэка», ведь с его появлением группу стали регулярно приглашать в эфир ростовских радиостанций. Дело, конечно же, было не в том, что с клавишами «Архиблэк» сразу явил нечто новое в музыке, нет, просто несколько однокурсников Михи по журфаку работали кто ди-джеем, кто ведущим на радио, а один – даже программным директором, и он этим беззастенчиво пользовался.

А после того, как программный директор пообещал, что поставит группу в ротацию, Миха даже потребовал от Златы новый текст, ведь чтобы регулярно звучать в эфире, нужна была песня не хуже их «Мамы…», но только менее радикальная. И если Рыжий просто обалдел от такой наглости своего приятеля – требовать что-либо от Златы, то Румын, который быстро невзлюбил новичка, тихо позлорадствовал: никогда ещё Златка не писала тексты на заказ, ведь «соловей не поёт для свиней», а значит, огребёт сейчас этот выскочка по самое не балуй.

Удивляться Ромке пришлось дважды. Сначала, когда Злата молча выслушала Миху и ничего ему не ответила, а затем, когда на следующий день она в пять утра (всю ночь сочиняла?!) прислала по электронной почте Ромке, Сашке и Михе свои новые буквы.

«Мария и Иосиф Виссарионович» назывался новый шедевр, и у него, даже на первый взгляд, были все шансы повторить успех «Мамы…». Так, собственно, и вышло: новая песня в клубах пошла «на ура», вот только в ротацию на радио так и не попала. Владелец радиостанции оказался шибко верующим человеком, и программный директор не захотел рисковать своей карьерой ради насмешливой рок-баллады о войне двух миров – попов-мироедов и мирян-богоедов – за машины по обнаружению Бога на небесах.

Миха позвонил утром, когда Злата, только проснувшись, ещё валялась в постели, посматривая спросонья на будильник и выгадывая последние минутки сонной неги. Уже давно надо было вставать, чтобы успеть хотя бы к одиннадцати часам встретиться с пацанами на борту «Адмирала Лунина». Вчера поздно вечером звонил Ромка и просил появиться там как можно раньше. Ей даже показалось, что он снова дуется на неё, но последнее время это случалось так часто и густо, без всяких поводов с её стороны, что она не придала этому значения.

– Салют, Миха! – зевнув, потянулась, вставая, Златка. – Что звонишь, соскучился?

– Да вот, проезжал мимо, подумал, может тебя подбросить куда надо?

– Не, спасибо, я сейчас на левый берег к пацанам собираюсь, через полчаса катер будет, – отказалась она, – надеюсь не опоздать.

– А зачем суетиться с катером, я на машине, через новый мост и подкину тебя куда надо, – предложил Миха.

– Ну… если тебе в кайф сюда переться, – пожала плечами Златка, – то приезжай. Адрес только запиши: улица Портовая… Уже внизу стоишь? Фигассе, резкий какой, а адрес откуда взял? Только лапшу мне не вешай про крутого журналиста, который всё знает, – рассмеялась она.

– Рыжий сказал, – честно признался Миха.

– Ну ладно, жди тогда.

Она быстро оделась, расчесав, привела в порядок волосы, глядя куда-то сквозь зеркало, и уже собиралась уходить, когда, словно очнувшись, увидела своё отражение:

– Ну и чего мы так придурковато улыбаемся, подруга? – усмехнулась она своему отражению и закрыла за собой дверь.

Чёрная «Субару» мигнула фарами, как только она вышла из подъезда, и Миха поспешил из машины ей навстречу.

– Чёрный автомобиль белого человека – это, наверное, круто, – смеясь, поддразнила она его, подставляя щёку для дружеского поцелуя.

– Киплинг бы тебе ответил, что тачка старше пяти лет, скорее, бремя белого человека.

– Ух ты! – дёрнула бровью Златка. – Наш мальчик знает, что Киплинг не только книжки про Маугли писал! Молодец, – похвалила она.

Они сели в машину, Миха вырулил со двора и выехал на Портовую улицу.

– Миша, ты дорогу не перепутал? – оглядываясь назад, удивилась Злата. – Нам же в противоположную сторону, через Сиверса надо на новый мост ехать.

– А мы через Западный мост поедем, если не против, конечно, – ответил он.

– Да мне всё равно, – улыбнулась Златка. – И охота тебе круги мотать?

– А у меня к тебе предложение есть… – разулыбался Миха.

– Руки и сердца, надеюсь? – расхохоталась она. – Тогда в очередь становись, третьим будешь.

– Если и буду, то только первым, – нахально ответил он. – Поехали сейчас в Таганрог, а?

– Зачем?

– Город красивый, набережная, все дела… Тебе понравится. Поехали, полчаса езды всего – и ты на море!

– Всё ясно! – снова рассмеялась Златка. – Вот, значит, ты где своих барышень выгуливаешь – вокруг домика Чехова, – хохотала она. – И как, ведутся на романтику?

– На домик Чехова не ведутся, а вот ресторан на набережной работает безотказно.

– Боюсь, сейчас не сработает.

– Тогда я тебе море и небо подарю. Море, конечно, мутноватое, зато небо чистое. Не веришь, посмотри в окно.

…Только сейчас она сообразила, что вляпалась в неловкую ситуацию, согласившись спросонья, чтобы Миха подвёз её на левый берег. Ведь не позвать его на борт «Адмирала Лунина» после такой любезности будет откровенной грубостью. А звать любопытного новичка на борт теплохода нельзя: она сама категорически была против, когда Рыжий предложил – ведь так много в кают-компании, где они проводили большую часть времени, карт местности, чертежей Сурб-Хача, планов инженерных коммуникаций, инструментов и других свидетельств её мечты. «Зачем провоцировать чужое любопытство?» – выговаривала она тогда Рыжему и Румын горячо её подержал. Но сейчас выйти из этого замкнутого круга не потеряв лица, можно было только через Таганрог. Тем более, в глубине души она была совсем не против и даже сама хотела этого…

Злата нажала кнопку стеклоподъёмника на своей дверце и затонированное стекло плавно поползло вниз. Ворвавшийся ветер разметал волосы, но не помешал ей найти взглядом полупрозрачные перья редкого облачка на горизонте и, чуть усмехнувшись, хмыкнуть:

– Не очень-то оно и чистое, твоё небо… Если ещё и с морем такая лажа выйдет, я тебе осеннюю лужу отдарю… Поехали, что смотришь? – засмеялась она.

И пока довольный Миха сворачивал от моста в сторону Таганрогского шоссе, со Златкиного телефона улетало сообщение: «Ромка, меня сегодня не ждите, у меня дела».

На полпути до Таганрога, они ненадолго заехали в Танаис. Миха признался, что ни разу не был на археологических раскопках, и Злата устроила ему экскурсию с подробным рассказом о том, как случайно была найдена в дельте Дона самая дальняя греческая колония III века до нашей эры и как за несколько десятилетий постоянных раскопок на этом краю Ойкумены, археологи нарыли целый музей под открытым небом.

Было очень жарко, поэтому в Таганроге они лишь прошлись по набережной и поехали купаться в Рожок, посёлок на берегу Азовского моря, ведь людей там много меньше, а Таганрогский залив чище и глубже. Машину оставили в посёлке. Спускаясь к морю, накупили самой разной – желтой, красной и чёрной – черешни на маленьком рынке, где местные тётки продавали отдыхающим всякую всячину со своих участков, и здесь же под колонкой помыли ягоды, чтобы можно было их сразу есть.

Внизу у моря народу было не очень много, поэтому они быстро нашли удобное местечко под старым навесом на песчаном пляже, что тянулся широкой полосой между морем и крутым глинистым берегом, побросали вещи и побежали купаться, ибо ни к чему другому такая жара не располагала.

Море было спокойным и гладким, лишь у самой песчаной кромки вскипала и тут же сходила на тихий шелест мелкая волна. Зайдя поглубже, Миха сделал показательный рывок энергичным кролем – зря, что ли занимался когда-то плаванием в бассейне – и быстро перешёл на спокойный брасс, искоса поглядывая на Златку. По тому, как легко она ныряла и больше плыла под водой, чем на поверхности, видно было, как много времени она проводит на реке, в отличие от Михи, жителя спального микрорайона.

– Красиво ныряешь! – не сдержавшись, крикнул он, когда она в очередной раз вынырнула далеко впереди.

– Что говоришь, не слышу? – Златка резко тряхнула головой, смахивая воду с волос и, улыбаясь, повернулась к нему.

– Красивая ты, говорю! – снова крикнул он.

А Златка то ли не слышала, то ли делала вид, что не слышит, и снова ныряла, легко уплывая от него.

Так беззаботно они и провели день. На берегу Миха сидел, скрестив по-турецки ноги, в тени под навесом, побаиваясь падкого на белокожих южного солнца. Златка больше лежала рядом на горячем песке и ела черешню из пакета. Миха губами наигрывал ей какие-то новые аранжировки, отшлёпывая ладонями ритм на коленях, а она, смеясь, кидалась в него косточками, если ей что-то не нравилось. А когда она, наконец, похвалила его, он признался, что уже почти переложил на свой кармический «Korg» весь репертуар «Архиблэка», и совсем скоро все ахнут.

– Ага, – весело хохотала Златка, – мало ему, что Румын на него косо смотрит, так он ещё и Сашкины барабаны в свой компьютер засунуть хочет. Вот уж, кто ахнет, так ахнет!

– Ну я же для всех стараюсь, – невозмутимо отвечал Миха, – тем более, я у вас новичок, мне сейчас положняк за всех впахивать…

И он продолжал наигрывать ей свою музыку, а она продолжала бессовестно кидаться косточками. Надо сказать, что со стороны это было довольно милое зрелище, ведь, когда молодые люди видят только друг друга, это всегда радует глаз…

– Есть хочу, – призналась Златка, пошарив рукой в пустом пакете, после того, как в очередной раз, нанырявшись, выбралась из воды. – Мишка, если ты меня сейчас не накормишь, то я умру! Хочу мяса, печёных овощей и красного вина. Всего сразу и много!

– До Чалтыря дотерпишь? – расхохотался он.

Весь понимающий в мясе Ростов ездил за шашлыками лишь в два места – в армянское село Чалтырь или на Левбердон. Но сейчас Чалтырь был ближе, и Златка готова была потерпеть.

Они возвращались по трассе в Ростов, до Чалтыря уже было рукой подать, когда Миха неожиданно спросил:

– Злат, а зачем тебе «Архиблэк»?

– В смысле? – не поняла она вопроса. – Ты о чём спрашиваешь?

– О музыке. Мне иногда кажется… В общем, я понять тебя не могу. Когда ты поёшь или когда мы на твой новый текст музыку пишем, то ты так переживаешь это, что кого угодно за собой уведёшь. Но потом ты словно рубильник выключаешь, словно музыка для тебя не смысл, а случайный приработок.

– Именно так, Миха, приработок и ничего больше. Мне нужны были деньги, их неоткуда было взять, потому что я поссорилась с отцом, а тут Рыжий с этой идеей. Вот случайно всё и получилось.

– Да брось кокетничать, случайных музыкантов на «Нашествие» не приглашают. Ты почему отказалась прошлым летом на их альтернативной сцене выступить?!

– Это тебе кто разболтал? – удивлённо повернулась к нему Златка.

– Это было несложно и самому узнать.

– Нет, я серьёзно спрашиваю, откуда знаешь? Даже Ромка с Сашкой не в курсе…

– С организаторами я связывался, хотел сюрприз тебе сделать… А тебя там, оказывается, хорошо знают и обижены, что ты даже не ответила на приглашение.

– Мишка, отстань, может я заболела и голос сорвала, петь не могла, вот и не поехала. А не ответила, потому как переживала сильно, – рассмеялась она. – Ты чего так завёлся-то?

– Так сильно переживала, что вместо «Нашествия» поехала на свои раскопки? И даже Румыну с Рыжим ничего не сказала про приглашение и такой шанс!

– Стоп, Миша, притормози-ка. Что значит, на свои раскопки, ты о чём сейчас? – внимательно смотрела она на него.

– Понятия не имею. Но точно знаю, что прошлым летом тебя видели наши археолухи из универа, что роются на Каланче и в Лютике. Оказывается, ты в авторитете у копателей, все тебя знают. Говорят, что ты на какой-то музей работаешь и всё прошлое лето по балкам вокруг Чалтыря лазила.

Златка так удивлённо уставилась на него, что Миха поспешил успокоить:

– Ты только плохого ничего не подумай, ты же знаменитость университетская, про тебя легко всё узнавать. Ну, просто интересно мне стало, на что ты музыку меняешь, вот и покопался чуток. Но так и не понял, в чём прикол: «Нашествие» разменять на овраги…

– Сашка с Ромкой в курсе уже? – бесцеремонно перебила она его.

– Да откуда мне было знать, что они не при делах… – виновато начал оправдываться Миха, видя, как разлетается в тартарары весь этот чудный день по его глупости.

– Когда ты им сказал? – снова перебила она.

– Вчера вечером. Но я же не знал…

– Не знал, что поссорил меня с пацанами? – тихо спросила она, не глядя на него. – Знал… Потому и явился сегодня утром… Я права?

Вчерашний Ромкин звонок с просьбой о срочной встрече, какая-то странная недоговорённость, что холодком витала в том разговоре… И это сегодняшнее море, весь день с Михой, и снова недоговорённость, но только совсем иная, обжигающая, волнующая, когда жесты, нечаянные прикосновения и осторожные взгляды говорят больше, чем любые слова… Всё вчерашнее становилось понятным, зато сегодняшнее – переворачивало всё с ног на голову… И к своему удивлению, она вдруг осознала, что не может сейчас поступить так, как привыкла, как сделала бы ещё утром – не сможет рубануть с плеча, избавляясь от того, кто доставляет столько хлопот…

– Я всё улажу, – пытался он спасти вечер.

– Всё, Миша, хватит, – растерянно сказала она, – мы уже приехали, я устала и хочу есть. Все разговоры потом… может быть…

Они молча ехали вдоль дымящихся мангалов по улице сплошь состоящей из кафешек и ресторанчиков.

– Вон за тем орехом, – показал Миха на раскидистое дерево посреди улицы, – самый вкусный шашлык. Проверено на себе неоднократно, – осторожно добавил он, припарковался у скромного заведения под орехом, вышел и, быстро обойдя машину, открыл дверку, подавая ей руку.

– Какой кавалер объявился, – фыркнула Златка, – в меру галантный, зато не в меру любопытный, – но руку подала.

– Мужчина должен «подавлять даме руку» – кажется, так написано в твоём твиттере, – виновато улыбаясь, он чуть сжал её ладонь и не отпустил руку, когда она вышла из машины. – Прости, слышишь?! Прости, что лезу постоянно не в свои дела, что всё хочу знать о тебе, что выпендриваюсь перед тобой… За пацанов прости… – он держал её за руку и, заметно волнуясь, смотрел в глаза.

– Ага… Прям, анекдот про деда Мазая и немцев, – не сдержалась Златка, – и зайцев не спас, и перед ребятами неудобно получилось.

– Ещё прости, что голодом чуть не заморил сегодня… – пытался шутить он и так неуверенно при этом улыбался, что её тревога куда-то улетучилась.

Они стояли у открытой дверцы машины, он держал её за руку, и они невольно всё сильнее улыбались друг другу. Так бывает на море: вроде и солнце только светило, но взъерепенится бриз, взбудоражит, нагнав волну, и небо потемнеет от неожиданных туч, и даже прогремит, хлестанёт наотмашь ливень – а ты только соберёшься испугаться или расстроиться, как снова светит солнце, моментально сохнет песок и камень, и лишь посмирневшая волна напоминает, как пролетело мимо нечто такое непонятное, что бывает только на море и только летом.

– Ты мне нравишься очень, Злата…

Она приподнялась на цыпочки и, высвобождая руку, громким шёпотом обожгла ему ухо:

– Ты мне тоже нравишься, но если нам не достанется во-о-он тот шампур с краю, – показала она на мангал, за которым колоритный седой армянин жарил шашлык, – я тебя точно убью!

 

* * *

В моих коридорах нет власти. То ли кончилась, то ли и не было.

Я, конечно, всё про себя знаю, но порой мне кажется, что я способна к изъязвлению даже собственных мыслей…

P. S. Жаль, что в ломбард людей не принимают, а то завалялась тут у меня парочка драгоценных…

Like (23)

Comments (7)

Share (0)

 

* * *

Второй день подряд Сашка с Ромкой ждали Златку на «Адмирале Лунине». И уже второй день они словно менялись ролями – обычно невозмутимый Румын не находил себе места, раздражался без повода, цепляясь к Сашке с одним вопросом: как она могла так поступить с ними?! Рыжий, которому Златка звонила наутро после Чалтыря, наоборот, больше отмалчивался, от пересудов уходил, предпочитая дождаться её, чем ещё больше раздражал друга.

– Интересно, что это за дела такие, ради которых на друзей забить можно? Я не удивлюсь, если она и сегодня не появится… Когда она тебе обещала приехать? – в который уже раз спрашивал Ромка.

Сашка терпеливо повторял, что обещала до вечерней разводки появиться, но Румын не успокаивался.

– А ведь это ты, Рыжий, во всём виноват! – неожиданно заявил он.

– Ну, наконец-то, нашёл виноватого! – хмыкнул Сашка. – Попустило, надеюсь?

– Ага, смейся-смейся, как ты мутанта этого привёл в группу, так и начались непонятки.

– Не мутанта, а альбиноса.

– Какая, блин, разница! – скривился Румын. – Ты же сам говорил, что у него родители на атомной станции работают.

– Ну и что? – удивился Сашка.

– Да ничего, – раздражённо ответил Румын. – Просто терпеть таких не могу, приходят на всё готовое и пальцы гнут… До его появления у нас проблем не было.

– Не было или ты просто не знал о них? – невозмутимо спросил Сашка, и Ромка не нашёлся что ответить. – И вообще, хватит гнать на Златку, пока не поговорили с ней. И Миху оставь в покое, а то у меня ощущение, что кое-кто тут сцены ревности закатывает.

– А ты, я смотрю, не закатываешь… Давно ли успокоился, Саня?

– Как понял, что не светит ничего, так и успокоился и тебе, Ромыч, советую. Мы ж как братья для неё, неужто не ясно? А будешь давить, только испортишь всё.

– Ага, – не сдавался Ромка, – братьев, значит, можно в тёмную пользовать, да?

– Давай дождёмся, послушаем, а затем выводы будем делать, – миролюбиво предложил Сашка и в очередной раз посмотрел на часы, которые, наконец-то, показали половину шестого вечера. – Тем более, сейчас ПС-19 от Кошкино отчалит, может она там, едет уже…

Они стояли у левого борта «Адмирала Лунина» и смотрели, как старенький катер спешит пересечь фарватер, чтобы успеть до шести часов вернуться обратно, пока не началась вечерняя разводка железнодорожного моста, пока вереница танкеров класса «река—море», сухогрузов и самоходных барж, подтянувшихся с Азова, не перекрыла реку. И думали сейчас Сашка с Ромкой примерно об одном: что если не приедет Златка этим катером, то шансов дождаться её уже почти не будет, ведь следующая ходка с того берега часа через полтора, не раньше, после того, как закончится разводка, а это слишком поздно.

По широкой дуге речной трамвайчик подходил к пристани. Марьванна привычно ловким движением накидывала швартовый конец, не давая течению утащить катер от причальной стенки… Небольшая группка пассажиров сходила на берег, разбредаясь по своим делам: кто на завод, кто на пляж. Их места, неспешно рассаживаясь, занимала встречная кучка людей… Дико взвыла сирена коротким гудком, распугивая местных мальчишек, что облепили корму в надежде прокатиться в пенном буруне, уцепившись за катер. Но начеку бдительная Марьванна: заученно строгим голосом прикрикнула она, всем видом показывая, что сейчас, мол, взберётся на корму, и посыпалась в воду весёлой гурьбой ребятня, соблюдая традиционный, из года в год, из поколения в поколение, нерушимый ритуал провода катера… Снова взвизгнула сирена и старенький ПС-19 поспешил прочь, торопясь вернуться на правый берег перед разводкой моста…

– Нет её… Ну и что теперь делать будем? – недовольно спросил Ромка, но ответить ему Сашка не успел – за их спиной, с правого борта призывно посигналила машина.

– Кого там нелёгкая принесла? – бурчал Румын, переходя на правый борт, и очень удивился, свесившись с верхней палубы. – Оп-паньки… Саня, посмотри-ка, кто с ней!

Внизу недалеко от причальной стенки, прямо напротив «Адмирала Лунина» стояла чёрная «Субару», а рядом, задрав головы – Златка с Михой.

– Ну, я же говорил, что она приедет, – облегчённо ответил Рыжий и, махнув рукой, крикнул. – Поднимайтесь к нам, трап внизу!

– А я вот не понял, как он на машине через шлагбаум проехал, почему его дед пропустил?! – возмущённо повернулся к нему Ромка.

– Не тупи, Ром, твой дед не его пропустил, а Златку. Ты же знаешь, она ведь кого хочешь приболтает.

– Ага… и нас сейчас заодно.

– Дурак ты, Ромка, – вздохнул Рыжий, – хотел бы я, чтобы она тебя сейчас приболтала. Вот только предчувствие у меня нехорошее… – мрачно посмотрел он на друга.

– Саля-молекула, пацаны!

Златка легко поднималась по корабельной лестнице, и, шагнув на верхнюю палубу, первым делом пошутила над их встречными приветствиями:

– Такое ощущение, мальчики, что вы меня совсем не ждали сегодня, – оценивающе скользнув по угрюмому Ромке, она насмешливо остановилась взглядом на Рыжем. – Что случилось, Саня, где же твой радостный вопль? – хитро улыбалась она, и Сашка в ответ сдержанно улыбался ей. – Я тут, понимаешь, всю дорогу Михе рассказываю о том, как ты обычно встречаешь меня на пиратском корабле, а никакой радости-то и нет, меня игнорируют!

– Доктор, почему меня все игнорируют? – всё так же смешливо спросила она у Ромки.

– Я думал, это ты нас игнорируешь, – пробубнил он, не сводя взгляд со знакомых мужских часов на её руке.

Эти часы, которые раньше он видел на Михе, её упоминание о нём, тот факт, что приехали они вместе, и смутные подозрения, почему она не появилась вчера, будоражили Ромку сейчас гораздо сильнее, чем даже обида за пропущенное «Нашествие».

– Ура! Я не одна такая! – смеялась Златка, давая ему и себе шанс. – Наверное, поэтому мы вместе, как думаешь, Ромочка?

– Ага… вот об этом и хотелось бы поговорить, – впервые в жизни не ломался под её мягким напором упрямый Ромка. – В каком месте мы вместе, а в каком врозь…

– Неплохо тут у вас, – невозмутимо оглядываясь по сторонам, встрял в разговор Миха из-за Златкиной спины. – Экскурсию проведёте? Больше никого, я так понимаю, на этой посудине нет? – скорее всего, он пытался таким образом разрядить обстановку, но вышло всё с точностью до наоборот.

– Для кого посудина, а для кого вход по пригласительным, – взъерепенился Ромка. – Что, вообще, здесь этот… делает? Опять нос суёт не в свои дела?

– Он со мной, – недоумённо вскинула брови Златка.

– И часики, смотрю, его с тобой, да? По утрам надев часы, не забудьте про трусы, да? – обида неожиданно взорвалась таким мутным гневом, что он даже не понял, куда его занесло. – Договорились же, не водить сюда всяких… женишков.

Набычившись, словно перед дракой, он в упор уставился на Миху, ведь окончательно сорваться на него было много легче, чем на Златку. Однако все его глупые слова били именно по ней.

– Ромыч, заткнись, ты что несёшь?! – опешил Рыжий.

– Зануда ты, Румын, – легко согласилась Златка и мелькнувшая было нотка сожаления спряталась за той привычной усмешкой, которой отсекала она от себя всё, что мешало ей жить. – Хочешь поговорить? Ну, говори, если есть о чём…

– Только давай тогда так, – чуть прищурившись, перебила она Ромку, который уже собрался что-то ответить, – говорить будешь сразу и по существу. И без этих вот наездов на моего молодого человека, а то будешь дело со мной иметь… И ещё у меня времени мало, у нас с Мишей романтическое свидание ещё не закончилось после вчерашнего, так что ты не тяни, нам ещё к нему домой через весь город ехать, – наотмашь, с оттяжкой, хлестала она словами по самому больному.

Ошарашенный услышанным не меньше других, Миха изумлённо смотрел, как она спокойно достаёт из своего маленького рюкзачка сигареты, Рыжий растерянно молчал, понимая, что этим всё не закончится, а Ромка побагровел, словно наполучал пощёчин. Златка же невозмутимо бросила рюкзачок на старый шезлонг и вызывающе спокойно спросила:

– Ну же, Рома, не молчи, чем я тебя обидела-то, дружочек? – и хотя Ромка замолчал, похоже, надолго, Златку уже было не остановить. – Я так понимаю, ты о «Нашествии» поговорить хотел? Тебя что именно возмутило, то, что мы туда не поехали, или то, что я об этом не сказала? А если бы я сказала, и мы не поехали, было бы лучше, да?

– Было бы честнее… – выдавил из себя Ромка.

– А я всегда честно говорю, зачем мне нужен «Архиблэк». И это не я, Ромочка, заливала ролик «Мамы…» на сайт фестиваля, а ты. И, кстати, тоже не спросил, как я отношусь к этому, потому что знал, что я против!

– Это я залил ролик, – признался Рыжий.

– Замечательно, Саша, только зачем ты мои контакты там оставил? Почему звонили и писали мне, а не вам?

– А разве это так важно? – тихо спросил Сашка. – Разве ты и мы не вместе? Дело ведь не в том, что мы такой шанс профукали вместе с «Нашествием», а в том, что ты даже не сказала никому про то, что нас наконец-то заметили.

– Да. Я сама приняла решение. Вас пожалела. Я бы туда всё равно не поехала, а вы бы переживали, – отрезала Златка.

– Ага… Так может нам ещё и поблагодарить тебя надо? – резко спросил Ромка. – За то, что с детства носимся за твоим Микки Маусом, а ты наплевала на нас?

– О! Заговорил, дружочек мой, – мгновенно отреагировала она, ведь мстить Ромке за его агрессию ей было легче, чем отвечать на тихие вопросы Сашки, потому и не церемонилась. – А я не просила тебя за мной носиться. И благодарности свои оставь при себе, Ромочка, перетопчусь как-нибудь и без них.

– Может, и без меня перетопчешься? – угрюмо спросил он.

– Если ты так настаиваешь… – нарочито равнодушно пожала она плечами, и только Миха, который стоял сзади, видел, как нервно теребит она в пальцах забытую и от того даже не прикуренную сигарету.

– Ты меня увезёшь отсюда? – обернулась она к нему.

– Конечно.

Недоумённо посмотрев на изломанную сигарету в руке, она швырнула её за борт, подхватила с шезлонга свой рюкзачок и, закинув его за плечо, пошла к лестнице, где на секунду замерев, обернулась:

– Саш, если тебе не трудно, забери отсюда все мои бумажки по Сурб-Хачу, я к тебе потом за ними зайду. Ладно?

Рыжий молча кивнул, а Румын так и не поднял взгляд. С опрокинутым лицом он смотрел себе под ноги, словно пытался разглядеть сквозь обе палубы «Адмирала Лунина», трюмы и толщу воды, где-то там, на донском дне, тот якорь, под названием «детство», с которого их сейчас нещадно сорвало…

Тихо квакнула автосигнализация. Миха уселся за руль, и, наткнувшись в зеркале заднего вида на её глаза полные слёз, так и не решился шутливо признаться, как рад тому, что неожиданно даже для себя стал её молодым человеком. А она, сидя сзади и отвернувшись в боковое стекло, сквозь слёзы смотрела на корабль, словно прощалась со своим детством, которое теперь уже навсегда осталось то ли на верхней палубе «Адмирала Лунина», то ли, действительно, где-то на донском дне.

 

* * *

Ромка достал своей ревностью, но его главные слова жгли той правдой, в которой сгорает любая обида.

«…Он прав, – отрешённо думала Злата. – Пацаны, действительно, всегда носились за моей Мечтой, хотя я никогда не просила об этом. А я наплевала на их надежду, хотя знала, как это важно для них…».

Ещё год назад, когда свалилось на её голову это злосчастное «Нашествие», выбирая между большой мечтой и друзьями, она ни на секунду не задумавшись, выбрала свою Мечту.

…А как ты поступишь сейчас, после этой Ромкиной правды? Сможешь так же легко переступить через друга? – зачем-то спрашивала она себя, хотя знала, что сейчас у неё этого выбора нет.

Дядя Рубик, который подарил ей Мечту, своим последним письмом не оставил возможности выбирать: «…Неважно, сможем ли мы им помешать, важно, что мы не можем этого не делать. Ты не одна, поверь, но всё теперь в твоих руках…». После этих слов она просто обязана была всё завершить.

…А Ромка… он не дурак, он всё поймёт… потом, – ненавидя себя, думала она.

Мечта стоила того. Большая красивая мечта о Запорожской казне, что столетиями будоражила многих, теперь принадлежала только ей.

Войсковая казна Запорожской Сечи пропала 235 лет назад. Когда русская армия генерала Петра Текели в начале июня 1775 года по приказу Екатерины Великой внезапно окружила Сечь и под дулами орудий вынудила казаков сдаться на милость победителя, казны в казачьей крепости уже не было. Победитель оказался действительно милостив: казацкой старши́не жаловалось дворянство, добровольцев записывали на царскую службу в драгунские и гусарские полки, остальных отпускали на все четыре стороны, запретив самую малость – называться запорожскими казаками. И лишь троих не пощадила императрица: кошевого атамана, войскового судью и сечевого писаря – тех, кто не мог не знать о судьбе Запорожской казны.

Получив доказательства измены, кошевого атамана Петра Калнышевского сослали в Соловецкий монастырь, его товарищей – в Сибирь, и видно так велика была вина атамана, а скорее, так велика была пропавшая Запорожская казна, что заточили кошевого в крохотной каменной келье; и лишь три раза в год – на Рождество, Пасху и Преображение – выпускали атамана из каменного мешка причаститься святых таинств в церкви. И в одночасье прервалось бы заточение, если бы Калнышевский заговорил, но он упрямо молчал в своей одиночке долгих 26 лет. И только внук обидчивой императрицы Александр I помиловал 110-летнего слепого старца, разрешив ему вернуться на родину. Но уже давно некуда было возвращаться престарелому атаману, остался он на Соловках, и спустя два года унёс с собой из жизни все запорожские тайны.

Но это будет потом, а тогда, летом 1775 года издала Екатерина Великая два указа. Первый – манифест «Об уничтожении Запорожской Сечи»:

«Мы восхотѣли чрезъ сіе объявить во всей Нашей Имперіи къ общему извѣстію Нашимъ всѣмъ вѣрноподданнымъ, что 4 Іюня Нашимъ Генералъ-Порутчикомъ Текелліемъ со ввѣренными ему отъ насъ войсками занята Сѣчь Запорожская въ совершенномъ порядкъ и полной тишинѣ, безъ всякаго отъ Козаковъ сопротивленія. Нѣтъ теперь болѣе Сѣчи Запорожской въ политическомъ ея уродствѣ, въ конецъ разрушена оная, со истребленіемъ на будущее время и самаго названія Запорожскихъ Козаковъ…»

– Данъ отъ Рождества Христова тысяща седьмь сотъ семьдесятъ пятаго года, Августа третьяго дня, а Государствованія Нашего четвертагонадесять лѣта.

Второй указ императрицы проходил по Тайной экспедиции при Сенате, поручал экспедитору Фёдору Глебовичу Немцову собрать особую команду верных охотников для поиска Запорожской казны и доказательств измены кошевого атамана и в своей публичной части строго приказывал «всѣмъ вѣрноподданнымъ», невзирая на чины и звания, беспрекословно оказывать содействие «гвардiи капитану Немцову» и не чинить ему и людям его препятствий под страхом смертной казни.

Свою сечевую казну запорожцы собирали все 250 лет существования днепровского казачества. Военные трофеи, добыча в походах, грабительские набеги на соседние страны, жалованье московских царей и польских королей – всё делилось между церковью, участниками походов и сечевым товариществом или Лыцарством, как звали себя сами запорожцы. Сокровищ скопилось немало, поэтому только самых надёжных «испытанных товарищей» отбирали в закрытую касту скарбников или казначеев; страшной клятвой отрекались они от личного владения золотом; получали свой тайный знак отличия – золотую монету с пробитой дыркой, которую носили на шее – и до конца дней своих свято блюли интересы товарищества: охраняли и прятали войсковую казну, о которой уже тогда ходили легенды.

Видно чувствовал старый лис кошевой атаман Калнышевский, что после подавления пугачёвского бунта наступает очередь Запорожской Сечи, потому как успели, буквально перед носом армии генерала Текели, тайно выйти из Сечи сразу три обоза. Один шёл на юг, в Турцию и тщательно охранялся в пути полусотней испытанных скарбников, другой, в сопровождении десятка молодых казаков Динского куреня, сгинул, пропал, ну а третий, покружив в окрестностях, очевидно, для отвлечения внимания, вернулся в Сечь.

Раздосадованный, что без золота блекнет его бескровная победа в глазах императрицы, Пётр Текели первым делом укрепил сторожевые посты на юге, ведь кроме как на туретчину, некуда больше было бежать казакам, разослал повсюду разведчиков, которые и засекли «золотой» обоз. Погони избежать казначеям не удалось, рубились они до последнего с царскими драгунами, полегли все до единого, но клятве своей не изменили. Обоз был схвачен, и Запорожская казна в тридцати осмоленных дубовых бочонках, размещённых на трёх возах, была опечатана императорскими офицерами, согласно высочайшему приказу, без вскрытия. Под усиленной охраной казну перегрузили и спешно отправили в Санкт-Петербург, но когда в Тайной экспедиции бочки вскрыли, генерал Текели пришёл в ярость, узнав, что привёз императрице песок и камни с острова Хортица. Казачья хитрость удалась. Пока шла охота на псевдоказну, пока доставляли её в российскую столицу… За два месяца настоящий «золотой» обоз смог бесследно затеряться, а значит, смерть самых верных сечевых лыцарей не стала напрасной.

Пока летели депеши из столицы в войска, пока собирал команду и спешно скакал на юг империи экспедитор Немцов, второй «золотой обоз» из Запорожской Сечи тайком, по ночам, днём укрываясь в оврагах и зарослях, везли на восток в дикое поле, приазовскую степь, туда, где, как грибы после дождя, росли русские крепости пограничной линии перед большой войной с турками и где казну меньше всего могли ждать и искать.

Три повозки, запряжённые парой волов каждая, с тридцатью осмоленными двухпудовыми бочонками, наполненными, как считалось, золотыми дукатами, ювелирными украшениями и драгоценными камнями, сопровождали три скарбника и десяток проверенных молодых казаков Динского куреня. Динской или Донской курень Запорожского Войска был одним из старейших полков Сечи, в котором несли службу только выходцы с Дона. И этот выбор «золотого» конвоя был не случаен: ведь на своём пути мог обоз пересечь земли Всевеликого Войска Донского, а значит, договариваться с донскими казаками, по задумке кошевого атамана, землякам будет легче.

Пробирался обоз к реке Кальмиус, где у переправы стоял лагерем запорожский полковник Осип Глыба с двумя сотнями своих казаков. Давным-давно указом Сената Кальмиус объявлен был границей между Донским Войском и Сечью, и потому находились здесь самые дальние заставы и хутора запорожцев. Выгодной была эта переправа для Запорожской Сечи. За известную пошлину позволял Осип Глыба ногайцам, татарам и другим крымчакам переходить брод через Кальмиус со скотом, который пасли они всё лето в приазовской степи, что по мирному договору 1700 года принадлежала России. В этом и был главный замысел: укрыться под защитой запорожского полковника, пересидеть до осени, и когда схлынула бы основная масса кочевников обратно в Крым, затерялся бы «золотой» обоз среди многотысячных стад и отар и беспрепятственно бы ушёл сначала в слабый, но ещё независимый от России ханский Крым, а затем, морем – в Турцию, где тайно обещал султан кошевому атаману земли в устье Дуная или Бессарабии в обмен на войско против России и подданство Османской империи.

Жертвовал собой 85-летний кошевой атаман Калнышевский ради сохранения Сечи, потому и уговорил товарищей сдаться без боя войскам императрицы. И вроде получалось всё им задуманное, больше пяти тысяч казаков ушли в османскую Бессарабию, чтобы потом основать Задунайскую Сечь, да и «золотой» обоз, как и планировал атаман, беспрепятственно добрался до Кальмиуса. Но дальше отвернулся православный Бог от запорожцев: две напасти свалились на них – чума и Фёдор Немцов. И неизвестно ещё, какая напасть была страшнее.

С весны 1775 года бушевала в русских крепостях пограничной линии от Таганрога до самого Днепра, что отделяла Запорожье от Крыма, эпидемия чумы, выкашивая гарнизоны и казачьи лагеря на границе империи. И хотя почти каждый гарнизон потерял в то лето от трети до половины своего состава, была обезлюдевшая граница на таком замке, как никогда раньше – в страхе бежали от неё вглубь Крыма все кочевники, не решаясь идти к переправе через Кальмиус.

Умер от чумы полковник Осип Глыба, замерла жизнь в запорожских хуторах у брода, где прятался «золотой» обоз, когда в середине сентября в приазовских степях появился экспедитор Немцов. Был Фёдор Глебович одним из самых опытных сыщиков империи, государево дело знал, а потому быстро взял след на Запорожье, который и привёл его в Приазовье. Железной рукой и царским указом навёл он порядок на опустевшей границе, ввёл строжайшие карантинные правила, главное из которых было – остановить всякое сношение между очагами чумы, оттого первым делом у всех поселений возводились виселицы для наказания тех, кто пытался покинуть гиблые места.

Хуже нет, чем ждать и догонять, но если экспедитор Немцов знал, за чем гонится и был готов обуздать ради этого даже чуму, то сечевые казначеи уже не знали, чего им ждать в своём временном схроне: рушились все планы и замыслы, гибли вокруг хуторяне, и поэтому, когда умерли от чумы сразу три казака Динского куреня, решил «золотой» конвой искать спасения на Дону, что наказывал им кошевой атаман лишь в крайнем случае.

Двинулись, как всегда, ночью, днём скрываясь в балках, пытаясь обойти дикой степью Таганрогскую линию укреплений и крепость Св. Дмитрия Ростовского, что перегораживали им путь в столицу Войска Донского. Приближаться не решались даже к удалённым хуторам, ибо на всех дорогах стояли карантинные заставы. Но всё равно терял обоз в пути своих разведчиков, которые, рискуя, днём пытались найти безопасную дорогу к Черкасску. И когда у рыбацкой деревни Аксай, где тогда большей частью жили украинцы, занимаясь рыбною ловлей и торговлей на казачьей земле, по их доносу схватили и повесили с обоих концов деревни двух разведчиков, приняв за беженцев с заражённых мест, решили казначеи схоронить свой обоз на месте последней стоянки.

Тридцать осмоленных двухпудовых бочонков были зарыты в самом подходящем для этого месте; оставшихся казаков Динского куреня отпустили на Дон, а казначеи на пустых возах двинулись в обратный путь, заметая следы, и что дальше случилось с ними, точно неведомо никому.

 

* * *

Возвращаясь с «Адмирала Лунина» Миха сам догадался привезти Злату туда, где ей сейчас было легче всего. Бросив машину на небольшой площадке у северного входа на территорию Сурб-Хача, он взял её за руку и привёл к южному склону холма, где шаркая вытертыми добела ступенями, по-стариковски неспешно спускалась к роднику монастырская лестница. А Злата покорно шла за Михой, и, лишь присев на истёртый камень, тихо призналась:

– Я так хочу пить…

Он побежал вниз к роднику за водой, а она, сидя на верхних ступеньках, смотрела, как заходит на западе солнце, раздвигая руками ярких всполохов горизонт, как густеет над городом небо и как робкая тень, что весь день металась от малейшего движения, вдруг исчезла в рассеянном свете, мстительно превращая его в сумрак…

– Вернись, я всё прощу! – разгоняя меланхолию, Миха опустился перед ней на корточки и протянул пластиковую бутылку с водой. – Я ей снизу кричу, машу – ноль внимания, фунт презрения, – он чуть запыхался и теперь весело заглядывал ей в глаза.

– Спасибо, Миша, что-то я задумалась, – благодарно улыбнувшись, она отпила и вернула ему бутылку.

– Вот допью сейчас за тобой – и все мысли сокровенные узнаю, – пригрозил он.

– Не лопни только.

– Не веришь?!

– Верю-верю, но если всё выпьешь, то снова надо будет бежать за водой… И зачем тебе мои мысли? – как-то уж совсем грустно улыбнулась она. – Я тебе и так всё расскажу. У меня сегодня амплуа такое – всем всё рассказывать… – невольное воспоминание об «Адмирале Лунине» начисто стёрло улыбку. – Что интересует тебя?

– Хватит, Злата! – он снова решительно перебил её страдательное настроение. – Хватит бичевать себя. Не важно, кто был прав на том корабле, а кто нет. «Архиблэк» – это ты. И тебе принимать решения, нравится это кому-то или нет.

– Всё не так…

– Не отвечай сейчас ничего, а то обрызгаю! – шутливо потряс он бутылкой, в который уже раз перебивая её.

– Отвечай – не отвечай, а концерт на филфаке придётся отменять, без пацанов не справиться.

– Ну, как сказать, – пожал Миха плечами, – пара недель у нас есть, даже чуть больше, если вдвоём навалиться и всю музыку на рабочей станции перезаписать, то справимся. Я же говорил, что вчерне у меня почти всё готово, осталось только свести кое-что в компьютере и отшлифовать всё начисто.

– Ну и потом, – добавил он, – Саня вроде в адеквате был, может он с нами? А Румын перебесится и сам прибежит.

– Не знаешь ты их совсем, – нехотя сказала Злата, – Ромка упёртый, это надолго, а Сашка… Они друзья, понимаешь? Два весёлых гуся… Он с тобой даже разговаривать не станет, если Ромка попросит… Миш, давай закроем пока эту тему, – предложила она, ведь мысль о том, что теперь придется выступать без пацанов, была невыносима.

– Да, конечно. Спросить тебя только хотел, – на секунду замялся он, – про твоего молодого человека… это ты ведь назло им сказала, да?

– А ты, Миша, как думаешь?

– Думаю, что мечтал бы стать твоим молодым человеком…

– Везёт тебе… – помолчала она. – Хоть у кого-то мечты сбываются.

– А поцеловать? – тут же нахально потянулся он к ней.

– А в глаз? – отстранилась Златка. – Сначала у папеньки благословения получи, – чуть улыбнулась она, – а затем целоваться лезь.

– В смысле, у папеньки? – удивлённо взлетели вверх брови у Михи.

– В самом прямом – завтра с отцом своим тебя знакомить буду. Ты готов?

– Зачем с отцом?! Ты серьёзно, что ли? Мы же знакомы…

И такое изумлённое лицо было у Михи в тот момент, что Злата не выдержав, наконец-то заулыбалась.

– Совершенно серьёзно, – рассмеялась она, – а ты чего так перепугался-то?

– Ничего я не перепугался, – начал было оправдываться он.

– Ладно тебе буксовать. К отцу завтра пойдём остров просить, – кивнула она в сторону островка, что серел проплешиной на поросшем камышом мелководье у подножия холма, – пора уже делом, наконец, заняться. А без тебя никак. Тут надо всё как бизнес преподносить, а я в этом ничего не шарю, могу испортить ненароком. Тут явно мальчик нужен, и желательно новый, – пояснила она.

– Да не вопрос! Пойдём, конечно, – ответил Миха, хотя старая мысль о том, что Злата что-то недоговаривает с этим островом, неприятно кольнула его.

 

* * *

Отцу Златка позвонила на следующее утро и быстро договорилась о встрече. Тот удивился желанию встретиться именно в мэрии, но, конечно же, согласился. Какая разница, где встречаться, если встречаются они так редко. Это ведь раньше она любила приходить к папе на работу при всяком удобном случае, а сейчас всё иначе.

Совсем «иначе» стало года два назад, после того, как машина «Скорой помощи» одним ранним утром подобрала Злату в городском сквере неподалёку от университета. Хорошо одетая девочка, аккуратно лежащая на лавочке с широко открытыми глазами, но в бессознательном состоянии, сильно перепугала пожилую тётку, что выбралась в начале шестого утра выгуливать в сквере своего мопса. Но ещё больше перепугались родители, когда в больнице скорой медицинской помощи анализы показали, что их девочка-первокурсница находится в состоянии сильного алкогольного и наркотического опьянения. Златка же отделалась лёгким испугом – глубокий обморок был естественной защитой молодого организма от затянувшейся вечеринки, алкоголя и марихуаны. Как одна очутилась в сквере, она не помнила и, видимо, ей просто повезло, что на неё почти сразу наткнулась «собачница» и очень быстро приехала вызванная той «Скорая».

С отцом же случилась истерика – обычная в общем-то реакция на извечную проблему «отцов и детей»: он требовал объяснений, но не слушал их, он хотел знать все подробности, но не верил ей. Он искренне пытался «спасти свою девочку» от страшных слов «крепкий алкоголь и лёгкие наркотики», так потрясших его, но каждый раз, натыкаясь на равнодушный взгляд Златки, осекался в своём бесконечном монологе, понимая, что его девочка уже давно делает, что хочет, а не то, что нужно родителям, что она стала взрослой, и от этого не спасти даже ему. Он всё понимал. Но этот равнодушный взгляд сквозь него…

В бессильной ярости он кричал, что не позволит, чтобы на его же деньги она травила себя дурью, требовал пройти полное обследование в нарколечебнице, сменить компанию и вовремя приходить домой, а она даже не спорила. Зачем спорить с отцом, если можно потом, когда он закончит исполнять родительский долг и уйдёт в ту свою семью, как уходил последние годы, высказать всё матери и сделать по-своему. От обследований она отказалась, потому как посчитала это полной глупостью (позориться из-за какой-то выкуренной папиросы! Не так уж и часто она курит травку), а обсуждать своих друзей и время возвращения домой и вовсе не считала возможным.

Для «папчки», как обычно звала она отца, всё это оказалось столь звонкой оплеухой, что они полгода вообще не разговаривали. В сердцах отец перестал давать ей деньги даже на карманные расходы в тщетной надежде, что это повлияет на дочь. Однако не повлияло, хоть и сильно ограничило девочку. Ненадолго, правда. Затея Рыжего с «Архиблэком» естественным образом постепенно решила все финансовые проблемы Златки. Обида отца спустя время улеглась, но былой лёгкости общения уже не было, «прививка взрослости» вытравила заметные оспины на их отношениях.

 

* * *

– Какая ты большая, Злата, совсем барышней стала, – секретарь Елена, знавшая Златку с детских лет, дружелюбно улыбаясь, встретила её в приёмной отца. – Молодой человек с тобой? Папа знает?

– Ну, рано или поздно все папы об этом узнают, – рассмеялась Златка, – вот, привела знакомить.

– О-о-о-о-о, – заинтересованно протянула Елена и как-то по-новому, оценивающе посмотрела на Миху.

Надо сказать, впечатление он производил весьма приятное, главное, что сам догадался надеть бежевый летний костюм, дабы не шокировать обитателей мэрии своими татуировками. Ну и его традиционная летняя шляпа Хемингуэя, как всегда, обращала на себя внимание.

– В этой приемной нечасто такое бывает, – довольно улыбаясь, многозначительно сказала Елена.

– Такое это какое? – поинтересовался Миха.

– Ну как вам сказать…

– Человечинка, – засмеявшись, Злата пришла на помощь Елене и пояснила Михе: – Человечинка редка тут, уж больно строг наш папенька.

Елену чуть покоробила эта её «человечинка», хотя подмечено было не в бровь, а в глаз.

– Проходите пожалуйста, – секретарь открыла двери в кабинет, – тебя, Злата, здесь всегда ждут, – попыталась смягчить она, зная о непростых отношениях своего шефа с дочерью.

Отец вышел навстречу, и Златка представила ему Миху.

– Папчка, это Миша, мой друг, мы встречаемся, и я бы хотела, чтобы вы познакомились поближе.

Отец удивлённо посмотрел на Злату, она никогда ещё не знакомила его со своими новыми друзьями, а затем внимательно – на Миху.

– Очень приятно, Михаил, – протянул для рукопожатия руку отец. – Но, мне кажется, мы уже шапочно знакомы? – спросил он, припоминая. – Вы сотрудничаете с нашей газетой, не так ли?

– Да, здравствуйте, Александр Васильевич, – пожал ему руку Миха. – Я зимой брал у вас интервью для «Ростова официального».

– Совершенно верно. Проходите же, – повёл их отец к дивану в углу большого кабинета, а сам сел в кресло напротив. – Ваше интервью неплохо тогда получилось, – вежливо сказал он.

– Спасибо, это не моя заслуга, – не менее вежливо ответил Миха, – интервью как жанр больше зависит от героя публикации, чем от автора.

Златка чуть улыбнулась, вспомнив жалобы Михи на то, как её отец вычёркивал самые интересные с журналистской точки зрения места в том интервью.

– Папчка, мы по делу к тебе, – вклинилась она в этот обмен любезностями, – нужен твой совет… У меня тут идея одна возникла, а Миша придумал, как её осуществить. Послушай его, пожалуйста, и если не полная ахинея на твой опытный взгляд, то скажи, насколько реально всё. Хорошо? – улыбалась она отцу.

– Конечно! – отвечал тот с интересом, ведь впервые взрослая дочь обращалась к нему с каким-то своим проектом.

– Расскажи, Миша…

И пока Миха увлечённо пересказывал всё, что они придумали тогда на островке в парке «Дружба», отец удивлённо поглядывал на Злату, которая изредка перебивала рассказ своего друга каким-нибудь важным на её взгляд дополнением.

Отец был довольно рациональным человеком – должность обязывала – полагал, что каждый, особенно молодой человек, должен быть при деле и только тогда из него выйдет толк и сильно переживал, что дочь «болтается по жизни», на его взгляд, без руля и ветрил. Наверное поэтому, ещё больше, чем неожиданному визиту, он обрадовался возможности помочь ей, хотя то, что сейчас так бойко излагал этот мальчишка, даже на слух выглядело довольно смешно. Смешно, но совершенно не обременительно для начальника Комитета по управлению городским имуществом.

Внимательно выслушав всё до конца, отец улыбнулся дочери и спросил у молодого человека:

– Извините, Михаил, вы в начале сказали, что это бизнес-проект, но я, если честно, не совсем понял… где здесь деньги?

– Ну как где, в оборудовании больше всего, остальное мелочи по сравнению с этой статьей расходов, – быстро ответил Миха, ведь больше всего на свете он боялся сейчас попасть впросак и поэтому спешно произнёс заранее продуманную фразу: – Инвестиционный план и детальная смета расходов находятся в процессе подготовки. Там сумма не очень большая выходит, в пределах пятнадцати тысяч долларов…

Ещё на пути в мэрию они решили, что если речь зайдёт о деньгах, говорить, что инвестором проекта «Архиостров» будет Миха, вкладывая в него личные сбережения, ведь, по мнению Златки, отцу это понравится больше, чем правда про их чёс по клубам и корпоративам.

– Вы не поняли меня, Михаил, – снисходительно улыбнулся отец. – Я не о расходах, я сейчас о доходах вас спрашиваю. Если это бизнес, как вы сказали, то должны быть доходы. На чём вы деньги зарабатывать собираетесь?

– Ну, как на чём? – растерялся Миха, ведь об этом они совершенно не думали, – если сделать постоянную концертную площадку в единственном на весь Северный жилой массив парке, то на «Архиостров» придёт очень много народа. Идти-то больше некуда…

– Отлично, – подбодрил его Александр Васильевич, – придёт много народа и что?

– Билеты можно продавать, – осторожно ответил Миха.

– Билеты… – повёл головой отец Златки. – Боюсь, что с билетами будут проблемы. Парк – муниципальный, площадка – открытая, огороженной территории нет, а на островке только сцена с трудом поместится… Что продавать будете, Михаил, место на городской набережной?

«Вляпались, – с досадой подумала Златка, зная хватку своего отца, – сейчас он с милой улыбкой размажет его по столу».

– Папчка, ну мы же и пришли к тебе за советом, – поспешила встрять она, – чтобы узнать, сильно ли мы рискуем.

– Рискует, как я понял, только Михаил, причём своими деньгами, вот я и спрашиваю, как он их планирует возвращать, вдруг не вернутся инвестиции-то? – испытующе смотрел он на молодого человека.

– Ничего страшного, если сразу не вернутся, – пожал тот плечами.

– Вы слишком легко относитесь к деньгам, молодой человек, – осуждающе покачал головой отец Златки.

– Нет, – покраснел Миха. – Я отношусь предельно серьёзно. Но не к деньгам, а к вашей дочери. У неё талант от Бога. В неё не страшно любые деньги вкладывать. Мне, – подчеркнул он, – не страшно.

Златка, видимо, хотела что-то вставить, но неожиданно покраснела вслед за ним, и они оба замолчали, пытаясь скрыть своё нечаянное смущение.

– Ну что ж… – после короткой паузы сказал отец, который в отличие от них даже не пытался скрыть свои чувства. – Признаюсь, меня впечатлили ваши последние слова, – одобрительно улыбнулся он Михе, вставая. – Талант от Бога, говорите? Мне это подходит. Посидите-ка здесь полчасика без меня, чайку-кофейку пока попейте…

 

* * *

Он вернулся за свой рабочий стол, вызвал по громкой связи секретаря и попросил ту, чтобы куратор Северного жилого массива из отдела муниципальной собственности срочно появился у него со всей документацией на арендаторов парка «Дружба».

Елена ещё только варила кофе молодым людям, а вызванный куратор уже стоял в приёмной с кипой документов.

– Как шеф, всё нормально? – озабоченно спросил он у неё. – Вызвал вот, с «Дружбой»… А что там случилось, не знаешь? Небось, снова его строители на меня нажаловались… – невысокий немолодой чиновник всю свою жизнь проработавший в мэрии, но до сих пор робеющий перед начальственным кабинетом, нерешительно переминался у двери.

– Вроде всё в порядке у нас с этим парком, – тихо бормотал он сам себе, пожимая плечами, – землеотвод идёт полным ходом, строительная компания была довольна, через пару-тройку месяцев – куда ж ещё быстрее-то?! – все разрешительные документы готовы будут…

– Заходите без доклада, Александр Васильевич вас ждёт, – улыбнулась Елена. – Никто не жаловался, Виктор Семенович, не переживайте, – приободрила она пугливого клерка и тот, преобразившись, деловито вошёл в кабинет.

…Отец Златы безразлично откладывал в сторону папки по армянскому монастырю и русской церкви, но зато внимательно пролистывал бумаги на владельцев аквапарка, ледового катка и парка аттракционов, задавая наводящие вопросы Виктору Семеновичу, который, хоть и робел перед начальством, но дело своё знал досконально.

Изучив границы арендуемых участков и прикинув в уме, кто из арендаторов сможет быть полезен его дочери, отец поднял взгляд на своего сотрудника.

– Там у нас парковым хозяйством Сергеев Антон Юрьевич командует, он из отпуска когда возвращается? – уточнил Александр Васильевич. – Через две недели? Отлично, за это время мы с вами всё и подготовим… Как появится Сергеев, вызывайте-ка его сразу на совещание ко мне, время уточним позже… – задумчиво посмотрел он в свой ежедневник на столе и сделал карандашом пометку. – Повестка – подготовка ко Дню города. Присутствовать должны вы, Сергеев, директор аквапарка и, пожалуй, кто-нибудь из директоров строительной компании «К-Вант».

– Хотя нет, – поправился он, – с руководством «К-Ванта» я сам напрямую пообщаюсь…

Александр Васильевич дал ещё ряд указаний и когда удивлённый (причём тут День города?) Виктор Семенович ушёл, отец сделал пару звонков и только тогда вернулся в мягкое кресло у дивана, где его терпеливо ждали Злата с Михой.

– Ну, всё, на самом деле, не так просто, как вы рассказали, молодой человек, – обратился он к Михе, – но и не так сложно, как тебе кажется, мой юный талант от Бога, – улыбнулся он дочери, с удовольствием повторив слова Михи.

– Взять остров в аренду, как вы, Михаил, просите, нельзя, – пояснил он, – это водоохранная зона, тем более, частично подтапливаемая. Но так как в ближайшие три года Водоканал не планирует промывать русло Темерника, вполне можно оборудовать там временную открытую сцену в рамках подготовки празднеств ко Дню города. Я надеюсь, что до второго воскресенья сентября вы сумеете там всё обустроить? Свои деньги, кстати, тратить не придётся, финансово вам поможет, я надеюсь, аквапарк или одна строительная компания, организационно – директор «Дружбы», указания они получат. Ещё мне понадобится недели две на всякие согласования, зато потом, я полагаю, вы сможете сразу приступить к своей затее, времени-то у вас остаётся не так много.

– Папчка, ты волшебник! – Златка радостно вскочила и, обойдя кресло, обняла отца сзади за плечи, чмокнула в висок и прижалась к его голове, словно и не было их досадной ссоры.

– Это не сложно, дочка, – чуть смутился отвыкший от таких проявлений чувств отец и погладил её по щеке. – Мне нравится, что ты не просишь готовое, а хочешь сама сделать что-то новое и полезное. День города покажет, насколько успешна твоя затея, а почти три месяца до этого дня вполне достаточный срок, чтобы оценить серьёзность своих намерений.

– Папчка, это лучшее из того, что ты мог предложить! Почти три месяца – то, что мне нужно. Я успею сделать с этим островом всё, что задумала.

Прощаясь, светилась радостью Златка, доволен был её отец, вежливо улыбался семейной идиллии Миха, твёрдо решивший выяснить, что же на самом деле задумала Злата.

По широкой парадной лестнице молодые люди спустились на первый этаж и вышли из мэрии на Большую Садовую, направляясь в сторону огороженной шлагбаумом площадки для служебных автомобилей, где Миха оставил свою «Субару».

– Слушай, ну здорово как всё вышло-то! – возбуждённо говорил он, а Златка молча улыбалась, думая о чём-то своём. – Батя твой меня когда с деньгами припёр, я подумал, что хана, облажался по полной… – рассказывал он.

«…Как странно устроено всё вокруг… и хорошее, и плохое… всё несётся, перегоняя друг дружку, и я – следом, вприпрыжку», – думала она.

– Но он красавчик просто, даже с бабками вопрос порешал! – всё не мог успокоиться Миха.

«…папа так рад был помочь, а я, гадость такая, даже не помню, когда последний раз до этого сама звонила ему…».

– Не, ну я понимаю, конечно, что для него такие дела – пустяковина, но реально, твой отец крутой чувак!

«…и мне кажется, Миша ему понравился…».

– Предлагаю срочно отметить это дело, ты как? – предложил он.

– Ау! Ты здесь? – переспросил, не дождавшись ответа. – Поехали, пообедаем?

Кивнув, она уж было собралась садиться в машину, но, передумав, повернулась к нему.

– Так значит, у меня талант от Бога, да? – невпопад спросила, покусывая, скрывая улыбку, губы.

– И относишься, я слышала, ты ко мне предельно серьёзно, да? – подошла она совсем близко, глядя прямо в глаза.

– Серьёзней не придумаешь, – в горле у Михи пересохло, только ей удавалось вот так легко ловить его врасплох.

– Уверен? – Златка положила руку ему на плечо.

– Уверен, – выдохнул он.

– А поцеловать? – не дожидаясь ответа, она привстала на цыпочки, взяла за шею и сама поцеловала его в губы. Потом снова. И снова…

Они стояли на парковке мэрии у своего автомобиля и целовались, словно были одни в этом городе; словно не шумел человеческий поток на Большой Садовой в десятке метров от них; словно не проезжали рядом, аккуратно огибая их, служебные машины с удивлёнными лицами чиновников и словно не пучил глаза растерявшийся охранник у шлагбаума на выезде, не решаясь сделать им замечание.

Были только они. Ну и, пожалуй, ещё её отец, который смотрел из окна своего кабинета с высоты третьего этажа. Он был доволен. Её новый проект, его возможности, да ещё эти новые чувства – гремучий коктейль из столь сильных составляющих должен навсегда выдернуть дочь из неподходящего ей образа жизни. И если этот амбициозный молодой человек сможет помочь ему в этом, то уж он в долгу не останется…

 

* * *

Выступление «Архиблэка» в университетском клубе получилось дёрганным. И звук то сгущался, то наоборот растворялся в зале, и Златка то экономила голос, то отпускала его на свободу, очевидно, борясь со своим настроением, которое было хуже некуда. Да и не могло быть другим сейчас настроение, ведь впервые «Архиблэк» выступал без Ромки и Сашки.

Изменилось всё: медленный темп стал быстрее, живые барабаны сменил компьютерный ритм, новые аранжировки проросли дабовым эхом, цветистыми гитарными послесловиями и самоуверенными басовыми линиями пятиструнной Златкиной бас-гитары. Самое главное, теперь это был тот современный звук, которого не хватало «Архиблэку». И если раньше они «выезжали» на кураже и Златкиных текстах, то теперь, благодаря изобретательной электронике и абсолютному слуху Михи, у группы появилось ещё и собственное музыкальное лицо.

Выступали они на выпускном вечере филологического факультета, Златка была здесь в доску своя и её тут ждала самая преданная публика, готовая дегустировать всё, что она предложит. И уж кого-кого, а филфак суровый электронный ритм и порой экстремальное звучание полюбившихся песен совсем не смутили, даже наоборот.

Скажем прямо, нравился новый звук и самой Златке. Нравился настолько, что даже мысль – вот с такой музыкой не стыдно и на «Нашествии» появиться  – хоть и была тут же нещадно затёрта до самых нейронов, но всё же успела предательски мелькнуть в её голове. Ей нравилось всё.

…Ей нравилось всё, что делал этот мальчик из сна, как тайно, про себя, называла она Миху. Она влюблялась и раньше – эка невидаль! – но тогда всё было иначе, даже Ромку особо не волновали её былые ухажёры, а теперь, вон как взбесился. Значит, почувствовал что-то. Мы ведь, когда теряем безвозвратно, всегда чувствуем. А если нечаянно находим новое, готовы всё забыть. Или забыться, это уж у кого как получается.

– Хочу забрать тебя к себе, – просто сказал он.

– Ну забирай, – недолго думая ответила она. – Забирай, если сможешь.

И бросив всё, перебралась к нему, сказав матери, что поживет у подружки. Миха снимал квартиру на Северном, в противоположном конце города от её родной Портовой улицы и жил один в большой однокомнатной квартире, где из всей мебели (кухня и встроенный раздвижной гардероб от хозяев – не в счёт) была только широкая двуспальная кровать у окна и стол с компьютером рядом с клавишами «Korg Karma» на стильной стальной стойке. Единственный крутящийся стул, музыкальный центр на подоконнике и полка на всю стену с несчётным количеством дисков самой разной музыки довершали аскетичный интерьер этого жилища.

Конечно она вспоминала и чувствовала свою вину перед пацанами, но и через свои обидки переступить не могла, потому сама не звонила, а Михины звонки (он честно пытался вызвонить хоть кого-нибудь из них) они сбрасывали. И концерт на филфаке было не отменить: слишком поздно, аванс ещё в мае потратили. Поэтому с музыкой надо было спешить.

Музыка, собственно, и сплела всё вокруг себя: они писали новые аранжировки для её песен, занимались любовью, и почти две недели не выходили из дому – только изредка за едой, а когда возвращались, то снова садились за инструмент, и снова секс, нет, не прерывал, а лишь дополнял звучание нот звучанием тел. И ей нравилось, что делал с музыкой этот мальчик из сна. Ей нравилось, что он делал с ней…

Ей нравилось всё. Ровно до того момента, когда на сцене университетского клуба, с первыми аккордами новой, такой классной музыки, она вдруг остро почувствовала, что ей не хватает Рыжего и Румына за спиной. Она невольно даже метнулась взглядом по залу – вы где, пацаны?! Но свет уже окончательно погас, все лица исчезли, оставив её одну. И она втаптывала свой неожиданный страх в сцену, носилась по ней, терзая все пять струн своей бас-гитары, словно могла помочь ей та безумная беготня, которой раньше никогда на сцене не страдала. Так и продёргалась до самых бисов, которых было целых два, ведь это всё-таки филфак. Первый бис был привычный, её протестующая «Мама…» уже давно стала визитной карточкой, и, видимо, вычерпала Златка до дна этой песней всю боль, что плескалась в ней, потому как второй бис получился нежданно лиричным, во всяком случае, «Марию и Иосифа Виссарионовича» она ещё ни разу так пронзительно не пела. А новая музыка помогала ей своим прозрачно-лёгким объёмным звучанием, сменившим кварто-квинтовый круг, столь любимый Ромкой…

 

* * *

Утихали последние аплодисменты, уже включили свет в зале, зрители оживлённо валили в фойе, где были накрыты столы и дипломированные филологи могли обмыть синие, в массе своей, корочки дипломов, а на предпоследнем ряду, недалеко от выхода из зала, разгорался ожесточённый философский спор. Спорили левак Данилов с либералом Данилиным. Их сосед по комнате в общаге молодой единоросс Игнатов (а эта троица редко когда расставалась) больше помалкивал, ибо знал, что будет наскакивать маленький чернявый круглолицый троцкист Данилов на огромного, не столько в росте, сколько в весе, рыжего ультра-правого либерала Данилина ровно до тех пор, пока в спор не вступит кто-нибудь третий. После этого, Данилов с Данилиным, несмотря на диаметрально противоположные убеждения, как правило, забывали разногласия и дружно набрасывались на третьего. Причём, тема разговора никакого значения не имела, ведь на филфаке даже пустой трёп быстро приобретает глубокий философский смысл.

– Говорю тебе, жирный, «Архиблэк» переродился в лучшую сторону! – яростно доказывал левак Данилов. – Да ты только послушай, какой ритм жёсткий у них стал: дыщ-дыщ-ды-дыщ-дыщ… – неумело пытался он повторить губами ударные.

– Да срать я хотел на этот ритм, – добродушно отбивался либерал Данилин. – Живые барабаны никакая электроника не заменит, а уж неистовость Рыжего – и подавно.

– Пфф… нашёл, кого привести в пример! – троцкист Данилов никогда не сдавался. – Да твой неистовый Рыжий – самоучка, он же постоянно мажет мимо нот, но делает это так быстро, что мало кто замечает. Да девиз таких, как он – «Mei teneo amain factum illa attonitus», – презрительно произнёс он по латыни. – Если уж о ком и жалеть, так не о нём, а о Румыне, вот этот чувак никогда не лажал!

– Ха-ха! Нашёл о ком сожалеть, – не уступил вечно правый Данилин, – ну и что особенного в том, что он никогда не лажает? Слишком пафосный он в музыке на мой вкус, слишком правильный. Кстати, девиз для твоего Румына даже придумывать не надо, – бросил он, раздосадованный тем, что его оппонент первым перешёл на латынь: – «Mei teneo factum arpeggio», – язвительно передразнил он.

И они ещё долго могли бы перемывать косточки бывшему составу «Архиблэка», если бы в разговор не встрял-таки единоросс Игнатов:

– Чуваки, хватит трепаться, пойдёмте за столы, уже давно пора накатить!

Спорщики моментально согласились, тем более, что зал уже почти опустел, лишь на последнем ряду, недалеко от них сидела ещё парочка незнакомых студентов.

– Ребята, а вы кто? Что-то не узнаю… – близоруко щурясь, дружелюбно спросил их толстяк Данилин.

– Строители… – нехотя буркнул один из них и, отворачиваясь, ещё ниже надвинул на глаза бейсболку.

– Совсем у наших масонов крышу сорвало, – понимающе шепнул либералу Данилину троцкист Данилов, – даже на выпускном шифруются…

Но тут расслабившийся в предвкушении праздника единоросс Игнатов неосторожно бросил:

– А по мне, так самый крутой в «Архиблэке» сейчас даже не Златка, а этот, белый, как его… Миха, вот! – вспомнил он, ещё не понимая, что только что обеспечил себе промывку мозгов на весь вечер.

– Кто-кто, крутой?! – тут же забыв о масонах, удивлённо спросил Данилов.

– Кнопкодав круче нашей Златки? – изумлённо переспросил Данилин.

– Чувак, да ты ваще в музыке не шаришь! – хмыкнув, заявил один из них.

– Да он корж юзает, не видел, что ли? Да на таком аппаратусе даже ты играть смог бы не хуже его, – категорично вписался другой. – Попробовал бы он пятиструнный бас, на котором Златка по струнам скачет как подорванная, словно это и не бас-гитара вовсе, посмотрел бы я тогда на него.

– Да где он был, когда Златка первый раз своей «Мамой…» всех раком поставила?! – не давали они сказать Игнатову ни слова.

– Да ты видел, как она по сцене носится, жилы для нас рвёт, а у этого сноба на лице скука вселенская и табло светится: «Quisnam es illa populus?».

– Всё-всё-всё!!! – не выдержав латыни, взмолился Игнатов, вскочил и сбежал.

– Место там получше выбирай! – хором крикнули ему в спину довольные победой Данилов с Данилиным и не спеша отправились следом, продолжая свой разговор.

 

* * *

– Ну что, самоучка, огребли по самое не балуй? – хмыкнул один из «масонов» с последнего ряда, и так как в опустевшем зале больше никого не оставалось, смело закинул ноги на спинку впереди стоящего кресла. – Слыхал, как ботаны разухарились? Всем сёстрам по серьгам нахлестали…

Румын и Рыжий – а это были они – хоть и явились на концерт тайно, в надвинутых на глаза бейсболках, усевшись на последнем ряду лишь после того как выключили свет в зале, пришли всё же с добрыми намерениями (показав на входе свои студенческие билеты строительного института, в которые в суматохе выпускного вечера даже никто не стал всматриваться). Идея Ромкина была – дать отыграть Златке пару песен и только потом появиться за кулисами, дабы почувствовала, каково это одной, чтобы увидела, как рассыпается всё и оценила их протянутую, как всегда бескорыстно, братскую руку. А у Златки ничего не рассыпалось, более того, зазвучал со сцены «Архиблэк» настолько по-новому, что остались сидеть обескураженные пацаны на своём ряду до самого конца.

Сашке изначально не очень нравился этот замысел друга, он до последнего ждал Златкиного звонка, один день даже несколько часов ошивался возле подъезда её родительской квартиры, надеясь как бы случайно встретиться и разрулить их дурацкую ссору с Румыном. Но не дождался. И случайно не встретился. И сам не позвонил, хотя злился на себя и Ромку, который вытребовал с него слово, что не будет он звонить ей первым.

– Ну в чём-то они и правы, – бесстрастно ответил Рыжий, – на барабанах я и впрямь самоучка… Мимо нот, конечно, уже редко лажаю, но такую ударную партию, – кивнул он в сторону сцены, – придумать не смог… Да и вообще, Ромыч, – повернулся он к другу, решительно сдвинув на затылок бейсболку, – надо признать, что без нас наш «Архиблэк» зазвучал намного лучше!

Ромка взвился было, всем своим существом протестуя против такой крамолы, даже ноги скинул со спинки кресла, собираясь вскочить от возмущения, но осёкся, так и остался сидеть.

– Звук хороший… – нехотя согласился он, – объёмный… Твой мутант расстарался на славу… Зато мы, как мудаки, припёрлись, хотя нас никто тут не ждал, – мрачно добавил Ромка.

– Насчёт мудаков спорить не буду, – поднимаясь, тихо сказал Сашка, – а вот насчёт «никто не ждал», ты, брат, не прав. Ждала она нас… Может ещё даже на первом бисе ждала… А у нас ведь собственная гордость… – с трудом сдерживаясь, нарезал слова Рыжий. – Нам же мало быть мудаками… Нет, нам обязательно надо быть редкостными мудаками! – и уже не сдерживаясь, громко выругался.

 

* * *

Отец позвонил, как и обещал, ровно через две недели. Было одиннадцать часов утра, Златка с Михой ещё валялись в постели, но спросонья разглядев замигавшую на мобильном телефоне надпись «Папчка», она спешно смахнула вместе с простынёй, которой укрывалась, все остатки своего сна, и довольно бодро отвечала, дабы избежать насмешек отца, который лишь в выходные дни позволял себе просыпаться на час позже обычных семи утра.

Все согласования на выдачу разрешения для обустройства на безымянном островке в русле Темерника временной сцены ко Дню города отец обеспечил, все распоряжения отдал, и сейчас, довольный собой, рассказывал об этом дочери.

– …На аквапарк я передумал твой проект вешать. Запитаетесь от них электричеством и всё, больше они тебе не нужны. Организационные вопросы будешь решать с Сергеевым, директором нашего муниципального парка, запиши его телефон… – говорил отец.

– Погоди, папчка, ручку найду… – Злата свесившись с кровати пошарила в своей сумке, что лежала рядом на полу. – Ага, диктуй… – записывала она цифры на глянцевой обложке какого-то журнала, что валялся тут же неподалёку.

– Антон Юрьевич мужик понятливый и расторопный, с ним у вас проблем не будет, поэтому я на «Дружбу» всё и оформил, – продолжал отец. – Как только с деньгами определитесь – сразу ко мне, я Михаила с директорами одной строительной компании сведу, они вам помогать будут. Главное не тяните, чем быстрее начнёте, тем будет лучше, – поучал отец.

– Спасибо, папчка! Сегодня же позвоню…

Пока Златка разговаривала с отцом, проснувшийся Миха подсматривал за ней сквозь полуприкрытые веки, внутренне улыбаясь. Ведь размытая сквозь ресницы и оттого плавающая в радужных световых пятнах картинка казалась ему ошеломительно красивой и волнующей.

Златка, лохматая со сна, лежала на животе на краю кровати, чуть привстав, опираясь на локти, и держа в одной руке телефон, а в другой теребя авторучку, что-то отвечала отцу, благодарила и, соглашаясь с чем-то, кивала. Смятая фланелевая простынь, которой она укрывалась ночью, большим мягким комом сбилась в ногах. И в контровом свете на фоне окна силуэт обнажённого тела, её грудь, которой она касалась подушки в такт кивкам, эти изгибы неприкрытой спины казались ему такими прекрасными, что он старательно прятал за ресницами свой взгляд, дабы продлить, не спугнуть невольным прикосновением этот плывущий в его сознание образ…

Закончив разговор, Златка повернулась к Михе, который лежал с закрытыми глазами лицом к ней.

– Ты ещё спишь, соня-засоня?

Не дождавшись ответа, она, улыбаясь, пробормотала: «Ну, тогда пора тебя будить…», – приподняла край его простыни, но он неожиданно перехватил её руку, сильно притянул к себе, затем перевернулся вместе с ней и спустя мгновение уже склонялся сверху, закидывая за голову её руки.

– Бессовестный обманщик! – весело смеялась она, а он в ответ лишь молча натягивал простынь, укрывая их с головой, и, когда яркий свет окна внутри этого фланелевого кокона вдруг стал мягко жёлтым, пробиваясь сквозь бежевую ткань, настойчиво поцеловал её в губы.

– Отец звонил… – хотела рассказать она.

А он, не слушая, снова и снова целовал её. Она попыталась было обнять его за шею, но он, не отрываясь от её губ, настойчиво завёл её руки обратно за голову, и она подчинилась. И теперь уже она сквозь полуприкрытые ресницы плыла в этом мягко-фланелевом свете, откликаясь на все его желания… на его язык, который так настойчиво раздвигал её губы… на прикосновения его рук, что так сильно и нежно ласкали её… так сильно и нежно, что, вздрогнув, качнулось всё вокруг первый раз…

И сразу посыпались все маски, которые она придумала для себя. И вслед за маской циника, что прикрывалась маской Микки Мауса, исчезла маска обманщика вместе с маской расчётливости. И где-то там, куда не было хода никому, пряталась та маленькая одинокая девочка, про которую никто не должен был знать. Но не было больше пут в этом их фланелевом коконе, и уже не держало её ничего. И она взлетала. Каждый раз, когда вздрагивая, качалось всё вокруг…

 

* * *

Антон Юрьевич Сергеев оказался крайне энергичным мужчиной. Он громко разговаривал, чрезмерно жестикулировал и так быстро ходил по острову, что Златка с Михой едва поспевали за директором парка «Дружба».

«Хорошо хоть островок маленький, далеко не убежит дядечка», – старалась не отставать Злата.

Это была их первая встреча. После обстоятельного разговора по телефону директор парка пригласил их на утро следующего дня в свой офис, где они, познакомившись, начали, было, разговор, но Злата предложила показать на месте всё, что они задумали. Сергеев охотно согласился, ведь погода располагала к прогулке по парку – ростовская жара ещё не предъявила свои права после ночной прохлады – и директор парка, уже вышагивая по острову, во всех подробностях выспрашивал их планы. Судя по тому, как он сразу дал несколько дельных советов, идея оборудовать на островке мобильную сцену для выступлений музыкальных коллективов (так было написано в предписании, которое он получил в мэрии) Сергееву понравилась, но было видно, что его явно что-то беспокоит.

Остановившись у старых ив, что росли в центре острова, директор парка вдруг неожиданно строго сказал:

– Музыку я, конечно, люблю, сам в детстве мечтал на баяне выучиться. И ко Дню города я со всем почтением, а уж к мэрии, так и вовсе. Но деревья рубить не дам! – и стало, наконец, ясно, что тревожило его до сих пор.

– Зачем же их рубить? – искренне удивилась Злата. – Всего три дерева на острове, разве они нам помешают? Тем более, они так компактно растут. Я сама архитектурный проект делать буду, так что мы их совершенно точно не тронем, – заверила она. – Я наоборот хочу сцену ближе к воде вынести, чтобы она прямо напротив набережной стояла. Вот только… – замялась она, – лавочки эти убрать надо будет.

– Да этим лавкам сто лет в обед! – облегчённо признался директор. – Не о чем переживать, их даже на балансе уже давно нет. А с деревьями совсем беда. Эти-то, – показал он на ивы, – растут себе и растут, хоть и покрутило их уже от старости. Люди говорят, раньше тут вся округа в деревьях была, но осталось лишь три ивы, да монастырский сад на холме. Несколько лет назад попытались, было, засадить островок новыми саженцами, так погибли все, ни один не принялся. Вот и переживал я, – широко улыбнулся Сергеев.

– А летняя сцена – это хорошо для парка. Пусть даже и временная, – с хитрецой подмигнул он. – Эти вот лавочки тоже были временными… лет тридцать назад, но, как говорится, нет ничего постояннее временного. Ну, давайте к делу… Я так понял на совещании, что электричеством мы запитаемся через аквапарк. Это я полностью беру на себя, вы мне только нужную мощность для вашего оборудования скажите.

– Завтра по мощности точно скажем, да, Миш? – спросила у друга Златка.

– Да, без проблем, сегодня обсчитаю и завтра вам сообщим, – ответил Миха.

– Ну и на архитектурный проект, Антон Юрьевич, мне пару дней надо, – попросила Златка. – Планы местности у меня есть, сегодня-завтра поизучаю в интернете спецификации и цены мобильных сценических комплексов, послезавтра обсудим вместе и можно будет эскиз в районную архитектуру нести.

– Ну да – ну да, – энергично закивал головой Сергеев, – правильно, надо всё быстро делать. С такой поддержкой, как у вас, думаю, мы за пару-тройку недель управимся, через месяц уже выступать сможете на своём «Архи-острове»… Я так понял, вас строители финансировать будут, не городской бюджет? Это хорошо, значит можно будет подороже сцену-то купить.

– Зачем покупать? – удивился Миха. – Мы думали в аренду разборную сцену из металлоконструкций взять, так же дешевле гораздо.

– Ну, молодо-зелено! – сокрушённо качал головой Сергеев. – Как зачем покупать? Затем, чтобы у парка своя сцена переносная была. Сегодня здесь смонтируем, завтра ещё где-нибудь, платить-то всё равно фирмачи будут, а нам-то какая разница, сто тысяч или миллион они заплатят, главное, что парк с этого хороший инвентарь бесплатно поимеет!

– Ну, не знаю, – пожал плечами Миха, – если заплатят, то конечно…

– Заплатят-заплатят! – уверенно сказал Сергеев. – С такой поддержкой, как у вас, – повторил он, покосившись на Златку, – они ещё больше заплатят.

– Антон Юрьевич, мы не возражаем, – улыбнулась ему Злата, – если всё так, то выберем самую лучшую сцену. Вот только торопиться с её монтажом не будем, ладно? Я бы хотела сначала тщательные исследования грунта на острове провести. Ну, чтобы вся наша замечательная конструкция в русло Темерника не съехала под бодрую музыку, – пояснила она на немой вопрос Сергеева. – День города всё-таки, не стоит рисковать, может там плывуны какие, никогда ведь не строили на этом острове, лучше потратить на это месяц-другой, исследовать всё досконально, подготовиться.

– Месяц-другой на земляные работы? – крайне удивился Сергеев. – Это же мобильная сцена, лёгкая очень и простая в использовании, фундамент под опоры залить – дня три максимум и монтируй себе. Мне же говорили, что вам надо в кратчайшие сроки всё запустить?

– А помните, в Москве какой-то аквапарк рухнул, тоже, наверное, спешили при строительстве, – очень кстати вспомнила Златка.

Последний аргумент частично развеял недоумение директора парка, которому хоть и не терпелось заполучить в своё хозяйство такой высокодоходный инвентарь, но рисковать из-за мобильной сцены желания не было. Ведь в словах девочки был определённый резон. Он бы всё это, конечно, гораздо быстрее сделал, но пусть детка поиграет в архитектора, с таким папой, почему бы и нет. Парк-то в любом случае, выиграет от этого.

– Всё правильно, ребята, – согласился Сергеев, – так и сделаем. Дело вы хорошее затеяли, буду помогать всей душой. Итак, завтра жду от вас киловатты, а послезавтра смотрим эскизы. Встречаемся у меня в кабинете в это же время, но с предварительным созвоном. Всё правильно?

Довольные друг другом они распрощались, Сергеев отправился по своим делам, а молодые люди пошли домой, благо, их красно-кирпичная десятиэтажка на бульваре Комарова стояла так близко, что с балкона был виден как на ладони и парк, и остров, и Сурб-Хач с его замечательной лестницей.

– Хороший дядечка этот Сергеев… Пошли кваса для окрошки купим? – беззаботно предложила Златка. – У нас закончился, а я что-то проголодалась.

Они шли за руку мимо детской площадки, на которой многочисленные мамочки выгуливали своих чад до наступления жары, и Миху всё подмывало задать ей вопрос, который так мучил его. Но задал он его лишь когда они, купив квас, вернулись к дому и зашли в подъезд.

– Злат, а ты не хочешь мне подробнее рассказать про земляные работы сроком на два месяца? И вообще, про остров, про Сурб-Хач, про то, что ты так настойчиво ищешь… А то я как-то неловко себя чувствую, – прямо спросил он.

– Расскажу, конечно, – не раздумывая ответила она, потому как давно уже всё для себя решила, ну или почти всё. – Но так как история долгая, от царя Гороха тянется, то лучше начать с окрошки, пожалуй. Ты же не прочь перекусить, добрый молодец? Или я снова самая голодная в этом доме? – засмеялась Златка, вызывая лифт.

– Ну, даже голодная Баба Яга сначала накормит, напоит, спать уложит добра молодца… – облегчённо заулыбавшись, намекнул Миха, – а лишь затем сказки сказывает.

– А вы затейник, добрый молодец, – подыгрывая, она насмешливо «стрельнула» глазками. – Мне это подходит, – таким голосом сказала она, что он снова потерял голову…

– Где же ты так целоваться-то научился, Мишенька? – оторвалась она от его губ, когда лифт остановился, открывая двери, на их десятом этаже. – Про тайну Сурб-Хача я тебе, конечно, расскажу, но сначала ты мне за Бабу Ягу ответишь! Вот накормлю-напою и сразу ответишь…

 

* * *

Почему место для армянского монастыря Сурб-Хач выбрали напротив небольшого острова на берегу Темерника, сейчас уже точно и не скажешь. С одной стороны, дикие в то время приграничные степи уже ощетинились от набегов кочевников русскими крепостями и их заселение было лишь вопросом времени. С другой стороны, безлюдное, но красивое место на высоком холме над лесистым урочищем Темерника, идеально подходило под монастырскую «пустынь». «Красота, безусловно, важна, – пояснял Златке дядя Рубик. – Но чистая питьевая вода и бесплатные стройматериалы – лес и камень – столь редкие и дорогие в донской степи, наверняка, сыграли определяющую роль».

Монастырь отстраивался довольно долго, силами одних монастырских братьев и послушников, которые добывали камень здесь же, в каменоломнях у основания холма, который так кстати оказался известковой скалой.

Закладывали Сурб-Хач, когда первая волна армянских переселенцев уже перебралась на Дон, унеся из Крыма свою главную святыню – камень Хачкар. А вот место для него, под главный монастырский храм, нашли задолго до того. Ещё в 1775 году изначально планировался массовый исход армян, но эпидемия чумы, что полтора года бушевала в донских степях, сдвинула сроки.

Сдвинуть же планы Екатерины Великой никакая чума была ни в силах. Только что, в 1774 году закончилась очередная война с Турцией, но промежуточных побед уже было мало, Российская империя рвалась к морю, и Крымское ханство, верный вассал Османской империи, должно было пасть первым. Переселение же крымских армян, греков и прочего христианского люда в Россию, решало сразу три задачи: спасало православных единоверцев от неизбежных погромов в случае большой войны; ослабляло экономику ханства, которая традиционно держалась на армянах и греках; и укрепляло пустынные русские границы новыми верноподданными, для которых царица не жалела ни земель, ни налоговых льгот, ни свободы вероисповедания, лишь бы согласились.

Уже осенью 1775 года через Таганрог в крепость Св. Дмитрия Ростовского тайно прибыли первые ходоки из Крыма, уполномоченные армянской общиной и высшим духовенством выбрать на землях предложенных императрицей достойные места для переселения. И хотя чума не щадила и армянских разведчиков – половина из них погибла от страшной болезни – но долг свой они исполнили: места для закладки армянского города, монастыря и пяти сёл, были выбраны и согласованы с российской стороной.

Дольше всего искали место под монастырь. Тогда-то в глухой степи, где-то у Сухого Чалтыря, армянские ходоки и подобрали молодого казака Семёна. Был он очень набожен и утверждал, что только молитва спасла его от чумы, в отличие от товарищей, о которых, впрочем, он больше не сказал ни слова. А ещё, к удивлению армян, мог говорить молодой казак на понятном им крымском диалекте, чем обычно отличались запорожские, а не донские казаки. Эти два его качества очень сгодились в столь богоугодном деле, как поиск места под монастырь. Так и стал молодой казак сначала толмачом (как выяснил во время своих исканий ещё Лусеген Вартанян, это он показал ходокам холм на берегу Темерника), потом послушником нового монастыря, а затем, приняв постриг, прожил в армянском монастыре до глубокой старости под именем брата Симона.

По мнению дяди Рубика, был монах Симон, он же запорожец Семён, одним из тех скарбников-казначеев, что схоронив запорожскую казну и распустив остатки «золотого конвоя», на пустых возах двинулись в обратный путь, заметая следы. Что дальше случилось с ними, достоверно не знал ни дядя Рубик, ни его дед. Скорее всего, догнала под Чалтырем пустой обоз чума, и в пустынной балке пришлось хоронить Семёну своих товарищей. В пользу этой версии говорило то, что не было на найденных останках двух казначеев следов насильственной смерти, а самое главное, подчёркивал Златке дядя Рубик, никто не тронул их золотые дукаты на шнурке, которые стоили тогда целое состояние. Да и шестёрка волов, которых пристрелили, скрывая следы, на дне балки, тоже стоила немало денег.

Чем закончилась экспедиция Фёдора Глебовича Немцова и когда вернулся он в Тайную канцелярию, выяснить не удалось, хотя и была у дяди Рубика одна зацепка, которую он долго пытался распутать. В датированных ещё 1879 годом «Записках императорского одесскаго общества истории и древностей» нашёл краевед Вартанян любопытное упоминание:

«…Пѣрвымъ ученымъ лицомъ, отправленнымъ в Новороссію въ составѣ команды гвардіи капитана Немцова, является трудолюбивый акадѣмикъ Iоганъ Гюльдѣнштѣдтъ, со всѣми офиціальными рѣкомендаціями мѣстнымъ начальствамъ. Нѣ смотря на новость прѣдприятія и мѣстные затрудненія въ малозаселенномъ крае почти полудикими житѣлями, порученное дѣло отважному акадѣмику и его спутникамъ, было исполнено жѣланным образом…»

Имелась в этих «Записках» ещё и отсылка на путевые записки академика Гюльденштедта «Reiseaufzeichnungen nach Sueden Russisches Kaiserreichs im Jahre 1775», но как ни пытался Рубен Эдуардович Вартанян найти этот дневник в российских архивах, ему это так и не удалось.

 

* * *

– …Подожди, Злат, – нетерпеливо перебил Миха её рассказ, – если казну так и не нашли, то что тогда значит эта запись: «Порученное дело исполнено желанным образом»? Что исполнено? И вообще, зачем было посылать академика в ту погоню вместе с сыщиками, нелогично как-то?

– Не знаю, Миша, – ответила Злата, – и уже никто не узнает. Ну, если только дневники эти вдруг всплывут, но это вряд ли, если дядя Рубик их не нашёл, значит, уже никто не найдёт. А насчёт погони…

Она мечтательно заулыбалась и грустно сказала:

– Знаешь, дядя Рубик тебе на это мог бы ответить вопросом на вопрос: а зачем Наполеон в свои египетские походы брал учёных? Время, наверное, такое было, зуд первооткрывательства и авантюризм уживались с чисто прагматичными делами – описать новые владения, которыми на глазах прирастали империи… Дядя Рубик сейчас бы, наверняка, сказал: «Кто знает, кто знает, деточка…», и обязательно бы придумал, как было на самом деле…

– Кстати, – встрепенулась она от мысли, что вдруг пришла ей в голову, – был ведь уже один лжеобоз, на который потратили кучу времени, доставляя его в столицу. Так вот, академик Гюльденштедт (язык сломаешь, пока фамилию выговоришь) вполне мог быть тем экспертом, который должен был вскрыть сокровища и на месте подтвердить их подлинность… Как думаешь?

– Деточка моя, – передразнивая, рассмеялся Миха, – я думаю о том, почему фамилия академика – Золотой город – таким удивительным образом совпадает не только с предметом поиска, но и с именем девушки, которая всё это мне рассказывает. Подобное притягивается подобным? – смеялся он.

 

* * *

После разбойного нападения на Сурб-Хач в народе ходило столько небылиц про старца Симона, что Лусегену Вартаняну пришлось немало потрудиться, отделяя зёрна от плевел. Из отрывочных материалов следствия, скудного монастырского архива и многочисленных бесед с монахами удалось тогда выяснить, что хоть и прожил старец Симон в монастыре долгую праведную жизнь – больше 55 лет – но умер трагически незадолго до нападения на обитель.

Раз в году, даже в преклонном возрасте, покидал Симон свою келью и пешком отправлялся куда-то на северо-запад от монастыря. Скорее всего, полагал Вартанян, отчитывать заупокойную на могиле товарищей, которых он сам и похоронил. Но из последнего паломничества привезли умирающего старца в монастырь чалтырьские селяне. Волчица, натаскивая свой выводок, не добила израненную нападением в балке добычу, давала гнать жертву молодняку, только потому и отбился старый монах, наткнувшись на людей. Но, израненный, мучился брат Симон недолго и после исповеди настоятелю почил, завещав монастырю монету на кожаном шнурке – золотой дукат с неровно пробитой дыркой. А когда обмывали усопшего, под грубой монашеской власяницей, которую он никогда не снимал, на спине старца обнаружили старую татуировку с запорожским трезубцем, отдалённо напоминающую то ли карту, то ли профиль женской головки. Настоятель распорядился срисовать непонятную татуировку и так увлёкся разгадыванием её тайны, что информация о загадочной карте распространилась за стены монастыря и послужила причиной злодейского убийства самого настоятеля.

 

* * *

– Только не говори, что эта карта у тебя, – так изумлённо смотрел на Златку Миха, что настала её очередь смеяться.

– Сейчас у меня. Ну, что ты смотришь так, дома она у меня. Раньше была у дяди Рубика.

– А у него откуда? – по журналистской привычке пытался сразу сложить всю мозаику Миха. – Ты же перед этим говорила, что пропала карта после революции, что спёр её вместе с третьей монетой один из компаньонов Лусегена Вартаняна, или я что-то перепутал?

– Насчёт карты всё правильно, Миша, тут ты ничего не перепутал. Пропала карта в 1917-м, но ведь в 1943-м снова появилась вместе с румынами, забыл что ли? – терпеливо напомнила Злата. – Правда, откуда она у них взялась, я понятия не имею. Может, компаньон тот бежал в Румынию, кто знает… – пожала она плечами. – А вот третья монета никуда не пропадала, она и сейчас в целости и сохранности, её дядя Рубик своей сестре тёте Томе завещал.

– Подожди… помню я про румын. Расстреляли их немцы, карту, наверняка, к делу подшили. А дальше?

– А дальше порядок во всём у немцев… Не спешил бы ты, Мишка, и не перебивал меня, – морщилась Златка, но снова терпеливо поясняла. – К делу-то они карту подшили, но перед этим нашли Эдуарда Вартаняна, отца дяди Рубика, они ведь все краеведы потомственные, Эдуард Лусегенович тогда городским архивом заведовал и не успел эвакуироваться. Немцы поручили ему провести экспертизу карты и подсвечников, что румыны из храма украли. Никто не знает, что он им там написал в своей экспертизе, но украдкой срисовать карту Эдуарду Вартаняну удалось. Пропал он, правда, когда наши Ростов освобождали. Бомбили тогда сильно, дядя Рубик рассказывал, как они под завалами искали отца, так и не нашли. Но карта вернулась в их семейную коллекцию. Удивительно, да?

– Да уж… Накручено всё так, что и не верится… – согласился Миха.

– Ну что ты хочешь, Миша, – Злата мельком глянула на часы, – я тебе тут в полтора часа пытаюсь впихнуть историю, которую несколько поколений старались распутать, по крупицам собирая… Конечно, невероятная история…

– А ты смешной, Мишка, – вдруг рассмеялась она. – Тому, что где-то под боком тонна золота закопана, даже не удивился, а в истории с картой – засомневался. Где логика?

– Да меня всё удивляет, – признался он. – Не будь этих монет, – снова взял он в руки оловянный немецкий портсигар с крестом и в который уже раз бережно достал из него два золотых дуката, – я бы, наверное, тебе не поверил… А карту ты мне когда покажешь?

– Да хоть сейчас, – снова удивила его Златка, – если мой ноутбук подашь, – кивнула она в сторону стола, довольная произведённым эффектом, – то сканированную копию прямо сейчас посмотрим…

Миха вскочил с кровати за ноутбуком, принёс его Златке и уселся рядом в нетерпеливом ожидании.

– Эх, какая статья вышла бы про всё это… – нарочно поддразнил он Златку, пока грузился компьютер. – Да у меня бы её все редакции с руками оторвали бы…

– Ага… Тогда и я тебе что-нибудь точно оторву, – пригрозила Златка.

– Да шучу я, шучу!

– Ну-ка, быстро клянись, что никому про запорожское золото не расскажешь!

– Морем клянусь, что я тебе подарил, – смеясь, поцеловал он её в плечо, заглядывая через него в экран ноутбука.

– Ух ты! Карта же на немецком бланке нарисована, – заметил Миха. – Смотри, сверху орёл со свастикой в лапах.

– А этой карте, вообще, на орлов везёт, – усмехнулась Златка. – Как говорил дядя Рубик, первая карта, ну та, которую с татуировки срисовали, была на гербовой бумаге сделана с водяными знаками – двуглавыми орлами царскими. Другой, наверное, просто не было в монастыре, вот настоятель и дал официальную бумагу, которую для переписки хранил… Ну и немецкий орёл из той же серии – что было под рукой, на то, видимо, и срисовали карту.

– Здорово! – восхитился Миха. – Это же ещё одно доказательство после монет! Любая экспертиза подтвердит, что фашистский бланк настоящий.

– Наверняка подтвердит, – нехотя согласилась Златка, – вот только мне экспертизы эти не нужны.

– А что тебе нужно? – осторожно спросил Миха.

– Золото, – прямо ответила она. – Мне нужно всё это золото. И я его обязательно найду! Я просто обязана теперь всё завершить…

Но в который уже раз она невольно подумала о том, что дядя Рубик не оставил ей возможности выбирать своей неожиданной смертью, своим последним письмом-завещанием, про которое она даже сейчас не могла рассказать Михе, как бы ей не хотелось этого. И эти слова, которые она повторяла как мантру: «…Неважно, сможем ли мы им помешать, важно, что мы не можем этого не делать. Ты не одна, поверь, но всё теперь в твоих руках. И если их сможет остановить запорожское золото, пусть оно их остановит…».

– …А ты мне поможешь. Да, Миша?

 

* * *

Карта всегда была плохим советчиком искателям запорожского золота. В конце концов, у Лусегена Вартаняна оригинал этой карты хранился много-много лет до самой революции, но разгадать её он так и не смог. А всё потому, что хитро была составлена та карта. Все сходились на том, что нанесены на ней русла больших рек – Дона и Темерника – и речушек поменьше, типа Кизитеринки и других. Одни речки впадали в другие, образуя причудливый треугольник, в дальнем углу которого находился запорожский трезубец, а в другом – копьё. Извилистое русло Темерника, при определённом ракурсе похожее на человеческий профиль, придавало карте неуловимое сходство с женской головкой, что, несомненно, добавляло в эту историю лишнюю долю романтики, но вот с разгадкой явно не помогало.

Первые попытки расшифровать карту сводились, как правило, к тому, что пытались наложить её на план местности, но это ни к чему не приводило. Русла рек за столетия менялись, Ростов разрастался, сжимая и спрямляя набережными Дон; судоходный когда-то Темерник и вовсе местами загнали в трубы; Кизитеринка превратилась в мутный ручей, многочисленные балки-речки в городе уже давно засыпали, а в пригородах – распахали под сельхозугодия.

Поэтому-то дядя Рубик, методом проб и ошибок повторив все попытки своих предшественников, стал искать разгадку иначе. Лишь двум точкам на карте, считал он, можно доверять, потому как совершенно точно не изменились они – это место впадения Темерника в Дон (ведь город сразу опутал Портовой, Береговой и другими улицами удобные пристани в устье Темерника), а также Сурб-Хач (так как сохранился не только холм на вершине древней известковой скалы, но и маленький остров у его подножия).

Ключом к разгадке, наверняка, были трезубец и копьё в разных углах «треугольника». И если продолжить линии копья и трезубца, обнаружил дядя Рубик, то пересекались они не просто «на носу» того профиля, что срисовала чья-то рука с извилистой речки, а именно там, где сейчас стоял храм монастыря Сурб-Хач. Ну, или на острове, масштаб карты не позволял уточнить такие тонкости.

Все эти игры разума косвенно подтверждал давно известный факт, что место под монастырь нашёл будущий монах Симон. И если верны были монастырские предания на этот счёт, то выходило, что не только прятался от погони в монастыре казначей Семён, но и всю свою долгую жизнь охранял скарбник войсковую казну, сведя воедино верность Богу и присягу товариществу.

Где конкретно следовало искать запорожскую казну, в Сурб-Хаче или на острове, дядя Рубик сомневался, но предпочтение отдавал острову. Хотя соглашался, что вполне могли наткнуться казначеи на естественную пещеру в известковой скале, что выходила на поверхность у подножия холма в урочище Темерника и в спешке лучшее место для схрона придумать сложно. Но вряд ли тогда стал бы так рисковать выживший казначей, предлагая это место для монастыря, ведь добывая камень в катакомбах, могли наткнуться строители на тайник. А вот маленький остров, который всё время на виду и за которым так удобно присматривать сверху, живо напоминал малую Хортицу, полузатопленный запорожский остров на Днепре, где испокон веку прятали в воде войсковые сокровища скарбники, поднаторев в подводных схронах и тайниках.

 

* * *

– Вот, оказывается, для чего тебе остров был нужен… – задумчиво протянул Миха. – А я думал, что мы трамплин для «Архиблэка» всерьёз строим… Сольный концерт в День города, да ещё и на собственной площадке, это реально круто…

– Ты что, расстроился, глупый?! – верхом забралась к нему на колени Златка и обняла за шею. – Всё всерьёз, Мишка. Ты разве ещё не понял, что у меня всё всерьёз? Мы и золото поищем, и «Архиостров» построим. Да у нас ещё такой трамплин выйдет, что взлетим выше неба, – заразительно смеялась она.

– Ну а если нет на острове никакого золота, – поддаваясь, улыбнулся он, – что тогда делать будем?

– Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе… Да какая разница, Мишка, если мы вместе лететь туда собрались?! – хохотала она.

– Ну, для меня есть разница, – признался Миха, – между золотом на острове и Златой на «Архиострове», я бы не задумываясь, выбрал тебя.

Они сидели на кровати, Миха одной рукой опирался для равновесия, а другой держал за талию Златку, которая, сидя у него верхом на коленях, обнимала его за шею.

– Сомнительный комплимент вышел, – плохо скрывая удовольствие, сказала она и, не сдержавшись, звонко чмокнула его в нос. – Лучше синица в руках, чем журавль в небе, да? – нарочито хмурилась она. – Ну и кого ты сейчас синицей назвал?

– Нет-нет-нет! – смеясь, отпустил он её и развёл в стороны обе руки. – Вот они руки-то – ты мой журавль в небе!

– Ну, если синица – это золото, значит оно уже почти у нас… – и неожиданно, мягко подтолкнула в плечи, повалив его. – Мне это подходит, Мишенька… – склонилась она сверху, щекоча волосами, чуть касаясь губами, покрывая легчайшими поцелуями его лицо.

«Я люблю её», – думал он, нежно блуждая руками по её спине…

«Мой мальчик из сна», – так же молча отвечала она, мягко двигаясь ему навстречу…

Его пальцы искали её руки, когда у неё задрожали ресницы… И в одну секунду пересохли губы, что только шептали имя… И побелели костяшки переплетённых пальцев, когда отталкивалась она от его рук… Туда, где исчезала детская мечта про Микки Мауса, растворяясь в этом мальчике из сна…

 

* * *

Я могу часами чесать голову,

Доставая из волос обрывки фраз.

Пережёвывать, переваривать.

И так много-много раз…

Но мчусь я к берегам родных дворов,

Где жизнь прошла и много ещё будет…

Где долго пас меня пастух своих коров

Тот Микки Маус, что рисует карты

наших судеб…

Like [ delete]

Comments [ delete]

Share [ delete]

 

* * *

– Салют, Сашка, это я… Соскучился, поди?

Нельзя сказать, что Злата сильно переживала или заранее подбирала слова, чтобы начать разговор, перед тем как решила позвонить Рыжему. Совсем нет. Как-то незаметно перегорел в топке захлестнувших её эмоций весь негатив, то ощущение вины, и те обиды, что ярко вспыхнув, накалили до предела чувства и… сами сгорели, став расходным материалом для рождения чего-то нового, несомненно, более важного для неё. Но когда сгорают большие обиды, на себя ли из-за друзей или на друзей из-за себя, неважно, порой появляется то чувство столь лёгкого отчуждения, что позволяет тебе ещё долго любить и считать настоящим другом того, кто только что им был. И ты любишь и дружишь, но уже всё не так, и все не те, и ты не тот, и горделивые слова – «мой настоящий друг» – уже ранят потерей и превращаются в грустную эпитафию.

Но Златке ещё только предстояло отравиться той грустью, а может и миновало бы это её, некоторым ведь везёт, потому и бросила, не задумываясь, в обычной своей смешливой манере: «Соскучился, поди?».

– Да, есть немного, – признался Сашка. – Привет, пропащая!

– Ну и позвонил бы тогда, раз соскучился, – улыбалась она. – И не пропащая я вовсе. Встретиться вот хочу, ты как?

– Я только рад, зачем спрашиваешь?

– Тогда я заеду к тебе часика через два, ладно? Ты дома будешь?

– Да, конечно, приезжай, я тебя давно жду.

– Саша, я хотела свои бумажки забрать… – не могла не сказать Злата. – Планы местности, чертежи, ну и всё остальное… Они же у тебя, да? – слишком осторожно спросила она.

– Да, у меня. Я всё забрал с «Лунина», как ты и просила, – слишком быстро ответил Рыжий. – Всё в целости и сохранности, не переживай.

И после этого он тоже невольно стал слишком аккуратен в словах и интонациях. Да и она, споткнувшись на первой же неловкой паузе, слишком быстро свернула разговор. Не миновало.

– Злат, может, всё-таки отменим такси, и я сам отвезу тебя на Портовую? – настаивал Миха.

– Да не, Миш, я справлюсь, – натягивала она на себя свои тесные джинсы. – Ф-фух… Упаришься, пока втиснешься…

– И охота тебе потом одной возвращаться, ты ведь говорила, что там много всяких бумаг? Я бы помог перевезти, быстро бы управились, – предложил он, наблюдая за её перемещениями вдоль гардероба.

– Не хочу быстро, – непонятно ответила она, скептически рассматривая, что бы такого надеть и, перебирая вешалки, остановилась на белой футболке.

– Не заморачиваться – не получится, – совсем не смущаясь, Златка стянула через голову домашний топик, в котором ходила по квартире, совершенно бесхитростно обнажив грудь.

– Без архитектурных планов местности я эскиз точный не сделаю… – задумчиво пояснила она, надевая новую футболку. – Да и не нужно мне весь архив сюда тащить, выберу самое необходимое, остальное дома оставлю. В крайнем случае, Рыжий поможет от своего подъезда к моему перетащить. Справлюсь, Мишка, не переживай… – уже крутилась она перед зеркалом, заправляя в джинсы его шотландский ремень с грубо выбитым чертополохом на бляхе. – А ничего так ремешок твой на мне смотрится, да? Крутецкий, я бы даже сказала, репейник… и чего я раньше его у тебя не конфисковала?!

Тогда он подошёл к ней сзади, обнял и медленно провёл пальцем по выглядывающей полоске тела между ремнем и футболкой:

– А вот я бы с удовольствием конфисковал сейчас эту майку, которую ты так бессовестно быстро надела, – признался он.

– Так ты снова подсматривал?! – расхохоталась она.

А он, глядя через зеркало, лишь нахально обнимал её в ответ, одной рукой задирая футболку, а другой уже касаясь груди.

– Мишка, перестань хулиганить, – остановила она его руки, выскальзывая из объятий, – разговор есть…

Поправив майку, она мельком осмотрела себя в зеркале и смущённо повернулась к нему:

– Мишкин, тут такое дело… – мило потёрлась носом о его нос. – Я сказать тебе хотела… В общем, я, наверное, дома переночую. Понимаешь, тут совсем не в чертежах дело, просто мне одной надо с пацанами во всём разобраться. Ну, я попытаюсь хотя бы… – пожала плечами Златка.

– Да и с мамой давно не виделись, надо бы поболтать с ней, – добавила она. – В общем, так правильно будет. Эскиз я дома доделаю. Надеюсь, пока мама с работы вернётся, управлюсь, ну, чтобы не маньячить ночью над графическим планшетом, – вслух размышляла она. – А завтра утром приеду к полдевятого, нам ведь в девять у Сергеева надо быть. Хорошо? – окончательно всё решив, погладила она его по щеке.

– Да, конечно, – нехотя согласился Миха. – Хоть отдохну от тебя… Может, со списком оборудования разберусь до конца.

– Ой, Мишка, чуть не забыла, ты и мои спецификации по мобильной сцене, что я выбрала, распечатай пожалуйста, а то, наверняка, Сергеев в подробности полезет. Ладно?

– Ну-у-у, даже не знаю, – смирившись, притянул её к себе Миха, – думаю, всё будет зависеть от того, насколько тебе удастся прощальный… – но закончить свою мысль о поцелуе он не успел, так как именно в тот момент зазвонил мобильник Златки.

– Да-да, заказывали такси… – ответила она и переспросила: – Извините, не расслышала, какого цвета «Форд»? Синего? Отлично, уже спускаюсь.

– Мишкин, мне пора, – сообщила она, быстро чмокнула его в щёку, махнула рукой на прощанье: – Пока, хороший мой, не скучай! – Подхватила свою сумку с ноутбуком и ушла, захлопнув за собой дверь.

– Удачный денёк, ничего не скажешь… – пробормотал ей вслед Миха, расстроено крутя ручку английского замка, запирая дверь.

Но буквально через минуту зазвонил его телефон.

– Миш, это я, – звонила Златка, выходя из подъезда, – да совсем забыла спросить, я ещё хочу завтра к дяде Рубику съездить на кладбище, ты со мной поедешь?

– Конечно поеду, – ответил Миха.

– Ну, тогда сразу после Сергеева и махнём. У дяди Рубика сорок дней завтра, – пояснила Злата, – мне обязательно там надо быть.

 

* * *

Офис строительной компании «К-Вант» располагался на последнем этаже новой высотки на Гвардейской площади. Сама компания считалась московской, так как все директора были приезжие из столицы, появилась в Ростове недавно, три года назад и успела с тех пор заполучить всего несколько участков на застройку в городе. Вот только были эти участки настолько уникальны по своему местоположению и отсутствию каких-либо обременений, что местные строители лишь руками разводили, строя догадки, кто стоит за «К-Вантом» – мэр, губернатор, а может и сам полпред.

Ну а пока одни строили догадки, «К-Вант» строил высотки. Самая первая – на Гвардейской площади – уже была сдана, рядом заканчивалось фасадное остекление точно такой же башни, и оба этих здания заметно меняли ландшафт города и вид на него с Главного железнодорожного вокзала. И надо признать, что меняли далеко не в худшую сторону.

Офис занимал весь круглый верхний этаж, и в той его части, что обращена была к Дону, находились директорские кабинеты. В одном из них, расположившись в зоне отдыха у окна на всю стену, курили в креслах хозяин роскошных апартаментов генеральный директор Гай Оганесов и его соседка по общей приёмной – финансовый директор Ксения Стерлигова.

– Гай Гаевич, тебе уже звонил шеф? – стряхивая пепел, спросила Ксения, холёная молодая женщина лет тридцати, в безукоризненно стильном брючном костюме.

Генеральный директор хоть и был лет на пятнадцать старше своей коллеги, в отличие от неё вид сегодня имел совершенно раздолбайский: протёртые на коленях джинсы, полурасстёгнутая яркая рубаха и голубые замшевые мокасины на босу ногу больше соответствовали ростовской жаре за стеклянной стеной, чем прохладному офисному стилю финансового директора.

– Да был один странный звонок сегодня, – затягиваясь сигаретой, ответил он.

– Почему странный? – оживилась Стерлигова.

– Ну как почему… То нас шпыняют этим Сурб-Хачем, сидите, мол, тихо и не отсвечивайте, то, наоборот, активируют. И ладно бы дело стоящее было, а то так, мелочёвка какая-то – помочь парку, что вокруг монастыря, какую-то сцену там смонтировать, – пренебрежительно хмыкнул Гай Гаевич. – А ты чего спрашиваешь, Ксения?

– Ну, шеф и мне звонил на эту тему сегодня, – повела та идеально сделанными бровями. – Правда, мои мелочи посерьёзнее будут: помимо сцены, ещё и оборудование спонсировать придётся.

– Да ладно, забей и в голову не бери, – лениво протянул генеральный, отметив про себя, что шеф снова напрямую звонил этой стерве. – Ну сколько это может стоить? Три копейки – это же не Москва тебе, тут всё так стоит.

– Посмотрим… – многозначительно пожала та в ответ плечами.

– Это всё ерунда, Ксения, – затушил окурок в пепельнице Оганесов. – Ты вот мне лучше объясни, зачем мы раньше времени светимся на этом Сурб-Хаче? Я не пойму, мне что мало было неприятностей, когда сумасшедший музейщик у меня в этом самом кабинете скопытился? Еле замял, ведь…

– Ой, не напоминай, Гай Гаевич, – вздрогнув, невольно покосилась Ксения в сторону дальнего угла кабинета, где когда-то стоял, разбитый теперь, большой аквариум. – Хорошо, хоть шеф об этом не знает. Кто бы мог подумать тогда, что так всё закончится.

– Вот-вот! – перехватил он её взгляд. – Тогда не думали, и сейчас, судя по всему, не очень задумываемся. Столько бабок ввалить в «Монастырскую свечу» и теперь рисковать… Хотя, куда уж проще – затаись, пока землеотвод не сделают, пока последнюю подпись не поставят, пока ранним утром не выйдет пара бульдозеров на объект и не станет стройка необратимой.

– Ладно, что об этом говорить, – махнул рукой Гай Гаевич. – Говори – не говори, а шеф всё равно по своему сделает, у него ведь ещё и свои обязательства перед мэрией есть… Лучше скажи, как тебе мой прикид? – провёл он рукой по своей рубахе и хохотнул: – У меня сегодня с друзьями заплыв в глубину на Левбердоне.

«Наслышана я о твоих друзьях, кобель самодовольный», – подумала Ксения, которая хорошо знала как немолодую московскую жену исполнительного директора, так и его пристрастие к молоденьким ростовским девочкам.

– Ну, ты настоящий мачо, Гай Гаевич, – вслух польстила она, – трёхдневной щетины только не хватает.

– С этим всегда проблема, – согласился Оганесов, не сразу почувствовав её тончайший сарказм. – Вчера совещание в областной администрации, завтра в городской, а там, сама знаешь, мачизм не в почёте, приходится соответствовать… Так что только и остаётся выкраивать возможности в промежутках.

«Сука такая, нос свой суёт везде! Небось, глаз уже положила на моё место… И не сковырнёшь ведь по-тихому…», – думал Гай Гаевич, искренне улыбаясь своей коллеге, так как хорошо знал, что сидит на крючке у честолюбивой Ксении Петровны за её молчание.

Генеральному директору «К-Ванта» тогда повезло. Только невероятная оперативность «Скорой помощи» смогла отвести беду от компании, когда в кабинете Оганесова случился тот скандал. Но прибывшей по экстренному вызову реанимационной бригаде медиков предстала довольно неоднозначная картина: в дальнем углу кабинета на залитом водой полу, усеянном множеством осколков разбитого аквариума, среди мокрых водорослей и уже мёртвых золотых рыбок лежал без признаков жизни пожилой седовласый мужчина с чёрными как смоль усами. И хотя был он ещё жив, да и врачи сразу диагностировали сердечный приступ, у них были основания вызвать полицию для выяснения обстоятельств случившегося.

Белый как мел Оганесов, как мог старался развеять любые подозрения: рассказывал всем, что по делам армянской общины зашёл к нему старый знакомый из краеведческого музея Рубен Эдуардович Вартанян; лично суетился и хлопотал в ужасе, что умрёт тот прямо здесь; сам звонил в больницу скорой медицинской помощи и даже своему знакомцу, замминистра здравоохранения Ростовской области, отмечая расторопность приехавшей бригады медиков, не забывая при этом повторять, как его земляку – «уважаемому человеку» – вдруг стало плохо, как тот хватался одной рукой за сердце, а другой, падая, за стенку аквариума. Перед отъездом «Скорой помощи», Оганесов даже распорядился отблагодарить врачей за быстрый приезд, и Ксения лично раздала каждому по конверту с пятитысячными купюрами.

Но не только возможной смерти краеведа Вартаняна в своём кабинете боялся генеральный директор «К-Ванта». Не меньше пугал его тот факт, что в своём разговоре на повышенных тонах с обеспокоенным краеведом, невольно подтвердил он самые худшие его опасения, и теперь, когда Вартанян поправится и предаст всё огласке, под угрозой окажется самый дорогостоящий проект «К-Ванта» – элитный жилой комплекс «Монастырская свеча», который уникальной по замыслу высоткой совсем скоро должен вознестись на территории Сурб-Хача.

Полегче стало Гай Гаевичу, когда живым вынесли из его кабинета дядю Рубика, и уж совсем отпустило, когда через неделю, после операции на сердце, умер тот в больнице. А так как считал себя Оганесов приличным бизнесменом, то оплатил все расходы на похороны «уважаемого человека». Вернее, «К-Вант» за него оплатил. А Ксения промолчала.

Но Оганесов безбожно врал, конечно же с перепуга, когда называл дядю Рубика «старым знакомым». Это была их первая встреча, она же и последняя. Рубен Эдуардович звонил ему несколько раз накануне и, договариваясь о встрече, действительно, говорил, что хотел бы встретиться по важному для армянской общины вопросу. Для Оганесова же это был вполне привычный заход: так обычно просители всех мастей начинали свой скучный разговор о спонсорской помощи. Гай Гаевич ведь был обычным бизнесменом – не монстром, не ангелом – просьбы эти его давно не раздражали, ибо знал он, что помогать надо, но всем-то помочь нельзя, и потому помогал только тем, кто мог быть полезен или лично ему, или его бизнесу. А какая польза, при всём уважении, с замдиректора провинциального краеведческого музея, даже если тот, как и он, армянин по национальности?

«Ни-ка-кой!», – мысленно отвечал сам себе Гай Гаевич, и каждый раз придумывал уважительную причину, откладывая встречу с краеведом. Так бы и сошли на нет его звонки, на что привычно рассчитывал Оганесов, если бы дядя Рубик как бы случайно не упомянул в очередном разговоре Сурб-Хач. Лишь после этого Гай Гаевич заинтересовался. Вот только встреча с краеведом Вартаняном сложилась совсем не так, как он предполагал.

Высокий, худой, с пышной шевелюрой седых волос и глубокими залысинами на высоком лбу, густыми чёрными усами и открытым взглядом, Рубен Эдуардович совсем не был похож на смущённого просителя. Смутно напоминал он Оганесову какого-то учёного (наверняка, знаменитого, раз фотография, где тот показывает всем язык, так популярна), но что это за учёный и чем он прославился, Гай Гаевич так и не вспомнил. Зато отметил старомодную жилетку под двубортным пиджаком своего гостя (в такую-то жару!) и поскучнев (от такого «пиджака» быстро не отделаешься), приготовился, было, слушать пространный монолог о бедственном положении культуры в целом и конкретного ростовского музея в частности. Однако монолога после короткого приветствия не случилось.

– С вашего позволения, я сразу перейду к цели своего визита, – представившись, начал Рубен Эдуардович. – Не хотел бы отнимать ни у вас, ни у себя самого ценного, что у нас есть – времени. В моём возрасте это начинаешь понимать особенно отчётливо.

Столь деловой подход вкупе со старомодной витиеватостью речи музейщика понравились Оганесову много больше, чем его старомодный пиджак.

– Сразу видно культурного человека, – заулыбался Гай Гаевич и дружелюбно развёл руками, приглашая к разговору. – Слушаю вас, Рубен Эдуардович, внимательнейшим образом, – с удовольствием стал зеркалить он собеседника, выставляя напоказ свою респектабельность.

– Я хотел бы пригласить вас, Гай Гаевич, на заседание правления Нахичеванской-на-Дону армянской общины, членом которого ваш покорный слуга является. Обычно мы собираемся расширенным составом раз в полгода, но ради вас проведём внеочередное собрание, пригласим гостей – церковь, мэрию, прессу. Как вы на это смотрите?

– Спасибо за приглашение. Польщён за внимание к моей скромной персоне, – кокетничал Гай Гаевич, угадав, что армянская община зазывает его в свой попечительский совет.

«А этот музейщик не так прост, как кажется, – одобрительно думал Оганесов, – грамотно подъезжает, а с грамотными людьми всегда приятнее иметь дело, чем с простыми попрошайками».

Будучи членом попечительских советов десятка разного рода общественных организаций, Гай Гаевич знал, что от обычной спонсорской помощи это членство отличалось только количеством нолей в запрашиваемых суммах. Но с другой стороны, знал он и то, что при определённом раскладе, участие в правильной общественной организации легко конвертируется в полезные связи, лоббирование, а на это денег жалеть не стоит.

«Тем более, – быстро соображал Гай Гаевич, – общественная поддержка именно от армянской общины будет очень кстати для «Монастырской свечи». Так почему бы и не прикупить эту поддержку за недорого. Ведь сколько бы они не попросили, всё равно это будут копейки. Сделать ремонт в их обшарпанном, наверняка, офисе, вывезти детей на каникулы летом и на пару экскурсий – зимой, сделать взнос в церковную кассу, ну и, разумеется, скромные подарки неизбалованным вниманием членам правления, ну или как там у них этот курултай называется…».

Кассовый аппарат в голове Оганесова звонко выбивал чеки, и цена вопроса ему нравилась всё больше и больше.

– Я готов, Рубен Эдуардович, поддержать вашу, – поправился он, – нашу общину. Мы, армяне, должны поддерживать друг друга, плечом, так сказать, к плечу.

– Отлично, Гай Гаевич, – вежливо улыбнулся Вартанян. – Я сегодня же извещу всех членов правления о своём приглашении и вашем согласии.

– Так это ваша инициатива? – поинтересовался Оганесов, отметив, что надо будет поощрить расторопного краеведа отдельно.

– Да, исключительно моя, – ответил Вартанян, – члены правления ещё не в курсе.

– Тогда я жду официального приглашения. Надеюсь, у нас проблем не возникнет?

– Ну что вы, Гай Гаевич, с вашим участием в заседании расширенного правления общины проблем не будет в принципе. У вас будет особое приглашение, и вы сможете не просто выступить, но и рассказать нам о своих проектах.

– Выступить? – переспросил Оганесов. – Вы полагаете мне надо провести презентацию своей фирмы?

– Было бы неплохо, если бы вы провели презентацию, – одобрительно покачал головой Вартанян. – Но презентацию не столько фирмы, сколько ваших проектов. А конкретно – того проекта, который вы планируете осуществить на территории Сурб-Хача.

– Вы знаете про «Монастырскую свечу»?! – опешил Гай Гаевич.

– Монастырская свеча… – задумался Рубен Эдуардович. – Красивое название… Наверное, то, что под ним скрывается, должно быть не менее красивым.

– Вы правы, – несколько растерянно пытался сообразить Оганесов, – это не просто красивый, это уникальный проект! Такого жилого дома нет не только в Ростове, но и на всём Юге России. Но это будет не просто высотный жилой дом, это будет целый комплекс, ансамбль сооружений вокруг Сурб-Хача.

– Вокруг? – переспросил Вартанян. – А то я уж, грешным делом, подумал, что вы храм монастырский сносить собрались.

– Ну что вы! – осторожно рассмеялся Гай Гаевич, всё ещё не зная, насколько информирован его собеседник. – От этой идеи сразу отказались. На холме вокруг церкви достаточно места оказалось.

– Выходит, вы монастырский сад под нож бульдозера хотите пустить?! – изумился Вартанян. – Но там же вокруг храма могилы наших просветителей и священников?

– Ну зачем же так категорично, Рубен Эдуардович – под нож… Совсем нет. Часть деревьев пересадим, часть могил перенесём на армянское кладбище, зато какое дело грандиозное для города сделаем! У нас ведь уникальный опыт работы с культовыми сооружениями, лучшие московские архитекторы на нас работают. Вы в Москве давно были? – спросил Гай Гаевич. – Ну, я вас тогда приглашаю, приглашаю… Лично покажу вам как мы в свой объект на площади Белорусского вокзала старую церквушку вписали… Очень, очень достойный бизнес-центр вышел, церковь совсем его не портит, хоть и стоит вплотную, я вам даже больше скажу, офисы с видом на купола повышенным спросом пользуются…

– Думаете, что и здесь вид на купола вам поможет?

– Обижаете, Рубен Эдуардович, – развёл руками Оганесов. – Мы ещё разрешение на строительство до конца не оформили, а пентхаус и все самые дорогие квартиры уже забронированы. Знаете, какие люди ждут начала нашей стройки, чтобы принести сюда свои деньги? – многозначительно поднял он вверх глаза. – Вы даже не представляете, сколько в Ростове богатых семей, которые уже устали от всей этой архитектурной серости. Это будет прорыв.

– Боюсь, что это будет нарыв, – строго сказал Вартанян. – И вы очень обрадовали меня тем, что у вас ещё нет окончательного разрешения на строительство. Значит, ещё не поздно вас остановить.

– Постойте, – снова опешил Гай Гаевич, который совсем не ожидал такого поворота, – я думал у нас дружеская беседа…

– Я тоже думал, что это недоразумение, – вежливо отрезал Вартанян. – Я ушам своим не поверил, когда услышал, что в комитете по охране памятников спешно готовятся документы на снятие статуса охранной зоны с территории, прилегающей к Сурб-Хачу. Но от них правды не добьёшься, а вы мне на многое открыли глаза.

– Я думаю, что мы как земляки всегда сможем договориться… – медленно наливался краской Оганесов.

– Земляки? – сурово смотрел на него Вартанян. – Я прямой потомок тех армянских переселенцев, что гибли, но шли осваивать эти земли… которые годами строили храм в дикой степи, чтобы водрузить в него святой Хачкар… И теперь мой долг защитить его, уж извините за пафос. А в чём ваш долг? Организовать повышенный спрос на наши купола?

– Ну, знаете! – разъярённо вскочил Оганесов, которого давно уже никто не отчитывал, тем более в его родном кабинете. – Убирайтесь вон отсюда! «Монастырская свеча» будет построена независимо от того, нравится это кому-то или нет! У нас все экспертизы сделаны! Все первые лица города, области и даже берите выше, одобрили этот проект!

– Вот это вы и расскажете прессе. И не кричите на меня, – повышая голос, взволнованно вставал Вартанян, – мне 77 лет, я много старше вас!

– Плевать я хотел на вас и вашу прессу! – ярость на краеведа, который так обманул его ожидания, так провёл его, досада на себя за то, что разболтал всё первому встречному, душили Оганесова, и он уже орал, совершенно не контролируя себя:

– Убирайся, старик, пока я сам не выкинул тебя из своего кабинета!

– Ах вы, негодяй! – сердито шагнул ему навстречу Вартанян и вдруг схватился рукой за сердце.

Колючей проволокой стянуло грудь, и от боли невозможно стало дышать, не то что говорить.

– Воды… – хрипло прошептал Вартанян, качнулся, опираясь о стол одной рукой, другой лихорадочно щупая полы своего пиджака, пытаясь найти спасительные таблетки в боковых карманах. – Воды…

– Убирайся, я тебе сказал, симулянт старый! – в ярости подскочил к нему Оганесов и замахнулся.

Рубен Эдуардович отшатнулся, но ноги уже не держали его. Он хрипел широко открытым ртом, цеплялся руками за падающие стулья, пытаясь устоять, удержаться, но его несло назад, пока не налетел он спиной на большой аквариум, схватился за него и с грохотом повалил, теряя от боли в сердце сознание…

Три дня в реанимации и ещё три дня подготовки к операции на сердце… Ему было запрещено почти всё: вставать с постели, принимать посетителей и просто волноваться – полный покой перед операцией, исход которой в таком возрасте был непредсказуем. Но запретить думать ему не могли, и три последних дня своей жизни, тайком от врачей, дядя Рубик писал. Короткими перебежками корявых строк… подолгу отдыхая от вдруг потяжелевших букв… переносил он, как получится, на листки из школьной тетради в клеточку свой последний секрет, совершенно не заботясь о почерке, на это просто не было сил. Не было сил и на то, чтобы жить. Но он должен был закончить это письмо, он должен был всё рассказать, расшифровать, разъяснить… Спасти Сурб-Хач, открыв, наконец, тайну запорожского золота. Которую до сих пор знал только он.

 

* * *

– Может, останешься, Ромыч? Злата совсем скоро приедет, – битый час уже уговаривал друга Рыжий, но Румын был непреклонен в своём упрямстве.

– Зачем? Чтобы этот ворох бумаги, – кивнул он в сторону толстых, туго скрученных рулонов на столе Сашкиной комнаты, – перенести из подъезда в подъезд? Так ты и сам справишься. Хотя сомневаюсь, что ты даже для этого ей нужен, и без тебя есть помощнички.

– Может, хватит уже, а? – с досады хмурился Сашка. – Она сама позвонила, сама едет сюда, надо, наконец, во всём разобраться.

– Мне она не звонила, но это даже не важно. Важнее то, что она едет не разбираться, а за своим барахлом, тебе, кажется, прямым текстом об этом было сказано… Не я, Саня, эту поганку затеял, – мрачно добавил Румын, – Златка знает, как меня найти, и если я ей нужен, в чём сильно сомневаюсь, то пусть звонит или приезжает на «Адмирала Лунина».

– Ты себе сейчас никого из сказки про журавля и цаплю не напоминаешь? – рассердился Рыжий. – Так и будете ходить друг за другом?

– А тебе, я смотрю, филфака мало? Тогда тоже хотели, как лучше, а что получилось?

– Плохо получилось, потому что тебя послушал и не позвонил ей.

– Плохо?! – язвительно воскликнул Румын. – Ты это называешь всего лишь плохо?! Да мы свой «Архиблэк» просрали напрочь! Нас просто вычеркнули, ластиком стёрли и красивым почерком переписали. Всё, нет больше нас там!

– Да что ты гонишь! – не выдержав, завёлся вслед за ним Рыжий. – Где там? Кого нет? Есть ты, есть я и есть она, почему мы не можем сесть втроём и договориться?!

– Да потому что не можем! Потому что не втроём, а вчетвером уже садиться надо. А я с этим мутантом не то что договариваться, я с ним на одном поле срать не сяду!

Ромка вскочил с дивана и стал быстро ходить по Сашкиной комнате, время от времени нервно поглядывая в окно, чтобы не пропустить момент, когда во дворе появится эта ненавистная ему «Субару». Он был уверен, что Златка снова приедет вместе с Михой, а встречаться с ним Румын не собирался ни при каких обстоятельствах.

– Да сколько можно, в конце концов! – возмутился Рыжий. – Сначала прёшь на неё как танк, а потом удивляешься, что она тебя коктейлем Молотова промеж глаз шарашит.

– Вот! Наконец-то прозрел! – остановился перед ним Румын. – Она всех использует, понимаешь? Сначала нас, потом этого… – выругался Ромка, – против нас. Но самое противное, что она и не скрывает ничего! Мы сами, как овцы ведёмся за ней, а она использует и выкидывает. Использует и снова выкидывает! Одно радует, что и его выкинет!

– Ты гонишь, – сердито повторил Сашка, – меня никто не использовал.

– Ка-а-анешна, – яростно выдохнул Ромка, – его никогда не использовали… А ты помнишь её шестнадцатилетие? Когда она татушку себе набила, Микки Мауса своего ненаглядного? Забыл?! А я помню, как ты, гад, напился и стал предлагать ей руку и сердце при мне, хотя мы ещё в пятом классе договорились не тянуть на себя одеяло, чтобы сама выбирала. И я помню, как она ответила, что, мол, мне от тебя, Сашка, только руки нужны, а сердце я уже отдала другому, показать кому? Ты помнишь это? А я помню… До сих пор не забуду, как замер весь, потому что если не ты, то я, а значит на меня она должна была показать… А она показала нам тогда первый раз Микки Мауса своего… Думаешь, шутила она в тот раз? Дудки! Она же кичится этой своей честностью, а мы, дураки, ей не верим. Она открытым текстом кричит – буду пользовать вас! – а мы всё не верим! Она мне прямо говорит, что не нуждается во мне, а я сам прусь на этот грёбанный филфак, чтобы хавать там дерьмо полной ложкой…

– Заткнись, Ромка! – перебил его Рыжий. – Не говорила она тебе так. Ты уже совсем с катушек слетел в своей ревности к Михе.

Румын подскочил к другу и, схватив за рубашку, рывком поднял его за грудки с дивана так, что посыпались пуговицы.

– Никогда, слышишь, никогда не называй при мне имени этого мутанта. Ненавижу тебя за то, что ты привёл его! Ничем он от неё не отличается! Я понял, наконец! – злобно расхохотался Ромка. – Он и есть тот Микки Маус, которого она искала всю жизнь – циничная сволочь, которая переступит через кого угодно, но приведёт её к тому успеху, о котором она так надрывно мечтает. Вот что ей нужно. И с его новой музыкой она теперь как миленькая поедет на «Нашествие», помяни моё слово! И все эти сказки про запорожское золото, которым она с детства себе голову морочила – это всё мираж, морок…

– Да пошёл ты! – ударил его по рукам, освобождаясь Рыжий. – Совсем рехнулся, придурок?! – и он с силой толкнул Румына в грудь так, что тот отлетел в сторону.

Ромка, сжав кулаки, кинулся было на друга, но тут, неожиданно, длинной пронзительной трелью, зазвенел звонок входной двери.

– Убью гада! – Румын бросился в прихожую, и его единственным желанием было вырубить с первого удара Миху, который, несомненно, стоял сейчас за дверью вместе со Златкой.

Он настежь распахнул дверь, шагнул, было, вперёд, но наткнулся на удивлённо-радостный взгляд Златки, которая стояла у входа одна.

– О! Ромка, ты тут, а я заходила сейчас к тебе домой, бабушка сказала, что ты на Дону. Как здорово, что застала, привет!

Он смотрел на неё и почти физически ощущал, как становится бессильной его ярость, стремительно сдуваясь через этот прокол её радостью. Но было так больно…

Он молча обогнул Златку и быстрым шагом, ускоряясь, пошёл вниз по лестнице.

– Ромка, ты что, совсем обнаглел?! – с таким искренним недоумением возмутилась она ему в спину, что он даже обернулся. – Ты что не здороваешься-то?!

– Сашка, что происходит? Вы что, подрались?! – изумлённо перевела она взгляд с Румына на Рыжего, который появился в дверях с разорванной рубахой, свирепо глядя на друга, готовый броситься на него, если тот шагнёт в сторону Златки.

– Да пошёл он… – прошептал Ромка, отступая назад. – Да пошли вы все! – кричал он, сбегая вниз по лестнице.

 

* * *

В мэрию на встречу со Златкиным отцом Миха отправился один. Что-то не так пошло у Златы во время её последнего визита домой, а что именно, она не рассказывала. Хотя, много ума не надо, чтобы догадаться, но раз не хочет она об этом говорить, то и он в душу лезть не будет, – решил для себя Миха.

Нет, внешне всё было нормально. Она не опоздала на встречу к Сергееву, а тому очень понравилась мобильная сцена, что выбрала Злата – достаточно компактная, но в меру вместительная – она идеально вписывалась в ландшафт острова и довольно симпатично смотрелась на эскизах. Довольный Антон Юрьевич, раскачиваясь в своём скрипучем кресле, спешил рассказать им, что тоже не сидел без дела и уже практически решил вопрос с электричеством, во всяком случае, у аквапарка вопросов по той мощности, что запросил Миха, не возникло. Все эскизы и спецификации он забрал, заявив, что теперь это его забота сделать так, чтобы как можно скорее сцена была оплачена. Тогда же и договорились они, что сразу как пройдёт платёж, огородит Сергеев остров временным забором и ограничит вход на него посторонним, дабы могла начать там Злата свои изыскания. Директор парка именно так, снисходительно улыбаясь, и сказал – изыскания, – а Миха ещё посмеялся над тем, как нечаянно попал тот в самую точку этим словом.

Зато Златка была невозмутимо спокойна. И утром у Сергеева, и днём на кладбище у дяди Рубика, она словно зацементировала себя этим спокойствием и на всё реагировала ровно, малоэмоционально, только по делу. Лишь вечером, когда звонила отцу, чтобы договориться назавтра об их с Мишкой визите на встречу со спонсорами, страшно удивилась словам отца, который решил кратко её проинструктировать.

– Извини, папчка, что перебиваю, ещё раз скажи, как фирма эта называется, с которой нам предстоит завтра встречаться? «К-Вант», я не ослышалась?!

– Да, дочка, а что тебя так удивило? – переспросил отец.

– Нет, ничего, – оторопело помолчала она. – А ты их хорошо знаешь? Ты с ними уже работал?

– Заяц мой, – снисходительно рассмеялся в трубку отец, довольный её беспокойством за судьбу «Архиострова», – я в этом городе всех знаю и со всеми работаю. В той или иной мере, – добавил он. – И плохого я тебе не посоветую, не беспокойся.

– Да, папчка, спасибо… А можно, я завтра не приеду? Работы много, а Миша и один прекрасно справится…

И она решительно отказалась ехать в мэрию, сославшись на то, что нельзя терять времени и пора рисовать оригинал-макет задников для сцены «Архи-острова», дабы отдать его в работу рекламному агентству – дело ведь не быстрое, а зачем переплачивать за срочность.

Михе же не терпелось поскорее решить вопрос со звуком и светом, вернее, с тем, сколько денег ему позволят потратить на сценическое оснащение, и этот процесс его очень и очень волновал. Как, наверное, волновал бы любого перфекциониста с абсолютным музыкальным слухом в подобной ситуации.

Из дома Миха выбрался рано – ещё и восьми не было – и довольно быстро, минут за двадцать, доехал до мэрии. Ему было назначено на девять утра, поэтому, припарковав машину на стоянке городской администрации, он неспешно перешёл на противоположную сторону Большой Садовой, чтобы где-нибудь скоротать время. До ближайшей известной ему кофейни ходу было два квартала, идти было лень, поэтому, скользнув взглядом по вывескам, он остановился на самой подходящей: «Клуб-ресторан «Городской дом», с удивлением отметив про себя, что ни разу не был тут, и дёрнул входную дверь. Несмотря на ранний час, заведение было открыто, вот только человек, что встретил Миху у входа, был больше похож на охранника, чем на администратора.

«Солидолистый клуб, судя по всему», – успел подумать Миха, прежде чем на него обратили внимание.

– Здравствуйте, вашу клубную карту, пожалуйста, – прозвучала вежливая просьба.

– Привет! Да мне бы кофе попить, – приветливо улыбнулся Миха.

– Извините, вход только для членов клуба, – бесстрастно ответили ему.

Миха про себя чертыхнулся, вышел и повернул обратно, собираясь пересидеть в машине, но по пути раздумал и свернул в городской парк имени Горького, благо, начинался тот сразу за стоянкой мэрии густыми кустами сирени и черёмухи. Пройдя по аллее до открытой сцены, где с незапамятных времён оркестры и самодеятельные коллективы развлекали публику, он снял пиджак и в полном одиночестве уселся посреди многочисленных рядов незамысловатых лавок, выкрашенных в ярко-зелёный цвет, наслаждаясь прохладным утром.

Миха не был ростовчанином по рождению, но уже давно научился ценить в этом южном городе то редкое летнее утро, когда ночная прохлада неспешно уступает жаре. Ведь конец июля и весь август, когда ночная духота не сменяет, а лишь дополняет дневной зной, и только пыльный суховей из степи обдувает раскалённый город, порой, были совершенно невыносимы для него. На востоке Литвы, где родился Миха, всё было не так. Ингалинская атомная станция, на которой работали его родители, хоть и располагалась на южном берегу озера Дрисвяты, но тот «юг» не знал запредельных температур, от которых в донских краях летом плавился асфальт. И это был совсем не его выбор, а родителей-атомщиков, которые в 2001 году, когда стало ясно, что литовскую станцию скоро закроют, перебрались в русский Волгодонск, где заканчивалось строительство первого энергоблока Ростовской АЭС и русскоязычных специалистов для новой станции зазывали с просторов всего бывшего Советского Союза.

Профессионализм родителей, легко сменивших не только климат, но и литовское удостоверение «лица без гражданства» на российский паспорт, позволил им быстро сделать хорошую карьеру на новом месте, поэтому в семье переселенцев всегда был покой и достаток. Лишь жаркое донское лето доставляло белобрысому Михе массу неудобств, но как-то свыкся он с этим климатом за последние девять лет. Вообще, до окончания средней школы был Миша довольно прилежным мальчиком с выдающимися музыкальными способностями, о чём постоянно твердили учителя всех школ, где он учился. Наверное, поэтому дальнейший выбор ростовской консерватории по классу фортепьяно был предопределён. Но отлично отучившись там два курса (за что родители, поднатужившись, подарили ему последнюю модель музыкальной рабочей станции «Korg Karma»), Миха был с треском отчислен на третьем году обучения, потому как внезапно забросил учёбу и с этим ничего не могли поделать ни семья, ни педагоги.

А ему просто надоело то строгое послушание классической музыке, на которое обрекли его родители, и он открыл для себя рок-н-ролл, вернее, ту свободу, которую почувствовал в этой музыке. Распробовав же её на вкус, он пустился навёрстывать всё, что упустил за время своей прилежной учёбы, и заодно обустроил свою жизнь по собственному разумению: сам снял квартиру, сам поступил на журфак университета (любопытно, отчего именно эта профессия показалась ему самой свободной?), сам зарабатывал себе на жизнь многочисленными халтурами – пописывая небесталанные статьи в газеты, и поигрывая вечерами в клубах и ресторанах Левбердона, куда его охотно приглашали, ибо немногие лабухи могли так быстро без нот лабать на заказ любую популярную мелодию. А оставшиеся от консерватории уникальные «кармические» клавиши идеально вошли и в эту его жизнь – мало кто из свободных музыкантов имел такой профессиональный инструмент.

В общем, уже давно жил Миха как хотел, но последнее время заметно скучал. Свободы-то у него было, хоть отбавляй, деньги тоже не переводились, а вот размаха явно не хватало. Поэтому, когда на ростовском горизонте стал подниматься «Архиблэк», а затем Рыжий принялся искать в группу клавишника, Миха интуитивно потянулся на этот бесшабашный огонёк. И неожиданно для себя… влюбился. Неожиданно, потому как раньше в отношениях с женщинами ему этого совсем не требовалось. Лёгкая любовь со стороны прекрасных дам всегда была приятным бонусом для любого свободного музыканта, зачем ещё утруждаться. А со Златой всё оказалось иначе.

Он вспомнил, как злился, возвращаясь домой после знакомства с ней, как ругал себя, что распустил хвост перед заносчивой малолеткой, которая младше на четыре года, но уже на следующий день, на их первой совместной репетиции, из кожи лез вон, чтобы поразить её своими возможностями. И сам поражался себе.

«Да уж, с ней не соскучишься, – перескакивая с мысли на мысль, улыбался Миха. – Одна эпопея с золотом чего стоит… Да и „Архиостров“ впечатляет своим размахом… А вдруг, действительно, получится всё, как она хочет? – подумал он, доставая мобильник, чтобы посмотреть время. – Интересно, а как хочу я?».

Но ответить себе на этот промелькнувший простой вопрос он не успел, так как, глянув на часы, смёл в сторону все свои думки – стукнуло без четверти девять и уже пора было возвращаться в мэрию.

К своему удивлению, в приёмной Миха оказался не один. Знакомая секретарь Елена приветливо улыбнулась и попросила подождать, указав на диваны, где уже сидели Сергеев и двое неизвестных ему людей – молодая женщина лет тридцати довольно эффектной наружности и молодящийся, судя по яркому галстуку, мужчина под полтинник – а сама зашла, видимо, с докладом в кабинет к шефу.

– Я постою, спасибо, – улыбнулся ей вслед Миха, и к нему тотчас подскочил Сергеев, чья живая натура тягостно переносила молчаливое ожидание.

– Это наши спонсоры, – по-свойски поздоровавшись, тихо сообщил он, многозначительно двигая бровями в сторону парочки, что осталась сидеть на диване. – Сразу не смотри, а то поймут, что о них говорим… Отличные спонсоры, денег – куры не клюют… наверное, что-то взамен хотят от мэрии… ну, а нам-то какое дело… главное, свои вопросы порешать… – шептал Сергеев.

Миха из любопытства повернулся в их сторону и наткнулся на прямой изучающий взгляд молодой женщины: довольно бесцеремонно она рассматривала его, не очень-то внимательно слушая своего спутника, который что-то ей тихо рассказывал. Их взгляды пересеклись, но Миха не привык отводить глаза первым, поэтому выждал несколько секунд и уже вопросительно поднимал брови, посылая немой вопрос, когда рядом снова раздался громкий шёпот Сергеева:

– Его Гай Гаевич зовут, а её – Ксения Петровна, высокомерные типы, как и все фирмачи, но ты не тушуйся, парень, через мой парк знаешь, сколько таких прошло…

Невольно отвлёкшись на Сергеева, Миха кивнул ему, а когда вернулся взглядом на Ксению Петровну, та уже, отвернувшись, что-то отвечала своему спутнику и лишь чуть заметная снисходительная усмешка мелькала на её губах. Вот только Михе отчего-то показалось, что эта усмешка была в его адрес.

Тем временем, секретарь вышла из кабинета с пустой чашкой из-под кофе и снова улыбнулась:

– Проходите, Михаил, вас ждут.

– Господа, – обратилась она к остальным, взглянув на электронные настенные часы, которые показывали 8:55, – Александр Васильевич примет вас ровно в девять, как и договаривались. Может быть, ещё кто-нибудь хочет кофе?

Миха быстрым шагом шёл через кабинет, а Златкин отец вставал из-за стола ему навстречу:

– Здравствуйте, Михаил, – сказал он, протягивая ладонь для рукопожатия, – слышал, у вас там процесс пошёл, Сергеев мне все уши про вашу активность прожужжал.

– Здравствуйте, Александр Васильевич, если честно, то до гиперактивности самого Сергеева нам ещё ой, как далеко.

– Да, Антон Юрьевич живчик, но толковый. Присаживайтесь, – указал он на стул. – Давайте по-быстрому глянем на ваши цифры перед тем как озвучить их большому собранию. Вы всё просчитали? Я сейчас про необходимое оборудование спрашиваю.

– Да-да, Александр Васильевич, – Миха несколько волнуясь, доставал из папки свои расчёты. – Вот, посмотрите, я тут два варианта подобрал, – протянул он отцу Златы два листа с перечнем оборудования и его стоимостью, – минимальный и нормальный.

Тот быстро пробежался взглядом по спискам, остановился на итоговых цифрах и, положив листы перед собой, внимательно посмотрел на Миху.

– Миша, – впервые обратился он к нему накоротке, – я не очень разбираюсь в этом, не моя тема, скажите просто, если мы остановимся на том, что вы назвали нормальным расчётом, – отодвинул он в сторону лист с минимальными цифрами, – это обеспечит вас со Златой всем необходимым?

– Да, Александр Васильевич, – обрадовался Миха, – я всё учёл и по звуку, и по свету, и по дополнительному оборудованию.

– Тогда, давайте на всякий случай сделаем так: мы эти числа слегка округлим в большую сторону, – взяв со стола авторучку, он зачеркнул итоговую цифру и сверху надписал новую, – например, до миллиона. Вы согласны?

– Да, конечно, – опешил Миха, так как цифра округлилась ни много ни мало, а в полтора раза.

– И последнее, Миша, – внимательно следил за его реакцией Александр Васильевич, – я думаю, что в отличие от сцены, всё это оборудование не стоит вешать на Сергеева. Вы музыкант, вам и карты в руки.

– Извините, я не понял? – переспросил Миха.

– Всё это музыкальное оборудование на миллион рублей будет ваше. Лично ваше. Если вы не против, конечно… Если я смогу доверять вам… Доверять свою дочь, вы же понимаете, как для меня это важно?

– Да, конечно, понимаю…

– Ну, тогда мы обо всём договорились, – сказал отец Златы и нажал кнопку громкой связи на телефоне.

– Леночка, приглашай людей, – он отключился и впервые за всю встречу улыбнулся Михе.

– Вы, Миша, пересядьте сейчас, пожалуйста, в другое место, а сюда мы Гая Гаевича посадим, по старшинству, так сказать…

Миха понимающе вскочил, дождался пока отец Златы поздоровается со всеми входящими в кабинет и уселся последним на свободное место в конце стола.

– Коллеги, мы все знаем, зачем собрались, – начал отец Златы, – поэтому сразу к делу. Антон Юрьевич, обрисуйте нашим партнёрам проект в целом и проинформируйте, в какой стадии он находится сейчас.

Надо сказать, Сергеев, действительно, был толковым руководителем муниципального учреждения культуры, каковым являлся парк «Дружба», то есть умел правильно разговаривать со спонсорами и преподносить им любые проекты с нужной точки зрения. Спонсоры ведь тоже люди, и если сложилось так, что вынуждены оплачивать они что-либо за нищий парк, то уж пусть делают это, если не по доброй воле, то хоть с убеждением, что на доброе дело, – примерно так про себя рассуждал Сергеев, и от этой своей философии всегда был крайне эффективен в общении с добровольно-принудительными помощниками мэрии.

– Как видите, сцену мы выбрали самую скромную, чтобы никого не обременять, – раскладывал Сергеев на столе трёхмерные Златкины эскизы, – всего миллион рублей, зато, посмотрите, как будет красиво, как сразу заиграет остров от этой сцены, сколько на ней места для вашей рекламы, со всех уголков парка видно будет, – умело проскочил он щекотливую тему денег, заставив всех рассматривать картинки.

– Гай Гаевич, – присоединился к нему отец Златы, – прошу вас также помочь Антону Юрьевичу с монтажными и прочими работами, которые могут понадобиться при обустройстве сцены, времени не так много осталось, а для мэрии это очень важный проект ко Дню города.

– Поможем, чем сможем, – невозмутимо кивнул Оганесов, отметив про себя, что сильно недооценивал запросы скромного муниципального парка, но вида не подал, шефу виднее, раз подписался на эту разводку, пусть теперь это будет его головная боль.

– Ну, если к Антону Юрьевичу вопросов нет, то мы, пожалуй, его отпустим, – так же невозмутимо сказал хозяин кабинета.

– Гай Гаевич, Ксения Петровна, визиточки позволите с личными телефончиками? – встрепенулся Сергеев. – Надоедать не буду, только по делу.

И прочитав на визитке Ксении «финансовый директор», как бы невзначай спросил:

– Насчёт оплаты, Ксения Петровна, вам звонить? Я, в принципе, послезавтра буду на Гвардейской площади, могу и зайти.

– Лучше позвоните мне послезавтра, – улыбнулась та, оценив, как умело обозначил директор парка не только сумму, но и сроки оплаты.

Сергеев, попрощавшись со всеми, вышел из кабинета.

– Как говорится, начать – полдела сделать, – сказал отец Златы и посмотрел на Миху. – Осталась вторая половина…

– Гай Гаевич, как полагаете, «К-Вант» потянет ещё и эту сумму на музыкальное и световое оборудование сцены? – написал он на отрывном листке нужную цифру и протянул его Оганесову.

Удвоение мэрского оброка, естественно, не входило в планы генерального директора «К-Ванта», но вопрос хозяина кабинета, судя по всему, был риторический, вернее, ритуальный, и Оганесову уже не терпелось поскорее завершить этот ритуал для посторонних и остаться наедине, чтобы получить ответы на все свои вопросы.

– Поможем, всем, чем сможем, Александр Васильевич, – повторил Оганесов, передавая листок Ксении.

«Аппетиты растут, – подумала та, – лям туда, лям сюда – итого два. Не бог весть, конечно, какая сумма для „К-Ванта“, по команде шефа и больше на нужных людей тратим, но причём тут парк?» – распирало её любопытство, но вида она не подавала, шефу виднее, и раз держит он Оганесова в неведении, пусть это будет головной болью генерального директора.

– Ну, тогда, Ксения Петровна, – обратился к ней отец Златки, – будьте на связи с Михаилом, – указал он на молодого человека, – он у нас теперь отвечает за всё музыкальное оборудование.

Ксения, повернувшись, протянула Михе визитку, а он достал свою – стилизованный под партитуру кусочек картона, на котором помимо имени и телефона лишь кратко было написано «музыкант».

– Я вам позвоню, музыкант, – улыбнувшись, прочитала она.

– Спасибо, Михаил, – обратился к нему Александр Васильевич, и Миха понял, что пора закругляться, его миссия в этом странном действе закончена.

Распрощавшись со всеми, он вышел из кабинета и, спускаясь по широкой мраморной лестнице, несколько растерянно размышлял, что абсолютно не понимает, как всё устроено в этой мэрии, но в то же время, был несказанно рад тому, как неожиданно всё обернулось в его пользу. Не очень понимал, почему фирмачи так быстро и легко на всё согласились и Сергеев. Застряв в пробке на своём стареньком «Фольксвагене» где-то в районе площади Гагарина, директор парка склонялся к тому, что сегодня он был особо убедителен. Единственным человеком, который до конца понимал смысл происходящего, был отец Златы, другое дело, что в его планы не входило им что-то разъяснять. Надо сказать, в этом со Златкой они были очень похожи.

Но, судя по тому, как быстро стали в «К-Ванте» приниматься решения после того совещания, Гаю Гаевичу и Ксении всё дополнительно разъяснили на очень доступном языке. Выяснилось, например, что мобильную сцену из металлоконструкций гораздо дешевле и проще заказать у давних партнёров «К-Ванта» – на воронежском заводе по изготовлению строительной оснастки и тех самых конструкций, из которых впоследствии посредники собирают сцены, шатры и прочие разборные сооружения. Включить сцену в большой заказ, который «К-Вант» уже разместил там под грядущее строительство «Монастырской свечи», было делом одного звонка Оганесова, что вполовину снизило её стоимость и заметно ускорило процесс. На заводе над дополнительной спецификацией столь крупного и выгодного клиента начали работать сразу, даже не дожидаясь оплаты, и всего через неделю фура с необходимыми металлоконструкциями выехала из Воронежа, а вечером того же дня уже разгружалась на базе «К-Ванта» в Ростове.

С закупкой сценического оборудования всё было гораздо проще – Ксения получила чёткое подтверждение своего шефа выдать требуемую сумму наличными по первому требованию лица, на которое ей указали в мэрии. Поэтому она сразу же отзвонила Михе, и подтвердила, что свой миллион он может получить в любое удобное для него время.

Радостный Сергеев, как и обещал, хлопотал на острове, приглядывая за бригадой разнорабочих, которые, покосив заросли камыша, уже строили по периметру ограждение. К удивлению Сергеева, Златка категорически отказалась от сетки-рабицы, которой директор парка изначально планировал оградить стройплощадку, и настояла на сплошном заборе.

– Не нужен глухой забор, – тщетно пытался убедить её умудрённый опытом Антон Юрьевич. – Инвентарь весь хранить в бытовке будем, она и так под охраной, а глухой забор лишь породит нездоровое любопытство подростков и бомжей, что привыкли тут вечно по темноте ошиваться. А вот лезть за сетку-рабицу ни у кого даже мысли не возникнет, зачем, когда и так всё видно, да и не спрячешься за прозрачной сеткой, – поучал он Злату, но та вежливо стояла на своём, и через день на остров завезли щиты из двухметровых досок, которые сейчас заканчивали собирать рабочие «К-Ванта».

– Есть строительные нормы и правила, Антон Юрьевич, в которых написано, что защитно-охранное ограждение на стройплощадке может быть только сплошным и не ниже двух метров, – подготовившись, цитировала она, – и эти правила надо соблюдать.

Злата ещё после первой встречи с Сергеевым поняла, что директор парка держит её за нудную отличницу, решившую с помощью папеньки стать архитектором, поэтому с удовольствием подыгрывала, цитируя СНиПы и поддерживая в его глазах нужный образ. И надо сказать, это здорово помогало ей уходить от неудобных расспросов.

– А ещё Антон Юрьевич, обязательно закажите малогабаритную буровую установку, – терроризировала она Сергеева, – буровая машина ведь на остров не проедет, поэтому нужна ручная установка. Как забор закончат, сразу начнём бурить разведочные шурфы.

Тот обречённо вздыхал, строил гримасы, но соглашался и уже даже не спорил, лишь в таких сочных выражениях и лицах жаловался потом Михе на Злату, что они дома почти каждый вечер хохотали над суетливым, но добродушным директором парка. А не смеяться было невозможно: любой рассмеялся бы, увидев то растерянно-изумлённое лицо Сергеева, когда Златка сообщила ему, что бурить будет небольшие «дудки» (круглые дырки на языке геологов) диаметром пять сантиметров, по методу геолога Татаринцева: квадратами с интервалом в один метр, на такую же глубину, по всему острову.

– Ка… Какого геолога? – лишь изумлённо спросил он.

– Татаринцева, Антон Юрьевич, – как ни в чём не бывало, наивно улыбалась ему отличница Злата, – самая передовая методика для сейсмоопасных зон.

– Ка… Каких зон?! – выдавливал он из себя.

– Сейсмоопасных, Антон Юрьевич, – отчаянно выдумывала она всякую белиберду, наивно моргая ресницами.

И он потом с ужасом рассказывал об этом Михе:

– И главное, смотрит так на меня восторженно, глазами хлопает и говорит: «А вдруг землетрясение будет?» Ты представляешь, оказывается, здесь, у нас на Дону может быть землетрясение! Мишка, она страшный человек! Беги от неё скорее! Захомутает она тебя, ты у неё жить будешь по методу геолога Татаринцева.

– Это как? – хохотал Миха.

– А так! Всю жизнь в сейсмоопасной зоне. Беги, Мишка, беги, пока не поздно! – посмеивался вместе с ним Сергеев.

Но когда Златка и впрямь начала бурить «по методу геолога Татаринцева», не выдержал, отдал Михе свои ключи от ворот ограждённой территории и зарёкся приходить на остров, пока не прекратит она издеваться над здравым смыслом, пока не начнётся монтаж сцены. А ей только того и надо было, если уж совсем честно.

 

* * *

Август наступил, как всегда, той ростовской жарой, что неотвратимо наплывает на город знойным маревом, раскаляя дома и асфальт. Уже невозможно было и получаса усидеть на открытой солнцу вершине монастырской лестницы, где Златка, расположившись на каменных ступенях в обнимку с ноутбуком, любила работать, а порой и просто, глядя сквозь остров, размышлять о чём-то своём, приводя в порядок мысли и чувства. Поэтому, сейчас она большую часть дневного времени сидела дома, спасаясь от жары под кондиционером, выбираясь на улицу лишь рано утром – дать задание бригаде рабочих, пока те бурили разведочные шурфы по всему острову.

Была Златка идеальным начальником для тех работяг: договорилась с бригадиром, что будет бурить он не спеша, максимум до полудня, а потом может располагать бригадой и буровой установкой весь оставшийся день по своему усмотрению, главное, чтобы держал язык за зубами. Но даже при таком неспешном ритме уже через неделю на острове не было места, где не пробили бы метровой глубины дырку, уж больно мал был тот островок. Выполнив ещё пару незатейливых просьб Златы, бригада бурильщиков с сожалением перебралась на новый объект, добрым словом поминая чудаковатого заказчика.

Миха же, в отличие от Златки, дома почти не сидел, наоборот, целыми днями мотался по городу, общаясь со знатоками, выбирая и заказывая нужное оборудование. С деньгами у него проблем не было, хранились они у Ксении (так решил Миха), а он лишь через день заезжал к ней за нужной суммой, когда ему надо было расплатиться за очередной свой заказ. И его квартира медленно, но верно заполнялась большими и малыми коробками с колонками, микрофонами, прожекторами и всяким прочим «железом», необходимым для грамотного оснащения сцены.

Вот и сегодня Миха притащил домой очередной короб, на этот раз со звукорежиссерским пультом для управления звуком со сцены, и был крайне возбуждён приобретением столь важной вещицы для любого профессионального коллектива.

– Смотри, что купил! – делился он со Златой своим восторгом, распечатывая коробку и показывая аппарат, доставки которого ждал больше недели.

– Я уже и звукаря нашёл для него. Ты его, наверняка, знаешь, Герман из ТЮЗа? Нет? Ну, не важно. Главное, что он на точно таком же аппаратусе работает…

А потом за ужином он ещё долго рассказывал ей про какого-то уникального Германа, про то, чем замечателен этот пульт, про цены и большие скидки, что выбила для него Ксения, найдя знакомых среди московских поставщиков ростовского музыкального магазина, в общем, была Златка в курсе всех приятных хлопот, что свалились на Миху и с которыми он так восторженно разбирался, что иногда даже забывал спрашивать у неё, как идут её дела. Ведь как-то не сговариваясь, поделили они делянки – Миха занимался «Архиостровом», и Златка, хоть и выспрашивала все подробности его визитов в «К-Вант», подключалась, лишь когда он просил её о какой-то помощи, а сама занималась поиском своей Мечты, правда, никогда не просила его помочь. Может, поэтому он иногда и забывал интересоваться её делами? Как бы то ни было, но свою делянку Миха совершенно точно возделывал гораздо более быстрыми темпами, чем Злата, и даже он, при всей своей увлечённой восторженности, обратил на это внимание. Потому, на этот раз и не забыл спросить:

– Снова я заболтался, прости, как у тебя дела движутся?

– Всё хорошо, – улыбалась она, складывая тарелки в раковину, ведь ей так нравилось слушать, она даже любовалась этим его восторгом, – сегодня бурить закончили.

– Наконец-то, – хмыкнул Миха, – а то я уж думал, что они никогда не закончат. Не повезло тебе, если честно, с этими бурильщиками, крайне медленно всё делали. Надо будет сказать Ксении, чтобы пропесочила своих работничков.

– Не вздумай, Мишка! Ты не прав, так надо было.

– Да, Бог с ними… Ты лучше расскажи, что дальше? Результаты уже есть какие?

– Дальше сканировать через шурфы остров будем, – улыбнулась она и, не сдержавшись, прыснула от смеха, – по методу геолога Татаринцева. Чай хочешь?

– Ну я тебя серьёзно спрашиваю, а ты смеёшься, – обиделся он. – Садись, я сам заварю.

– И я серьёзно, – улыбалась она, – а смеюсь, потому что соскучилась, который день уже одна дома сижу. Чай вот даже нормально заварить некому, я ж ведь так как ты не умею.

– Ага, подлизывайся Лиса Патрикеевна, подлизывайся… – обдал он кипятком заварной чайник и засыпал туда порцию чая. – Поехали со мной завтра, я же тебя столько раз уже звал! Чего одной тут сидеть?

– Ну и что я буду делать? На Германов твоих пялиться? Или смотреть, как эта Ксения тебе глазки строит? Так я этой сучке крашеной все зенки повыцарапываю раньше времени! Нет уж, я лучше дождусь, пока она тебе все деньги отдаст, – снова заразительно хохотала она.

– Ну, ты и дурочка, – смеялся он вместе с ней. – Тогда не плачь, что одна дома безрезультатно сидишь.

– А, вот, я бы так не горячилась, – как бы между прочим, заметила Злата, – кое-какие результаты и у меня есть.

– Ну, я так и знал! – протянул он ей чашку с чаем. – Ты пока не промаринуешь, из тебя слова не вытянешь, ну-ка быстро рассказывай, что нарыла, не томи!

– Спасибо, Миш… – отхлебнула она. – Ну я же говорю, у тебя вкуснее, – и снова прыснула под его сердитым взглядом. – Ладно-ладно, рассказываю…

– Например, наш остров – это большая известковая глыба, как я и подозревала, потому его и не размыло за столетия, несмотря на малую величину. И ракушечник этот совсем близко к поверхности находится, все буры его достали.

– А что нам это даёт?

– Да почти ничего, кроме того, что в известковых породах очень много естественных пустот, которые, если они когда-то выходили на поверхность, можно было использовать, сам знаешь для чего.

– Ты думаешь, там раньше была пещера? – уже всерьёз заинтересовался он.

– Точно пока не знаю, – пожала плечами Златка и, загадочно помолчав, добавила, – но в трёх местах бур провалился.

– В смысле?! – опешил Миха. – Куда провалился?

– Не знаю куда, в пустоту какую-то.

– Что же ты молчала?! А где, в каких местах? И что теперь делать будем? А пустоты глубокие? – высыпал он на неё ворох вопросов.

– Ты знаешь, самое любопытное, что провал под каждой из трёх ив. Как думаешь, случайное совпадение? То-то же! А глубина разная, от полутора до двух метров.

– О-бал-деть! – произнёс Миха, который, если честно, до сих пор не верил хоть в какой-то результат её поисков.

– Миш, держись за стул, это ещё не всё, – внимательно глядя, усмехнулась Златка.

– В смысле? Ты что-то нашла?! – уставился он на неё.

А Златка, обернувшись, взяла с кухонного подоконника и поставила на обеденный стол стеклянную трёхлитровую банку, почти доверху наполненную какой-то чёрно-жёлтой сыпучей смесью. На подоконнике осталось ещё две таких банки.

– Что это?

– Это порода из-под бура, с тех трёх разведочных шурфов, что провалились в пустоту. А это, – кивнула она на банку на столе, – с самого короткого, полутораметрового шурфа. Там, после короткого провала, бур снова во что-то упёрся и совсем немного они ещё пробурили, пока длина позволяла… Чашки убери со стола, – попросила она, – а то сейчас пыль будет.

Пока Миха убирал чашки с чаем, Злата достала блюдо на котором они обычно резали арбуз, поставила на середину стола и высыпала в него примерно треть банки породы.

– Это смесь верхнего слоя земли и размолотого ракушечника. А это, – потянулась она и достала с холодильника прозрачную пластиковую коробочку из-под офисных кнопок, – это то, что я в этой породе нашла, – протянула она коробочку Михе.

Тот долго смотрел на искорёженные кусочки жёлтого металла внутри неё, затем осторожно высыпал всё себе в ладонь, бережно перетрогал пальцами каждый из них и только потом аккуратно, по одному, переложил обратно в коробочку. Кусочки металла разнились рваной формой, цветом, более ярким в местах разрыва, и размером.

– Это то, о чём я думаю? – ошарашенно спросил Миха.

– Это металлическая стружка, Миша. Нечто попало под бур, и вот то, что осталось… Какой металл – покажет экспертиза, но я думаю, это остатки золотой монеты…

Златка снова потянулась и не глядя достала с холодильника старый оловянный портсигар в котором хранила свои дукаты – по точности жеста, было видно, что она не раз и не два проделывала сегодня это движение – вынула из портсигара золотой дукат, положила его на стол аверсом вверх, затем поискала пальцем в коробочке из-под кнопок и выбрала один из самых крупных кусочков. Покрутила его перед глазами, что-то высматривая, а затем положила рядом с целым дукатом.

– Смотри, шлем видно… Это был такой же арапчик…

Миха смотрел и глазам своим не верил. Неужели она нашла эту казну?! Неужели так бывает?! Но почему тогда она так спокойна?!

– А где твоя вторая монета? – подозрительно спросил он, ухватившись за спасительную мысль, что всё это розыгрыш и Златка сейчас признается, что пожертвовала своей второй монетой ради дурацкой хохмы.

Но она лишь пожала плечами и достала из оловянного портсигара второй дукат с дыркой. Это был не розыгрыш.

– Миш, можешь поорать от радости, только негромко, соседи дома. Я-то своё уже оторала в одиночестве, – словно читала она его мысли, – с утра ношусь с этой банкой из рук не выпуская, я ведь отсюда только крупные кусочки повыбирала, наверняка там ещё и мельчайшие фрагменты золота остались.

И Злата подробно рассказала, как утром, принимая работу у бурильщиков попросила их на всякий случай пробить шурфы ещё и под деревьями, как еле сдерживалась, чтобы не закричать прямо на улице и не подать вида, когда бур раз за разом, трижды проваливался в пустоту… Как, опять же, на всякий случай, уже когда распрощалась с рабочими, решила изучить породу над провалом и в первом же отвале наткнулась на жёлто-металлическую стружку… Как сломя голову бежала домой за банками, до последней крупинки подбирала породу у каждой дырки, а затем чуть не задохнулась на пороге квартиры, когда, срываясь на бег, доволокла эту тяжесть домой… И как перебирала, просеивала каждую горсть породы, стараясь не пропустить ни кусочка разорванной буром монеты. Вот только нашлась золотая стружка лишь в одной из трёх банок…

– Слушай, мне надо на это всё посмотреть! Пойдём прямо сейчас, а? – нетерпеливо предложил он.

– До утра что ли не дотерпишь? – удивилась Златка. – Темно ведь уже, не увидишь толком ничего.

– А мы фонарь возьмём, пошли скорее, – потянул он её за руку из квартиры.

Вооружившись фонариком, они спустились на лифте и, выйдя из подъезда, сначала дворами, срезая путь, а затем через парк, направились в сторону источника. Часы показывали половину десятого вечера, когда они выходили из дома, ночь ещё не сгустилась, но было уже достаточно темно, и стояла такая духота, что по пути Златка хотела зайти в ближайший магазинчик купить мороженное, но Миха упрямо не хотел терять ни минуты и быстро тянул её вперёд.

До источника дорога освещалась уличными фонарями, а дальше они свернули в сторону мостика и, перешагнув через цепь с жестяной табличкой «Внимание! Проход воспрещён, идут строительные работы», перешли на остров и упёрлись в закрытые на висячий замок ворота стройплощадки. Миха подсветил фонариком пока Злата возилась с замком, затем открыл створку ворот и они прошли внутрь. Стояла полная луна, да и фонари у родника светили не так далеко, оттого остров был вполне сносно освещён. Во всяком случае, хорошо была видна симметричная россыпь чёрно-жёлтых холмиков, поделивших всю его поверхность словно на шахматные квадраты.

– Как будто нашествие кротов на острове, – заметил Миха.

Он присел возле ближайшей дырки, посветил в неё фонариком и запустил руку в холмик извлечённой при бурении породы. Тёплая ещё чёрно-серая земля, давно пересохшая на солнцепёке, сыпалась сквозь пальцы, оставляя в жмене бело-жёлтые крупинки измельчённого ракушечника.

– Мишка, к ивам пойдём, – позвала Злата.

А когда они дошли, показала:

– Вот здесь.

Треугольник из старых ив в самой высокой точке, венчал остров. И под каждым из деревьев стояло перевёрнутое верх дном строительное ведро, которым Златка предусмотрительно закрыла свои находки.

Они отодвинули ближайшее ведро, и присели на корточки рядом с аккуратной пятисантиметровой дыркой в земле. Миха стал светить внутрь, пытаясь хоть что-то разглядеть в глубине.

– Не видно ничего… – так огорчённо произнёс он, что Златка рассмеялась.

– А ты что думал увидеть? Золото-брильянты, небось?

– Да, не отказался бы, – хмыкнул Миха и полез в карман за рулеткой, которую прихватил с собой из дома.

– Сто сорок семь, – упреждающе сказала Злата и на его немой вопрос пояснила: – Здесь глубина один метр сорок семь сантиметров, я уже меряла.

Миха склонился к самой земле ухом, пытаясь на слух определить, во что бьётся конец рулетки, который он опустил на дно дырки.

– Непонятно… Вроде, как о камень царапает…

Затем покидал в дырку камешки, ничего на слух так и не понял, и перемерил необычные шурфы под каждым деревом, а затем, на всякий случай, и все близлежащие дырки, но аномально глубокими были только три отверстия у ив.

– Слушай, так выходит, действительно, пометили этими деревьями схрон? Помнишь, Сергеев рассказывал, что никакие новые деревья на острове не приживаются, только эти.

– Вряд ли, Миша, разве ивы столько растут? Двести тридцать пять лет всё-таки прошло. А что другие погибают, это-то теперь понятно, камень совсем близко, слой почвы тонкий, не все деревья такое любят… Хотя заманчиво, конечно, думать, что эти ивы на месте пустот не случайное совпадение, а, например, поросль тех деревьев, которыми когда-то тайник пометили.

– Да что тут думать, так всё и было, – загорелся Миха. – Завтра копать начнём?

– А Сергеева не боишься? – усмехнулась Злата.

– А чего мне его бояться?

– Ну как чего… Врага наживём, деревья-то валить придётся. Не жалко?

– Ты что, обалдела?! – изумился Миха. – Тут тонна золота под ногами! Какое может быть «жалко»?!

– А мне вот жалко, – неожиданно ответила Златка. – Причём, всех сразу… И деревья, и Сергеева, и нас с тобой… Я вот полдня сегодня думаю, как мы с тобой переживём всё это, а?