Два сокровища сразу

Гриша Гончаренко заканчивал свою политическую карьеру руководителем экономического отдела очень демократической партии, чей политический курс был электорату однозначно понятен, честен, стабилен и не предвещал никому в обозримом будущем серьёзных катаклизмов.

Авторитет Гриши у многомудрого вождя и товарищей по партии был надёжным, будущее смотрелось вполне сытым, однако всё это не помешало ему в одночасье решить, что сил партийной борьбе отдано достаточно и наступил, наконец, тот долгожданный момент, когда надо искать для себя новый интерес, чтобы и для души и для желудка, не изменяя, конечно, и не порывая с родной партией.

Неуёмная Гришина энергия, пытливый ум, огромный багаж опыта общения с легендарным вождём и со всякими деятелями всяких стран уверенно двигали его от рутины к приключениям.

Семьёй к своим сорока годам Григорий, как истинный партиец, обременён не был, недосуг, что лишний раз доказывает полную его отдачу борьбе за партийные идеалы.

Обычная чернявая наружность, средних параметров тело, отсутствие особых примет, диплом восточного факультета МГУ, диалект английского графства Девоншир и обязательный второй японский делали Гришу желанной добычей спецслужб, однако, обошлось.

Носил Гриша фамилию матери, библиотекаря старой формации с больными ногами и полным непониманием самого факта существования в России ещё каких-то партий, кроме родной коммунистической. Папа же Гришин, профессор-востоковед, кроме свободного владения английским, китайским и японским, обладал ещё бурной биографией и гонимой фамилией.

Феноменальная память, блестящая образованность, умение молчать и надпись «Порядочный» на лбу уберегли Гришиного папу, Бориса Марковича, во времена маниакальных компаний вождей и одновременно делали его незаменимым советником, экспертом и просто поверенным человеком всевозможных комиссий и деятелей, решавших судьбу России на востоке. Преклонный возраст Бориса Марковича, казалось бы, давал ему право на покой, удалённость от дел, да и на внуков тоже.

Ан нет. Не было у Гришиного папы ни внуков, ни покоя…

Будучи сам в гуще политических событий, Гриша понимал, что профессия отца – историк-востоковед – скорее диагноз, чем просто специальность. И если в горячке Гриша иногда позволял себе слегка менторский тон по отношению к престарелым родителям, потом, одумавшись, осознавал, сколько, а, главное, какой информации в седой голове отца… Да и давно уже мечтал он освободить, наконец, время для общения с родителями, сколько им осталось…

Было очевидно, что информация эта очень кому-то нужна, потому как время от времени к отцу наведывались молодые псевдоколлеги как с восточными глазами, так и с европейскими. По всегдашней своей занятости Гриша не мог контролировать все контакты простодушного отца, однако пару раз пробил по своим каналам предъявленные документы ходоков. Установив липу, задумался: к чему бы это?!

Однажды Борис Маркович заподозрил аккуратный обыск в их квартире, когда они с женой несколько часов пробыли в поликлинике, а Гриша был в отъезде.

В редкое свободное время им с отцом было о чём поговорить. С трудом обходя щепетильность отца, данные им сто лет назад непонятно кому обещания и подписи, Гриша всё-таки пытался выуживать из него всякие интригующие тайны.

Теперь же, решив отойти от активной партийной работы, Гриша всерьёз решил выяснить интерес ходоков к его отцу и анализировал уже полученную информацию. Было ясно, что это могут быть старые улики, полузабытые тайны, а также ценности…

Замшелые улики и компромат его, как функционера практически бывшего, уже мало интересовали, а вот секреты каких-нибудь сокровищ вполне могут иметь осязаемый интерес и горячить кровь. Тем более, что в те смутные времена действительно временами и местами аккумулировались, перемещались и прятались немалые ценности, как правило, экспроприированные.

Слухи о вагонах с золотом адмирала Колчака, кладах атамана Семёнова, золоте белочехов, драгоценностях китайских императоров мог не слышать только глухой. Восточные перипетии тех времён никак не могли миновать их летописца. Чувствовалось, однако, что у Бориса Марковича есть большие сомнения по поводу рассекречивания соответствующих документов и тайн…

Однажды Гриша попросил знакомых муровцев отследить очередных ходоков к отцу. Результат не только усилил недоумение, но и зародил опасения: те профессионально обнаружили хвост и ушли на предельных скоростях чуть ли не с пальбой.

Гриша забеспокоился… Вспомнил давний разговор с вождём по поводу запасного аэродрома, и как-то быстро решился, видимо, витавший в воздухе, вопрос о строительстве небольших домиков в тихом, надёжном месте для семей, да и для себя тоже. Место обсуждалось недолго: Кипр.

Конкретные, «сваренные», как он сам говорил, вопросы Гриша решал азартно и напористо, стратегически продуманно, технически грамотно, экономически безупречно. В течение недели он мотанулся на Кипр, выбрал место и незавершённое строительство, утоптал двух братьев-подрядчиков на 10-ти-летнюю ссуду, вписал в договор фантастически короткие сроки окончания строительства и такие же немыслимые штрафы за их срывы, с предельно наглым видом выведал в мэрии городка о генеральной застройке, собрал сведения о будущих и теперешних соседях – это была его стихия…

Краткое знакомство автора с этим человеком привело к стойкому убеждению: полсотни таких менеджеров в руководстве государства за одну пятилетку способны вывести Россию с её ресурсами из аутсайдеров в мировые лидеры, и золотой российский рубль, как и при царях, опять стоил бы долларов девять…

По истечении шести недель Гриша объявил родителям о переселении, не без пафоса выдав это мероприятие как осуществление давней мечты стариков о маленьком домике у моря; в самом деле, почему бы и не быть такой мечте?!

Переезд и обживание прошли своим чередом, восторги стариков не кончаются до сих пор; в ближайшем супере был открыт кредит на покупку товаров жизнеобеспечения, море ласкало, солнце сияло, под эту лепоту и решил Гриша возобновить разговоры с отцом.

Позиция отца в разговорах такого рода была Грише, в общем-то, известна. Старорежимный профессор предпочитал говорить, сберегая время, только о документально подтверждённых фактах. Зная это, Гриша и вернулся к их двухлетней давности разговору о части золотого запаса России в 86 тонн, стоимостью тогда в 111 миллионов золотых рублей, а теперь без малого один миллиард долларов, которую Верховный правитель России адмирал Колчак среди прочего переправил в Японию на хранение.

И если судьба других частей золотого запаса России малоизвестна и небесспорна, то получение 86 тонн в золотых слитках в конце 1919 – начале 1920 подтверждено документами Гонконг-Шанхайского банка и Иокогама Спеши Банка. Об этом с подачи Гришиного папы было доложено вождю Гришиной же партии, и тот с присущим ему глубоко продуманным эпатажем и напором выступил с трибуны Государственной думы с предложением начать переговоры с правительством Японии о возвращении российского золота. Плюс, понятное дело, процент за хранение, минус, как водится, оплата полученного оружия…

Поддержку, однако, это предложение не получило, вероятно, из-за высокогеополитических мегапричин, что у Гришиного папы вызвало недоумение, а у самого Гриши очередную лёгкую и объяснимую грусть.

Поэтому теперь, вполне резонно рассудив, что без высокой политики с её мегапричинами ему самому решать что-то будет как-то сподручней, Гриша и вернулся к той истории.

А имела та история ещё один подсюжет. Оказывается, в то же самое время по приказу адмирала Колчака в Японию отдельным вложением за № ИР-1919/1238 в Иокогама Спеши Банк были переправлены и приобщены к неслиянной части вклада новые высшие российские ордена, учреждённые до Колчака так называемым Всероссийским Временным Правительством или Директорией.

Из-за бурности и скоротечности событий эти ордена успели получить всего несколько человек. Речь идёт об орденах «Освобождение Сибири» четырёх степеней и «Возрождение Сибири» четырёх степеней. Изготовлены они были из драгоценных металлов в количестве…

А вот в количестве-то их и была та самая собака зарыта. Возврат золотых слитков с царским гербом был обусловлен массой вопросов – отсутствие мирного договора, спорная правопреемственность, оплата долгов, отсутствие документов и тому подобное – к тому же золото – оно и в Японии золото. Вопрос же с возвратом российских орденов казался проще: японца за освобождение или возрождение Сибири ещё пока рано награждать, переплавлять стыдно, но, самое интересное, документы-то на возврат вовсе и не требовались.

А требовалось, по информации Бориса Марковича, для получения вклада по договору хранения № ИР-1919/1238 предъявить точный перечень этого вложения; а его-то никто и не видел…

То есть кто-то, конечно, видел. Видел штабс-капитан Киселёв, ведший по приказу Колчака дневник экспедиции по захоронению казны, у того дневник видел Павел Афанасьевич Россомахин, бывший штабс-капитан, бывший полковник советской армии, работавший впоследствии краеведом в Тюменской области и умерший в 1956 году. Ещё дневник мог видеть, если он там ещё был, кто-то из чекистов, передававших в 1991 году на госхранение архивы КГБ по Тюменской области – и всё…

И абсолютно никто не знал, что папа Гришин, Борис Маркович, тоже видел этот документ у П. А. Россомахина во время их последней встречи в Тюмени незадолго до его смерти. Мало того, Борис Маркович, зная настроения П. А. Россомахина, был убеждён, что тот перед смертью уничтожил дневник «золотой» экспедиции Колчака и перечень переданных орденов в том числе.

Разговор о настроениях и нравах участников восточных событий 1919 года и причинах, заставивших русского офицера унести с собой в могилу тайну русского же золота, выходит за тему этой повести и, конечно же, достоин собственной…

Мы же пытаемся войти в Гришино положение…

Судите сами: перечня вложения по упомянутому договору нет, как нет и самого договора, скорее всего, они уничтожены Россомахиным. Но есть феноменальная папина память…

Итак, Борис Маркович точно помнил, что позиций в описи вложения было девять.

Он уверенно назвал семь:

1. Орден «Освобождение Сибири» 1 степени – 20 крестов и золотая звезда к нему – 20 штук;

2. ………………………………………2 степени – 90 с чем-то;

3. …………………………………… 3 степени – 296 или 298;

4. ……………………………………..4 степени – 1000 крестов;

5. Орден «Возрождение Сибири» 1 степени – 20 крестов и золотая звезда к нему – 20 штук;

6. ……………………………………2 степени – 100 крестов;

7. ……………………………………3 степени – 300 крестов;

8. ……………………………………4 степени – 1000 крестов;

9. Золотые слитки Российского Банка – 109 штук по 8 килограммов и один по килограмму.

То есть ордена «Возрождение Сибири» не успели выдать ни одного: сколько изготовили, столько и отправили в Японию – Сибирь же ещё только возрождается…

Таким образом, Грише предстояло узнать, сколько орденов «Освобождение Сибири» 2-й и 3-й степеней успели выдать воинам-героям или каким-то образом активизировать папину память.

И тогда Гриша разбогатеет по скромным подсчётам на три миллиона долларов законного вознаграждения; ну, и приключения, разумеется, в придачу…

Найти в соответствующих архивах количество награждённых искомыми орденами казалось Грише более вероятным, чем рассчитывать на пожилую память родителя, хотя он не отвергал и такой исход.

Практичный Гришин ум быстро родил стратегию. Первым делом предстояло подтвердить наличие вклада за № ИР 1919/1238 в конце 1919 года в Иокогама Спеши Банк в Японии.

И тут он вспомнил Мыча, то есть Валентина Акимовича, своего друга со студенческих времен, деятельность которого и была как раз связана с Дальним Востоком. Сейчас уже и не вспомнить, какими путями, а только теперь выпускник восточного факультета МГУ с прекрасным английским и хорошим японским числился каким-то непоследним чиновником по Министерству природных ресурсов.

Практически Мыч торчал то в Японии, то во Владивостоке, то в Москве и везде решал не всегда решаемые вопросы добычи и продажи морепродуктов. Служба такая не мешала, а скорее способствовала жизни плейбоя, а потому был Мыч в расцвете всего…

Виделись они последний раз больше года назад, когда жизнь Мыча неожиданно дала трещинку, потому как влюбился повторно в свою же бывшую жену после шести лет развода; а у той уже и семья другая… Словом, требовалась жилетка, в которую Мыч мог поплакаться, принявши на грудь, и голова, которая по трезвости составит второй ум. Такие жилетка и голова имелись только у его друга Гриши Гончаренко.

Гудели они тогда во Владивостоке трое суток, по истечении которых резонно постановили наступить на горло Мычовой страсти, и оставить бывшую спутницу жизни в покое, и как только… так искать новую.

Теперь сговорились увидеться дома у Мыча в Москве.

Чему, собственно, радуются при встрече друга со студенческих времён, размышлял Гриша, приближаясь в самолёте «Кипрских авиалиний» к Москве? И, подумав с улыбкой в сладкой дрёме, выделил главное: душа с ними отдыхает. И заснул…

– Гляди! В штанах! – приветствовал Гриша друга в дверях его квартиры. Им обоим были душевно приятны воспоминания, когда в эту же дверь много лет назад поутру позвонила компания из друзей и подруг, что-то накануне крепко отмечавшая, и дверь им открыл помятый Мыч в рубашке с галстуком и без трусов…

Теплеет на душе и хочется жить, когда после разлуки обнимешь и похлопаешь друга по надёжной спине.

У Мыча был гость с Дальнего Востока, хорошо Грише знакомый легендарный «начальник Японского моря» Мефодич. Суров и крут был заросший медноволосый гигант с задубевшей на лютых северных ветрах кожей. Широко посаженные ледяные, всегда прищуренные глаза смотрели в упор и видели насквозь. Огромные арктические ботинки казались каменными, как у памятников, руки с заскорузлыми пальцами и выцветшей татуировкой могли задушить волка…

И было совершенно непонятно, чем думал тот «дед», возжелавший объяснить такому вот новобранцу армейские порядки. Мефодич потом разводил руками: я, говорит, один раз и толкнул-то его, в грудь. «Дед» в госпиталь надолго, Мефодич в дисбат.

Магаданский дисбат, однако, оказался в судьбе Мефодича отправной точкой, даже двумя: во-первых, познал и полюбил холодное Японское море, да и остался здесь навсегда. А, во-вторых, встретил здесь такую же побитую душу и дородное тело – это была его Галя. И по сей день промеж ними незатейливая любовь, большое уважение и четверо крепеньких ребятишек.

Числился Мефодич по ведомству Мыча, осуществлял всякие отловы в научных целях; и все знали, что себе Мефодич берёт только по потребности – детей кормить-растить, дом соблюдать, Галю по случаю слегка побаловать, ну, и, конечно, шхуну содержать. За честность и благородство уважали его и русские погранцы, и японская береговая охрана. Причём японцы-то, когда давали ему право входа в свои порты, первыми и прозвали «Ме-фо-дися» начальником Японского моря. Это внутреннее море он действительно исходил вдоль и поперёк и не раз помогал и нашим, и японцам.

Мечтой всех дальневосточных браконьеров была его шхуна «Галина». Лучшую японскую электронику, вымененную у японцев на крабов, он обогатил русской смекалкой, друзья-моряки с атомоходов снабдили его каким-то лишним стратегическим металлом, в результате чего начальник моря всё видел, всё слышал, ходил быстрее всех и дальше всех.

По молодости, после дисбата, пару путин отходил рыбаком на сейнере, но из-за шутки над боцманом его «ушли» и порекомендовали в научный флот, так он и попал к Мычу. Шутку ту вспоминать не любил, дурак, говорил, молодой был, но хорошим людям при случае не отказывал.

Боцман тот самодурствующий Мефодичу не нравился, поэтому как-то поспорил он с ним, что соблазнит новенькую судовую врачиху, что слыла неприступной. «Только, – говорит боцман, – чтоб доказательства железные были!» Ну, Мефодич и предложил ему спрятаться в шкаф в его каюте и самому всё разглядеть, ещё и подушку дал для удобства. А потом пошёл в кают-компанию и заявил: «Какой-то, – говорит, – странный у нас боцман: зачем-то в мой шкаф спрятался, ещё и подушку взял…»

В Москве Мефодич обычно больше трёх дней не выдерживал, начинал канючить и проситься домой. Мыч знал про эту его слабость, поэтому обратный билет брал ему на определённое число, чтоб раньше не сбежал, а вкусил немного столичных прелестей. В ответ был прозван вурдалаком, смрадом дышащим…

С этими мужиками Гриша мог не выбирать выражений. После третьей рюмки «Столичной» им уже всё стало ясно, поэтому четвёртую они выпили за Родину.

По своим служебным обязанностям Мыч крутился среди очень живого дела, больших денег и лихих людей. Честная русская душа его болела от бездарности князьков всех мастей, ненасытного воровства и продажности чиновников, от безысходного пьянства россиян…

Со слезами на глазах они живописали Григорию о небывалом приходе лосося на нерест в 2002 году, как они своими глазами видели берега нерестовых речушек, покрытых толстым слоем красной икры, и все мелиоративные трубы и каналы, забитые мёртвой и гниющей красной рыбой…

И всё потому, что среди засранцев, ведающих квотами на рыбодобычу, не нашлось никого, кто оперативно разрешил бы их временно увеличить. Потом один нашёлся, взял на себя в последний момент, так за это теперь и сидит…

«Всё не так, ребята-а!», – надрывно спели они на два голоса с иерихонской трубой, потом по традиции позвонили двум своим приятелям в Белоруссию, чтобы подразнить свободой примерных женатиков, потом бурно обсудили и отложили до лучших времён идею Мыча вызвать девочек, потом дискутировали на тему: стоит ли принимать какие-то голландские таблетки, нейтрализующие алкоголь, из арсенала Мыча, решили, что не стоит кайф ломать… Угомонились под утро.

Утром же – только крепкий кофе; гудевшие слегка мозги – от сигарет, наверное – никогда не мешали им переключаться на дело. Решили: Мыч отбывает в Японию узнавать про наличие вклада № ИР-1919/ 1238 в Иокогама Спеши Банк, Гриша – по старым связям в архивы, гость – развлекаться в Политехнический музей.

К концу недели чистый голос Мыча за десять тысяч километров от Гришиного уха сообщил условное: «Всё о’кэй, старик!» Это подтверждение наличия вклада адмирала Колчака было первым практическим результатом этой истории…

Если принять за истину, что дети артистов рождаются за кулисами, дети спортсменов на стадионах и в спортзалах, тогда Гриша Гончаренко родился в архиве. Ибо архивы были рабочим местом Гришиного папы, да и он сам чувствовал себя там как дома. Без слепых поисков, быстро, уверенно и профессионально просеял он всю имеющуюся информацию по теме и выяснил:

1. В мае 1919 года после проведенной по приказу Колчака ревизии золотой запас России составил 495,873 тонны стоимостью тогда в 695 321 170, 86 золотых рублей.

Часть этого золота в слитках с печатями Императорского Банка России в несколько приёмов были переправлены в Японию в оплату за вооружение, а также на хранение. Однако в доступных архивах упоминаются документы только на депозитные вклады в Иокогама Спеши Банк и Гонконг-Шанхайский Банк на сумму 111, 050 миллионов золотых рублей (сейчас это около 1 миллиарда.$) общим весом 86 тонн.

Причём режим Колчака рухнул буквально через несколько дней после отправки этого золота, а это означает, что израсходовать его не успели. Именно о возврате этого золота и говорил лидер очень демократической партии в Госдуме.

2. Судьба неслиянной части этого вклада в 873 килограмма золота в слитках 109 по 8 килограммов и 1 по килограмму не установлена.

3. Из информации по орденам «Освобождение Сибири» и «Возрождение Сибири» есть только их описание, причём Гриша, как опытный архивист, по некоторым признакам почувствовал изъятие некоторых документов на сей счёт.

Был ещё архив КГБ, но туда Гриша попасть не смог.

Зато попал в ФСБ, причём не в архив, а в кабинет полковника Ряшенцева по повестке.

Вопросы полковника вокруг да около, да за жизнь скорее насмешили Гришу, чем разозлили:

– В чём дело-то, товарищ полковник?! – с обезоруживающей простотой спросил Гриша, и буравивший его серыми глазами чекист решил, что с таким «простым» и разговаривать лучше проще.

– Поймите меня правильно, Григорий Борисович. Вы подняли все документы по русскому золоту времён адмирала Колчака.

«Работает контора!», – не без удовлетворения успел подумать Гриша.

– Мы знаем вас и вашего отца как интеллигентных людей и патриотов России, поэтому подумали, может быть, нужна наша помощь в ваших исследованиях.

Такого рода «помощники» всех мастей и рангов не раз попадались Григорию за прошедшие бурные годы партийной работы, поэтому он знал точно, что помощь от них может быть неоценимая, если не будут мешать…

«Ну, что ж, патриот, так патриот», – подумал Гриша и живо откликнулся:

– Да-да, разумеется. Меня как историка волнует судьба российских орденов, которые в смутные времена могли попасть в чужие руки. Ведь мы с вами знаем, что адмирал Колчак – единственный из всех правителей, который в то время награждал своих воинов и орденами Святого Георгия, и Георгиевскими крестами, и другими тоже; ни Врангель, ни Деникин этого не делали. Вот я и хочу узнать, куда делись эти ордена после падения колчаковского режима.

«Обижаешь, господин Зисман-Гончаренко, за дурака держишь. Знаешь ведь, голубчик, что вместе с орденами где-то лежит и золото, оно-то тебе и нужно, хотя и ордена не из дерева…» – в своей априорной победе над собеседником полковник, похоже, не сомневался.

– Весьма похвально для русского историка способствовать возвращению в Россию её реликвий, весьма. Мы постараемся вам в этом поспособствовать – закончил полковник Ряшенцев и подумал: «Ты копай, милый, копай, как докопаешься, мы будем тут как тут…»

Немного разочарованный скудными результатами московских поисков, Гриша летел в Тюмень, где в 1991 году тюменские чекисты обнаружили в своих архивах описание новых сибирских орденов. К тому же именно здесь работал директором краеведческого музея П. А. Россомахин, который, скорее всего, здесь и обнаружил дневник штабс-капитана Киселёва об экспедиции по захоронению колчаковского золота.

После трёх дней копания в архивах Гриша как-то буднично обнаружил, что за ним следят; следят просто и бесхитростно. «Странно, – подумал Гриша, – контора полковника Ряшенцева могла бы работать и более аккуратно».

Когда же к нему на исходе очередного дня подошли два крепких вежливых мужичка и предложили с ними проехаться, чуткий Гришин внутренний голос подсказал: это не ФСБ… Беспокойства Гриша не испытывал: как никак, это всё-таки продвижение вперёд. Но кто?!

«А вот кто», – подумал Гриша, когда его привезли в виллоподобный дом где-то за городом и провели в шикарную гостиную. В огромном кожаном кресле сидел маленький, худой, лысоватый старичок с характерным лицом народов Севера. «Трое таких в кресле поместятся», – не успел подумать Гриша, как хозяин заговорил:

– Григорий Борисович, все зовут меня Тунгус, – слабым голосом без акцента, однако, изрёк хозяин.

– Как вам наша погода?

«Ну, да, ты за этим меня сюда и затащил, чтобы про погоду спросить», – подумал Гриша и произнёс:

– Холодно, однако…

– Присаживайтесь, пожалуйста, угощайтесь… – Тунгус рукой с чёрными чётками показал на белый кожаный диван и столик возле него с добротной закуской и выпивкой.

«А что, – мгновенно выбрал тон Гриша, – почему бы бедному историку и не подхарчиться на халяву», – и с большим удовольствием выпил запотевшую рюмку какой-то дивной настойки; посмаковал и, одобрительно закивав головой, взялся за бутерброд с чёрной икрой.

На лице Тунгуса было написано искреннее удовольствие от своего хлебосольства; он смачно раскурил маленькую трубку и по комнате поплыл сладковатый аромат.

– Чем могу быть полезен? – насытившись и тоже закурив свой Marllboro, пригласил к делу Гриша.

– Сибирь большая, а народу здесь мало, каждый человек на виду, не то, что у вас в Москве – философски начал Тунгус.

– У нас с большим уважением относятся к людям, изучающим Сибирь и Дальний Восток. Тем более, что это делает целая династия историков. Кстати, как себя чувствует ваш батюшка? Говорят, врачи посоветовали ему поменять московский климат на более тёплый?

«Так вот кто делал неаккуратный шмон в нашей квартире; а аккуратный – значит, контора полковника Ряшенцева. Если сейчас и этот помощь предложит, прямо близнецы будут с полковником».

– Я просто хочу предложить свою помощь в ваших сибирских изысканиях, – полностью оправдал Тунгус Гришины умозаключения.

«Тогда и смысл этих одинаковых встреч должен быть схожим», – думал Гриша, когда его после обоюдоприятной беседы и сытного ужина везли в тёплом джипе посреди жуткой метели назад, в гостиницу. «Ищи, но знай – мы рядом! Найдёшь – поделись по-хорошему! Мы тоже ищем! Да, в общем, это не так и важно, значит, есть, что искать – это главное».

Тогда почему чувствуется разочарованность? Подумав, Гриша пришёл к выводу: через архивы ему с такими опекунами не пройти; искать для них и делиться с ними было не в его правилах… Значит… Нет, надо ещё дождаться результатов поиска Мыча в архивах Владивостока и окрестностей.

Кстати, а где Мыч?

А Мыч в это время занимался не совсем архивным делом, правильнее сказать, совсем не архивным. Нет, в архивах Владивостока он был, искал и нашёл… Её звали Жанна. Намешенная в её жилах кровь декабристов, мятежных кавказских князей и чукотских шаманов дала поразительный результат. Обволокла, окрутила… Мыч и опомниться не успел… Третьи сутки стены казённой квартиры, которую Мыч занимал во время командировок на Дальний Восток, слышали лишь стоны, воркование, звон бокалов или храп.

Сразить сорокалетнего плейбоя мудрено, но тут, наверное, «совпали все впуклости и выпуклости», как говорил о гармонии Михаил Жванецкий. Мыч и сам себе удивлялся: чтобы третьи сутки подряд ему хотелось стянуть трусы с одной и той же женщины…

А архивы времени не боятся. Несколько дней на фоне вечности – миг…

«Кто она?» – думал Мыч в редкие минуты отдыха. Всякое в голове перебрал и остановился было на засидевшемся, нереализованном и скопившем энергию незаурядном женском организме. Остановился бы, но почему-то мешало её просматриваемое до навязчивости желание споить его. Для чего?! Это он и решил выяснить, заказав на следующий день три бутылки виски; мы-то знаем, он рассчитывал на подарок бывалых друзей – голландские таблетки для отрезвления; они действуют, он проверял…

Поскольку руки свои он никак не мог отлепить от её точёного тела, виски в него в основном она вливала сама. Наступил момент, когда Мыч должен был свалиться, он и свалился, сходив предварительно в туалет… Причём свалился так, чтобы одним глазом была видна практически вся квартира.

«Е-ес!», – обрадовался протрезвевший Мыч, когда, дождавшись его храпа, голенькая Жанна начала что-то активно искать в его бумагах. Её круглые бёдра с полоской незагорелой кожи и так хорошо изученной причёской на лобке соблазнительно мелькали перед прищуренным глазом храпевшего Мыча.

Когда Жанна в растерянности остановилась посреди комнаты, соображая, где ещё поискать, Мыч вдруг трезвым и не сонным голосом спросил:

– Помочь?

Странная у неё была реакция: сразу вскрикнула, почему-то закрыла руками свою бабочку и схватила что-то из тряпок прикрыться… Непотерянная была женщина Жанна, раз, опомнившись, села, закрыла лицо руками и от стыда тихо заплакала.

Мыч жалел её, гладил по голове и, как ребёнка, успокаивал…

Спустя какое-то время, Жанна решила, что сама должна всё рассказать.

История немудрёная: такая у неё была должность – подсадки – в обширной империи Тунгуса.

Объеденённая сибирско-дальневосточная братва поручила матёрому вору в законе Тунгусу пасти дела о наследствах, поэтому архивы были и его рабочим местом.

Засветившись там, Мыч подлежал полному просвечиванию: красивая, опытная женщина сделает это приятно, быстро и безболезненно. Сказав всё это, Жанна опять заплакала от неблагодарной своей службы, но Мыч её остановил:

– Ну, всё нормально, что ты… Так и доложи: чокнутый, мол, коллекционер из патриотов разыскивает ордена царской армии, которыми Колчак награждал своих белогвардейцев и которые после его скорого разгрома не обнаружены до сих пор. И всё.

В подтверждение сказанного Мыч показал ей кое-какие бумаги и даже подарил один архивный запрос.

С просветлённым лицом Жанна ухватилась сначала за эту версию, а потом за самого Мыча… С благодарностью и любовью распластала она его на толстом ковре на полу; своё тело и свои ласки она, казалось, отдавала ему с запасом, потому что оба понимали – это в последний раз…

В Гришиной квартире на Автозаводской они с Мычом подводили итоги.

– Через архивы и вообще с засвечиванием нам не пройти, – придя в надлежащую для выводов форму после второй рюмки холодной «Столичной», резонно заявил Мыч.

– А если и пройдёшь, то отдашь жену дяде, а сам пойдёшь к бляди, – не очень жизнерадостно, но довольно точно поддержал друга Гриша и продолжил: – А похоже, что ни у кого и нет ни хера, иначе бы давно всё выгребли, а вклад-то цел. Это значит папулькины семь позиций из девяти – лучший результат.

– За Марковича… За папульку…

– Найдём экстрасенса или гипнотизёра, он нам ещё две позиции враз добудет.

– Не, гипнотизёра нельзя, годы батькины не те, опасно…

– Ну, есть же приёмы активизации памяти…

– Пожалуй, есть, я этим займусь.

– За память… За память…

А пока друзья взяли тайм-аут, и Гриша улетел к старикам на Кипр.

Напряжённые будни по добыванию денег для родной, очень демократической парии приучили Гришу без нужды ситуацию не подстёгивать. «Бог даст, чего не миновать!» – говаривал Гришин партайгеноссе.

А на Кипре старики Гришины вовсю наслаждались последними радостями. Маму Олю кто-то из новых приятельниц привлёк в некую приличную секту, она нашла там единомышленниц из нескольких стран и теперь с удовольствием посещала спевки-тусовки. «Вот начала в песнях Бога благодарить, и ноги перестали болеть», – со знанием дела заявляла она всем.

Борис Маркович был весь в мемуарах; привыкший за всю жизнь к строгому костюму с галстуком, здесь заметно раскрепостился и щеголял в шортах и майке, чему был рад, как ребёнок. Привычка всегда с любовью подтрунивать над женой помогала им скрашивать одиночество. Кипр принял этих людей…

Гриша пожурил стариков, что мало покупают фруктов; это мама никак не привыкнет брать в магазине без денег, на запись, и боится растранжирить Гришины деньги. Он сам взялся за покупки, обошёл все ближайшие лавки и суперы, и когда посыльные всё привезли, мама Оля запричитала: «Гриша! Ты зараз спустил нашу пенсию!», Гриша не стал расстраивать мать по поводу размеров её пенсии.

После Сибири Гриша отдыхал душой и телом. Он мог часами сидеть на веранде второго этажа и на ласковом ветру любоваться всегда разным морем, фантастическими багровыми облаками на закате, багряным солнцем, быстро, на глазах уходящем за море и как бы выключающим день; трудно привыкнуть к отсутствию на Средиземноморье сумерек и вечеров в нашем понимании.

В один из дней Гриша как обычно гулял в прохладе громадного супера. В хлебном отделе он машинально глянул на девушку, резавшую хлеб; что-то необычное в ней заставило его остановиться. Он сосредоточился: во-первых, она не из понтийских греков, которых теперь тут наплыв из Греции и которые обычно делают такую работу. Во-вторых, её индийское лицо он явно где-то уже видел.

Постояв в отдалении и понаблюдав за девушкой, пошёл дальше. Не заметил, как, сделав круг по магазину, ноги сами привели его в хлебный отдел. Теперь и девушка обратила на него внимание и застенчиво, как в индийских фильмах, улыбнулась ему.

На следующий день им не надо было хлеба, но он опять пошёл смотреть на девушку и ломать голову: где он её мог видеть?! «Вот и мне, как и отцу, надо бы как-то активизировать память», – подумалось ему.

Девушка опять ему улыбнулась, тогда ему стало стыдно – ну, не школьник же он, в самом деле. Он подошёл к ней и сказал:

– Хай!

– Хай! – слабым голосом ответила девушка.

– Мы не могли видеться раньше? – по-английски спросил Гриша.

– Мне кажется, я видела тебя в позапрошлом году в Лондоне, – милая улыбка не сходит с лица. Подспудно Гриша заметил, что сноровки у неё маловато, а народу много, и он поспешил уйти, только спросил:

– Поговорим после работы, о’кэй?!

– О’кэй!

После работы он встретил её с подругой, студенткой из Швеции, проводил с разговорами до дома, который, к сожалению, оказался рядом. И ещё несколько вечеров они вот так втроём прохаживались в прохладе кипрского вечера. Потом шведка куда-то улетела, и щепетильная индианка как бы вынуждена была остаться наедине с мужчиной. Строгие нравы её страны, как ей самой казалось, нарушены были не сильно, поскольку этому русскому она почему-то склонна была доверять…

Гриша же на себя удивлялся и ломал голову: то ли климат, то ли годы, а только нравилась ему смуглая маленькая индианка. Ответ, меж тем, ещё проще: это судьба, и дальнейшие события целиком это подтвердят.

А Раджида, так звали девушку, тем временем засобиралась на Родину. Ничего не пообещав, призналась, однако, что ей приятно быть с ним. В последний момент Гриша вспомнил, что ему сорок лет, и надо бы поактивней, и чуть ли не на ходу предложил ей стать его женой. В ответ лишь милая улыбка, воздушный поцелуй и томительная неопределённость потом.

Без неё Кипр стал вдруг скучным, солнце слишком жарким, и он улетел домой в Москву, где в целях психологического отвлечения с большим энтузиазмом занялся поиском способа активизации памяти…

Под ленивый дрейф шхуны «Галина» и возмущённые от отсутствия рыбы крики чаек в пятидесяти милях от родных берегов Мефодич пудрил гуманитарные мозги Мыча волнительными для него самого техническими прелестями своей шхуны.

– Ты пойми: на закиси азота я на форсаже могу увеличить ход на семьдесят процентов. Пацан наш какой-то придумал, а никому это, оказывается, и на хер не надо. Оно, конечно, мозгой и руками требуется пошевелить – а зачем? Зарплата и так капает, а высунешься – и её можешь лишиться, инициатива наказуема… Ты мне скажи, мил человек, отчего у нас всё через жопу делается?!

Мыч слушал Мефодича скорее из уваженьица.

– А погнали лучше к гейшам, а, Мефодич?!

– Ну, вот, опять ты не тем местом думаешь! Забыл, что ли, что у меня дома своя гейша имеется? Пока достаточно. И тебе пора свою заиметь, изблядовался весь, одни уши остались!

Мефодич полез вниз к несметным своим сокровищам, через пару минут вернулся с какой-то метровой трубой, похожей на ракету, и невзрачным на вид значком.

– Гляди лучше, чего я придумал… Не забыл, как у нас морских зверей считают? Присылают экспедицию человек на пять, и они две недели за ними наблюдают. А я вот этим ревунком вдоль берега стрельну – зверьё пулей из воды вылетает, считай на здоровье! А этого вот клопа приколи куда-нибудь себе. Когда трудно придётся, нажми на него, я тебя найду; мало ли что, муж ревнивый попадётся или ещё какой злодей…

Мефодич знал, о чём говорил. В драке за несметные морские сокровища Приморья человеческая жизнь гроша ломаного не стоила.

Так оно спустя пару недель и обернулось…

На окраине города машину Мыча остановил гаишник, его попросили пересесть в громадный джип, завязали глаза и везли часа полтора в сопки. Очутился на территории какого-то санатория. По длинному коридору провели в отделанный деревом кабинет, где мирно покуривал маленькую трубочку небрежно одетый маленький человек восточной наружности.

– Все зовут меня Тунгус. Валентин Акимович, присаживайтесь, пожалуйста. Я вас долго не задержу; расскажите мне только, что вас связывает с Григорием Борисовичем Гончаренко.

– Многое связывает: учёба, дружба, женщины…

– Вы меня не поняли, Валентин Акимович. Что вы намерены с ним найти в наших краях?

– Жён намерены найти, семейное счастье, как карта ляжет… – тянул Мыч время до выяснения.

– Не обижайте меня, Валентин Акимович! Что вы с ним ищете в архивах?

– Ах, вон вы о чём! – строил простака Мыч. – Нам хотелось бы прояснить судьбу российских орденов адмирала Колчака.

– Это я уже слышал…

«От Жанны?! – мелькнуло в голове Мыча; и откуда он знает про Гришу? А-а, выследили вдвоём, стервецы; ну, так ордена и ищем, только какие…»

Мыч знал про вора в законе Тунгуса, но по роду своей деятельности он сталкивался не с ним, добыча морепродуктов, видно, была не его епархия. «Архивы, гад, пасёшь, золото, клады, наследства…» – Мыч привычно искал манеру поведения с этим человеком.

– А что же ещё? Колчаковские ордена и ищем, мы же историки-востоковеды…

Тут Тунгус кивнул кому-то у дверей и вкрадчиво произнёс:

– Помогите, пожалуйста, господину историку освежить память.

«Вот те на, – мелькнуло у Мыча в голове, когда двое верзил настойчиво пригласили его в соседнюю комнату. – Это утюг на живот, что ли, у них освежитель памяти?! Сказать всё, что знаю, тогда утюг достанется Борису Марковичу – вот почему тот скрытничал – не-е, барбосы, перебьётесь…» – искал Мыч выход из положения и… вспомнил про значок Мефодича.

Нажать его незаметно – секундное дело, а его меж тем усадили, как он понял, на детектор лжи. «Вот паразиты, всё у них есть!» – Мыч постарался сосредоточиться.

Десятка два вопросов – честные ответы, видимо, Тунгуса не удовлетворили; ещё раз, другие вопросы – тот же результат. Восточные глаза Тунгуса совсем от злости сузились.

– Колите! – прошипел он, и доктора-костоломы, привязав Мыча к креслу, сделали ему укол в локтевую вену, после чего он впал в полубессознательное состояние. Его что-то спрашивали, он что-то отвечал, потом совсем отключился…

Очнулся Мыч от резкого вонючего запаха – это Мефодич сунул ему под нос нашатырь. Чуть позже, оклемавшись, Мыч узнал, что по сигналу датчика и системе спутниковой навигации, которая у опытного моремана Мефодича присутствовала в обязательном порядке, его нашли омоновцы.

Тунгус их появлению сильно удивился, однако не растерялся и представил Мыча как своего перебравшего гостя и с заботливым лицом помогал грузить бесчувственное тело на носилки.

– Лучше бы ты по бабам ходил, чем по этим шакалам, – по-своему урезонивал его Мефодич.

– Неизвестно, кого теперь надо остерегаться, – оправдывался Мыч, отхлёбывая из кружки некий восстановительный отвар, приготовленный заботливым другом…

Гриша Гончаренко возлежал на любимом диване, лениво почитывая информацию из Internet на экране ноутбука.

Биостимуляция, активизация, рестимуляция, аюрведа – что же поможет папульке вспомнить всего две цифры? Легко сказать – две цифры – прошло почти пятьдесят лет, но ведь помнил же он гораздо больше двух цифр…

Совсем задурил себе Гриша голову обилием информации и, перегруженный, готов был уже соснуть, как вдруг марш Мендельсона в его мобильнике встрепенул его – как мужики на мальчишнике поставили, так и не поменял мелодию.

– Ты еще хочешь меня видеть? – раздался тихий знакомый голос. – Тогда встречаемся через три дня на нашем Кипре, только тебя ждёт маленький сюрприз…

На крыльях любви и «Трансаэро» летел Гриша на Кипр, немало заинтригованный сюрпризом. Какой сюрприз? Секса ещё не было…

Секса, правда, ещё не было, но сюрприз был. Как бы слегка извиняясь, Раджида поведала ему при встрече, что девушка она не простая, она настоящая индийская принцесса, только хочет жить по-европейски. Поэтому закончила факультет международных отношений Оксфорда, однако мама её, напротив, настаивает, чтобы она вышла замуж за давно назначенного жениха и жила по древним традициям дома.

Поэтому, если Гриша не передумал, они могут быть вместе, но он, Гриша, должен быть готов к некоторым особенностям жизни полуопальной принцессы – папа её не препятствовал.

Гриша, разумеется, не передумал, поскольку почувствовал, что жизнь с принцессой, кроме всего прочего, таит в себе дополнительные выбросы адреналина… Он таки получит их сполна…

Получив от стариков долгожданное благословение, молодые недели две провели в их уютном доме. Это были медовые недели. Гриша был приятно удивлён сексуальной образованностью своей венценосной невесты, но не только.

Как-то Раджида предложила подлечить слегка занемогшего Бориса Марковича народными методами. Это были аюрведа, аромотерапия, массаж с маслами и иглотерапия. Так вот блаженствующий после массажа, утыканный иголками профессор ни с того, ни с сего вдруг признёс:

– Двести девяносто шесть. Гриша, орденов 3-й степени в списке у Россомахина было двести девяносто шесть.

– Почему ты вдруг сейчас об этом вспомнил?! – изумился Гриша.

– Видишь ли, будучи в гостях у Павла Афанасьевича Россомахина в 1955 году, я тоже прихворнул, и одна его знакомая местная целительница меня выхаживала приблизительно такими же способами: и благовония, и массаж, и рефлексотерапия. Вот и всплыли в памяти всякие мелочи той поры.

Когда Гриша рассказал всё об их поисках Раджиде, она задумалась, потом тихо сказала:

– Но ведь это всё принадлежит твоему государству…

– Разумеется… – согласился Гриша, но тут же подумал, что вряд ли Раджида сейчас поймёт, а кто, собственно, теперь в России по-настоящему представляет государство…

В самом деле, кому конкретно он собирается отдать почти тонну золота в виде слитков и орденов?! Полковнику Ряшенцеву? В банк? Мэру? Губернатору? В фонд какой-нибудь? Он ещё и потом не раз задавал себе этот вопрос: и где тут Россия?! К однозначному ответу так и не пришёл, чему, впрочем, не удивился: он слишком хорошо знал все эти карманы…

Вскоре с добрыми напутствиями стариков они улетели в Россию строить семейную жизнь.

В ней, в семейной жизни, конечно, бывает всякое, только когда её, семью, создают две зрелые, мыслящие единицы, шансы на долголетие у нее, у семьи, весьма велики. (К окончанию повести первое десятилетие так и будет).

Как-то всё заладилось с самого начала…

И представление невесты-принцессы вождю и товарищам по партии, бурно-восторженно-одобрительное: «Принцы и принцессы всех стран, соединяйтесь!» «Что, принцесса не пьёт?! Научим!» «Отцепитесь от моей жены, а то подарю партии слона!..»

И церемония бракосочетания, яркая от национальных одежд жён работников посольства, взволновавшая даже бывалую чиновницу ЗАГСа до забывания текста.

И главные супружеские обязанности, где опытный, как он сам думал, плейбой Гриша вынужден был признать кромешное своё поражение; сексуальную культуру Древней Индии принцесса освоила твёрдо, за что ошалелый Гриша ещё больше зауважал её Родину.

То было не сумбурное трахание, то была церемония… Маленькое, смуглое тело Раджиды каждый раз по-новому, но всегда находило только ей известные струнки, под музыку которых сдержанный, в общем-то, Гриша рычал, рыдал, стонал и бился в конвульсиях, теряя порой сознание…

«Вот чему надо обучать в ФСБ русских женщин – никто не устоит», – думал Гриша после очередного потрясения.

И быт в огромной Гришиной холостяцкой квартире в сталинском доме на Автозаводской Раджида наладила сразу, уверенно и вполне комфортно.

Потекли счастливые будни: визиты, гости, беседы, Москва, секс, рождение дочери…

Последнее обстоятельство почему-то особенно взволновало Мыча – сам возмечтал, что ли? Сам себя назначил крёстным отцом, повёз крестить в свою родную Калугу к давнему и доброму знакомому архиепископу Калужскому и Боровскому Клименту.

Дело в том, что время от времени Мыч, пользуясь своим служебным положением, ухитрялся уговаривать своё небедное ведомство на помощь родной епархии. То восстановить старинные часы на Троицком храме в городском парке, то подремонтировать Лаврентьевский монастырь, то построить при нём симпатичную часовенку….

Владыко Климент ведал в то время международными сношениями Русской Православной Церкви, но всегда находил время для обоюдоприятных бесед с Мычом.

Однако сюжет нашей повести требует вернуться к моменту седьмого месяца беременности Раджиды. К тому моменту они втроём с Мычом вычислили, почему Борис Маркович вспомнил одну из двух недостающих цифр: была похожая ситуация. Медицине известен такой приём реактивации памяти. И они решили повторить его ещё раз.

Однажды они уже пытались это проделать – результата не было, но надежда осталась.

Были и другие попытки вытащить из памяти профессора недостающую цифру: один спец с чудинкой вёл с Борисом Марковичем мудрёные психологические беседы и рассмешил того до слёз своей наивностью. Другой спец закормил старика до поноса спецпитанием; под махание рук толстой экстрасенсорши Борис Маркович молодецки засыпал; мама Оля предлагала петь песни про всеобщего отца…

Теперь к визиту на Кипр к профессору готовились основательнее. Сделали репродукции картин П. А. Россомахина из серии «Времена года»: «Вечереет», «Розовый закат» и другие. Приготовили кое-что из элементов возможного интерьера его квартиры. Но главная ставка была на Раджиду и её аюрведу; во время визитов на родину она прошла соответствующее обучение.

Борис Маркович относился к этой игре, как и ко всему в жизни, с надёжной, десятилетиями отточенной иронией, однако любые знания уважал…

Только бурно пообсуждав его уверенный ответ: «Девяносто четыре!», они поняли, что дело таки в Раджиде: во время встречи профессора с Россомахиным его, Россомахина, дочь тоже ходила с большим животом и ждала ребёнка!

Вероятно, это обстоятельство дожало память Бориса Марковича, активизированную и предметами того интерьера, и картинами самого Россомахина, и индийскими маслами и благовониями, и, конечно, действиями самой Раджиды, и позволило профессору через сорок пять лет вспомнить однажды виденный список.

– Ты хоть сам-то осознаёшь, что теперь у тебя два сокровища сразу?! – возбуждённо тряс друга Мыч.

– Осознаю… – млел Григорий, с любовью обнимая жену за живот.

Вот теперь, после крестин крошечной Лизы, нам, вслед за Гришей и Мычом, открыт путь в Японию, в Иокогама Спеши Банк за вторым сокровищем. А вот что там…

Сверкающий пол малолюдного холла центрального офиса Иокогама Спеши Банк в Токио уверенным чеканным шагом пересекали четыре колоритных джентльмена. Все четверо были в идеальных строгих костюмах, тёмных очках и приблизительно одного роста. В походках двоих по центру чётко просматривалось сознание собственного достоинства и удовлетворение результатами проделанной работы, двое по краям были явно в процессе своей работы, ибо были собраны и напряжены, как и подобает секъюрити солидного банка.

Джентльмены в середине несли по одинаковому блестящему чемоданчику небольших размеров, довольно, однако, увесистых. По бруску золота высшей пробы весом восемь килограммов с гербом Императорского Банка России лежало в тех чемоданчиках, и блеск брусков не мог не отражаться на лицах несущих их джентльменов.

Да, дорогой читатель! Многомудрая упорная работа наших героев, а это были они, закончилась полной победой! 109 таких брусков и один в один килограмм, 1410 золотых орденов «Освобождение Сибири» и 1420 орденов «Возрождение Сибири» открылись их взору, когда после предъявления точного списка и некоторых других формальностей, сотрудник банка распахнул бронированную дверь в хранилище ценностей.

Фантастическое зрелище штабеля тусклых золотых кирпичей и ящиков с коробками с орденами, а также чувство победителей и было главной наградой наших искателей!

Было принято решение переоформить вклад, изъяв шестнадцать килограммов золота, и с ним вернуться в Россию.

Вот с этим золотом, документами на него и в сопровождении самураев-секьюрити Гриша и Мыч чинно направлялись в порт Ниигата, где их ждал Мефодич на своей шхуне. После прохождения таможни секьюрити поклонились и исчезли. Мефодич же, выйдя из акватории порта, дал своей «Галине» крейсерскую скорость и, включив автопилот, неожиданно строго потребовал показать ему золото. О чём-то задумался, подбрасывая на руке восьмикилограммовый брусок. «Ну, акулы…», – только и сказал, довольный победой друзей.

Почему и для чего взяли только шестнадцать килограммов? Во-первых, больше везти первый раз незаметно тяжело, во-вторых, идея – кому сдать – родилась на встрече с архиепископом Климентом во время крестин Лизы, Гришиной дочери. Решили, что сейчас русская православная церковь имеет в России на это золото больше всех прав и заслуживает больше всех доверия. И, в-третьих, ровно в шестнадцать килограммов назвал владыко Климент вес похищенного в своё время золотого оклада одной старой иконы Божьей матери, которая была хранительницей дома Романовых. Так, по чуть-чуть, друзья и решили передать золото церкви под документы о передаче. А ордена пусть пока полежат, где лежали восемьдесят лет, до лучших времён.

Никогда прежде такой груз таскать им с собой не приходилось, поэтому вопросы безопасности всплывали как-то сами собой. Решили, что пересечь почти восемьсот километров Японского моря спокойнее будет с его негласным начальником…

Стресс и напряжение только что пережитого снимали испытанной «Столичной», заготовленной заботливым Мефодичем вместе со знакомыми им морскими деликатесами.

– Вы как неделю не жрали, – удивлялся и радовался Мефодич волчьему аппетиту друзей.

– Адреналин, Мефодич, аппетит поднимает, – с полным ртом пытался объяснить Мыч.

– Ешь, ешь, – улыбался тот, – только потом гейшу не проси, нету, а то я знаю, у тебя адреналин не только аппетит поднимает…

За папульку, за Раджиду, за дочурку, за Мефодича, за море, за Галину, за Родину – так незаметно вошли в свои территориальные воды, и золотодобытчики захрапели в уютной кабине «Галины».

Частное от деления количества выпитой «Столичной» на вес могучего тела у Мефодича было просто смешным, поэтому он держал нос по ветру, ибо знал, как притягивает к себе этот тусклый жёлтый металл. Его мудрёная техника позволяла идентифицировать приближающиеся плавсредства, но замеченный им сейчас на экране радара силуэт моторной яхты он встречал первый раз.

Через час силуэт пошёл на сближение с ними. Погранцов на их радарах он без нужды не интересовал, они его знали, уважали и доверяли. Этой же посудине явно было что-то от них нужно. «Вряд ли “Столичная”», – резонно рассудил Мефодич, но сладко храпящих пассажиров своих пока решил не тревожить.

Часа через полтора расстояние между ними уменьшилось до видимости в бинокль. Мефодич не стал на этот раз испытывать судьбу, а, включив пару раз свой знаменитый форсаж на закиси азота, легко оторвался от любопытных.

На скромной, но трогательной церемонии передачи золота в руки архиепископа Климента выяснилось, что в похищенный золотой оклад иконы Божьей матери, хранительницы дома Романовых, были вделаны несколько крупных рубинов, изумрудов и сапфиров. Драгоценными этими камнями щедро одарена родина Раджиды, поэтому у неё и родилась идея обратиться за помощью к землякам.

Спустя пару месяцев очередная аналогичная экспедиция в Японию прошла без приключений, а вот в третий раз их «Галину» за несколько миль от родных берегов встретила средних размеров быстроходная яхта.

«Сориентировались, сволочи», – подумал Мефодич, когда им по громкой связи было приказано остановиться.

– Кто говорит? – прогремел в мегафон Мефодич, не сбавляя, однако, хода.

Последовала завораживающая пауза, во время которой Мефодич успел обдумать варианты своих ответных действий.

– Говорит Тунгус, – раздался, наконец, голос с идущей следом яхты.

– Приказываю остановиться или буду стрелять.

«Да нет, не будешь ты стрелять, паразит. Тебе золото нужно, а не наши трупы», – решили на «Галине». А когда Мефодич не спеша поднялся на верхний мостик и встал, расставив ноги и выкатив грудь, Гриша и Мыч поняли: он знает, что делать.

– А я начальник Японского моря, поэтому приказываю следовать за мной! – и дал «Галине» максимальный ход.

Что Тунгус, не догнав их в прошлый раз, подготовился теперь основательней, стало понятно, когда его яхта стала медленно настигать «Галину».

Бронзово-каменная фигура Мефодича с устремлённым в сторону берега хищным взглядом прищуренных глаз внушала спокойствие и уверенность, несмотря ни на что.

Мефодич гнал свою верную «Галину» вдоль родного берега, лихо обходя отдельные торчащие из воды камни, и вдруг… запел. То была единственная песня, которую он знал, и пел её в минуты наивысшего азарта. Не просто песня то была, то был его персональный боевой клич, его «Банзай!»

– Сте-е-ньки Ра-а-а-зина челны-ы…. – перекрывая рёв моторов, грохотал над водой, отчаянно фальшивя, его голос.

– Хорошо, что «Варяга» не запел! – сквозь грохот моторов и Мефодича прокричал Мыч на ухо Григорию.

– Потому что не знает! – проорал тот в ответ.

– Не-е, эта статуя что-то задумала, и песня эта – верняк Тунгусу реквием, держись крепче на всякий случай.

Мефодич меж тем орать-то орал, но сощуренными глазами, как радаром, рыскал между прибрежными скалами и носом «Галины», будто отыскивая одному ему известный азимут.

На полсекунды можно было уловить паузу в его пении – есть азимут! Точно при прохождении этой точки и налетела на невидимый камень более глубоко сидящая яхта Тунгуса, шедшая по их форватеру. Раздался скрежет металла о камень, потом взрыв, потом плюхание о воду осколков, потом крик потревоженных на берегу птиц; это всё заняло секунд двадцать…

А потом пещерный рёв Мефодича:

– А-а-а …Грёбаный женьшень!!! (наверное, хотел сказать: Тунгус!) Навигацию изучать надо, а не ушкуйничать на море!

Сделав боевой разворот, вернулся на место взрыва, заглушил мотор; масляное пятно, обломки, чайки…

– Стрелять он будет, сучара… – И, не спеша закурив и оглядев ещё раз всё вокруг, как бы подвёл итог: – Писец, однако, Тунгусу, гражданин начальник.

– И ч-что теперь делать? – спросил потрясённый Гриша.

– Ты пока разливай, а я доложу погранцам по форме, – невозмутимо пробасил Мефодич, будто каждый день скармливал крабам родного моря по вору в законе.

«Хлопотно, однако, с золотом дело иметь», – подумал Гриша спустя пару месяцев, когда морское приключение уже стало и забываться, а его машину на Ленинградском шоссе вдруг стали брать в коробочку два похожих на бульдогов джипа.

– Григорий Борисович! С вами хотят поговорить, пересядьте, пожалуйста, вон в ту машину, – вежливый, крепкий, одет прилично, глаза смышлёные. Кто бы это?!

– Ба-а, старые знакомые! Здравия желаю, товарищ полковник! – садясь в джип и узнав в штатском полковника Ряшенцева, воскликнул Григорий.

– И вам желаю здравствовать, Григорий Борисович! Простите, что захватили вас на дороге, но так, знаете ли, проще. Ну, что, нашли колчаковские ордена?

«Знает, конечно», – успел подумать Гриша.

– Нашёл кое-что, – с неподдельной гордостью сказал вслух.

– Поздравляю, поздравляю. И золото, значит, тоже?

– И золото, значит, тоже, – Гриша сам удивлялся своей наглости.

– Молодца, молодца. Распорядились, надеюсь, по совести?

– Ну, как же, товарищ полковник! Мы же с вами патриоты России и законы уважаем…

И чтобы побыстрее прояснить ситуацию, достал из кейса всегда там лежащие квитанции о передаче драгметалла Управляющему делами Русской Православной Церкви.

Полковник внимательно изучил квитанции, лицо его неожиданно просветлело; ему явно понравилась идея наших золотодобытчиков передать Церкви отнятые у неё когда-то ценности. Хотел он сам погреть на этом руки или нет, теперь это уже не имело никакого значения…

– Я искренне рад, Григорий Борисович, что не ошибся в вас. Позвольте поздравить вас с успехом и пригласить к сотрудничеству.

Полковник вытащил из кармана визитку и протянул её Грише: «Охранно-сыскное бюро “Русич”».

– Да-да, Григорий Борисович, я в отставке, а поскольку сил и опыта невпроворот, ведомство рекомендовало вот задействовать в такой форме.

«Интересная форма, – подумал Гриша, – мимикрирует контора».

– Всегда к вашим услугам, Григорий Борисович, все проблемы и затруднения в ваших изысканиях, по первому зову. Думаю, и ваши знания нам будут полезны, не откажите проконсультировать при надобности по старой дружбе.

«Поживём – увидим», – непроизвольно подумал Гриша, пожимая крепкую руку полковника и выходя из его машины; «это если только “экшена” опять захочется».

А пока период у него был другой. Лучи славы «золотого» дарителя продолжали греть, дочура всякий день умиляла сорокалетнего молодого папу всё новыми откровениями, не забывали и друзья.

Любимая жена быстренько нашла себе нишу в пёстром московском обществе и даже организовала некий международный клуб, куда среди прочих деятелей умело привлекла и скучающих жён дипломатов. Теперь они пытаются там решать всякие локально-глобальные проблемы…

Одно время Гриша заметил, что от жизни такой стал поправляться. Светские рауты по любому поводу утомляли: темп не его, да и «Шампанскому» он предпочитал «Столичную». Поэтому когда случалась очередная ходка с Мычом и Мефодичем за драгметаллом в Японию, он, как застоявшийся жеребец, бил копытом, прял ушами и раздувал ноздри…

Каждый раз, держа в руках холодный, тускло-загадочный брусок золота, он, казалось, впускал в себя жизненную энергию, накопленную в нём…

Правда, вернувшись из очередной экспедиции в Японию и передав несколько очередных слитков архиепископу Клименту, ставшему недавно митрополитом и Управляющим делами Русской Православной Церкви, Гриша почувствовал адскую усталость. Два дня отлёжки не вернули, как раньше, былой настрой, а даже наоборот, пожалуй, переросли в болезнь.

Голова гудит, сердце проваливается, давление не спадает, психика на взводе, ночью кошмары…

Сначала крепился и не показывал, а когда уж равновесие стал терять, Раджида забила тревогу.

Доктора, анализы, обследования – кровь дурная, иммунная сбоит, гормоны взбесились: обозвали синдром хронической усталости. Гриша не понимал: от чего усталость-то и откуда хроническая?! Уколы, таблетки, процедуры – ноль эффекта. Потом светила хотели было, поддавшись моде, обозвать чем-нибудь атипичным, да никаких ни вирусов, ни возбудителей не нашли…

Гриша уже с остановками перемещался по квартире…

Заходил Мыч, уверял, что все болезни от недопития, хотя и поволок в онкоцентр, потом не знали, радоваться или нет, когда получили отрицательный ответ.

Вождь со товарищи убеждал, что Гриша погряз в сытости и спокойствии и что он, Гриша, как акула, жив только в движении, и звал на передовую.

Худенькая Раджида, всегда рассчитывавшая на надёжную Гришину спину впереди себя, выглядела растерянной, в основном от недостатка информации; с добротным диагнозом она готова была на многое.

Однажды походкой каменного гостя возник в комнате Мефодич с выцветшим мешком восточных снадобий и с порога начал по-своему вдохновлять Григория.

– Послушай, Гриша! – после раздачи подарков от домашних начал он многозначительно. – Какого хера ты тут, дружок, разлёгся, когда Дальний Восток просто-таки кипит от моря проблем! Я тут подготовил краткий список местных казусов, которые, окромя вас с Акимычем, решать ведь некому. Вставай, милок, да впрягайся, пока у меня крыша от обиды не поехала. Грёбаный лангуст! У японцев ни хера нет, а как живут?! У нас-то чего не хватает, а?! Вот и я говорю: совести! Да, ладно тебе ручонками-то разводить! Найдётся и к твоей хвори ключик, не бывает иначе! У вас тут в Москве вообще здоровых нет, есть недообследованные; а твоя кукушка и вовсе ещё не родилась! Один дед, помнится, бухтел, что есть вообще только три болезни: лихоманка, почесун и нутряная грызь; всё остальное доктора себе для зарплаты понавыдумывали. Наша ж медицина, она только развлекает больного в то время, как организм его сам себя лечит. Китайцы уже четыре тысячи лет так живут, и, ничего, вона как плодятся!

Слушая необычайно разговорившегося Мефодича, Гриша как бы забывал о немощи, подпитывался, что ли, от восточного здоровяка.

Каким-то боком разговор коснулся Мыча.

– Удивляюсь я на него, – не давая разговору затихнуть, продолжал Мефодич. – По службе своей давно уже должен быть по уши в дерьме. А к нему уж сколько годов не пристаёт ничего. За это время уж сколько таких, как он, или в могиле, или в тюрьме или в бегах… А как тут иначе, когда зарплата смешная, а подпись серьёзная. Уж я-то знаю, какие гроши ему предлагали и наши, и японцы. Тебе одному скажу один раз: при мне пятьсот тысяч баксов в чемодане втюхивали за одну только подпись… Не обиделся, но и не взял. Зато вот когда у детдома здание забирали какие-то крутые рыбачки, приехал к их главному и только тихо сказал: «Не обижай сирот!» – враз отцепились. Знают, барбосы, по миру пустить может! Ты, Гриш, не знаешь, у них в Калуге все такие?!

Заговорились за полночь; ночей Гриша стал бояться, сна не было, одно кошмарно-мятежное полузабытьё с холодным потом. Поэтому он уговорил Мефодича остаться у них ночевать, Раджида постелила тому на здоровенном кожаном диване в Гришином кабинете.

Сна не было и у Мефодича. Обидно ему было до слёз: и так толковых мужиков с гулькин хер, и те уходят… Может, в самом деле кто-то на небесах забирает лучших в другую жизнь?! Тогда это не по-честному: разве здесь дел не хватает?! Вот тебе и планида: живёшь, живёшь, думаешь, вечно так будет, ан, нет… Вот тебе и медицина: понастроили-понавыдумывали, а коснись конкретного человека – и ничего сделать не могут! Правильно умные люди говорят: учиться надо столько, как будто будешь жить вечно, а жить надо, как будто живёшь последний день!

Проснулся Мефодич от шороха бумаг на столе. Протерев глаза, разглядел Григория, пишущего что-то за письменным столом. Заметив, что Мефодич проснулся, тот почему-то засмущался:

– Бумаги кое-какие надо привести в порядок…

– А-а, успеешь ещё сто раз! Ты мне лучше вот что скажи, мил человек: ты в этой квартире давно живёшь?

– Дольше не бывает – я в ней родился, а что?

– Так, интересно…

После тихого семейного завтрака всех развлекала непоседливая Лиза. Каким-то своим детским нюхом она почуяла, что от Мефодича знакомо пахнет детьми, и ползала по нему, как муравей по памятнику.

Потом Мефодич пошёл купить сигарет, и если бы Гриша мог в этот момент за ним понаблюдать, немало был бы удивлён странноватыми манёврами начальника Японского моря. Вначале он обошёл весь квартал и очень внимательно осмотрел крыши, подвалы и первые этажи прилегающих домов. Потом тот же маршрут проделал с остановками, во время которых смотрел, как качается его обручальное кольцо, подвешенное на нитке.

Вернувшись, он неожиданно попросил поночевать ещё одну ночь в Гришином кабинете; от радости Гриша даже забыл удивиться. После затянувшихся опять за полночь разговоров Мефодич, оставшись один, стал что-то в комнате искать; так в детективах ищут прослушку.

Ничего не обнаружив, так и заснул с задумчивым лицом…

Обнаружив утром Гришу, опять сидящим за своим столом, Мефодич стал опять задавать ему странные вопросы:

– Скажи мне, друже, что изменилось в твоём питании после женитьбы на Раджиде? К чему-нибудь своему она тебя приучила?

– Да нет, пожалуй… Ну, чуть поострее пища стала, а так всё наше, обычное. Наоборот, это я её приучил водку солёным огурцом или блинами с икрой закусывать…

Мефодич не отставал:

– Тогда пораскинь мозгой и вспомни, нет ли среди твоих знакомых, имеющих выход на спецов по обнаружению электронных приборов типа прослушки?

Раскинутые Гришины мозги вспомнили полковника Ряшенцева с его новой конторой. В вопросах здоровья Гриша был дремуч до безобразия, плюс к тому же болезненная апатия ко всему, поэтому он даже не удивился необычным вопросам Мефодича. Под его же натиском позвонил полковнику и кратко обрисовал свою просьбу.

В течение получаса прибывшие незамедлительно молчаливые сыскари, обвешенные с головы до ног электроникой, нашли в настольном автоответчике миниатюрный генератор каких-то негативных сверхнизких частот, который и имел целью крепко подорвать Гришино здоровье и который за две ночи вычислил или учуял бдительный Мефодич.

Кто?! Зачем?! Тунгуса нет, с полковником дружба… По старой дружбе полковник за отдельную оплату пообещал ему найти и злодея.

Профессиональным его ищейкам понадобился один день, и к его исходу техник городской телефонной сети уже кололся, что какой-то индеец за сто баксов попросил его это сделать.

Какой, к чёрту, индеец?! Откуда в Москве индейцы?! Почему он решил, что это индеец?! «Ну, он такой как Индира Ганди…» Тьфу ты, господи, этнограф хренов – индиец, индус, а не индеец!

Ещё через два дня вышли на студента РУДН, который и назвал, наконец, заказчика – своего родственника из Калькутты.

Когда же всё ещё ничего не понимающий Гриша ради интереса рассказал дома обо всём Раджиде, по её реакции он понял: она что-то знает. «Вот планида моя, – думал Гриша, слушая рассказ своей супруги, – собирался понаслаждаться покоем, а тут ещё один Тунгус, только импортный…»

А история стара, как мир. С детства, как и все дети знатных родов в Индии, Раджида была родителями обручена с одним таким же родовитым отпрыском, который теперь сын какого-то министра и который, соответственно, рвёт и мечет, что какой-то бледный босяк увёл у него принцессу. Видно, сильно хотел повысить сословие, а тут Гриша, вот он по обычаям Востока и решил извести соперника и вернуть себе принцессу…

Гриша смотрел на жену, любовался её поистине царской выдержкой и достоинством и думал, не перебрал ли он с экшеном в своей жизни…

Договорился сам с собой: кто ищет, того и находят…

Раджида решительно взялась своими путями прекратить эти дикие средневековые разборки и, видимо, сказала в посольстве своё венценосное слово.

Только вот с этого случая она вдруг так же решительно ввела в их семье культ здоровья…

С каждым днём Гриша всё больше и больше поражался, как много знает его «сокровище» – эта смуглая миниатюрная принцесса древней и загадочной страны. Необычность её воспитания и образования Гриша почувствовал с самого начала их близких отношений.

Как и все мы, Гриша слышал с детства: Кама Сутра, позы, процедуры и прочее, и иначе, как к древнему чудачеству к этому не относился. Первый же год их интимных отношений заставил его понять, что есть культура секса, а что есть бескультурье. Почувствовав к своему стыду пещерный уровень своего сексуального опыта и образования, он в дальнейшем безропотно отдал инициативу своей любимой и экзотической жене, своему «сокровищу».

Она точно знала, что, когда и как надо делать, чтобы партнёр по сексу в беспамятстве проваливался в нирвану и возвращался оттуда умиротворённым. Ей трудно было понять, почему русских девушек не учат, например, развивать смолоду оргастические мышцы, или почему русские мужчины, кроме «Виагры», никак больше не могут усиливать свою потенцию. Ей обидно за русских женщин зрелого возраста, которые вообще ставят секс в зависимость от возраста… Сексуальным же образованием детей занимаются только родители, а чему могут научить сами необразованные…

– Как же этого не знать, если из-за сексуальной неудовлетворённости распадается треть браков… – вполне искренне не понимала Раджида.

– Согласись, Гриша: мир так устроен, что «Where there’s marriage without love, there will be love without marriage – Брак без любви чреват любовью вне брака». Так сказал Франклин.

– Вот чем тебе надо заниматься, сокровище ты моё! Откроешь школу сексуального образования, будешь больше меня зарабатывать!

Раджида отмалчивалась в неуверенности… Она никогда не позволяла себе обсуждать с мужем внутрироссийские политические или хозяйственные вопросы – для неё это была Terra inkognita, земля неизвестная и непонятная. Однако в житейских вопросах она была просвещена вполне солидно.

Теперь же, с устранением причин расстройства Гришиного здоровья, Раджида устроила ему мощный реабилитационный период силами народной медицины:

– Гриша чистил сосуды, выпивая в день два литра лимонного сока и два литра дистиллированной воды – и всё;

– Раджида сказала: будем чистить печень, и Гриша героически проглотил триста миллилитров оливкового масла;

– Раджида до мелочей отрегулировала его питание, и Гриша послушно начинал день с овсянки с отрубями и заканчивал его кефиром, съедая в промежутке лошадиную дозу всякого силоса;

– Раджида научила его разным оздоровительным йоговским позам, и Гриша безропотно пытался завязать в узел все свои конечности – слава богу, никто этого не видел!

– Раджида по два часа без перерыва капала ему на лоб тёплое, душистое масло, отчего Гриша засыпал, как ребёнок;

– пил Гриша только свежевыжатые натуральные соки, а также «живую», талую воду, и сам себе удивлялся, почему ему не хочется пива;

– каждый день у Гришы получасовая ванна с солями Мёртвого моря;

– а ещё аромотерапия индийскими благовониями, аэроионотерапия лампой Чижевского, и ещё, и ещё…

Прости, дорогой читатель, за подробности, но поражённый воочию результатами, устоять соблазну поделиться с тобой нет никаких сил. Как оно там повезёт нам с вами найти такое своё сокровище, не знаю, но знаю теперь точно, что может сделать сам для себя человек.

Урок, преподанный мудрой восточной женщиной, собравшей по крупицам вековой опыт целительства, очень наглядно показал, что можно и нужно управлять своим здоровьем.

Спустя месяца четыре к ним вновь ввалилась статуя Мефодича, принеся с собой неистребимый запах моря, ветра, табака, водорослей и рыбы.

– От, Раджидочка, ты и врезала этим докторишкам! – загудел он, уже безбоязненно обнимая своими лапами реабилитированного Гришу. Тот болтал в воздухе ногами, нешутейно задыхался где-то под мышкой у гиганта, а по ноге того пыталась вскарабкаться маленькая Лиза.

Поставленный на пол Гриша, отдышавшись, робко спросил:

– А что, мне теперь и пятьдесят граммов нельзя за встречу?

– Почему нельзя? Здоровому человеку как раз можно больше, чем другим, – порадовала его жена.

Как Мефодич коптил, солил и вялил дары своего моря, знал он один, а только когда он выложил всё это на стол да разлил настойку на пантах и лимоннике, аромат, казалось, парализовывал людей на улице. Неожиданный энтузиазм к этим яствам проявила Лиза, в маму смуглая и худенькая. Мефодич тут же хлопнул кулачищем по столу и заявил:

– Решено, едешь летом к нам на откорм, будешь, как мои хлопцы!

Насладившись общением и дарами, потянулись закурить, смачно затянулись. В блаженстве Гриша изрёк:

– Раджида сказала, что здоровый организм две-три сигареты в день нейтрализует без последствий, я теперь только так, потом вообще брошу.

Мефодич сыто улыбался и согласно кивал головой: дескать, хорошо тебе с такой жёнкой…

Лёгкая на помине, в комнату неслышно вплыла Раджида и, улыбаясь, положила на стол перед Мефодичем маленький красный футляр:

– Это тебе, Ме-фо-ди-евич, за смекалку на здоровье и на память…

Диковатый Мефодич смущался от всяких знаков внимания, от принцессиных же вообще растерялся и не знал, что делать. Гриша за него открыл футляр и достал оттуда блестящий золотой кулон на цепочке в виде клешни краба, крепко зажавшей чёрный матовый камень неправильной формы.

– Это твой камень – агат – он будет оберегать тебя от хвори и помогать тебе принимать правильное решение, – словно сказочная богиня произнесла Раджида и повесила кулон на богатырскую бронзовую шею Мефодича.

Явно растроганный, гигант вспомнил было, что по этикету в таких случаях полагается вроде бы целовать руку женщине, встал для важности, да лучше бы сидел, потому что заставил Раджиду задрать высоко вверх голову, сам смутился, потом согнулся пополам и уже привычно чмокнул её в щеку.

Все засмеялись: Гриша от удовольствия, что угодили другу с подарком, Раджида от щекотки душистой бородой, сам Мефодич от счастья, что теперь и у него есть свой оберег, и маленькая Лиза, громче всех, за компанию.

Мефодич подошёл к зеркалу, выкатил грудь колесом, оглядел себя и так, и эдак, сказал:

– Йеэх! – и переполненный эмоциями, хлопнул Гришу по плечу, отчего тот схватился за край стола, чтобы не упасть со стула.

– Замочим?!

– Замочим! Пока не убил, – и не думал перечить Гриша, потирая плечо.

Все чокнулись рюмками-бокалами к удовольствию Лизы, обожавшей этот обычай.

– А как ты, Раджидочка, узнала, что агат мой камень? – залюбопытствовал Мефодич.

– О! Это целая наука, ей много веков. У разных народов всегда были мудрецы, которые по дате рождения, ещё по некоторым признакам подбирали каждому человеку свой камень, свою стихию, свой цвет, своё дерево….Эти знания передаются из поколения в поколение и есть в каждом народе. Смотрите, в каждой короне царя, короля, эмира, шаха, махараджи только свои камни. Фамильные драгоценности зачастую имели целые истории, подтверждающие их магическую силу. Сейчас наука уже более точно, а, главное, честно об этом говорит. Вот, например, недруги наши, о которых ты догадался, дали каждой клеточке Гришиного тела негативные колебания, чтобы разрушить их. А свой камень в противовес разрушительным действиям даёт положительное влияние – это как бы индивидуальный резонатор, подавляющий негативные и усиливающий позитивные колебания. Как говорят наши учёные, свой камень облегчает его обладателю доступ к определённым слоям реальности. Кстати, а вы знаете, почему перстни и кольца в первую очередь надевают на четвёртый палец? А почему в йоговских оздоровительных позах – асанах – держат вместе большой и четвёртый палец? По этой же причине христианские священники при крещении тоже соединяют эти же пальцы.

Мужчины, пришибленные загадочностью и важностью вопроса, а также полной своей дремучестью, слушали, как первоклашки учительницу…

Не исключено, что каждый из них по отдельности призадумался, а на то ли вообще они угробили свои годы, силы и знания? И ради чего боролись они с ветряными мельницами? Кто и когда обманул их, убедив, что лечит таблетка, а не сам организм?

И не стыдно ли к сорока годам узнавать, что, оказывается, иммунная система, например, подслушивает наш внутренний мир… А рождены мы, вообще-то, для удовольствия и, стало быть, болеть – значит гневить Бога…

В любой религии, оказывается, есть прямой намёк, что любое живое существо запрограммировано жить так, чтобы получать максимум удовольствия и терпеть минимум страданий…

– Так вот, дорогие мои, большой палец соответствует меридиану лёгких и отвечает за связь с внешней средой, первичной космической энергией. Четвёртый же палец находится на меридиане внутренних органов и отвечает за связь с внутренней средой и человеческой энергией. Таким образом, при складывании большого и четвёртого пальцев ключается контур взаимодействия внешней и внутренней энергии.

Можно было бы и рассмеяться, но Оксфорд приучил Раджиду к сдержанности, поэтому она лишь улыбнулась, когда увидела, что и Гриша, и Мефодич, не сговариваясь, сложили вместе те самые пальцы и смотрят, что будет…

Про грядущую свою золотую свадьбу Борис Маркович и мама Оля вспомнили совершенно случайно.

Они играли вдвоём в карты, Борис Маркович пытался, как всегда, жульничать, мама Оля, как всегда, его уличала, после чего стыдила:

– Э-эх, игруля, уж сколько годов пытаешься ловчить, да всё никак не научишься!

На что профессор старался дать аргументированный ответ:

– Ничего-с. Это только первые пятьдесят лет не получается, потом всё пойдёт как по маслу. Мы с тобой сколько уже в подкидного дурака режемся? Тэ-э-экс, сейчас у нас какой?.. Э-э, сударыня, а в октябре ведь пятьдесят лет будет!

– Как пятьдесят?! Матерь Божья, так это ж золотая свадьба называется!

– Как не называй (и украл карту!), а есть повод облобызать вас, мадам, а также закатить банкетец!

Профессор как-то хищно и азартно потёр ладонями, что означало событие в их тихой жизни вообще и предполагало приезд детей и внуков, в частности.

– Сударыня! Я с большим энтузиазмом отнесу на почту письмо, в котором вы соблаговолите напомнить нашему ребёнку об изначальной причине появления его в этот несовершенный мир.

– Не гневите Бога, сударь. Его мир хорош, да люди грешны, а прощения просят не всегда…

– Не спорю, не спорю…

Атеист, Борис Маркович побаивался дискутировать с супругой на такие темы.

Пришедшее вскорости в Москву письмо с упоминанием о юбилее очень всех обрадовало, потому что предвещало большой, тёплый праздник. Все дела не без удовольствия были отодвинуты и началась подготовка.

Давно замечено, что процесс подготовки не менее волнителен, чем само событие.

Во-первых, варианты и фантазии пока вседозволены…

Во-вторых, сладостное время подготовки к событию гораздо длиннее, чем само событие.

В-третьих, сам себя начинаешь больше уважать, видимо, искренне принимая предпраздничную суету за кипучую деятельность.

В-четвёртых, в процессе подготовки исключается разочарование ввиду бесконечности альтернативных вариантов, а само событие, к сожалению, однозначно, и имеет особенность заканчиваться, будь то свидание, рыбалка, игра или юбилей.

Малочисленность детей: сын – один, сноха – одна, внучка – пока одна – было решено компенсировать друзьями. У стариков их осталось совсем мало: академик Жилинский с супругой да отставной генерал Бровин.

Все радостно согласились, сурово отказавшись при этом от Гришиного предложения оплатить билеты. «Это же Кипр, а не Аризона какая-нибудь!»

А Мыч и даже Мефодич – с другого конца Земли – будто только и ждали чего-нибудь эдакого.

Лиза немедленно села рисовать деду с бабой картину. Несколько дней напролёт она корпела, высунув язык, над шедевром. Вечером же, едва отмытая от красок, удовлетворённо засыпала под новые сюжеты…

Гриша нажал на все рычаги, подмазал, где надо, чтобы выпустить за свой счёт к юбилею застрявшую в издательстве последнюю книгу отца о Манчжурии.

В последний момент оказалось, что и вождь Гришиной партии в эти сроки планировал недельный отпуск на Кипре. Глубоко эрудированный специалист по Ближнему Востоку, он всегда с удовольствием общался с остатками старой интеллектуальной элиты России…

Вот чем хорош Кипр, так это предсказуемостью погоды, так что накрытому на лужайке перед домом большому столу дождь никак не угрожал.

Борис Маркович настаивал на строгом костюме, сошлись на галстуке без пиджака.

Старый генерал Бровин был удивлён как ребёнок, увидев над большим цветком вместо пчелы зависшую колибри.

Получив в подарок сигнальный экземпляр книги, профессор расчувствовался до слёз, видимо, предполагая, что это его последняя большая работа. В течение всего вечера он несколько раз брал фолиант в руки, поглаживал как ребёнка, о чём-то подолгу задумывался…

Лизин шедевр под названием «Морской Дед и морская Баба» в красивой рамочке был тут же водружён на видное место в гостиной, положив начало авторской коллекции. Маленькая смуглянка успела покупаться в лучах славы, когда посыпались заказы от гостей…

Полный фурор произвёл подарок для мамы Оли – маленький, изящно-блестящий, настоящий… мотороллер. Наверное, Раджида, жившая во время учёбы в Европе, была автором этой смелой идеи, потому что тут же на пустынной набережной обучила вождению вслед за мамой Олей всех желающих. Вероятно, в Москве мама Оля и не рискнула бы так шокировать общественность, но на Кипре это простое средство передвижения весьма популярно, особенно у женщин, причём безотностительно возраста. Кажется, на такие маленькие и права не требуются, и ездят без шлемов…

Исключительно ради юбилея, под настойчивые призывы гостей Борис Маркович, чуждый всему техническому вообще, согласился прокатиться на нём вместе с мамой Олей.

Гвоздём программы стало зрелище, когда мама Оля за рулём, Борис Маркович сзади не без страха обхватил её руками, а за ним предательский шлейф седых волос, которыми он мастерски сбоку на бок прикрывал лысину посередине…

Оба почему-то запыхались, порозовели, в глазах былой азарт – вот он – элексир молодости: смелые подарки и внимание!

Обычно сдержанная, Раджида пустила слезу обнимаясь с мамой Олей. От счастья ли в своей новой семье, от мысли ли о своих… нам неведомо.

Вождь тоже гордо протарахтел туда-сюда вдоль кустов у дома. Было ясно, что и он только открыл для себя эту забаву; искренне сожалел, что ездить на нём ему некуда.

Гости, видевшие Вождя до того лишь по телевизору, не без приятного удивления обнаружили в нём заводного тамаду, неиссякаемый кладезь былей и анекдотов, да и выпить водочки – почему нет, а вот зазнайства – ни-ни… Прирождённый оратор, он мгновенно, как музыкант с абсолютным слухом, схватывал правильную ноту в разговоре с любым собеседником. Любопытно было наблюдать, как у него сразу устанавливалось абсолютное равенство в разговоре, будь то Лиза, академик Жилинский, супруга Мефодича, местный священник или новые приятельницы мамы Оли из Ирландии или Германии.

И совершенно случайно с веранды дома Гриша засёк эпизод, когда Мыч весьма оживлённо и даже энергично пытался что-то выпытать, собрав вместе Бориса Марковича, генерала и академика. Гриша знал: такой блеск в глазах, такая собранность как у собаки, взявшей след, у Мыча бывает только в двух случаях: женщина или… приключение…

Он перехватил понимающий взгляд Мефодича, и оба заулыбались!

© 2006 ВИКТОР ГОРБАЧЁВ

Глава 1.

Кипр… Замиренный остров – подвздошье Европы… Либеральная республика… Налоговый рай… Приветливые греки… Благота церквей…

За всем за этим, а ещё и к ласковому морю, солнцу, фруктам, вину, женщинам и музыке стянулись сюда с попутным ветром иноземцы. Народ пёстрый по географии, по нравам, по деньгам и по способам их добывания…

Погреться, отсидеться, подлататься, оттянуться, отдышаться, забыться, осмотреться, зализать раны, замолить грехи – что говорить, благопотребное место… Храни тебя, Господь, и дальше!

Большинство страждущих составили англичане и русские, так сложилось. Обычные англичане, чего не скажешь о русских.

Есть отдыхающие правильные, оставившие маяту свою там, где холодно и сыро, и безмятежно меняющие здесь по-разному заработанные дензнаки на все прелести Кипра, а есть чудаки, волей или неволей притащившие и сюда свои заботы и проблемы – это отдыхающие неправильные.

Средней упитанности холёный брюнет лет тридцати пяти с крепкими, как у стоматологов, кистями смотрелся как отдыхающий неправильный, потому как периодически и подолгу озабоченно смотрел в никуда, а, вернув глаза оттуда, начинал метать взгляд по сторонам, словно пытаясь найти себе то ли поддержку, то ли оправдание, то ли угрозу…

Народу на этом принадлежащем отелю King George пляже никогда помногу не бывает – только знатоки умеют сюда попасть, не будучи постояльцем этого отеля, поэтому другому отдыхающему, правильному, интеллигенту с выцветшей бейсболкой, очень орлиным профилем и возрастом пятьдесят плюс, довольно быстро бросилась в глаза маята брюнета.

Когда интеллигент снимал очки, давая глазам отдохнуть от чтения газеты на русском языке, он медленно водил респектабельным носом по сторонам, не без удовольствия задерживая взгляд на стройных женских фигурах. Таковых в этот час было мало – пара бледно-розовых англичанок, вся в веснушках, правда, ладно скроенная скандинавка да стайка крепких немок, судя по весёлому галдежу, довольных жизнью…

Под дородным носом интеллигента, словно чахлая трава под утёсом, скрывались аккуратно подстриженные пегие усики, сбивавшие с толку любого физиономиста полным отсутствием смысла своего присутствия. Так, запустились как-то с младых лет сами собой, не брил он их ни разу; раньше для солидности оправдывался Чеховым, якобы сказавшим, что мужчина без усов всё равно, что женщина с усами, а с годами попривык и не задумывался о них вообще.

Если быть честным, то теперь, на излёте лет, ему всё чаще думалось, что всё у него в жизни сложилось как усы – само собой. Вроде бы принимал всякие решения – институт, женился, два сына, квартиры, машины, барахло – как у всех. Даже, как в покере, масть менял для оживления ситуации – из уездного подмосковного городка уехал учиться в Минск, потом двенадцать лет прожили в Белоруссии, потом на родину, в Россию, вернулись в свой областной центр, потом в Израиль, как он всем объяснял, в состоянии аффекта попал на целых шесть лет, теперь вот пробует закрепиться здесь, на Кипре…

И в буднях нелёгких четыре раза с нуля начинал, и всё шло неплохо, да только «то понос, то золотуха»; то дефолт, то распад Союза – и опять по нулям…

Перед супругой было немного неловко, да и на судьбу можно было бы пороптать за самонереализацию, а только умом он понимал, что смысла в этом никакого, и ничего такого не проделывал.

Сыновья выросли нормальные, не тронутые суровой действительностью, поэтому, когда его по привычке спрашивали: «Как дела?» – отвечал уверенно: продолжают хорошеть…

Лениво изучив малочисленные женские прелести и прочие окрестности, интеллигент было заскучал и готов уже был дремануть, как вдруг уловил в неуверенном разговоре брюнета по мобильнику – «не знаю, не думал, сомневаюсь, вряд ли…» – традиционную израильскую концовку: «Ялла, мотек, бай!»

«Э-э, товарищ тоже где-то хватанул иврита…». Земляк, не земляк, а только созерцательный интерес интеллигента к брюнету плавно перерос во внимательный.

«Подойти спросить что-нибудь на иврите, – уже строил тактику оживившийся интеллигент, – пожалуй, не стоит; корявость языка сразу даст барьер… А русский на что?!»

– Спалить кожу не боитесь? – как бы прогуливаясь рядом, спросил интеллигент.

– Так новая вырастет! – охотно откликнулся брюнет.

– Да-да, кожа-то, пожалуй, вырастет; вот вырастали бы мозги новые…

– Ну, мозги, не мозги, а вот конечности и внутренние органы уже выращивают.

– Как это?! – довольно искренне встрепенулся интеллигент. – Как хвост у ящерицы, что ли?

– Совершенно верно: как у ящерицы хвост, как у саламандры ноги. Червяка поруби, так в каждом куске появляются голова и хвост. Человек, к сожалению, в эволюции подрастерял такие возможности регенерации; правда, кое-что осталось – кожа вот обновляется, печень возобновляется, кровь меняется…

– Но, согласитесь, – прокряхтел интеллигент, присаживаясь на песок рядом, – было бы неплохо регенерировать что-нибудь посущественней: сердчишко, например, ливер всякий, да и те же конечности… Когда-нибудь докумекают…

– Уже! – оживлённо бросил брюнет.

– Что – уже?!

– Уже докумекали. В организме человека есть так называемые стволовые клетки, ну, основные, то есть базисные; у эмбриона их максимальное количество, у стариков – минимальное. Так вот если эти стволовые клетки взять у эмбриона и ввести больному с удалённым органом, то они сами находят недостающее место, закрепляются там и начинают из базисных превращаться в специфические: тканевые, нервные и другие – вот вам, будьте любезны, и новый пальчик или целая рука!

– Шутить изволите… – добродушно отмахнулся интеллигент.

– Да нет же! – неожиданно вдохновился брюнет. – Уже есть факты, они опубликованы, подтверждены. Раньше были этические проблемы с использованием эмбрионов, хотя после абортов их всё равно выбрасывают, а теперь специалисты по генной инженерии научились получать стволовые клетки лабораторным путём.

– Это вы не клонированную ли овцу имеет в виду?

– Овца Dolli уже пройденный этап.

– Это что же, значит уже и человека можно клонировать?

– Можно. Только сейчас гораздо важнее победить рак, СПИД, болезнь Альцгеймера, детский церебральный паралич и другие неизлечимые пока болезни. Так вот с помощью стволовых клеток сейчас рождается новая регенерационная медицина – вот она всесильна.

Повисла пауза, вызванная у интеллигента неподдельной ошарашенностью, а у брюнета, вероятно, мыслью – не очень ли он разговорился…

Об этом и подумал интеллигент, когда брюнет вскорости засобирался по делам.

Глава 2.

С интеллигентом – его звали Аркадий – проще: он тяготел ко всему новенькому – работа, квартира, вещи, место жительства, впечатления, приборы… Поэтому любимые его телепередачи были связаны с новостями – в технике, в науке, в жизни, в медицине, наипаче…

По старой российской традиции шибко грамотных у нас никогда не жаловали. Причину же определяли обстоятельства. Во времена перемен у пытливых глаза разбегаются от кажущегося обилия возможностей отличиться, и только в очередной раз разбитые морда и корыто однозначно дают понять: да не для тебя эти перемены писаны, лох, успокойся и не суетись, а то вспотеешь…

Вот на таком затейливом компромиссе новаторства, лени, конформизма и порядочности и проплыл по течению Аркадий свои пятьдесят с хвостиком, приходя с годами к убеждению, что всё, что Бог дал – оно к лучшему. А жалеть о чём-то, бурчать, сетовать – это ж чистое самоедство и соль на раны – зачем?!

Резонно рассудив, что для исторической Родины со своим возрастом и не совсем актуальной профессией он будет мало полезен, Аркадий в очередной раз уговорил верную спутницу жизни поискать новых впечатлений в местах столь же тёплых, но более спокойных. Поспособствовав, как мог, образованию и образумлению сыновей, он дождался, пока они определятся в местах для себя наиболее комфортных, раздарил в очередной раз нехитрый скарб и в течение часа перелетел на Кипр, предварительно вычисленный и обдуманный.

Аркадий, как и многие из нас, любил нравиться, особенно себе. Последняя же его комбинация с переменой места жительства явно добавляла ему оптимизма и бодрости духа. Подойдя творчески к возможностям и потребностям как своим, так и историческим, Аркадий ухитрился получить там какое-то пособие, которого здесь хватало на выплату за квартиру, купленную в рассрочку на десять лет, и на питание; некоторые неудобства при этом, пожалуй, можно не учитывать…

Маленькая двухкомнатная квартирка, стараниями энергичной жёнушки быстренько превращённая в весьма уютную, давала им вид на жительство и право на покой. Репетиторство английского языка среди многодетных, но малообразованных понтийских греков, заполонивших в ту пору Кипр, давало супруге любимое занятие, не менее любимое общение и неплохой доход.

Аркадий же пребывал в счастливом состоянии свободного поиска занятия для души, а если повезёт, то и для желудка тоже. Поэтому встреча загадочного брюнета на пляже рождала, как всегда, волнующие, но пока смутные ожидания нового интереса.

Вероятно, так томится собака перед охотой…

Надо сказать, наследственная гипертония, уничтожившая в расцвете лет всех его родственников по материнской линии, вошла в нём в глубочайшее противоречие с жаждой жизни и интересом к ней. Как результат такого противоречия и был его интерес ко всякого рода медицинским новациям. Вспомнив, с какой охотой и вдохновлённостью брюнет поддержал случайно возникшую тему разговора, Аркадий подумал, что для него это не просто праздный разговор, во-первых, и, во-вторых, по тому, как тот осёкся – что здесь явно попахивает интригой. Короче, брюнет на пляже стал для Аркадия здесь первым интересом, который он намеревался исследовать.

Не так всё просто с брюнетом – его звали Алексей, Алекс. Обстоятельства, в силу которых он оказался на закрытом пляже отеля King George маленького приморского городка греческой части Кипра, и не могли по определению сделать его правильным отдыхающим.

Судьба уготовила тридцати трехлетнему выпускнику 1-го Московского медицинского института довольно извилистую дорожку, которая имела многочисленные развилки, где он не один уже раз должен был, как тот витязь на перепутье, решать, куда не надо идти.

Как уж там сложились звёзды и планеты при его рождении, теперь сказать трудно, а только серого и скучного за весь его Христов возраст практически не было ничего. Выстраивалась какая-то дьявольская череда событий, обострённая закономерность которых иногда его настораживала.

Как всё началось с первой школьной любви не к кому-нибудь, а к дочке 1-го секретаря райкома партии, так всё и пошло по максимуму. Каким-то чудом попал в медвуз № 1, каким-то ветром занесло на крутую специальность «Генная инженерия», каким-то боком по окончании оказался в престижном институте биофизики, непонятно почему его взял к себе профессор с мировым именем Горячев, почему-то у него крепче, чем у других, застряла в голове мысль о клонировании и регенерации органов…

Такой авангардизм в медицине, может, где и приветствовался в то время, но только не в России.

В промежуточном итоге он остался один на положении полусумасшедшего аспиранта, когда выбрал себе неподъёмную и для целых институтов тему по регенерационной медицине.

Закрыть глаза на то, что он делал в полузаброшенной от нищеты лаборатории, – вот всё, чем мог ему помочь профессор Горячев.

Что уж такого ему удалось и чего не удалось в полулегальных экспериментах с животными и людьми, что он через полтора года оставил институт, открыл на окраине Москвы скромный салон красоты, а, проработав там чуть больше двух лет, вынужден был бежать в Израиль, припомнив, что он внук еврея, – он сам чуть позже расскажет лучше.

Однако – от судьбы не уйдёшь! – и на Святой земле не избежал он своего предуготовления…

Не пожелав осваивать профессиональный иврит и проходить порядком унизительную процедуру подтверждения своего несомненно мощного диплома, он был вынужден со своим сносным английским довольствоваться должностью медбрата. Так вот ведь не в дом престарелых какой-нибудь попал (а их здесь великое множество), а в шикарный исследовательский центр Рабина, что в славном городе Петах-Тиква – в переводе, кстати, Врата Надежды!

С аспирантских времён остались у него несколько считавшихся тогда тупиковыми вопросов по теме использования эмбрионов для регенерации органов. Здесь же мощнейшее аппаратное вооружение позволило израильским медиком их разрешить. И он, прочитав публикацию, опять встрепенулся и опять задышал неровно от открывающихся вновь перспектив.

С неподтверждённым дипломом ни о какой частной практике, разумеется, не могло быть и речи, и выручил его, как ни странно, московский опыт: он и здесь мог без труда открыть клинику или салон альтернативной медицины, коих здесь не меньше, чем в Москве. Что он и сделал, вложив в это дело свои московские сбережения.

Каких чудес он там успел натворить, что не прошло и двух лет, а его гонорары стали измеряться четырёхзначными цифрами, и не в шекелях, а в твёрдой.

Молва разнеслась до самых до окраин, благо весь Израиль – сто на шестьсот пятьдесят километров.

Когда же стало ясно, что и здесь ему не дадут работать, он вновь огорошенно вспомнил понравившееся объяснение: планида моя такая…

Судьба свела его с Аркадием как раз в тот момент, когда он только отдышался от Израиля, оформил вид на жительство здесь, на Кипре, и теперь искал возможности практического применения накопленных знаний и опыта в деле, фантастические перспективы которого видел чётко и осязаемо.

С принятием решения Алекс не спешил: печальные итоги своей деятельности в России и в Израиле ему очень не хотелось бы повторить и здесь, на Кипре…

Глава 3.

Встреча наших героев на следующий день на том же пляже легко просчитывается схожестью состояния поиска, в котором они оба на тот момент пребывали, не имея по большому счёту других забот на этом обласканном Богом острове.

Завидев друг друга, оба заулыбались и поздоровались как старые знакомые – за границей это бывает. Каждый принёс пиво в расчёте на партнёра, поэтому беседа предполагалась неспешная и обоюдоприятная. Отсутствие же на горизонте отвлекающих факторов в виде ласкающих глаз купальщиц наталкивала на мысль ещё и о достаточной серьёзности и глубине разговоров.

Они познакомились, и в качестве увертюры Аркадий спросил:

– Прошу прощения, но русское имя Алексей и иврит… интригует.

– Да вот, знаете, четвертинка дедовой крови помогла избежать некоторых российских прискорбностей, но, к сожалению, не уберегла от чисто израильских напастей.

– Тут мы с вами похожи, только крови этой самой во мне в два раза больше, а всё остальное – один к одному.

После первых двух банок пива перешли на «ты».

– Да-а, сейчас россиян где только не встретишь, чего уж говорить про Кипр или Израиль… – со знанием дела посетовал Аркадий.

– Да, если бы только за красотами заморскими ехали, а-то ведь чаще всего бегут; была эмиграция, теперь эвакуация. – В голосе Алекса звучала неприкрытая обида.

– В какой-то степени успокаивает, что ты такой не один; не в тебе самом, значит, дело, неладно что-то в королевстве…

– Да, за что-то Бог на Россию в обиде, не просто так это беспробудное пьянство, хамство и воровство снизу доверху…

– Всё какой-то свой путь особый ищем, всё у нас в борьбе: то с врагами, то за урожай…

– Странная какая-то система, – распалялся про свои болячки Алекс, – сморозит какой-нибудь сановный придурок с броневичка очередную ахинею, и никто и не спорит, все, как бараны, «за». А кто спорит, те далече… На фундаментальные науки такой мизер выделяют, так и тот на коттеджики разворовывают.

– Обида у тебя неподдельная; имеешь к науке отношение?

– Можно сказать, я и есть её жертва… Я – врач-генетик. Только наука эта требует больших денег, а отдача нескорая – кто ж их даст… На голой интуиции да на своём страхе и риске допетрил до чего-нибудь – получи по башке для подравнивания – нечего выпендриваться! Да, грёбаный сапог! Ребята! Я ж вам регенерацию органов на блюдечке преподнёс, а вы всё у нефтяного корыта грызётесь!

– А-а, – вспомнил Аркадий их вчерашний разговор, – это то, что ты вчера про выращивание новых органов говорил?

Алекс на секунду задумался, чувствовалось, решал опять, как и вчера, стоит ли сейчас о сокровенном, потом как бы махнул рукой – чего уж, мол!

– Помнишь, я вчера упомянул стволовые клетки? Их, кстати, русские евреи и открыли почти сорок лет назад – Чертков и Фриденштейн… Учитель мой, профессор Горячев, вполне конкретно определил фантастические возможности использования этих самых клеток. Представляешь, при рождении ребёнка из пуповинной крови берётся запас крови, где находится максимальное количество стволовых клеток, и замораживается в специальном хранилище – банке стволовых клеток. Случилось с человеком что, руку, скажем, потерял, обратился в банк, вкололи в вену его новорожденную кровь несколько раз, и стволовые клетки сами найдут дефект в организме и начнут превращаться в клетки мускулов, скелета, нервов. Ну, в особых условиях, конечно. Несколько месяцев – и получите новую руку, уважаемый!

– А как же мы, у кого нет своих запасов новорожденной крови? – не на шутку забеспокоился Аркадий.

– Это посложней. Но два доктора из Южной Кореи – доктор Хванг и доктор Мун почти решили вопросы использования чужих стволовых клеток. Они уже крысам уши и ноги выращивали, и до человека оставались считанные шаги по совместимости – вот их-то и не могли решить несколько лет. И, представляешь, года полтора назад читаю публикацию: израильские учёные-медики решили эту задачу. Тут я и пошёл медбратом у них по медицинским центрам батрачить: Центр Рабина, больница Бейлинсон в Петах-Тикве, медицинский центр Керен Каемет в Иерусалиме. И что думаешь? Обострённое чувство и интуиция от нищеты российской медицины помогли понять – в чём дело.

– Да, это ж какие деньги… – сказала в Аркадии половина нерусской крови…

– Так и было. Открыл косметический салон, это у них можно. Начал по минимуму: кожу обновлять, печёнку и прочий ливер, зубы новые выращивал – чтобы не так в глаза бросалось. Ну, считай сам, если там донорская почка пятнадцать-двадцать тысяч баксов стоит; а мне эту почку вырастить, как два пальца обоссать.

– И что, всё бросил?!

– Пришлось. Страна меленькая, стучать любят. Кровь-то беременных в роддомах я за деньги добывал нелегально, а у них везде на страже раввины, сам знаешь… Раз оштрафовали нехило, два – фанатиков подослали, три – в цугундер уволокли, а жизнь человеческая там – копейка, чего мне тебе объяснять – вот я и тут: начинай мочала сначала…

– Матерь Божья! – Неясно, от чего больше изумился крещёный еврей Аркадий.

Упаковка пива кончилась, начали другую…

Обида, замешанная на хорошем пиве, требовала сочувствующего собеседника; альтернативу Аркадию сыскать было практически невозможно: склонность к медицинским авантюрам, свобода положения и неистребимое желание преуспеть обрекали их обоих на совместные усилия…

Глава 4.

Аркадию очень нравилась национальная идея израильтян жить до ста двадцати; теплело как-то на душе, что ты ещё в расцвете, может быть… Поэтому, что касается диеты, режима, нагрузок во имя такой цели – Аркадий был кремень.

Правда, со всеобщим пофигизмом у него получалось не так хорошо, как у израильтян. Супруга к этому попривыкла, иногда подтрунивала, но втайне завидовала, будучи сама от природы натурой мягкой, эмоциональной и слабовольной.

Поэтому, засидевшись поздно вечером за слёзным сериалом, она очень удивилась, обнаружив благоверного в неурочный час с горящими глазами у компьютера. Мешать не стала, знала: если причина действительно стоящая, не вытерпит, сам похвастается.

Аркадий же, верный многолетней привычке, расширял кругозор по теме: «Регенерационная медицина» и «Клеточная терапия». Многому из сказанного Алексом он нашел подтверждение:

– David Gardiner и Susan V. Bryant из Калифорнийского университета: «… регенерация руки или, по крайней мере, пальца – это вопрос времени».

– Роберт Ланца и Джо Цинелли из Advanced Cell Technologi объявили о создании клона человека, точнее, его эмбриона, необходимого для получения стволовых клеток.

– первооткрывателями стволовых клеток с 1966 года действительно считаются советские учёные Иосиф Чертков и Александр Фриденштейн, однако, как всегда, первыми грамотно объявили о выделении и культивировании стволовых клеток человеческого эмбриона сотрудники Висконсинского университета Джеймс Томсон и Джон Беккер в 1998 году.

– директор института трансплантологии РАМН Василий Шумаков: «Мы впервые пересадили больным, перенесшим инфаркт миокарда, кардиомициты – клетки, …полученные из собственных стволовых клеток. Мощное восстановление сердечной мышцы наблюдается в 100 % случаев».

Ещё пока не зная зачем, Аркадий серьёзно готовился к следующей встрече с Алексом. Готовил вопросы, записывал сомнения. Что такая встреча состоится, сомнений не было.

– А что в Москве-то не раскрутился?! – взял быка за рога Аркадий, когда они встретились на следующее утро.

– Ведь в мутной воде рыбку-то проще ловить…

– Всё правильно! – с тяжёлым вздохом произнёс Аркадий, как бы готовясь к долгому пересказу своих московских перипетий.

– Только в такой воде всяких крокодилов полно, и утопить, а то и сожрать могут очень даже запросто… Там как деньгами большими запахнет, их морды тут как тут – поделись, брат. А прав там тот, у кого, сам знаешь, больше прав…

– Да уж… – посочувствовал приятелю сам неоднократно стукнутый реформами Аркадий.

– Слушай! – от неожиданно пришедшей мысли Алекс даже сел. – А давай я тебе кое-что порассказываю: глядишь, на двоих этой мути меньше станется; да и посоветуешь, что теперь делать; если тебе интересно, конечно.

– Принято! – не раздумывая, согласился Аркадий.

В последующих затем пересказах о событиях московского периода жизни Алекса автор постарался лишь соблюсти хроникальность да убавить ненормативной лексики, помогавшей Алексу сжечь закипавший временами адреналин.

Cherchez la femme – всё, как и положено, началось с женщины.

К моменту выбора медицинской специальности Алекс и Вика уже имели годовой стаж близких отношений. Студенты-медики обычно скорее других проходят срок от первого знакомства до секса – натурализм вообще упрощает многие стороны жизни. Им было хорошо вместе, и, хотя планов совместных они как бы не строили, однако выбор специальности обсудили зрело, грамотно и сообща. Не спорили, просто рассуждали и доказывали.

Решили: Вике сподручней на гинекологию, а неуёмному Алексу самое место на передовой – в генной инженерии.

С лекций профессора Горячева по генной инженерии Алекс приходил с округлившимися глазами и переключенным на фантастические перспективы сознанием. Вернуть его к реальности могли только тёплые губы и ласковые пальцы Вики.

– Викуля! Ты только пойми: вся наша медицина с её таблетками и примочками – это детский лепет! Если мы залезем в клетки и наведём там нужный порядок, организм сам всё решит!

В ответ она загадочно улыбалась, потому как знала наперёд, что решит его мужской организм в ответ на её умелые ласки.

Настало время, когда по ходу дела профессор Горячев в лекции назвал два слова, ставшие смыслом жизни Алекса на долгие годы, если не навсегда: стволовые клетки…

Алекс был поражён простотой вопроса: от рождения эмбрион весь состоит из основных, базисных клеток, которые в медицине и назвали стволовыми. Они очень скоро превращаются в специфические – мускульные, нервные, костные и другие, то есть из них-то всё и строится.

Пятьдесят миллиардов клеток в человеке двухсот пятидесяти видов, каждый день умирает миллиард и стволовые клетки встают на их замену. С годами этот процесс регенерации замедляется, и к шестидесяти годам в организме практически не остаётся ни одной стволовой клетки – это и есть старение.

А если периодически стареющий организм подпитывать стволовыми клетками из эмбриона…

Теперь ему становилось понятно, почему сильные мира сего долго сохраняют работоспособность! И факты китайской истории, где император в возрасте двухсот двадцати лет верхом на коне вёл армию на войну, а в сто сорок лет у них ещё рождались дети – уже не казались неправдоподобными.

Одно было Алексу непонятно. Как эта простая истина до сих пор не стала стволом всей медицины?! Умом он понимал, что с шестидесятых годов не прошло и сорока лет, как Иосиф Чертков и Александр Фриденштейн впервые открыли стволовые клетки, и что не всё так просто и однозначно, и всё надо, как положено, исследовать, а на это уйдут годы и годы…

И тогда Алекс пришёл к выводу: слишком важна тема и слишком велика его страсть к ней, и не хватит у него ни терпения, ни времени идти в ногу с общепринятым режимом исследований. Значит, он обречён забегать вперёд, рисковать, ошибаться, нарушать, но только так у него есть шанс ещё при жизни достичь чего-нибудь стоящего…

Правильное, здоровое тщеславие – так он определил сам себе мотивы, заставившие его свернуть на рисковую тропу.

Умница Вика поняла его и благословила, дала себе слово помочь, чем сможет, а только ей было понятно и другое: на этой тропе для неё места не было. Она не терзала его, они продолжали встречаться, однако разговоров о будущей совместной жизни избегали в надежде, что время рассудит…

Профессор Горячев не мог себе позволить того, что вытворял его Алекс в старой, заброшенной от нищеты лаборатории с подопытными кроликами и крысами, но в душе он завидовал этому сильному, упёртому парню, блеск в глазах и научный азарт в котором со временем только крепчал.

Старый учёный, переживший многих вождей, понимал, что никто теперь не даст ему столько денег и оборудования, сколько надо. Какая генетика, когда общество забродило на нефтедолларах и анархии?! Какие стволовые клетки, когда у власти временщики и живут они там по закону курятника: клюй ближнего и какай на нижнего?!

Однако закрыть глаза на перерасход подопытного материала, прикрыть, когда надо, своим авторитетом, выслушать и дать совет старый профессор мог и делал это не без удовольствия…

Глава 1.

Получив диплом и ставку младшего научного сотрудника на кафедре профессора Горячева, Алекс практически поселился в лаборатории вместе с кроликами и крысами. Стратегия его исследований была примитивной, и поэтому имела немалые шансы на скорый успех.

Не имея в то время возможности выделять из эмбриона ни общих стволовых, ни тем более специфических стволовых клеток, Алекс просто использовал эмбрионы на разных стадиях развития. Зная, в какой период и что закладывается в эмбрионе, он, не мудрствуя лукаво, отрезал у крысы ухо и вводил ей в кровь вытяжку из эмбриона того возраста, когда в нём как раз и происходит закладка ушей, конечно, теша себя надеждой вырастить страдалице новое ухо.

Лапы, уши, хвосты резал он без счёта, пытаясь заставить стволовые клетки эмбриона восполнять потери, однако неблагодарные инвалиды эти не торопились его порадовать.

Мудрейший учитель посоветовал попутно вводить подопытным питательный раствор, содержащий всё необходимое для закладки нового органа. Странно, но когда его составили, одна пытливая лаборантка обратила внимание, что это почти в точности вода Мёртвого моря…

Как бы там ни было, а только однажды у симпатичной крысы с № 57 на спине засохшая было корочка у обрезанного уха вдруг полопалась, отвалилась, и на её месте начала активно расти молодая розовая ткань. Не прошло и месяца, как жертва науки № 57 щеголяла с новым, правда, более светлым ухом. Это была первая красноречивая победа Алекса!

Потом пошёл вал новых ушей, лап, хвостов, внутренних органов у других номеров.

Заскучал Алекс практически сразу: как же ему теперь к людям-то подступиться?! Именно так и спросил он в раздумье, поглаживая душистые волосы Викиной головки, уютно и привычно расположившейся на его волосатой груди; они вдвоём праздновали очередное его достижение.

С радостью и печалью он шёл к ней, где всегда с неподдельной радостью обнаруживал, что кроме крысиных хвостов и ушей есть ещё другие прелести и радости жизни.

Формально будучи ему знакомой, она, тем не менее, решала за него его бытовые вопросы, а также вопросы наезжавшей временами в Москву его провинциальной родни.

– А чего тут думать? Тебе нужна гинекология, хирургия и больные добровольцы, – организационные вопросы у Вики всегда получались лучше.

– Гинекологию я беру на себя, с хирургией, думаю, твой профессор поможет, твоё дело уговорить добровольцев.

– И что я им скажу: здорово, дядя, давай я тебе новую ногу выращу?! – перед Викой Алекс никогда не стыдился своей беспомощности.

– Почему сразу ногу? Начни с малого: кожа, зубы, волосы… Будут результаты – и к тебе сами потянутся не только дяди, но и тёти.

Алекс простодушно посмотрел на Вику, потом сгрёб в ладонь сзади её волосы, запрокинул голову, впился губами ей в губы и перевернул на спину – тоски больше не было…

Первым судьба свела его с молодым парнем, москвичом, с многочисленными травмами, оторванным ухом и ожогом тридцати процентов кожи в результате автомобильной аварии. Парень имел какой-то шкурный интерес от своей смазливой внешности, поэтому на эксперимент по восстановлению уха, кожи и десны с зубами согласился сразу.

В течение недели Вика смогла добыть для него кровь женщины на четырнадцатой-пятнадцатой неделе беременности, потому как именно в этот период у зародыша появляются зачатки зубов, питательный раствор готовился ещё проще. Парень оказался счастливчиком, потому что на удивление трехразового вливания в течение недели оказалось достаточно, чтобы у него вначале выправилась, а потом зачесалась дёсна, как у младенца перед появлением зубов. Парень воспрял духом, перестал грустить и от удивления в одиночку выкушал бутылку коньяка.

Требуемая кровь женщины с шестой неделей беременности, когда у зародыша закладываются кожа и наружное ухо, долго не подворачивалась; пациент продолжал пить и в промежутках звонил, изнемогая от ожидания чуда.

Когда, наконец, Вика привезла кровь сразу двух женщин с пятой и шестой неделями беременности, Алекс начал вводить её с чередованием через день.

Когда же, спустя некоторое время, шрам на месте левого уха красавца побагровел и набух, радости заговорщиков не было предела…

Так не бывает, чтобы жизнь состояла из одних только радостей, человек для равновесия начал бы сам искать себе неприятности.

А тут искать ничего не надо было: она, неприятность, появилась у пациента в виде двух странных вспухших побелевших рубцов по пять сантиметров длиной, расположенных на шее с двух сторон вдоль гортани.

Последующие двое суток тревожных наблюдений, ожиданий и всяких примочек картину не изменили, и только под утро третьего дня Вику разбудил по телефону взволнованный голос Алекса:

– Викуля! Я осёл! Это же жабры! Ведь на пятой неделе у эмбриона появляются зачатки жаберной щели, а на восьмой они исчезают! Это же побочный эффект! Прелесть моя, если они сами не исчезли, значит, срочно нужна кровь женщины на восьмой неделе беременности!

Неизвестно, как уж там исхитрялась Виктория, а только к одиннадцати часам утра перепуганному и протрезвевшему красавцу ввели первую партию нужной крови…

Последующие трое суток его лихорадило, рвало, однако рубцы на шее стали исчезать, а обострение расценили как естественную реакцию отторжения.

Красавец после этого не отходил от зеркала, любуясь почти сформировавшимся бледно-розовым ухом и без конца втирая мудрёные кремы на активно обновляемые участки обгоревшей кожи. При этом он, как лошадь, оттопыривал губы и щёлкал зубами. Уговорить его не глушить коньяк от такой радости – не было никаких сил.

– Рисковый ты парень! – в задумчивости прокомментировал Аркадий рассказ Алекса. – А если бы не обошлось тогда с этими жабрами, или ещё, не дай бог, что-нибудь вылезло?! Ты хоть договор с ним какой составлял?

– Какой договор?! Ну, кто знал, что всё так случится? Потом, конечно, стал брать расписку. А насчёт «вылезло» – это ты как в воду глядел: вылезало! И не раз! Угораздило в ту пору одного моего родственника в деревне по пьянке руку в циркулярку сунуть; полкисти с тремя пальцами отхватил. Ну, зашили ему в районе как могли, только что-то плохо она у него заживала и всё время ныла. Вот они его ко мне в столицу и наладили; простые хлопцы, для них врач и врач, а что я генетик, а не хирург – это им до лампочки. Раз уж ты на больничном, поживи, говорю, у меня пару недель, подлечим. Не стал я ему голову морочить про стволовые клетки и прочее, ни к чему ему это, а просто заказал Вике кровь пятой и шестой недель беременности, когда и появляются зачатки рук и пальцев. Проколол ему неделю всё, что положено, рука зажила, боли прошли. А больше – ни-ни. С тем мужик и отбыл в родные края биться за урожай. Что-то около двух месяцев прошло – звонят: караул, рана опять болеть стала, на рубце культи какие-то бугры появились и кое-что ещё, не знаем, как и сказать… Приезжай, Христа ради! Приехал… Посмотрел… Радуйтесь, говорю, пальцы это у него новые растут! Подивились, перекрестились. Хорошо, говорят, коли пальцы… А ещё у него в штанах что-то… А что ж такое, говорю, у него в штанах может быть, чего быть не должно?! Глянул – матерь Божья! Это ж у него хвост на копчике вырос! У нас у всех там рудимент хвоста имеется, он легко прощупывается. А тут настоящий хвост, тридцать-тридцать пять миллиметров, с хрящами, только что не двигается. И смех, и горе!

Всё правильно, я уж после жабер поумнел – издержки несовершенной технологии; одновременно с руками и пальцами на пятой неделе у эмбриона закладывается и хвост, только вот на девятой-то неделе он должен исчезнуть. А тут на сельской диете да на свежем воздухе, видать, хорошо ему рослось, он и не исчез. Правда, и расти перестал. Собирайся, говорю, земляк, в Москву со мной поедешь. Мужик молниеносно переоделся в выходное, наказал своим помалкивать, а то головы пооткручивает, и, как испуганный щенок, забился в угол машины. Сводил я его к своим ребятам в институтской клинике. Чего, говорят, мужик, перепугался?! Мы таких хвостов в год десятками отрезаем. Дали мужику спирту выпить, откусили, зашили, залепили. Мужик неделю, на животе лёжа, телевизор просмотрел, потом я его на машине отвёз в деревню. А там, ясное дело, от хвоста избавился, пальцы растут – дня три не просыхали…

После того случая были ещё нежелательные сюрпризы, и я начал понимать, что использование крови беременных – это работа вслепую, не знаешь, что где вылезет и получится ли что вообще. Мне же нужны только стволовые клетки, а не вся репродуктивная мощь беременного женского организма… Мало того, и кровь-то стала для Вики проблемой после того нашумевшего скандала, когда один джигит-гинеколог организовал в своём кабинете что-то вроде публичного кабинета – слышал, наверное. Ну, давал наркоз женщинам, пришедшим на аборт, а перед чисткой за деньги впускал в кабинет мужиков, и те удовлетворялись со спящей в гинекологическом кресле женщиной. Прилично успели с ассистенткой нахапать, пока одна пациентка неожиданно не очнулась не вовремя и не подняла шум. Понятное дело, по всей гинекологии шмон и навели… Плюс ко всему я понимал, что ставлю под удар профессора, потому как эксперименты мои никак не соответствовали инструкциям Минздрава. Вот так я прокувыркался почти полтора года и вроде чего-то добился, а только оказался у разбитого корыта… Один…

Глава 2.

Но Бог смелым помогает…

Тот самый красавец с оторванным ухом привёл к Алексу своего крутого приятеля с не менее крутой почечной недостаточностью. Тот, вероятно, на тернистом пути к крутым вершинам успеха вдрызг измочалил свои почки. Одной уже лишился вообще, и вторая дышала на ладан, держа худющего Крутого на голодной диете. Донорскую же почку по некоторым показателям уже который год подобрать не могли, что начисто лишало Крутого возможности пожинать плоды проделанной титанической работы.

Крутой цеплялся за жизнь, а потому хватался за все соломинки. Новое ухо красавца впечатляло и давало надежду. Однако Алекс понимал и реальный риск: и почка одна, и вовсе это не ухо или палец, да и закопать самого могут вслед за Крутым в случае неудачи, и отказывался категорически. У Крутого другие варианты, видно, закончились, и он не отставал:

– Доктор, дорогой, – напирал он, – ты не смотри, что я снаружи хреновато выгляжу – внутри-то я вообще говно!

Переговоры и увещевания закончились неожиданно: Крутой выделил Алексу две комнаты в принадлежащем ему салоне красоты в Крылатском и брался оснастить всем необходимым.

Сдался Алекс после того, как Крутой пообещал регулярно снабжать Алекса четырех-шести дневными эмбрионами (правильнее их назвать бластоцистами), которые оказывались лишними при экстракорпоральном оплодотворении в Республиканском центре репродукции и планирования семьи МЗ РФ. Просто их там всегда с запасом делают, а лишние выбрасывают. А уж ультрацентрифуга для выделения из них стволовых клеток стоимостью двадцать три тысячи баксов – для Крутого сущие пустяки.

Алекс понял, что это его шанс; расписку о добровольности с Крутого, однако, всё же затребовал.

Говорил Крутой тихо, медленно и мало – от бессилия, но распоряжения его исполнялись мгновенно. «Странно, – подумал Алекс, – министры же наши и прочие думцы говорят громко, быстро и много – от избытка силы, и всё впустую. Вопрос: почему?!»

После жуткой нищеты институтской лаборатории здесь, среди этого сверкающего и мигающего великолепия, Алекс в очередной раз с сожалением подумал: наверное, и народ должен почуять запах ладана, как этот Крутой, чтобы начать думать и действовать…

Тогда же, засидевшись за наладкой оборудования, Алекс подумал: а что, если Вику взять к себе работать, и вообще, зажить, наконец, нормальной семейной жизнью? Он заметил её искреннюю радость за него, когда она у него здесь побывала; что-то, однако, опять его настораживало, и он опять решил повременить.

Меж тем на третьей неделе инъекций стволовыми клетками Крутой почувствовал тяжесть в местах расположения почек, причём, и на месте удалённой тоже. Это мог быть признак начавшегося процесса, правда, пока неясно какого…

Ещё через месяц мониторинг анализов мочи дал слабый сдвиг показателей к N; по истечении ещё двух месяцев УЗИ показало на месте почек два клубнеподобных образования, не похожих на традиционную форму почек.

Оживший и повеселевший Крутой болтал в колбе, как вино в фужере, собственную мочу и с большим энтузиазмом всем показывал:

– А-а?! Ни мути, ни запаха!!!

Спокойная жизнь доктора Алекса по обслуживанию в эти три месяца одного-единственного пациента на том, собственно, закончилась, ибо собратья Крутого по ремеслу могли похвастать всем, чем угодно, только не здоровьем.

Чудесное исцеление Крутого обеспечило Алексу бешеную рекламу. Тщетно пытался он объяснить, что всё ещё на стадии эксперимента, что случай с Крутым скорее исключение, чем правило, что овца Dolli, которую все его потенциальные клиенты знали и приводили как аргумент в свою пользу, получилась одна из тысячи запрограммированных, да и там не всё гладко, всё было тщетно: крутизна пёрла косяком.

Алекс пытался запугать возможностью занести в организм вирус или микроб вместе с чужой эмбриональной тканью, и что вообще может произойти простое отторжение, и ничего не получится…

Фраза: «Ну, ты всё равно попробуй!» – звучала как отчаянная индульгенция…

Доктора Алекса было трудно удивить количеством страждущих и богатейшей палитрой их болячек. Его поразила напористость, с которой обеспеченные люди пытались внушить ему свою убеждённость, что за деньги можно всё, а тем более за большие. Было очевидно, что пока дело не касалось их здоровья, оно таки так и было. С грустью думал он, что у бедных те же проблемы, только они молчат, мучаются и умирают; а ведь их большинство, но убеждать им нечем.

«Ну, и чёрт с вами! – решил однажды Алекс. – Буду на вас за ваши же деньги и пробовать, раз вы так хотите. Потом, глядишь, и народу что-то достанется».

Оно, конечно, не в клятве дело – какой-то неподдельный стыд за свою профессиональную беспомощность испытывал он, глядя в глаза очередного несчастного. Изуродованные страшными, неизлечимыми пока болезнями, обречённые дети просто разрывали его сердце, так и не выработавшего достаточный иммунитет к чужим страданиям.

Он осознавал возможности клеточной терапии, мирился с очевидными трудностями на пути её широкого внедрения, но понять, почему власть и деньги предержащие никак не расставят приоритеты, не мог. Ну, что, вот поможет сейчас упакованность всемогущего нефтяника ДЦП его дочери?!

Не без труда, с помощью верной Вики, Алексу удалось наладить в своей деятельности что-то вроде системы. Два раза в неделю стараниями нормально теперь писающего Крутого из Центра репродукции видавшая виды машина с красным крестом доставляла ему в Крылатское несколько оплодотворённых яйцеклеток четырёх-шестидневного возраста. Из них он на ультрацентрифуге немедленно выделял стволовые клетки и тут же вводил их заранее подготовленному пациенту.

И хотя результативность в виде выращенных практически заново почек, печёнок, селезёнок, поджелудочных желёз, кожи была сравнима с оперативной в официальной медицине – двадцать пять-тридцать процентов-успокоиться Алекс не мог.

Во-первых, он чувствовал, что возможности клеточной терапии гораздо выше, и что для этого в методе надо что-то менять. Во-вторых, его напрягал контингент: никто ни с кем не обговаривал расценки, но народ этот как-то сам установил и передавал друг другу величину гонорара – пятнадцать тысяч баксов, а если была возможность повыпендриваться перед собратьями, то и больше.

Вытянутый из гроба Крутой от щедрот своих к этим деньгам не касался, мало того, от налоговой закрыл своей крышей. В-третьих, Алекса раздражала штучность контингента: простого люда там, естественно, не было; он сам стал налаживать связи с госпиталями, где во множестве проходили реабилитацию наши раненые солдатики…

Для удачливых, выздоровевших пациентов он становился богом в медицине, для остальных – просто честным доктором, и они начинали понимать, что, к сожалению, и он может не всё.

«Я вас не вычёркиваю из своего компьютера…» – как мог, утешал он разочарованных, оставляя в них часть своей уверенности на будущее, кто до него доживёт…

Так вот при такой круглосуточной занятости, фантастических гонорарах, эмоциональном накале Алекс опять заскучал, а мы уже знаем, что это верный признак грядущих перемен.

Глава 3.

Раз уж мы, дорогой читатель, научились по грусти Алекса предсказывать изменения в его судьбе, давайте попробуем, спортивного интереса ради, вычислить и характер этих изменений.

Судите сами. Во-первых, на исправление очевидных недоработок клеточной терапии из-за фантастических возможностей стволовых клеток во многих странах брошены лучшие умы и миллиарды долларов, поэтому смело можно ожидать положительные результаты в самое ближайшее время.

Во-вторых, рисковый бизнес излеченного Крутого очень уж напоминает верёвочку, которая пока вьётся.

В-третьих, Алекс просто обязан набраться здоровой наглости и использовать для дела нехилые возможности своих удачливых пациентов. Ну, и, наконец, наряду с будничными результатами однозначно следует ожидать и новых приключений: уж больно клиент пошёл колоритный.

Последим за ходом повествования и проверим, насколько мы правы.

Однажды Алексу позвонил учитель, профессор Горячев:

– Алексей, приезжай, есть дело государственной важности.

Алекс поторопился – старый профессор лишние слова не произносил.

– Ты у нас засекреченный, поэтому служебная информация до тебя не дошла. Ты слышал про громкое дело оборотней-милиционеров? Так вот даю тебе служебную информацию. Разоблачил их один неизвестный молодой журналист. Вот такой талантливый паренёк: провёл своё журналистское расследование, проанализировал полученные факты и вычислил их раньше ФСБ. Там большие звёзды завязаны и ещё большие деньги, а паренёк не сориентировался и поплатился. У него был кейс какой-то пуленепробиваемый, поэтому, когда они ему туда взрывчатку-то сунули под видом документов, и она при открывании рванула, он остался жив, но вот лицо и глаза сильно обгорели. А для следствия в аккурат его глаза очень и нужны: что-то или кого-то он там опознать должен… Вот сейчас ФСБ всех врачей и опрашивает: кто поможет. А как помочь, когда глаза вместе с кожей лица просто сгорели, никто не берётся. Если хочешь попробовать, я порекомендую.

Алекс на секунду задумался, потом спросил:

– А как же с секретностью?! Лицензии Минздрава нет, налоги не плачу…

– Это же ФСБ, Алёшенька, к тому же им теперь не до твоих проблем, свои бы мундиры отмыть…

На следующее утро Алекс оформил пропуск в спецбольницу 9-го Управления ФСБ.

То, что он увидел, когда лечащий врач снял с головы журналиста повязку для смены, резануло его какой-то нелепостью: всё цело – кейс спас, а лица нет, и глаз тоже – едва затянувшиеся заплатки кожи, оставленные неровные дырочки для рта, носа и глаз. Нелепость усиливалась многократно от осознания совсем юного возраста парня и загубленной судьбы.

И ради чего?! Слава, карьера, деньги, амбиции или за державу обидно?!

Парень мог слышать, отвечал письменно, вслепую.

– Как чувствуешь себя? – обязан был спросить Алекс.

– Очень больно и обидно… – коряво написал он на бумаге.

Алекс вдруг подумал, что они ведь практически ровесники, да и в пекло оба лезут одинаково отважно и безрассудно, и ему очень захотелось помочь этому парню…

Шанс один: из пока неудалённых, к счастью, глазных яблок взять клетки и подсадить их вместо ядра в оплодотворённую яйцеклетку с целью вырастить специализированные стволовые клетки, чтобы затем имплантировать их назад, в ткань глаза, и молить Бога об удаче. Собственно, почему только глаза? Точно так предстоит восстановить и кожу лица, и хрящ носа.

Согласовав с врачами свои действия, Алекс поехал к себе в клинику делать необходимые приготовления.

Выходя из спецбольницы, обратил внимание на многочисленные посты и охрану; подумал, что пациенты тут, судя по всему, не простые смертные.

В пути заверещал мобильник; представившийся майор Звонарёв чётким голосом пригласил Алекса в самое ближайшее время на беседу к заместителю начальника Управления собственной безопасности ФСБ. Недолго думая, Алекс повернул на Лубянку.

Какая-то тревожная напряжённость чувствовалась в этой конторе буквальна во всём: многотонных колоннах, красных ковровых дорожках, строгих светильниках, массивных дверях с громадными блестящими ручками. «Даже голубей не видно, – сделал неожиданное открытие Алекс, – рядом на “Детском мире” все подоконники загадили, а здесь не видно…»

Майор Звонарёв оказался дежурным офицером в приёмной генерала Городецкого. Лет майору было слегка за тридцать, однако ранняя седина, опалённые глаза и шрам на виске наводили на мысль, что послужной список майора генеральской приёмной не ограничивался.

Под стать ординарцу оказался и сам генерал Городецкий, неожиданно для такого ведомства молодой, но явно нюхавший пороху. Генерал приветливо, но как-то тяжело встал со своего кресла и вышел навстречу вошедшему в кабинет Алексу.

– Рад вас приветствовать, Алексей Николаевич, много о вас наслышан хорошего.

«Вот те раз, – подумал Алекс, – это, интересно, от кого же? Хотя да, контора-то…»

– Простите, что беспокоим, Алексей Николаевич, но ситуация того требует. Я надеюсь, вы понимаете, что мы боремся не с карманниками и даже не с мошенниками. По делу, в котором так жестоко пострадал журналист, проходят генералы и другие высшие офицеры, я уж не говорю об их шестёрках. Пресса уже окрестила их оборотнями, поэтому не секрет, что следствие идёт очень тяжело. Очевидно и другое: запятнана честь работников правоохранительных органов, и мы вдвойне, втройне обязаны вывести эту мразь на чистую воду. Для этого нужна предельно чёткая доказательная база. Так сошлось, что глаза того честного парня нам сейчас нужны, как воздух, поверьте мне на слово. Я уверен, что если есть хоть малейший шанс вернуть ему зрение, вы, Алексей Николаевич, его используете. Но я обязан вас предупредить: на свободе остаются ещё немало преступников в погонах, которые сделают всё, чтобы этот парень не прозрел. Знаю, что вы человек не робкого десятка, однако отдавайте себе отчёт, что противники у нас с вами – профессионалы… Майор Звонарёв проинструктирует вас; я же хочу просто предупредить: никакой самодеятельности, будьте бдительны и осторожны, с малейшими подозрениями ко мне в любое время. Удачи вам!

После инструкций майора Алекс про неудачу с глазами журналиста и думать боялся. Сказать по правде, в суматохе по процедуре этого необычного дела у него и мысли не было, что за всеми его действиями могут следить. Про себя он понимал, что новую кожу лица ему будет вырастить парню гораздо проще, чем роговицу и зрачок. А тут ещё майор с генералом…

Практически каждый день его помятая в суровых московских буднях восьмёрка металась между спецбольницей и его салоном. Всё, что мог Алекс сделал: вырастил, хотя и не с первого раза, специальные стволовые клетки кожи и глазного яблока, ввёл их непосредственно на места регенерации – оставалось ждать.

К концу четвёртой недели кожа лица его отважного пациента приобрела признаки обновления: участки отшелушивания открывали молодую розовою поверхность. Ещё через три недели стало ясно, что у парня будет-таки своё лицо вместо теперешнего безобразного нагромождения опалённых шрамов.

Но глаза!.. Глаза не показывали абсолютно никаких видимых изменений, если не считать увеличившееся внутриглазное давление.

В моменты отчаяния ноги сами несли Алекса к Вике или к учителю. Виктория по-женски снимала с его души печаль, но только на время…

Профессор приходу Алекса обрадовался, долго слушал, задавал вопросы, потом по знакомой Алексу привычке почесал подбородок и вдруг предложил сделать ультразвуковое сканирование глазного яблока журналиста.

И Алекс сразу понял: ну, неспроста же поднялось внутриглазное давление!

Старый профессор, как всегда, оказался прав: сканирующий срез показал наличие новых слоёв ткани под мутным от ожога бельмом. Сняв верхнюю плёнку, специалисты ожогового центра с изумлением обнаружили нормальный зрачок и роговицу. Глаза, впрочем, тут же забинтовали.

Жутковатый оскал рта без губ, глаз без век и ресниц, но с кровавым ободком вокруг зрачка все однозначно расценили как улыбку. На правах именинника Алекс налил журналисту глоток шампанского, который тот с большим энтузиазмом втянул через соломинку.

Поставив машину в гараж, Алекс решил продлить радостный момент и пройтись до дома пешком.

Родная Севастопольская сейчас не казалась ему такой уж суетной, количество озабоченных лиц у прохожих не превышало количество лиц улыбающихся… Алекс вдруг вспомнил услышанную недавно очередную нехитрую трактовку счастья: это когда утром с удовольствием идёшь на работу, а вечером с удовольствием возвращаешься домой.

– Алёшка, привет! – и чья-то рука вдруг упёрлась ему в плечо.

Не сразу опустившись из страны счастья на свою всё-таки довольно шумную улицу, он узнал однокурсника, который исчез после третьего курса так же загадочно, как и учился. Нахальный и разбитной, он всей своей деятельностью тогда показывал, что мединститут для него – всего лишь средство для получения корочек, более нужных никак не для медицины.

– Зазнался, учёный! – теребил его парень.

– Да, ладно, какой учёный… – начал было Алекс, но парень его перебил:

– Знаем-знаем, на фронте клонирования пашешь, грешное тело по кускам восстанавливаешь! Кстати, что с глазами-то-получилось?

– А что с глазами? – не сразу понял Алекс.

– Не скромничай, все знают: с конечностями, с ливером чудеса творишь, теперь вот, говорят, глаза какому-то бедолаге делаешь – это же фантастика! Ну, что, прозреет парень?

Алексу показалось несколько странным интерес полузабытого однокурсника к его деятельности, и он интуитивно, как мог, отделался общими фразами.

Удивление Алекса, несомненно, возросло бы, если бы он мог видеть, что карауливший его парень вылез из чёрной «Волги», в неё же потом и сел.

«Засранец, всё настроение испортил!» – угрюмо подумал Алекс и решил наутро пойти к генералу Городецкому.

Его решение окрепло многократно, когда, заехав утром в салон, он обнаружил сюрприз в виде запечатанного конверта. На сложенном пополам листе компьютерный текст: «Журналист прозреет – ты ослепнешь!»

После такой категоричности рука сама потянулась к мобильнику…

Уточнив, что принявшая от развязного парня это письмо парикмахерша Зоя на работе, генерал попросил оставаться на месте и дождаться его сотрудника.

Прибывший через полчаса обычный парень в штатском и с кейсом мгновенно озадачил перепуганную Зою опознанием вчерашнего парня в базе данных его ноутбука.

Когда же минут через двадцать пять раскрасневшаяся Зоя уверенно ткнула пальчиком в экран – он! – парень закрыл ноутбук, сунул его в кейс, посоветовал держать язык за зубами и исчез.

Целый день Алекс провёл в раздумье по поводу возникшей вокруг него и его пациента непонятной и потому немного пугающей возни. Так и лёг спать, уповая, что утро вечера мудренее… Только до утра надо было ещё дожить…

Только он собирался уснуть, как раздался настойчивый звонок в дверь.

Показав в глазок удостоверение сотрудника МУРа, в прихожую уверенно вошли трое крепких мужчин.

– Московский уголовный розыск расследует дело о покушении на жизнь известного вам журналиста С.

«А где “извините”»? – машинально мелькнуло в голове Алекса.

– В интересах следствия предлагаем поехать с нами и ответить на несколько вопросов.

Возражать нервным гориллам Алекс не счёл благоразумным и безропотно оделся…

Сонные мозги Алекса абсолютно ничего не успели сообразить, когда на выходе из подъезда его кто-то свирепо дёрнул за руку и уволок в сторону, а троих муровцев мгновенно окружили внушительно экипированные омоновцы.

Видимо, ситуация для всех стала однозначно понятной – профессионалы! – и муровцы молча подняли руки.

Широченная спина, за которой с едва неоторванной рукой оказался Алекс, дождалась, пока муровцев погрузили в подкативший микроавтобус, и развернулась. На оборотной стороне её оказалось лицо мило улыбающегося майора Звонарёва.

– Ты потряси рукой-то, Алексей Николаевич, полегчает, – участливо произнёс Звонарёв.

– Какое заботливое ведомство, даже конечности милосердно отрывает… – потирая плечо, тем не менее обрадованно произнёс Алекс.

Хищно присев, машины мгновенно исчезли в темноте.

– Ну, что, доктор, пойдём снотворные капли пить? – буднично спросил майор.

– Пошли! – обрадовался единственно правильному теперь решению Алекс.

– Всё, финита ля-комедия… – не успев отдышаться от выпитого залпом фужера коньяка, заявил Звонарёв. – Журналист поправляется, оборотней замели, тебе особая благодарность – за тебя, Алексей! На таких стволах и будет стоять и расти Россия!

Волнительная теплота от коньяка и событий навернула слезу умиления на глаз Алекса и подкатила ком к его горлу.

– Руку, гад, чуть не оторвал, а жизнь зато спас! – уже заплетающимся языком пролепетал Алекс, чокаясь с майором.

– А-а, руку ты теперь новую умеешь выращивать!

И вдруг давняя и попутная теперь мысль заставила майора почти протрезветь:

– Слушай, эскулап! Ты же не знаешь, кто такой генерал Городецкий!.. Это же мой комбат, вырвавший меня у духов в Афгане полуживого! Таких людей у нас теперь наперечёт! Только там же, в горах, схватил он какую-то лихорадку, от которой все его суставы костенеют, а ведь ему только сорок четыре года!.. Лёха! – майор тряханул Алекса за грудки. – Ты должен ему помочь! Пойми, он сам никогда не попросит, а ведь загибается такой мужик! А наши шакалы только этого и ждут!

Нелицензионная деятельность Алекса на поприще регенерационной медицины вообще и клеточной терапии в частности, в известном смысле, давала свободу слов и действий при непременном напоминании о стадии эксперимента.

На том и угомонились, оставив на столе недопитой вторую бутылку. Снотворное подействовало, не дав Алексу даже снять штаны.

– Ты живой?! – ровно в семь тридцать бодрый голос майора застал Алекса с зубной щёткой во рту.

– Обижаешь, командир! – постарался в тон ему так же жизнерадостно ответить Алекс.

– Про комбата не забыл?

– «Всё, Зин, обидеть норовишь!»

– Тогда действуй! А то я уже терпеть не могу эти рожи, которые как стервятники ходят кругами и радуются. Он тут на коллегии пообещал разобраться с коттеджиками в Подмосковье и за границей, построенные на скромные генеральские зарплаты. А они знают, что ему уже двигаться трудно, и ждут как шакалы, когда в отставку уйдёт.

Не из-за коттеджиков, конечно, а просто симпатичны ему были и майор, и генерал, и Алексу захотелось ему помочь.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что вирус, сидевший в синовиальной жидкости суставов, практически съел все их хрящевые поверхности и действительно в самое ближайшее время грозил сделать боевого генерала полным инвалидом.

Светила-вирусологи брались уничтожить заразу двумя-тремя блокадами антибиотиков, а вот восстановить хрящи…

После глаз журналиста Алекс уже смело, хотя и без гарантий, брался за такие проблемы будучи уверенным, что не навредит.

С Божьей помощью через два с половиной месяца генерал Городецкий приобрёл практически новые суставы, а доктор Алекс практически непробиваемую крышу и надёжных друзей.

– Да, парень, заварил ты кашу, будь здоров! – после некоторой паузы задумчиво произнёс Аркадий, выслушав рассказ Алекса. И ещё, помолчав, добавил: – Кино снимать можно…

– Ну, да, – согласился Алекс, – многосерийное, если учесть, что этот случай с журналистом далеко не единственный.

Глава 4.

– Какыч, дорогой! Ты-то мне как раз и нужен! – это по дороге на пляж на Аркадия налетел Жора, хорошо ему знакомый пузатый обормот и хитрован, то ли кинутый, то ли кого-то сам кинувший, и потому на время залегший на дно здесь, на Кипре.

Жора образования не имел никакого, машину водить не умел, языков и компьютера не знал, но зато умел уболтать любого, причём на любом языке. Ещё Жора, как никто другой, был славен своим умением влезать в душу.

Аркадий и опомниться не успел, как при первом же их знакомстве здесь, на Кипре, Жора умудрился узнать то, чего никому прежде из новых знакомых Аркадия узнавать не удавалось, и что сам Аркадий по понятным причинам особо не афишировал. Жора выпытал, что Аркадия в детстве близкие звали Ака. Дворовому же сообществу, понятное дело, созвунее было Кака.

Ну, из уваженьица к возрасту и вроде как бы по-свойски Жора стал звать его Какыч.

– Выручай, друг! Сижу без копейки!

– Ну, на фунтик, и ни в чём себе не отказывай.

– Нету в тебе сердца, Какыч! Зато есть желудок – поедем со мной в командировку!

Раньше Аркадий знал, что есть человеческая логика, есть женская, а тут, оказывается, ещё и Жорина логика имеется – и это уже абсолютно непостижимо!

– Давай, переведи!

– Ну, всё ж понятно, красивый ты мой! Надо вертануться в Сибирь слупить малость бабулек, а то поиздержался весь, вон даже шлёпанцы стоптались…

– А я-то с желудком причём?!

– Ну, так холодно же в Сибири-то, поэтому пьют там для сугреву помногу, мне столько не одолеть, вот я часть в твой желудок и буду сливать, драгоценный ты мой!

Аркадий от души расхохотался.

Жора смеяться не умел, только скалился золотыми зубами.

– Не, командировочные и прочий сервис по высшему разряду, ты не сомневайся!

– Надо подумать, а пока я спешу… – заторопился Аркадий, чтобы отвязаться от Жоры.

– Что, опять на пляжик?! Не иначе, тёлку завёл! У-у, проказник!!!

– Это ты, Жора, чем вот сейчас подумал?!

Алекса Аркадий встретил в приподнятом Жорой настроении.

– Да, с этими братками не соскучишься! – смеясь, сказал Алекс, выслушав рассказ Аркадия. И будто бы что-то вспомнив, неожиданно спросил: – Хочешь, расскажу про одного такого?

И Алекс поведал ещё одну историю из своей недолгой, но богатой практики российского периода.

Однажды его крутой покровитель заехал к нему в салон с красивым и импозантным приятелем, похожим на какую-то итальянскую кинозвезду. Как потом выяснилось, приятель был один из двоих хозяев империи игровых автоматов и казино крупного волжского города.

Судя по упакованности, особенно по часам Rado, доходы у приятеля имелись, а вот детей не было…

Горький свой пожизненный диагноз он выучил наизусть, несмотря на его мудрёность: экскреторно-токсическая форма фертильности с блокированием продуцирования фруктозы и лимонной кислоты.

А ещё он уродился любящим детей и красавицу-жену. А ещё у него был бзик, отравляющий всю его сытую жизнь: кому всё оставить?!

Алекс затребовал все анализы и прочие аналогичные документы, которые дней через десять и получил от нарочного.

Бросалась в глаза аккуратность подборки бумаг – это означало многочисленность попыток бизнесмена излечиться. Так и есть: отсутствие фруктозы и лимонной кислоты в сперме делали сперматозоиды красавца непродуктивными живчиками. Только ведь, насколько Алекс знал, такой гормональный раздрай бывает как наследственным, так и благоприобретённым…

С таким ребусом – только к учителю.

Старый профессор на даче копал картошку.

– Пётр Васильевич! Ей-богу, ерундой занимаетесь! Привезу я вам два мешка картошки на зиму, только бросьте вы тут угробляться!

– Э-э, Алёшенька! Тут ведь вопрос психологический! Когда что-то своими руками сделаешь, потом результат до-олго душу греет. Вот я тебя выучил, теперь ты видишь какой богатый – два мешка картошки сразу можешь купить, вот я на тебя и радуюсь! Ты руки-то не пачкай, они у тебя для другого дела предназначены, коль выросли откуда положено.

После большого чая – так это у них называлось – профессор углубился в досье бизнесмена…

Когда же он взялся тереть подбородок, Алекс понял – дело к резюме. Он всегда по-хорошему завидовал профессорским мозгам и обожал выслушивать неожиданные и потрясающие аналитические выводы профессора по известной и ему проблеме: там, где он упирался, старый учитель шёл дальше.

– Молодец, мужичок, что руки не опускает, – изрёк профессор, когда его подбородок стал совсем красным. – И ты не опускай; тут есть, где покопаться. Прежде всего, узнай, как там с этим делом у его братьев и сестёр. Второе: покопошись в анамнезе, в частности, не было ли гормонального лечения или химиотерапии. Где-то же он отравил свои яйца! Докопаешься – поймёшь, что делать.

Дождавшись очередного приезда красавца в Москву, Алекс стал выпытывать у него его тернистый жизненный путь чуть ли не по дням.

После просеивания заинтересовался двумя фактами: первое – служба в армии на подводной лодке, и второе – курс антибиотиков при лечении двусторонней пневмонии девятилетней давности – единственного заболевания за все его тридцать шесть лет.

По первому факту он поручил бизнесмену выяснить по возможности о здоровье сослуживцев и, если сможет, заполучить из архивов копию своей воинской медицинской карточки.

Тот смог вполне; сравнительный анализ показателей однозначно привёл Алекса к выводу, что в тот период бизнесмен не был бесплодным. У сослуживцев его тоже с этим нет никаких проблем.

Стало быть, поиск причин этой самой неблагоприобретенной фертильности сводился к курсу лечения пневмонии.

– Ну, что, – подвёл итог по этому поводу Алекс, – езжай домой, ищи бумаги, тряси врача, узнавай, что кололи.

Спустя неделю Алекс осознал, что крутой друг Крутого понял его буквально…

Когда тот позвонил и настойчиво попросил прилететь к нему, Алекс по голосу понял: что-то произошло.

В нескромном загородном доме бизнесмена ему представили перепуганного до смерти неказистого мужичка, беспрерывно трясущимися руками раскуривавшего сигареты.

– Представляешь, док, – начал свой рассказ несвойственно взволнованный бизнесмен, – когда я к нему пришёл за бумагами, он чуть в обморок от страха не упал. Э-э, думаю, милок, похоже, рыльце-то у тебя в пушку! Стал спрашивать – юлит, а у самого зубы стучат. Ну, у нас, ты же знаешь, свои лекарства: показываю ему мясорубку, говорю, не скажешь правду – твои яйца пропущу через этот инструмент. Подействовало. Ну, давай, падаль, расскажи коллеге ещё раз, что со мной сделал.

Мужичонка, плача и проклиная всегдашнюю нищету, поведал, что за пятьсот долларов согласился ввести бизнесмену какую-то гадость, чтобы сделать его стерильным.

– Всё понял, док?! А теперь ты спроси меня: кому и зачем это пришло в голову?! – нервно подал голос бизнесмен. – И я тебе покажу сволочь еще более поганую, чем эта падаль.

Он достал из ящика стола фотографию, на которой он, молодой и волосатый, стоял на морском берегу в обнимку с холёным смеющимся парнем.

– Как мы живём, док!!! Ведь с этим человеком мы начинали своё дело! Голодали, рисковали, отбивались вместе! Что делают с людьми деньги?! Этой скотине показалось мало половины нашего бизнеса, он решил, что, лишив меня наследника, ему проще будет сладить с моей женой и захапать всё дело себе. Ну, что за мерзость – калечить людей из-за денег! Должно же быть что-то святое, люди мы или кто?! Ладно, док… Надо жить дальше… Я уже очень тебе благодарен, что помог мне разгрести эту кучу дерьма. Даст бог, что-то у нас получится и дальше. Пойдём отсюда, я познакомлю тебя с моей Оксаной, она мне теперь ещё родней стала.

А дальше была Москва, было несколько попыток вырастить здоровые специфические стволовые клетки Лейдига, пока это, наконец, не удалось. Как удалась и обратная их пересадка и приживание. По истечении двух месяцев андрогенная недостаточность многострадального волжанина стала историей, поскольку в анализе появился в достаточном количестве тестостерон, стабилизировался гормональный баланс.

А ещё месяца через полтора взволнованный голос бизнесмена провопил по мобильнику, что его ненаглядная Оксана беременна.

Потом у Алекса пошли более спокойные будни и другие истории, и он уже и забывать стал про ту волжскую драму, как вдруг однажды к нему в кабинет вошел загорелый, румяный крепыш и, по-волжски окая, попросил включить привезенную им видеоплёнку.

В фильме том суматошном предельно счастливый красавец-бизнесмен всё совал в камеру голубой свёрток и вопил:

– Док!!! Это же мой сын!!!

В финальной же сцене, немного собравшись, счастливый отец пригласил Алекса выйти во двор и принять от него на память небольшой сувенир.

Расчувствовавшийся Алекс вслед за посланником вышел на крыльцо и увидел новую серебристую Audi с перевязанной крест-накрест красной лентой.

– Круто! – по-ребячьи прокомментировал Аркадий. – Одного не пойму: почему у тебя что ни пациент, то криминал?!

– Я думал над этим, – в задумчивости произнёс неотошедший от воспоминаний Алекс. – У них свои деньги, которые они умеют считать, они готовы рисковать в отличие от государства. А потом – это временно, пока клеточная терапия не станет такой же массовой, как, скажем, физиотерапия, которая, кстати, в своё время тоже была в диковинку и для избранных. Да и не все мои клиенты из мира криминала, были и очень даже симпатичные истории.

Глава 5.

Принятые обязательства сохранять хронологию в удивительных рассказах Алекса требуют вспомнить о крутом его покровителе, хозяине салона красоты, ибо в аккурат на пике волжской истории он неожиданно… исчез; случается такое в их ремесле.

Поведал Алексу об этом велеречивый адвокат с кожаным саквояжем времён последнего русского царя.

Из него адвокат важно извлёк папку, из содержимого которой стало ясно, что Крутой по семейным обстоятельствам поменял страну проживания, однако, помятуя о своём спасителе и в знак благодарности, переписал владение салоном на Алекса.

По простоте душевной Алекс возрадовался, тут же провёл реорганизацию, уменьшил до min долю красоты и увеличил до max долю здоровья, прикупил кое-каких приборов и только через несколько недель осознал потерю покровителя.

Во-первых, Республиканский центр репродукции человека вдруг перестал поставлять ему оплодотворённые яйцеклетки; был Крутой – были яйцеклетки, нет Крутого – нет яйцеклеток.

Во-вторых, его вдруг задёргали полузабытые под крышей Крутого «друзья» предпринимателей: налоговая, ЖКХ, пожарники, санэпидемстанция, лицензионщики… Был Крутой – не было мороки, нет Крутого – …

Однако и Алекс после имеющих место быть успешных случаев лечения уже был не тот, и Крутой, видно это учитывал.

С предложением «не вымогать» к алчущим конторам по его просьбе обратился генерал ФСБ Городецкий, дай Бог ему и дальше здоровья, и вопрос, конечно, решился.

Вопрос с яйцеклетками, поначалу казавшийся Алексу неподъёмным, довольно легко решился с помощью Вики и шести с половиной тысячи долларов – столько стоил микроскоп для экстракорпорального оплодотворения, который он купил по совету подруги. Её же умная головка просветила его, что есть такое действо как донация яйцеклеток и посоветовала просто покупать яйцеклетки у студенток мединститутов.

Раскованные студентки на ура встретили неожиданное предложение раз в месяц в определённый срок приехать к Алексу в салон, десять минут отдохнуть с раздвинутыми ногами в гинекологическом кресле и продать всё равно бросовый материал за трёхмесячную стипендию.

При этом не возбранялось ещё и пофлиртовать с молодым симпатичным доктором; девчата, наверное, знали, какому благому делу они способствуют.

В банке спермы оказался однокашник, и вопрос решился без проблем.

Поэтому когда к нему на приём по телефону напросилась известная наша кинозвезда, Алекс был почти во всеоружии.

Звезда была в возрасте, однако, душой и телом молода, и только кожа, изнасилованная косметологами и несколькими подтяжками, предательски подрезала ей крылья.

Как водится, у звезды был молодой друг, половые гормоны которого были союзниками Алекса в деле её омоложения.

Звезда на редкость была умницей, поэтому при первой же встрече с Алексом поняла, что обычная для неё буффонада здесь ни к чему, и не стеснялась в раздетом виде выглядеть усталой, увядшей женщиной…

Алекс похвалил её титанические усилия для поддержания формы, но оба они понимали, что усилия те имеют свой биологический предел…

«Загадочные женщины создания, – невольно подумал Алекс, – молодые студентки раздеваются запросто и одеваются не спеша, прогуливаясь по процедурной с обнажённым низом, а имевшая несколько мужей зрелая женщина немного смущается».

Её молящие, как у бассета, глаза, как бы говорили: «Доктор, миленький! Я всё понимаю, но ты всё равно попробуй! Если бы ты знал, как хочется продлить время!»

Глядя на неё, Алекс думал, что совсем недалеко то время, когда доктор сможет уложить такую мадам в стационар месяца эдак на четыре да провести ей полный курс регенерации соответствующими стволовыми клетками всех её дряблых органов и систем. И выпорхнет после того из клиники не перезревшая тётка, а здоровая, волнующая женщина в соку.

А пока – что он может?! Стадия эксперимента, ограниченные возможности, результат фифти-фифти – звезда была согласна на всё; он был её последним шансом в битве за молодость.

И закрутился конвейер: изъятие яйцеклетки у студенток, экстракорпоральное её оплодотворение, замена ядра полученной зиготы на ядро кожной клетки звезды, выращивание кожных стволовых клеток в чашках Петри, подкожная инъекция их в разные места усталого тела звезды.

Чашки Петри не всегда выдавали то, что нужно, а материала на всё тело требовалось много, поэтому студентки шли чередой; каждодневное копание в их молодых прелестях всех цветов и оттенков, а также томные вздохи наиболее игривых уже начали Алексу сниться по ночам.

Звезда же стоически всё сносила…

Конечно, донора и пациента по врачебной этике следовало бы разделить, но тут уж не до жиру. Радостно визжащие при встрече со звездой студентки, может, и знали, для чего и для кого добывает нечто в их влагалищах молодой доктор, но реакции не выказывали абсолютно никакой – женская солидарность, конечно, существует…

Было заметно, что беззаботное молодое щебетание душу звезды молодило, но она очень того же хотела и с телом…

Пройдя в течение двух недель необходимый курс клеточной терапии кожными стволовыми клетками и инъекций соответствующим питательным раствором, звезда удалилась на томительное дозревание, раз в неделю приезжая на осмотр…

Бог, видно, услышал её молитвы и решил воздать ей по её благим делам, потому что к концу третьей недели она почувствовала, да и Алекс увидел, что процесс пошёл: стала сильно шелушиться кожа – это начала активно отмирать старые клетки.

Ещё через пару недель кожа звезды приобрела молодой, тусклый блеск, многие морщины исчезли или уменьшились, поверхность стала гладкой и упругой. Звезда с воодушевлением ввела в свой лексикон понравившееся ей слово тургор, как раз упругость кожи и обозначающий.

Звезда была на седьмом небе от счастья, а это не близко, вероятно, поэтому звонков от неё не было недели три, и Алекс уже был занят другими пациентами, как вдруг однажды под вечер она прилетела вся взбудораженная, с горящими глазами, схватила его за руку и заволокла в процедурный кабинет.

С выкриками: «Сейчас увидишь!» стала буквально срывать с себя одежду; закинув, наконец, и трусы (или как там у них называется этот листик на шнурке) далеко в сторону, уверенно взгромоздилась в знакомое гинекологическое кресло, ткнула себя пальцем в низ живота и победоносно изрекла:

– Сюда смотри!

Такой прыти Алекс не видел и у самых раскованных студенток, поэтому немного прибалдел и ничего не понимал…

Повинуясь приказу, неожиданно робко подошел к креслу и, как бы первый раз подсматривая, заглянул, куда велено.

– Ну, видел?! – поставленным театральным голосом громыхала звезда.

– Ч-что – видел?! – обескураженный Алекс беспомощно переводил взгляд то на лицо звезды, то на низ её живота.

– Ты что, ничего не видишь?! – напирала звезда.

– Ну, почему ничего: кое-что вижу… – мямлил Алекс.

– Э-эх!!! – уже рычала звезда. – «Кое-что»! Ты поглубже-то загляни!

И только теперь он осознал, что что-то в её женском половом органе не так. Забыв от волнения одеть перчатки, аккуратно двумя пальцами раздвинул наружные половые губы и… обомлел.

– А-а?! Эскулап, понял, наконец?! Я стала девственницей!!! – и звонко захохотала отчаянно-торжественным, известным всей стране хохотом. Алекс уже и подзабыл, что бывает такая штука как девственная плева – у студенток-то его этого не увидишь.

– Не сомневайся, дорогой, всё нормально, я к тебе прямо от гинеколога, тот тоже в шоке, но справку дал. Как удачно я своего бой-фрэнда отдалила на время лечения, а то бы такого удовольствия лишилась! – упивалась звезда свалившимся на неё счастьем и возможностью ещё раз всколыхнуть всю богему Москвы. – Мы ещё повоюем! – махала она рукой как саблей, гордо шествуя с помолодевшим голым задом за трусами, заброшенными в раже в дальний угол процедурной.

Присевший на кушетку Алекс наконец-то начал соображать: а почему, собственно, нет? От дефлорации много лет назад остался дефект, кожные стволовые клетки, как им и положено, его обнаружили и ликвидировали; можно делать вывод, что ткань девственной плевы похожа чем-то на кожу.

Приведшая себя в порядок звезда вытащила из сумочки и протянула глуповато улыбающемуся Алексу два конверта:

– Держи, кудесник! Это тебе за радость для тела, а это – премия за праздник для души! – по-свойски хлопнула его по плечу и, опять счастливо и победоносно захохотав, с гордо поднятой головой удалилась упиваться свалившейся на неё удачей.

Алекс отнёс это событие к счастливому случаю и стал уже забывать его; он совсем плохо знал звёзд. Держать такой (да ещё подтверждённый справкой гинеколога!) случай втайне было выше сил звезды, и тогда на Алекса обрушился звездопад…

По тому, как были там звёзды обоих полов, он понял, что больший эффект имело всё-таки омоложение кожи звезды, нежели возвращение девственности – к этому правильно отнеслись как к весёлому, счастливому побочному эффекту.

Конечно, далеко не все получали желаемое, но богемный народ валил, и вскоре Алекс опять заскучал…

Однообразие прервал визит моложавого интеллигентного мужчины, который с порога без обиняков начал рубить правду-матку.

В Москве в ту пору, судя по рекламе, было около десяти медицинских центров, клиник, институтов, которые гарантировали в течение недели омоложение кожи с помощью клеточной терапии. Алекс смутно догадывался, что это во многом чистая коммерция и профанация, но боле, за ненадобностью, никак на это не реагировал.

Явившийся же к нему джентльмен представился никем иным, как владельцем одного такого центра – МЦ «VENOM».

– Что будем делать, коллега? – самоуверенно произнёс он, присаживаясь к рабочему столу Алекса.

– А что случилось?! – вполне искренне не понял Алекс.

– Без клиентов остаюсь, все к тебе бегут, вот что случилось!

– И чем же я могу вам помочь? – Алекс начал понимать озабоченность конкурента.

– Вот я и пришёл решить: что-то надо делать!

– У вас есть какие-то предложения? – Алексу становилось немного интересно.

– Да предложений масса: и комитет по лицензированию пригласить, и налоговую… – проявил свою осведомлённость конкурент.

– Если можно, поконкретней, пожалуйста, у меня мало времени, – затеплевшийся было у Алекса интерес пропал окончательно, он никогда не уважал эти дешёвые приёмы.

– Всегда пожалуйста. Предлагаю компенсировать мне наличкой утечку клиентов.

– Будем считать, консенсус невозможен даже теоретически, всего хорошего, – Алекс встал из-за стола.

– Жаль, командир, что не хочешь со мной дружить… – эта фраза Алекса неожиданно рассмешила: он вдруг подумал, что с таким жаргоном до клеточной терапии, как до Луны пешком.

«Вот ещё напасть, – подумал Алекс, когда за “конкурентом” закрылась дверь. – Ну, что из-за такой шелупони опять генерала беспокоить?!»

Нужное решение пришло довольно быстро: с этих коммерсантов, пожалуй, вполне хватит и майора Звонарёва.

– Юр, не заскочишь после службы ко мне?! – позвонил он ему по мобильнику.

– Что, будем из меня Арнольда делать?! О’кэй, Алекс, какие вопросы!

– Всё естественно, этого следовало ожидать, – заключил он рассказ Алекса. И продолжил: – Сделаем две вещи: как ты говоришь – МЦ «VENOM»? Я к ним зайду, и мы договоримся, не сомневайся – это первое. И второе: я завтра пришлю наших ребят, они поставят тебе сигнализацию – это от всех остальных «МЦ». Если форс-мажор с визитёром, нажимай кнопку и вызывай птицефабрику.

– Какую птицефабрику?! – Алекс никогда не был силён в жаргоне особистов. Майор это знал и не упускал случая повеселиться.

– Ну, отряд омоновцев, «Беркут» называется, птичка у них на нашивках, – разъяснил он, кончив смеяться.

Поняв, что вопрос исчерпан, Алекс вытащил из стола коньяк.

Конкуренты, правда, больше не беспокоили…

По истечении месяца майор Звонарёв сам заглянул к Алексу и рассказал, что тот самый МЦ взял да и переехал в какое-то экзотическое место – на Барбадос, что ли – там, где про Алекса пока не знают. Характерно, что за недельный курс омоложения «клеточной терапией» МЦ стал драть не по пятнадцать тысяч долларов, как прежде в Москве, а по двадцать.

– А ты говоришь – конкуренты! Наливай!

И чтобы уж совсем логически и хронологически завершить эту часть воспоминаний Алекса следует упомянуть, что он таки познакомился с птицефабрикой…

Наведались однажды тоже вежливые такие, но озабоченные: как так – такой процветающий салон и до сих пор без крыши живёт – непорядок; простые такие ребята.

Алекс скорее из любопытства, чем из страха вспомнил про нужную кнопку, забыв, куда её приспособили. Нажал и… ровно через пять минут зауважал пернатых: три минуты им понадобилось, чтобы приехать, минута на то, чтобы размазать четыре удивлённые морды по полу и ещё минута, чтобы он, Алекс, пришёл в себя.

С тех пор работал спокойно: оказывается, крыша крыше разница…

Глава 6.

– Какыч, ну, когда летим в Сибирь?

«Фу, ты, господи! Не обойдёшь это пузо нигде!» – в полуиспуге от неожиданности подумал Аркадий на полпути домой из супера, а вслух сказал, как будто уже дал на эту авантюру добро:

– Ну, это ж надо, когда там тепло, а то будешь потом как тот кот из анекдота вместо секса рассказывать кошкам, как в Сибири яйца отморозил.

– Понятное дело, вот давай на июль – там будет лето.

Алекс понял, что разговор пошёл конкретный, и надо выяснять детали.

– Так ты мне толком можешь объяснить, куда и зачем ты меня тянешь?

– Какыч! Ты же смотришься как миллиардер из Техаса, не то, что я – это же при торгах тоже играет роль. Да и вообще, зелень рубить вдвоём сподручнее.

– А ты говорил – желудок! Это уже компаньон называется, а не желудок! А компаньону, породистый ты мой, доля в зелени полагается, а не в зелёном змии!

– Вот говорил мне батя – не связывайся с евреями, обдерут! А мама говорила наоборот, дружи с ними, всегда при деньгах будешь. Видать, получился я маменькин сынок – пять процентов как посреднику и лучшему другу!

– За пять процентов – это, Жорж, приятели получаются, а дружба и доверие тянут не меньше как на десять. И то при полной чистоте от криминала!

– Обижаешь, друг! Я – свободолюбивый и теплолюбивый – семь процентов, и я сел готовить экспедицию на июль!

– Ты, Жора, на досуге бабок своих проверь: какая-то поллитра нерусской крови в тебе умеет торговаться!

Они ударили друг друга по рукам и, довольные, разбежались по делам.

– У тебя не создалось впечатления, что всё так легко и просто в терапии стволовыми клетками? – встретил приятеля Алекс.

– Да, нет, что ты. Было бы легко – этих клиник давно уже было бы, как зубных, а народ ходил бы сплошь молодой и здоровенький.

– Совершенно верно. Это я тебе рассказываю самые удачные и интересные случаи. А что, как говорится, за кадром… И слёзы, и неудачи, и угрозы – всё, что хочешь! Если бы я тогда мог использовать идею израильтян… А то, как рулетка какая-то была: получится – не получится. А ведь пациенты-то ко мне приходили не чирий лечить или зуб…

– А скажи, пожалуйста, Алекс, в других-то странах тоже наверняка такие продвинутые как ты имеются?

– Конечно, есть. Только они все зациклились на клонировании человека да на выращивании биоробота. Конечно, в случае успеха именно там будет самая большая слава и деньги, это понятно. Клонировать человека – это не тётку перезрелую девственницей сделать. Кстати, с её подачи у меня ещё одна похожая пациентка была…

Алекс слегка улыбнулся, вспомнив тот случай: Аркадий расценил это как интригующую историю со счастливым финалом.

– Алекс! Мы с тобой серьёзные деловые люди, – начала звезда, энергичной молодой походкой влетая в его кабинет. – Мне доверена тайна двух государств, – для подчёркивания этого важного факта она показала его на пальцах. – Я была на гастролях в Средней Азии. Всё было так себе, но вот однажды подошёл ко мне один местный джигит – с охраной, разумеется, и так это по-европейски: «Позвольте ручку, мадам! Наши восхищения, мадам! Цветы для вас, мадам! – Розы, кстати, были абсолютно роскошные. – Приглашаю вас на ужин, мадам!» Привёз меня в чудный горный ресторанчик. «Что будете есть, мадам, что будете пить?» – «Всё, говорю, буду!» – И, счастливая от своей выходки, громко захохотала. – Потом говорит: «Тысяча извинений, мадам, но я вынужден спросить вас о деталях того чудесного казуса, приключившегося с вами. Поверьте, говорит, это не праздное любопытство». Ну, рассказала я ему всё, чего мне скрывать?! «Мадам, – говорит, – а тот ваш доктор – он человек надёжный?» Можешь меня не спрашивать, что я ему ответила… И после этого он стал грузить мои старые мозги своими феодальными байками. Короче: два очень больших в своих странах человека решили породниться, поженив своих детей. И всё бы хорошо, да только невеста – уже не девушка, а жениховы бабки требуют только такую. «Ну, – говорю, – сводите её в клинику гименопластики, там её быстро и дёшево заштопают». «Э-э, нет, – говорит, – мадам, вы не знаете наших традиций. Перед первой брачной ночью её будет осматривать гинеколог со стороны жениха. И вы себе даже представить не можете, какой будет скандал, если он обнаружит остатки шва или что-нибудь в этом роде. Поэтому мне поручено связаться с вами и с вашим доктором». Вот, считай, я с тобой связалась.

– Мне бы их заботы… – не сразу проговорил Алекс, заслушавшись театральным монологом звезды. – И когда свадьба?

– Да времени ещё полно, месяца три или четыре, я точно не знаю.

– Полно! Я же не клею, я выращиваю! А если не получится?

– Я так тому джигиту и сказала – никаких гарантий, идёт эксперимент! Пускай тогда калым пересчитывают, я знаю…

Звезда протараторила что-то по мобильнику, на бегу сказала: «Жди!» и улетела.

Часа через полтора в кабинет, постучав, вошёл по-европейски импозантный смуглый мужчина лет сорока пяти, черты лица которого Алексу показались не совсем азиатскими.

– Фархад, – он протянул Алексу правую руку, перебросив при этом чётки из тигрового глаза в левую. – Насколько я понимаю, вы в курсе наших национальных проблем. Так получается, что вопрос из семейного перерос в государственный. Для общего блага хотелось бы с вашей помощью уладить это маленькое недоразумение.

– Без гарантий! – вставил Алекс.

– Да-да, я в курсе – «идёт эксперимент», – процитировал он звезду, и оба улыбнулись. – Доктор, повышенная конфиденциальность вопроса требует от нас с вами принятия некоторых мер. Прошу вас, войдите в моё положение. Мы хотели бы, чтобы необходимые процедуры вы проделали с девушкой в нашем помещении, там будет всё, что вам необходимо. И ещё: вы не должны видеть лица девушки и место, где всё это будет происходить. Сделайте, пожалуйста, нам такое одолжение, доктор, уверяю вас: эти неудобства обязательно отразятся на размере вашего вознаграждения.

На десять ноль-ноль пришли две студентки и, опять ослепив Алекса своими рыжеватами кудряшками и полоской незагорелой кожи, с шутками и прибаутками поделились с азиатской невестой бесценным даром своего женского организма.

Получив через пять суток нужный ему эмбрион – бластоцисту, Алекс, как было договорено, позвонил Фархаду, и через сорок минут его уже ждал джип с тёмными окнами.

Фархад ещё раз извинился и попросил Алекса надеть на глаза тёмную повязку. После сорокаминутной молчаливой езды его ввели в помещение и сняли повязку.

– Пожалуйста, доктор, вас там ждут, – сказал Фархад и указал рукой на дверь в соседнюю комнату. «Сказки Шахерезады», – почему-то подумал Алекс, входя в соседнюю комнату.

У самой двери на стуле сидела мрачного вида пожилая женщина, по-восточному пёстро одетая и слегка усатая. В центре комнаты стояло странное сооружение, накрытое яркой и дорогой восточной тканью. Как только Алекс закрыл за собой дверь, женщина встала и рукой пригласила его к сооружению. Подойдя ближе, Алекс, наконец, определил, что это – гинекологическое кресло, в котором лежала накрытая тканью девушка.

Охранница взялась за край ткани, накрывавшей ноги девушки, и откинула её на перекладину, расположенную на уровне головы девушки. Таким образом, верхняя часть тела девушки вместе с головой осталась для Алекса закрытой, а нижняя…

Виденная много раз аналогичная картина теперь, в этой обстановке, почему-то особенно взволновала его; может быть, причина была в восхитительном сочетании смуглого, чёрного и алого. Почему-то в памяти всплыли каштановые кудряшки на фоне белой кожи утренних студенток.

С трудом оторвав глаза от холёного тела невесты, Алекс быстро и уверенно проделал всё необходимое, чтобы получить клетки ткани девушки в том месте, где совсем недавно располагалась девственная плева.

– Спасибо, на сегодня всё, – сказал Алекс и, когда джип примчал его назад, сел к микроскопу.

Через сутки, получив тканевые стволовые клетки, он в той же необычной обстановке ввёл их в стенки влагалища невесты. И ещё два дня подряд продублировал эту операцию.

Во время последней процедуры, проходившей обычно в полном молчании под неусыпным оком усатой надсмотрщицы, вдруг раздался нежный, почти детский голос невесты:

– Доктор, а больно не будет?

– Не больней, чем было, – автоматически вырвалась у Алекса заученная фраза.

В этот же вечер при входе в подъезд своего дома перед ним неожиданно возник молодой человек, по внешним чертам похожий на Фархада, но гораздо моложе.

– Доктор, ради аллаха, простите! Меня зовут Карим, и мы с Гюльнарой любим друг друга. Это я виновник того дефекта, который вы сейчас исправляете. Я прошу вас, выслушайте меня!

К концу напряжённого рабочего дня Алекса уже трудно было чем-то удивить, и он безропотно показал рукой на скамейку возле дома.

– Они думали, что я ничего не узнаю, напустили всякой секретности. Но я всё равно нашёл и их, и вас – среди московской братвы есть немало людей с понятием. Доктор, я обеспеченный человек, но у меня нет таких высокопоставленных родителей, как у того жениха, которого выбрали для моей возлюбленной. Я готов ради неё на всё, только пусть она сама решит самое главное. Доктор, я очень вас прошу, передайте ей от меня записку!

По мере его взволнованного рассказа в Алексе вновь проснулся азарт авантюриста, и он, даже не задумываясь, а как он это сделает под взглядом охранницы, взял у Карима маленький клочок бумаги.

В следующий раз, как и во все предыдущие, процедура открывания охранницей нижней половины тела невесты в точности повторилась, и Алекс приступил к телу и к делу.

Где-то чуть выше пупка талию девушки опоясывал ремешок, который и держал закрывающую верх ткань. Алекс попросил девушку прижать одну ногу к животу так, чтобы сидевшая сбоку охранница не смогла заметить, как он под прикрытием бедра девушки просунул записку под ремешок на животе.

На следующий день лежавшая было спокойно невеста вдруг заёрзала в кресле, как бы сползая вниз, и прижала ту же ногу к животу. Ремешок немного подтянулся вверх, и Алекс заметил плотно скрученную бумажку, завораживающе выползающую вниз между показавшихся из-под ремешка маленьких грудей. Взять её и положить в инструменты было делом секунды.

Вечером у дома загадочный Карим буквально выхватил записку из рук Алекса, страстно её поцеловал, затем быстро прочитал, на секунду замер, ещё раз прочитал, будто не веря глазам… и закрыл лицо руками.

– Всё кончено, доктор. «Жениться по любви не может ни один король…» И принцесса тоже…

Он поиграл желваками на тёмных скулах и добавил, глядя чёрными влажными глазами в темноту:

– Уеду я… – и посмотрел куда-то очень далеко… – Это вам за сочувствие и за смелость, – он протянул Алексу скрученные в цилиндр с резинкой доллары. – Скажите ей, что я буду молчать. А вы, доктор, поберегитесь: им такие свидетели ни к чему. Удачи вам…

Они пожали друг другу руки, и смуглый Карим мгновенно растворился в густой московской темноте…

Неделя истекла, Алекс сделал всё, что было нужно, после чего перестал любоваться прелестями Гюльнары и стал ждать результатов.

Через два месяца его вновь пригласили осмотреть невесту; с удовлетворением он увидел, что цель почти достигнута, всё идёт хорошо. А во время осмотра смуглянка проделала те же хитрые телодвижения и опять выдала на свет божий записку. Алекс понял, что это уже для него – где тот Карим?

В записке было: «Спасибо за всё. Ничего не опасайтесь. Я не прощаюсь». «Точно Шахерезада!» – усмехнулся про себя Алекс.

А на следующий день в его салон опять заявился уже улыбающийся и от того даже симпатичный Фархад с нарядным свёртком в руках.

– Доктор! Вы принесли удачу и процветание очень многим людям на Востоке! Пусть этот наш подарок согреет вашу добрую душу и смелое сердце!

«Ну, положим, не всем принёс я удачу», – подумал Алекс, вспомнив несчастного Карима, пока сияющий Фархад разворачивал свёрток.

Под ворохом хрустящей бумаги оказался старинный восточный ларец золотого цвета, сделанный в виде большого амбарного замка. С видом волшебника Фархад преподнёс Алексу мудрёный ключ от замка и жестом предложил открыть.

Взору слегка подыгрывающего ему Алекса открылись не менее любимые на Востоке доллары, почему-то россыпью. Не меняя выражения восторга на лице, гость сощурил и без того хитрые глаза, погладил золотой замок, посмотрел в глаза Алексу и поднёс палец к своим губам.

Алекс понял этот жест потомка Тамерлана как настоятельную просьбу помалкивать, в знак согласия прижал руку к сердцу и картинно поклонился…

– Да, брат, работёнка у тебя не для слабонервных, – произнёс, наконец, практически очарованный восточной былиной Аркадий. И, помолчав, продолжил: – А скажи, пожалуйста, вот ты говорил, что результативность твоя тогда в Москве оставляла желать лучшего, а потом в Израиле чего-то такого придумали, отчего эта самая результативность теперь будет намного выше. Это так?

– Совершенно верно! Многие бедолаги уходили от меня ни с чем, потому что не всегда удавалось вырастить нужные стволовые клетки. А израильтяне придумали, как заставить стволовые клетки делиться. Оказывается, всего-то и надо посадить их на голодный паёк, понизив уровень глюкозы, да слегка шибануть слабеньким током – электровапоризация называется. Теперь что говорить о прошлом…

– Не знаю, не знаю… – загадочно возразил ему неожиданно озадаченный Аркадий.

Глава 7.

– А работёнка у меня была действительно интересная… – как бы не желая расставаться с приятными воспоминаниями, произнёс Алекс, когда они закончили плавать и, усталые, выходили по более тёплому мелководью на берег.

– Как-нибудь дам тебе послушать песни одного моего пациента. Сам поёт, а раньше говорить не мог, только сипел и кашлял. К счастью, удалось навести ему порядок в гортани, в том числе, восстановить и голосовые связки. Это он в Чечне с каким-то жёлтым наёмником в рукопашную сошёлся, тот и резанул его кинжалом по горлу. Да только в тот раз наш хлопчик сильнее жить хотел, задушил-таки паразита. Увидел я его в госпитале – красавец, герой, а в глазах пустота и растерянность; они после такого здоровые-то с ума сходят, а такой сиплый вообще кому нужен… А сейчас вот песни поёт про верность и про надежду…

Алекс не скрывал своего удовлетворения, что принял участие в судьбе покалеченного солдатика.

Они распластались на лежаках, помолчали.

– Жаль только, что это всё в прошлом, – опять с неподдельной грустью выдал свою боль Алекс.

– И ты что, всерьёз полагаешь, что теперь будешь только на чужом песке валяться и пиво пить?! И это после таких-то фантастических результатов?! – уверенно, словно зная ответ, пресёк его минор Аркадий, подавая откупоренную бутылку.

– А что делать? Так получается… Ты же не знаешь ещё, почему я не могу вернуться в Россию…

– Так расскажи, буду знать.

– Расскажу. Только перед этим был ещё один характерный эпизод, чем-то похожий на предыдущий восточный случай. Помнишь историю, как один садист плеснул кислотой в лицо королеве красоты из Сочи? Ну, как же, отказала ему, а он-то себя тоже королём считал, горилла недоразвитая. Девочка ослепла, лицо изуродовано, лечат её в Германии; а та скотина сидит, морду наедает. Будь моя воля, я бы ему то же самое, уроду, сделал; ещё бы яйца в кислоту окунул.

И Алекс поведал Аркадию аналогичную историю, правда, с его участием и счастливым концом.

Произошло это в одном крупном сибирском городе, в котором, дабы не ударить в грязь лицом перед Европой, тоже, конечно, проводились конкурсы на звание всевозможных «мисс».

В ту пору на тамошнем телевидении была одна дивной красоты дикторша. Вся область её обожала, что, однако, не мешало народу приписывать ей всяких амурных историй видимо-невидимо – развлекают себя сибиряки сами в долгой темноте.

Какая-то особая казацко-сибирская стать была в той, как потом оказалось, весьма скромной и даже стеснительной девушке. По причине той стати изящный кулончик лежал на её груди почти горизонтально, и очаровательный этот факт был практически визитной карточкой её телеканала.

Мудрые режиссёры на том телеканале (мужчины, наверное) старались сей дар природы всячески обыграть. И профиля почаще, и декольте посмелее, и блузки попрозрачнее; хорошо, если хоть оклад за это повышали.

Завораживающее сочетание скромной, обаятельной улыбки красивой женщины и менее скромных ракурсов на её роскошный бюст мужчин завораживало, а женщин просто интриговало.

Само собой разумеется, нашлись среди обожателей и крутые по определению кобели, возжелавшие для себя зрелищ индивидуальных. Много чего настучали гормоны в их воспалённые мозги, не выходя, впрочем, за рамки вековых традиций.

Один предлагал ей годовой оклад за двухнедельное путешествие с ним на острова, экзотические, само собой.

Другой за интим сулил подарить кафе-закусочную с налаженной клиентурой, разумеется.

Третий обещал купить квартиру и захаживать к ней туда, четвёртый… да, господи, сколько их было.

Когда Алекс слушал эти горестные рассказы печальной красавицы, его не покидала мысль, что такие же вот хозяева жизни и государство-то создали для обслуживания себя, любимых.

Из общений со студентами из цивилизованных стран он знал, что за сексуальные домогательства там категорически полагается тюрьма…

Однажды после вечернего эфира на студию заявился один из королей то ли рынка, то ли свалки, а может, и того, и другого. Был он на тот момент чем-то возбуждён, слегка обкурен и сильно озабочен сексуально. Такой коктейль в недоразвитых мозгах практически начисто отключил тормозные центры.

Вроде бы по старой дружбе, смеясь, «венценосный» вовсе не по-королевски облапил девушку и сунул было свой приплюснутый от чужих кулаков нос в самый низ её соблазнительного декольте.

Отчасти его можно понять, потому что очаровательная видимость её роскошного бюста и совершенно неотразимая, таинственно ведущая куда-то вниз, к блаженству, граница посередине была гордостью областного масштаба, магнитом для глаз мужской части населения и предметом зависти женской.

Коллеги красавицы-дикторши знали её строгий нрав, поэтому звонкая оплеуха, довольно крепко влепленная в «королевскую» морду, для них неожиданностью не была.

Для них, но не для него. Раньше ему всё в основном в торец стучали на разных разборках, но то была работа с её издержками. А тут – тёлка, при всех, да наотмашь…

Он как-то в первые секунды и не сообразил – а как, собственно, реагировать – не было в его «королевской» карьере таких прецедентов, отчего открыл рот, что в сочетании с плоским носом напоминало какого-то клоуна. Народ, естественно, и засмеялся.

От того смеха оторопели даже дёрнувшиеся было телохранители, и это был пик правосудия, к сожалению, за пиком всегда идёт спад. Слишком много было свидетелей, и поэтому стукнутый лишь прошипел что-то по-змеиному, погрозил пальцем и в окружении своих шакалов заспешил к выходу; наверное, у него прошла сексуальная озабоченность.

Телевизионщики было зааплодировали, но быстро осеклись, потому как каждый про себя подумал: такой скандал эти засранцы не прощают…

Сила, разумеется, была на стороне стукнутого. Хотелось бы сказать – но на стороне девушки был закон… Он там и не мог быть по определению.

Очень запросто спустя пару дней верные шакалы запихнули девушку в машину, привезли на какую-то хазу, где багровый от неутихшей ярости король жаждал мести.

Наверное, психолог смог бы объяснить, почему в этой ситуации он даже и не думал её насиловать; как ни крути, а публичная пощёчина вполне может стать причиной импотенции, пусть даже временной. Поднатужившись, служитель Психеи, вероятно, вычислил бы и то, что горевшая от пощёчины морда всемогущего требовала предельной жестокости и крови.

– Ну, и что, сучка, ты от меня там прятала? – спросил он и зверски рванул сразу блузку и бюстгальтер испуганной девушки, которую услужливые шакалы распяли на столе.

– О-о! – не смог он сдержать своего восторга, когда под треск разрываемой ткани наружу выплеснулась совсем незагорелая и от того, кажется, более беззащитная грудь.

– И для кого мы всё это храним?! – зловеще спросил он, свирепо вращая глазами. – Не для меня?! Ну, тогда и не для кого! – И с этими он словами выплеснул на грудь несчастной девушки какую-то гадость из приготовленной банки.

Кожа на груди девушки мгновенно зашипела, побагровела, запузырилась, пошёл жуткий смрад; девушка страшно закричала и потеряла сознание. Державшие её за руки и ноги подельники даже сами оторопели и отпрянули от стола…

Наверное, та скотина не подозревала, что девушка его выдаст, да, видно, недооценил её…

Его судили, срок дали немалый; его верные адвокаты ничего не смогли поделать с присяжными, которые тоже были телезрителями, от него пострадавшими…

Однако глубокий химический ожог изуродовал шею и грудь девушки настолько, что, казалось, шрамы появились и на её душе…

В этом городе оказался бывший пациент Алекса, которому, впрочем, стволовые клетки не смогли ничем помочь, и он рассказал родным и близким девушки об Алексе, и те привезли её в Москву.

Сочетание очень красивого только усиливало соседствующее уродство…

Но больше, чем страшные, незаживающие рубцы на груди, Алекса поразили её глаза: безусловно, правильные, по-казацки глубокие, но… какие-то потухшие от бессилия, боли и беззащитности.

Московские телевизионщики обеспечили ей с матерью жильё, питание и прочее на те три месяца, что Алекс колдовал с её стволовыми клетками.

Не с первого раза и даже не со второго, но, видно, Бог услышал её молитвы и восстановил справедливость: к концу третьего месяца после очередного осмотра и в зеркало тоже девушка импульсивно обняла Алекса, крепко прижалась щекой к его щеке и дала, наконец, волю уже счастливым бабским слезам…

Немного изучив её за эти три месяца, Алекс, надо сказать, не удивился её дальнейшими действиями, о которых спустя пару месяцев поведала по телефону её мать.

Она таки решила отомстить душегубу. Женское коварство общеизвестно, но что она могла сделать с осуждённым?

А ведь сделала! Добившись свидания с ним, решительно подошла к разделительному стеклу, за которым сидел мало что понимающий помятый экс-король.

К слову, телевизор заключённым иногда позволяют смотреть, и далеко не все зеки-телезрители одобрили поступок собрата, что по-своему и дали, видно, ему понять – нос его стал ещё более плоским.

Открытый от удивления рот и приплюснутый нос бывшего короля, как и тогда, опять рассмешил окружающих, но не надолго, потому что всё свидание длилось десять секунд.

Столько понадобилось девушке, чтобы, подойдя к стеклу, широко распахнуть кофточку, играючи потрясти перед обалдевшим засранцем роскошной, чистой грудью, запахнуть кофточку, плюнуть ему в рожу и волнующей походкой, с гордо поднятой головой удалиться.

Пришедший, наконец, в себя опущенный самец буквально зарычал от ярости, сексуального голода или чёрт его знает от чего и бросился на разделительное стекло. Охранники, явно сочувствующие девушке и благодарные ей за зрелище, вероятно, тоже знали про эту историю, поэтому, не церемонясь, крепко саданули ему пару раз резиновыми дубинками и не без удовольствия уткнули рычащей мордой в грязный пол…

Красавица с триумфом вернулась на телеэкран, где знатоками была замечена интригующая смена её стеснительности на лёгкую игривость по отношению к собственным прелестям.

А опозоренный обидчик после того случая повеселил всё отечественное правосудие: подал прошение о помиловании – а за что же, говорит, я сижу, если с истицей всё в порядке?!

Глава 8.

– Странное дело… – задумчиво что-то припоминая произнёс Алекс, прищуренными глазами глядя за синий морской горизонт туда, где через сто миль тёплого лазурного моря начиналась горячая Земля Обетованная. – В Израиле у меня был один пациент-йеменец с аналогичным химическим ожогом рук и живота. У него тоже удалась регенерация, только новая кожа почему-то выросла белая, хотя он весь светло-шоколадного цвета. Может быть, со временем потемнеет… Теперь уже не узнаю…

– Как знать, как знать… – опять философски рассудил Аркадий и добавил: – Ты же говорил, израильтяне придумали, как заставить делиться стволовые клетки и выращивать специфические по потребности; вот и флаг тебе в руки…

– Придумать-то они придумали, и между собой они договорятся, а вот работать на этом поле там чужаку не дадут. Они же умные, поэтому сразу сообразили, что моя метода пустит по миру бесчисленное количество всяких коммерческих клиник, салонов красоты, оздоровительных сетевых маркетингов с их якобы биологически активными, пищевыми добавками, продуктами Мёртвого моря и прочим. Представляешь, какая тьма народа там кормится?! Выжили, конечно, и возврат, ты знаешь, не предвидится.

– Ну, Бог с ним, с Израилем, а Москва-то что?! Налаженное дело, необъятный рынок, авторитет, крыша, наконец!

– Ой, Аркадий, не сыпь соль на раны! Понимаю, что-то надо делать, но, боюсь, на Россию решиться не смогу…

И Алекс поведал Аркадию горестную историю своего бегства из России в Израиль, бегства во многом нелепого, нелогичного, но вполне красноречиво объясняющего суровую российскую действительность…

У процветающего салона Алекса действительно, казалось, не было проблем. Боль и страдание сделали его клиентами и власть имущих, и знаменитостей, и братву. За исцеление никто никогда ничего не жалел. Помещение, оборудование, материалы, конкуренты, доходы, налоги, крыша, реклама и прочее стали для Алекса мелочами жизни, совсем не мешающими жить и творить чудеса…

Гром грянул в виде резкого телефонного звонка, когда бархатный голос какого-то крупного спортивного деятеля учтиво попросил аудиенцию.

Когда на следующий день к нему в кабинет пружинисто вошли двое ладно скроенных, с иголочки одетых мужичков, Алекс инстинктивно как-то внутренне сгруппировался.

После щедрых и заливистых похвал приступили к делу, которое, в общем-то, состояло в обычной просьбе помочь в подготовке российских спортсменов к самым ответственным соревнованиям…

Мозг Алекса мгновенно среагировал: в подготовке сборных команд задействованы масса матёрых врачей и целые институты, поэтому, если обратились к нему, значит, прежних усилий уже недостаточно, и нужна его методика.

К тому времени слухов по Москве о чудесах терапии стволовыми клетками ходило множество, однако публикаций Алекс пока никаких не делал, стало быть, нужен он лично.

– Алексей Николаевич! Вам, как врачу, нетрудно будет нас понять. Физические возможности спортсменов экстра-класса в любой стране подошли к своим естественным пределам. Поэтому не секрет, что запредельные результаты спортсмен может показать только с помощью биостимуляторов.

На лице Алекса, вероятно, отразилось его отношение к допингу, потому что говоривший, уловив это, поспешил заверить:

– Нет-нет, конечно, мы все против разрушающего химического воздействия. Во-первых, антидопинговый комитет уже включил в список запрещённых практически все известные стимулирующие препараты. А, во-вторых, не душегубы же мы какие-нибудь, чтобы губить своих же спортсменов!

Молчавший доселе второй деятель решил, видимо, по-своему стимулировать самого Алекса:

– Доктор, вы же разумный человек, и я не сомневаюсь, что вы желаете успехов нашим спортсменам. Так поймите правильно ситуацию: нужны победы, без стимуляторов их не добыть, все известные препараты запрещены, поэтому нужно их новое поколение.

Первый, видимо, более близкий к спортивной медицине деятель, подхватил:

– Разумеется, и наши учёные не сидят сложа руки. Последнее их достижение – это гомогенат – измельчённый эмбрион двенадцатой недели развития. Введение его в кровь даёт стойкий, на несколько месяцев, эффект биостимуляции. Эффект стойкий, но недостаточно мощный. А поскольку в основе гомогената содержатся интерлейпины, которые активизируют собственные стволовые клетки спортсмена, мы и пришли к вам, Алексей Николаевич, как к ведущему специалисту по этим самым стволовым клеткам – выручайте!

Заговорил второй деятель, видимо, более близкий к спортивному руководству:

– У нас большие возможности, Алексей Николаевич. В вашем распоряжении любое оборудование, помещение, персонал; никаких ограничений в расходах, а вот время, к сожалению, ограничено.

Первое, что понял Алекс, это свою пока полную неподготовленность в этом вопросе.

– Поймите и вы меня, господа. Я занимаюсь регенерацией, а не стимуляцией, и у меня нет абсолютно никакой базы данных по действию гомогената.

– Так вот мы и предлагаем вам включиться в это благородное, государственной важности дело и получить результат, – чуть не хором ответили деятели.

Договорились на тайм-ауте до завтрашнего утра.

«Вот свалились на мою голову!» – задумался Алекс, когда деятели, фыркнув «Мерседесом», отбыли. «Ведомство действительно серьёзное, деньги там крутятся солидные, ради них-то всё и затевается – патриоты!»

Несмотря на новизну и важность вопроса, всегда возбуждающие Алекса, что-то на этот раз внутри него сопротивлялось, и он не испытывал обычного в таких случаях азарта.

«Отказаться?.. Не отстанут! Раз пришли, значит, вычислили. А возможности у них, пожалуй, действительно немалые. Так что, всё бросить ради них?! А душа не лежит… К учителю!»

Старый профессор во дворе кончал мыть подаренный ему Алексом бывший свой Volkswagen Passat.

– Становлюсь материалистом на старости лет, вещизм душу начал греть, – профессор погладил машину по крыше. – Подарок твой, Алёшенька, безусловно, хорош, только носит в себе элемент деструктивности!

– Как так?! – с удовольствием подхватил знакомый игривый тон Алекс.

– А вот так: что мне прикажешь теперь думать про своего многострадального «Москвичонка» после того, как я поездил на этом красавце?!

– Зато у нас танки лучшие в мире!

– Ну да, ну да, танки, выходит, нашему народу нужней, – развёл руками профессор. – Ну, пошли домой, отравимся твоим тортом.

По традиции ещё они «травились» домашней клюквенной настойкой, дачными маринадами и, в заключение, чаем с мятой. Жена профессора не преминула отметить, что «Алёшенька похудел и какой-то бледный».

– Бесспорно одно, – подытожил профессор, выслушав сообщение Алекса о спортивных визитёрах, – резервы человеческого организма огромны и используются пока не полностью. Конечно, наука работает над этим. Только теперь, я так понимаю, речь идёт о подхлёстывании любой ценой организма спортсмена в нужный момент на один прыжок, на один забег, на один заплыв… Любой ценой… Оно и понятно – слава, деньги. Можно предположить, что к широким народным массам эти усилия никакого отношения не имеют…

Профессор помолчал, видимо, придя к горестному для себя выводу, что потому и деньги на это нашлись для них, а не для него, потому как отдача предполагается быстрая и в валюте, а не в здоровье народа. А вслух продолжил:

– Речь идёт о генетическом и поэтому бесконтрольном изменении человека с приданием определённой группе его мышц заданных свойств. Теперь, с почти законченной расшифровкой генома человека, это теоретически возможно. Доктор Ronald Evans из биологического института в Калифорнии (Salk Institute) и доктор Nadia Rosenthal из Harvard Medical School уже выращивают генетически модифицированных мышей, так сказать, «мышей – Шварценеггеров». Так вот такая мышь, к примеру, вместо девятисот метров может пробежать тысячу восемьсот метров. Говорят, что они работали всего лишь над новым сжигателем жира, а там кто их знает… Вот теперь, видно, и наши спохватились и решили, что ты научишь этих дельцов от спорта с помощью генов выращивать биороботов…

Повисла пауза… Алекс решил, что поперёк батьки…

– Ты не спеши отказываться, – профессор как бы угадал ход его мыслей. – Не ты, так кто-то другой будет. Не забудь: в науке отрицательный результат – это тоже результат. А потом, по большому счёту, ведь это наши с тобой деньги у них. Вот и ступай за ними, за деньгами, да поработай, как положено, всласть на хорошем оборудовании. А результаты покажут, что делать дальше.

Вникая в предоставленные ему уже имеющиеся наработки, Алекс понял, что его предшественники по сути практически вплотную подошли к созданию биоробота, возможности которого могли бы быть совершенно невероятными.

Не понимал он другого: почему исследования приостановлены и где, собственно, учёные, их проводившие?

Новая работа захватила его целиком, заставив отрешиться от прочих мирских забот. Не исключено, что совратившие его деятели от спорта как раз на этот его фанатизм и делали ставку…

И только неожиданный звонок Вики, сообщившей, что профессор Горячев в реанимации с обширным инфарктом, заставил его остановиться и опомниться.

– Алёшенька! Я должен тебе что-то сказать! – слабым голосом прошептал профессор, весь опутанный трубками и проводами. Возражения жены и медсестры пресёк небывало решительным образом, какой только был возможен в его положении.

– Я должен!!! Оставьте нас, пожалуйста!

Алекс как мог постарался успокоить старого учителя, но тот был неумолим.

– Алёшенька! Прости меня, старого дурака, я втянул тебя в страшную трясину! Ты знаешь, что за последний месяц в Москве убиты профессор Винников, профессор Решетилов и ещё один врач. Алёшенька! Они все работали по твоей теме!

Алекс, разумеется, слышал про череду нелепых убийств учёных, прокатившихся по Москве в последнее время. Убийств совершенно необъяснимых и потому особенно страшных.

Было очевидно, что от сильного волнения, как ни странно, профессору стало значительно лучше, и он продолжил более внятно, взяв при этом Алекса за руку.

– Алёшенька, я всё понял! Профессор Винников погиб за рулём в пьяном виде с превышением скорости, Григорий Васильевич Решетилов застрелен из-за неурядиц в коммерческой деятельности. Какая чушь! Профессор Винников много лет принципиально ездил по правилам и, кроме сухого красного вина, ничего не пил. Григорию Васильевичу жена не доверяла в булочную сходить – его было грех не обсчитать – какая коммерческая деятельность! Алёшенька! Эти убийства врачей-микробиологов означают только одно: они сделали какое-то страшное открытие и не захотели дать ему жизнь. За это твои дельцы от спорта отняли их жизни. История знает подобные случаи. Создатели атомной и водородной бомб были искренне убеждены, что их детища будут служить делу мира, иначе бы тоже отказались от такой работы. Есть сведения, что Эйнштейн на основе своей теории относительности сделал ещё более глубокое открытие теории пространства и времени. А когда осознал, во что это может вылиться, уничтожил все бумаги со словами: «Человек ещё не готов к таким знаниям!» Алёшенька! Дорогой мой! От тебя ждут нужного им результата люди нехорошие, алчные, жестокие, и я умоляю тебя, пока не поздно, немедленно с ними расстаться!

– Хорошо, хорошо, Пётр Николаевич! Я всё сделаю, как вы говорите, только, ради бога, успокойтесь! Всё будет нормально, не волнуйтесь! – как мог, успокаивал Алекс старого учителя, а в мозгу уже непроизвольно анализировал открывшиеся вновь тревожные обстоятельства.

Потрясённый, в раздумье поднимался он по лестнице к Вике за советом. Среди прочих в голове пронеслась мысль, что всё-таки правильно он не стал вовлекать её в свои авантюры: можно рисковать собой, но не близким человеком.

Рассудительная Вика опасения профессора целиком поддержала. Реальным результатом исследований Алекса вполне мог стать человек с гипертрофированно развитыми теми или иными физическими или умственными способностями, причём функционально зависимый от создателя. Попади такой экземпляр в злые руки, и ситуация выйдет из-под контроля, и тогда жуткие кинофантазии станут ещё более жуткой реальностью.

С очумелой от таких мыслей и бессонной ночи головой Алекс с утра пораньше закрылся у себя в кабинете и уничтожил на бумаге и в компьютерах ключевую документацию по теме, после чего отправился в кабинет к тому самому спортивному деятелю.

– Считаю ситуацию по теме тупиковой, поэтому не вижу для себя дальнейшей возможности продолжать эту работу, – как можно официальнее заявил он.

Деятель даже не стал выяснять детали – видимо, он с самого начала не исключал такого исхода, ведь Алекс был не первый такой. Он только весь как-то набычился, потом свирепо посмотрел на Алекса, молча снял трубку внутреннего прямого телефона и тихо, но учтиво произнёс:

– Ствол, твой тёзка у меня. Он отказывается. – Потом молча выслушал короткий приказ, встал из-за стола и процедил: – Пошли!

После пятиминутного перехода по длинному гулкому коридору они вошли в кабинет, табличку на дверях которого Алекс полностью не сумел разглядеть. Что-то вроде «Заместитель начальника подотдела…» В солидной приёмной два секретаря: парень и девушка; деятель уверенно прошёл мимо них в кабинет к шефу, которого по телефону назвал «Стволом».

– Что случилось, господин учёный? – вместо приветствия произнёс с лёгким кавказским акцентом грузный лысоватый мужчина, вероятно, и бывший тем самым Стволом. «Телефонов как у президента…» – мельком подумал Алекс.

– Это вы о чём?

По привычке Алекс вначале отдавал инициативу в руки собеседника; так быстрее и легче выявить его намерения. Ответ вопросом Стволу, видимо, не понравился, потому что сопровождавший Алекса деятель поспешил вставить:

– Вас просят объяснить причину отказа работать по теме.

– Причина очень простая: я считаю, что в этих исследованиях буду вам мало полезен.

– А что, у вас достаточно информации, чтобы делать такой вывод и вообще что-то считать? – тоном стараясь показать, кто есть кто, пренебрежительно произнёс Ствол.

– Считаю, что достаточно, – подумав, уверенно ответил Алекс, вкладывая в эти слова свой смысл.

– И вы хорошо обдумали последствия? – напирал кавказец.

– Что вы имеете в виду?

Даже после разговора с профессором Алекс был по-настоящему наивен.

– Я имею в виду служебную секретную информацию, которой вы обладаете, например.

– Я готов написать расписку о неразглашении…

– Конечно, дашь… – после некоторой паузы решил Ствол. Потом кивнул деятелю и неожиданно зло и резко бросил: – Свободны!

– Всего хорошего, выход там… – только и произнёс деятель, когда они вышли от Ствола, и, повернувшись, ушёл.

Немного обескураженный, выходил Алекс из солидного мрачноватого здания. «Что бы это значило?!»

Он узнал, что это значило, вечером, подходя в темноте к своему подъезду. Из темноты вдруг вынырнула машина, навстречу ей другая, и ничего не понимающего, ослеплённого светом фар Алекса оглушила беспорядочная стрельба. Звон разбитых стекол, визг колёс, рёв моторов и, мчась друг за другом, машины исчезли в темноте.

«Очередные разборки, – подумал Алекс, – только почему-то у моего дома…»

Минут через сорок шлёпание его домашних тапочек прервал звонок в дверь, и приятный блондин, предъявив удостоверение, от имени майора Звонарёва вежливо попросил следовать за ним.

Машина неожиданно остановилась у поста на въездных воротах знакомой Алексу спецбольницы. Его ввели в палату, где он увидел одного-единственного пациента, в котором с удивлением и узнал майора Звонарёва.

– Ты что тут делаешь?! – глуповато спросил Алекс.

– Да я вот тоже возмущаюсь: подумаешь – бедро навылет, от этого дети бывают, а коллеги твои, видишь, спеленали, уложили, – бодро и беззаботно отрапортовал майор. И уже посерьёзнев, добавил: – Садись и слушай! Ты испортил большую игру спортивной мафии, она такого не прощает…

– Так это ты там пулял возле моего дома?!

– Так начали пулять в тебя, ну, мне обидно стало, пришлось поучаствовать…

– А как ты там оказался-то?!

– Вика твоя быстрее тебя сообразила о последствиях твоего отказа и вовремя мне звякнула.

Алекса по-прежнему не покидала мысль, что всё это происходит не с ним, киношный боевик какой-то.

– И что теперь?! – как-то наивно и беспомощно спросил он.

– Что теперь… Шестёрок-то мы повязали, а со Стволом будет генерал говорить.

– Такой крутой?!

– Самый. Не знаю, правда, за что его назвали знакомым тебе словом, но знаю, что некоторые депутаты Госдумы и некоторые министры у него в помощниках ходят.

Пообщались ещё немного на околокриминальные темы, потом майор приказал:

– Тебя отвезут переночевать в другое место, завтра разберёмся.

А назавтра к обеду за Алексом пришла машина от генерала Городецкого. Вид у него был одновременно злой, растерянный и виноватый:

– Алекс! Я отбил твоё право жить, только из России тебе придётся на некоторое время уехать. Разозлил ты боссов сильно. К сожалению, это всё, что я смог сделать на сегодняшний день, извини…

Алексу стало обидно до слёз. Не за себя: за генерала, за учителя, за страну…

– Теперь ты понял, почему я здесь? – горестно вздохнув, после паузы произнёс Алекс.

– А-а… – неопределённо протянул Аркадий. – Что Бог ни делает, всё к лучшему. Как вот там жить твоим профессору да генералу с майором… А ты погоди отчаиваться; есть у меня одна мысля, только я сначала слетаю с одним пузатым приятелем в Сибирь недельки на три, а потом поговорим. Лады?

Глава 9.

В бизнес-классе рейса «Трансаэро» в Красноярск пассажиров было мало, на треть салона, и все они были энергичны, словоохотливы, радушны и со стаканами виски со льдом в руках. Они действительно казались одним отдельным классом новой России.

Одетые с иголочки, раскрасневшиеся Жора и Аркадий ничем от окружающих не отличались. К ним подходили, чокались, восклицали: «Хай!» и «Е-ес!» и пили, и пили за удачу.

Такая обстановка грела мягкую Жорину душу, в ней он сам себе казался более значимым, приобщённым к великому созидающему бизнесу, уделу лучших представителей новой России, в суровой борьбе доказавших свою правоту.

Или это виски?.. Да нет, пожалуй, всё-таки обстановка сделала его добрее настолько, что он, кажется, готов был поменторствовать и помеценатствовать.

– Ты понимаешь, Какыч! Мне ведь много не нужно; обычный комфорт, хорошая еда и компания, и чтобы на душе был покой. Ещё мне приятно людям делать что-нибудь хорошее, я прямо к этому какой-то зов чувствую.

– Жорж, ты бы повнимательней к себе прислушался: зов или позыв?

– Сейчас, Какыч, ты даже и не пытайся испортить мне настроение, дохлый номер. Ты знаешь, сколько людей в Сибири сидят и ждут, пока мы с тобой приедем и сделаем для них доброе дело? А-а… В том-то и дело, что сами не могут; соображалки свои поотморозили или водкой позаливали. А премудрые реформаторы такую им систему и придумали, что каждому не понятна; а вот отодвинешься от неё подальше, на Кипр, например, глянешь со стороны – мама, дорогая! Куда ни кинь – приезжай, греби зелень лопатой, и всё будет по закону, ну, или почти всё. Нету другого такого места богатейшего, чем Россия, и братки всё продумали, чтобы взять; надо-олго хватит!

Надо учесть, что этот Жорин трёп самодовольный был уже последующим, а предыдущим был его инструктаж и ввод в курс дела ещё дома, на Кипре.

После того инструктажа и объяснения технологии предстоящего им дела у Аркадия как-то и язык не поворачивался прерывать этот бизнес-классовый Жорин трёп, настолько его идея показалась ему простой и благонадёжной. Окончательно в пользу поездки Аркадия склонили заверения Жоры, что он проделывает это ежегодно.

– Для начала – почему июль, – приступил Жора к втолковыванию сути поездки. – Ты решил, потому что там лето – не-е, дорогой, это просто совпадение. А главное в том, что к июлю отцы-думцы заканчивают преть по бюджету, и после всей грызни и урезаний расходные статьи доходят, наконец, до государевых трательщиков на местах. И уже те, в свою очередь, начинают чесать репы, как бы извертеться, чтобы из подотчётных денег выкроить малую толику и для себя. Кто глуп и не умеет этого делать, тот нищий или уже сидит на нарах, а кто не умеет, но понимает это, тот зовёт меня. За год-два мне удаётся им кое-что растолковать. Теперь-то уж мы по накатанному едем, нас ждут и знают, что делать.

Слушая Жору, Аркадий иногда замечал, что тому нравится купаться в лучах славы от эффекта придуманной им авантюры.

– Вот сидит сейчас в Сибири один из великих снабженцев наших родных тюрем и лагерей и думает, как бы ему закупить продовольствия для зэков так, чтобы и себе что-нибудь перепало. Точнее, этот уже голову не ломает, уже прикормлен и ждёт только, когда мы заявимся. Конечно, государство наше небогатое от пуза зэков накормить не может, поэтому денег тому снабженцу дают не густо. А вот льготы по налогам своим держава дать может, и очень даже солидные. Короче, мы приезжаем к кормильцу, и он от радости даёт нам справку, что мы являемся эксклюзивными поставщиками крупы, лапши и сахара для его управления. Эта справка и даёт право на закупку по льготным ценам; производители потом её в счёт налогов и представляют.

– А количество закупки там, надо думать, не проставлено? – проявил свой жизненный опыт Аркадий.

– Я рад, что не ошибся в компаньоне! – искренне обрадовался Жора. – Я прикупаю попутно там же харч на свои кровные, а потом его реализую, но уже без всяких льгот. А на навар мой дорогой компаньон может ублажать на пляже своих тёлок!

– Да ты погоди с тёлками! Ведь это же не про пачку макарон речь!

– Ясное дело! Вагоны, Какыч, и ещё раз вагоны!

– Ё-ё… – состроил грустную рожу Аркадий, вспомнив особенности национального опта в России.

– Не боись, Какыч! Это как с твоими тёлками – только первый раз хлопотно и нервенно, а потом всё как по маслу! Ты пока со своими резвушками на пляже кувыркался, Жора всех обзвонил, возбудил, подготовил!

– Да что ты приебался со своими тёлками! Нет у меня никаких ни тёлок, ни коров!

– Ды ла-адно, не-ет! А к кому ж на пляжик кажин день скакал?

– Вернёмся, покажу. И на какой навар ты рассчитываешь, если это уже не первый раз?

– Ну, меньше, чем за поллимона чистогана я не стал бы и тащить свою нехудую задницу с тёплого Кипра в ледяную Сибирь.

Аркадий задумался о чём-то своём…

По прилёту в бешеном темпе началась чехарда визитов, пьянок, телефонных звонков, расчётов, перелётов.

Управление исправительными учреждениями, сахарные заводы, мелькомбинаты, товарные станции, гостиницы.

Жора стал поджар и сосредоточен, как сеттер на охоте, блеск азарта в глазах выдавал его родную стихию. Ничто, казалось, не могло его остановить: ни неприступные секретарши, ни отсутствие вагонов или тары какой-нибудь, ни очереди, ни усидчивые бездельники.

Жора врал, хамил, платил, пугал, лизоблюдил, смотря по обстоятельствам. Несговорчивые поддавались, думая, вероятно, что уж если этот простак прёт как танк, то что будет если начнёт действовать его интеллигентный и загадочный компаньон…

На заключительном этапе реализации «своих» излишков в одном древнем губернском городе к ним в гостиницу на грязной «Чайке» прикатил цыганский барон со товарищи, ящиком водки, снедью и чемоданом с долларами.

Аркадий было забеспокоился. «Не прирежут?!» – шёпотом у Жоры. – «Что ты, брат, кто ж кормильцев режет?!»

Барон насмерть торговался с Жорой до трёх часов утра; всё выпили, всё съели и расстались с поцелуями…

Наутро, часов эдак в двенадцать, первым от непонятного беспокойства открыл глаза Аркадий…

Лёжа неподвижно, медленно повёл осоловелыми глазами по комнате и вдруг вскрикнул от неожиданного и жуткого зрелища: в кресле у двери сидел совершенно свирепого вида цыган, с огромной серьгой в ухе, вытаращенными бандитскими глазами в гриве всклоченных смоляных волос и такой же бородищи и помповым ружьём на коленях.

Аркадий инстинктивно потянул к голове одеяло, рассчитывая, вероятно, защититься уж если не от ружья, то хотя бы от этой волосатой жути…

От его вскрика зачмокал, как ребёнок, Жора, прекратил похрапывать, приоткрыл один глаз, тут же его закрыл и в полусне пробормотал:

– Не боись, Какыч, это свои…

Через несколько секунд сладко зевнул, видимо, отогнав сон, и с ещё закрытыми глазами расслабленно изрёк:

– Здорово, Ремез! Живой?!

Названный Ремезом вместо ответа показал ружьём на спрятавшегося под одеяло Аркадия и с тайным восторгом спросил:

– Ромаллэ?!

– Не, голубь, не ромаллэ, но тоже хороший человек.

Волосатый «голубь» оказался традиционной охраной, который проводил их через пару часов на красноярский самолёт. С самолёта их на спецмашине с решётками встретил главный тюремный кормилец, с благоговением получил от Жоры свою долю и привёз их в банк, где свой человек благополучно перевёл Жорину наличку на их счета в Popular Bank на Кипре.

Ещё через несколько часов бизнес-класс рейса «Трансаэро» на Ларнаку радушно принял отдохнувших и готовых к комментариям компаньонов, русских в салоне опять было большинство.

– Жора, а что зэки, кроме макарон и крупы, ничего больше не едят?

– А-а, чернявый! Понравилось! Едят, конечно, но мне удалось отвоевать только эту нишу. А темп такой и цыгане – это чтоб крутые вычислить не успели и за жабры взять. Да и потом, сам понимаешь, Кипр – это же не Мневники…

Радушная стюардесса принесла им ещё водки.

– Ну, на шлёпанцы теперь тебе хватит? – закинул вновь свою удочку Аркадий.

– Да это я так буровил, чтобы тебя возбудить. Работа у меня такая: хочешь-не хочешь, надо-не надо, а закупку провернуть должен, иначе меня мигом там заменят и забудут…

И, помолчав о своём, с задумчивостью и теплотой добавил:

– Церквушку, где родился, думаю ставить…

– Церквушка подождёт, я предлагаю тебе вложиться в одно очень интересное и многообещающее дело – вот тебе и тёлки будут и церквушка…

Жора мигом сощурился и посерьёзнел…

Таких предложений развода от авантюристов разных мастей ему поступало немало, что и выработало со временем стойкий иммунитет к ним. Но Аркадий – другое дело, не балабол, поэтому Жора отодвинул водку и растопырил уши.

Битый час с лишним Аркадий упоённо распалялся про загадочного Алекса и его удивительные стволовые клетки. Конечно, он давно сообразил, ещё слушая Алекса перед отлётом, что здесь, на Кипре, надо делать клинику, и выжидал, чем кончится их вояж в Сибирь за «бабульками» – а вот они и инвестиции.

Жорина мимика по мере пересказа тернистого пути Алекса очень красноречиво демонстрировала очередную историю: Жора то смеялся, как ребёнок, то, как прокурор, хмурил брови, но чаще искренне и непосредственно восклицал: «Вот суки!!!»

Хорошо уже его изучивший Аркадий, однако, подметил, что пытливые Жорины мозги уже вовсю прокручивают варианты…

Глава 1.

Ласковый и спокойный Кипр с его расслабленными, никогда никуда не спешащими, добродушными греками сразу куда-то далеко в прошлое отодвигал извечную российскую суету, необъяснимые страхи, всегдашнюю спешку, серость, пьянки и потому объяснимую озлобленность, как бы делая их почти нереальными…

Ровно через сутки после прилёта раздался звонок домашнего телефона Аркадия:

– Какыч, я соскучился!

Опять разомлевший, беззаботный, игривый Жорин голос. Аркадий не удивился, а просто созвонился с Алексом, который всё время их командировки так и терзался вынужденным и бесплодным бездельем.

Алекс принёс две пятилитровые бутылки «Гамзы» в оплётке – сухое красное вино было здесь любимо не только аборигенами. Жора же ещё с порога завопил:

– Васильевна, радость моя, заправь-ка мне гадиков по старой дружбе!

И сунул приветливо улыбающейся супруге Аркадия солидный пакет с мясом осьминожек. Где и когда Жора приспособился есть этот экзотический, малосимпатичный морепродукт, не зря прозванный в народе гадиками, никто не знал, а только блюдо это было основным в его рационе. Сам Жора ничего, кроме чая, готовить не умел, а поскольку жил один, то в гости всегда приходил со своим пакетом этого высококалорийного морепродукта.

Познакомились, пристально глядя в глаза друг друга. Обсуждать тему создания клиники начали с деталей, как будто уже давно этим занимались; стараниями дипломатичного Аркадия вопрос созрел, а потому витал.

При снятии вопросов финансирования (в складчину) и оборудования (из Москвы и Израиля), трудными показались три позиции: разрешение от властей, оплодотворённые яйцеклетки как сырьё получения стволовых клеток и пациенты.

Сначала обсудили пациентов. Сошлись на том, что относительно хлопотно будет найти первых двух-трёх клиентов, потом будет эффект снежного кома, как в Москве или Израиле; к тому же не зря Кипр с вхождением в ЕЭС стал всеевропейской здравницей.

По оплодотворённым яйцеклеткам удачно всё складывалось на Вике и разделении труда. Предполагалось, что она в московском салоне Алекса восстановит донацию яйцеклеток у студенток и выращивание бластоцист до срока пять суток; раз в неделю перелёт в три с половиной часа из Москвы на Кипр – не проблема.

Камнем преткновения мог стать вопрос с разрешением властей. Дело в том, что предусмотрительные власти Кипра не без основания сделали некоторые отрасли своей экономики, в частности, медицину и банковское дело, закрытыми для иностранцев – есть для них в этом свой резон.

Однако проглотившего своих гадиков Жору остановить уже было невозможно. Он предложил предприятие с долей в пятьдесят один процент у гражданина Кипра; деньги, разумеется, свои.

– Это как же? – выразил своё беспокойство Аркадий. – Отдай жену дяде, а сам иди к бляди?!

– Да, куда он, на хрен, денется с подводной-то лодки?!

Уверенность Жоры выглядела солидно, к тому же и дружбан у него тут подходящий имелся.

Крепко мотивированные усилия троих энергичных, свободных от быта мужчин, сложенные с действительной поддержкой малого бизнеса правительством Кипра, через полтора месяца претварились в акционерную офшорную кампанию по оказанию косметических и оздоровительных услуг.

Мало того, во время поездок Аркадия в Россию и Алекса в Израиль за оставшимся там оборудованием появились и новые клиенты, давно и безуспешно разыскивавшие там вдруг пропавшего чудо-доктора.

Студентки-доноры в Москве завопили от восторга, узнав о возобновлении приятной и полезной процедуры, хотя потом немного и взгрустнули, увидев, что теперь это будет делать женщина-врач.

Однако самой первой, сигнальной, так сказать, и потому показательной пациенткой стала родственница Жориного соседа из Украины, которую он, сосед, пригласил пожить некоторое время у него на Кипре.

Продолжительность проживания определить было действительно трудно, потому как эта молодая и совсем недавно ещё статная и красивая женщина медленно умирала от цирроза печени. Врачи основной причиной называли чрезмерное радиоактивное загрязнение печени и беспомощно разводили руками.

Известный филантроп Жора и здесь не преминул мгновенно влезть в душу и принять участие.

С момента прибытия из Москвы первых пятисуточных эмбрионов-бластоцист все наши компаньоны пристально следили за священнодействиями Алекса.

Когда же, спустя девять недель, Жора с соседом привезли родственницу с результатами анализа крови и шампанским, всем стало ясно, что новая печень справится с очисткой крови, и счастливая хохлушка стала их первой удачей…

И без анализов был заметен лёгкий румянец на её щеках и ожившие, заблестевшие глаза.

Правда, тому могло послужить и неожиданно повышенное внимание к ней Жоры, ну, и слава, как говориться, богу!

К концу третьего месяца клиника общими стараниями практически вышла на штатный режим работы, когда однажды вдруг раздался неожиданный телефонный звонок из Москвы от майора Звонарёва…

Ни много, ни мало, майор приглашал Алекса на свою свадьбу.

У трапа самолёта встретил друга лично, на своей машине, с мигалкой промчал через всю похорошевшую столицу в Крылатское, в салон к Вике.

На следующий день имела место быть вся свадебная кутерьма, во время которой её свадебные флюиды поразили и Алекса. От здоровой ли зависти к молодым, от радости ли от новой встречи со старой любовью, а может быть, просто от зрелости чувств Алекс предложил, а Вика не отказалась поехать вместе на Кипр, оставив вместо себя в салоне подругу.

За благословлением они явились к профессору Горячеву, который наговорил им много хороших и мудрых слов и от радости за них по-гусарски шарахнул об пол бокал из-под шампанского, чем насмешил и растрогал всех до слёз.

Генерал Городецкий чувствовал себя хорошо – физически, но душа его… Душа его никак не могла смириться с компромиссами, на которые должна была постоянно идти его совесть.

По причине такого раздрая судьба генерала целиком зависела от мудрости и понимания начальства. «Консенсус» – стало теперь модным словом московских воротил, в то время как рефреном у генерала было – «цербер беззубый»…

На увещевания в узком кругу реагировал желчно:

– Да поймите вы, что я теперь генерал в законе, и первейшая моя обязанность – следить, чтобы воровали по понятиям!

Не сговариваясь, Алекс с майором решили как можно чаще видеться с генералом.

На проводах в «Шереметьево-2» грусть перекинулась даже на молодую супругу майора, видимо, натуру тонкую, потому как поняла, что при нормальном раскладе эти люди не расставались бы…

Глава 2.

Подобно седому корвету Кипр входил в зиму с её тёплыми, косыми дождями, буйством громадных цветов на кустах и деревьях, потемневшими дорогами и камнями…

Банановые плантации, как рождественские ёлки, украсились цветными мешками, надетыми на кисти плодов, море, забавляясь, как щенок со старыми тряпками, закидало пляжи бурыми водорослями…

Мерзлявые греки-киприоты одели куртки и даже дублёнки, напрочь дистанцировавшись от скандинавов и англичан, по-прежнему щеголявших в шортах…

Английский же автогонщик, искалеченный во время ралли по Южной Африке, и стал, волею случая, первым местным пациентом клиники наших друзей.

Вездесущему Жоре, умеющему сказать по-английски лишь «о’кэй», тем не менее, удалось не только разглядеть в угрюмом и кряхтящем англичанине потенциального клиента их клиники, но и разъяснить, как несказанно тому повезло.

Три с лишним месяца колдовал Алекс над собранным на скорую руку гонщиком, после чего тот от восторга вдруг стал неожиданно весел и болтлив и тут же умчался гоняться куда-то в Северную Африку, разнося по миру имя доктора Алекса…

Случившаяся неподалёку, в Греции, Всемирная Олимпиада заинтересовала Алекса не столько зрелищами, сколько скандалами с допингом. И никто, кроме Вики, не знал, почему после каждого скандала доктор Алекс загадочно и облегчённо улыбался: про генный допинг, который он отказался получать в Москве, пока ничего слышно не было…

Финансовые результаты деятельности клиники стали стабильными и обнадёживающими, что позволяло уверенно говорить о скорой окупаемости вложений.

Жора, кстати, отреагировал на этот отрадный факт неожиданно и своеобразно.

На очередном коллективном выезде в форелевый ресторан в горах Тродос он с пафосом заявил, что приближается июль – время сбора их с Аркадием урожая в Сибири. Так вот доля Аркадия за труды праведные увеличивается с семи до двадцати процентов, себе с ненаглядной хохлушкой он тоже оставляет двадцать процентов, а остальные жертвует на приличное жильё для Вики и Алекса – у него же самого вилла давно имеется…

На фоне оголтелого капитализма такой поступок в лучших традициях русских меценатов выглядел особенно ярко и заслуживал всяческого уважения…

Добр был Жора, добр и мудр без меры, а только маху всё ж таки дал серьёзного: выбранная им в спутницы жизни весёлая и дородная хохлушка не только терпеть не могла любимых Жориных гадиков, она их просто до визга боялась!

Тем временем носящийся по каменистым и пыльным дорогам Северной Африки воскресший англичанин попался на глаза одному из тамошних могучих правителей богатой страны, который по-своему отреагировал на чудесное воскрешение разбитого вдребезги автогонщика.

Правитель заслал на Кипр своих посланцев, и те принялись настойчиво уговаривать Алекса переехать работать к ним, обещая, разумеется, золотые горы.

«Бессмертия хочет или клонироваться», – однозначно раскусили того наши акционеры и решили судьбу не искушать, тем более что вдумчивому наблюдателю со стороны стало заметно и понятно: ни Жора, ни Алекс ещё не разучились размножаться и делать себя бессмертными естественным и приятным путём…

Между тем в запланированные сроки Республика Кипр стала членом ЕЭС, что, надо думать, обогатит будни и наших героев новыми сюжетами…

© 2006 ВИКТОР ГОРБАЧЁВ

Заволновался Кеша Завадский не сразу, где-то на третий раз.

Первый-то раз, лет в четырнадцать, когда ему довелось бить пенальти вратарю команды 23-й СШ, он, не зная никакой молитвы, просто глянул в глаза вратарю и про себя на всякий случай произнёс: «Стой, как столб!» Ну, так тот так и остался стоять с раскинутыми руками и разинутым ртом.

А поскольку ударчик-то Кешкин получился корявый, берущийся, гвалт поднялся неимоверный. Малого того, вратаря, затюкали и заулюлюкали до слёз, хотя в тот раз он был единственным, кто почувствовал какую-то необычность момента и оттого слегка оторопел.

Кешкина же команда 45-й СШ, да и он сам тот случай на радостях отнесли к весёлому и счастливому для них казусу, хотя игру ту всё одно продули…

Второй раз, на будущий год, хоть и был более волнительным, но тоже остался без внимания.

Лежал Кеша на песке городского пляжа, в то время весьма немноголюдного, и скучал, как вдруг заметил симпатичную одинокую девочку с розовой пляжной сумкой на плече, и случайно поймал её взгляд. Девочка явно выбирала для себя местечко, и Кешка просто выдал желаемое, успев подумать во время взгляда: «Ложись рядом!»

После того, как девочка послушно расстелила полосатое покрывало в двух метрах от него и стала непринуждённо раздеваться, Кешка зарделся, опустил глаза и пребывал в смятении все три часа, пока девочка не засобиралась домой…

Третий раз случился той же осенью, то есть. всего через пару месяцев после пляжного случая, вероятно, поэтому в начитанном Кешкином мозгу на этот раз зашевелилась смутная догадка.

В вагон пригородной электрички с двух сторон, как и положено при облаве, зашли контролёры и стали двигаться к середине вагона, где и сидел Кешка. Сидел, надо сказать, спокойно, потому как билет спокойствия ради он брал всегда.

– Ваш билет, молодой человек! – спросил его контролёр, и Кешка спокойно вытащил из кармана ветровки билет, глянул контролёру в глаза и произнёс в ответ:

– Пожалуйста!

Контролёр прокомпостировал и пошёл дальше. Пронося билет мимо носа обратно, Кешка вдруг заметил, что это и не билет вовсе, а кусок пустой бумаги, а билет был в другом кармане…

Поездка была испорчена. «Конечно, старый, надырявил этих билетов с тысячу, машинально ничего и не заметил…» – трезво рассудил Кешка. И тут же возразил самому себе: «А девушка?! Тоже случай?!» А уж когда после почти часа терзаний в памяти всплыл и тот прошлогодний пенальти, Иннокентий заволновался…

Конечно, он слышал и читал про гипноз и всё такое, но он-то тут причём?! В их тихом губернском городе никакие Мессинги отродясь не бывали. А вдруг такой вот он уродился?!

Так ведь проверить же можно! О, вон мужик подвыпивший горланит на весь вагон…

«Тебе на следующей выходить!» – приказал он мужику, поймав его взгляд, и тот, дождавшись следующей станции, послушно вышел из вагона. «Мама дорогая… – обомлел Кеша, – и куда мужика отправил?!» Значит…

Мыслью такой Кешка не только боялся с кем-то поделиться, самому-то думать о таком страшновато было.

Даже теперь, по прошествии почти тридцати бурных лет и истечения всех сроков давности, поправляя потрёпанные нервы на тихом и спокойном Кипре, Иннокентий не имел никакого желания рассказывать кому-либо о пережитом…

Покой ли и умиротворение острова и моря, ограниченность ли общения, личные ли обстоятельства, а, скорее всего, всё вместе развязало-таки Кешин язык и выдало оказавшемуся рядом автору некоторые истории из послужного Кешиного списка; с его любезного разрешения некоторые из них и легли в основу этой повести.

Учёбу в одном московском вузе Кеша начал уже в полной уверенности, что природа наградила его, в общем, не такой уж редкой способностью внушения.

Кеша расширил свой кругозор, начитавшись познавательной литературы на эту тему, и узнал, что способности гипнотизировать и внушать можно даже научиться, а называется такая наука суггестология.

Ему же предстояло научиться жить с этим даром и постараться при этом не вляпаться во что-нибудь неприличное. Как мог, он скрывал это, однако, живя в общежитии, по крайней мере, от появившихся новых друзей сделать это было практически невозможно…

Какой-то внутренний голос настойчиво приказывал ему не афишировать свой чудесный дар, и, хотя опасения эти и ассоциировались у него с тревогой, сохранить его в тайне он не мог.

Нет, фокусы он не показывал никому и никогда, но друзей от случая к случаю выручал. Один забыл зачётку, будучи дома на каникулах, и никак не мог её найти; Кеша просто глянул ему в глаза и спросил:

– А где твоя зачётка?

Пприятель вспомнил мгновенно.

Другой так же кому-то отдал редкую книгу из институтской библиотеки, и так же, с помощью Кеши, её нашёл.

У третьего и вовсе какой-то нервный тик появился, бес конца руки почёсывал; Кеша приказал ему не делать этого – и проблема исчезла.

И он сам, и его близкие друзья, конечно, понимали, что Кешку ждёт неординарная судьба, не может такая феноменальная способность лишь искать зачётки или книжки, или прекращать зубную боль; так и случилось…

Однажды к Кешке, случайно оказавшемуся в одиночестве в студенческой столовой, подсели два парня, лет по двадцати пяти.

– Нам сказали, ты можешь внушать другим свои мысли, – безапелляционно спросил один, с аляповатой наколкой на руке.

– Кто вам сказал?

Такие вопросы никто из посторонних ему ещё не задавал.

– Добрые люди… Так это правда?

– Не знаю, о чём вы…

– Да ладно, не выпендривайся, давай, покажи что-нибудь, – почти по-свойски напирали незнакомцы.

– Вы, ребят, что-то перепутали.

Кешка допил компот, со смаком вытряс из стакана парочку сухофруктов, взял поднос с посудой и ушёл.

Вечером он возвращался из библиотеки тёмным двором студенческого городка; из-за угла те же двое схватили его за руки, затащили в тёмный угол и – хрясь! – один из них крепко стукнул его в глаз:

– Ну, вспомнил что-нибудь?

– Чего вы прицепились, не знаю я ничего! – задёргался в их сильных руках дохлый Кешка.

Тр-рах! Под дых, но руки отпустили.

– Вспоминай, мы скоро опять придём…

Наутро его вызвал декан – произошла утечка; фингал красноречиво сигнализировал о ЧП.

– Что, так и есть на самом деле?! – с некоторой опаской спросил декан.

Может, Кешке надо было успеть сообразить да и внушить ему, что нет ничего такого, только не успел, почему-то виновато опустил глаза и промямлил:

– Да вот…

Собственно, декан и не знал, что с этим надо делать, внимательно, слегка с опаской, оглядел всего Кешку, как будто в первый раз видит, и отпустил…

А через день вызвал опять, видно, вспомнил, что делать в таких случаях. У него в кабинете сидел мужчина строгой наружности.

Подтверждающий свои способности эксперимент Кеша по просьбе мужчины провёл на декане; он мысленно приказал тому снять свои часы и надеть их на правую руку строгого гостя, как это и было предварительно с ним договорено.

Гость посерьёзнел ещё больше, стал весь какой-то озабоченный, минут сорок пытал Кешку всякими вопросами, потом написал на бумаге, когда и куда Кешка завтра должен явиться и в задумчивости ушёл.

И не москвичу, Кешке по адресу было ясно, что это КГБ на площади Дзержинского, рядом с Детским миром…

Традиционный ужин господ студентов в комнате сорок три в виде целого нарезного батона за тринадцать копеек и стеклянной бутылки кефира в тот вечер усваивался слабо, можно сказать, застревал в горле…

Шутка сказать: в КГБ вызывают! В версиях послевизитного расклада недостатка не было; оглядываясь теперь назад, можно утверждать, что последующие события в Кешкиной жизни превзошли самые смелые предположения голодных студентов.

По привычке пробовали шутить и подкалывать, только в прокуренной атмосфере четырёхместной комнаты в тот вечер усиленно витало беспокойство…

Как ушёл Кеша на завтра в то грозное ведомство, так и пропал, только через пару дней сумел позвонить на вахту в общагу и попросить бабу Шуру передать в сорок третью комнату, что его забрали в армию. Всё. Инженерная Кешкина карьера на том закончилась и началась новая, армейская…

Очень серьёзные дяди быстро внушили самому Кешке, что его природный дар должен, само собой, служить Родине, и нечего, мол, на всякие инженерные пустяки размениваться; как-то не принято было в том ведомстве спрашивать твоего согласия.

Кешка был поселен в шикарное, после своего, общежитие в лесу, в районе Кузьминок-Выхино, которое при ближайшем рассмотрении оказалось целой школой. Курсанты в ней почему-то были всех цветов кожи и возраста до тридцати лет. Факультеты-отделения были непонятны, но Кеша ни в одну группу не входил, на всякие стрельбы и марш-броски не направлялся, а целыми днями только инструктировался.

В самом начале его настойчиво попросили проникнуться важностью одного документа, именуемого подпиской о неразглашении. Помимо прочего, Кеша уродился ещё и порядочным, поэтому разглашать прожитое начал вот только теперь, когда прошли контрольные сроки давности, да и то, сдаётся, не всё…

По истечении месяцев трёх сытой Кешкиной жизни в том лесном санатории его однажды вызвал к себе его наставник, капитан Сомов. В его кабинете сидел ещё один такой же в непонятной форме.

– Капитан таможенной службы РФ Валерий Васильевич Чеботарёв, – представил гостя наставник. – Он введёт тебя в курс дела.

Дело оказалось о контрабанде необработанных драгоценных камней челноками из Индии.

Таможня от случая к случаю потрошила перевозчиков, выгребая из клетчатых сумок килограммы изумрудов, сапфиров и друих камешков, а всю сеть, существование которой настойчиво подтверждали отдельные факты, никак накрыть не удавалось.

С помощью Кеши предполагалось выявить ещё до отправки, в Индии, челнока с камнями, но при этом себя не обнаруживать с тем, чтобы проследить всю цепочку. Интуитивно Кеша почувствовал вкус охоты, сердце запрыгало, хотелось поскорее отличиться, только спешка в таких серьёзных ведомствах была не в моде.

Вначале Кешу полдня истязал некий спец непонятного пола, которого обозвали гримёр-визажист. Он, гримёр-визажист, оказывается, должен был до неузнаваемости изменить Кешину внешность, как ему объяснили, во избежание неких последующих эксцессов.

Никогда бы Кеша не подумал, что гримёр-визажист – это не только расчёска, ножницы и грим, а еще и компьютер, химическая лаборатория и много других хитромудрых причиндал.

Кеша начал было клевать носом, что с ним всегда случалось в парикмахерской, уже и в зеркало на себя перестал смотреть, как вдруг гримёр, закончив пудрить Кешкин нос, театрально заявил:

– Клиент готов!

Кеша проморгал глаза и взглянул на себя в зеркало: и он, и не он. Нос чужой, волосы, очки, губы другие – мать точно не признает.

Конечно, не признает, потому что он с капитаном Чеботарёвым вовсе и не к матери направлялись, а в Индию, в аэропорт Дели…

Капитан был в штатском, поэтому к лёгкому Кешиному разочарованию в салоне самолёта на них никто никакого внимания не обращал.

В аэропорту Дели Кешу посадили в отдельную небольшую комнату и стали приводить вроде как на досмотр подозреваемых в контрабанде пассажиров на советские рейсы.

Первой привели разбитную толстую тётку, которая после Кешиных вопросов:

– Как зовут?

– Откуда родом?

– Как зовут мать?

– Где камни?

Безропотно полезла в необъятный бюстгальтер и положила на стол тряпицу, в которой оказались три ювелирных набора – кулон и серьги – с бриллиантами.

Кеша спокойно, глядя тётке в глаза, сказал:

– Хорошо, убирайте на место.

Тётка тоже спокойно засунула тряпицу назад, в лифчик, сказала: «До свидания!» и вышла.

Насколько Кеша понял, капитана Чеботарёва тётка эта мало интересовала – столько везёт практически каждый наш челнок.

Следующим зашёл бледный, худосочный, небритый парень в драных джинсах и каких-то тростниковых шлёпанцах.

– Как зовут?

– Где живёшь?

– Гашиш пробовал?

– А камни где?

– В синей сумке?

– О’ кэй! Счастливого пути!

Как выяснилось на занятиях, такой «раскол» Кешин собеседник не запоминал и забывал всю беседу, как только Кеша переставал смотреть ему в глаза; на то и рассчитывали.

Пожалуй, сумка с камнями худосочного заинтересовала капитана Чеботарёва больше, чем сокровища из бюстгальтера.

Капитана наверняка также заинтересовал оптовый торговец кожаными куртками из Твери, который камни, видно, не в первый раз, напихал в карманы курток, оптовик детской обувью из Смоленска, скромно засунувший пакет камней в тысячную партию дешёвых детских сандалий, а также игривая красавица Ира из Калуги, которая, не мудрствуя лукаво, перемешала драгоценные камни с разрешёнными к вывозу полудрагоценными – гранатами, агатами и прочими – и, уверенная в своей неуязвимости, ежеминутно совершала отвлекающие манёвры своими прелестями, очень хорошо различимыми в коротком платье в облипочку.

По хорошему настроению капитана Чеботарёва на обратном пути в самолёте Кеша сделал вывод, что первое его дело на службе Родины, скорее всего, удалось…

Телезрители иногда ахают: и как же им удалось это обнаружить? Уж так запрятали, так запрятали…

Такие мудрые… Когда же, спустя пару месяцев, его позвали в бухгалтерию и попросили расписаться в получении премии в размере бывшей его полугодовой стипендии, Кеша приободрился, и некоторые издержки своей службы, вроде замкнутости и неопределённости, стал замечать меньше…

Потекли учебные будни, которые серыми назвать было трудно…

Кеша был определён на второй курс Высших курсов КГБ СССР и одновременно прикреплён к лаборатории активных средств психологического воздействия Академии общественных наук при ЦК КПСС. До недавнего времени о таких заведениях он и догадываться не мог.

Началась серьёзная учёба… Нельзя сказать, сложнее его бывших сопроматов или легче, но интереснее точно. На основной его кафедре психологии преподавали среди прочих знаменитые Алексей Ситников, Александр Жмыриков и другие, впоследствии, с исчезновением КГБ и КПСС, прославившие себя блестящими разработками предвыборных технологий самого высшего уровня.

Дар даром, а науку в любом ремесле ещё никто не отменял. Совершенно неожиданные откровения практически каждый день поражали Кешу своей глубиной и простотой…

Разве мог он предположить, например, что при передаче информации лишь семь процентов сообщается посредством слов (вербально), тридцать процентов выражается звучанием голоса (тональность, интонация) и более шестидесяти идёт по прочим (невербальным) каналам (взгляд, жесты, мимика…). Невероятно, но с наукой не поспоришь.

Или другой пример: память человеческая способна сохранить до девяноста процентов из того, что человек делает, пятьдесят – из того, что видит и десять – из того, что слышит.

«Надо же, – думал Кеша, – а в технических-то вузах об этом ничего не знают, только догадываются; чего бы не ввести везде хотя бы семестровый курс психологии, а то мути всякой общественной вон сколько…»

Суггестология оказалась, надо сказать, большой и серьёзной наукой. Без природных одарённостей можно научиться внушать, только надо изучить массу всяких биологических, физиологических, психологических и других мелочей.

Поди знай, что если хочешь воздействовать на чувства человека, говори ему в левое ухо, если на логику – в правое…

Мудрые Кешины мозговеды в самом начали слегка его огорошили, заявив, что мужчина в среднем внимательно слушает лишь десять-пятнадцать секунд, а после начинает думать, что бы ему добавить к предмету разговора.

«Жест есть не движение тела, а движение души», – прокуренным голосом заявила генеральского вида лекторша, и Кеша целый семестр изучал, как понимать позы, мимику, движения…

Шло время. Кеша уже понимал, что все эти хитрости и тонкости нужны всяким менеджерам в рекламе, в сетевом маркетинге, в педагогике, в медицине, наконец. Но причём тут КГБ?

Об этом Кеша начал смутно догадываться, лишь когда с третьего курса начались спецпредметы, основным из которых стало НЛП – нейролингвистическое программирование. Это теперь, спустя годы, стало понятно, что НЛП как система для познания и изучения человеческого поведения и мышления выходит на передние рубежи медицины.

Тогда, в годы Кешиной студенческой юности, это было под грифом «секретно» и изучалось только в КГБ.

Осознав мощь и силу этих секретных знаний, Кеша начал понимать, что вкупе со своими природными способностями он, будущий офицер КГБ будет представлять из себя действительно мощное оружие.

Такие мысли заставляли трепетать его пылкое сердце и никакие издержки профессии не моги поколебать его мажорный настрой.

Время от времени Кешу обследовали врачи; на мудрёной аппаратуре бежали его бесконечные импульсы, опутанный проводами он без устали отвечал на вопросы белых халатов, как правило, дурацкие.

Таможня как-то обходилась после того случая без него, а вот МУР его однажды попросил помочь…

Дело касалось похищения ребёнка некой подозреваемой гостьей столицы, а поскольку гостья та отдыхала в КПЗ, а ребёнок был неизвестно где и как, то действовать надо было очень быстро.

В комнату для допросов привели вёрткую, с масляными бегающими глазами женщину, одетую в чёрное кожаное пальто и серый пуховый платок.

«Южных, если не цыганских кровей…» – начал анализировать полупрофессиональный Кешин мозг.

Гражданка с ходу попросила закурить и чего-то егозила ещё, а только взгляда с Кешиного лица не отводила, как, впрочем, и он от неё.

– Фамилия?

– Джабраилова, сто раз уже говорила…

– Как зовут мужа?

– Зачем тебе муж?! Он мой или твой?! Данила его зовут…

– Сколько тебе лет?

– Э-э-э… Зачем у женщины спрашиваешь?! Тридцать семь.

– Дети есть?

– Почему так спрашиваешь, я что, порченая?! Четверо детей у меня!

Задавая и дальше, как учили, эти обыкновенные вопросы, Кеша наблюдал за глазами женщины и караулил момент, когда задать главный вопрос… Не нравилась ему манера чернявой гражданки отвечать на вопросы: так дурят голову, чтобы не расколоться.

И глаза её беспокоили: сильные, чёрные, бездонные…

– Где ребёнок? – как можно неожиданнее вдруг спросил Кеша, буравя гражданку глазами.

– Какой ребёнок? Мои дети дома, не знаю больше никаких ребёнков!!! – неожиданно заверещала тётка, и Кеша понял: беспокоился он не зря; гражданка относилась к той категории людей, которые ни гипнозу, ни внушению не поддавались.

Неудача эта, хотя и укладывалась в теорию, а настроение Кеше испортила основательно.

«Ещё этот нудный дождик!..» – думал он, с хмурым лицом ожидая под навесом у универмага «Будапешт» свой автобус. «Может, в инженерах поспокойнее было бы…»

Пашка Деркач был баловнем судьбы.

Неглуп, высок, красив, родовит. Могучий Пашкин папа выбрал для своего первенца специальность военного психолога неслучайно: ведомство солидное и работа непыльная – это, во-первых, и, во-вторых, присмотр за Пашкой нужен был круглосуточный. От природы баламут и от родителей упакован, Пашка ещё в школе навострил лыжи в золотую молодёжь Москвы.

Выбор у Пашкиного папы был невелик, и он остановился на погонах.

– Чего психология-то, есть ведь специальности и поживей… – спросил его как-то Кеша после того, как они познакомились на одном из семинаров. Паша сделал хитрую рожу и аргументировано разъяснил:

– Выстрелов боюсь, понос у меня от них…

Монастырскими обычаи, нравы и правила, царившие на курсах, никак не назовёшь, поэтому сержантские погоны Пашкины крылья никак не стесняли. В его новенькой красной «четвёрке» сиденья раскладывались в аккурат в двухспальную кровать, и об этом знала вся их группа. Знал и папа, но на этот счёт не урезонивал, потому как сам был ходок тот ещё, и об этом, в свою очередь, знал Паша.

Кеша был уверен, что ни у одной из многочисленных подружек Паши, прошедших через красную «четвёрку», даже мысли не возникало женить его на себе; представить Пашу остепенившемся семьянином пока ни у кого никакой фантазии не хватало.

Как-то само собой Кеша попал к нему в напарники сначала на семинарах, потом и в похождениях. Сейчас, по прошествии многих лет, Иннокентий с теплотой отзывется о своём друге, в общем-то, надёжном и верном…

На охрану психологической безопасности Родины молодые лейтенанты заступили в расцвете сил, знаний, молодости и амбиций. Иннокентию посоветовали ВНИИ МВД, а друг Паша был направлен в распоряжение МИДа.

Этот ответственный в их жизни период совпал с таковым в жизни постсоветской России: на необъятных просторах царил разгул рынка и демократии. Обновлённая Россия, казалось, упивалась свободой, и выборы всех и вся по накалу страстей уверенно обошли все известные шоу…

В мутной воде перемен к власти рвались бывшие коммунисты и комсомольцы, в одночасье сказочно разбогатевшие банковские воротилы, короли рынков и королевы бензоколонок.

Блестяще проведенная под руководством американских военных психологов и экономистов приватизация в России являла собой убедительный вектор действий демократов всех мастей: обработка электората.

Уговоры, обещания, угрозы, понукания, шантаж ошарашивали, сбивали с толку расслабленных коммунистами россиян и потихоньку отваживали от производства…

Иннокентий знал, что по большому счёту применяемые в России выборные технологии с манипулированием общественным сознанием на Западе запрещены.

«Нейролингвистическое программирование напрямую воздействует на подсознание человека, как антенну настраивает его на волну поступающих извне команд, и способность к “приёму” сохраняется у человека без ограничения времени» (Т. Миронова, д.ф.н.). Тридцать пять процентов людей подвластны чужому слову, НЛП – цифра проверена и подтверждена неоднократно…

На десять в комнате по работе с посетителями у Иннокентия плановая встреча с клиентом из дальнего Подмосковья.

– Предстоят решающие прямые теледебаты двух кандидатов в мэры нашего города, – уверенно после некоторых формальностей начал холёный, выше губернского уровня одетый молодой человек. – Мы хотели бы быть уверенными в победе нашего кандидата и решили подстраховаться с помощью возможностей вашей службы.

«Ну, да, – подумал Иннокентий, – заплатил и хочешь быть уверен…» Вероятно, оппоненты холёного не знали о возможностях суггестологии и НЛП, или денег пожалели, а зря…

Посаженный в студии на нужное место Иннокентий без труда перехватывал взгляд «ненужного» холёному кандидата, после чего тот заикался, потел, кашлял, чихал, а под конец вообще в туалет убежал…

Провал «ненужного» на выборах был предрешён, начальство объявило Иннокентию очередную благодарность, и премия не задержалась, а только на душе у него было муторно…

«Что же это за выборы?! И что за люди придут через такие выборы во власть…» – думал он, как-то нехотя бредя после службы домой, в полученную недавно от ведомства двухкомнатную квартиру на Вавилова. «Надо Пашке звякнуть, у него оптимизма на двоих хватит».

Наутро, с больной после Пашкиного оптимизма головой, решил отлежаться до обеда и отдохнуть, потому как на завтра у него по плану напряжённый семинар с руководством некой финансовой группы с гордым названием «ДАР».

Такие «ДАРы» в народе прозвали пирамидами, а поскольку щедрость дарителей напрямую зависела от силы их зомбирования, то такие профи, как Иннокентий, у этих проныр были нарасхват.

Шесть часов Иннокентий добросовестно учил новоявленных «финансистов» технологиям промывания мозгов, вооружал их режиссурой одурачивания, способной превращать нормальных людей в безвольное, послушное стадо…

К концу наступившей на завтра субботы к нему заехал Паша, обеспокоенный безответными телефонными звонками.

– Э-э, брат, экий ты эгоист, оказывается, в одиночку надрался…

– Паш-ша, я урод… Знаешь почему? А я людей уродую… Вот так…

Паша был в курсе надрыва в душе друга, поэтому особенно не удивился обилию пустых бутылок на журнальном столике и вокруг него. Ситуация требовала лишь спуска на тормозах:

– Ну, ты мне-то глоток оставил?

– Пашка, ты пойми! У человека есть в жизни много стереотипов: с утра он чистит зубы, завтракает, идёт на работу, добросовестно её делает, возвращается домой, общается с детьми, любит жену, ходит в гости… А такие сволочи, как я, эти стереотипы разрушаем! Карау-ул! Мы ему говорим – карау-ул! Страна гибнет, кругом одни жулики, казнокрады, убийцы и проститутки! Паша, где добро, где справедливость, где радость жизни – мы же из-под людей опору выбили! Паша-а! Мы же погубим Россию!!!

– Не погубим, не погубим, не ной! Народ, мой милый, во всём разберётся, не впервой… Давай-ка ложись и не волнуйся, а то несварение заработаешь…

Иннокентий ещё минут пять побубнил что-то «за Россию» и, засопевши, заснул…

Паша накрыл его пледом, закурил и ещё долго стоял и смотрел в чёрное окно…

От белой горячки Иннокентия спасла красная черта – по отношению к нему было бы нечестно со стороны автора приписывать столь яркое выражение себе.

Демократия в России матерела, рынок свирипел, буйствовала приватизация – вот уже и свои миллиардеры появились, и старушка-Европа ахнула и присела под российским напором.

Мудрое руководство Иннокентия, казалось, прониклось его душевным надломом, потому что большинство поручаемых ему дел теперь было связано с уголовщиной, контрабандой и прочими «прелестями».

Иннокентий, видно, был на хорошем счету у начальства, потому как на всякие премиальные купил себе новый «Passat», отремонтировал на новый лад квартиру, регулярно наведывался за границу; было заметно, что и приглядывать за ним стали меньше.

– Обормоты! – любя, журил их Пашкин отец, вовремя при демократах сориентировавшийся и потому оставшийся на плаву. – Вы жениться-то думаете?! Я знаю, это ты, петух, Кешку баламутишь!

– Вот как дозреешь до деда, так сразу… – не без ехидства парировал Пашка.

Отец старательно вытаскивал их на всякие рауты, презентации, фуршеты, охоты и просто званные трапезы, нескончаемой чередой шедшие у могучих.

Иногда он просил их надеть форму с капитанскими погонами, в другой раз настаивал на смокингах, им же подаренных, и всегда всем своим не без гордости представлял.

«Женить хочет!» – без труда раскусили старика обормоты и старательно играли свои роли.

Невест они пока себе там не присмотрели, зато перезнакомились со многими «владельцами заводов, домов и пароходов».

По большому счёту это был большой свинарник, живущий по принципу: «Опоздавшему поросёнку – сиська у жопы!», хотя на рыбалке или охоте это всё были вполне милейшие люди.

Однажды Иннокентию по внутренней связи позвонил его непосредственный начальник, полковник Зуев, и сообщил, что на девять завтра их вызывает шеф.

– Товарищи офицеры! Сложившаяся в России и вокруг неё обстановка незамедлительно требует принятия самых решительных мер по обеспечению национальной безопасности государства. На самом верху разработана программа действий для всех заинтересованных структур. На время проведения программы ваш отдел передаётся под начало генерала Гуренко. Прошу вас, Пётр Андреевич!

Сидевший в штатском незнакомый Иннокентию грузный генерал встал и начал рубить суть операции:

– Коррупция проникла в верхние эшелоны власти! Россию растаскивают на удельные княжества! ЦРУ разработало план психологической обработки для всех наших властных и хозяйственных структур! Мы должны противопоставить этому самые жёсткие меры! Принято решение взять под психологический контроль наши наиболее ключевые кадры!

Иннокентий и его шеф, конечно, без труда поняли, что речь идёт о программировании этих самых кадров на нужное поведение. После погружения в транс объект применением определённых слов и представлений кодируется на конкретное действие, каковое он обязан будет совершить, если услышит кодовое слово или же возникнет кодовая ситуация…

Иннокентий вспомнил так называемое «практическое занятие» на эту тему, которое им проводили на четвертом курсе в одной из подмосковных тюрем.

Приговорённый к смертной казни, ещё тогда существовавшей, спокойный и степенный маньяк по воле известного гипнотизёра-армянина на глазах у всех, услышав кодовое слово «Закон!», молча и спокойно порвал штаны на верёвки, деловито и аккуратно сделал петлю и… повесился.

Тогда ещё, едва поборов дрожь и холодный пот от столь шокирующего натурализма, Иннокентий решил, что для себя такую работу он не хотел бы…

Выруливая вечером на свою Вавилова, он мучительно пытался найти хоть какое-то оправдание, которое послужило бы ему неким алиби перед собственной совестью и господом Богом…

В конце концов, не убивать же ему приказывают. Кодируют же пьяниц и наркоманов: нарушил – получи!

Под видом врача на приёме в одной из кремлёвских клиник он начал работать с московскими бонзами, приходившими к нему, якобы, на плановый медосмотр. После кодирования расставались с шутками и прибаутками; осмотренный, естественно, ничего не помнил.

Примечательно, что в этот же период на одном из мальчишников с Пашкиными МИДовцами Иннокентий разговорился с одним их однокашником, которого после выпуска ни разу не видел.

Тот был технарём. Хвастая прогрессом в своём ремесле и чувствуя себя в своей компании, он просветил Иннокентия о технотронных методиках, которые нынче, по его словам, в большом почёте, и работы у него-де невпроворот…

Дело тут тоже касалось специфических, технотронных способах управления поведением, мыслями, чувствами и, вообще, здоровьем человека.

Так называемым нижепороговым, то есть очень слабым аудио– и видеораздражением, а также ультразвуком с частотой свыше 100 кГц, инфразвуком на частоте 7 Гц, созвучной альфаритму природных колебаний мозга, СВЧ излучением и совсем уж новейшим торсионным излучением можно легко разжечь какое-либо заболевание, понизить или увеличить психологическую активность, усугубить различные желания, подсунуть в подсознание объекту необходимую программу…

Особую грусть в Иннокентии вызвали два факта.

В качестве антенных передатчиков разрушительных колебаний вполне могут быть использованы телефонные проводки, трубы канализации и отопления, а также телевизор, телефон и противопожарная сигнализация, а рабочую аппаратуру, по существу, реально изготовить в кустарных условиях…

И ещё. В запись любого видеофильма запросто можно вклинить очень короткие (0.04 сек) врезки картинок внушаемого текста или образа, упорно повторяемые каждые 5 секунд. Причём техника изготовления такой спецкассеты, опять же, довольно проста…

Замешанная на коньяке эта убийственная информация повергла самого Иннокентия в транс; он долго ворочался потом в постели, и мысли о дьявольской безысходности ещё долго гнали от него сон…

Когда через некоторое время страну облетело известие, что из окон многоэтажек один за другим вдруг выбросились влиятельный генерал и высокопоставленный чиновник, Иннокентий понял: это конец, красная черта…

Он не был причастен к этим необъяснимым и трагическим смертям, кто-то такой же сработал, но он больше не будет этим заниматься…

В последующие дни у него были страшные запои, беседы на генеральских коврах, увещевания, что он солдат Родины и так далее, и тому подобное – Иннокентий стоял на своём.

Начальники поняли, что заставить его работать насильно они не смогут, и участь его, о которой Иннокентий узнал лишь спустя годы, была предрешена: «он слишком много знал».

От верной гибели его спас верный друг Паша…

Уж как он извертелся, кого, кроме отца, выставил гарантом, а только дожал приказ, согласно которому «в связи со служебной необходимостью капитан… переводится в распоряжение особого отдела МИДа»; к Пашке, то есть…

«Ох, обниму я-я красну девку-у…» – распевал в машине Пашка, радуясь жизни по пути на службу, на свою Смоленку.

Сидевший рядом с ним Иннокентий не подпевал, но ухарству Пашкиному и озорству по-хорошему завидовал и улыбался. Паша взялся временно поопекать друга да заодно ввести в курс новой службы.

Такой угнетающей кровожадности, как в прежней его конторе, здесь, разумеется, не было – дипломаты! Хотя… тоже, знаете, не хлебокомбинат…

Профессиональные и природные навыки Иннокентия и здесь были востребованы на полную катушку.

Одной из его прямых обязанностей был так называемый гипнодопрос. Его пациентами в основном были работники дипкорпусов за границей. Иннокентий без труда вводил пациента в гипнотический транс и, задав для установления так называемого рапорта вопросы о погоде, возрасте и имени, выворачивал, что называется, мозги собеседника наизнанку…

Дальше отчёт по форме – и всё. Новые приятели по службе из уважения и не без опаски прозвали его Властелин мозгов…

Самому Иннокентию, правда, больше нравилось сотворение дезинформации…

Нужному клиенту он с убийственной важностью вешал на уши лапшу, будто бы тот героически участвовал в такой-то акции, видел нечто архиважное, слышал что-то потрясающее, чудом так-то и так-то добыл бесценную информацию; с подробностями, с деталями, живо и красочно…

Выведенный из гипноза клиент искренне верит, что рассказанные ему животрепещущие байки были на самом деле, и с большим энтузиазмом, уверенно поведует о них в нужном месте.

Иннокентия даже веселило, что расставались они после сеанса если не друзьями, то заговорщиками точно.

Были, правда, и более серьёзные действия по пересылке тайной информации…

Введённому в транс Иннокентий сообщал нужную, действительно секретную информацию, но одновременно развивал амнезию на сказанное.

После того клиент окажется способен передать услышанное только будучи погружён в такое же состояние и когда в этом состоянии уловит установленное в основном сеансе кодовое слово или фразу как пароль, вскрывающий его память.

Перед Иннокентием через стол сидел крепкий, смуглый парень с жестокими глазами, чёрными, как смоль, волосами и такой же бородой. Спортивная майка с короткими рукавами показывала мощные волосатые руки с узловатыми кистями. Иннокентий ничего не знал о парне, но имел задачу подготовить его… к пыткам.

Суровая наружность парня при наличии такой задачи внушала уважение. Иннокентию очень хотелось помочь ему, поэтому к сеансу он готовился особенно ответственно…

Он решил разбить сеанс на два этапа.

Первый – образовательный. Вначале он учил парня сосредотачиваться на параллельном раздражителе, например, сдавливании промеж зубов чего-нибудь. Потом ему предлагалось научиться возбуждению максимально могучей эмоции – ярости, ненависти и тому подобного, способной заблокировать импульсы боли.

Парень оказался на редкость добросовестным учеником и на каждый следующий урок приходил с добротными домашними проработками. Он, видно, знал, что ему предстоит, поэтому настаивал и на других способах, может быть, более действенных.

Таковым и мог быть приём, намеченный Иннокентием на второй этап…

Он внушал парню, находящемуся в гипнотическом трансе, присутствие в разных частях его тела максимально возможной боли с тем, чтобы любая другая возможная боль была бы заведомо слабее и не воспринималась. На языке специалистов это жутковато называлось «пережиганием нерва».

Да и сама процедура не из приятных: парень выл, скрипел зубами, впивался пальцами в стол, но оказался молодцом и выдержал всё без обмороков.

У него оказалась замечательно приятная улыбка и ослепительно белые и ровные зубы, которые Иннокентий впервые увидел, когда они дружески прощались.

Он от души пожелал парню не иметь случая применять эти навыки, а вслед ему, в дополнение к ним, тихо произнёс: «Помогай тебе Бог!»

Рассказывая про это, Иннокентий и теперь, спустя годы, заметно нервничал, много курил, делал паузы, то ли вспоминая детали, то ли оценивая результаты…

Потом, в рассказах, он сам захотел закруглить круг своих тогдашних МИДовских обязанностей, поведав ещё один характерный эпизод.

– Ситуация сложилась таким образом, что не вполне подготовленный человек должен срочно заменить нашего резидента в одной из европейских стран, – озадачил его начальник в один из тёплых июньских дней. – Из всех кандидатов мы отобрали одного, наиболее подходящего, и он через две недели должен улететь в Европу, если за этот срок вы поможете ему добавить к его свободному английскому сносный немецкий.

В этом ведомстве не принято было возражать «а если не…» К тому же старая лиса-начальник знал, что говорил, поэтому Иннокентий сделал «Смирно!» и по-военному чётко ответил:

– Я сделаю всё, что смогу.

А мог он сделать очень дикую боль в голове у агента, когда будет под гипнозом впихивать ему туда информацию целыми блоками. И только чрезвычайно волевой индивид в здравом уме и по доброй воле мог пойти на такое…

Что уж там за мотивация была у пожилого, рыхлого интеллигента с брюшком, одышкой и толстыми очками, а только такой вот ученик явился к нему на следующее утро на урок…

Иннокентий хотел даже спросить, не заблудился ли товарищ, да вовремя спохватился.

Без очков в глубоком гипнозе интеллигент выглядел бы смешно, если бы, слушая специальную кассету, в определённые моменты не хватался за голову, стискивая её руками, будто боясь, что она разлетится на куски…

В конце каждого урока, выведенный из гипноза, он несколько минут молча и отрешённо сидел, восстанавливая дыхание, потом поправлял редкие остатки причёски, глотал какую-то розовую таблетку, с поклоном благодарил и так же тихо, как входил, с достоинством удалялся…

Обучение было признано удовлетворительным, интеллигент улетел в Европу, но больше Иннокентий его никогда не видел…

– Кеша, дружочек, выручай! – неожиданно возбуждённо встретил его Пашин отец, позвав к себе домой. – У меня есть хороший фронтовой друг, а у него поздняя дочь от второй жены. Как уж там у них вышло, не знаю, а только проглядел он любимицу: девчонка пристрастилась к наркотикам.

– Это кто, пап, Оксанка, что ли?

– Она самая. Какой стервец посадил её на иглу – неизвестно, а известно, что она уже доходит… И отца за собой в могилу тянет, потому что измучился он уже вытаскивать её из всяких притонов. Я уж не говорю о деньгах, сколько он на неё перевёл… Чего они только с матерью не перепробовали… А ведь была нормальная девчонка, Пашка её знает, они, считай, в одном дворе выросли. Как там твоя наука насчёт этого, а, Кеш?

Если бы Пашкин отец и не смотрел на него с такой тайной надеждой, Иннокентий всё равно сделал бы, что в его силах…

В загородном подмосковном доме, куда привезли Иннокентия, всё было красиво: дом, участок, цветы, деревья и даже собака, сразу после обнюхивания признавшая его своим.

Красивой без натяжки можно было бы назвать и высокую блондинку с огромными глазами, кабы не болезненная худоба да синяки под пустыми глазами.

Девица всё сразу поняла, интереса не проявила абсолютно никакого; со стороны эта её покорность была сродни обречённости.

Алкоголики и наркоманы, как известно, очень легко поддаются гипнозу, поэтому Иннокентий, не теряя времени, ввёл девицу в транс, после чего положил перед ней на стол изъятый у неё однажды пакетик с кокаином и начал сеанс.

На следующий день он сам приехал к ним домой; на втором сеансе он не успел достать тот же пакетик, как у Оксаны началась жуткая рвота… Такая картина наблюдалась и в последующие два дня.

Как ни странно, Оксана встречала его без видимого страха перед будущей экзекуцией; видно, выведенная из транса, она ничего не помнила.

Помучив так девушку ещё несколько раз, Иннокентий оставил её в покое. Он просто приезжал к ним и общался со всем семейством о том, о сём.

Близкие Оксаны, да и она сама были предупреждены, что на время возможной ломки и релаксации не должно быть даже никакого упоминания о наркотиках.

К безумной радости родителей проходила неделя, другая, и Оксана никак не вспоминала недавние кошмары. Просто ездила на учёбу в свой университет, что-то дома рисовала…

Не сговариваясь, они сообща решили пока уменьшить контакты Оксаны с многочисленными друзьями и приятелями.

Лечение, казалось, удалось на славу… пока однажды неизвестные не позвонили отцу Оксаны и не сообщили, чтобы он приехал и забрал свою дочь.

Какой-то заблёванный чердак, вшивые, вонючие тюфяки и его дочь… одна, практически в агонии…

Рано утром Иннокентия разбудил отчаянный голос отца Оксаны:

– Иннокентий! Ради бога! Она сорвалась…

Иннокентий нашёл девушку в отделении интенсивной терапии под капельницей, в полуобморочном состоянии…

Плачущая мать и чёрный от горя отец ничего толком не могли объяснить. Где она взяла зелье?! Кто подсунул?! Ни сокурсники, ни ближайшие подруги не имели никаких предположений…

В этой ситуации Иннокентий ничем не мог им помочь, надо дожидаться поправки. А пока он решил посоветоваться с Пашей по поводу имеющихся у него на этот счёт соображений.

– Согласись, Паш! Ведь она завидная клиентка для какого-нибудь торговца: семья богатая, психика неустойчивая, тяни да тяни, пока жива. Ведь сама она не выказывала в последнее время никаких желаний употребить; кто-то её намеренно спровоцировал.

Паша задумался…

Как только Оксану привезли из больницы домой, они с Иннокентием были у них. На первом же сеансе лёгкого гипноза на вопрос: «Где взяла дозу?» Оксана в забытьи промямлила еле слышно, но конкретно: «В машине, в багажнике…»

Вот те раз! Выскочили во двор, обыскали багажник и бардачок её маленького «Пежо» – разумеется, ничего. Только Паша стал вдруг ещё задумчивее…

В течение месяца Иннокентий приводил Оксану на прежние до срыва рубежи.

А когда она вновь поехала на машине на учёбу, за ней вился незаметный хвостик в виде серенькой мадам на неказистой машинке – так по-своему решил Паша.

Приём сработал на сто процентов…

На третий день мадам профессионально зафиксировала юркого чернявого хлопца, открывшего своим ключом Оксанину машину на стоянке и быстренько что-то положившего ей в бардачок.

С изоляцией хлопца Оксана, можно сказать, вернулась к жизни.

То ли из благодарности, то ли попривыкла, а только Иннокентий стал получать от неё особые знаки внимания.

Она оказалось девушкой довольно весёлой, смышлёной и в меру раскованной, поэтому будни Иннокентия стали немного пооживлённее…

Иннокентий в МИДе прижился, к эмоциональным нагрузкам приспособился; через пару лет Оксана закончила университет и, к всеобщей радости, они поженились.

Стараниями тестя и Пашиного отца молодые получили от всемогущего МИДа большую квартиру, долго и с энтузиазмом её благоустраивали. Оксана ездила на службу каким-то менеджером по папиной протекции, хорошее настроение редко её покидало. Они бывали в театрах, на выставках, в гостях, любили море, а по вечерам, оставшись наедине, упивались наслаждением секса…

Несколько лет, по признанию самого Иннокентия, без натяжки можно было бы назвать медовыми…

Потом как-то исподволь появились разногласия по поводу большого количества визитов и некоторых других, незамечаемых доселе, признаков богемности…

Как ни крути, а они были из разных классов. Иннокентий не видел для себя места на её бесконечных тусовках, Оксану же вдруг перестала устраивать его зарплата подполковника, а также обнаруженное только теперь отсутствие честолюбия…

Детей у них на ту пору не было, о причинах Иннокентий не распространялся…

Вероятно, всё это вместе взятое в дополнение к его напряжённой службе и означало тот перебор, который и послужил причиной гипертонического криза.

Врачи Иннокентия подлечили, но настоятельно рекомендовали длительный отдых, если не отставку вообще… К их внутрисемейным дрязгам эта рекомендация пришлась кстати; они решили некоторое время пожить порознь.

Обожавший Иннокентия тесть переписал на него небольшой коттеджик на Кипре, предусмотрительно прикупленный в сытые годы на чёрный день – вот так нас с ним судьба там и свела…

Достопримечательностей на Кипре немного. Одна из них – грот Афродиты недалеко от города Пафоса. Киприоты утверждают, что, умывшись кристальной водой из источника в этом гроте, можно значительно похорошеть.

Как очевидец, берусь утверждать, что самый нудный скептик, хоть и с ухмылочкой, но лицо своё той водой сполоснёт обязательно – на всякий случай, раз уж припёрся…

Иннокентий пришёл туда один.

Умывшись, долго стоял на коленях перед озерцом в гроте и смотрел на своё отражение, будто надеясь увидеть нечто большее, нежели в зеркале; может, энергетика того места в самом деле требует остановиться и призадуматься…

Как жить дальше одинокому, изрядно потрёпанному военному пенсионеру?!

Иннокентий бросил в воду камешек, и, когда отражение восстановилось, вгляделся в него ещё пристальнее…

«Нет, не другой, всё тот же… Ну, почему потрёпанный… Сорок с хвостиком для мужика… Раз уж баба ягодка опять… Нервишки… – при желании здесь их вполне можно подремонтировать; получается, можно ещё потрепыхаться…

Одинокий… Почему, собственно, одинокий? Есть Пашка, есть ещё приятели в Москве.

Оксана… Звонила, поздравляла с днём рождения… Пашка говорил, одна, попритихла и скучает, а глаз у Пашки верный… Или мне так хочется…»

«В конце концов, что, других Оксан нет?!» Он опять разбил камнем своё отражение, по-детски, как в сказке, надеясь увидеть там её…

Откуда-то сверху, с камней, со звоном упала капля, его отражение задёргалось, заволновалось, будто стараясь сдвинутся с места и уплыть из тесного грота на простор…

© 2006 ВИКТОР ГОРБАЧЁВ

Небедный, вычурный загородный дом из тех, что, подобно грибам, как положено, бодро, смело и нахально повырастали под живородящим нефтяным дождём и как бы заняли круговую оборону в лучших местах ближнего Подмосковья…

В комнате, навороченной всякими милыми тинейджерскому сердцу штуковинами, шестнадцатилетний Кирилл, сидя в инвалидной коляске перед столом, заваленном марками, разговаривает по мобильному с матерью:

– Отучилась уже? Когда будешь? Покажу кое-что…

Страсть к филателии, взявшаяся непонятно откуда в детстве, теперь была как нельзя кстати. Искалеченное нелепой случайностью тело вот уже три года терзало душу подростка и лихорадило мозг. Почему он?!

Марки и компьютер стали его миром. И ещё мама… Незаметно сострадающая, но сама страдающая заметно. Кирилл видел постоянную взвинченность матери, о причинах которой мог только догадываться…

Отца Кирилл видел редко…

По-русски резко разбогатевший на каком-то бывшем народном достоянии, он, по-видимому, душою не был готов к такому повороту судьбы. Обалделость от свалившегося и желание любыми путями хапать ещё и ещё заполонили всю его жизнь, напрочь вытеснив из неё семью, друзей и прочую лирику…

Во двор дома мягко въехала небольшая сверкающая машина. Спустя минуту в прихожую уверенно вошла миловидная женщина, лет тридцати пяти.

Грамотный макияж выдавал вкус и наличие визажиста. Строгость и элегантность одежды подчёркивали спортивную фигуру и уровень доходов.

– И где, и чему теперь у нас учат так поздно?! – это Герман, супруг Кати, в модном восточном халате вальяжно спускающийся по лестнице со второго этажа с мобильником в руке и слегка упивающийся тем, что сегодня случайно оказался дома раньше жены.

– Китайская акупунктура… – ответ отрешённый, голос усталый…

– Оно нам теперь надо? – голос иронично-безразличный с менторской ноткой.

– Дорогой, в двадцать лет ты не дал мне закончить факультет спортивной медицины, в тридцать пять у тебя возражения против китайской медицины – тоскливо это…

Усталый Катин голос готов был перейти на гневный, и это заметил Кирилл, появившийся было на своей коляске на пороге комнаты с намерением показать родителям новые марки.

«Опять цапаются…» – с лёгким раздражением подумал он и обиженно развернул коляску обратно.

Ему нравилось всё, что делала мама, и эта учёба тоже, хотя он и не понимал, что Катя мучительно ищет пути и средства поставить его на ноги.

– Ну, хорошо, а чего вдруг китайская – то? – без интереса, продолжения беседы ради спросил Герман.

– Потому что только она лечит всё тело, а не по кускам, как официальная медицина…

Зазвонил мобильник мужа, да и кстати, потому как потенциал общения явно иссяк, он сразу как-то напрягся, поспешил обратно к себе в кабинет.

Резкую интонацию первых слов оборвала закрывшаяся дверь кабинета: звукоизоляция в этом доме тоже была отменной.

Катя постучала в комнату сына; марки были отодвинуты в сторону, Кирилл насупленно уткнулся в компьютер.

– Ну, чем порадуешь, дружочек?

Катя взъерошила его волосы, и сдвинутые было брови Кирилла сразу раздвинулись, бледное, худое лицо стало приветливым; они действительно были друзьями.

– Ты знаешь, мам, я всё-таки решил послать ту марку пацану во Вьетнам; помнишь, я тебе говорил, у него почти полная серия «Космические корабли». Теперь круто иметь полные серии, он давно просил…

– Не жалко?

– Да ладно, ну, где он её там найдёт?!

Катя заулыбалась ещё сильнее от радости то ли за вьетнамского мальчишку, то ли за своего сынулю…

Стрелка…

Невесть почему обычное слово, появившееся в лексиконе крутых парней, стало означать многое: это форма конфиденциальных переговоров по болезненным вопросам между людьми, которым есть что скрывать как друг от друга, так и от властей и прочих лишних ушей.

Стрелка – эта последняя возможность для договаривающихся сторон порешить дело миром прежде, чем они начнут порешать друг друга.

Несомненно одно: успешных стрелок хотят все их участники.

Вот и теперь в напряжённых лицах и позах двух групп людей, стоящих напротив друг друга на безлюдном пустыре, угадывалась исчерпанность средств в предшествующих переговорах, ровно как и решимость прорвать возникший гнойник любыми путями…

Примерно так думали и лидеры мрачноватых договаривающихся сторон, казалась бы, спокойно беседующих вдвоём в отдалении.

И только кликуши-вороны, без конца галдящие на одиноком корявом дереве, да, пожалуй, ещё придавливающе низкие свинцовые облака и хищный вид тёмных машин предвещали альтернативный вариант развязки…

Нет, сейчас они просто разъехались в разные стороны, но провал стрелки был написан на лицах её участников…

В одном из них сразу узнаётся Герман, муж Кати и отец Кирилла…

Что означали в этот момент его стиснутые скулы, глаза, смотрящие в никуда, сжатый, будто пистолет, в руках мобильник?! «Убью гада?!» А может, ему вспомнилась мать и её слова о том, что счастливый человек – это когда у него всё любимое…

А что любимое у него? Работа, жена, ребёнок, деньги, машина, друзья, другая женщина?! Всё это есть, а вот любимое ли?! Значит, и счастья нет?! А зачем тогда вся эта суета?!

А ведь были друзья, была любимая собака, было любимое место рыбалки, да и на Кате он по любви женился, сделав ей предложение в тайге под треск костра и шёпот реки…

А потом он будто попал в цепкую обойму, которая скрутила его, парализовала волю, заставила жить по законам другой системы; видно, почва для этих законов оказалась благодатной, раз система эта так быстро зомбировала в общем-то нормального мужика, лишив таких простых радостей жизни…

Он встряхнул головой – что-то я всё о грустном? – дело надо делать.

Другой участник стрелки был таким же бешеным патроном в той самой обойме…

С той лишь разницей, что имел не жену, а подругу, детей не было, зато был отец – многоопытный сиделец – цеховик, тяготевший по старинке не к торговле или рэкету, а к производству, за что и имевший с властями серьёзные разногласия по поводу методов хозяйствования.

Участники стрелки были знакомы давно…

Опьянение первыми шальными деньгами тогда, по первости, предполагало известную щедрость, широту натуры и всеобщую любовь. На их уровне доходов места тогда хватало всем, поэтому конфликты местного масштаба, как правило, заканчивались братанием и молодецкими попойками.

С годами у удачливых росли доходы и уменьшалась добродетель. И пересечение интересов уже разрешалось по другим законам.

– Олег Валентинович, вас в кабинете ждёт Дана, – в приёмной чётко доложила манекен-секретарша.

По сдержанному кивку и сдвинутым бровям стало понятно, что Дана не ко времени.

У курившей в его кабинете Даны было всё: смуглая красота а-ля Кармен, ноги от коренных зубов, богатый покровитель, необузданная страсть и… двухмесячная беременность.

Последнее обстоятельство и было причиной её появления здесь: она таки решилась объясниться. И вроде бы судьбе угодно было пронять его этим известием и отвлечь, и порадоваться, так нет же, обойма толкала его куда-то в сторону, система взводила курок, а тут женщина, дитя, памперсы…

Слово за слово, да и Дана (Кармен!) не прочувствовала момента, короче, у Олега Валентиновича одним врагом стало больше, а у его отца одним внуком станет меньше…

В очередной раз к очередному медицинскому светилу Катя привезла сына опять с маленькой надеждой на чудо…

Кирилла опять опутали проводами, перекладывали с места на место, с прибора на прибор; светило опять простукивало и прощупывало всю нижнюю половину его тела, хмурило бровки, прикладывало пальчик ко лбу, включало-выключало хитроумные приспособы, сдвинув очки практически под нос, изучало рентгеновские снимки, после чего, видимо, поняв тщетность своих усилий и ища достойный выход из ситуации, вдруг спросило:

– А что, и щекотки не боишься?!

Это означало, что обследование закончено, Кириллу надо удалиться в коридор, а Кате опять предстоит выслушать досаждающее безотрадные слова…

– Ухудшений не обнаружено, – как можно бодрее сказало светило, когда дверь за Кирилловой коляской закрылась.

Катя уже знала про невинную хитрость докторов, выдающих эту фразу за радостное известие.

– К сожалению, более ничем порадовать не могу, сигналы мозга по-прежнему не проходят к мышечному аппарату нижних конечностей. Организм растёт, будем надеяться на возрастные изменения.

И эта расписка в собственном бессилии была Кате хорошо известна: «Возрастные изменения! Вон их сколько, этих организмов, по коридору в колясках разъезжает – всех возрастов!»

– Массаж, рефлексотерапия, дозированная физическая нагрузка – будем наблюдать.

«Наблюдать» Кате было мало…

В сыне заключалась вся её семья и дом. По сути, их было только двое на этой Земле… Инстинкт самосохранения, сложенный с материнским инстинктом, заставлял её не наблюдать, а действовать…

Все эти три года беды она мучительно искала решение.

Тех сведений, что она получила на незаконченном факультете спортивной медицины, было явно недостаточно. Она упорно перебирала все известные ей возможности, дававшие хотя бы теоретический шанс: физиотерапия, гомеопатия, грязелечение, ароматерапия, кранио-сакральная терапия, бесконечный массаж…

Один бог знает, сколько убито времени, сил и денег на все эти курсы, консультации, препараты – результата не было ни малейшего…

Да, признаться, она и сама сомневалась во всех этих методиках, как-то не чувствовала она их силы в исцелении повреждённого позвоночника сына.

И вот теперь китайская акупунктура…

Возраст в сорок веков впечатлял, профессионалы убеждали в прецедентах, и она почувствовала относительную серьёзность способа. Как бы там ни было, а попробовать и это она должна.

Запредельная мотивация к учёбе открывала мощные резервы памяти, природное упорство и схваченный в своё время крепкий английский позволяли ей с лёгкостью проглатывать море информации…

Водительский стаж Кати приближался к десяти годам, поэтому вела она свой «Golf», как и положено, автоматически, на подсознании, думая при этом о своём. Она явно не принадлежала к женщинам горе-водителям, которые узнаются в машине даже сзади и которые автоматически могут лишь бросить руль, закрыть лицо руками и произнести обомлевши: «Мама-а-а…»

Однако теперь, по дороге домой, Катя не понимала, что происходит…

Два тёмных джипа, плюя ей на лобовое стекло грязной кашей сроду нечищеной зимней дороги, взяли её машину в коробочку и диктовали свою манеру езды, то подгоняя сзади, то тормозя спереди, не давая ей вырваться.

Она попробовала остановиться, но задний стал мягко толкать вперёд.

Так продолжалось до самого съезда в их посёлок, после чего джипы круто развернулись и хищно умчались в город. Катя была в недоумении, но пока оставила этот случай при себе.

Когда же на следующее утро она вышла из книжного магазина и увидела под дворником на лобовом стекле лист бумаги, она вдруг почему-то сразу вспомнила вчерашний случай на дороге.

На листе бумаги была фотография истерзанного, полуобнажённого, окровавленного тела женщины, лежащей в неестественной позе на земле…

Катя машинально огляделась вокруг – ничего подозрительного… Она села за руль, включила двигатель и сидела так в тупом недоумении: Кто? Что? Почему?

В таком состоянии прошёл остаток дня, вечером она решила дожидаться мужа, рассудив, что ему это всё должно быть понятней, чем ей.

Услышав шум его машины у ворот, она выглянула в окно: Герман стоял перед открытыми воротами и в свете фар что-то рассматривал на земле.

Потом ногой отбросил это в сторону, брезгливо вытер ботинок о снег и загнал машину в гараж.

По лицу мужа Катя поняла: что-то не так.

– Ублюдки, насмотрелись детективов, дохлую кошку подбросили, – были его первые слова. На лице немного растерянности и много злости.

– И что?!

– И ничего! Кое-кто совсем страх потерял, придётся напомнить! – злоба на его лице окрасилась решимостью, растерянность почти исчезла.

Когда же Катя вкратце рассказала о своих злоключениях, им обоим стол ясен смысл происходящего: угроза, запугивание, давление… Мысли заметались в их головах…

Почему-то до сих пор и ему, и ей казалось, что такие особенности национального бизнеса их не коснутся. И как быть теперь?!

Катя хотела было что-то сказать, но Герман опередил её:

– Давай отложим до завтра…

Ночью же, ворочаясь каждый в своей постели, они, пожалуй, впервые по-настоящему пожалели, что не были единомышленниками…

А наутро, встав по обыкновению раньше всех и в темпе проделав утренний моцион, он вдруг поймал себя на мысли, что стоит у приоткрытой двери комнаты сына и смотрит на него…

Впрочем, это заняло всего несколько секунд…

В машине он уже обдумывал план ответных действий. Когда же автоответчик в кабинете среди прочего выдал изменённым киношным голосом: «Уймись и не балуй!», он уже знал, что делать…

Хотел позвонить домой, но, поразмыслив на предмет прослушки, передумал…

Спустя пару часов, он уже входил в гостиную своего дома, где и застал заспанную ещё Катю с красными глазами и в голубой пижаме. Не задумываясь, он подошёл к ней, взял в ладони её лицо и, как в юности, поцеловал в нос.

– Всё будет хорошо, только тебе с Кириллом на некоторое время надо уехать из России. Я уже заказал билеты на самолёт. Полетите на Кипр, снимите виллу, покупаетесь, отдохнёте, а я тут всё улажу и прилечу к вам…

В другой ситуации такую бесцеремонность к себе Катя и представить не могла. Чувства чувствами, но семейные дела они всегда решали втроём и вполне демократично. А тут она, как-то не задумываясь, сразу с ним согласилась и только спросила:

– Когда самолёт?

– Завтра в семь тридцать утра.

Кирилл на удивление спокойно воспринял это известие. Кажется, это был тот самый случай, когда криминальное чтиво образовало и подготовило его юные мозги на соответствующие повороты судьбы. Отца он уважал, поэтому сразу поверил и подчинился: раз так надо, значит, надо…

Сборы были не долги, к нужным вещам Катя добавила книги и конспекты по китайской акупунктуре, а Кирилл – кляссеры с марками.

Казалось бы, странно, но вопрос об учёбе Кирилла даже не обсуждался. То ли от неясности со сроками пребывания, то ли от уверенности в продолжении учёбы и там, то ли в надежде на светлые мозги Кирилла. Скорее всего, эти вопросы казались им теперь мелкими по сравнению с тревогой за отца…

Слишком часто в последнее время отечественное телевидение пичкало своих зрителей кровавыми сюжетами, убеждая, что это особенности национального бизнеса – ничего не поделаешь…

Звонки и прочие сообщения кому бы то ни было были на время строжайше запрещены…

Ближе к полуночи Катя услышала робкий скребок в дверь своей спальни, от чего вдруг сильно заколотилось сердце.

– Не спишь?

Робкий голос мужа показался ей каким-то просяще виноватым. Слова нашлись сразу, они были их паролем:

– Нет, жду колыбельную…

Запах её любимых духов «Франк Оливье» мгновенно пронзил его насквозь, напрочь отбивая всю остальную суету…

Дальше всё было как много лет назад: страстно-судорожно, предельно желанно и так жарко, что, казалось, вокруг дома растаял снег… На эти мгновения уходит всё: боль, тревога, голод, холод, обиды…

Есть только животная страсть, вбирающая целиком, сильнейшая из всех людских эмоций…

Для чего природой задумана такая колоссальная встряска всего организма во время оргазма?!

Вопрос далеко не праздный, малоизученный, но дальнейшие события этой повести частично дадут на него вполне приземлённый, хотя и неожиданный ответ.

А наутро была дорога в аэропорт…

Реальная дорога в реальный аэропорт, которые, казалось, и вернули реальные отчуждение и тревогу…

Процедура прощания Кате показалась холодной, вероятно, поэтому последний взгляд друг на друга вызвали в ней необъяснимый страх и оторопь, будто здесь, на паспортном контроле, уходит целый этап её жизни и начинается другой…

Скромная вилла, каких много в одном из тихих приморских городков Кипра…

Однообразные будни Кати и Кирилла состояли из купания в маленьком бассейне, бесед о жизни, учёбе, поглощения заморских фруктов и прочих экзотических вкусностей, каждодневного массажа, вечерних прогулок по набережной и томительного ожидания сообщений из Москвы…

Прогулки к бирюзовому морю, шелестящему крупным песком берега или колыхающему в других местах буро-зелёные водоросли на больших и мокрых, как гиппопотамы, камнях, были их любимым занятием.

Вопрос с видом на жительство на год решился, как и говорил отец, довольно просто – открытием кроме них никому не нужной офшорной компании, коих на Кипре великое множество…

Расторопный адвокат и бухгалтер за сравнительно небольшие деньги оформили всё по закону, и тогда другой закон давал им право пребывания в государстве ровно год, естественно, с правом продления. Такое же право получали и купившие здесь недвижимость.

Вот эти два закона, не считая свадьбы с местным гражданином, и использовали в основном иноземцы, подолгу тут обретающие, о коих автор сразу в предисловии и проинформировал читателя.

Мудрость этих и многих других местных законов, позволяющих бедному ресурсами государству иметь высокий уровень жизни своих граждан, восхищала не один пытливый русский ум, отчего становилось обидно за свою державу.

Редкие письма по e-mail от секретарши Германа были пока единственным по его просьбе средством сообщения. Судя по ним, дела его обстояли неплохо, и по их, по делам, закруглении он-де непременно присоединится к ним.

В один из тихих тёплых вечеров, когда они пили чай на уютной веранде и любовались быстрым закатом багряного солнца в тёмно-синее море, вдруг как-то особенно громко и надтреснуто затрезвонил Катин сотовый телефон.

И как гром среди ясного неба взволнованный голос секретарши:

– Взорвана машина мужа, по дороге в больницу он скончался, всё потеряно, не вздумай пока возвращаться, устраивайся там, рассчитывай на себя!!!

И всё…

Как?! Что?! После секундного замешательства Катя судорожно бросилась звонить по этому телефону – связи не было…

– Что, мам?! – с волнением от выражения её лица спросил Кирилл.

– Папа погиб… – дрожащим голосом только и смогла произнести Катя.

И тут же её пронзила мысль: «А ведь для Кирилла это известие во сто крат тяжелее!» Инстинктивно прижала его голову к груди и дала волю слезам…

Кирилл не плакал, но слёзы беззвучно текли сами: от горя, от обиды на судьбу, от жалости к матери.

Больней всего было чувство бессилия, что такой он не сможет заменить отца и станет для матери обузой и, конечно же, прощай, учёба…

Им обоим, прижавшимся друг к другу, вдруг подумалось, что, оказывается, в целом мире их только двое, только двое в этом огромном и безжалостном мире…

Спустя какое-то время страшное известие дополнилось растерянностью: что теперь делать?!

Возвращаться? К кому?! К чему?! И почему нельзя?! Катя была уверена, что какая-то дополнительная информация обязательно появится, а что пока…

Приятельниц своих холёных ей почему-то не хотелось подключать, из близких родственников в России у неё была двоюродная сестра, кое-какие отношения Катя с ней поддерживала.

Сестра бедовала где-то в подмосковном селе со своим мужем-чернобыльцем и, естественно, реально помочь им ничем не могла. А вот добыть информацию о случившемся, пожалуй, сможет.

Эта была первая рассудительная мысль, которая как-то сразу Катю мобилизовала. Здравомыслящая от природы, она тут же поняла: надо отвлечь Кирилла такими деловыми разговорами.

– Можно написать сестре, дать координаты и попросить что-нибудь узнать, после этого решать вопрос о возвращении – это первое. Второе: пока попробуем жить здесь.

– Как?! – спросил Кирилл. Приём сработал. – Ты же знаешь, все деньги со счёта забирать нельзя, иначе лишимся вида на жительство. Ну, можно попробовать продать марки…

– Нет, я пойду работать.

– Какая работа?! Тебе нельзя работать, ты что, забыла?!

– А я нелегально, я же умею делать массаж, я сильная. А за тобой дом и учёба… Попробуем… – уже утверждающим тоном закончила Катя.

Кирилл промолчал, сплошной гул в голове мешал собраться с мыслями…

Время было позднее, вскорости решили идти спать, как в детстве, уснули в одной кровати…

Проснулись раньше обычного. Позавтракав, сразу взялись за дела: Катя села писать письмо сестре, Кирилл делать объявления для мамы об услугах массажистки.

Ближе к обеду Катя пошла опустить письмо, в супер за продуктами и заодно в определённых местах повесила свои объявления.

Надо сказать, заботиться о своём здоровье среди иностранцев здесь было модно. Люди с деньгами, жизнь удалась, так что продлевать её любыми путями – значит продлевать себе удовольствие.

Поэтому в течение недели у Кати набралось достаточно клиентов, чтобы денег хватало на аренду жилья и на питание, ещё и репетитором английского предлагали.

Денег хватало, а сил хватит? Пациенты, как правило, все с крупными телами, и больные, и капризные. Выматывали изрядно, а отдыхала она, носясь по городку от одного к другому. Добросовестность и сострадание (в стройотрядах матерью Терезой звали) не позволяли халтурить, забирали силы и добавляли авторитет…

Месяца через три такой жизни пришло письмо от сестры, на удивление сколь толковое, столь и безразличное. Богачей-фирмачей она ненавидела, маята с больным мужем изрядно поистрепала ей нервы…

Из письма следовало, что по слухам трагедия с мужем – дело рук его ближайшего конкурента. Он же сделал всё так, что и дом, и фирма перешли к нему, так что теперь Катя такая же нищая, как и она…

А лето, мол, дождливое, и в огороде всё помокло, и чем скотину кормить – ума не приложит, и льготы чернобыльцам опять сволочи урезали – это Катя уже читала как беллетристику. Да и события с мужем, как и погода в России, оригинальностью не отличались…

Кирилл с остервенением налёг на учёбу, не зная пока, как и где будет сдавать экзамены на аттестат зрелости. Дом, участок, бассейн он содержал в образцовом порядке. Крутился на коляске то со шваброй, то со щёткой, юношеской энергии в нём было явно на обе половины тела…

Появился у него друг местный – шалопаистого вида Гунька – от слова гундосый, как он сам разъяснял, а вообще Гена, спрятанный на Кипр от армии заботливым и не бедным папой, правда, в настоящий момент пребывающим под следствием в камере предварительного заключения, как все не сомневались, временно.

Личностью Гунька был колоритной: худой, как велосипед, в пёстрой и очень просторной одежде, которая, трепеща, неслась за ним по ветру, когда он, ссутулившись и вцепившись в руль, стрекотал по городку на своём мотороллере.

Не исключено, что папа Гунькин был нефтяным магнатиком, что, однако, не мешало самому Гуньке, лихости и крутизны ради, заправлять свой мотик, сливая по вечерам остатки бензина из шлангов на заправках самообслуживания.

Бак два литра набирался запросто.

Большие Гунькины губы говорили о его влюбчивости, а крупные очки и соответствующий жаргон выдавали в нём знатока ПК и прочей оргтехники. По его же словам, местный Интерколледж по нём просто обрыдался. Толковый, в целом, парень…

Беседы ребят были насыщенны, разносторонни и явно доставляли им обоим немалое удовольствие. Гунька, конечно, хотел знать, что же с Кириллом произошло, но он тактично дожидался, пока Кирилл сам захочет об этом рассказать.

– Да ничего особенного, поспорили с ребятами, а можно ли проглотить пряник, если висеть на перекладине вниз головой.

– Ну и что, проглотил?

– Проглотил, только потом вдруг ноги с перекладины сорвались…

– И чё?!

– Чё-чё… Я и воткнулся головой в пол, вот чё, очнулся в больнице вот такой…

– Ни фига себе, пряник, что ли, перевесил?

– Скорее мозги дубовые…

После пятисекундного обалделого представления картины:

– А почему пряник-то?!

– Почему-почему, потому что супа под рукой не оказалось!

– Во дела…

– Твой-то папашка что, народные богатства разворовывает?

– Почему разворовывает? Он вкалывает по-чёрному, работу даёт, налоги кое-какие платит, благотворительностью занимается – хозяин он, в любом деле должен быть хозяин.

– А в тюрьме почему?

– Дык, из власти кто-то и хочет у него чего-нибудь оттяпать и тоже стать хозяином, когда из властей попрут. Отобрать же легче, чем заработать. Да выпустят его скоро, куда они денутся, кто-то ж должен работать… Не, папанька у меня клёвый. Тока штрафует люто.

– Кого штрафует?

– Да всех подряд, кто проштрафится, и меня в том числе. Вот перед отъездом подарил мобильник крутой с фотиком, а потом отобрал, видишь вот, с каким старьём теперь хожу…

– И чего утворил?

– Да пошутил неудачно. Достал там меня men один по телефону: звонит и звонит – кур, говорит, отправлять? Ошибка, говорю, уважаемый, не туда попали; через некоторое время опять: кур отправлять? Каких, говорю, кур? Номер внимательно набирай! И так десять раз на день! Ну, и достал: отправляй, говорю… На следующий день факс домой пришёл: куры отправлены, о получении сообщите… Папашка вечером прочитал, зенки вытаращил: какие куры?! Вот и я, говорю, у него всё спрашивал: какие куры? А уж когда он всё узнал, тут мой крутой Sonik со мной и расстался… Ладно, полетел я, а то мотик мой замёрзнет…

Однажды у Кирилла совпало по времени: массаж с новым маслом, иглотерапия и эротический сон. Проснулся он среди ночи в сильном возбуждении, однако поймал себя на мысли, что не от поллюции, они у него и раньше бывали.

– Мама-а!!! – закричал он. – У меня на ноге царапина болит!!!

Катя мгновенно оказалась рядом: так и есть: щиколотка левой ноги чувствовала боль! Это было событие! От неожиданной ночной радости оба долго не могли заснуть, Катя анализировала ситуацию, Кирилл почему-то сразу уверовал в возможность встать на ноги.

На следующий вечер решили смоделировать вчерашнюю ситуацию: тот же массаж, то же масло, те же точки – результата больше не было, в последующие дни, к сожалению, тоже.

Однажды Катя в приоткрытую дверь заметила в зеркало шкафа, что на экране монитора Кирилл смотрит порнофильм, подумав, решила пока промолчать. На следующий вечер Кирилл вдруг неожиданно и взволнованно позвал её и попросил быстро поставить ему иголки в те же точки.

Когда же спустя несколько минут после этого он с трудом, но зашевелил пальцами левой ноги, Катя всё поняла – её мальчик не пропадёт…

Это он догадался, что иголки, масло и массаж срабатывают только после оргазма – единственного момента, когда максимально открыты все энергетические каналы тела, и только в этот момент их можно пробить, восстановив путь нервным импульсам между мозгом и мышцами.

Это была неожиданная, но такая долгожданная, фантастическая победа! Со слезами на глазах, счастливые и измождённые, они сидели на кровати, смотрели на ожившую ногу и улыбались.

– Устала?

– Немного, я уже немолодая, ведь у меня взрослый сын!

Сон на этот раз был крепким, как никогда…

– Тащи сюда свою дохлую задницу! Прибалдеешь! – заорал Кирилл утром спозаранку в телефонную трубку.

Балдеть Гунька обожал, поэтому через полчаса протарахтел его мотик, и вскоре в дверь Кирилловой комнаты по частям, как всегда, всунулась поднятая, но не окончательно разбуженная личность.

После не совсем ещё изящных движений ожившей левой ногой и искренней радости за друга разговор плавно перешёл, разумеется, на медицинские темы.

– А ты-то чего гундосый?

– Вот и я так однажды спросил у доктора: чего я гундосый?! А он в моём носу проволокой кривой поковырял – такой, говорит, вариант развития. Не, слышь, хромосомы там чего-то нахомутали, а мне, блин, гундось всю жизнь?! Не-е, я докопаюсь, чего надо делать. Да ты сам-то прикинь хрен к носу: бабам сиськи надувают, сало с пуза килограммами отрезают, из бабы вообще мужика могут сделать, а в моём бедном носу – чё, ошибку природы исправить нельзя?! Что, сложней моего носа и нет, что ли, ничего?!

Было заметно, что тема задела Гуньку за живое.

– Не-е, я докопаюсь! Вишь, вот и до твоих нервных импульсов докопались. А то ни хрена заявочки – «нету импульсов!» – костоломы мне тоже… Я вот после пятого класса на каникулах в деревне жил, так там баба Нюра была, всю деревню травами да козьим молоком лечила. И к ней поеду, если потребуется. Я, правда, тогда с ней немного раздружился, ну, она теперь, небось, и не помнит-то ничего.

– И что с бабкой отчудил?

– Да пошутил немного. Тогда, помнишь, по телеку «Собаку Баскервилей» показывали, а мне папашка в аккурат из загранки всяких штучек прикольных напривозил. Ну, я баб-Нюриной козе на рога вечером и повесил такие глаза светящиеся на пружинках, видел, небось, тут их полно. Чтоб на ту собаку, значит, была похожа. А коза какая-то чокнутая попалась, разоралась, головой трясёт и вдоль деревни с задранным хвостом летит, глаза болтаются – в натуре «Собака Баскервилей»! Ну, шороху, конечно, было… Баба Нюра ругалась прикольно, как древний пипл… Чёрт, говорит, безжопый, витютень недоделанный, вот гляди, коза доиться перестанет, приду, тебя доить буду! Папаньке скандал стоил машину дров и кирпича на новую печку… Считай, подоила…

Помолчал немного и спросил сам себя:

– Почему безжопый-то?! Вот она, какая-никакая имеется! – и в подтверждение похлопал себя там, где должны быть ягодицы…

А жизнь между тем приобрела новые краски. Катя попросила Кирилла добыть ей информацию из Internet по сексотерапии…

Masters, Johnson, Kaplan – Катя с жадностью докапывалась до истины; мэтры сексопатологии предсказывали большие её возможности, но конкретных методик не было.

Szasz, Carpenter, Raymond – сексопатология и травмы спинного мозга; параплегия – ноги парализованы, квадриплегия – ноги и руки.

Авторитеты утверждали, что и в таком состоянии большинство мужчин способны к эякуляции – значит, импульсы как-то проходят! По каким каналам?! По китайской акупунктуре на теле есть четырнадцать энергетических меридианов или двадцать два по Р. Фоллю. А если их пробивать одновременно с сексотерапией?

Катя вернулась к акупунктуре: «инь-там» – точка соединения энергий, точка концентрации энергий, точка тревоги урогенитальной системы, «глаз циклопа» – точка психосоматических и дегенеративных разрушений, «сюань-чжу» – костный мозг, точка «цзяо» – половой контакт. Всё складывалось теоретически, подтверждалось практически, отчего захватывало дух…

Катя не чувствовала тяжёлой работы; она спешила домой, чтобы заняться сыном и получить новый результат…

И они были! Настало время, когда Кирилл встал с коляски и сделал несколько шагов, держась рукой за стену.

Чем, надо сказать, вызвал неадекватную реакцию крутившегося, как всегда, рядом Гуньки. «О! – сказал Гунька. – Я щас…» И тр-р-р – улетел куда-то на своём помеле. Минут через двадцать – тр-р-р – прилетел обратно.

– На пока подпорку, – и протянул Кириллу тонкую, красивую и, наверное, недешёвую трость.

– Спасибо, угадал, – заулыбался Кирилл и прошёлся с тростью по комнате.

– Вот и топчись на здоровье, – ответил довольный Гунька.

По дороге домой Катя всегда проходила мимо маленькой открытой кофейни.

Ей доставляло удовольствие вдыхать волнующие средиземноморские ароматы и перекидываться словечком с её хозяином – старым весёлым греком Андреасом.

Всеобщий жених – так его называли в округе потому, что он флиртовал со всеми женщинами подряд.

За долгие годы солнце раскрасило его кожу под цвет церковных колоколов, морской ветер принёс из небытия и набросил паутину морщин. Несоразмерно большие уши и нос Андреас носил как награду, постоянно источая вокруг себя аромат кофе, пряностей, парфюма и доброты.

– Катья, ты волшебница, сделай меня молодым, – приветствовал он её в этот вечер. – Твой сын сегодня сам приходил ко мне пить кофе. О вас знает весь город! И знаешь что? В нижнем городе есть большая вилла, я вожу туда кофе и пряности. И там живёт молодой англичанин, который, как и твой сын, повредил себе позвоночник, только ещё хуже. И я сказал про тебя его отцу, который старый лорд. Так он хочет говорить с тобой о лечении своего сына…

Катю немного обескуражило это известие, потому что так всё неопределённо… и очень уж методика необычная…

Хотя мировые светила сексотерапии её практически и предсказывали, но, конечно, не в таком сочетании действий, что нашли они с Кириллом.

А как это практически сделать с другим мужчиной, она пока и не представляла…

Её сомнения на следующий вечер оборвал мягкий шелест колёс дорогой машины, остановившейся у их дома.

– Катья, к тебе гость, – услышала она скрипучий голос Андреаса и вышла на входную веранду.

Рядом с ковыляющим старым греком важным гусем выхаживал каменного вида достойный представитель колониальной державы, чьим владением и был в своё время Кипр.

Это был лорд Уинроу, настоящий лорд: строгий, педантичный, холёный консерватор, никто никогда не видел его смеющимся – только положенный иногда по этикету оскал – улыбкой называется.

Горделивая, не по возрасту, осанка выдавала в нём опытного наездника.

Слуг он держал вышколенных, к обеду, разумеется, переодевался, супругу свою иначе как леди Уинроу не называл.

Трудно себе представить, а как у них дети-то появились?!

А было этих детей: «мальчик и… мальчик». Младший, Джеймс – капризный, избалованный, богемный бездельник, прожигавший жизнь среди золотой молодёжи Европы, нетерпеливо дожидался наследства отца, которого, впрочем, побаивался.

К слову, вопрос с наследством был непрост: по законам Великобритании первым наследником становился старший сын в семье.

А был этот самый старший сын вроде бы как недееспособен, так как. вот уже десять лет назад, будучи в двадцатипятилетнем возрасте, упал с лошади и повредил позвоночник, в результате чего превратился в живой труп.

Вот он-то и был отправлен жить со слугами на Кипр после бесчисленных и безуспешных попыток сонма великих докторов добиться хоть чего-нибудь. Вот для него-то и искал старый лорд опытную массажистку.

От предложения лорда было трудно отказаться, так как. названная оплата позволяла Кате оставить всех остальных клиентов, что было большим облегчением.

Гарантий и обещаний никаких от Кати не требовалось, массаж и массаж, каждый день, подробности же и детали на её усмотрение.

И Катя согласилась со следующей недели начать…

За оставшиеся до конца недели дни Катя закруглила, как смогла, свои дела и в понедельник с утра отправилась в нижний город по названному лордом адресу.

Ей доставляло удовольствие по утрам с прискоком спускаться вниз по крутым цветущим улочкам просыпающегося уютного городка и вдыхать дивные ароматы, настоянные на свежем морском ветре.

Эта благодать, а, главное, успехи Кирилла и время практически залечили раны в их сердцах.

Она была молода, хороша собой, и её красивые ноги танцующей походкой уверенно несли её крепкое тело, казалось, навстречу самой судьбе…

Произошедшие вскорости события показали, что так оно и было…

Дверь открыл слуга, такой же каменный, как и его хозяин.

В отделанной под старину гостиной её учтиво встретили старый лорд, не без удовлетворения отметивший Катину пунктуальность, его супруга и, очевидно, младший сын.

– Леди Уинроу, Джеймс, мой младший сын, – Кэт, – представил их друг другу лорд.

Лёгкие кивки головами, настороженные взгляды…

Леди учтиво улыбнулась и в дальнейшем от протокола отступить не могла, потому что не понимала, как себя вести с этой русской, а протокол – он всегда выручал.

«Как в кино», – почему-то подумала про себя Катя.

Среди холодной учтивости леди Уинроу Катя без труда заметила её тёплые и добрые глаза, которые подсказывали, что эмансипация женщин в английском обществе обошлась без неё.

Выйдя замуж за известного аристократа, она не стала бороться за равноправие в семье, так как довольно быстро почувствовала силу и твёрдость характера лорда…

На таком паритете их брак вполне благополучно мог и скончаться, однако расчёт смышлёной девушки из Сассекса на силу любви и благородство наследника старинного рода оказался точен.

Молодой человек был в дорогой, не к месту, одежде, аккуратно прилизан; на пальцах его Катя заметила две старинные золотые печатки. Всё последующее время он не произнёс ни слова, но за всем происходящим наблюдал очень пристальным холодным взглядом.

Они провели её на второй этаж в светлую комнату с большим балконом и дивным видом на море.

Ласковый ветер едва шевелил лёгкие занавески, со вкусом подобранную мебель украшали умело поставленные в нескольких местах цветы. На стенах загадочные пейзажи и оригинальные картины лошадей.

«Смесь больничной палаты с комнатой для молодожёнов», – подумать так Катю заставил лёгкий запах лекарства и какие-то приборы, стоящие у изголовья большой мудрёной кровати.

Холодок пробежал у неё по спине, когда она увидела молодого мужчину, беззвучно и неподвижно лежащего на этой кровати.

Катя скорее почувствовала, чем поняла какую-то жуткую противоестественность в его позе: при абсолютной неподвижности всех видимых мышц живыми были только его глаза – огромные, влажные, с девичьими ресницами и какие-то молящие, как на русских иконах.

Кате стало немного не по себе от этих глаз, от их необычайной выразительности, которой она непроизвольно тут же нашла объяснение – ведь они ему заменяли всё: и мимику, и голос, и движение…

Десять лет живым трупом на кровати с подключенными проводами, на принудительном кормлении, в памперсах… спаси и сохрани!

– Его зовут Реджинальд, Реджи, – сказала леди Уинроу, с любовью погладила сына по щеке и продолжила: – А это Кэт.

В лёгком испуге Катя едва кивнула головой, потом справилась с волнением, сказала «о’кэй», и её оставили в комнате одну.

Она помыла руки и привычно взялась за дело.

День за днём до седьмого пота она мяла беспомощное тело мужчины, переворачивая его со спины на живот и обратно, втирая в него всевозможные снадобья, вгоняя иголки и прижигая полынными сигарами, пытаясь как-то поддержать безмолвное существо.

Временами ей казалось, что это – манекен на курсах по китайской акупунктуре с дырочками по всему телу, по которым они изучали биологически активные точки.

Попривыкнув со временем, она стала с ним разговаривать, включала тихую музыку, приносила ему диковинный цветок или картинку какую, уговаривая себя, что он что-то слышит и понимает; втайне же она надеялась на чудо, поставившее на ноги её сына.

Однажды, делая массаж в ставшем почти прозрачным от пота халатике, она вдруг обнаружила, что по задумчивости, по аналогии с Кириллом, поставила иглы в активные точки, отвечающие за сексуальные рефлексы.

А поскольку стесняться ей вроде бы было некого, она раздевала пациента догола; к тому же нужны были и точки, скрытые памперсом.

Так, в результате, будьте любезны, получите, пациент, ещё один явно живой орган, гордо наполненный живой кровью и упруго прижатый к животу.

От неожиданности Катя немного обомлела, мельком посмотрела Реджи в глаза, отчего ещё больше растерялась, кое-как закончила массаж, накрыла простынёй и поспешила домой.

По дороге, как всегда, анализирует ситуацию: «Это же прекрасно, это же результат твоего труда, это же очень многообещающий признак, чего же ты, девица, зарделась… Ты же целитель прежде всего, ведь и у Кирилла так всё начиналось!» – и она убедила себя действовать в этом направлении.

На следующий день всё повторилось, как и вчера, и опять смущение, и опять желание сбежать поскорее, и сбежала бы, но её остановили две маленькие слезинки в углах его молящих глаз…

«Эти капли дорогого стоят», – с волнением подумала Катя, и это помогло её справиться со смущением и принять решение: она должна повторить всё, как с Кириллом, и проверить правильность сделанных тогда выводов.

Катя знала, что такое мастурбация, и под тихую музыку, ласково, с лёгкой улыбкой глядя в его влажные глаза, довольно быстро довела его до оргазма, почувствовав при этом едва уловимую дрожь на его теле.

Ещё больше вдохновившись этой дрожью, она быстро перевернула его на живот и уверенно стала вгонять иголки в известные ей точки вдоль позвоночника…

Спустя несколько минут она вдруг услышала глухой, нечленораздельный стон Реджи и ладонями почувствовала напряжение мышц в районе поясницы. Е-е-с!!! Браво, Катя!!!

Выдержав иглы нужное время, она перевернула его опять на спину и опять увидела в углах глаз две слезинки, однако выражение глаз теперь показалось ей другим: умиротворение вместо печали, удовлетворение вместо боли, а в целом, вроде как, радость и благодарность, или ей так показалось.

Она поправила с его лба прядь рыжеватых волос, привела всё в порядок, чмокнула его в щеку, сказала «бай!» и, сияющая, вышла из комнаты.

Сияние это, однако, не укрылось от глаз каменного слуги, посмотревшего на неё с удивлением и подозрительностью…

Дома её ожидали сын и торчащий здесь, как всегда, Гунька. Они копались в компьютере и неспешно обсуждали чопорность всех англичан и лорда, в частности.

– Подушку-пердушку бы ему подложить, вот что бы он тогда со своей чопорностью делал, а? – предложил пытливый Гунька.

– Сдурел? Помрёт со страха, отвечать будешь; да это же ло-орд!

– Ниччо, я почтальону в деревне под седло велосипеда приладил, так он пердел, пока всю почту не развёз. Бабки ему вслед кричали: «Митрич! Ты чем нонче закусывал?!» Потом обнаружил и ходил всем показывал, вроде как это его алиби, а потом на руль приделал вместо звонка, и все довольны. Точно лорду надо приспособить…

– А международного скандала не боишься? Он же аристократ! Это тебе не Митрич!

– А-а-а, – неопределённо протянул Гунька, – это же естественно, все пердят, конечно, стараются незаметно.

Рассказывать что-либо ребятам Катя пока не стала, решила, что преждевременно…

Дружно и весело пообедав с ними, Катя ушла к себе в комнату и зарылась в бумаги по сексотерапии.

Barbach, Zilbergeld, Apfelbaum утверждали, что четверо из пяти парализованных мужчин могут иметь эрекцию и эякулировать. Напрашивался вывод: действенность Катиной методики никто не отрицал, многие, наоборот, предсказывали успех, но в точности конкретных указаний она не нашла нигде, и поэтому решила действовать до конца на свой страх и риск.

В конце концов, хуже не будет, да и Кирилл как-никак на ногах, пусть пока с тросточкой, так они ещё продолжают процесс, и успех будет ещё, она уже не сомневалась.

Она вдруг поймала себя на мысли, что этот несчастный молодой англичанин стал ей небезразличен. Ко всем своим пациентам она относилась доброжелательно, работу делала добросовестно.

Но то была работа, а здесь она просто жаждала добиться результата; она готова отдать что-то от самой себя, лишь бы он ожил.

Это не было похоже на комплекс матери Терезы, всегда ей присущий; она всё время думает об этом мужчине… Ладно, время покажет.

Между тем других результатов, кроме учащённого дыхания, лёгкого румянца на его щеках и ещё более лёгкого вздрагивания не было. А в очередной раз её и вовсе ждало разочарование: у него не было и сексуального возбуждения. Несколько дней отдыха и простого массажа ничего, кроме смущения, не добавили.

И что теперь? Просто поддерживающий от пролежней массаж? И так до конца жизни?! Такая тоскливая мысль подстегнула Катю.

Придя к Реджи в очередной раз и ласково его поприветствовав, она приготовила всё для иглотерапии, сделала ему общеукрепляющий массаж с маслом, после чего включила эротическую музыку, зажгла палочку с индийскими благовониями и стала медленно у него на виду раздеваться сама, слегка покачивая восхитительными бёдрами.

Всего-то одежды на ней было – пляжный халат-распашонка, изящные белые трусики и в тон им прозрачный бюстгальтер. Сначала белый цвет красивого белья, а потом светлые полоски на её стройном, загорелом теле, как магнит, притягивали взгляд его больших влажных глаз.

Крадучись, как опытная стриптизёрша, она сначала оседлала его, а потом легла на него, плотно прижавшись к его безжизненному телу и слегка поёрзывая…

Мёртвого поднимет – такая это была ситуация, а англичанин, как мы знаем, вовсе таковым не был.

Поэтому второй после глаз его живой орган не замедлил принять боевое положение и упёрся в гладкий Катин живот.

После долгого воздержания и Катя почувствовала горячее желание быть максимально ближе к этому мужчине, и тело её, уже повинуясь только этому желанию, приняло в себя его горячий, упругий фаллос…

Небывалое наслаждение, казалось, было ей наградой за все несчастья, одолевавшие её.

В упоении и в благодарность она целовала его влажное от чьих-то слёз лицо, и где-то в подсознании этой женщины зашевелилось вековое чувство собственницы: он мой, и я его никому не отдам – ни людям, ни судьбе…

C трудом очнувшись от пароксизма оргазма, сотрясавшего их обоих, она вдруг вспомнила, для чего всё это, застыдилась, встала на пол, зачем-то накинула халат и только поставив заранее приготовленные иглы в заранее же фломастером обозначенные точки, она успокоилась, загадочно заулыбалась, прильнула щекой к его тёплой (!) спине, погладила и поцеловала.

Спустя, как и прежде, несколько минут, Реджинальд вдруг задёргался в лёгких судорогах, глухо застонал, потом весь как-то дёрнулся, обмяк и… затих.

Катя забеспокоилась, вытащила иглы, перевернула его на спину и, улыбнувшись, поняла, что он спит, крепко и удовлетворённо, с закрытыми глазами – странно, она никогда ещё не видела его с закрытыми глазами.

Катя оделась, привела всё в порядок, прилегла сбоку от него и стала ждать…

Она смотрела на него и рассеянно думала сразу о разном: о том, как ей было с ним сладко, так было с мужем только в начале их отношений, потом пошли супружеские обязанности; о том, кто он ей теперь, а она ему; о том, что скажет сын, когда узнает…

Мысли эти после только что пережитого её не беспокоили, поэтому она не заметила, как сама задремала…

Очнулась она в испуге от непонятных звуков и прикосновения к своей руке.

Реджи с глухими первобытными звуками открывал и закрывал рот, явно намереваясь что-то сказать, при этом рукой своей пытался сжать её локоть!

Не сразу спросонья осознав происходящее, она прижалась к его лицу своим и стала по-бабски плакать с причитаниями и целовать его.

В его глазах тоже стояли слёзы, он всё ещё пытался что-то сказать и с трудом, но поднимал руки! Е-ес!!! Браво, Катя!!!

Ей совсем не хотелось от него уходить, но она должна.

В прихожей бывший каменный слуга, глянув на неё, вдруг ехидно заулыбался, изрядно её озадачив. Да ну его, будто отмахнулась, не до него.

И вовсе ей было невдомёк, чего стоила улыбка этого прохиндея.

Стоит напомнить, что Джеймс, будучи младшим братом, не был прямым наследником лорда Уинроу. Однако разгульная жизнь, долги и прочие аналогичные пороки заставляли его с нетерпением ожидать кончины отца.

Он не без основания надеялся, что в случае чего суд не признает старшего брата прямым наследником по причине ограниченной его дееспособности. Стало быть, не было у него никакого резона желать улучшения здоровья старшему брату.

Поэтому, когда подкупленный им слуга Реджинальда прислал ему фотографии сцен, описанных нами в предыдущей главе, Джеймс всполошился.

Извращённый ум быстро родил решение: удалить Катю.

Для этого он выбрал фотографии наиболее откровенных сцен Кати и Реджи и показал их отцу, прокомментировав это как насилие над инвалидом.

Лорд от удивления поднял брови: Реджинальд способен на половой контакт с женщиной или ему попалась извращенка?! Когда же Джеймс дополнил свой донос известием об исчезновении с виллы золотой фигурки лошади – подарка отца Реджинальду после первых его скачек, лорд решил лететь на Кипр и разобраться на месте.

Не заметить результат Катиных усилий мог только слепой и глухой; старый лорд неуклюж в радостном смятении…

Краткое сообщение Кати о сути дела смятения только добавили: иглоукалывание сыну делали много раз, всё безрезультатно, но сексотерапия при лечении тяжёлых последствий травм позвоночника?! Что ещё могут учудить эти загадочные русские?!

Как бы там ни было, а теперь лорд Уинроу напрямую мог спросить Реджи: «Тебе лучше?», и тот глазами и глухими звуками явно ответил: «Да!»

Смутные догадки бередили его старые мозги, долгие годы приучили не суетиться, и он решил не форсировать ситуацию и про исчезновение вещицы пока умолчать.

Улучив момент, Катя обратилась к лорду:

– Я могла бы сказать, что это просто новая методика в сексотерапии, это так, вы видите результат, но это не всё: я люблю Реджи и прошу дать мне шанс.

«Как можно любить человека в таком состоянии?» – была первая его мысль, но аристократическая сдержанность позволила лишь сказать без доли эмоций:

– Время рассудит.

И Катя поняла: ей дан карт-бланш. Пока.

На ум лорду пришла мысль позвонить в Англию своему партнёру по гольфу, члену Королевской медицинской академии по поводу Катиной методики.

После кучи умных терминов тот завуалированно подтвердил при определённых условиях теоретическую возможность некого положительного результата.

– Я так и думал, – ответил на это лорд Уинроу.

– Почему ты, интересно, так и думал?! – удивился врач.

– А потому что, если возможно практически, то как не будет возможно теоретически?! – озадачил приятеля заметно повеселевший лорд.

Настроение лорда заметно улучшилось, и он, провожая Катю, даже напросился к ней назавтра в гости на русский борщ.

Вечером Катя обо всём рассказала Кириллу.

– Как можно любить живой труп?! – с юношеской категоричностью, а может, из ревности почти выкрикнул он.

Катя строго на него посмотрела, он тут же осознал свою бестактность – сам недавно такой был – и сник.

Катя обняла его, погладила рукой по голове:

– Сынок, нас только двое… Я ведь ещё молодая, и я вылечу его, как тебя, я уверена!

– А кто говорил, что уже старая?!

– Я говорила, что у меня сын уже взрослый, и всё…

Это милое лукавство означало их примирение.

Назавтра точно в семнадцать часов лорд Уинроу с супругой вошёл в дверь Катиного дома…

Борщ томился в духовке, Кирилл с вездесущим Гунькой кончали сервировать стол. Гунька оделся, как он считал, в соответствии с моментом, из стиля, однако, не вышел. Помощником он был незаменимым, потому как носился по дому как пуля; Кирилл имел смутные подозрения, что этот обормот таки задумал сунуть под лордову задницу свою шутиху, и старался не выпускать его из вида.

Борщ удался, как в целом и обед; леди Уинроу была приятно удивлена, что русские мальчики так хорошо знают английский, а Гунька так просто её очаровал – видно, сказался его давний опыт общения с пожилыми леди.

Но изюминкой вечера оказалось общее увлечение филателией Кирилла и старого лорда…

Вот когда лорд напрочь забыл про свою чопорность; вооружённые лупами, они без конца рассматривали неплохую коллекцию Кирилла и оживленно комментировали.

Так, например, старый лорд узнал о давней охоте Кирилла за весьма редкой и дорогой маркой, которой ему не хватало до полного комплекта, а полный комплект – это, понятное дело, круто.

Комплект назывался «Семейство виверровых» – это зверьки такие, охотники за змеями: циветты, виверры, генетты, линзанги, мангусты. Вот марки «Мангуст» у Кирилла как раз и не было. Попутно выяснилось, что лорд тяготеет к технике и кактусам, но к мечте коллеги он, конечно же, отнёсся с пониманием и уважением.

Гунька оживлённо обсуждал со старой леди что-то про Индию, врал, небось, когда он там успел побывать, а там – чёрт его знает…

На лице Кати была счастливая улыбка, делавшая её в изящном открытом розовом платье и лёгком макияже намного моложе и совершенно очаровательной.

Потом Катя с ребятами проводили гостей мимо кофейни старого Андреаса, где к всеобщему удовлетворению старый лорд обнаружил редкий сорт кофе и скупил у Андреаса весь запас.

– Почему она не хочет выходить за меня замуж? – шутливо спрашивал лорда Андреас.

– Я думаю, что она уже занята, – то ли в шутку, то ли всерьёз отвечал лорд.

– Вай-вай… – старый грек с горя обхватил голову руками.

На прощанье обменялись адресами электронной почты, на том мило расстались, а наутро лорд с супругой отбыли в свой туманный Альбион…

Такой исход визита явно не укладывался в планы младшего брата.

Совсем ошалев от кредиторов, он переправил слуге Реджинальда пузырёк с медленно действующим ядом с приказом ежедневно по капле подмешивать брату в питательный раствор.

Через несколько дней Реджинальду стало хуже, активную терапию пришлось отложить, так как желудочно-кишечный тракт у него совершенно перестал работать. Ещё дней через десять его состояние оценивалось наблюдающим врачом как коматозное.

Катя была в отчаянии…

Её женская интуиция переварила по крупицам собранные наблюдения и позволила предположить об истинных причинах изменения. Не зная, что предпринять, она поделилась своей бедой с Кириллом, а тот, недолго думая, сразу обо всём отписал по e-mail лорду Уинроу в Англию.

Назавтра к обеду лорд без леди, но с темнокожим сержантом Скотланд-Ярда был на месте. Выслушав поодиночке всех причастных, вспомнив попутно про обвинения Джеймса в Катин адрес, он что-то шепнул здоровенному сыщику, и тот исчез.

Около часа старый лорд с остановившимся взглядом сидел у кровати умирающего сына и молча держал в комнате всех остальных. Все думали – прощался, а он ждал…

Наконец, в комнату решительно вошёл сыщик и что-то молча передал лорду в руки, профессионально загородив всё от остальных своей широченной спиной.

Когда же он отошёл к окну и встал рядом со слугой Реджинальда, все увидели в руках лорда маленькую золотую фигурку скачущей лошади и небольшой тёмный пузырёк.

Подлый слуга было дёрнулся, но тяжёлая рука сержанта, нашедшего в его комнате всё это, молча намекнула, что смысла это не имеет.

Лорд молча подал пузырёк врачу из местных, тот прочитал этикетку, понюхал содержимое и так же молча вернул его лорду, сделав при этом только им двоим видимую гримасу.

Лорд протянул пузырёк слуге и тихо сказал:

– Пей!

Тот было замотал головой, но верзила опять намекнул ему, что надо делать, как говорят, и даже подал стакан с водой…

Слуге ничего не оставалось, как, трясясь от ужаса, опрокинуть пузырёк в рот и запить его водой.

Минуты две все остолбенело глядели на слугу, и только доктор, который, казалось потерял всякий интерес к происходящему, вышел на балкон и отдавал по мобильнику какие-то распоряжения на певучем греческом языке.

Виновник меж тем схватился за живот, жутко застонал и завалился на бок, поджав ноги к животу.

Все порывались что-то делать, кроме старого лорда, молча, с суровым видом сидевшего на своём месте, и врача, закончившего разговор по телефону и о чём-то опять заговорщицки кивнувшего лорду.

Ещё через десять-двенадцать минут кладбищенской тишины и предсмертных стонов слуги послышался вой сирены, и к вилле подлетела машина «скорой помощи». Доктор взял из рук прибывшего врача большой пузырь с мутной жидкостью, красноречиво кивнул ему на скорчивавшегося на полу слугу, а два санитара меж тем деловито и бесцеремонно, как труп, погрузили бедолагу на носилки и так же молча исчезли.

– Будем мыть желудок, – по-английски, наконец, произнёс врач и добавил:

– Думаю, этот расторопный малыш, – кивнул в сторону улыбающегося верзилы, – подсуетился вовремя. А тот засранец до суда оклемается, только не разорил бы наш госпиталь на туалетной бумаге…

Старый доктор-грек, распознав вовремя содержимое тёмного пузырька, оказался абсолютно прав. Прохвост-слуга отделался жестоким месячным поносом и теперь где-то вблизи туалета дожидается суда. Реджинальд стараниями доктора и Кати избавлен от кишечного расстройства, и теперь они с Катей бурно навёрстывают упущенное.

Он уже может сказать отдельные слова, крутит головой, с усилием, правда, но шевелит слегка руками и ногами, постепенно переходит на нормальную пищу. Иконные глаза его теперь лучатся восторгом и любовью к Кате.

Тем временем всеобщий жених Андреас припас для Кати ещё одно приключение…

Как-то к нему стал захаживать попить кофе и потрепаться на ломаном русско-английском пожилой, лет шестидесяти, русский из новоприбывших. Интеллигентного вида, седой, коренастый, с мудрыми глазами и низким хрипловатым голосом, повидавший, видно, и не столь тёплые края, как Кипр.

Темы разговоров известны заранее: погода, здоровье, политика, вино, женщины, дети…

Так, в неспешных беседах, старый грек узнал, что русский привёз сюда подлечиться своего сына, искалеченного в автокатастрофе, что он, сын его, потерял одну ногу, а вторая тоже не слушается из-за повреждённого позвоночника, но, слава богу, живой.

Что молодые нынче слишком горячие и не слушают стариков, и что он опять чуть не потерял его уже здесь, на Кипре…

И рассказал, что у них с месяц назад произошло…

Сын его ещё там, в России, был разведён, но не одинок, и время от времени подруг менял. Одну из них очень уж нехорошо бросил, грубо и с беременностью, детали он не знает. Знает только, что девица эта попалась горячая; горячая настолько, что нашла его тут, на Кипре, и решила отомстить.

Для чего пробралась к нему в комнату, приставила нож к его горлу и говорит: «Тебя снизу укоротили, но тебя, подлеца, и такого много, так я тебя укорочу сверху, за всех баб-де отомщу». А тот после катастрофы и так жить не хочет, ну, и режь, говорит, скорей всё кончится.

Я как эту сцену увидел, всё понял: дурак, говорю, она ж тебя и такого любит!

Видно, попал в точку, поскольку девица сразу зарыдала, нож бросила и ка-ак врежет ему по морде, тот чуть из своей коляски не вывалился, а она на пол, обняла его колени, рыдает, причитает – кино!

Надо сказать, не спасовал сынуля, подумавши секунд пять, погладил её по голове и говорит: «Вот и ладно, вот и в расчёте…»

Помирились, одним словом. А уж сокровище-то их, что у него между ног, Господь, видать, пощадил, цело, потому как теперь я побаиваюсь, как бы коттеджик мой в свой медовый месяц не развалили…

Грек цокал языком, качал головой, говорил «Вай-й!» – русских он вообще любил, интересные они для него были.

На следующий день хитрый Андреас пригласил русского на кофе в аккурат в то время, когда к нему обычно заходит Катя.

Катя встрече с земляком искренне обрадовалась, по первому впечатлению они показались друг другу симпатичными.

Старый грек знал, что Катя спешит всегда домой, к сыну, поэтому, пожаловавшись и этому русскому, что она не хочет выходить за него замуж, а только всё обещает подумать, он как бы невзначай заявил:

– Катья, ты волшебница, помоги хорошему человеку, подлечи его несчастное чадо!

Русский и сам не ожидал такого поворота, но оживился сразу:

– А что, ты врач?!

– Врач-врач, ещё какой врач, волшебница! Сын с коляски встал, теперь на танцульки бегает, ещё один прикованный вот-вот сам придёт ко мне кофе пить! Волшебница, слушай!!!

Кате пришлось вкратце рассказать, чем она занимается, не вдаваясь, конечно, в детали, но и не опровергая факты, сказанные стариком.

Русский был хитёр и умел находить нужные слова. Как Катя ни отказывалась, он таки вырвал из неё обещание посмотреть на днях сына.

Выбрав время, Катя зашла по указанному адресу.

Еще с порога комнаты она узнала в сидящем в инвалидной коляске одноногом мужчине Олега, делового партнёра её мужа в молодости, потом их пути разошлись (как оказалось, к несчастью, позже всё-таки пересеклись).

У того, в свою очередь, при виде Кати округлились глаза, заметно покраснело лицо, весь он как-то заёрзал, будто хотел провалиться в кресло.

И тут её будто всю ударило током: это он заказал её мужа, а теперь вот и сам кому-то дорогу перешёл.

Она подошла к нему ближе и, глядя в глаза, спросила:

– Это сделал ты?!

Что-что, а врать Олег Валентинович так и не научился, и он опять склонил голову теперь перед другой женщиной, которая тоже имела право его казнить.

– Вот теперь живи и мучайся всю жизнь!!! – Катя развернулась и пошла к выходу.

Ни Дана, а это ведь была она, ни отец ничего не знали и не понимали. Отец бросился к Кате:

– Катенька, что происходит, объясни, ради бога!!!

– Ничего особенного, просто ваш сын убил моего мужа и отобрал у нас всё.

– Папа, это жена Германа… – не поднимая головы, глухо проговорил Олег.

– Боже праведный!!! Как тесен мир! – воскликнул отец и закрыл лицо ладонями.

Пока Катя соображала, как ей поступить, он взял себя в руки и уже другим голосом произнёс:

– Катя, я прошу тебя, давай зайдём в мою комнату и поговорим, уйти ты всегда успеешь.

И она нехотя согласилась.

– Пойми меня правильно, я не знал обо всей этой истории и не мог что-то менять. Согласись, могло всё случиться наоборот, хотя всегда обо всём можно договориться. Я согласен, там у нас волчьи законы, но мы их не создаём, мы просто вынуждены по ним жить.

– Почему же в Англии или в Германии, например, нет этого ужаса?! – загорячилась Катя.

– Да была и у них такая звериная жизнь, просто они её уже пережили, а мы ещё нет – недоразвитые мы! – Подумав пару секунд: – Дал бы бог правнукам пожить в настоящей России… – Ещё через паузу: – Деньги и дом вернём…

– Не надо! На них кровь!!! – поспешила перебить его Катя.

– Не дури! Это сыну страховка за отца – и это тоже наши законы!!! Приедешь в Россию – свою клинику откроешь, сына выучишь.

Катя промолчала. Повисла пауза…

Она была удивлена сама на себя, почему так быстро прошёл первый порыв мщения: то ли беседа с седовласым человеком сказалась, то ли не хочет она роптать на судьбу, которая подарила ей нежданную любовь и закинула её на этот остров, где ей теплее…

– Ладно, я подумаю, – сказала она и, попрощавшись, ушла.

По дороге она опять подумала, что почти год она не в России, как-то убаюкал её этот ласковый остров, и душ этот ледяной из полузабытых российских мотивов вроде бы и не такой уж холодный, а так, прохладный…

Она поймала себя на мысли, что особенно и не хочется ей туда… А куда хочется? К сыну хочется и к Реджи… А потом в Россию, могилки родительские, теперь вот и мужа, проведать, на лыжах по лесу побродить… Потом, когда всё чуть уляжется и здесь, и там.

Она вдруг вспомнила, что давно не была в церкви, значит, накопилось, подумала, значит, надо пойти.

А назавтра, на входе в старинную, как и всё на Кипре, церковь она неожиданно столкнулась с Олегом и Даной сзади его коляски. Их глаза встретились…

У него она разглядела опустошённость, стыд и раскаяние, в её глазах – влюблённость и мольбу о помощи.

А поздно вечером неожиданно позвонил отец Олега и дрожащим голосом произнёс:

– Катя! Он плачет! Ты пойми: этот волчара на похоронах матери слезы не уронил…

– Ничего, это пройдёт… – А что ей было ещё говорить?!

Чуть попозже Катя поняла, что, если сможет, попробует ему помочь.

Между тем Кирилл весь июнь жил в кампусе в Никосии и сдавал экзамены на аттестат зрелости в школе при российском посольстве. Учёба давалась ему легко, поэтому фантастические Гунькины идеи по поводу супершпаргалок, тайной радиосвязи и прочее были отметены за ненадобностью.

Гунька не обиделся и обратил свою кипучую энергию на Интерколледж, который тоже расположен в столице. Часами он отирался среди студентов, сновал по коридорам учебного корпуса – это он добывал информацию: какую бы профессию из тех, чему здесь обучают, осчастливить своим присутствием.

Кирилл не давал вразумительного ответа по поводу своей дальнейшей учёбы; это будет стоить по меньшей мере тысячу долларов в месяц – где их взять?!

Кирилл заметно возмужал, загорел и теперь с подаренной другом тростью выглядел элегантно и солидно. Оказалось, что он на голову выше мамы; когда он сидел в инвалидной коляске, этого, понятно, заметно не было.

В отсутствие сына Катя часто оставалась на ночь у Реджи.

Катино упорство, её любовь, найденная оригинальная методика делали чудеса. Реджинальд уже мог сидеть в инвалидной коляске, чему был рад, как ребёнок; долгие прогулки с Катей по набережной открывали ему мир заново.

Он сносно говорил, много читал, ел самостоятельно; втайне от Кати по сговору с Кириллом попросил купить для себя такую же трость и пробовал ходить – костыли он почему-то отверг напрочь.

Старый лорд радовался за старшего сына и огорчался младшим.

Прямого разговора, ровно как и обвинения в адрес последнего не было. Приговор суда для бывшего слуги Реджинальда был за попытку усыпить и ограбить, Джеймс нигде не фигурировал, но лорд Уинроу чувствовал, что дело в нём, хотя втайне и надеялся ошибиться.

Джеймс обретался где-то вне дома, иногда звонил матери, и что у него на уме – никто не мог знать. Он было и смирился со сложившимся положением, но друзья и кредиторы подталкивали его решить ситуацию с наследством в свою пользу…

Чувствовал и он, что отец его подозревает и может оставить и вовсе без гроша. Незрелость чувств и воли его однажды не выдержали, и он решился.

Тревогу первым, как ни странно, забил Гунька. Как он засёк Джеймса в их городке, одному Богу известно. А только почуял он своим дефективным носом, что быть беде. Позвонив Кириллу, Гунька превратился в частного детектива.

Кирилл как раз уже отстрелялся, поэтому сразу же выехал домой.

Киприоты-греки в основном все имеют личные авто, байки или мотороллеры. Основным же общественным междугородным транспортом на острове являются 6-ти дверные, 8-10-ти местные такси с пожилыми разговорчивыми водителями-греками на таких же пожилых «Мерседесах», прозванных за вытянутость крокодилами.

Так вот эти крокодилы собирают, а потом развозят всех пассажиров по принципу «по пути». Поэтому Кирилл готов был выйти из такси и бежать к маме короткой дорогой, когда крокодил начал мотаться по их городку и всех попутно развозить.

Гунька держал ситуацию под контролем и пока тревоги не бил; доложил, что объект наблюдения куда-то из городка временно, как он считает, убыл, поэтому они вчетвером спокойно отметили Кириллов аттестат.

Наутро Катя приготовила спящему ещё сыну завтрак и побежала в нижний город к Реджи. После обеда Кириллу вдруг позвонил Гунька и с тревогой сказал, что объект наблюдения во взятой напрокат машине два раза проехал мимо виллы Уинроу и вроде бы там останавливался; Гунька убеждён, что это неспроста. Кирилл схватил трость и как мог быстро короткой дорогой поспешил туда.

Приблизившись к вилле, Кирилл огляделся, никого не видно, ничего не слышно – сиеста. Он знал, что в это время в доме тихий час; новый слуга уезжает за покупками, повар и служанка тоже покидают дом.

Укромными тропами через насосную бассейна и через подвал он проник на второй этаж. Тихо… Подкрался к комнате Реджи, бесшумно приоткрыл дверь; в притвор двери увидел маму и Реджи, мирно спящих на кровати.

«Порядок», – только успел подумать он, уже закрывая дверь, как вдруг краем глаза заметил какое-то движение возле балконной двери и… ужаснулся!!! Со стороны балкона по направлению к кровати завораживающе медленно ползла небольшая серая змея!

Неведомая сила подхватила Кирилла, внесла в комнату и вж-жик – свистнула трость, вж-жик – ещё раз, и на полу забились два окровавленных куска одной бывшей целой змеи.

С вскриком проснулась мама, Реджи, сидя на кровати, переводил сонные глаза со змеи на Катю и Кирилла и обратно, инстинктивно пытаясь руками закрыть Катю.

– Всё, всё уже, – пересохшим голосом пытался успокоить мать Кирилл.

Он сделал два шага к кровати, чтобы тростью отбросить подальше мерзкие, извивающиеся и брызгающие кровью куски, как вдруг почувствовал лёгкий удар и укол в лодыжку правой ноги – так в деревне кусали потревоженные шершни. Но это не мог быть шершень, это была ещё одна такая же змея, выползшая из-под кровати и никем не замеченная.

Она быстро уползала в сторону балкона, но Кирилл прыжком настиг её такими же двумя «вжиками» превратил её почти в три куска. Закричали что-то мама и Реджи…

Кирилла всего трясло, он быстро заглянул под кровать, под шкаф, зачем-то поковырял тростью в напольной вазе, обвёл воинственным взглядом всю комнату.

Подбежавшая к нему мама подняла штанину его правой ноги и увидела две красно-лиловые точки в центре покрасневшего пятна на коже.

– Кирилл! Она тебя укусила! – закричала она, и будто от этого крика Кирилл вдруг сразу почувствовал тошноту, сердце забилось быстрее, в глазах его поплыл туман, и он сполз на пол с рук матери, пытавшейся его удержать.

– Кирилл!!! – диким криком закричала Катя, зачем-то затрясла его, не зная, что делать, посмотрела на Реджи, неуклюже пытавшегося встать и одеться, ещё раз на укус, на змей…

Заметив сотовый телефон, почти выпавший из кармана Кирилла, Катя схватила его, номер «скорой» она знала, но куда-то вдруг вылетели нужные английские слова; кое-как, заикаясь и умоляя скорее, объяснила ситуацию.

Потом, немного опомнившись, аккуратно положила голову Кирилла на брошенную Реджи подушку, вскочила, метнулась в кухню, мигом оттуда выбежала и уверенно затянула ложкой жгут из узкого полотенца под коленкой выше укуса.

Поправляя со своего лица волосы, вдруг вспомнила, что на бегу успела в окно заметить старого Андреаса, ковылявшего, вероятно, после сиесты из дома в свою кофейню. Инстинктивно чувствуя дружественную душу, закричала в окно:

– Андреас! Змея!!!

Со слухом у старого грека, слава богу, всё было в порядке, с головой пока тоже, поэтому через пятнадцать секунд он, всё так же ковыляя, только чуть быстрей, вошёл в комнату.

Сразу всё понял, неуклюже упал перед Кириллом на колени и, как пиявка, присосался своими прокуренными губами к месту укуса…

И без того впалые щёки его, казалось, вообще куда-то в желудок провалились, глаза от натуги готовы были выскочить со своего места; несколько раз он сплёвывал в поданное Катей полотенце…

Потом, кряхтя, встал и, как хирурги говорят: «Скальпель!», сказал: «Виски!» Реджинальд как раз стоял, держась рукой за шкаф с баром, поэтому быстро достал и открыл нужную бутылку.

Старый грек тренированным движением запрокинул в рот бутылку, набрав полный рот, пополоскал, подошёл к окну и без всяких церемоний выплюнул; потом ещё раз и ещё. И только потом сделал глоток.

– Хороший виски! Англичане знают в нём толк! – как будто ничего не случилось произнёс он, изящно вытирая рот ладонью.

Потом приоткрыл пальцем закрытые веки Кирилла, заглянул в зрачки, закрыл, внимательно посмотрел на жгут, на куски ещё извивающихся змей, потрепал ладонью Кирилла по щеке и сказал:

– Хороший парень!

Кряхтя, выпрямился и, не выпуская из руки бутылку, упал в кресло.

– «Скорую» вызвали? Ну, и молодцы.

Катя порывалась что-то ещё делать, но Андреас взмахом руки остановил её:

– Всё нормально! – И с удовольствием сделал ещё глоток.

Вдруг входная дверь стала медленно и бесшумно открываться, кто-то хотел незаметно попасть в комнату. Все замерли…

Реджинальд сжал в руке трость, как меч, и неуклюже сделал шаг навстречу, заслоняя Катю и лежащего на полу Кирилла.

Когда же раньше всего показался всем известный нос и очки, все облегчённо выдохнули: «Гунька!»

– Здра-а… – начал он, входя в комнату, и… обомлел. – Змея!

Губы у Кати опять затряслись. Гунька поворачивал нос то на побоище, то на лежащего друга.

– Вра-ача ждём, – нараспев произнёс Реджи, и, как бы кстати, подъехала «скорая». Катя выскочила в прихожую проводить…

Врач, молодой красавец-грек, быстро на ходу обвёл всю комнату глазами, наклонился к Кириллу, приподнял одно веко, другое, одним движением раскрыл мудреный кейс и ввёл в локтевую вену Кирилла какой-то препарат, потом помазал чем-то вонючим место укуса, померял давление и пульс, спросил на английском:

– Кто из семьи умеет делать уколы?

Катя по-школьному подняла руку:

– Я умею…

Красавец достал из кейса ещё три такие же ампулы:

– С интервалом в три часа, обильное питьё, мерить давление и пульс, должны будут спадать; вашу карточку, пожалуйста, – взял из рук Реджи приготовленную тем магнитную карточку медицинской страховки, провёл ею по считывающему устройству, закрыл кейс и укатил.

– Какие-то они тут реактивные… – только и успела вслед врачу сказать Катя.

Гунька шмыгнул носом, видно, раньше других почуяв, что беда миновала, и пришёл в себя.

Зыркнув куда-то в угол, заспешил на выход, появившись, однако, снова через пару минут.

– Ну, чё, перенесём, что ли, на диван?

– Да-да…

Засуетились все, будто только и ждали Гунькиной команды. Кирилл сильно вспотел, что-то бредил, потом заснул…

Андреас подошёл к нему, потрогал лоб, опять потрепал по щеке, сказал: «Хороший мальчик!» и, не выпуская из рук виски, вместе с Гунькой ушёл.

Правильно и оперативно принятые меры взяли своё: через неделю Кирилл полностью поправился.

И Катя, наконец, смогла, как обещала, уделить внимание Олегу Валентиновичу.

В их доме, конечно, все знали о происшедшем и не теребили Катю.

Предупредив предварительно по телефону, однажды утром она пришла к ним. Держалась холодно, разговор не поддерживала.

– Раздевайся и ложись, – строго сказала она Олегу.

– Полностью? – послушно спросил он и с помощью Даны разделся, оставив, однако плавки.

Катя принялась внимательно изучать всю его искалеченную нижнюю часть тела; почувствовала отвращение перед первым прикосновением, потом пообвыкла.

Попросила иголку, колола его ноги – он не реагировал. Долго изучала рентгеновские снимки – на них всё вроде бы в норме.

«Похоже, как у Кирилла…» – подумала она и, помолчав ещё несколько минут, вдруг неожиданно обратилась к Дане:

– Пойдём, поговорим…

Когда они вышли, Олег в крайнем недоумении, сидя в одних трусах на кровати, посмотрел на отца, тот тоже сделал удивлённое лицо.

Женщин не было минут пятнадцать, и это стоило мужчинам немало нервов.

Потом они зашли, но Катя, взяв сумку и сказав: «До завтра», тут же ушла.

Зато Дана игриво улыбалась:

– Завтра мы начнём тебя лечить, дорогой!

И почему-то похлопала по голому животу ничего не понимающего Олега, сидевшего с глупым видом на кровати.

Назавтра Катя принесла иголки, масло, полынные сигары, отметила кружочками фломастером на теле Олега какие-то точки, сказала Дане: «Давай!» и вышла из комнаты.

В гостиной отец Олега хлопотал с кофе, и Катя удобно расположилась в кресле.

Дана меж тем предупредила Олега:

– Будешь делать всё, что я скажу! – и… начала медленно снимать с себя одежду. Когда на ней остались одни трусики, если так можно назвать узкие красные шнурки, он было закрутил головой, «не время, мол», она уже и эти шнурки сбросила и стягивала плавки с него.

– Так надо, дорогой! – прощебетала Дана, усаживаясь на него верхом.

Любовницей она была умелой, к тому же знала все его завлекалки, да и Олег к долгим уговорам женщин не привык. Одним словом, коттеджик опять испытывал перегрузки.

Спустя какое-то время до гостиной внизу донёсся истомлённый Данин голос:

– Ка-атя! Га-атово!

Катя тут же поднялась в их комнату и, не обращая никакого внимания на смущённого Олега, умело вогнала в него иголки в заранее отмеченные точки. Потом зажгла терпко пахнущие полынные сигары и стала ими греть другие точки.

Через четверть часа она так же деловито собрала своё хозяйство и, бросив на ходу «До встречи…» – исчезла.

Прошли ещё две такие же процедуры, никаких изменений пациент не чувствовал, зато появился здоровый скепсис по отношению к ним, который он не выказывал, ибо понимал, что права даже совещательного голоса перед этими женщинами не имел. А потому помалкивал.

Ещё через пару недель этого шаманства он вдруг поймал себя на мысли, что ему стали сниться другие сны: то он в детстве в футбол с пацанами играет, то на велосипеде педали крутит, то от собаки убегает. Он не мог знать, что это в ноги его продирается животворная энергия, пути которой перекрыли шрамы и переломы.

Ещё через некоторое время он вдруг проснулся среди ночи от дикой боли в левой ноге. В холодном поту не сразу сообразил, что ноги-то этой и нет вовсе!!! А-а, это фантомные боли, он слышал, такое бывает. И об этом он не рассказал ни экстрасенсу – так он называл Катю, ни экстрасексу – так он называл Дану.

Только ещё через пару процедур его вдруг разбудила Дана и с неуместным среди ночи восторгом завопила:

– Оле-е-ежик! Ты же во сне на меня ногу положил!

Спросонья он, конечно, не сообразил истинную причину её восторженного визга; ну, положил и положил, такая, мол, наша доля: моя мужицкая – класть, твоя женская – раздвигать…

Позёвывая, он согнул (!) единственную ногу и почесал колено… И тут же сел, схватив ногу двумя руками: ёлки-палки, она ж тёплая, она же шевелится и как будто затекла – покалывает вся.

Дана ужом вертелась на кровати вокруг его ожившей ноги ноги, пощипывая, покусывая и целуя её.

– Тихо, тихо, отца разбудишь, – урезонивал её Олег, а у самого улыбка от уха до уха. Он тут же почти без особых усилий принялся делать всякие движения ногой и любоваться на это.

А про себя думал: «Ну, бабы, ну, чистые ведьмы!»

И как бы сам собой напрашивался вывод о его светлом будущем подкаблучника, потому как побаиваться стал женщин и зауважал.

– А-а! А что я говорил?! – громыхал утром отец, с азартом потирая ладони. – Всё, надо лететь в Германию заказывать протез, – почему-то он решил так.

После обеда обо всём узнала пришедшая Катя, устало улыбнулась, высвобождаясь из объятий плачущей от радости Даны, холодно сказала:

– Всё, можешь возвращаться и убивать дальше…

После секундной неловкой паузы заговорил отец:

– Этот отвоевался, переломила ты его. Ты оказалась сильнее всех этих вояк. Спасибо тебе, дочка, за всё, и… прости, если сможешь…

Катя вежливо ему в ответ кивнула головой и ушла.

А вечером, когда она с ребятами, как обычно, весело и шумно пила чай на веранде, пришёл отец Олега, попросил разрешения присесть за стол. Кирилл налил чая и ему.

– Катя! Мы возвращаемся и будем ждать тебя, моё слово твёрдое. А пока возьми вот это, – и протянул чек ведущего кипрского банка Popular Bank на сто тысяч долларов.

Катя было замахала руками, но он не дал ей ничего сказать:

– Это ваше, – как отрезал. – Спасибо еще раз за всё. Ждём вас в Москве. – И ушёл.

– Ни фига себе гонорарчик, а прибеднялся – де-енег на учёбу нет! Да с такими бабками не только Интерколледж – Гарвард прикупить можно!

Это Гунька уже успел сунуть нос в чек. Кирилл тоже мало что понимал. Катя не стала ему рассказывать, что очередной пациент, которого она выходила, – это убийца его отца; как могла, она уберегала его от ненависти. Гонорар так гонорар.

– Бери, сынок, учись, где хочешь… – только тихо и сказала.

Спустя пару месяцев из России позвонил отец Олега и сообщил, что у них всё в порядке, сын на ногах, они с Даной венчались в церкви. Потом ещё звонил и сообщил, что документы на их дом готовы и нужно их присутствие, но Катя пока не спешила с поездкой.

А когда спустя ещё несколько месяцев знакомый громкий и хриплый голос возбуждённо сообщил, что у него родилась внучка, которую единогласно решили назвать Катенькой в её честь, она решила слетать в Россию после Рождества…

А пока на Кипре зима. Очень приятное для северян время года. 15–20 градусов тепла, иногда тёплый дождь, но даже редкий холодный дождь не портит общее ощущение комфорта.

Море, всегда загадочное, своим магнетизмом манит гуляющих, в пёстрой толпе которых легко узнаются северяне: англичане, немцы, скандинавы, русские – они одеты во всё летнее, включая розовый загар.

По вечерам все дружно стекаются в бесчисленные кафе на набережной, где будут весь вечер неспешно беседовать и глазеть на гуляющих за одним стаканчиком пива, кофе, вина или сока – кушают по месту жительства. Гудят лишь русские рестораны «Любаша», «Танюша» и другие, оглушая округу очередными хитами типа «Казачка».

На набережной энтузиасты развлекают публику всякими заманухами, скорее из любви к искусству, хотя и фунтики перепадают.

Местные мачо раскатывают на авто и флиртуют со всеми подряд, как бы напоминая, что Кипр – остров любви.

Не обошла любовь стороной и наших героев.

На Рождество Катя и Реджи решили объявить о своей помолвке. Нам пока неизвестно, каков будет Реджинальд Уинроу в качестве главы старинного аристократического рода и руководителя семейного бизнеса, но каков он будет в качестве Катиного мужа уже абсолютно ясно. Он ходит за ней как привязанный, словно преданный доберман заглядывает ей в глаза, постоянно держит её за руку, будто боится потерять. Решительно настоял, чтобы Катя с Кириллом переехали жить к нему.

Реджинальд уверенно ходит с тростью, водит машину, благо на Кипре, как и в Великобритании, левостороннее движение и машины с правым рулём, жадно глотает всякую недополученную за десять лет болезни информацию, вникает в семейный бизнес.

На заснятых в своё время премудрым Гунькой видеоплёнках непонятно было, как тогда змеи попали на второй этаж, и хотя у всех остались разной степени подозрения на Джеймса, прямого обвинения ему опять никто не предъявлял.

По слухам из Англии он выгодно продал свою фамилию, женившись на единственной дочке богатого скотопромышленника из ЮАР, и этим успокоился. И слава богу!

На Рождество ждали лорда Уинроу с супругой, его брата Чарльза с супругой и кузена Реджи тоже с молодой женой.

Ребята сдали сессию и теперь со смаком готовили виллу к празднику. В просторной гостиной накрыт громадный стол со свечами, всё очень строго и торжественно.

Мужчины элегантны, женщины обворожительны; слуги, вдохновлённые щедрыми подарками леди Уинроу, двигаются живее обычного.

В соответствующий момент лорд Уинроу объявил о помолвке своего сына и Кэт, поздравления, кольца, поцелуи – всё очень трогательно; Реджи взволнован как ребёнок, получивший, наконец, долгожданную игрушку.

Потом потек просто торжественный ужин с речами и пожеланиями. Потом снова встал лорд Уинроу и начал почему-то вспоминать случай со змеями; и Кирилл, мол, герой, и Катя молодец и вообще всё семейство – героические истребители змей. И вдруг спросил, вроде бы невзначай:

– А вы знаете, господа, как в животном мире называется семейство зверьков, которые охотятся на змей?

Ответ мог знать только Кирилл, но он решил посмотреть, куда лорд клонит. А тот победоносно выдержал паузу и выдал:

– Семейство виверровых!

Потом с загадочным видом достал из кармана какую-то открытку и продолжил:

– В качестве награды за спасение членов семьи Уинроу главному мангусту семейства виверровых вручается вот это… – и протянул Кириллу ту самую открытку, которая вовсе была и не открытка, а футляр с маленькой маркой «Мангуст семейства виверровых». Та самая редчайшая, вожделеннейшая и дорогущая марка, о которой много лет мечтал Кирилл!

Он впился в неё взглядом, не веря своим глазам, потом, как азартный мальчишка, вдруг сорвался с места, метнулся в свою комнату, через три секунды вылетел оттуда с небольшим кляссером для марок, открыл пустую, заранее и давно приготовленную страницу и с благоговением водрузил подарок на место. Долгожданный мангуст сделал теперь его серию марок «Семейство виверровых» полным!

Будь он девчонкой, наверное, визжал бы от восторга и расцеловал бы победоносно стоящего лорда. А он лишь подошёл и протянул ему свою руку:

– Спасибо, сэр!

– И тебе спасибо, мой мальчик!

Все бурно стали рассматривать диковинных и отважных зверьков: циветты, генетты, виверры, линзанги, мангусты…

Потом все танцевали, потом перешли в другую комнату пить кофе, слуга прикатил столик на колёсах со сладостями, все привставали и выбирали десерт на свой вкус. И вдруг!..

Нет, это невозможно!!! Раздался громкий характерный звук неприличного свойства, всем понятный, но в этой обстановке, ну, просто шокирующий!

От неожиданности все замерли, чтобы потом как-то отреагировать, наверное, сделать вид, что ничего не заметили.

«Подлец Гунька, – пронеслось в голове у Кирилла, – таки подсунул лорду свою подушку-пердушку!» И машинально посмотрел на лорда, точно сидевшего слева от Гуньки.

Но лорд с невозмутимым видом повернул голову к Гуньке, неожиданно сморщил нос, слегка помахал возле него ладонью и тихо сказал:

– Фу-у…

Пауза затягивалась; Гунька почему-то втянул голову в плечи, отвесил и без того толстую нижнюю губу и замер… Потом под взглядом всех медленно засунул руку себе под задницу и вытащил оттуда эту самую шутиху, но не свою! Попался, как последний лох!

Наконец, дошло и до остальных, и от взрыва хохота, казалось, подпрыгнула вся вилла! И не все слышали, как Гунька повернул голову налево и шутливо-обиженно процедил:

– А ещё лорд называется!

Кирилл сквозь слёзы от смеха вспомнил, что как-то уже давно в разговоре предупредил лорда о таком приколе, ну, чтобы сгладить возможную неловкость. А тот намотал себе на ус да и сам подставил приятеля – знай англичан!

И леди Уинроу тоже не подкачала, начала успокаивать Гуньку:

– Это он из ревности…

Гуньке явно нравилось быть в центре внимания, однако про себя он решил, что достанет лорда хоть в Англии.

Рождественская шутка лорда имела такой бешеный успех ещё и потому, что всем стало понятно – старый лорд принял этих людей в свою семью.

Младший брат лорда, Чарльз, с большим энтузиазмом послушал рассказ Реджи о сути Катиной методики, поставившей на ноги и его, и Кирилла, и ещё одного русского. Человек достаточно сдержанный, глаза, однако, округлил и брови поднял до середины лба.

Будучи каким-то боком близким к медицине, ему нетрудно было понять или предположить возможности сексотерапии отдельно, рефлексотерапии отдельно. А вот оргазмом опустошить энергетический потенциал тела до минимума, и на этом фоне манипулировать с проходимостью нервных импульсов – это смело и очень разумно!

Но про себя сэр Чарльз подумал, что в мире медицины и фармакологии, где крутятся огромные деньги, не просто будет этому ноу-хау доказать своё право на существование. Ведь тут, по всей видимости, понадобятся суррогатные партнёрши… пуритане нахохлятся…

Ну, и пусть. Зато будущие Катины пациенты оценят его, встав на собственные ноги.

Он перевёл взгляд на сияющую и счастливую Катю: «Голубой крови она нашему роду не прибавит, но породу улучшит однозначно», – с удовлетворением подумал он и ещё раз от души поздравил племянника!

© 2006 ВИКТОР ГОРБАЧЁВ

Фармацевтическая фабричка в одном из близких к Москве затрапезных губернских городов умирала чуть дольше, чем оборонные заводы-гиганты, скоропостижно скупленные энергичными ребятами в лихую годину Большого Дележа.

Когда же в городе стало известно, что старушку просто сносят, народ сообразил: немудрёная продукция её новым хозяевам без надобности, и ценность представляет лишь место, ею занимаемое. Так оно на поверку и оказалось, когда вместо архитектурного шедевра губернского масштаба, словно по велению восточного джинна, возник аляповатый торговый центр почему-то в аккурат с рычащим кавказским названием.

Сотрудникам же приговорённой фабрички за ущерб имиджу выплатили денежку, коя и была ими вскорости истрачена на помин кормилицы. Поэтому, когда бесцветный от химреактивов и безнадёги, полупришибленный системой, но всё ещё перспективный специалист-химик Константин Львович объявил дома о некоторой потере статуса, истерик не было. И стресса не было, потому как безрадостное событие это было давно ожидаемым и никого не удивившим.

Супруга Константина Львовича, добросовестный и добросердечный участковый терапевт Рая, стала лишь ещё грустнее и ещё задумчивее, соображая, вероятно, как теперь обуть-одеть да прокормить-выучить детей, старшеклассников-хорошистов сына и дочь, на свою зарплату в сто долларов.

Не было и отчаяния. Частично успокаивала привитая сызмальства социал-демократическая мысль: будем как все.

А все – кто как. Например, старинный приятель Константина Львовича, мастер строительного участка Мухин Виктор Иванович, кажется, и вовсе не унывал по поводу закрытия своего грязного и шумного участка. С началом перестройки в его пытливом мозгу зароились весьма смелые бизнес-идеи. В хитрованистых глазах его заметен был лишь азарт и непоколебимая уверенность в грядущей чистой прибыли, но никак не уныние или отчаяние. К слову сказать, такое у него и раньше наблюдалось, но в те жутко планируемые времена результатом творческого мышления Мухина были лишь многочисленные рацпредложения, почётные грамоты и выговоры. Теперь же свобода предпринимательства просто-таки опьяняла и сулила небывалые дивиденды…

Виктор Иванович встретил приятеля в старом, времён наполеоновской кампании, деревянном бараке на краю города, который он всеми правдами и неправдами выпросил в райисполкоме для организации малого бизнеса. Как всё это оказалось под крышей городского общества афганцев – было известно, кроме Мухина, только Богу. («Ты же такой афганец, как я гарибальдиец?!»)

Собственно, как и сам бизнес. Титанические бизнес-раздумья, отчаянно смелые бизнес-же-расчёты вывели Виктора Ивановича на тернистую дорогу оказания особо нуждающимся землякам ритуальных услуг. Как он там разглядел для себя нишу в плотных рядах ретивых городских похоронщиков, никто из знакомых понять не мог. Впечатляющая плотность гробовщиков на душу мало ныне живущего населения, будь то мёртвая душа или пока живая, была очевидна: вокруг каждого тяжелобольного кругами ходили алчущие ритуальщики.

Виктор Иванович в момент собрал тёток-мастериц по цветочкам-веночкам, вытащил из небытия закодированного от алкоголя знакомого краснодеревщика, по старым строительным связям добыл пиломатериал и инструмент, и вот уже облупленный барак на краю города наполнился жизнерадостным перестуком молотков, запахом свежей деревянной стружки и пением мастериц.

Заказы были. Видно, дешевизна и незатейливость продукции придушенным перестройкой землякам пришлась впору…

Скорбные аксессуары в обшарпанном офисе вовсе не помешали приятелям выпить за встречу. Толерантный продукт – водка: и в горе, и в радости…

В процессе выяснилось, что в планы неуёмного Мухина входит значительное расширение бизнеса, поэтому Бог, де, сделал к лучшему, развалив фармацевтическую фабричку и послав ему такого разлюбезного партнёра, как Константин Львович.

Едва постигнув секреты нехитрого ремесла, Виктор Иванович сообразил, что земляки явно ускорили уход в явно лучший мир, поэтому глыбой преткновения на пути в светлое будущее вставал вопрос с кладбищами. Кладбищ не хватало повсеместно и катастрофически.

Не вникая особо в генеральные планы городских генералов, Мухин решил соорганизовать кладбище повышенной комфортности. Почему нет, если эта жизнь тоже разной комфортности сделалась… Виктор Иванович быстренько нашёл живописное место на высоком правом берегу реки и через сельсовет оформил временный, на девяносто девять лет (?!) землеотвод, что само по себе в деловых кругах считалось на тот момент пока невозможным.

Поехали смотреть и прикидывать расходы-доходы, сводить, сами понимаете, сальдо-бульдо. Выбранное место было поистине величаво и годилось, конечно, не только под кладбище. Из редкого берёзового леса с высокого берега реки открывался изумительный вид на просторную речную долину и старинный русский город, как бы пришпиленный к холмам золотыми куполами церквей. От столь волнующей картины Константина Львовича взяло даже сомнение, как такую красоту отдадут какому-то Мухину.

– У тебя, Виктор Иванович, получается как в том анекдоте: ты зачем, спрашивают, мужик, гроб-то себе два на два метра разбабахал? А чтобы просторно, говорит, было: хочу так лягу, хочу эдак…

По грубым прикидкам дело выгорало на порядки выше, чем цветочки-веночки.

Супруга Константина Львовича отнеслась к такой смелой идее с подозрением и эйфорию благоверного по этому поводу пока не разделила, лишь устало промолчала.

Наутро по схваченной ноябрьским морозцем земле компаньоны уже шаркали ногами по золотым берёзовым листьям, делая предварительные разметки. Участки размечались с размахом, на перспективу, в столь горячее время, надо ожидать, недалёкую. Глядишь, и Москва скоро доразбирается до губернских упокоений…

Через пару дней, когда у покосившегося деревянного забора их офиса бесшумно остановился чёрно-глянцевый «СААБ» с московскими номерами, стало ясно, что как в воду глядели, уже столица доразбиралась.

Из машины вальяжно, по-столичному, вышли двое: Голова и Тело…

При обмене мнениями Голова то скупо улыбалась, и тогда Тело готово было по-братски обнять Виктора Ивановича, то слегка хмурилась, и тогда Тело привычно засовывало руку себе под левую мышку…

– Ну, и хер с ними, – философски резюмировал Виктор Иванович по итогам переговоров, когда «СААБ» так же бесшумно скрылся за поворотом, увозя вместе с актом о передаче МП надежды компаньонов на жизнеутверждающий ритуальный бизнес.

– Пускай сами трахаются со своими жмуриками! А у нас есть дело поживее!

– Тебя, Виктор Иванович, легче убить, чем огорчить, – порадовался за приятеля Константин Львович.

«Дело поживее» при ближайшем рассмотрении оказалось фабрикой по утилизации отходов. Не, не бытовых; их, как правило, благополучно сваливают под заборы дачникам, создавая одновременно клондайки для бомжей.

Просроченные лекарства, отходы больниц и лабораторий, списанные и подпорченные продукты и тому подобное по всем законам подлежат особой утилизации и актированию. Только никто не знает как. Технологии, конечно, есть. На бумаге. А на деле – подогретый компромисс с зелёными, и… в неизвестность.

Смелую идею сжигания всего этого дерьма Виктор Иванович почерпнул у директора одного из московских кладбищ с крематорием в период становления своего кладбищенского бизнеса. Добротная английская газовая печь за двести тысяч фунтов стерлингов с кислородным поддувом на глазах у Мухина превращала в пепел всё, что угодно. Даже покойники в ней от удивления буквально садились в гробу…

– Ты гляди, Львович, – горячился Мухин с блестящими как у наркомана глазами. – Пепел из печки отбросили на грохоты, потом магнитом металл схватили, потом две тётки рукастые цветной металл добрали и всё… А уж в конце мы с тобой с чемоданом для сбора зелени.

От смелости идеи Константин Львович не сразу нашёл, что сказать. Мухин – знал.

– Москвич, директор кладбища, печку даёт за пятьдесят процентов прибыли. Остальное всё наше! Что мы с тобой грохоты, что ли, не найдём?! Или тёток рукастых?! Чё ты нахохлился-то?!

Экологические инстанции города и области, благополучно заселившие величественный бывший обком партии, Константину Львовичу были хорошо знакомы по работе, туда он поутру и отправился на разведку.

По обилию и добротности областного комитета по экологии, по количеству уверенно в них сидящих всякого калибра чинуш и чинушек, к горлу подкатывалась радость пополам с гордостью за природу родного края. Руки прочь от наших экологов, критиканы незрелые!

Пока Константин Львович вышагивал по ковровым дорожкам строгих коридоров, ему почему-то вспомнилась история про трест «Экострой», услышанная от знатоков на последних гаражных мальчишниках.

Трест тот организовали знатоки областного бюджета, когда в нём появились реально весомые суммы на экологию после Чернобыльской неприятности. Как уж эти знатоки оформляли отчёты по целевому освоению бюджетных средств, можно только догадываться, да только строились на эти деньги многоквартирные жилые дома… На продажу. Не сказать, чтобы дома эти заселяли сплошь пострадавшие…

Чинуши и чинушки идею фабрики по утилизации непростых отходов встретили на ура – денег у них Константин Львович не просил. И только в одном дальнем малопосещаемом кабинете изнывающий от безделья новоиспечённый пенсионер, приходящий на работу в качестве консультанта и понятого скорее по инерции, начисто обгадил такую их замечательную идею. Они знали друг друга по работе давно, поэтому обходились без дипломатии.

– Ты, хлопец, видать, от этой разрухи совсем страх потерял! Да тебя Минай в твою же печку и засунет, если откажешься акт подписывать без утилизации! А ты откажешься, что, я тебя не знаю?!

– Как это?! – не сразу вник Константин Львович.

– А вот так, – напирал пенсионер. – Ты что думаешь, теперешние торгаши тебе караваном повезут просроченные продукты уничтожать?! А вот это ты видел?! – пенсионер бодро и красноречиво стукнул себя по внутренней стороне локтевого сгиба. – Они привезут тебе акт об уничтожении подписывать. А продукты просроченные или лекарства крестьяне в глухомани за милую душу по дешёвке расхватают! Закочевряжешься – сам пойдёшь на утилизацию! А на твоё место найдут сговорчивого!

– Это что ж получается: или народ травить или самому гореть?! – от такой альтернативы Константину Львовичу сделалось грустно…

– От, сучары, обложили: ни бзднуть, ни пёрнуть! – это означало, что выходцу из народа Виктору Ивановичу Мухину новые хозяева жизни зарубили очередную попытку пробиться, как и они, в светлое будущее… Но не последнюю…

– Потому что вы с Мухиным не как все хотите, – бывшая комсомолка Рая в очередной раз попыталась напомнить мужу один из постулатов социализма.

– Ну, что, как все… Все теперь на рынке шуруют, – Константин Львович, казалось, выходил на прямую перестроечную дорогу.

Супруга критично оглядела неэнергичную фигуру благоверного, да он и сам в упор не видел в себе торгаша… Но все же торгуют?!

Торговые палатки на городском рынке принадлежали всесильному Минаю – Жорке Минаеву, в одночасье выплывшем невесть откуда в мутном перестроечном потоке.

– А у тебя лопата-то совковая есть? – Минай в последнее время пребывал в гипнотическом состоянии самоупоения. – Ну, зелень-то чем грести будешь?! Не ссы, химик, выделю я тебе палатку, хороший человек за тебя похлопотал. Загружай пойлом, ставь за прилавок тёлку порасторопней да и греби бабло! А за мою доброту, так и быть, всего триста баксов. Вот сюда и будешь приносить каждого первого числа.

– А ты где пойло-то берёшь?! – участливо поинтересовался Минай, когда через месяц Константин Львович принёс ему триста долларов и посетовал, что это и есть весь навар с его торговой деятельности.

– На оптовых базах?! Не-е, милок… Ты пошерсти вокруг Москвы, там осетины из своего спирта подешевле разливают…

– А ты кассу-то подкрутил под себя?! – опять бодро и самодовольно учил Минай жить Константина Львовича ещё через месяц. – Ну-у, химик… С нормальной кассой ты себе на презерватив не заработаешь!

– А ты себе налоговика-то прикормил?! – ещё через месяц.

И Константин Львович понял, что вся его органическая химия вместе с не очень органической – сущая ерунда по сравнению с премудростями базарной, читай, рыночной, экономикой…

– Во, вишь, сижу в своей турецкой палатке как беременная вошь на пузе мильцонэра, – поучал Константина Львовича сосед по гаражу, бывший в той жизни инженером-проектировщиком. – Ни кассы тебе, ни Миная. Утром собрал палатку, за день впендюрил народу пару вещиц, к концу дня разобрал. Ауз! На бутыльброт заработал! А для налоговой-то я пишу в тетрадь, что целый день лапу сосал! Зашибись бизнес!

– Ну-у, тут надо с товаром-то угадать! – объяснял сосед отрицательное сальдо Константина Львовича по итогам его трёхмесячной деятельности на вещевом рынке. Как угадать, никто не знал или не говорил, поэтому Константин Львович забросил и этот вещизм.

– Ну что ты, Львович! Какой рынок, какие тряпки! Это же не для интеллигентных людей! Я понимаю, что кушать очень хочется! Так теперь в моде MLM – Multi Level Marketing – сетевой маркетинг! – как бы с гордостью за сопричастность к великому поучала его соседка по дому Флора Николаевна, отчаянно молодящаяся учительница средней школы.

– Это тебе не на рынке сопли морозить! Тут мозгой шевелить надо, обаяние опять же подключить, чтобы построить свою сеть дистрибьютеров. Зато уж потом она на тебя будет работать. Знаешь, какие деньжищи люди выгоняют?!

– Так это же пирамида получается?!

– Да, ну, какая пирамида?! Что вы все заладили: пирамида да пирамида! Тут деньги движутся навстречу товару, а в пирамиде – нет!

То ли из-за мудрёной формулы MLM, то ли критически относясь к своей способности обаять и впаривать людям, чего им не надо, а только не рискнул Константин Львович вкладывать жалкие остатки былых сбережений в это, хотя и моднючее, но непонятное дело.

– Да, кончай ты хернёй заниматься! Рынок, маркетинг! – пожалел его знакомый рыбак. – Делай как я: прошвырнись по районным аптекам с прайсами на лекарства оптовых московских фирм и выбей заказ из заведующих аптеками. Я помогу тебе получить на фирмах в Москве товар на реализацию. Развозишь на своей четвёрке всё по аптекам, те в течение трёх-пяти недель расторговываются, перечисляют на фирмы деньги, ты получаешь свой процент. Всё! Крутиться, конечно, надо!

– И что, есть аптеки, где сидят и меня ждут?!

– Конечно, нет! Мало того, заведующих обхаживают еще несколько твоих конкурентов! А как ты думал?! Соблазняй, очаровывай, подпитывай, давай откат – я же говорю, крутиться надо!

Ни к каким таким новомодным действиям скромная служба на фармацевтической фабрике Константина Львовича не приучила, и он опять не рискнул…

«Как-то странно всё перевернулось… – с грустью думал Константин Львович, тупо уставившись вечером в экран телевизора. – Рынок, маркетинг, лекарства, а заводы закрываются. Что, производства уже не нужны?! Нет, что-то тут не так, – поразмыслив, ответил он сам себе. – Как же можно жить без хозяйства на одной торговле?! “Всё не так, ребята!”»

В отличие от прежних лет сорокалетие накатило с тревогой и обидой, добавив Константину Львовичу на этот раз тоски и раздражения. Итоги на рубеже представлялись ему никудышными, а потому всякие идеи по поводу отмечания рубились на корню.

Обида и злость на всё и вся, настоенные на фамильном самоедстве, таки требовали выхода, и ноги сами привели юбиляра в гараж.

Гаражный социум, затюканный, облапошенный, растерянный, кинутый, как щенок в глубокий омут переделки и растащилки, всегда был готов выслушать, посочувствовать и подбодрить. Именно там, среди своих, и происходит сверка степени твоего падения или подъёма. Проще говоря, как все ты или не как все. Если подфартило, и ты на полморды впереди, ты уже крутишь головой, отыскивая новых своих – и это правильно. Если же ты слегка не дотягиваешь до уровня «как все», начинаешь потерянно метаться – и вот это ужасно. Пусть будет хреново, но всем, так гораздо спокойнее…

Животный инстинкт заставляет млекопитающих сбиваться в стадо, чтобы закрыть зад и бока. Отбившихся от стада пожирают сопровождающие хищники…

Интерьер и сервировка гаражных застолий создавали эффект революционного подполья, откровенность речей предполагала равенство, а к концу мероприятия частенько и братство. Отчаянный вопль Высоцкого «Всё не так, ребята!» сам собой становился лейтмотивом большинства гаражных прений. Надежду «вертануться» и пробиться при этом, однако, никто не терял. Правда, круг идей был как-то узковат: всё больше базарные мотивы… Бесшабашные идеи вбрасывались для обсуждения, сокровенные, с потенциалом, держали при себе…

Константин Львович по всем данным принадлежал пока к тогдашнему среднему классу, который на восьмом году перестройки уже мог отличить рыночные отношения от базара. Стало очевидно, что родному государству в лице особей, пробившихся к кормушке и, стало быть, ставших друг другу нужными, было не до народа… Государство было занято чем-то непонятным, наверное, глобальным…

Сосед по гаражу, директор школы, невзначай припомнил, что на днях к нему в школу наведывались деловые ребята из новых хозяев жизни. Им нужно было посекретничать о чём-то с химиком. Химик Мессерман, по-местному, разумеется, Мессершмит, потом долго держал брови шалашиком, но так и не понял, зачем деловым какой-то малоизвестный препарат. Да и не представлял он себе, как эту хренотень можно получить. А деньги у деловых, судя по всему, водились. Так что, если Львовичу это интересно, он может с ними связаться, чем чёрт не шутит…

Проснувшись поутру с тяжёлой головой, но по привычке ровно в семь, Константин Львович спросонья засуетился было на работу. Опомнившись, не без удовольствия откинулся опять на подушку и стал вспоминать – это сколько ж они вчера «надискутировали»?! Вялый процесс перебирания былого накануне вдруг резко оборвала мысль о любителях химии. Внутренний голос нашёптывал волнующий интерес и намекал на интригу…

Придя в назначенное время на встречу в кафетерий у театра, Константин Львович обнаружил двух крепко сбитых мужичков с упакованностью выше губернского уровня.

– Не пацаны, уже неплохо… – отметил он про себя.

Пиво, предложенное мужичками, оказалось весьма кстати. Неспешный разговор про «что» да «как» плавно выявил, что мужичкам для какого-то производства нужно иметь пуда три в день некоего сорбента, известного Константину Львовичу по его давним экологическим изыскам. Знал он и то, что сорбент этот давно уже не выпускают и что местные умельцы нашли ему подходящую замену из подручных материалов.

Поэтому три пуда в день – это как два пальца обоссать…

Услышав вечером о жаловании, которое мужички положили Константину Львовичу с завтрашнего дня, супруга впервые за многие месяцы как-то устало заулыбалась, глаза её повлажнели…

– Сказали, пойдёт сорбент – будет ещё столько же! – не верил своему счастью Константин Львович.

В тот вечер постоянная тревога отпустила их, дав место былой привязанности друг к другу. Подзабытые ласки в постели язык не поворачивается назвать супружескими обязанностями…

Выделенное Константину Львовичу помещение в заброшенном пельменном цеху на территории городского хладокомбината мужички называли участком. К концу дня участок был начинён мебелью и нехитрым оборудованием по его заказу.

К обеду назавтра угрюмые парни привезли исходные материалы, а к концу дня гуделки-тестомешалки выдали на гора первую партию сорбента. Такой же неразговорчивый мужик играючи закинул пластиковые бочки на тележку и ненатужно уволок всё на другой, более строгий участок в торце цеха.

Кипучая атмосфера становления нового производства целиком захватила Константина Львовича и только к концу недели он рискнул спросить у Неразговорчивого:

– А на хрена это всё нужно?!

– Таблетки лепят, – буркнул Неразговорчивый таким тоном, что Константин Львович кожей почувствовал: за ещё один подобный вопрос он может запросто схлопотать в ухо.

– Таблетки так таблетки, – пожал плечами Константин Львович. – Теперь всё товар.

«Участок» Константина Львовича исправно выдавал продукт, хозяева-мужички от щедрот баловали персонал приличными бонусами, и Константин Львович начал подыскивать достойную замену своей уставшей «четвёрке». Рая бросила дополнительные ночные дежурства, дети-хорошисты стали завсегдатаями модных дискотек…

Кстати, Рая была не в восторге от этих поздних танцулек детей. И музыка там, на её взгляд, слишком громкая и дебиловатая, и чересчур уж они там возбуждаются, поэтому плохо спят.

А сын, Серёжка, так просто стал каким-то дёрганым…

Настороженные перегляды сына и дочери Рая относила к переходному возрасту и, соответственно, к гормональной перестройке или же к симптомам первой любви…

Летом они позволили себе долгожданную со времён «нерушимого Союза» двухнедельную поездку на море, после которой сын неожиданно стал жаловаться на сильную боль в правом подреберье…

Перемена климата и пищи, как причины, были исключены, когда анализы вдруг показали массовое омертвление клеток печени из-за чрезмерной интоксикации химическими шлаками.

Странным образом болезнь сына совпала с довольно массовым обращениям к врачам молодых людей с аналогичными симптомами. Тревогу медики забили, когда дело дошло в нескольких случаях до реанимации.

– Пьют всякую дрянь! – был вердикт мудрого горздрава.

– Да чё ты, ма, я, кроме пива, вообще ничего не пью! – оправдывался Серёжка на материнское расследование.

Анализ пития желтокожих пациентов, десятками заполнивших больничные койко-места с поражением гепатобилиарной системы, вопроса, однако, не прояснял: пили действительно всё подряд…

И долго бы ещё эскулапы были в неведении, если бы дочь Вера однажды не проговорилась матери из лучших побуждений: на дискотеках ребята стали глотать какие-то таблетки…

Суетливые торгаши горячо утверждали, что это знаменитые экстази и что это круто, потому что добавляет энергии и кайфа. А раньше, мол, такого не было.

Не сразу, но на работе Рая поделилась этой информацией с главврачом, дело взяли на контроль в горотделе милиции…

Ложный стыд и интуитивный страх не позволял Серёжке признаться, что и он иногда глотает на дискотеках таблетку-другую, запивая их пивом. Так, ради интереса. Веселей становится, и девушки симпатичней и добрее кажутся, смелость появляется и раскованность, и скакать можно без устали…

Потом, назавтра, правда, чувствуешь себя хреново: во рту как сто котов нагадили, голова гудит, мухи в глазах, под правым ребром тупая боль… Ну, так это пиво, бессонная ночь и скачки – что же ещё… За кайф завсегда надо чем-то расплачиваться…

Константин Львович опасения и догадки супруги не разделял. Ну, пиво, ну, девочки, ну, тусовки по ночам – как без этого?! Парню шестнадцать лет…

Покупка пятилетнего «GOLF» а и связанные с этим приятные эмоции на время отодвинули Раины тревоги. Константин Львович не переставал хвалить немцев, часто хаять своих за «Жигули» не позволяла природная интеллигентность. К старикам в райцентр прикатили с горой подарков и чувством победителей. У тех, кажется, впервые отлегло от сердца: дал Бог, и наши приспособились к смутному времени…

Константин Львович старался встретить супругу с работы, когда надо и не надо вызывался свозить её туда-сюда. Им с Серёжкой особенно нравилось начищать игрушку всякими мудрёными мастиками и шампунями до немыслимого блеска. Как серьёзное дело обсуждали они всякие навороты на любимца, благо в магазинах и на рынке этих цацек появилось видимо-невидимо. Серёжка безаппеляционно заявил, что управлять этой машиной – одно удовольствие, и что на будущий год он на права сдаст запросто…

Парень был горд, что его отец может семье позволить эти маленькие удовольствия.

В Раиных же кругах, кажется, попривыкли к похиревшему ливеру у народа, власти тоже хранили гробовое молчание по поводу экстази на дискотеках…

По давней народной традиции – стерпится-слюбится – и эта тревога размылась бы временем.

Если бы однажды в полночь под воскресенье не позвонил вдруг приятель сына.

– Тёть Рай… Это… Серёжку вашего… короче, «скорая» увезла… Галлюциген… Новый химический синтез… Передозировка…

Сквозь гул в голове, откуда-то издалека Рая слышит эти странные слова и видит перед собой только красное и потное лицо пожилого, небритого врача, его виноватые глаза и глаза испуганно сочувствующих медсестёр…

Она всё ещё надеется услышать что-то другое, что это ошибка, что сейчас вот появится её сынуля, и они все поедут домой… И что дома она ему всыпет как следует…

Коллеги молча расступаются… Знакомый измождённый реаниматолог растерянно разводит руками и отходит в сторону от стола… На столе закрытое еще по пояс застиранной, проштампованной простынёй угловатое тело подростка…

Бледное, осунувшееся лицо, провалившиеся глазницы… Рая всё еще надеется, что это не её ребенок…

Добротный кабинет… Портрет Путина… За столом чем-то на него похожий холёный блондин в расцвете лет.

– Раиса Васильевна! Как отец, я понимаю ваше горе… Поймите и вы: мы делаем всё, что нужно в подобных случаях.

– А что же так долго вы его делаете-то, господин прокурор?! Тут и делов-то: прийти на дискотеку и схватить за руку распространителей этой гадости! Или вы ждёте ещё трупы наших детей?!

– Успокойтесь Раиса Васильевна! Идёт следствие, по его окончании вас ознакомят с его результатами… А слово «господин», кстати, теперь не является ругательным…

«Видно, в этом всё и дело… – Из здания прокуратуры Рая в печальном раздумье выходит на набережную. – И чего, правда, канителятся уже три месяца?! Уже и так всё понятно… Тайны следствия! Отстёгивают дельцы, небось, вот и вся тайна!»

К личному горю странным образом постоянно примешивается и профессиональное раздражение…

– Говорят, что в соседних областях тоже есть похожие летальные исходы… Ну, почему мой Серёжка?! Господи!!! За что Ты меня так?!

Слёзы незаметно проложили две мокрые дорожки на щеках.

Так бывает и в начале лёгкого дождя… А он, кстати, уже и подумывает объявиться, хотя как-то нехотя и воровато… Получается, как бы из солидарности и сочувствия…

Всстрек! Хлопок зонта, как выстрел, порождает в мозгу испугавшую догадку:

«А ведь вся эта гадость с отравлениями по времени совпадает с началом работы мужа… Таблетки лепят! Уж не эти ли таблетки?! Господи! Этого ещё не хватало!»

От неожиданной и тревожной мысли Рая опешила и остановилась… Потом вдруг резко огляделась и быстро пошла прочь от реки, вверх по узкой улочке, как будто специально задекорированной под патриархальную губернию.

Дома, дожидаясь мужа с работы, пытается что-то делать, но всё из рук валится, потому что в голове застряла только эта ошарашившая догадка…

– Костя! Почему у вас такая секретность с продукцией?!

– Да, я особо голову себе не забиваю… Моя работёнка нехитрая, платят, сама видишь, более чем… А на основном участке… Сама понимаешь, биотехнология… Повышенная стерильность, липкий коврик на входе, персонал в пластиковых скафандрах, охрана и всё такое… А продукция… Может, они её за границу прут, может, по оборонке чего… Я знаю?.. Может, из-за налогов… У нас любопытство не поощряется…

– А ты не допускаешь мысли, что это твои деловые алхимики новый химический наркотик делают и наших детей травят?! Может, это от них наш Серёжка…

Константин Львович уже хорошо изучил симптомы закипающей ярости у жены. Он ничего не мог с этим поделать…

– Выходит, и ты руку приложил, чтобы собственного сына угробить, а?!

Обречённость Константина Львовича от заведомой бесполезности оправданий создавала у Раи иллюзию о правильности своих догадок и подливала масла в огонь.

Всегда приветливое, миловидное лицо жены теперь от слёз и сморканий делалось жалким и беспомощным. Интуитивно и безропотно соглашался он на роль врага и молниеотвода, лишь бы поскорее прошёл очередной взрыв горя…

Ему очень хотелось прижать к себе жену, погладить по голове и плечам, но всегда только истерические взвизги в ответ на попытки…

«Волосы перестала красить… Совсем седая… Надо терпеть…»

После нескольких минут громких, с завываниями, рыданий Рая, высморкавшись, выносит решение:

– Короче! Принесёшь и покажешь мне, что делает твоя стерильная контора. И чем скорее, тем лучше…

С очередным вердиктом приступ обычно, заканчивался, делая их ещё более чужими…

После выходных, дождавшись, пока дочь после ужина уйдёт в свою комнату, Рая достала что-то из сумки, подсела к мужу и положила руку на стол.

– Вот что убило нашего Серёжку!

На ладони лежали две нераспечатанные таблетки в бумажной упаковке.

– Глюконат кальция! – с сарказмом прочитала она название, и стало понятно, что она подозревает подделку.

– А может, и в самом деле глюконат, откуда ты знаешь? Где ты это взяла?

– На дискотеке купила! – как-то с гордостью и вызовом горячилась Рая не без намёка на то, что Константин Львович, конечно, продукт своей фирмы так и не добыл.

– Ну, не сама, конечно, через Серёжкиных приятелей… Короче…

Константин Львович обречённо приготовился выслушать очередной приговор.

– Завтра я иду в милицию… Буду требовать, чтобы проверили твою контору…

Константина Львовича такая самодеятельность задела; эдак и кормушку потерять можно… Сдержался… Сказал лишь:

– Делай, как хочешь… Я только не понимаю, зачем это тебе теперь…

Лето кончилось… Городской парк листвой своих старых лип подладился под золото куполов и медь черепицы. Прозрачный воздух, прошитый серебряными нитями странствующих паучков, завлёк живописцев на волнующую натуру.

Старый русский город, участник всех отечественных войн, потрёпанный оккупантами и перестройщиками, казалось, отдыхал после пляжно-садовой суеты. Словно былинный богатырь, мужественно сносил он от неразумных детей своих боль и обиду, по-отечески любя всех и закрывая от невзгод своими шершавыми руками-заборами.

Как-то само получалось, что с работы домой Рая возвращалась теперь дорогой мимо школы, где учился Серёжка. Отвлечение, которое днём давала работа, здесь проходило, опять уступая место горю, обиде и отчаянию…

Из УВД города пришёл ответ на её заявление: «Уважаемая гражданка… По Вашему заявлению проведена комплексная проверка… Продукция предприятия ООО… прошла необходимую сертификацию… Финансовых нарушений не выявлено… Указано на незначительные нарушения правил противопожарной эксплуатации складских помещений…»

Состояние тупого отчаяния и бессилия это письмо развеять не смогло, оно лишь добавило злости: Рая интуитивно чувствовала отписку, а также присутствие где-то рядом подавляющих мертвящих сил…

Несколько раз ноги сами приводили её к свинцового цвета забору хладокомбината. Она внушила себе, что где-то там, за тюремными воротами и мордастыми охранниками, пряталась смерть её Серёжки…

Дома она нередко пугала мужа ледяным потусторонним взглядом насквозь. А то вдруг прижмёт к себе дочь и тихо плачет…

– Знаешь что, – обратилась она однажды к мужу, – поживи-ка ты у родителей… Раздражаешь ты меня. Хочу побыть одна. А ты лепи свои таблетки… Без меня…

И всё… И опять в свою скорлупу… Не доказала, но и не простила…

Долгие вечера Рая одна… Загруженная Вера прибежит домой, покушает, пару слов – и к себе в комнату…

Как медик, Рая вполне понимала, что так разум может помутиться, но выход из ситуации искала как-то вяло и безнадёжно…

Одна бесшабашная мысль однажды преследовала её несколько дней, пока она не свыклась с ней и решила попробовать.

Решила попробовать те самые две таблетки в безобидной упаковке, купленные по её просьбе приятелями сына у торговцев на дискотеке. Одну или две сразу, она не знала, постоянная апатия и отрешённость натолкнула на две.

«Зачем?! А чего ради их ребятня глотает? Чего хотел от них мой мальчик?! А сдохну, ну, и пусть!»

Здоровый, взрослый мозг позволял Рае профессионально фиксировать происходящее в нём спустя четверть часа после приёма таблеток.

«Похоже на опьянение, только… радости больше, эйфории, что ли. Сквозь гул в голове проносятся видения… Одетая как кинозвезда, она идёт по проходу под овации с двух сторон. Летящая походка, волшебная музыка, будоражащие ароматы… Слепящее солнце, синее море, шум волн… Хочется нырнуть и раствориться в манящей глубине… Уверенное и гордое чувство всезнания и всесилия на приёме больных… Медленный, приятно волнующий танец на шикарном балу… Неясный, но крепкий партнёр с тёплыми ладонями на спине… Заныло внизу живота от смелых полузабытых объятий… И всё время хочется побежать куда-то рядом к чему-то очень радостному и желанному…»

Поутру холодный пот, тупая боль в затылке, разбитость во всём теле и чувство страха…

Видения эти она помнит, но не знает, во сне это было или до сна. Хочется пить… Опять ложится, пытается анализировать…

«Зона радости в мозгу оказалась таблетками подстёгнутой, это ясно… Чувства эйфории и возбуждения на время действия препарата заглушают все остальные эмоции… Вседозволенность, всемогущество, эйфория… Это они называют кайф?! А ведь так и есть… Вот тебе и глюконат кальция… Но какой ценой! Да разве ребятня думает о последствиях?! А если это регулярно?! А если с алкоголем?! И ведь так везде… Кому кайф, кому деньги… А кому могила… Что там находят и уничтожают – капля в море… Да и как бороться, если народу хочется забыться… Ощущения сильные, что говорить… Может, оно бы и ничего, если бы без последствий… Страшное сочетание: радость и смерть… Придумают когда-нибудь… чтобы только радость…»

Пусто в душе, пусто всё вокруг… Злость от бессилия…

«Какая, к чёрту, терапия?! Здесь сила покрепче нужна! Забыться, но не отравиться… Забыться и не отравиться…»

– Мам, ну хватит уже! – это Вера опять застала мать молча сидящей за письменным столом в Серёжкиной комнате; глаза опять заплаканные… – Ты же врач! Ты что, не понимаешь, что ничем уже не поможешь?!

– Вера! Если я узнаю, что ты только дотронешься до этих таблеток, задушу собственными руками! – Не сходи с ума, мазрик! И меня не своди! Давай я тебя лучше научу Интернетом пользоваться… Всё равно Серёжкин компьютер без дела стоит. Там про всё на свете… Тебе будет интересно. И отвлечёшься…

Не море – океан информации поверг в шок…

«… Согласно данным ВОЗ около 200 миллионов людей по всему миру принимают наркотики хотя бы раз в год, что сказывается на уровне здоровья и смертности во многих странах…»

«Почему же именно мой Серёжа?! Это наказание Всевышнего за отца?! Или я что-то сделала не так по жизни?! И как с этим жить дальше, если это так?! Батюшка сказал, что это наш крест и испытание, а вовсе не наказание… Испытание перед чем?! Или для чего… Получается, что мне теперь и предназначено помогать таким, как Серёжка, пока ещё живым… Какой ужас – миллионы и миллионы…»

«…В ходе исторической встречи… главы государств признали, что война с наркотиками потерпела неудачу и что пора искать альтернативу запрету…»

«Пасуют целые государства… Пора искать альтернативу запрету… Это значит что-то добровольное… И чего же до сих пор не нашли?! Целые государства с тысячами учёных, с миллионными бюджетами?! А может быть, дело в миллиардах грязных доходов?! Что-то тут не так… Или не могут между собой договориться… Или не дозрели… Я дозрела… И договариваться мне не с кем… Разве что с Любой…»

«…Употребление классических наркотиков снижается, тогда как синтетические препараты получают всё большее распространение, о чём свидетельствует новый доклад ООН, посвящённый проблеме наркотиков в мире…»

«Господи! Да, что же тут непонятного?! Там что-то выращивать надо – мак, коноплю, я знаю, потом перерабатывать, потом везти – сколько мороки! А химическую-то дурь на любой кухне сотворить можно, в любом гараже – поди найди! Причём из вполне примитивных и доступных составляющих! Да разве за каждым придурком уследишь?! Они вон и клей простой додумались нюхать! Альтернативу запрету искать! Миллионы мрут уже сто лет, а они только теперь додумались!»

«Новый легальный нюхательный порошок Cristalius – европейская новинка, ещё сильнее, ещё лучше! На сегодня это лучший легальный аналог известного порошка Charge+, очень похож на знаменитый порошок Paradise высокого качества. Это уникальный и исключительный легальный порошок! Не содержит мефедрон, метилон, эфедрин, метамфетамин и другие запрещённые компоненты и лекарственные средства!

Закажите наложенным платежом прямо сейчас на нашем сайте www…

Для жителей Москвы – специальная новогодняя цена 2000 руб.!»

«Волшебный нюхательный легальный порошок… в основу которого входят только настоящие гомеопатические вещества, унесёт вас в мир фантазий… подарят вам незабываемые ощущения.

…Всего 0.2 грамма чистейшего снега… и вас больше не будут раздражать неурядицы повседневной жизни… Никакие барьеры, которые постоянно возникают у вас на жизненном пути, вам больше не страшны!»

«Вот вам, пожалуйста! Всё элементарно! Закажите наложенным платежём! Покайфуйте и сдохните! Ясно, что бесполезно искать у людей святое за душой – только чистоган… И это – погоня за тенью…»

«…В действительности курительные травяные смеси относятся к легальным наркотикам, то есть разрешённым в нашей стране к свободной продаже. Вот почему заказать курительный микс можно свободно через специализированный интернет-магазин и не опасаться никаких санкций…»

«Да, шаманы всякие всю жизнь пользовали травяные смеси для введения в транс… Ведь всегда и везде так было и есть: и в Азии, и в Африке, и в Америке… Это что-то доказывает?! А почему алкоголь везде пьют?! Какой тут может быть запрет?! “Пьют и едят все люди, а напиваются и обжираются только свиньи”, – уже сколько веков назад Омар Хайям сказал… Не-ет… Только добровольно…»

«При вдыхании веселящего газа (закись азота, оксид азота) на короткое время (от 20 сек. до 2 мин.) появляется состояние лёгкого опьянения и расслабленности. Помимо релакс-эффекта, веселящий газ улучшает настроение и даёт чувство радости».

«В Управлении Федеральной службы РФ по контролю за оборотом наркотиков… разъяснили, что «веселящий газ» не относится к списку запрещённых и наркотических веществ, поэтому продажа закиси азота – вполне законная деятельность».

«Вдыхать веселящий газ так же безопасно, как и дышать обычным воздухом! Газ+баллон= 2600 рублей!»

«Идиоты! Закись азота – это же наркоз! О какой безопасности можно говорить?! После него надо десять минут дышать чистым кислородом – любой анестезиолог скажет. “… Не относится к списку запрещённых…” Отнесут когда-нибудь, когда крови напьются и потравят миллионы… А толку-то что – эти скоты ещё что-нибудь придумают… Вон в спорте… с допингом… Это уже тоже новый вид спорта – придумать такое, чего в списках нет… Мартышкин труд… Каким-то заговором попахивает… Или как сеть, а мы в ней – караси…»

«Время от времени каждый человек испытывает острую необходимость расслабиться, отвлечься от забот, хотя бы ненадолго уйти от реальности. У каждого есть для этого свои методы…»

«И вовсе не факт, что каждый станет заниматься спортом, вышиванием или художественной самодеятельностью. Как-то подозрительно вяло власти ищут способы рекреации… А без этого теперь никак… Двойная тяга получается: бешеные доходы и потребность забыться…

Страшилками запугивать?! И много курильщиков бросили, когда их Минздрав пожурил?! У наркологов хватает совести не говорить о выздоровевших наркоманах – не бывает таких, предпочитают термин “неактивный наркоман”…

Причины… У ребятни всё с любопытства и начинается. Всегда найдётся в компании барбос, который прогундосит: “Слабо?!” И каждый новичок уверен, что уж у него-то всё под контролем…»

Рая пыталась найти ответы «из первых рук» – она подолгу беседовала со всеми знакомыми сына и дочери, с детьми своих сотрудников. И попутно пришла к неожиданным выводам: с чьей-то дьявольской подачи в народ запущен целый каскад тонко продуманных мифов о наркомании… Якобы…

– Наркоманами становятся только слабые и безвольные люди…

– Если контролировать себя, зависимости не будет, всегда можно «завязать»…

– В жизни всё надо попробовать…

– Наркотик – обязательный атрибут красивой жизни, вся богема пользует…

– Наркотики – это кокаин, героин и тому подобное. А всякие нюхательные или курительные смеси – так, баловство…

– «Словить крутой кайф» по-другому невозможно…

– Миллионы людей по всему миру веками употребляют, и ничего, человечество не вымерло… И так далее…

Через неделю премудрая Вера любопытства ради решила глянуть, что мать ищет в поисковиках.

Галлюцогены… Подростковая наркозависимость… Синтетические наркотики… Легальные курительные смеси… Легальные нюхательные порошки… Изменённое сознание…

Большинство сайтов прилично перелопачено… Ещё через неделю: эйфория… Сон наяву… Осознанный сон… Lucid dreams…

По последней теме прочитан не один десяток страниц. Вера стала замечать ворох распечаток. Появились какие-то новые книги по медицине:

Роберт Орнштейн, Давид Собель – «Здоровые удовольствия»

В. И. Громов – «Осознанные сновидения»

В. Зеланд – «Сновидения наяву»

Флоринда Донер – «Жизнь в сновидении»

П. Вайнтрауб – «Ясные сны»

Карлос Кастанеда – «Искусство сновидения»…

В глазах матери появилось некое присутствие взгляда… Веру, конечно, разбирало любопытство, но она пока не лезла с расспросами, довольствовалась хоть каким-то маминым интересом.

«Осознанный сон… Lucid dreams… Вот ведь средство забыться и не отравиться…

«Стремление к удовольствиям – это врождённое чувство… Оно делает нашу жизнь счастливее, продлевает её… Самые здоровые люди, как правило, те, кто любит и умеет радоваться жизни…» Это же чистая медицина, а, значит, моё… Ведь гипнотическим сном лечат конкретные болезни – заикание, энурез, фобии всякие… Двойная польза…

Дураки, что ли, тибетские йоги или они враги себе, когда спят с полным контролем над своими сновидениями… Заказывают себе сны… Какая силища! Какие возможности! Посильнее наркотиков! И с пользой! Вот бы научиться… Но то йоги…

Да нет же, вот же в трудах американского института осознанных сновидений (The Lucidity Institute): «…осознанный сон в состоянии видеть каждый человек…»

«Искусство сновидения – это способность владеть своим обычным сном, переводя его в контролируемое состояние сознания при помощи особой формы внимания, которое называется вниманием сновидения или ВТОРЫМ ВНИМАНИЕМ».

(Карлос Кастанеда, «Колесо времени»)

«В состоянии осознанного сна (Lucid Dreams) вы можете совершать любые действия.

Ведь всё происходящее ограничено только вашим воображением и изобретательностью, а не физическими законами и моральными ограничениями…»

(Стивен Лаберж, Институт люцидных сновидений, Стэнфордский университет)

«Институты этим занимаются… Бизнес вон ухватился, приборы уже для осознанных сновидений продаются – Nova Dreamer, Super Nova… Может, и халтура, как всегда, на модной волне…»

Несколько дней Рая пугала коллег и дочь небывало сосредоточенным взглядом и мучительным выражением раздумья на лице…

Слякотная зима, как всегда, неожиданно накрыла город грязной солёной кашей, наледями-капканами и караулящими в засаде прохожих сосульками, начисто отбивая охоту выходить без нужды из дома.

Всё свободное время Рая просиживала у компьютера или за книгами. С виноватой улыбкой уличённого ребёнка она встречала, кормила и провожала Веру. Та была рада и такой улыбке и отсутствию слёз. Отцу незамедлительно всё докладывалось по телефону или при встречах. Тот терпеливо ждал…

– Люба! Мне нужна твоя помощь! – как-то с продуманной решительностью Рая обратилась к своей медсестре.

Между этими двумя женщинами давно, сразу и надолго установились тёплые, дружественные отношения. Люба уважала Раису Васильевну за профессионализм и порядочность, поэтому – только по имени-отчеству. Раю, в свою очередь, завораживала в Любе способность заговорить зубы кому угодно. У Любы была стойкая слава настоящей сестры милосердия. Дети на удивление не боялись её белого халата, пожилые разговаривали с ней как с равной, мужчины…

Отношения Любы с мужчинами – это отдельная повесть. Они, эти отношения, и складывались и не складывались. Двоих мужей к своим двадцати девяти годам Люба уже отчислила, оставив, впрочем, в списке многочисленных друзей. Природная стать, дородное тело, распахнутые глазищи на чистом добром лице, острый язык и открытая душа – мужчины с удовольствием записывались на приём к Любе и Раисе Васильевне. Общение с двумя молодыми, симпатичными и приветливыми женщинами – это тоже терапия…

– Ты мне нужна как спарринг-партнёр в очень необычном деле… Но для начала почитай мысли одного мудрого человека, а потом поговорим…

И сунула ей пару распечатанных страниц. От такой неожиданной деловитости после всего, что случилось, было от чего Любе удивиться…

«… Развлечения, придуманные людьми, как бы они при этом ни извращались – всего лишь жалкие потуги забыться, не выходя за пределы порочного круга – питаться, чтобы жить и жить, чтобы питаться…

…Каждый идёт своим путём. Но все дороги всё равно идут в никуда. Значит, весь смысл в самой дороге, как по ней идти… Если идёшь с удовольствием, значит, это твоя дорога. Если тебе плохо – в любой момент можешь сойти с неё, как бы далеко ни зашёл. И это будет правильно…

…Смерть – наш вечный попутчик. Она всегда находится слева от нас на расстоянии вытянутой руки, и смерть – единственный мудрый советчик, который всегда есть у воина. Каждый раз, когда воин чувствует, что всё складывается из рук вон плохо, и он на грани полного краха, он оборачивается налево и спрашивает у своей смерти, так ли это. И его смерть отвечает, что он ошибается и что кроме её прикосновения нет ничего, что действительно имело бы значение. Его смерть говорит: “Но я же ещё не коснулась тебя!”

…Смерть в любое время может похлопать тебя по плечу, так что в действительности у тебя нет времени на вздорные мысли и настроения. Ты не можешь оставлять место для сомнений и сожалений…

…Когда ты в нетерпении или раздражён – оглянись налево и спроси совета у своей смерти. Масса мелочной шелухи мигом отлетит прочь, если смерть подаст тебе знак, или если краем глаза ты увидишь, или просто почувствуешь, что твой попутчик – всегда рядом и всё время внимательно за тобой наблюдает…

…Человек может сделать гораздо больше и действовать гораздо лучше. Он допускает только одну-единственную ошибку – он думает, что в его рапоряжении уйма времени…

…То, что ты делаешь в данный момент, вполне может оказаться твоим последним поступком на Земле, твоей последней битвой…

…Существует один способ учиться – реальное действие. Праздные разговоры бесполезны…

…Лучшее, на что мы способны, проявляется, когда нас прижимают к стенке, когда мы ощущаем рок, нависший над нами. У тебя осталось мало времени и совсем не осталось времени для ерунды. Превосходное состояние!

…Люди, как правило, не отдают себе отчёта в том, что в любой момент могут выбросить из своей жизни всё, что угодно. В любое время. Мгновенно…

…Очень трудно заставить наше эго покинуть оборонительные рубежи. Этого возможно достичь только с помощью практики. Одной из сильнейших оборонительных линий эго является не что иное, как наша рациональность. И она не только является одним из самых стойких барьеров на пути к обладанию магическими умениями и теорией, но ещё и наиболее опасным по своим проявлениям…

…Человеческим существам нравится, когда им говорят, что следует делать, однако ещё больше им нравится сопротивляться и не делать того, о чём им говорили. Именно поэтому они прежде всего запутываются в ненависти к тому, кто им советует что-то делать…

…Искусство сновидения – это способность владеть своим обычным сном, переводя его в контролируемое состояние сознания при помощи особой формы внимания, которое называется вниманием сновидения или ВТОРЫМ ВНИМАНИЕМ».

– Сильно и непонятно, – только и успела сказать Люба, а Раиса с несвойственным ей жаром уже энергично начала втолковывать той свою идею.

– Это – Карлос Кастанеда, доктор антропологии и философ из США, и он дал мне решение!

По мере объяснения выразительное лицо Любы несколько раз меняло выражение от опаски – «На месте ли крыша у Раисы Васильевны от горя?!» – до восхищения возможностями осознанного сна – «Ни фига себе!»

– Люба я уже умею сама так засыпать! Это фантастика!!! Любое желание, любое наслаждение, всё, что хочешь! Я научу тебя это делать, потом мы обменяемся впечатлениями. Ты пойми: если мы с тобой этого можем достичь, значит, и других научим. Люба! Мы же уведём людей от наркотиков! Я всё рассчитала! Ты меня понимаешь?!

Согласилась Люба сразу и без оговорок, сама ещё не осознав главных своих желаний…

Губернский город жил своей обычной жизнью. Проводил зиму мутными потоками на холмистых улицах, обсушил берега от многометрового паводка обычно спокойной реки, хмельно и сытно справил масленицу, после чего затолкал дачников во все пригородные автобусы и электрички…

Ни Любу, ни Раису Васильевну эта весенне-летняя суета не затронула. После того, как они много раз, как истинные медики, опробовали осознанный сон на себе, потом на Вере, её друзьях и знакомых встал вопрос: что делать дальше? Верин восторженный вердикт:

– Мама! Это же полный кайф!!! – напомнил Рае, ради чего всё это…

Руководство райполиклиники, идя в ногу со временем, отреагировав на настоящий бум и ажиотаж, выделило им два смежных кабинета, заключило коммерческий договор на аренду; в рекламе нужды не было…

Запись на полуторачасовой сеанс в их кабинете рекреации – на недели вперёд. Вначале валом повалила молодёжь за небывалыми фантастическими впечатлениями, потом и все остальные ещё и за целительными эффектами…

Усыпив под чарующую музыку пациентов в уютных креслах в разделённых перегородками кабинках, Люба и Раиса Васильевна вначале ограничивались лишь поддержанием осознанного сна. Вскоре, однако, выяснилось, что на реплики медиков пациенты вполне связно реагируют… Описывают, что с ними происходит, слушают команды, корректируют свои фантазии…

Обнаружив такую возможность, Люба и Раиса Васильевна вначале немного опешили: это же конкретная власть над сознанием человека… Вправе ли они?! Потом, рассудив, что власть над телом пациента подразумевает для медика и власть над его сознанием, нередко тоже, кстати, проблемным, продолжили свои сеансы. Завели картотеку, записывали ощущения пациентов на диктофон, с помощью Веры оформили электронный архив…

Чтобы лучше понять логику и драматизм дальнейших событий, рекомендуем читателю заглянуть в этот архив, любезно предоставленный добрыми женщинами по старой дружбе с автором…

Не токмо медицинской статистики ради, а и всеобщего интереса для, последующая галерея типажей и их осознанные сны лишь слегка литературно обработаны, поэтому представляют интерес как для заинтересованных специалистов, так и любопытствующих читателей.

Не будем забывать, дорогой читатель, что осознанные сны выявляют тайные желания человека, невозможные в реальной жизни, и будем к ним снисходительны.

К слову сказать, добытые славными женщинами результаты, как оказалось, вполне согласуются с выводами профессора Стивена Лаберже, читающего соответствующий курс в Стэнфордском университете.

«В случае полного контроля вы можете моделировать любые ситуации, трансформировать как пространство, так и героев сна… Ведь всё происходящее ограничено только вашим воображением и изобретательностью, а не физическими законами и моральными ограничениями…

В состоянии осознанного сна вы можете совершать любые действия, невозможные в реальности… Можете выбирать любого партнёра для занятий сексом… Можете общаться с кем угодно из людей, образы которых сохранились у вас в памяти. Можете летать и перемещаться во времени…

Только это чувство абсолютной свободы способно привести человека в экстаз… Многие люди, впервые осознавшие себя во сне, говорят, что это было одно из самых незабываемых ощущений в их жизни…»

Спорить смысла нет: испытали-с…

В кресло вальяжно усаживается расхристанный тинейджер. Наслышан, есть опыт от экстази, клёво сравнить… Нехилая медсестра, только собрался схамить, как её голос из ушей как бы переместился в мозги… От нахлынувшего вдруг невнятного восторга бешено забилось сердце… Потому что он… летит… Руки влево – поворот налево, может вверх рвануть, может вниз… Внизу знакомые места – как в кино… Захотел – от реки повернул к школе… Жалко, никто снизу не замечает – один он вверху такой! А ну, рвану к дедовой деревне… Вещь! Странно, ветра нет… А скорость-то регулируется: руки свёл-развёл… А ну, по-над дорогой? Крутые тачки отдыхают!

Опять из мозга в уши вернулся голос медсестры… Взгляд спросонья растерянный: только в небе был, теперь в кресле… Сглотнул слюну… Чё было-то?!

В кабине слева работяга лет тридцати пяти. Мужики на работе ни о чём другом говорить не могут. Подгадал вот пока во вторую смену… А сестричка аппетитная! Куда-то исчезает вместе со своим ласковым голосом… Другие голоса… женские… Раздевалка… Ему из шкафа всё видно и очень близко… В висках застучало… Много женских тел выходят из душа, вытираются не спеша, переговариваются… Надо же… Недавно поутру только представил себе такое, и вот, пожалуйста… Совсем рядом терпкий запах женщины… Надвигается что-то волнующее… Туман или пар… Всё не вовремя растворяется… «Просыпаемся бодрыми и весёлыми!» – да это же голос медсестры… А она почему одета?! Ах, да! Чёрт!!! Неужели полтора часа прошло?! Хоть вторую серию заказывай…

Полноватая чинушка из загадочной конторы неподалёку опять исхитрилась попасть сюда в рабочее время. Наращивает личный опыт. Теперь попытается без самотёка… Вроде бы и сон, а поворочу, куда хочу… Мышцы лица расслабились, пухлые губы приоткрыты… Но ей этого не видно… Потому что она среди знаменитостей, под аплодисменты и чарующую музыку, манящей походкой… Обалденные украшения, платье длинное в облипочку… Кажется, её видят все! И замирают от восторга и зависти… Горящие глаза красавцев… Там, в центре зала её ждёт… Мечта! Вот он! Крепкая рука на её талии… Слегка кружится голова… Кабриолет мчит их по пустынному шоссе вдоль моря… Там, впереди, опять что-то, от чего замирает дух… Мачо из мечты несёт её на руках! Море цветов щекочут лицо… Что такое?! Ах, да, это капля слюны из уголка приоткрытого рта… Лёгкий испуг, как в прошлый раз… Досада… Глубокий тяжёлый вздох…

Скучающий бизнесмен с рынка… Надо убить время, пока реализаторы отторгуются. Вроде только сел и ноги вытянул… Оказывается, в такой позе сидит гонщик в «Формуле-1»… Уверенный рёв его чёрного болида перекрывает все остальные звуки Машина могучими рывками реагирует на движение правой ногой Резерв мотора кажется неограниченным… Впереди щель между соперниками… Только на полсекунды замешательство – пролезет ли? – и почему-то уже в полной уверенности – педаль газа в пол! Как стоячих!!! Чего они замедляют на поворотах?! Он уверен… Он – победитель… На мгновение тишина, синее небо… И опять рёв мотора! Он на море, на вожделенном скутере, что запал в память после Турции… Дикий азарт повелителя моторов!!! Пещерный рёв, когда скутер взлетает на волне! И вдруг затих… Бензин? А, ё-о…

Серый мужчина зрелого возраста. Нет-нет, он не за кайфом, он насчёт рекреации… Эта двойная бухгалтерия, знаете ли, прилично выматывает… Иногда так хочется расслабления… А вот и она – тишина… Он уверенно идёт по коридору налогового управления или банка… Игриво помахивая потёртым портфельчиком, заходит в некоторые кабинеты… Картина везде одинаковая: все спят… Чувство вседозволенности веселит бухгалтера и расслабляет: он так хочет… Знакомый кабинет замначальника… Толстый кабан запрокинул голову назад и противно храпит… Бухгалтер шаловливо рвёт пополам несколько документов на столе… Снятые кабаном дорогие ботинки летят в окно… А не спи! Маловато… На прощание – крепкий щелчок в лоб! А не трепи нервы…

В светлой комнате несколько женщин посапывают в разных позах на рабочих местах… Грудастая блондинка… Эк, они у неё колышутся, если поддёрнуть ладонью! Как удачно: у молоденькой брюнетки бюстгальтер расстёгивается спереди… Он и не знал… А ты, кисонька, губки не докрасила? Р-раз, и помадой вокруг глаз! А работать надо!

Соседка спит грудью на столе – как не шлёпнуть по рельефной попе… всегда руки чесались…

Ожидавшие очереди в коридоре спят, прислонившись друг к другу… Не задумываясь: рука пожилого мужчины засовывается под юбку сидящей рядом серьёзной даме… Он так хочет… Ещё дверь… Здесь уже голоса… Так это же врачиха… Жаль-жаль…

Упорно молодящаяся мадам, кажется, засыпает еще до Любиных установок… Грустная полуулыбка от давно ожидаемой встрече с молодостью… Новые чувства от езды на раме скрипучего велосипеда… В затылок шумно дышит стриженный допризывник… Вроде бы и старается не касаться тела девушки, а получается наоборот… Весело, шумно и азартно стреляют в тире, причём она – без промахов… Не иначе, внук привлёк к компьютерной стрелялке…

Брызжется с парнями в море… Ныряет… Морская живность бросается врассыпную… Потому что она… – акула… Хищно высматривает жертву… В мутной воде замечает стоящую по грудь в воде парочку: они целуются… Рука парня крадётся в трусики девушки… Так это же её велосипедист!!! Зловещий плавник кружит вокруг парочки – ноль внимания… Акула от возмущения пытается закричать… и… просыпается…

Внук явно перегрузил бабулю блокбастерами…

Обычно добродушный от самодовольства Минай поносил на планёрке своё окружение нехорошими словами:

– Вы чё, засранцы, к станку захотели?! Я вам, бля, такие колёса в руки дал, а вы их втюрить по-людски не можете?! Чего языки в жопы позасовывали?! Почему выручка упала, как хер от серпа?! Что Минай?! Я уже тридцать пять лет Минай, а вы меня, бля, без штанов оставить хотите?! Дождётесь, бля, москвичи нагрянут, всем яйца в мясорубку позасовывают! Куда народ подевался?!

– Не горячись, Минай. Мы тебе уже докладывали, что народ теперь ловит кайф у этих баб-медичек в салоне… И дешевле, и безопаснее, а эффект тот же…

– Какой салон?! Какие бабы?! Вас полсотни морд, а вы с двумя бабами, бля, справиться не можете?! Баб оттрахать хором, салон сжечь – учить вас надо?! Ладно, сам займусь!

В самом деле, было странно, что закалённые бойцы Миная не спешили разобраться с салоном Любы и Раисы Васильевны… То ли из-за ставшей уже всеобластной славы салона, то ли из-за детской неприкрытости и уязвлённости двух женщин, то ли от пугающе неожиданного успеха салона. Минаю и самому любопытно стало: откуда такая оторопь у бандюков…

Ни Люба, ни Раиса Васильевна Миная в глаза не видели, хотя слышать о фактическом хозяине города, конечно, должны были. Поэтому Минаю легко было записаться на приём и в назначенное время не без любопытства развалиться в кресле салона.

«Бедновато, хотя по валу бабло должно водиться…» – автоматически, по-хозяйски, отметил он про себя.

Краткий инструктаж Любы Минай выслушал на удивление внимательно, без прибауток… Мало того, пронзительный взгляд огромных Любиных глаз вызвал у него подзабытый в суровых буднях трепет в груди.

«Вот чёртова гипнотизёрша…» – только и успел подумать Минай, проваливаясь в вязкую темноту.

«Фу-у, пронесло…» – через мгновение обозначилось у него в мозгу, когда он осмотрелся и ничуть не удивился, что сидит уже на мостике на берегу пруда и ловит карасей. Рядом дремлет его беспородный друг Должок, а самому ему от силы двенадцать лет… От этой картины ему на душе сделалось легко и весело… Разгар лета, блики на воде, цокотание стрекоз и полная беззаботность…

Сощуренному пацану казалось, что так всю жизнь и будет…

Вдруг раздаётся шум мотора, потом треск в кустах… Оттуда неожиданно, к самой воде медленно съезжает голубая «Волга», утыкается носом в ольху, мотор глохнет… Опять тишина… Только Должок подскочил и облаял машину со всех сторон. Из машины никто не выходит… Тогда неробкий Минай решает сам подойти к ней… На водительском месте хорошо одетый мужчина, голова на руле, рука свесилась вниз, вторая прижата к животу… Там много крови…

– Дядь, ты чего?

Никакой реакции… Минай оглядывается и открывает дверцу… Должок неожиданно заскулил…

– Дя-ядь… – Минай дотрагивается до плеча водителя, тот неожиданно заваливается на пассажирское место…

«Мёртвый…» – проносится в мозгу у Миная, он опять беспомощно оглядывается… Потом решает взбежать на холм, откуда скатилась машина… Никого… Неуместный азарт, а вовсе не страх возбуждает Миная… Он бегом возвращается, почему-то осматривает салон машины… На заднем сиденье замечает потёртый тёмно-коричневый портфель, не задумываясь, открывает его… Деньги, пачки денег, битком… Это зрелище странным образом делает Миная более хладнокровным… Чуть не волоком тащит он портфель к дедову сараю, не забыв, однако, прихватить и свою удочку…

– Ну, нашёл один клад и хватит… – откуда-то из небытия женский голос будит его. Детская беспомощность спросонья, потом резкая, натренированная зоной настороженность…

– Какой клад?! А ты откуда знаешь?!

Обезоруживающая улыбка Любы:

– Да ты сам сказал!

– Вы тут, как ведьмы, всё знаете, – не сразу нашёлся, что сказать Минай. От избытка и остроты ощущений он не сразу вспомнил, зачем пришёл… Инстинкт хищника подсказывал ему взять тайм-аут…

– Что, деньги кончились? – узнала его Люба во второй визит через пару дней. – Решил ещё кладик раскопать?

– Не-е, красавица! Этого добра у нас и наяву полно! Может, я по тебе соскучился?!

Люба была не прочь пофлиртовать с чернявым разбитным парнем.

– А что же так в вашем салоне обстановочка-то бедноватая? – Минай угощал Любу ужином в небольшом кафе.

– Чего нам шиковать? Люди к нам за другим приходят…

– А вот за чем, за другим?

– Ну, вот ты-то зачем приходил?! Помечтать, пофантазировать, отдохнуть, расслабиться… Человек, получающий здоровые удовольствия, добрее и живёт дольше – доказано… Не водку же глушить! Или наркоту какую… Там могила светит, а у нас одни удовольствия.

Люба не заметила, как Минай при этих словах заиграл желваками и сжал кулаки. Скрылось от неё и то, как Минай старался остаться неузнанным.

– А как вы узнаёте, что человек в этом вашем осознанном сне видит? – не унимался Минай.

– Так в том-то и прелесть, что сознание же не отключается! Я спрашиваю, человек отвечает… Честно…

– Круто! Вас органы ещё не привлекают?

– Да нет, зачем им нужны тайные фантазии человека?! У них там свои методы… А здесь чистая медицина. Мы и от заикания лечим, и от стрессов, и от неврозов, и от курения, и от энуреза… Ты, Жора, энурезом, случайно, не страдаешь? Нет? А то поспособствовала бы… Заодно и ужин бы отработала…

Ласковые мужчины были маленькой Любиной слабостью. Минай же захлёбывался от обладания крепким и опытным женским телом… Сошлись…

– Целую твои ручки, ножки и всю тебя с головы до ног, – на лице Миная улыбка усталого олигофрена. Эту чеховскую фразу он произносил как награду не всякой женщине…

– А ты чем такой грамотный занимаешься, а? – Люба поправила подушку, облокотилась.

– А-а, купи-продай… Не бери в голову! Скажи лучше, у вас крыша-то имеется? Бабки же крутятся…

– На фиг нам сдалась твоя крыша! К нам знаешь какие люди ходят?! И депутаты, и генералы, и профессора – всем хочется помечтать и расслабиться! Вот тебе и крыша!

– И что, никто ни разу не наезжал?

– Бог миловал…

– А мужики-то ваши где? И ты одна, и напарница твоя одна…

– Да мне и одной как-то неплохо… А у Раисы Васильевны есть муж, пока временно в отставке… Ты знаешь, она же сына не так давно похоронила… Какие-то ублюдки ребят в городе самопальной наркотой травят… Вот после этого она и решила что-нибудь сделать, чтобы ребятню отвадить от этой гадости. Властям наплевать, видно, прикормленные… А у нас, как видишь, получилось…

Минай сидел на своём месте на пустынном крутом берегу реки, курил и смотрел то на воду, то на свой город на другом берегу. Его одинокий джип на склоне носом вниз выглядел виноватым, что не может быть советчиком.

«Задал Бог задачку… Сентиментальным стал… Старею… Как их уговорить закрыть салон?! В асфальт закатать не проблема… И что, до конца жизни трахать во все дырки эти вешалки?!»

Зацепила… Любава…

Как-то само собой ему подумалось, что с Любой он мог бы и семьёй зажить… Родила бы она ему сына… А кому же всё своё добро оставить?!

«Оставить их в покое? Москвичи не дадут… Нет, надо, чтобы сами закрылись…»

– Раиса Васильевна! – обратилась однажды во время работы Люба. – У меня там одна холёная дамочка кайфует уже третий раз и всякий раз приходит слегка под шофэ, даже с утра. И всё бы ничего, но во сне она постоянно с кем-то воюет. Просыпается агрессивной, на меня волчицей смотрит. Я пробовала во сне разговорить, но её с этой темы не увести; матерится как пьяный бомж, кого-то всё извести грозится… Жалко бабу… Всё вроде при ней, а на душе помои… Пропадёт так… Может, вы попробуете?

Раиса Васильевна попробовала. И раз, и два – озлобленной даме сатисфакции во сне, видимо, доставляли определённое удовлетворение.

– Банальная история, – вынесла вердикт Раиса Васильнвна, – неразделённая любовь, удачливая соперница… Характер сильный, эмоции крепкие, поэтому велик риск, что сопьётся вконец… Выход вижу один: длительный курс психотерапии – у нас или ещё где-то. Но на него она должна пойти добровольно и сознательно, а это значит, что с ней надо эту проблему детально и доверительно обсудить. Попробуй, подбери момент…

С неделю сердитой дамы не было. Потом Раиса Васильевна вновь заметила её среди клиентов. Злые, бегающие, блестящие глаза, резковатые движения, некоторая несвойственная небрежность во внешности…

Люба переглянулась с Раисой Васильевной и пригласила даму не в кабину с креслом, а в свой кабинет.

Минуты через три, однако, дамочка тигрицей оттуда выскочила, хлопнула дверью и грозной походкой удалилась вон.

Раиса Васильевна поспешила в кабинет к Любе. Та нервно курила, обескураженное лицо, какая-то виноватая усмешка:

– Я и есть соперница…

Жорку в это дело Люба решила не посвящать, резонно подумав, что время рассудит.

Время рассудило уже через пару дней встречей у Любиного дома дамочки в сопровождении двух крепких парней, вальяжно вылезших из дорогой машины.

Краткая беседа, однако, проистекала не по сценарию «жертва-хищник» – не тот Люба была человек.

– Мадам, – спокойно возразила Люба на многозначительное предложение дамочки отступиться от Жорки, – вы вначале определитесь, чего хотите: извести соперницу или мужика вернуть… А потом и поговорим…

И спокойно прошла мимо парней к подъезду…

Последующие затем будни проистекали своим чередом. Жорка, правда, стал чаще ловить на себе задумчивый Любин взгляд, чему, впрочем, был рад, расценив его по-своему, и всякий раз с удовольствием сгребал её в объятия.

Про злую дамочку Люба с Раисой Васильевной стали уже забывать, как она вдруг сама заявилась к ним в салон.

Мешки под глазами, боевой ракрас не в силах был скрыть унылую серость на лице, кажется, стала даже ниже ростом…

Непростой период жизнеустройства переживала, видимо, эта женщина.

Попросила Любу на разговор…

– Не хочу я никого изводить, и без Жорки я проживу. Мне бы с собой сладить… Дочка у меня… А я… виски с утра… Приползла вот… помощи просить…

«Характер сильный, эмоции крепкие», – мудрый диагноз Раисы Васильевны оправдывался на сто процентов. При таком наличии, а также доброй воли и упорства трёх женщин синдром побеждённой соперницы, а заодно и страсть к традиционному шотландскому напитку, из дамочки десятком сеансов вытравили, благополучно заменив негатив материнской радостью.

– Люба! У меня всё хорошо, спасибо, – позвонила неожиданно дама спустя пару недель. – А вот у вас – не очень. Поперёк горла вы им. Берегитесь! Святого у них за душой мало. Баблом у них души позаклеены… Не знаю, что выкинут, но вас будут душить… Московские боссы им недовольны…

Кому «им» поперёк горла?! Кем «им» боссы недовольны?!

Социологической статистикой посетителей салона Раиса Васильевна и Люба не занимались. Да, скорее всего, никакого уклона она бы и не выявила. Разночинный народ к ним ходил, с немудрёными пожеланиями: оттянуться, подлечиться, забыться, отвлечься, зализать раны, да и просто отдохнуть… Рекреация, одним словом.

Явно больше половины молодёжь… Какой среди них процент наркоманов бывших, настоящих или потенциально будущих, сказать сложно. Но, судя по тому, как лютовал среди своих Минай, альтернатива его таблеткам в городе появилась вполне достойная.

Правда, компьютерный учёт, который в порыве щенячьего восторга в салоне наладила премудрая Вера, в определённой степени позволял фиксировать тайные мысли посетителей во время сеанса…

Её же, Верин, аналитический склад ума и позволил ей однажды сопоставить некоторые события и насторожиться.

– Мазрик, прикинь, – обратилась она однажды к матери. – Тут в ваших записях один малый на сеансе недавно буровил что-то про украденного ребёнка. И в эти же дни по местному телеку шло сообщение о пропаже девочки где-то в районе. Дубль усекаешь?!

Криминалистический подтекст откровений некоторых посетителей салона во время сеансов настораживал Любу и Раису Васильевну и раньше. Они просто не понимали, как на это реагировать. Криминалиста, что ли, в штат вводить?! А к милиции у Раисы Васильевны с определённой поры аллергия…

Начитанная же Вера и предложила решение: надо этому малому послать приглашение на бесплатный повторный сеанс, благо адрес имелся. Выиграл, мол, бонус, счатливый ты наш, пляши…

Малый, на удивление (или на халяву?!) откликнулся довольно скоро. Во время сеанса всё норовил каких-нибудь девок полапат, да на тачке погонять. Раиса Васильевна, однако, упорно ставила его в нужную борозду.

– Аня… Аня… Где Аня… С кем Аня… – так звали пропавшую девочку.

– Мутный… В Колюпанове… – губошлёпистого любителя сексуальных утех и тачек Раиса Васильевна «расколола» в одночасье.

В меру честолюбивый опер Варенцов с волнением ждал повышения по службе, поэтому рисковать не стал и на звонок Раисы Васильевны, подумавши, отреагировал как положено.

Небольшую же пригородную деревеньку Колюпаново омоновцы прочесали довольно споро и энергично, поэтому охранявший девочку незрелый киднепер Мутный только и успел подумать, когда нехилый омоновец наступил ему на шею неразношенным сапогом, что денежки за выкуп он теперь хрен получит…

История та с благополучным итогом так бы и осталась исключением, а новоявленные пинкертоны неизвестными, как того и хотели Раиса Васильевна и Люба.

Да, видно, опер Варенцов таки получил повышение и на радостях где-то побахвалился свалившимися на него могучими возможностями сыска в лице двух милейших женщин…

Недели не прошло…

Сияющий опер Варенцов подкатил с цветами и тортом. «Да нам сам Бог велел сотрудничать…» То да сё…

Потом ещё нескольким частным и не поймёшь каким детективам стойкие женщины объясняли, что то было делом случая, и что у них теперь другая стезя… Отстали… на время.

Озадачивала, правда, Вера… С жуликоватым взглядом она молча что-то своё прокручивала в мозгу при таких предложениях…

Погружённая в свои девичьи мысли и планы, Вера после факультатива возвращалась домой уже затемно. Судя по загадочной полуулыбке, мысли и планы, наверное, были приятными, может быть, даже интригующими. Немудрено, что она не заметила, как из темноты появились двое, зажали ей рот и затолкали в машину…

Константин Львович обыкновенно на работе не засиживался, а тут меняли оборудование, припозднился… Он уже выключил свет и открыл дверь, как вдруг заметил, что в ворота цеха въехал джип и остановился у входа на засекреченный участок. Что-то заставило его остановиться в темноте своей комнаты и через полуоткрытую дверь понаблюдать за происходящим…

Двое парней вывели из джипа хрупкую девчушку в джинсах и, не выпуская рукава её красной курточки, повели её внутрь. На глазах у девушки тёмная повязка… Только было Константин Львович подумал, что женщин у них здесь вообще никогда не было, как в мозгу резануло: да ведь это же его Вера!!!

От неожиданности он сделал шаг назад, как бы маскируясь, потом присел на стул…

«Что она тут делает?! Что-то не так, не сама она сюда явилась, это ясно… Тогда что это значит?! Позвонить Рае!»

Лихорадочно выхватил мобильник… Шёпотом:

– Рая, Вера дома?

– Вот-вот должна быть из школы, а что?

– В чём она сегодня одета?

– Красная курточка, джинсы… А что случилось-то?!

– Ничего не случилось, не беспокойся… Только ты мне сразу перезвони, если будут новости, хорошо? Ну, давай…

Красная курточка, джинсы… Что-то останавливало его от немедленного вмешательства… Закурил…

«Что за напасть! То Серёжка, теперь с Верой что-то не так… Почему всё на нас?!»-Резкий звонок мобильника заставил его вздрогнуть. Голос у Раи злой и тревожный:

– Это всё твои дружки-подельники! Я тебе говорила, уходи от них! Тебе всё деньги, деньги! Мало вам Серёжки, теперь вы ещё и за Веру взялись!

– Рая!!! Прекрати истерику, не время… Я уже тебе говорил, ну, не я, так другие будут это делать! Разве во мне дело?! Что случилось, объясни толком!

– А то случилось, что наш салон у них как бельмо на глазу! К нам народ ходит, а не ваши вонючие таблетки глотает! Вот они и требуют, чтобы мы закрылись, иначе они Веру…

Рая зарыдала…

– Ты в милицию звонила?!

– Какая милиция! Ты совсем рехнулся! Они предупредили, чтобы не шумела… Им ребёнка изувечить – минутное дело… Никакая милиция не успеет… Да у них и там свои люди, что, я не знаю?! Сволочи!!!

– Рая, я тебя прошу: давай спокойнее… Ты насчёт салона уже приняла решение?

– Конечно, приняла! Как ты, что ли?! Так это же завтра только, а всю ночь…. Что с ребёнком будет?! Уроды!!!

– Рая! Не волнуйся! Я знаю, где Вера… Я уверен, что с ней всё будет в порядке… Хочешь, я приеду?

«Салон закрыт по техническим причинам», – от руки, фломастером, на входной двери…

Возбуждённые Люба и Раиса Васильевна периодически кидают встревоженные взгляды на телефон… В комнате накурено… Каждый звонок заставляет их вздрагивать… Всех интересует, когда салон опять будет работать?

Неожиданно дверь в комнату распахивается, появляется, как ни в чём не бывало, Вера и бросается к матери:

– Мама!

– Доченька!

Рая с тревогой бросает профессиональный взгляд на хрупкую фигуру дочери, заглядывает в глаза:

– С тобой всё в порядке?!

– Всё в порядке, мам, не волнуйся! Всё кончилось! Это всё из-за салона… Они мне так и сказали: будешь цела, если салон не будет работать!

Люба опять закуривает:

– Скоты! Только с бабами и могут воевать!

– Почему только с бабами?! Вот и защитнички наши тоже хвосты поджали… Менты продажные!

Рая произносит бранные слова только в минуты крайнего раздражения.

В комнате повисло молчание…

– Позвони отцу, успокой…

Голос отца показался Вере не по ситуации спокойным и не по характеру решительным.

Кому-то угрожающие нотки Вера отмела за их совсем уж невозможностью…

Люба упивалась свалившимся на неё женским счастьем в лице сероглазого, улыбчивого и щедрого Жорика… Цветы, подарки, прогулки, разговоры, секс, казалось, заполнили каждую минуту её жизни… К любому Любиному настроению Жора находил правильный тон, чутко улавливал истину в её постоянной иронии. С ним было легко…

Любе нравился его весёлый нрав, нежелание грузить её своими проблемами, а также правильные мысли о семье. В моменты сладкой истомы Жора, казалось, выдавал свои тайные мысли о сыне, о семейных обедах, о доме…

Неподдельная тоска обо всём этом сквозила в его словах и в момент первой Любиной экскурсии по его огромному загородному дому.

– Кому я всё это оставлю, а? У меня даже племянников нет… А бизнес?! А на Кипре дом? А остальная недвижимость?!

Жора готов был расплакаться от своей горькой доли бобыля.

Люба внимала его стенаниям с мыслью: а почему бы и нет?! Однако дальнейший анализ её грядущего семейного счастья почему-то всё время соскакивал, как в испорченной пластинке, на другую дорожку… Сами собой всплывали проблемы двух её собственных неудачных браков, а также неурядицы в семье Раисы Васильевны…

Её настораживали своей скрытностью и непредсказуемостью, казалось бы, бытовые, текущие мелочи. Как, когда и почему они превращались в непреодолимые преграды и топили семейный корабль, Люба ответить не могла.

– Раиса Васильевна! Мне тут один приятель крышу предлагал, Может, поговорить?

Энергичные безработные компаньонки чаёвничали на малогабаритной Раиной кухне.

– Ой, не знаю, Любаш… Вроде и надо что-то делать… Ведь ребятня опять начнёт таблетки глотать… Хоть кого-то мы с тобой спасли… А, с другой стороны, противно это – отстёгивать кому-то…

Люба воинственно приосанилась:

– Насчёт отстёгиваний – не беспокойтесь! Беру на себя!

Любимый Жорин цвет был персиковый… Этот цвет преобладал в Жорином доме. Именно такого цвета была и огромная джакузи, нежиться в которой они в последнее время пристрастились. Свечи, коктейли, ласки, поцелуи – оба, казалось, навёрстывают недополученное…

– Жора, а что ты мне скажешь по поводу закрытия нашего салона? – улучила момент Люба.

Скрыть момент собранности Жоре почти удалось.

– Зачем тебе этот геморрой, прелесть моя?! Чего тебе не хватает?! Только скажи!

Под водой Жора повёл рукой вверх по Любиной ноге…

– Не прикидывайся дурачком, дорогой! Ты разве не понимаешь, что салон перешёл дорогу тем, кто травит ребят своей вонючей наркотой?!

Жора убрал руку, добродушные серые глаза его вмиг стали колючими…

– Это бизнес, прелесть моя… Там свои законы…

Любу такой ответ не только озадачил, но и насторожил. Ей вдруг подумалось, что слова «прелесть моя», сказанные с сарказмом, могут звучать угрожающе.

В таком состоянии озадаченности и настороженности она пребывала последние несколько дней, сказавшись нездоровой…

– Расслабилась девонька не в меру, – затягиваясь очередной сигаретой корила себя Люба.

Жалко, конечно, но дать отлуп Жорику она могла бы… Могла бы… Если бы не сюрприз, который она ему сознательно готовила… Сюрприз… в виде их сына, которого она уже третий месяц носила у себя под сердцем…

Огорчения и настойчивость Жоры были искренними, и в приятности сюрприза Люба тоже не сомневалась, но… почему он так сказал?!

Смутные, но тревожные догадки появились у Любы спустя некоторое время благодаря её мобильнику, который Жора по ошибке, уходя от неё, унёс с собой. Совсем недавно он опрометчиво подарил ей точно такой же, как свой…

– Минай, здорово! – раздалось в оставленном Жорином телефоне.

Люба поначалу опешила, но быстро догадалась нажать кнопку «Прекратить».

«Минай?! Жора – это Минай?!» у Любы похолодело в груди… От неожиданности она чуть не села мимо дивана.

Конечно, она слышала об этой одиозной фигуре – кто в городе не слышал про Миная?! И рынок его, и несколько заводов его, и милиция под ним, и губернатор в друзьях…

«Теперь многое проясняется…»

Любины мысли полетели, как рой растревоженных пчёл, постепенно выстраиваясь в караван, подчиняясь логике и выводам…

Последний вывод Любу просто оглушил: это значит, и наркота его, и Серёжку – это он, и Веру – это он…

– И этому монстру я собираюсь рожать сына?! Дура!!! Где были твои глаза и мозги?!

Плакать Люба не умела… Вместо этого она начинала быстро-быстро дышать, ноздри её при этом белели и оттопыривались, а и без того высокая грудь вздымалась, казалось, до подбородка…

У непосвящённой пока в последние события Раи на большом досуге опять стали накапливаться обида за бессилие, ненависть к убийцам сына, раздражение к мужу, настоянные на страхе за Веру. Её ценности находились на других полюсах, и это не позволяло ей ни смириться, ни простить…

При всём при этом она не могла не заметить перемены в настроениях мужа. При их редких встречах и разговорах по телефону он теперь казался ей необычно задумчивым, даже угрюмым. Он больше не успокаивал жену в её агрессивности к злым силам, отнявшим у них сына, угрожавшим их дочери, фактически разрушившим их семью. Наоборот, он стал сочувствовать жене в её поисках выхода из навязанного им образа жизни.

Интуитивно она сейчас стала чувствовать в нём соратника, но эта его таинственная работа… Иногда ей казалось странным, что они оба, не сговариваясь, не касались в разговорах этой болезненной темы. При всём при том им ясно, что заноза эта тревожит их всё сильнее. Может быть, это медицинское чутьё подсказывало Рае скорый прорыв гнойника…

Очередному приходу Любы Раиса Васильевна искренне обрадовалась. Люба была для неё тем редким человеком, с кем хочется быть и в радости, и в горе. Хорошо зная подругу, Рая с первого взгляда поняла, что та сегодня взвинчена не на шутку. Люба опять закурила, хотя, узнав про беременность, мужественно с этой привычкой боролась.

Сбивчивый рассказ Любы был переполнен злостью на всё сразу: на себя, на Жорика, на судьбу…

– Вот тебе, бабонька, и Минаев день…

Рая была ошарашена не столько роковым стечением обстоятельств, сколько тем, что в них запутались они все…

Ещё и ещё раз сопоставляли они факты и последствия, подспудно пытаясь найти способ вырваться из этой паутины.

Теперь уже конкретный враг отнял сына у одной женщины, и он же дал жизнь сыну её подруги…

Как ни странно, но такая определённость добавила им силы и уверенности. Что могут две женщины сделать системе?! А конкретному мужику… Правда, и мужик не прост: мало того, что крут, так ведь ещё и любим…

Ни Рая, ни Люба в этот раз так и не взяли на себя смелость предложить конкретные идеи и действия. Время тоже великий лекарь…

– Поговорим?

По необычно для неё серьёзному и злому лицу Люба поняла, что все последствия своей оплошности Жора осознал. Правда, сожаления в его колючих, серых глазах она не заметила, скорее даже некоторое удовлетворение, что, наконец-то, всё устаканится – когда-никогда это должно было произойти.

Жора прошёл в комнату, заметил на столе мобильник, молча, не спеша, поменял на свой…

– А что собственно случилось, прелесть моя?!

Жора пытался найти новый, верный тон в разговоре с Любой; чтобы по-прежнему игриво и по-новому, по делу. Такое искусство Любе, как мы знаем, всегда удавалось лучше.

– А случился обман… Минай!

– Ну, Минай, ну, и что?! Для тебя я что, сразу стал другим?! В чём обман-то?!

– Не понимаешь?! – Любе всегда нравилось задавать тон в разговоре.

– Не понимаю! – Жора выглядел вполне искренне.

– Был Жора – весёлый, добрый, ласковый, а теперь нет его. А есть Минай – бандит и убийца!

– Какой бандит, какой убийца?! Что ты несёшь?! Никого я не убивал! – возмущение Жоры тоже было искренним. – Для тебя что, все бизнесмены – бандиты и убийцы?! Насмотрелась детективов!

– Таблетки на дискотеках твои?! – вопрос и взгляд в упор давали Любе много достоверной информации.

– Что значит – мои?! Столичные спецы организовали дело, поставили меня смотреть за порядком. Не я, так кто-то другой был бы, какая разница?!

– Для меня есть разница, потому что это от твоей заразы умер сын Раисы Васильевны, это ты держал в заложниках их дочь, это ты уничтожил наш уникальный салон… Вот и выходит, дорогой, что бандит ты и убийца…

– Успокойся, прелесть моя! Тебе нельзя так нервничать! Нашему сынишке это не на пользу, – Жора попытался погладить Любу по животу, чтобы сбавить накал страстей.

Люба резко отпрянула:

– Забудь!!! Нет никакого сынишки! У монстров детей не бывает…

– Что ты сказала?! – Жора буравил Любу злым взглядом, пытаясь найти подтверждение своей страшной догадке.

– Да кто ты после этого, знаешь?!

– Знаю! Поумневшая женщина, которая обязана исправить свою ошибку…

Твёрдый голос и ледяной тон мгновенно заткнули повседневный Жорин фонтан понтов… Только и сказал, закурив в раздумье:

– Не горячись… Давай подумаем…

После затянувшейся паузы Жора встал, сунул сигареты в карман, направился к выходу… Всегдашнее его самодовольство исчезло даже из походки. Приоткрыв дверь, бросил прощальный взгляд на Любу:

– А за свои ошибки надо платить, тут ты права…

Получилось, как итог раздумья. Новая интонация не позволяла Любе понять: сожаление это, сочувствие или… угроза…

Жора обожал свой город. С любимого места на высоком правом берегу реки он вглядывался в знакомую с детства панораму сверкающих куполов, купеческих особняков в островках зелени, новых зданий, отнюдь не испортивших пейзаж, а скорее даже сделавших его более насыщенным из-за традиционного для здешних мест глиняного кирпича…

Правый берег только начинал застраиваться, здесь было тихо. Из деловых – лишь пчёлы над дикими цветами да хлопотливые пичуги в редких кустах…

Жора любил эти минуты покоя. Под жужжание, щебетание, цокот и далёкий городской шум он забывал всё на свете. В сладкой полудрёме вдыхал он пьянящий аромат Родины и смотрел на её неповоротливые молочные облака и слепящее голубое небо… Это – его дом… Здесь он появился на свет, здесь пацаном хулиганил, сюда без колебаний вернулся после армии, здесь в одиночку отвоевал своё место…

Так случилось, что город заменил ему отца и мать, город не дал ему пропасть в смутные времена… Он опять рассеянно посмотрел на завораживающую воду, словно надеясь, что река размоет и унесёт боль и тоску из его груди…

– Что не так, мужик?! Ты можешь иметь всё, что захочешь, ты всего добился сам, впереди целая жизнь! Тогда почему так щемит сердце?.. Ну, проблема – она что, первая?! Как-то до сих пор всё решалось: где баксами, где словом, иногда и кулаком. Втюрился, как пацан, в этом всё дело… Половину свою нашёл, твою мать… – Жора потряс головой. – Нет, всё могу понять, но убить моего сына… Как тут простишь?! А как я буду без неё? Её запах будоражит даже во сне, прищур глаз в фарах каждой машины чудится… Не отпустит, за собой утянет… И что было, уже не перекроить…

Выглянувшее солнце вдруг пронзило светло-свинцовые толщи воды, отчего они резко стали прозрачно-серебристыми. Только что они накатывали тревогу, а тут вдруг стал ощущаться размеренный ход и покой… И всё же в вечном движении многотонных масс, казалось, была заложена неотвратимость выхода…

…Солнечные блики в стоячей зеленоватой воде… Яркий поплавок после многократных безнадёжных попыток обратить на себя внимание задумчивого рыбака намертво застрял в прибрежных кустах. Константин Львович поменял позу…

«Покончил жизнь самоубийством, – с горькой усмешкой подумал он, без интереса глядя на затихший поплавок. – Чёрт, что за времена настали! Жили же спокойно… Ну, «Жигуль» был вместо «Фольксвагена», ну, тряпок поменьше было, ну жратва была обычная, но жили же… Как все… Дети космонавтами хотели быть, врачами… Теперь все в бизнесмены прут… Ну, ладно, пусть рынок, но заводы-то зачем развалили? На них весь город держался. Теперь на рынке… Сдалась мне эта перестройка, если в семье раздрай… Серёжка… Да нет, тут-то конкретный паразит… Минай… Царёк недоделанный! Развелось кровососов! Всю жизнь людям перебаламутили! Угораздило же меня вляпаться в это дело! Да кто знал?! Знал, не знал, а в дерьме по уши… Скотина! Мало ему Серёжки, он ещё и к дочке лапы тянет… Погоди, урод!»

От внезапной решимости Константин Львович встал, прошёлся по берегу водохранилища. В памяти всплыли картинки из совсем недавнего прошлого: они любили бывать здесь всей семьёй. Как в мокрый песок вода куда-то ушла радость…

Красавицы-сосны от порыва ветра зашептали верхушками свои советы… Корабельные стволы, поскрипывая, величаво закачались из стороны в сторону… То ли одобрительно, то ли осуждающе… Как будто в мысли полезли…

…Шелест берёзовой листвы более доверительный, чем шёпот сосен. И стволами берёзы не качают, только руками-ветками…

«Как в сурдопереводе, – подумала Люба, отрешённо сидя в стареньком кресле во дворе ветхого, давно не крашенного родительского домика. – Хорошо вам, кудрявые, всё вам известно: к холодам листья сбросили, солнце пригрело – соком налились, к Троице в серёжки нарядились… Кто бы меня научил, что делать… Может, так и должно быть… Уж больно ладно всё складывалось… Но так круто перевернуться?! Те мужья мелкие были, и страсти копеечные… Этот – матёрый, вот и кромсает судьбу по-крупному… В покое не оставит… Ему сын, как для Кащея иголка… А других сыновей, значит, трави, убивай… Он и меня за валюту продаст… Или нет? Может! Нелюдь… Сама виновата: знать надо, с кем ложишься… Теперь как простишь?! Сама виновата – самой и решать…»

Ветки-руки берёз под порывом ветра вновь заволновались… Подсказать что-то хотят… Да разве поймёшь – что?!

Мокрые городские сумерки… Умытые фонари и окна делают асфальт чёрным и блестящим… Размеренная суета на перекрёстке, буднично шлёпающие колёса машин и полупустых троллейбусов, кажется, размывают тревогу Раисы Васильевны…

– Ничего, сейчас появится Вера, поворчит опять по поводу встречаний, потом чмокнет тёплыми губами в щёку, возьмёт под руки, и мы пойдём домой… Надо жить! Всем тревожно… В субботу уговорю её сходить в церковь, мама посоветовала… В «Жён-мирроносиц…» Там и скажу, что у неё скоро будет братик… Только теперь… младшенький… Скажет, удумали на старости лет… Да нет, не скажет… Обрадуется… Без отца скучает… Надо быть вместе… По-любому… А болезнь надо лечить…»

Авария на хладокомбинате удивления среди горожан не вызвала. Известное дело: коммерсанты экономили на технике безопасности и прочей не дающей прибыли лирике. Поговаривали, однако же, что не простая это авария, и пожар-де не простой. Во-первых, потому что пожар тот сопровождался якобы дымом необыкновенно канареечного цвета и шибко душистой вонью, что для хладокомбинатовских продуктов совсем не характерно.

А, во-вторых, упорно носился слух, что в одном из двух обгорелых мужских трупов опознали будто бы чуть не самого Миная…

Вот и выходило при раздумьях, что очень может статься никакая это не техника безопасности, а, скорее всего, бандитская разборка…

Но на самого Миная руку поднять… От такой крутизны губернский город слегка притих, хотя и был одним из близких к Москве.

– Не исключено, что это он сам заплатил за свои грехи, – Люба размышляет вслух, глядя в никуда встревоженными глазищами. – А я вначале подумала, что это он мне угрожал… «За свои ошибки надо платить…»

– Поразительно, но у Кости в последнее время были такие же настроения, – Раиса Васильевна даже сама испугалась от такой догадки.

– Да подождите вы раньше времени-то! Ещё ничего про другого неизвестно!

– Какого же чёрта он тогда не объявляется и на звонки не отвечает?!

Неизвестность изрядно поднапрягла нервы обеих женщин…

Обе вдруг глянули на часы и бросились включать телевизор. Областные новости уже заканчивались: «… известный предприниматель Георгий Минаев. Труп второго мужчины пока не опознан. Следствие продолжается. И о погоде…»

– А что свекровь-то говорит? – даже в такие минуты сердобольная Люба печётся о подруге.

– На рыбалку его в такой момент понесло с мужиками! К вечеру должны вернуться…

– Эти мужики…

Затаённая досада Любы по поводу несвоевременности рыбалок… Или беременности? Тоже не ко времени… «Эти женщины…»

Звонок телефона заставил обеих вздрогнуть.

– Мам, я у бабушки… Тут папка с рыбалки приехал… А рыбы нет… Погода, говорит, неподходящая…

Вера ещё что-то тараторила, но Раиса Васильевна уже её не слушала. Мокрыми, виновато-счастливыми глазами она посмотрела на Любу, та понимающе обняла подругу…

Шли дни… Шикарное, но скупое бабье лето второй половины сентября извинялось за капризы летних месяцев тёплыми, ясными и спокойными деньками. Городская гордость – Сосновый Бор – перед долгой слякотью без устали прочищал лёгкие своих горожан душистым целебным воздухом. Стук трудяги-дятла дополнял внешнюю безмятежность неспешной процессии из двух красивых беременных женщин в сопровождении Константина Львовича и Веры…

– Запишу Георгиевичем, как есть… Зародился-то он по любви… Из судьбы ничего не вычеркнешь, – Люба, похоже, с ситуацией сжилась…

Разговор сам по себе коснулся открытия салона.

– Работали бы да работали… Всех нормальных устраивало… Теперь заново помещение искать… Деньги нужны, – Раиса Васильевна, похоже, в близком будущем видела салон чисто теоретически.

– Кстати, о деньгах, – Люба приостановилась, поджидая Константина Львовича и Веру. – Мне тут на днях звонок странный был. Голос сильно прокуренный, но не старый. Ты говорит, девонька, не вздумай ротик разевать на Минаевское наследство… У меня и в мыслях такого не было… Кто я ему…

– А вот хрен им с маслом! Наоборот всё надо забрать!

– Вера! – укоризна матери ничуть, впрочем, Веру не смутила.

В конце дня, провожая Любу от машины до квартиры, Константин Львович вдруг озадачил Любу неожиданной просьбой:

– Люба, если на тему наследства будет ещё звонок, постарайся записать номер и дай мне знать.

Что уж там успел натворить за свои единственные сутки жизни новорожденный сын Любы, а только усталая медсестра, привычно передавая его Любе, убеждённо буркнула:

– Драчун!

Любины родители, привезенные Константином Львовичем из деревни в качестве сюрприза, светились от счастья и топтались в основном возле колыбели долгожданного внука. Среди праздничной суеты Люба не сразу расслышала звонок своего мобильника…

Изменившееся лицо Любы не ускользнуло от внимания Константина Львовича. Он взглядом спросил её, она поняла, молча кивнула в ответ, потом показала ему мобильник и растерянно покачала головой: номера нет…

Константин Львович взял сигареты и вышел на лестницу покурить. Только закурил он не сразу. Вначале кому-то звонил, потом нервно, в раздумье, ждал звонка, потом записал что-то и только после этого задумчиво вытащил из пачки сигарету…

В воскресенье же вечером, отвезя родителей Любы в деревню, Константин Львович неожиданно вернулся к Любе.

– Люба, есть разговор, – несвойственная уверенность выдавала продуманность. – Минай был одним из самых богатых людей города. Теперь всё это по праву принадлежит вашему сыну. Для этого нужно только сдать анализ ДНК, ты знаешь… За всё остальное не беспокойся, я всё беру на себя… Я знаю твою щепетильность, но ты не спеши отказываться… Ты можешь вернуть всё людям в виде добрых дел. Тут тебе и салон, и церквушка, и всё, что захочешь… Ты подумай… – И уже на прощанье, стоя в дверях: – И ничего не бойся! Звонков больше не будет… Я знаю, что делать…

А через пару дней Вера случайно подслушала конец разговора отца по мобильнику:

– … иначе кончишь, как Минай… Ты знаешь, о чём я базарю… Вот так-то лучше!

Сопоставив в задумчивости этот разговор с изменениями в характере отца и даже в его манере одеваться, пытливая Вера не нашла лучшего, как спросить Раису Васильевну:

– Мам! А что, наш папка теперь – Минай?!

Раису Васильевну этот вопрос врасплох, похоже, не застал. Она просто не знала, что ответить. Только и произнесла, глядя куда-то вдаль:

– Поживём – увидим… Может быть это просто ВТОРОЕ ВНИМАНИЕ…

Русской речью уютный кипрский городок Пафос давно уже не удивишь; не сказать, что оккупировали, но понаехали точно.

Поэтому интерес в меру упитанного, но не в меру волосатого джентльмена зрелого возраста, выглянувшего в окно соседнего коттеджика на звук подъехавшего такси, был вызван другим обстоятельством.

Соседний коттеджик был у него как бы на попечении. Ну, там, газон постричь, дорожки подмести, полить и так далее. Попечитель же из российской глубинки в силу большой занятости показывался сюда редко: раз-два в году. Упитанному же джентльмену было вовсе не в тягость похлопотать на соседнем участке… За пятьдесят фунтиков в месяц.

– А где же хозяин? – удивился джентльмен прибывшим.

Удивление, впрочем, было довольно приятным, поскольку приезд хозяйской компании подразумевал последующий бедлам и бессонные ночи по причине нескончаемых кутежей.

Джентльмен даже передёрнул округлыми плечами, вспомнив, как в последний заезд отдыхающие соседи устроили «венецианский суперкарнавал». «Супер», потому что в масках… И только в масках!

– Не-не-не!!! – замахал тогда руками одичалый джентльмен. – Меня всё равно сразу все узнают!

– Ату его, девки! – вопил расслабленный хозяин. – Зацелуйте его вусмерть! Только яйца не отгрызите!

Гуляй, Россия…

– Дак, где же Жорка-то! Неужто продал коттеджик?! Та-ак, а мы кто? Странная компания: две привлекательные мамаши с грудничками, один солидный мэн и бойкая девица… Бэбиситтер?

Суперкарнавалов новые хозяева не устраивали, однако история их появления здесь, неспешно, по мере отдыха, поведанная ими в меру упитанному джентльмену, возбудила его настолько, что он без особого труда по старой дружбе убедил автора поведать её любопытствующему читателю.

– Может, и Россия тоже уже перебесилась, а?! Может, у руля там теперь иные джентльмены?! – с тайной надеждой вопрошал неосведомлённый неокиприот. – Доктор не рекомендовал мне смотреть российские каналы – сплю плохо… – оправдывался он.

Наверное, общение с новыми хозяевами коттеджика прояснит одичалому джентльмену кое-что о теперешней отчизне, автору то неведомо, поскольку заканчивался тогда его кипрский период жизни, и беспокойный попутный ветер уносил его ещё дальше от Родины…

© 2007 ВИКТОР ГОРБАЧЁВ

Апрель 2003 года. Британская газета The Guardian: Вашингтон и новое иракское правительство обсуждают возможность восстановления нефтепровода Мосул-Хайфа из Ирака через Сирию и Иорданию в Израиль, который прекратил существование в 1948 году, когда Великобритания отказалась от своего мандата на Палестину.

В случае реализации проекта Ирак приобретает стабильный доход от регулярного трубопроводного экспорта нефти.

Израиль практически полностью решает свои энергетические потребности.

Сирия становится экономически зависимой и послушной.

США избавляются от зависимости стран ОПЕК.

Россия теряет солидный израильский рынок сбыта нефти.

Апрель 2003 года. Турецкий эксперт в области нефти и энергетики Наджат Бамир в интервью газете «Заман» заявил, что возобновлением перекачки нефти по трубопроводу Мосул-Хайфа Израиль стремиться ослабить турецкую экономику и лишить Турцию её стратегической роли в регионе.

Январь 2004 года. Израильская газета «Ha\'aretz» сообщает о запросе Министерства национальной инфраструктуры Израиля данных о состоянии нефтепровода Мосул-Хайфа.

Малоизвестные события и эпизоды, которые затем произошли или могли произойти в США и на Ближнем Востоке, легли в основу повести «ТРУБА – ДЕЛО».

Очередной праздник уютного среднеамериканского городка… Позднее утро раннего лета… Музыка… Аттракционы… Улыбки… Приветствия… Благодать…

Вокруг ног почтенно-строгого гражданина как будто просто так вертелась очень маленькая лохматая собачонка. Улучив момент, когда гражданин остановился, собачонка смело задрала ножку и пометила его штанину и ботинок…

Гражданин как-то неуклюже спохватился, не понимая, что в таких случаях полагается предпринимать, собачонка же, сделав дело, с отчаянно весёлым лаем помчалась за угол строения.

Группа начинающих байкеров, наблюдавших всё это из-за угла, шумно и одобрительно встретила любимца. Судя по хвосту, собачонка явно любила лесть. Все старались потрепать и без того лохматого хулигана. Тот от радости всё норовил лизнуть лицо хозяина – вихрасто-русого, в чёрно-белой бандане, щербатого и удалого парня.

Это был Дин, сын местного адвоката, выпускник школы не из последних, по доброте души избавивший некогда будущего лохматого озорника от околомусорной безвестности…

– Молодец, Барс! Физику отомстили! Теперь очередь за Тухлым! – И Дин привычно засунул собачонку за пазуху.

Вся компания уселась на свои «байки» и с дымом и треском скрылась за поворотом…

Опустевшая и, кажется, грустная, родная школа. Кабинет химии… Та же компания вытаскивала из шкафов химреактивы и сливала-ссыпала их в большой таз… Дым… Вонь… Треск…

Компания с шумом и кашлем вывалилась из школы и уселась покурить в хорошо изученный уголок на заднем школьном дворе.

Чуть поодаль от них молча держался мелкий сутулый парнишка, по возрасту на год-два моложе выпускников. На правом виске его – прядь волос каштанового цвета, скрыть которую на чёрной голове невозможно.

Это был Marked, Меченый. Странноватый подросток из бедной мусульманской семьи.

Со сверстниками Меченый не водился, старшие его тоже не принимали, поэтому вся страсть его уходила на поиски возможностей выделиться.

В тринадцать лет Меченый умело ошарашил всех находкой на огороде скелета детёныша дракона… Нескоро выяснилось, что это был ладно склеенный скелет индюка с хвостом телёнка, который Меченый покрасил в чёрный цвет и подвесил у входа в сарай в надежде на кусочек славы.

Меченый был замкнут, драчлив и зол на весь белый свет то ли за отметину, то ли за безнадёжную любовь…

Раздались разгорячённые голоса:

– Ещё математику надо на память вставить!

– А Боба-спиногрыза что, так оставим?!

– Хватит! Это уже будет хамство!

Последняя реплика принадлежала некурящей девушке, которая, как вожак стаи, сидела в окружении ребят.

Джулия была очень похожа на Элизабет Тейлор в юности – и внешностью, и национальной принадлежностью. Кроме броской красоты, твёрдости характера, успехов в учёбе и музыкальных талантов, Джулия обладала ещё массой достоинств, чтобы по праву быть гордостью школы и предметом обожания быстро мужающих подростков.

Азартный и озорной блеск в глазах выпускников постепенно ушёл, уступив место мечтательности, озабоченности или симпатии.

– Джул! Бронирую место на всех твоих будущих концертах!

Стойкие симпатии Дина обществу были известны, и лишь полная непредсказуемость будущего превращала всякие намерения в возрастной, разудалый трёп…

– О\'кэй! Сам-то, небось, в адвокаты, как папаша или в экономисты, поближе к деньгам?!

Приятели опять загалдели уже более озабоченно…

Смуглый, черноволосый, красивый парень больше молчал. Чёрные глаза определённо выдавали его грустную от безнадёги симпатию к Джулии. Из всего байкерского прикида на нём только бандана…

Это был Асан, старший брат Меченого. Их дед в активное время вытащил свою семью из голодного Пакистана сюда, в Америку. Теперь, без отца, Асан был в семье за старшего.

А хотелось в университет… Поэтому грусть. И ещё потому, что выбрали королём выпускного бала, а приличного костюма не было…

Дин подвёз друга к опрятному неказистому домику на окраине. Остановившись, наигранно хлопнул себя по лбу как будто что-то вспомнил:

– Чуть не забыл, Ас! Есть работа на выпускной прикид! Вот телефон!

Приятелю отца приспичило перекрасить лодку. Не жадный… Бай!

Разворачивая свой «байк», заметил явно чем-то озабоченную соседку Асана, почтенную по виду и по возрасту.

– Добрый вечер, миссис Мерлоу! Какие проблемы?!

– Здравствуй, Дин! Да на спевку вот в церковь опаздываю! Приятели, видно, забыли заехать… Склеротики старые!

– Ну, если обниматься ещё не разучились, прошу!

Старушка неожиданно уверенно взгромоздилась на мотоцикл, решительно обхватила Дина руками, не обращая никакого внимания на улыбавшегося во весь рот Асана.

Возле нарядной, свежевыкрашенной церкви жизнерадостные старушки приветствовали подъехавшую приятельницу однозначно одобрительными, не без лёгкой зависти, возгласами.

– Это твой новый бой-френд, Мардж?!

– Ничего по дороге не растрясла?!

– Придётся ей на Рождество бандану подарить!

Дина у ворот его дома встретила толпа соседских ребятишек всех мастей. На него было направлено всяческое оружие… Поцарапанный предводитель поставил ультиматум:

– Выбирай! Катать или бороться!

Видимо, Дин едва успел выбрать второе, потому что его тут же с визгом распяли на газоне… Собачонка при этом с лаем и понятным возбуждением носилась вокруг.

Дин наигранно застонал, едва отдышавшись, произнёс:

– Вот скормлю вас Барсу!

Мало что есть на свете очаровательнее взрыва презрительного, но дружелюбного детского хохота…

Потом была тихая теплота раннего летнего вечера, украшенная огнями, цветами и шарами школа…

Слегка взволнованные моментом выпускники напоследок кучковались по интересам.

Небольшая группа, как всегда, с открытыми ртами слушала своего историка. Какие-то все были взрослые по нарядам и по поведению…

Потом танцевала королевская пара… Под всеобщее замирание и восхищение…

Девочка-подросток на глазах превратилась в настоящую королеву бала…

– Не грусти, Асан! Праздник ещё не кончился!

Элегантный в новом костюме Асан что-то попытался сказать, но Джулия как-то интимно закрыла ему рот рукой.

– Я всё понимаю… И всё равно не грусти…

Спасибо тебе за всё… Ты настоящий!.. Пусть тебе повезёт!

Праздник продолжался…

В лунном свете через большие окна спортзала едва можно было различить на матах светлое пятно от скомканного платья Джулии и рубашки Асана…

Лихорадочно-судорожные движения любовников выдавали их первую и, скорее всего, последнюю связь…

Поздним утром назавтра без спящей после выпускного ребятни и весь городок казался сонным и перед чем-то притихшим. Далёкий одинокий перестук трудяги-кузнеца как-то неубедительно напоминал о скоротечности праздников.

Джулия во сне сладко улыбалась, ей снилось что-то приятное…

А по выступам в стене её старинного каменного дома карабкался Дин с цветком в зубах…

Его из-за угла заметили родители Джулии, отъезжавшие по своим делам.

Отец приложил палец к губам и ласково подтолкнул жену к машине.

Дин бесшумно, хотя и впервой, перелез в комнату…

На стенах были восточные пейзажи, портреты пианистов… На тумбочке бросался в глаза портрет ярко-рыжего старика… На спинке стула – светлое платье. То самое…

Дин стоял перед кроватью на коленях и любовался Джулией, забыв вытащить цветок из щербатых зубов.

Джулия неожиданно вскрикнула, проснулась и, после лёгкого испуга, улыбнулась и томно потянулась…

Сильные впечатления накануне вдруг толкнули её в объятия Дина… Тот не сразу понял, что объятия и поцелуи уже совсем не братские…

Не веря своему счастью, боясь потерять губы Джулии, Дин сорвал с себя одежду и нырнул под одеяло…

Жажда любви, утомлённая общим детством и отрочеством, была похожа на яростную схватку… Словно опасаясь не успеть, Дин спешил покрыть поцелуями каждый уголок желанного и неожиданно податливого тела Джулии…

Званый воскресный ужин был вполне созвучен с отгремевшим накануне выпускным. Нарядная Джулия играла на пианино. С обожанием и любовью в глазах её слушали родители, родственники, а также Дин и Асан…

В центре зрителей господин преклонного возраста выделялся не столько смелым, не местным одеянием, сколько ярко-рыжими, ещё довольно густыми волосами.

Загорелое лицо и крепкие руки с бесцветными волосами выдавали в этом почтенном господине южанина. Красноватый нос осторожно свидетельствовал о пристрастии к виски. Хитрые глаза в белёсых ресницах не оставляли никаких сомнений, что это любимый ирландский дед Джулии из Израиля…

Пальцы Джулии уверенно бегали по клавишам… На лице загадочная полуулыбка… Чарующая мелодия вроде бы и спокойная, но тревожное ожидание прослушивалось вполне…

В начинающихся сумерках уже у дороги неуклюже прощались притихшие и взволнованные Дин, Асан и Джулия…

Наконец, Джулия по очереди обняла и поцеловала друзей в щёчку. Она изо всех сил старалась скрыть несвойственное ей волнение.

– Всё! Пока! Будем встречаться! Вот вам на память обо мне!

Сунула в руки им по чёрно-белой бандане и продолжила с напускной сердитостью:

– А теперь валите отсюда!

Решительно повернулась и, не оборачиваясь, быстро пошла в дом. Чтобы не разреветься…

В гостиной на диване ярко-рыжий дед пыхтел трубкой. Джулия прильнула к нему. Между ними любовь…

Потом Джулия словно смахнула с себя грусть прощания:

– А скажи мне, дед… Ты работаешь в Израиле в нефтяной компании, а, насколько мне известно, нефти-то там нет…

Дед был размягчён умилением и виски.

– Э-э, милая! Была бы компания, а нефть всегда найдётся…

Потом вдруг озарился какой-то мыслью, долго и пристально посмотрел на Джулию и уже решительно продолжил:

– Ну, что же, видно пора мне тебя просветить и посвятить. Бог не дал мне ни сына, ни внука, есть только ты, твоя мать не в счёт…

Дед уселся поудобнее в расчёте на долгий рассказ…

На лице его вполне просматривалось удовлетворение, вероятно, оттого, что дожил, наконец, до долгожданного момента…

– В 1928 году компания «Ирак Петролеум Корпорейшн» – дочерняя фирма «Бритиш Петролеум» – закончила строительство нефтепровода длиной около восьмисот километров от месторождения Мосул в Ираке через Сирию и Иорданию в порт Хайфа.

Теперь это третий по величине город Израиля, а тогда была подмандатная Великобритании Палестина…

Небольшая труба, диаметр всего двести три миллиметра, но очень стратегическая. В Европу пошла иракская нефть…

Дед по новой раскурил трубку, для важности поднял указательный палец:

– А это вторые по величине запасы в мире после Саудовской Аравии.

Во время арабских мятежей в 1936-39 годах этот многострадальный нефтепровод стал главной мишенью арабских боевиков…

Особенно свирепствовал некий Изеддин аль-Кассем. Теперь вот во всём мире уже знают террористов ХАМАСа с их самодельными ракетами-кассамами, а ведь это в его честь они так названы. Кстати, похоронен у нас в Хайфе…

Я в те годы мальчишкой был, а отец мой, твой прадед, охранял эту трубу в ночных дозорах. Командовал ими легендарный офицер армии Её Величества Чарльз Орде Вингейт…

Джулия как-то сразу почувствовала важность момента и постаралась сосредоточиться.

– Но ведь англичане потом ушли с Ближнего Востока…

– Да, дитёнок, ушли в 1948 году. Как только образовалось государство Израиль, эта труба и перестала работать, шибко осерчали арабы на это дело…

Сирия и Иордания получали нефть, а до Израиля её, конечно, не допускали…

Дед как-то приосанился от важности, хитрые ирландские глаза его лукаво заблестели, прокуренный палец опять тыкал в потолок.

– Так во всяком случае считается официально. А неофициально, секретно…

Дед опять пристально посмотрел Джулии в глаза, словно внушая особую важность последующих своих слов.

Джулия продемонстрировала лёгкую обиду:

– Де-е-д, ты же знаешь, я не балаболка…

Дед был доволен…

– Ещё бы… Короче, труба эта исправно гонит нам нефть до сих пор!

Светясь от счастья, дед выдержал паузу… Эффект был у Джулии на лице…

– А твоего старого деда сам Давид Бен Гурион – первый премьер-министр Израиля и давний приятель моего отца назначил главным хранителем трубы… Есть секретное постановление правительства на этот счёт…

Так они решили: не израильтянин, а англичанин, им видней…

И выпустил облако сизого дыма.

– Думаю, за пятьдесят с лишним лет я оправдал их доверие… А ты говоришь, нефти в Израиле нет…

Джулия, как на уроке, наморщила лоб:

– Погоди, погоди… А как же арабо-израильский конфликт?!

– Так для конфликтов деньги нужны, а Израиль платит исправно…

Видишь ли, сейчас многие в мире резонно полагают, что лучше нефть к Израилю, чем Израиль к нефти…

Кстати, платежи эти тоже делаются через меня. У меня там и охрана имеется…

От важности дед пыхнул душистым дымом в потолок, задрав туда же свой красный нос.

Джулия подыгрыла ему.

– О-о, раритет, да ты важная птица!

Дед с грустинкой привёл нос в исходное положение.

– Важная… Только старая…

Повисла понятная пауза…

Только Джулия собралась сказать что-то утешительное, как дед, вдруг решив, что вопрос, наконец, созрел, рубанул с яростью:

– А погнали со мной! Будешь после меня и ты важной! Американцев у нас уважают, музыке и там, слава богу, есть у кого поучиться…

А природа!

А моря!.. Там Иерусалим!!!

Джулия была застигнута врасплох.

– Ну, старый, ты даёшь!

Так бедную девушку ошарашить!

Деда не остановить:

– Я ждал, пока ты вырастешь…

Ты годишься! Это моя труба, понимаешь?! Больше полвека я с ней! Она и теперь как часы, а я…

На Деда налетела грусть от старости…

– Там ещё куча тайн…

Видишь ли, когда Сирия перекрыла свой участок трубы, мы переключились на обходной кусок по Иордании. Это же «Бритиш Петролеум», милочка… Они всё предусмотрели…

Трассу никто, кроме меня, толком не знает… И коды со счетами на перечисление платы за нефть у меня вот тут…

Дед похлопал прокуренным пальцем себя по рыжей шевелюре.

– Только так эта труба и работает, когда всё дело в одних надёжных и порядочных руках…

И с каким-то выстраданным убеждением, горячо подытожил:

– Когда золото, особенно чёрное, попадает в иные руки – беда! Старый еврей Бен Гурион знал, что делал!

Погнали! Тебе могу всё оставить, больше некому…

С детской надеждой, как на палочку-выручалочку, посмотрел на Джулию выцветшими глазами в белёсых ресницах.

– Там вокруг трубы что-то заваривается… Но ты же понимаешь… Семьдесят пять лет… Мне одному не потянуть… Я могу многое купить, но время… Бог слишком рано забрал к себе мою Сару… Мы успели с ней родить только одну дочь, твою мать…

Чем эти бездельники тут, в своей Америке, занимались, что у них только один ребёнок, не знаю!

Джулия обняла деда:

– Ладно, дед, не пыхти, тебе вредно. Пошли спать, завтра обмозгуем…

Дед послушно согласился, поцеловал Джулию в лоб:

– А ты спи и думай!

Джулия в ответ заулыбалась, растерянно хлопая, как кукла, ресницами: как это?!

Утро понедельника в корне отличается от выходного утра: все выглядят какими-то деловыми, озабоченными, спешащими – и птицы, и люди, и машины.

Дед спозаранку хлопотал с цветами… Родители Джулии, как всегда, уезжали на машине на работу.

Дочь ласково и снисходительно чмокнула деда в щёку.

Деду захотелось поворчать:

– И зачем вам на двоих такая большая машина? Зря бензин жжёте…

Управивившись с утренними хлопотами и отзавтракав, Джулия с дедом вышли на веранду покурить-посекретничать.

Неожиданно у ворот дома останавилась полицейская машина… Местный полицейский и ещё один в штатском подошли к ним:

– Джулия! Я очень сожалею… Ужасная автокатастрофа… Отец скончался на месте… Мама в критическом состоянии… Примите мои соболезнования… Легко склонил голову перед дедом:

– Необходимо выехать на опознание…

Джулия как-то сдавленно зарыдала, инстинктивно прижалась к побелевшему деду.

Спустя пару горестных часов консилиум врачей вынес вердикт: спиной мозг повреждён настолько, что утрачены практически все нервные импульсы. Речь не может идти об их восстановлении…

Есть лишь возможность электрической стимуляцией наладить имитацию эффектов таких импульсов. На сегодняшний день это может сделать только один нейрохирург в мире – Аркадий Лившиц… Он живёт в Израиле…

Первую после шока мысль дед произнёс вслух сквозь сжатые, слегка подрагивающие губы:

– Это судьба…

Потом был тяжёлый перелёт Нью-Йорк-Тель-Авив…

Долгий, обстоятельный, даже душевный разговор с доктором Лившицем… Профессор Тель-Авивского университета, практикующий нейрохирург больницы «Меир» в Кфар-Сабе…

– Я читал лекции в Америке, бывал на конгрессах нейрохирургов… Да, метод электростимуляции спинного мозга для восстановления его проводимости при пересечениях во время травм или заболеваниях уже используют, правда, почему-то пока очень робко, на морских свинках, в основном.

Такие операции я делал тридцать лет назад в СССР…

Дед не мог не спросить как эмигрант эмигранта:

– Отчего вы уехали в Ираиль?

– Я жил в шикарной квартире в центре Москвы, на углу Большой и Малой Бронной, в четырехкомнатной квартире, в элитном доме, где жили космонавты, артисты… Моими соседями, например, были Никулин и Плятт.

У меня были дача, две машины – служебная с шофером и личная. Но наступили такие времена, что человек в столице был совершенно не защищен ни от чего. Я не знал, когда мои дети уходили из дома, вернутся ли они невредимыми и вернутся ли вообще. Не потому, что они евреи (хотя и это тоже), но потому, что на улицах был беспредел.

Кроме того, потерялись все моральные ценности…

Был случай, когда ко мне пришел мой ученик, положил мне на стол свой диплом и заявил: «Аркадий Владимирович, я ухожу из науки в бизнес».

Другой сказал: «Я больше думаю о том, как прокормить детей, чем о науке». Я потерял возможность управлять сотрудниками, на которых делал ставку, которые мне казались перспективными.

Тут меня позвали на консилиум в Израиль, и я взял с собой маленькую дочку. В это время в Москве вдруг началась бомбежка Белого дома. Мне все в Израиле говорили: «Куда ты возвращаешься?» И я остался.

– Не думайте, что я волщебник… – сказал доктор Лившиц после детального обследования пациентки. – Сила поражения спинного мозга вашей дочери такова, что чудо, что она осталась вообще живой…

Нельзя порванный спинной мозг сделать таким, каким он был до травмы… Там на один квадратный сантиметр четыреста тысяч проводников. Можно вести речь только о поддержании функций организма… Если больные выживают после такой травмы спинного мозга, то многие из них страдают от всевозможных осложнений. Потому что в парализованных зонах мочевой пузырь, например, не работает…

– Скажите, доктор, – проявила осведомлённость Джулия, – А правда, что нервные клетки не восстанавливаются?

– Нет, золотце, восстанавливаются… – был ответ авторитета.

«Не дай вам бог попасть в золотые руки Лившица и дай вам бог получить удовольствие от его уникальной жизни», – написал М. М. Жванецкий в предисловии к книге Аркадия Лившица «Жизнь. Хирургия. Судьба».

Мама Джулии прожила вместе с отцом и дочерью в Израиле три года…

Шесть лет спустя…

Открытая веранда весьма добротного по израильским меркам дома деда у моря в Хайфе. Всё утопает в зелени…

В плетёных креслах расположились повзрослевшая на шесть лет Джулия, всё такой же дед и плотный, чернявый и губастый молодой человек…

Этот абориген был внуком друга деда из соседнего дома.

Внук смугляв, коренаст, хитёр, ленив, прожорлив и по-восточному постоянно сексуально озабочен.

Внук – израильтянин…

Джулия вела себя как хозяйка дома и, по всей видимости, дела деда. Со смелой небрежностью одета, уверенно шпарила на иврите и была до невозможности хороша собой.

Мужчины терпеливо продолжали втолковывать ей колоритные национальные особенности. Внук, понятное дело, при этом слегка рисовался от важности.

– Это у вас в Америке негры – потомки рабов… У нас они – наши сводные братья от любовницы царя Соломона царицы Савской…

Джулия ворчала по привычке добродушно:

– Ну, коне-ечно, куда же вы без любовниц-то…

Практически не скрывался похотливый взгляд внука на Джулию и её игривое лукавство.

Зазвонил мобильник внука.

Бросив скороговоркой несколько фраз на иврите, тот, не прерывая разговора, вразвалку пошёл к выходу. Послышался шум отъезжающего джипа…

Дед думал о своём…

– Что-то не нравится мне, что министр инфраструктуры на весь белый свет объявил о планах «восстановления» нашей трубы и даже об увеличении её диаметра… Не ко времени это, если учесть, что творится в Ираке… да и вокруг… Кто теперь после Хусейна будет распоряжаться нефтью…

Кстати, вспомни, счета-то, по которым мы им оплату за нефть производили, закрыты.

Сколько же можно получать нефть, а деньги складывать на депозит?! Дед пристально посмотрел в сторону моря, словно ждал оттуда ответа…

Потом вспомнил свои былые думы.

– Сказать по совести, я всё-таки слегка опасался, что ты со своим музыкальным образованием так быстро не врубишься в эту нефтяную бухгалтерию. Упёртая ты, как мужик…

Джулия от комплиментов не тает, лишь неопределённо повела бровями.

– Сдаётся мне, теперь заинтересованные, как говорится, лица зашевелятся… А уж если, не дай бог, рассекретят нас, вообще на дерьмо изойдут!

– Фу, дед, ты же не в своей Ирландии, на Востоке выражаются подипломатичнее…

Дед не возражал:

– Может, тут и выражаются иначе, зато стреляют так же…

Потом вдруг заметно оживился, вспомнив упомянутую всуе родину:

– А ну, давай-ка, поставь мою кассету…

Джулия знала неистребимую любовь деда к ирландским танцам, и вот уже на экране таинственно-воинственная дробь Риверданса…

Дед заметно возбудился, пытался подёргивать в ритм танца головой, плечами, ногами…

В конце каждого танца издавал некий боевой клич вроде «Йо-хо-о!» – это могло означать, что он всё ещё готов к любым передрягам.

За столом очень солидного офиса монументом сидел важный, холёный турок. Он был в орденах и в гневе…

– Боюсь, генерал, что вы своим сообщением испортили не только мне утро, но и себе карьеру!

Перед ним во фрунт вытянулся генерал в медалях. Генерал до белых пальцев вцепился в папку, как в спасательный круг…

– Но, господин министр, по нефтепроводу Мосул-Хайфа Израиль получал только пять миллионов тонн нефти в год…

Важный турок, перебивая его, вскочил, словно получил соль на рану сзади ниже пояса.

– Получает, генерал, получал и, оказывается, по-лу-ча-ет!

Генерал явно смущён проколом своей службы…

– Согласен, господин министр, получал и получает, но только пять миллионов тонн…

Осмелюсь напомнить, что наша труба Киркук-Юмурталик, хвала Аллаху, несёт оттуда же на нашу благословенную родину семьдесят один миллион тонн нефти…

Важный турок совсем рассвирипел… Глаза и ордена загорелись огнём:

– Вы меня опять огорчаете, генерал!

Схватил со стола бумаги, ткнул туда пальцем с золотой печаткой, стал читать:

– «В планах Израиля и США увеличить диаметр нефтепровода Мосул-Хайфа до тысячи миллиметров». До тысячи, генерал! А это один метр! Наши нефтезаводы в Юмурталик будут на голодном пайке, хотя бы это вы понимаете?!

Важный турок привстал с кресла и с шипением продолжил:

– А я вот ещё понимаю, что это означает переключение стратегических интересов США на Ближнем Востоке с Турции на Израиль!

Важный турок плюхнулся в кресло, генерал съёжился, от такой жуткой перспективы начали позвякивать медали на его груди…

– Короче… Подберите нужного человека, который найдёт эту таинственную трубу, а потом сможет доходчиво, я подчёркиваю, доходчиво убедить израильтян и американцев, что рискованно вкладывать три миллиарда долларов в столь уязвимое, я опять подчёркиваю, уязвимое предприятие…

Средиземноморские интересы США должны быть связаны только с нашей благословенной родиной!

Вы меня поняли, господин генерал?! Выполняйте! Вас ждёт большая награда!

Спасать стратегические интересы своей благословенной родины в каменистую Иудейскую пустыню под видом туриста был отправлен беспощадно жадный до денег турок.

Вёл он себя странным образом. То медленно продвигался с миноискателем вдоль какой-то линии, то закатывал глаза и усиленно слушал наушники… То вдруг падал на колени и, приблизив крючковатый нос к самой земле, с шумом втягивал в него воздух… Глаза турка при этом готовы были от азарта выскочить из орбит.

Совершив, видимо, безрезультатно такой манёвр несколько раз, свирепо по-своему ругнулся, собрал вещички и энергично скрылся за камнями.

По крутой извилистой улочке приморского района Хайфы за автомобилем с Джулией и дедом осторожно следовала скромная машинка, в которой просматривался беспощадно жадный турок.

Проследив до дома деда, останавился поодаль, настроил в машине несколько приборов…

Надел наушники, принялся жевать…

Через некоторое время его испугал и отвлёк громкий стук в окно машины. Дёрнувшись несколько раз, он увидел жутко заросшего и странно одетого человека в кипе с жестяной банкой в руке, куда тот свирепо требовал пожертвований.

Турок, отойдя от первого испуга, энергично замахал руками.

Лохматый посмотрел на него с крайним презрением и нехотя удалился.

Сумерков как таковых в Израиле практически не бывает. Просто свет дня в течение считанных минут как бы выключается, и наступает ночь.

Заснувший было турок с застрявшими на носу наушниками опять вздрогнул и проснулся от воя сирены.

Судорожно сорвал наушники, попытался спрятать приборы.

Мимо с воем пронеслась машина «скорой помощи». Обычное дело… Для Израиля…

Турок облегчённо вздохнул, посмотрел на некую бумажку. Довольный, видимо, результатом слежки, медленно вырулил на проезжую часть…

Закончив домашние хлопоты, Джулия уселась за компьютер, дед недалеко в кресле с газетами и стаканчиком виски со льдом.

– Дед, я смотрю, субботы в Израиле становятся всё более светскими…

Дед был умиротворён ещё одним прожитым тёплым днём и любимым виски.

– Это Хайфа, милочка. Здесь говорят, когда Иерусалим молится, Тель-Авив гуляет, Хайфа работает…

А, в общем-то, никто никому не должен указывать, как жить… У каждого Абрама своя программа… Как у каждого Додика своя методика…

Дряблыми губами пососал виски.

– Чем закончилась твоя последняя стычка с Битуах Леуми? (институт национального страхования)

Джулия победоносно улыбнулась:

– Ты знаешь, для них было полной неожиданностью, что простая сотрудница никому неизвестной фирмы, оля хадаша (новая репатрианка) из Беларуси, смогла нанять такого дорогого адвоката и утереть им нос…

Эти защитники народа похоже стали совсем неуправляемы. Ей-богу, кажется, что их основная задача – сэкономить на социальных выплатах себе на бенефисы…

А мне такие конкретные щелчки по их наглым носам душу греют, и денег для этого никаких не жалко… Сафари, знаешь ли, на дармоедов…

Дед согласно улыбнулся и смачно запыхтел трубкой.

Неожиданно Джулия напряглась, пристально вгляделась в экран монитора:

– Дед, взгляни…

На экране в почте послание по-английски:

– «Я НАШЁЛ ВАШУ ИРАКСКУЮ ТРУБУ. МОГУ ДОСТАВИТЬ МАССУ НЕПРИЯТНОСТЕЙ. ПРЕДЛАГАЮ ДОГОВОРИТЬСЯ»

– Я же тебе говорил, что война в Ираке обязательно у нас аукнется…

Дед помолчал с полминуты, потом, глотнув виски, решительно поставил стакан на стол, достал мобильник:

– А, ну, где этот обормот…

Набрав номер, сказал несколько фраз на иврите…

Через несколько минут в прихожей раздалось неспешное шарканье шлёпанцев.

В помятой, правда, чистой, майке и в домашних трусах в комнату в густом облаке дорогого парфюма расслабленной походкой вошёл никогда не унывающий внук, мурлыча что-то себе под нос.

Домашние трусы в цветочек модели «Верность» в стране Большого пляжа однозначно считаются шортами. Притомлённые солнцем аборигены свято чтут закон предков: «Не суетись, а то вспотеешь!»

– Какие проблемы, хевре? (друзья)

Пристально посмотрел на наклонившуюся до пола Джулию, её крутую попу в облегающих шортах и открытые ноги…

Сделал движение руками, как будто попытался дотронуться руками до её ягодиц…

Джулия разогнулась, шлёпнула его листами бумаги по рукам, без злобы привычно пожурила:

– Сейчас тебе предстоит подумать головой, а не гениталиями…

Дед кивнул на экран…

Внук обнял вроде бы как спинку кресла, где сидела Джулия, наклонил голову опять же ближе к её голове, чем к экрану… Этот был готов ко всему.

– Ну, и… «Найти и обезвредить?!»

– А что, это у тебя тоже без проблем?

Внук невозмутим:

– Не морщи лобик, красавица! Могучий израильский хай-тек к твоим услугам!

Включил лежащий рядом ноутбук. Начал небрежно и слишком сильно долбить по клавишам… Прервётся, поковыряет в носу, почешет что-нибудь волосатое и опять барабанит…

Наконец, сделав зачем-то распечатку письма, картинно поцеловал руку Джулии. Дед не преминул подставить ему под нос и свою руку для того же. Тот почему-то проигнорировал, бросил на ходу:

– Ихие бесэдер, матука! (Будет порядок, сладенькая!)

Со шлёпанием, шарканьем и мурлыканием вразвалочку удалился.

Назавтра утренний кофе на веранде проистекал довольно молча. Чувствовалось напряжённое ожидание…

Наконец у ворот дома раздался шум подъехавшего джипа.

Появился внук практически в том же, лишь трусы-шорты в цветочек сменил на такие же в более строгую, как он считал, клетку.

– Как ночевали, хеврэ (друзья)?

– Не тяни кота за хвост! Говори, чего нарыл со своим хай-теком…

Тот, видимо, нарыл, потому как слегка выпендривался:

– А что, кофе мне уже не полагается?!

Привыкшая к этому стебу и потому невозмутимая Джулия, сделала ему кофе.

– Да ничего особенного. Туркам не понравились ваши планы по реконструкции трубы из Ирака, конкурент она им. Вот и прислали искателя… Насчёт того, что нашёл, думаю, хотел на понт взять и подзаработать… Ну, сдали в посольство…

Турки сели в лужу, теперь отмываются… У нас с ними джентльменские отношения, насколько они вообще возможны на Востоке…

Джулия удивлена в очередной раз:

– А как ты его так быстро вычислил-то?!

– Так всё же просто, геверет (госпожа).

Страна у нас маленькая, один большой пляжик, знаете ли, не то, что твои Штаты… Провайдер-шмовайдер, интернет-адрес, машинка меченая из проката, хаверим – вэ зэу! (друзья – и всё!)

Допил кофе, опять замурлыкал и ушлёпал.

Дед был в задумчивости.

– Думаю, это цветочки… Есть кому и кроме турок возбудится от нашей трубы…

Граница Израиля с Иорданией в Иудейской пустыне местами выглядит символичной.

Примерно в тех же местах, где рыскал пытливый турок, Джулия и дед в туристском снаряжении шли вдоль некой линии, внимательно осматривая окрестности.

Дед то и дело смахивал пот со лба.

– Думаю, зря ты меня заставляешь козлом по камням скакать. Не мог он ничего найти.

– Ну почему же не мог?! Пройти с миноискателем в предполагаемом месте вдоль границы, вот тебе и точка пересечения.

– Ты забыла, детка. Эту трубу укладывала «Бритиш Петролеум». Всё она предусмотрела… Границу такие трубы пересекают деревянным дюкером – и привет металлоискателю!

В машине Джулия и дед… Пустынная дорога… Окрестности цвета шкуры старого, облезлого льва… Напряжённые безжизненные пейзажи… Солнце… Убаюкивал шелест мазгана (кондиционер)… Мирная беседа…

Вдруг из-за поворота выскочили двое в масках и камуфляже и начали палить из автоматов по колёсам их автомобиля.

Машина пошла юзом, ударилась боком со стороны пассажира о придорожный камень… Гримаса боли на старом лице деда… Джулия на секунду закрыла голову руками…

Неуклюже подскочившие налётчики дулами и гортанными криками заставили их пересесть в подъехавшую машину. Деду это далось с трудом, Джулия его поддерживала…

Машина быстро удалилась по пыльной дороге в сторону от трассы…

Пыльный подвал заброшенного дома. Вечер…

В подвале трое: Джулия, дед и вихрастый русоволосый молодой мужчина, заставивший Джулию при первом взгляде вздрогнуть – «Дин?!»

Захватившие их между собой говорили на арабском, к пленникам относились настороженно…

Дед временами кривился от боли и постанывал, что, впрочем, не мешало ему внимательно слушать и смотреть.

Быстрый южный вечер сменился ночью. Зной отступил, но сна не было…

Джулия по-английски обратилась к вихрастому парню:

– Ты кто? Где мы?

Вихрастый откликнулся с готовностью:

– Я – русский. А находимся мы в заложниках у боевиков средней паршивости… Думаю, это их способ добывания куска хлеба…

Дед застонал, пытаясь переменить позу.

Русский после некоторой паузы продолжил:

– Мисс! Мне кажется, я знаю, кто вы и что делаете в этих краях… Не пугайтесь! Мы в некотором роде коллеги…

Но давайте об этом потом… Теперь надо думать, как отсюда выбраться, и побыстрее, ваш спутник совсем плох… К тому же, стоит им узнать, кого они захватили, и ваше положение усложнится до ужасного…

Джулия никогда не сталкивалась так близко с русскими, она просто не знала, как себя с ними вести.

Вроде бы американцам они противники, а в Израиле их больше миллиона – здесь все русскоговорящие считаются русскими. Всякие люди, как и в любой нации…

Русский между тем продолжил более решительно:

– Я немного понимаю по-арабски… Они ждут командира ячейки, который где-то задерживается. У нас есть немного времени…

У вас деньги есть?

Джулия удивилась:

– Есть, шекелей триста…

– Да не-ет! Можете вы предложить им выкуп?

Джулия соображала быстро:

– Да, могу, только в городе.

– О\'кэй! Сделаем так! Я попробую спекульнуть тем, что я русский. Предложу им выкуп, пока нет их предводителя.

Русский подошёл к маленькому зарешеченному окну и, резонно полагая, что из трёх арабов кто-то всё равно главней, попросил позвать командира. По-английски, по-арабски и по-русски.

Неожиданно один упитанный боевик в спадающих камуфляжных штанах и в великоватых армейских ботинках клюнул:

– Ты что, русский?!

Боевики настороженно переглянулись, от пленения русского у них могут быть неприятности…

Открылась дверь, русский пошёл к ним наверх…

Джулия настороженно перемещала взгляд с двери – сдаст, не сдаст? – на часто и тяжело дышащего деда.

Неожиданно дед собрался с силами. Удивил Джулию весомостью слов, словно был не в забытьи, а в раздумье… Говорил с одышкой, но спокойно:

– Вот что, девочка моя… Ты для них американка… Дай им денег… Сколько скажут… Про трубу ни полслова… Бросать её нельзя… Это деньги для наших стариков и детей…

Джулия испугалась:

– Как бросать!? Кому бросать?! Ты о чём, дед?!

Дед умиротворённо смотрел как-то в себя:

– Я свою вахту, кажется, закончил… Теперь… ты…

Джулия вспыхнула мгновенно, будто ждала таких слов:

– Выкинь эту дурь из своей рыжей ирландской головы!

Дед не реагировал, как обычно, даже на упоминание своей родины:

– Прости меня, девочка, что… втравил тебя в этот вечно кипящий котёл… Береги малыша…

И, словно собрав последние силы:

– Мне бы только… к моей Саре…

Сжал руку Джулии и затих…

Сильная Джулия, не желая показывать врагам слёзы, уткнулась лицом в такую надёжную дедову грудь и сдавленно завыла.

Прошли томительные минуты…

Большие чёрные глаза Джулии от ужаса ситуации стали совсем огромными… Она одна!!!

Погладила деда по щеке… Взгляд её стал суровым…

– Не беспокойся, дедуля, я тебя не подведу…

С лязгом открылась дверь. По ступенькам спустился русский.

Всё понял, стон сожаления, сжатые губы…

– Всё равно надо выбираться. Я договорился. Позвони своим близким и попроси срочно передать двадцать тысяч долларов… нет, теперь уже только десять… кому они укажут, и нас отпустят…

На могилы в Израиле вместо цветов принято класть камушки. Сроки пребывания на этом свете на многих надгробиях были пугающе малы… Две могилы рядом… Дед и его Сара…

На белых плитах на коленях сидела Джулия, двумя руками как бы соединяя могилы. В проходе поодаль стояли русский и внук.

Выражение лица у русского, видимо, отражали мысли – то печальное, то озабоченное, но чаще злое:

– Не понимаю, почему надо было ещё уговаривать похоронить их рядом…

Внук отвечал как бы вынужденно:

– Теперь мы уже и сами многого объяснить не можем, ни свадьбы, ни похороны… Ещё лет пятьдесят семь – будет государство светское, пока не очень…

– Вот так вот будут вас отстреливать у вас же дома, не дотянете вы до светского будущего…

Внук к таким оборотам привык:

– Оставь. У нас нет диктатуры и в сортирах никого не мочат, как у некоторых, так что будущее наше посветлее вашего будет…

С момента появления русского в доме Джулии внук не скрывал своей ревности и подозрительности.

С веранды дома деда – живописный вид на портовую бухту. Море огней и их мерцающее отражение в воде…

Джулия в чёрном… На месте деда русский… Пили чай…

В голосе Джулии появилась хрипотца и некоторое огрубение:

– Ну, теперь рассказывай, какой ты кому коллега…

– О\'кэй! Только это не будет быстро, если подробно…

Джулия настойчиво и всё ещё с подозрением.

– Я не спешу, начинай и именно с деталями…

Русский уселся поудобнее для длинного рассказа:

– Я менеджер производственного отдела нефтяной компании «ЮТОН» в России.

Пару месяцев назад вызвал меня шеф…

РАССКАЗ РУССКОГО ЗАПИСАН КАК ВОСПОМИНАНИЕ.

Громадный, роскошный, стильный кабинет. Из панорамного окна – впечатляюще солидные московские дали.

В кресле весьма молодой, безукоризненно одетый человек, чёрные с проседью короткие волосы, почти невидимая оправа очков.

Энергичен… Немногословен… Не суетлив…

За гостевым столом русский в строгом костюме.

Шеф взял в руки какой-то документ:

– Это – заключение нашего отдела перспективных разработок.

«Увеличение объёма продаж сырой нефти на ближайшие три года следует считать технически возможным и экономически целесообразным… бля-бля-бля… в том числе, в Израиль…

По данным службы маркетинга нефтяной импорт Израиля включает восемьдесят два процента из России, три процентаз Венесуэлы, Мексики и Норвегии заливом в Роттердаме…»

Шеф поднял колючий взгляд на русского:

– Иде ещё пятнадцать про’центов?!

Не получив ответа, продолжил:

– Или они умело скрывают свои месторождения, или нас нелегалом обошли конкуренты, или они научились бурить длинные горизонтальные скважины и воруют у арабов…

Через два месяца я хочу это знать без всяких «или»… Эти пятнадцать процентов должен заполнить ЮТОН. О\'кэй?

После не терпящего возражений взгляда на русского продолжил тем же тоном:

– Патронов, то бишь зелени, как всегда, не жалеть…

Одна рекомендация службы безопасности. Светить свою фирму на Святой Земле пока не резон… Подлог ШАБАК раскалывает на раз-два…

Так что, дружок, не обессудь, будь добр, нелегалом через Египет и Синайскую пустыню с блядями из бывшего нерушимого Союза… Детали у службы безопасности… Бай!

Пустыня Синайского полуострова в Египте, точно так же, как и Иудейская пустыня в Израиле и Иордании – это больше камня, чем мелкого песка. И, тем не менее, там что-то растёт и кто-то водится…

Потрёпанный «Форд»-транзит нещадно пылил по пустынной каменистой дороге.

Караванная тропа через египетско-израильскую границу по Синайской пустыне, заселённой лишь кочевниками-бедуинами, довольно хорошо протоптана.

Нет, бывают, конечно стычки-засады-погони…

Обычно же граница протяжённостью четыреста километров достаточно проницаема, вероятно, по молчаливому согласию сторон: Египта, Израиля и бедуинов…

В пыльном салоне микроавтобуса семь девушек, три китайца, два светлых парня славянской наружности, не считая русского…

Пассажиры угрюмо молчали, изнемогая от жары.

Курчавый, как баран, водитель с ненормально блестящими глазами… Толстый, губастый сопровождающий с видавшим виды калашом…. Аляповатые цепи из дешёвого золота на потных шеях… Громкий разговор на арабском…. Излишняя жестикуляция…

На горизонте показалось непонятное поселение.

Большие куски выгорелого на солнце обтрёпанного брезента растянуты на кольях в виде шатров, стены есть не везде… Первобытные очаги, шоколадные босоногие дети, закутанные женщины… Поодаль облезлые верблюды, пара ослов и много рогатых коз. Везде мухи… Остовы нескольких разобранных машин служили игровой площадкой для подростков…

Это деревня бедуинов. Цивилизация мало изменила быт этих детей пустыни. Чего никак не скажешь об укладе их жизни…

Прорисованная кем-то в их пустыне межгосударственная граница оказалась для них весьма кстати. Теперь они порожняком не кочуют. Теперь с бедуинскими караванами перемещаются оружие, наркотики, сигареты и проститутки, принося туарегам неплохой доход. А слова «контрабанда» в их языке как не было, так и нет…

Дети смело и привычно окружили подъехавшую машину.

Сопровождающий сделал несколько приседаний, потом вытянул руку в направлении одного шатра и резко бросил по-английски:

– Все туда!

Пассажиры с небольшими рюкзаками или сумками робко цепочкой потянулись в указанном направлении.

На земле несколько пыльных старых ковров… Девушки не знакомы друг с другом. Пышногрудая брюнетка посмелей обратилась к сопровождающему на корявом английском:

– Нам нужны вода и туалет…

Сопровождающий не без сарказма:

– Слушаюсь, госпожа! Вот вода… – указал на небольшой пыльный бак, рукой махнул в сторону пустыни:

– Туалет там!

Пассажиры-мужчины попили воды, начали группироваться в дальнем углу шатра, кто-то завалился на ковры…

Девушки робко переговаривались, пытались сделать то же самое.

С наступлением темноты деревня оживилась.

Пожилая женщина с обветренным, отрешённым лицом, в красном платке принесла в шатёр приехавших несколько больших лепёшек, из тряпицы развернула большой кусок мягкого сыра.

Неряшливый, дохлый парнишка, прогнувшись, занёс следом большой закопченный чайник. Уходя, похотливо зыркнул на девушек…

Женщина равнодушно положила всё это на чистую скатерть, расстеленную прямо на ковёр, показала рукой на хлеб, на чайник, высоким голосом произнесла на арабском:

– Фалашиа… (пресный хлеб) Шай бил пана… (мятный чай).

С шумом и пылью подъехали три изрядно потрёпанных пустынью машины. Несколько горделивых, обвешанных оружием, мужчин в белых туниках и куфиях, расцеловавшись, расселись возле очага. Женщины сразу поднесли им мизерные чашечки кофе. На огне булькало варево с мясом.

В шатре вновь прибывших – короткие, нервные реплики…

Две девушки, пышногрудая брюнетка и высокая коротко стриженная, решились пойти в туалет в указанном направлении.

Осторожно скрылись за камнями…

Через минуту с визгом, поддерживая полузастёгнутые джинсы, прибежали обратно.

Брюнетка зашипела русским матом:

– Шакалы вонючие!..

Вопрошающие взгляды остальных…

Брюнетка со злостью бросила:

– Пацаны лапают!..

Вскоре естественная нужда сделала девушек более решительными…

Все семеро поднялись, взяли в руки кто палку, кто камень и смело скрылись за камнями.

На большом камне стайка бедуинских подростков. В темноте азартно блестят глаза…

Девушки выбрали место, смело расстегнули штаны и расселись. В темноте их кожа вызывающе белеет. Мальчишки заулюлюкали… На расстоянии…

В хозяйском шатре полулежащие мужчины курили кальян.

Самодовольной улыбкой и почтительным отношением окружающих выделялся молодой высокий бедуин:

– К завтрашней отправке всё готово?

Сопровождающий с заметным подобострастием кивнул:

– Готово, господин. Полный комплект.

Все направились к ящикам и коробкам, накрытым брезентом.

Сопровождающий с готовностью объяснил:

– Два ящика с оружием, четыре коробки с дурью и тринадцать спешащих в Израиль.

Высокий бедуин подбил бабки:

– Хоп! За игрушки Али даёт шесть штук, дурь забирает Шимон за четыре штуки, за женщин Тамир по штуке платит там. С остальных получи сейчас.

Подошли к шатру с приезжими.

Высокий бедуин пристально посмотрел на лежащих.

Задержал взгляд на брюнетке…

Отрывисто бросил сопровождающему:

– Эту приведёшь ко мне!

Ушли… Через несколько минут сопровождающий возвратился, показал пальцем на брюнетку и ещё одну худенькую, приказал по-английски:

– Ты и ты! Идёте со мной!

Девушки в испуге переглянулись.

Сопровождающий нетерпеливо схватил одну из них за руку и почти волоком вытащил из шатра. Сделал угрожающие жесты другой…

Девушки подчинились, робко пошли в другой шатёр неподалёку. Оттуда вскоре послышалась возня, сопение, приглушённые стоны девушек…

Один из крепких светловолосых парней, по повадкам бывалый, прервал неловкое молчание в шатре прибывших.

– Они считают, что если девушка торгует своим телом, то должна отдаваться любому… С ними лучше, не спорить. Бьют зверски… Могут вообще у себя оставить для общего пользования. Я здесь уже бывал… Насмотрелся…

Бывалый закурил. Кое-кто ему последовал.

Было заметно, что все, кроме китайцев, непрочь получить ещё какую-нибудь информацию.

Бывалый это понял и не отказался:

– Они тут на сексе все повёрнутые…

Нажрутся своих пряностей, накурятся всякой дури и ходят столбняком круглосуточно.

Неожиданно обратился к оставшимся девушкам:

– А чего вы хотели?! Привыкайте! Раз припёрлись на Восток…

Парню явно не нравились проститутки вообще… Однако его последние слова задели и девушек. Высокая коротко стриженная постарше озлобилась:

– А ты чего припёрся?! Пыль глотать?! Небось, дома жрать нечего, вот и припёрся! Вот и мы такие же! – Бывалый опустил голову, замолчал, возразить нечего…

Неловкое молчание… Каждый, наверное, подумал, почему он тут…

Бывалый с пониманием, примирительно продолжил:

– Скорей бы от этих козлов к евреям на ту сторону попасть… Какая-никакая цивилизация… Хотя и те трахальщики такие же… Только покультурней, презервативы используют, а не полиэтиленовые пакеты, как эти.

Да вы, девчат, носы не вешайте! Завтра в ночь наверняка будем там… И уж совсем вроде как с радостным известием сообщил:

– А там таких, как вы, тысячи…

Каждый год новых до шести тысяч вот так прибывает, я читал, там газет на русском полно…

Задумался о чём-то о своём, продолжил:

– По-любому, там лучше. Хотя… к какому хозяину попадёте. И заведения разные, и клиенты тоже.

И такие работяги, как мы или эти прищуренные, и старые, и богатые – всякие… А провинишься – могут продать палестинцам в Газу – такое же зверьё, как эти…

В Израиле это большой бизнес. И всё по закону… Проституция не запрещена, реклама запрещена, ну и там… с малолетками… А так за сто-двести шекелей – будьте любезны, на каждом шагу… Это ж всего тридцать-сорок долларов…

Слушали его с интересом. Русский икоса из темноты наблюдал за миниатюрной блондинкой. Его притягивало её интеллигентное лицо, ладная фигурка, но особенно приворожила походка. При каждом шаге таз её двигается не вправо-влево, а взад-вперёд…

В его глазах временами то симпатия, то тревога за неё, то жалость…

Бывалый меж тем с натянутой улыбкой продолжил:

– Со мной кореш на стройке работал, рассказывал про своего балабайта… ну, хозяина квартиры…

Ухмыльнулся… Можно так понять, что с лёгкой завистью…

– Тот себе купил на аукционе одну молдаванку и каждый день сам возил её по клиентам… Где он ещё по двести шекелей в час заработает?! Такая вот у него работёнка… И жена есть, и детей куча, и кипу носит…

Так что, девчат, желаю вам попасть куда-нибудь на хорошую квартиру или виллу, подальше от таханы мерказит – это центральная автостанция в Тель-Авиве – там самые грязные бордели…

После небольшой паузы, видимо, сочтя интересным ещё один момент, бывалый вновь продолжил:

– Прошлый раз видел, как эти лечили одного своего… Слушайте, это же как китайское иглоукалывание… Только они не кололи, а прижигали чем-то вонючим конкретные точки по всему телу. Откуда они это знают?!

Тем временем в шатёр возвратилась брюнетка, помятая, взлохмаченная… В глазах ненависть к мужикам и злость на судьбу…

Почти следом за ней неуверенной походкой, согнувшись, из темноты появилась и другая, худенькая… Легла на бок, прижала руки к низу живота и тихо заплакала…

Разговор в шатре сам собой прекратился…

Рыжий, плотно слежавшийся песок, буро-рыжие камни, отдельные чахлые колючки… Зной… Мухи… Блеяние коз…

Бедуинские женщины хлопотали по хозяйству. Мужчины возлежали на коврах и подушках, пили кофе, курили кальян. Время от времени вдвоём с сопровождающим заходили в шатёр к приехавшим и уводили одну-две девушки в отдельный шатёр.

Девушки подчинялись с опаской, но роптать не решались.

Прибывшие мужчины старались как бы не замечать происходящее. Не считая русского, который заметно нервничал, когда бедуины уводили миниатюрную блондинку…

Ближе к вечеру бедуины устроили шоу. Под гортанные выкрики нескольких мужчин одного из подростков, вероятно, посвящали в мужчины. «Учебным пособием» довелось стать коротко стриженной…

С наступлением темноты начались сборы на ночной переход границы. На машины погрузили ящики с оружием, коробки с наркотиками… Подвезли цистерну с водой, жестами показали всем запастись ею в дорогу, женщинам приказали мыться.

Высокий бедуин, сопровождающий и ещё один со шрамом повесили за спины автоматы Калашникова, надели жилеты, в карманах которых заметно топырились магазины, фляжки, гранаты…

На груди высокого бедуина прибор ночного видения, в руках спутниковая рация. Строгий взгляд хозяина пустыни… Все были возбуждены, как псы перед охотой.

Спешащие в Израиль насторожены, с опаской уселись в обшарпанный микроавтобус.

Бывалый уже на правах гида:

– Да тут уж бояться нечего. Граница четыреста вёрст длиной, в пустыне только мобильные патрули… А эти, наши, своё дело туго знают. Их в израильской армии целый батальон служит, они же и патрулируют. Их там гашашами называют, следопыт, значит…

Потом пошла бешеная гонка двух машин в полной темноте под чёрно-звёздным небом по песчано-каменистому бездорожью.

Короткая остановка, укрытие где-то у скалы, рекогносцировка местности, отрывистые переговоры по рации и снова гонка…

Пассажиры микроавтобуса вцепились в поручни, духота, пыль, кашель, машину подбрасывало на камнях, надрывный вой мотора на убой…

За окном неоднократно мелькали таблички с надписью на арабском, иврите и английском: «DANGER! MINES!»

Наконец, остановка, быстрая пересадка в другие машины. Без суеты, привычно споро перегрузили груз, людей, расплатились, и бедуины исчезли в ночи…

Прибывшие девушки сели в отдельный микроавтобус.

Блондинка и русский встретились взглядом… В глазах боль, отчаяние…

Русский успел бросить:

– Оксана! Я тебя найду!

Есть такой туристический маршрут для новых эмигрантов и туристов: смотреть цветение ирисов в Иудейской пустыне.

Впечатляет, если угадать со временем. А чуть раньше – море красных маков на пару дней может начисто покрыть, казалось бы, безжизненные пески и камни…

В приграничном районе Иудейской пустыни с чахлыми верблюжьими колючками русский с маленьким приборчиком совершал движения, аналогичные тем, что делал беспощадно жадный турок. Только землю не нюхал…

Наконец, получив, видимо, результат, с удовольствием сел на камень, закурил и надолго задумался…

Израильтяне считают своей столицей Иерусалим, однако все посольства пока что расположены в Тель-Авиве.

Бурная жизнь приморского города не затихает ни на минуту, потому как плотность на душу населения ресторанов, клубов и массажных заведений весьма велика.

Постоянный шум… Машины нещадно сигналят… Часто воют сирены «скорой помощи»… Жарко…

Русский ходил из одного массажного кабинета в другой. Смотрел на обслуживающий персонал, что-то расспрашивал, к разочарованию персонала, уходил…

Пятый по величине город Израиля, главный порт и военно-морская база, название города тринадцать раз упоминается в Библии и семнадцать раз в Торе, а возраст ему – аж тридцатьвосемь веков, нефтеналивные причалы глубиной восемнадцать метров, нефтеперерабатывающий завод с нефтехранилищами в порту…

Дети этого города мечтают работать не врачами, не программистами и не лётчиками… Они мечтают работать… в порту – зарплата в три раза выше среднеизраильской и соцусловий не счесть.

Кварталы города именуются по буквам ивритского алфавита, и их уже семнадцать, треть населения – русскоговорящие, большинство кавказцы, – это всё про Ашдод.

Есть ещё одна феноменальная особенность у этого города: куда бы вы не ехали из Тель-Авива в сторону Мёртвого моря, а дорог – масса, и первоклассных, надо сказать, дорог, вы не минёте Ашдод, что в сорока километрах. Мало того, попав в город, вы изрядно по нему поколесите, прежде чем вырулите на нужное вам направление.

Памятника суперпатриотам, придумавшим этот феномен пока, правда, не воздвигли…

Всеми правдами и неправдами русский попал на территорию нефтяного терминала ашдодского порта. В небольшом офисе за стеклом он нашёл-таки людей «в теме».

Русский был одет, как менеджер, израильтяне – как болельщики на футболе. Сильно жестикулировали, водили пальцем по какой-то схеме или карте на столе. Израильтяне цокали, сложив кончики пальцев, доверительно касались руками груди русского… Рыбак рыбака видит издалека…

Рыбой, кстати, и прочими морепродуктами Средиземное море у берегов Израиля совсем не изобилует.

Искушённый турист всегда с жалостью и сочуствием смотрит на скромные уловы яффских рыбаков.

Однако море таки кормит Тель-Авив. Несметное количество питейных, едальных и прочих увеселительных заведений, неустановленно огромное число легальных и не очень массажных салонов с колоритными «массажистками» всех мастей, неиссякающий поток звёзд российской эстрады на фоне ласкового моря и свободы нравов вообще делают этот город круглосуточно и круглогодично оживлённым и привлекательным.

Много купающихся… Изумрудное море, красивая набережная, причудливые отели…

Русский в компании земляков на покрывале пили пиво. Парни-работяги, всякими путями проникшие в Израиль на заработки… По субботам традиционно оттягиваются здесь, потому что только сюда с округи и ходят монитки – маршрутные такси.

Неспешный разговор разомлевших парней…

– Да куда они без нелегалов-то! Кто ж им на стройках будет работать, или в теплицах, или на никайоне (уборка)… Или стариков метапелить (обслуживать)… А желающих, конечно, полно. Вкалывай, свою штуку баксов получишь… У нас же это нереально…

Пока усатый отхлёбывал из бутылки пиво, его подхватил бледно-розовый:

– Не, я от них тащусь. Прикинь, если ты в религиозном заведении изучаешь Тору, то тебе до двадцати восьми лет платят пособие. Ни работать не надо, ни в армию… Не хило, а?.. Страна чудес!

Парень с наколками, обсасывая кусок солёной рыбы, вяло возразил:

– Ну, чудес не чудес, а глянь, чего наворотили… Говорят, здесь одна голая пустыня была. Прикинь, цены как у нас, а зарплаты раз в шесть выше. Можно жить?! А китайцы на стройках вообще годовую зарплату тут за месяц выгоняют…

Бледно-розовый размышляет, глядя на помпезные отели на набережной:

– Да, евреи нигде не пропадут… Если им братья-арабы пропасть не помогут…

Русский не из их компании, но язык родной, значит свой.

– А как вы с ними общаетесь-то?

– Нахватались уже… А потом, тут же двадцать процентов русскоговорящих… А на стройках и того больше…

Парень с наколками поднял бутылку пива, предлагая чокнуться. Послышались возгласы «Ле хайм!» (За жизнь!)

Под чьим покровительством находятся многочисленные «массажные салоны» в Израиле, одному Богу известно. Старожилы, однако, не сомневаются: лукавят власти, когда налёты делают, облавы творят, в кнессете (парламент в Израиле), гневно бушуют…

В одном из массажных салонов где-то в южном Тель-Авиве на кровати в унылой неуютной комнате сидели одетые русский и блондинка Оксана. Держались за руки, грустно улыбались, в глазах Оксаны слезы.

Говорили почти шёпотом…

– Зачем ты меня нашёл?! Я должна зарабатывать… Дома больная мама, отец – инвалид-чернобылец… Работы никакой… Здесь сносно… Хозяин не обижает… Только, оказывается, должна я ему кучу баксов… У них своя арифметмка… Пять-семь клиентов каждый день по двести шекелей, из них мои только тридцать, так-то…

– Оксана! У меня приличная работа в Москве, квартира, машина… Закончу здесь командировку, уедем вместе!..

Оксана горько усмехнулась:.

– Уедем… Ты что, охрану на входе не заметил?!

Да и зачем я тебе такая…

Русский полон решимости:

– Я знаю, что ты не такая… Я что-нибудь обязательно придумаю! Всё будет хорошо!

КОНЕЦ ВОСПОМИНАНИЯ РУССКОГО На обращённой в сторону моря веранде дедова дома вся в чёрном Джулия и русский на дедовом месте пили чай.– Я так поняла, что ты нашёл нашу трубу на границе?– Нашёл. Металлоискатель не взял, значит, границу перешли очень глубоко или деревянным дюкером. Такие фокусы характерны для «Бритиш Петролеум».Оказалось, дюкером, потому что поток жидкости с постоянным расходом по его электромагнитному полю обнаружил другой прибор…Джулия насторожилась:– Ну, и…Кажется, русский понял её опасения.– Ну, и теперь, после моего доклада шефу, тот наверняка захочет эту вашу трубу ликвидировать, благо желающих это сделать здесь хоть отбавляй… И тут же, конечно, предложит Израилю восполнить дефицит своей нефтью из России…Чёрные, непросохшие ещё глаза Джулии стали колючими.– Похоже, вы со своим шефом от этой нефти совсем с ума посходили!– Не только мы, Джулия, весь мир!А иначе мы бы никто и слов таких не слышал: «арабы, террористы, буря в пустыне»… А уж в какой глубокой заднице без нефти была бы Россия с арабами, и подумать страшно!Джулия размышляла вслух:.– По идее я тебя, коллега, должна ликвидировать или в миштару (полиция) сдать…Русский как-то не почувствовал для себя опасности, даже улыбнулся…– Понимаю… Только обойдёмся без этого экшена. После того, что я здесь увидел, как-то руки не поднимаются вредить вам. К тому же есть альтернатива…Его глаза вдруг сделались печально-просящими…– Уже поздно, Джулия, ты устала… Давай об этом завтра… А сейчас, я очень тебя прошу, помоги побыстрее вызволить Оксану…Горестно-суровый взгляд Джулии заметно подобрел…

Манера езды коренных израильтян умиляет.

Многие искренне не понимают, зачем в автомобиле указатели поворотов, а на дорогах знаки.

Для большинства из них существует только один знак – приезжие называют его «Рэга». Самый несусветный манёвр израильтянин предваряет высунутой в окно рукой с собранными в щепотку пальцами – это и означает «Рэга!» – «Момент!»

Израильская женщина за рулём – это катастрофа. Такие все из себя деловые, что попить кофе и перекусить абсолютно некогда, только вот разве что на ходу… А по мобильнику часик поболтать – на ходу опять же…

Рядом на сиденье люлька с младенцем, сзади ещё несколько погодков, а в эмансипированном мозгу стойкое убеждение: на дороге всё для неё…

А машин – тьма… В каждой семье минимум две…

Кому всё внимание? Не дороге, конечно… Впрочем, опытный глаз узнает женщину за рулём сзади. А их больше сорока процентов…

Ну, ладно, сплошное гудение и сирены, Восток всегда был шумным…

А встретит израильтянин приятеля на встречной полосе или тротуаре, и движение замирает: все ждут, пока они выяснят «Ма нишма?» (Как дела?)

«Пкак», они говорят – пробка. А как им, пробкам, не быть, если на зелёный сигнал светофора израильтянин только кончает грызть ноготь, бросает пару-тройку фраз по дибуриту (мобильная связь в салоне), сигналит приятелю и только потом трогается, если ещё зелёный… И пошли все «кибени мат»…

Бывалые водилы на парковку местных «асов» смотрят как на цирковое представление. По этой причине целёхонькое, из салона, авто продолжает таковым быть считанные дни…

А как они спорят с полицейскими, к слову сказать, весьма редкими на дороге, мама дорогая…

Беспомощность же местных «гаишников» невооружённым глазом просматривается в момент выключения светофора.

Нет в правилах никаких жестов регулировщика… И всё бы ничего, если бы не печальная статистика: на дорогах Израиля людей гибнет больше, чем на войнах или интифаде…

По шикарному приморскому шоссе № 2 в плотном потоке несущихся машин ничем не выделялся джип, за рулём которого полулежал внук, управляя машиной чисто по-израильски: одной рукой и одной ногой.

Сзади русский и приникшая к его груди Оксана. Молчали…

Внук с завистью поглядывал в салонное зеркало.

– А этот поц пару тысяч таки на ней наварил…

Русский что-то уточнил по-русски у Оксаны и ответил с лёгким укором:

– Ты неплохо знаешь своих соплеменников: девять отдал, двенадцать получил, не считая дохода…

Внук ничуть не обиделся:

– Почему нет?! У каждого свой бизнес…

Потом опять, глянув в салонное зеркало заднего вида, осклабившись, добавил:

– За такую девушку можно всё отдать…

Дома Джулия в траурном встретила приехавших.

Оксана затравленно оглядывалась по сторонам.

Джулия протянула ей руку. Поприветствовала по-английски:

– Я Джулия, добро пожаловать!

Оксана эти слова поняла, робко протянула свою руку, потом вдруг осознала, что она среди друзей, что опасность исчезла… Порывисто обняла Джулию и дала волю слезам.

Потом она долго и как-то остервенело отмывалась в ванной, потом крепко заснула в уютной постели…

Джулия и русский в домашней одежде пили кофе.

– Джулия, расскажи мне о вашей трубе…

Джулия вкратце пересказала историю трубы, деда и теперешний статус-кво.

– …В восьмидесятые годы удалось незаметно заменить насосы… Пятьдесят лет верой и правдой… Так что теперь я больше занимаюсь контролем и бухгалтерией – оборудование работает как старые часы…

Русский слушал очень внимательно.

По окончании рассказа Джулии неопределённо воскликнул:

– Здорово! И, как бы переходя, к сегодняшнему дню, добавил:

– Конечно, американцы должны помочь вам увеличить диаметр трубы.

Это в общих интересах: нового Ирака, Израиля и США.

Что касается России, так эта труба ей никак не мешает. Я был в Ашдоде и в Ашкелоне. Ты, наверное, знаешь что с 1968 года существует ещё одна труба – трубопровод Tiplin – из Ашкелона в Эйлат длиной двести пятьдесят километров. Он был построен, чтобы качать нефть с Ближнего Востока в Европу в обход Суэцкого канала. После свержения шаха Ирана в 1979 году нефтепровод не работает…

– Это как раз тот случай, когда политика противоречит здравому смыслу.

– Согласен. Но Tiplin цел. И теперь практически ничто не мешает России с его помощью гнать свою нефть на Ближний и Дальний Восток… Если учесть, что российская нефть на четверть дешевле арабской, то Россия с помощью этой трубы имеет прекрасный шанс отомстить арабским нефтяным шейхам…

Глаза русского сузились: Мы не забыли, как в 1985 году саудовцы специально перенасытили нефтяной рынок и снизили цены до двенадцати долларов за баррель. Такие цены вдрызг разбили надежды СССР на экономический рывок…

Нашу нефть, кстати, бедные на ресурсы страны, вроде Израиля, берут с удовольствием, так как научились попутно извлекать из неё парафин, серу и массу других очень ценных и дефицитных веществ. Об этом я и буду говорить в Москве…

– Когда вы намерены лететь?

– На днях доложусь шефу по телефону, как скажет…

– Я к тому, что вы с Оксаной можете жить в этом доме, сколько захотите…

Русский в ответ дружески сжал кисть Джулии.

На стене скромного офиса озорной портрет деда в ирландской национальной одежде…

Джулия в бумагах, в компьютере…

Зазвонил телефон.

– Нет, не могу… Жду какого-то американского спеца из Ирака… Не знаю… Попадётся зануда – быстро не отвяжешься… Заливисто засмеялась какой-то женской шутке.

– Я позвоню, бай…

Вышла на балкон поливать цветы.

Опять звонок телефона…

Джулия после приветствия долго и внимательно слушала. Глаза её постепенно сузились, лицо стало суровым. Иврит у неё получался какой-то щипящий:

– Геверет! Все необходимые документы моя сотрудница направила вам вовремя, есть подтверждение. В положенные тридцать дней вы не удосужились ей ответить, а теперь хотите лишить её пособия матери-одиночки за этот месяц?!

За что, геверет?! За вашу неповоротливость и безразличие!? И что, вы думаете, скажет судья на этот счёт?!

Снова корректно слушает…

– Конечно, в суд, можете не сомневаться… Для вас, может быть, сумма и незначительная, а для матери-одиночки… И потом здесь дело принципа. Наша фирма исправно платит налоги, вам на зарплату в том числе, поэтому я не позволю вам ни в какой форме обижать своих сотрудников! Людей надо уважать всех, геверет, а не только своё начальство. Бай!

Раздражённо бросила трубку…

– Дармоеды! Только бы им бурекасы на работе трескать да языки чесать!

О невероятной армии пакидов (чиновников) в Израиле ходят легенды. Правительство страны с населением около семи миллионов человек превышает по количеству правительства США, России, Китая…

Практически один город Тель-Авив почему-то состоит из нескольких городов: Тель-Авив, Яффо, Бат-Ям, Гиватайм, Гиват-Шмуэль, Холон, Реховот, Рамат-Ган, Бней-Брак, Петах-Тиква и другие. И в каждом многотысячные мэрии и остальные службы с родственниками, замечательным жалованьем и льготами…

Да, энтузиасты-камикадзе пробовали сокращать-укрупнять – пустой номер, круговая порука…

Джулия снова пошла поливать цветы.

Раздался резкий стук в дверь.

Ответила, не оборачиваясь, с остатками раздражения:

– Входите!

Дверь, закрываясь, щёлкнула.

Джулия обернулась не сразу, поливалка упала на пол – перед ней стоял… Дин…

Тот тоже вытаращил глаза.

– Это ты – директор кампании?!

– А это ты – посланец-американец?!

Дин вспомнил их детскую манеру разговаривать.

– Ну, не японец – это точно!

И они бросились в объятия друг друга…

Джулия, Оксана, русский и Дин чаёвничили на веранде. Атмосфера почти семейная. Много говорили, смеялись… Потом Джулия самозабвенно играла на пианино. Вспомнили деда, поставили кассету с Риверданс… Рядом с экраном ещё одна забавная фотография деда…

Оксана с русским ушли спать…

Вскоре и Джулия, немного смущаясь, пожелала Дину спокойной ночи.

Не успела дверь в её комнату закрыться, как вдруг раздались скребки в окно.

Джулия вздрогнула, быстро и уверенно достала из тумбочки пистолет, осторожно сбоку подошла к окну… Облегчённо расхохоталась – вихрастая физиономия Дина с цветком в щербатых зубах!..

Джулия щёлкнула задвижкой…

Степное, Восточное, Содомское, Море Лота, Море соли, Асфальтовое… Прижилось почему-то иное название – Мёртвое море. 427 метров ниже уровня моря… Надо оговориться, что это – на конец 2012 года: уровень Мёртвого моря падает на один метр в год!

Пока 67 километров в длину, 18 – в ширину, 377 метров глубиной. 33 процента соли – для сравнения: в Средиземном море – 4 процента, в Чёрном – два, в Балтийском – один.

Мёртвое море болеет… По закону Мэрфи: предоставленные сами себе, события имеют тенденцию развиваться – от плохого к худшему. Сток пресной воды практически перекрыт, взамен – сточные воды, поэтому баланс нарушен.

Есть впечатляющие проекты спасения, есть инвесторы, есть взаимопонимание у Израиля и Иордании… У Палестинской автономии – другие цели…

А пока вся планета спешит соприкоснуться с этим чудом.

На правах старожила Джулия просвещала своих гостей:

– Да будет вам известно, друзья мои, что здесь обожали купаться царица Савская и царь Ирод, Клеопатра и Марк Антоний…

Чуть в стороне от толпы четыре фигуры, залепленные чёрной грязью практически полностью, кроме глаз и губ… Обнимаются, фотографируются на память… Рожки из слипшихся волос, отпечаток ладони на животе и прочие шалости…

Обмывшись под душем, уселись в вагончик автопоезда и двинулись по бывшему дну Мёртвого моря к воде.

Единственный и неповторимый пейзаж…

Похоже, кроме Джулии, никто не ожидал, что в этом море они будут торчать поплавками, погрузившись почти по грудь.

Детский восторг вызвала гребля, стоя, двумя руками, как новый способ плавания.

На обратном пути все посещают легендарную крепость Масада.

Фантастический пейзаж с вершины крепости-горы…

Леденящие душу слова экскурсовода:

– …И тогда было решено: они должны остаться свободными… Но для этого им придётся умереть! Напоминаю, их было около тысячи человек – стариков, женщин, детей, воинов… Каждый воин должен был убить свою семью, потом десять выбранных воинов убили всех остальных своих товарищей, после чего один…

Перевела дух от важности момента: – …заколол девятерых и только после этого вонзил ещё не остывший окровавленный кинжал себе в сердце…

Они остались свободными… Ни одного раба римляне в крепости Масада не получили…

Все взволнованы историей крепости…

Джулия под руку с Дином прохаживались по территории крепости.

– Чего семья-то не заладилась?!

– Смешно сказать, этот брак больше был нужен отцу, чем мне. Капиталы, видишь ли, объединяли… Чтобы приумножить, конечно…

Я в ту пору грыз глобальную экономику в Бостоне, она тоже. Она хорошая, только мы разные… Она штучка столичная, а мы с тобой провинциалы.

Нет, если бы ты тогда не исчезла так скоропостижно в свой Израиль, я бы от тебя не отстал!

В ответ Джулия грустно улыбнулась, так, мол, случилось…

– Поэтому, как только дипломы получили, решили больше время друг на друга не тратить… – Задумался, как бы опять проверяя: правильно ли сделали?

– А тут война в Ираке… Новая власть… Полный хаос в экономике богатейшей по ресурсам страны. Она должна, ей должны… Эмбарго, контрабанда – всё что хочешь…

Я и напросился в команду бухгалтеров…

Джулия вскинула брови:

– Бухгалтеров?!

– Ну, да. Надо же им сводить сальдо-бульдо по нефти… Ведь вторые в мире по запасам после саудовцев, а нищета… И, словно вспомнив, что здесь делает Джулия, спохватился:

– А ты неплохо справилась с трубой и деда не подвела. Отчётность в ажуре, дело делается, молодец… Только теперь этим займутся другие люди… Завтра я возвращаюсь в Ирак, доложу обо всём и вернусь…

А пока тебе от правительства награда… И нежно поцеловал её в губы…

– А как тебе Израиль вообще?

– Мне здесь страшновато… Тут все бойцы, готовность к смерти у них в генах… А я бухгалтер… Мне здесь даже по дорогам среди них ездить жутковато, они и там бойцы…

– Чего же ты, такой бздун, в Ирак попёрся, там же война?!

– Там нормальные солдаты, Джул, на нормальной войне…

Солдат без страха – не жилец… А тут ненависть, кажется, в воздухе чуешь…

Оксана с русским смотрели вниз, облокотившись на парапет.

– Шеф просил задержаться здесь на пару недель… Есть нюансы…

Оксана, не понимая ещё, хорошо это или плохо, лишь доверчиво склонила голову к его плечу…

Давно взошедшее солнце залило светом просторную комнату Оксаны в дедовом доме. Уютно… Просто…. Красиво… Цветы…

На диванчике счастливая Оксана угощала вином, фруктами и сладостями свою подругу по несчастью, брюнетку.

– … Да, в общем грех жаловаться… Хозяин хороший, видишь, даже выходной дал, по случаю месячных… Заработки, конечно, не ахти, но по сто баксов своим каждый месяц высылаю. Там у нас это неплохие деньги…

У других, послушать, мама дорогая, жуть что творится! Какой выходной?! Какие месячные?! Заткнись диафрагмой и марш на службу!

– Кого-нибудь из наших ещё встречала?

Брюнетка закурила:

– До этого места я была в Тель-Авиве, пока мой хозяин не перекупил меня и не привёз сюда. Там Галка работает, помнишь, высокая такая, коротко стриженная?

– Да-да, конечно! Ну и как ей там?

– Ты знаешь, не фонтан… Я теперь могу сравнить. Хозяин девочек не жалеет… Среди клиентов много наркоманов, а эти, сама знаешь, сплошь импотенты.

Проелозит без толку полчаса, потом на нас же ещё и пожалуется хозяину…

Галке однажды очень несладко пришлось, «скорую» вызывали… Отправили её на бар-мицву (обряд совершеннолетия мальчика) к одному датишному (религиозному) балбесу… А там целая свора этих юнцов недорезанных…

От мерзости передёрнула плечами.

– Они с ней как с куском мяса… Опять досталось девке… Еле ноги приволокла…

Оксана повернулась в сторону висящей в углу маленькой иконки, несколько раз перекрестилась: спаси и сохрани!

Брюнетка продолжила:

– А то там ещё один псих объявился… Слыхала, небось, бутылки зажигательные в массажные салоны бросал… Борец за чистоту нравов, блин… Попался бы нам в руки, яйца бы отгрызли, прости Господи…

Три или четыре салона поджег, паразит, пока не поймали. Один прямо под российским посольством на углу Аленби и Бен-Иегуда, знаешь, небось…

Брюнетка с тихой завистью посмотрела на Оксану:

– Ох, счастливая ты Оксанка! Значится, есть она, любовь-то?!

Оксана, как бы извиняясь за своё счастье, застенчиво улыбнулась…

Тёплый приморский вечер… Тихая улица… Много зелени и цветов… Отражённые в море огоньки…

Оксана с русским шли под руку, прогуливаясь по направлению к дому деда.

Завидев их, из машины навстречу вышли двое в обычной гражданской одежде. В одном узнавался боевик, отпустивший за деньги Джулию и русского из плена. Его спутник старше и страшнее…

Опытный глаз, вероятно, различил бы в них натянутось и нервозность, но у Оксаны с русским медовый месяц…

Когда они почти столкнулись, старший ткнул в плечо своего спутника и, вытаращив глаза, зашипел на ломанном русском:

– Узналь его?! Почему ты обмануль нас и не сказаль, кто быль та еврейка?! Ты дольжен умереть! Аллах акбар!

С этими словами тот самый охранник, видимо, желая оправдаться, выхватил из-под рубашки кинжал и молниеносно вонзил его точно в сердце русского…

Под страшный крик Оксаны боевики сели в машину и исчезли в ночи…

Большой белый дом арабского шейха… Роскошная мебель… Дорогие ковры… Закончилась домашняя молитва… Несколько человек в богатых арабских одеждах проследовали на открытую веранду.

Вокруг живописный горный пейзаж… Видна вооружённая охрана…

Пожилой усталый шейх в расшитом золотом халате, с чёрными чётками в руках, пригласил молодого человека к себе в кабинет. Молодой человек в строгой одежде мусульманского богослова от непривычки с восхищением рассматривал роскошь убранства кабинета, ряды книг с золотым тиснением.

По красивому горделивому лицу молодого мусульманина без труда узнаётся возмужавший Асан, одноклассник и друг детства Джулии и Дина. К его чёрным глазам и белой коже подходит печать знаний на лице.

Усталый шейх жестом указал на белый кожанный диван:

– Мне доложили о твоих успехах в изучении и преподавании наследия великого Аллаха. Я рад, что не ошибся в тебе. Как дома? Матушка, сёстры здоровы?

Асан с почтением сложил руки, склонил голову:

– Всё хорошо! Спасибо вам за всё, уважаемый аль-Харади!

– Можешь и дальше рассчитывать на нашу поддержку…

Шейх взял с журнального столика красивый красный футляр, открыл его. Взору представилось очень богатое золотое ожерелье и серьги с крупными изумрудами.

– Это подарок для одной твоей давней знакомой, одноклассницы… Её зовут Джулия, она живёт в Израиле, в Хайфе…

Официально-строгое лицо Асана мгновенно изменилось. Чёрные брови приподнялись, тонкие губы начали улыбку… В глазах вопрос…

Усталый шейх эффектом был доволен:

– Я приготовил тебе этот, надеюсь, приятный сюрприз за твоё старание и верность нашему делу.

Я знаю, что она еврейка… В её руках огромный поток денег… Так случилось что сейчас она контролирует оплату нашей нефти из Ирака…

Премудрый усталый шейх то и дело заглядывал в глаза Асана:

– После того, что американцы сделали с Саддамом Хусейном, стало непонятно, кто теперь должен получать деньги за контрабандную нефть… Слава Аллаху, нефть наша, она исправно поступала и продолжает поступать в Израиль всё это смутное время.

Настал момент, когда надо отрегулировать вопрос с оплатой… Подари ей это украшение в знак того, что мы и впредь будем щедры в ответ на взаимопонимание…

Асан внимательно слушал велеречивый голос усталого шейха, а мысленно с трепетом уже видел свою встречу с Джулией…

Радостные, возбуждённые Джулия и Асан сидели напротив друг друга за маленьким столиком на веранде дома деда. Вспоминали школу, делились событиями последующих лет…

– Как жаль твоего дедушку! Достойный был человек, такой жизнерадостный… Мир его праху! Ты осталась совсем одна!

Джулия жизнерадостна:

– Я справляюсь! К тому же я и не одна…

Ты-то как?!

– Ты знаешь, я хотел стать врачом, но семья не могла оплатить мне эту учёбу… После школы год работал на кухне. Потом один мусульманский фонд предложил мне грант на обучение в Исламском университете…

Сейчас преподаю Коран в медресе. Так что вроде всё устраивается… Мама здорова. Брат, помнишь, меченый, тоже учился в медресе, потом куда-то уехал ещё учиться. Сейчас изредка общаемся только по мобильнику.

Старшую из сестёр скоро выдаю замуж… Сам пока один…

Асан на несколько мгновений задумался, не отводя взгляда от лица Джулии:

– Сама понимаешь, мои учителя вряд ли одобрили бы мои контакты с Израилем…

Джулия с лёгкой грустинкой согласилась:

– А теперь-то к нам какими судьбами?!

– К сожалению мирскими, материальными… Меня уполномочили передать тебе счета, по которым ты можешь перечислять деньги за иракскую нефть…

Джулия сделала крайне удивлённое лицо.

Поразительный переход выражения её лица от радостно-возбуждённого до настороженно-удивлённого произошёл с такой непосредственностью, что Асан невольно улыбнулся.

Достал из внутреннего кармана красный футляр и уже по-деловому продолжил:

– Да, я посвящён… Чего ты удивляешься? Это же мусульманская нефть, вот её хозяева и попросили меня отрегулировать с тобой этот вопрос. А чтобы ты не сомневалась в щедрости и серьёзности этих людей, они просили передать тебе это…

Асан открыл футляр.

Джулия в смятении. Вещь очень дорогая… Какие хозяева?! Откуда?!

– Подожди, Асан, я чего-то не догоняю.

Эти люди и ты – вы представляете новую власть Ирака?

– Её там нет, Джул, новой власти… А поскольку старая свергнута оккупантами насильственным путём, она не перестала быть от этого легитимной.

Джулия наморщила лоб, начала понимать ситуацию:

– То есть ты хочешь сказать, что деньги за иракскую нефть пойдут на то, чтобы взрывать и убивать иракцев же?! Чтобы в этой многострадальной стране лилось ещё больше крови и ещё меньше нефти?!

Асан легко, но уверенно улыбнулся:

– Не горячись, Джул. Исламскую страну оккупировали, братья-мусульмане должны помогать бороться за свободу, согласись!

На лице Джулии отразилась смесь чувства жалости, обиды и лёгкой злости:

– Асан, милый! Что с тобой сделал твой Исламский университет?! Ты же американец! Америка приютила твоего деда с многочисленным семейством, когда вы умирали от голода в Пакистане! Америка вырастила здоровыми, грамотными тебя и твоих сестёр! Америка послала наших ребят в Ирак, чтобы отвести от себя угрозу терроризма!

Натуральность внутренней, не от пропаганды, убеждённости Джулии была написана в её глазах.

– И ты предлагаешь мне, американке, дать деньги этим самым террористам, чтобы они поубивали там наших парней и опять ввергли свой народ в феодальную нищету?! Чтобы на эти деньги и сюда пришли твои собратья-мракобесы и взрывали и убивали нас и здесь, как они убили моего деда?!

Джулия возбудилась не на шутку. Громадные чёрные глаза, кажется, готовы были испепелять. Сама не понимая зачем, она привстала со стула…

Асан невольно сделал защитный жест руками.

Он явно не ожидал такой жёсткой, убеждённой реакции Джулии.

– Джул, не горячись, прошу тебя! За свою веру надо же бороться! Почему обязательно взрывать?! Идеологическая борьба тоже требует материальной поддержки!..

Всё тем же жалостливо-злым взглядом Джулия пристально, как будто впервой, всмотрелась в растерянное лицо Асана, словно надеясь найти там следы розыгрыша, неудачной шутки…

Повисла тяжёлая пауза…

Её вовремя прервал черноголовый малыш лет пяти, которого привела из детского сада грустная Оксана.

Малыш с криком на английском «Мама! Мама!» бросился к Джулии.

Джулия крепко прижала его к груди, несколько раз поцеловала, словно не видела его месяц, а не полдня:

– Мальчик мой!

Асан оторопело смотрел то на малыша, то на Джулию… Не сразу сообразил, что мальчик чем-то был похож на него… В его мозгу всплыли мгновенные картинки шестилетней давности, выпускной вечер, спортивный зал школы, прощальный поцелуй у ворот…

Он перевёл сосредоточенный взгляд на малыша, видимо, сопоставил его возраст. Его прошиб пот… Лицо его побелело… Губы Асана заметно задрожали…

– Д-Джул… К-кто его отец?!

Джулия выкрикнула почти мгновенно:

– Какая тебе разница?! Ты и его хочешь взорвать?!

Слова эти ещё больше подтвердили догадку Асана.

В смятении он вскочил со стула, не зная, что делать…

Джулия инстинктивно укрыла собой малыша, как будто от Асана исходила прямо сейчас реальная опасность.

Не придумав ничего лучшего, Асан выскочил из дома, лихорадочно побежал куда глаза глядят…

Сильные волны с грохотом бились о громадные бурые камни… Пустынный берег окраины Хайфы… Асан сидел на камнях, обхватив голову руками… Непривычно взъерошен, губы сжаты, расширенные глаза смотрели в никуда…

Череда картинок-воспоминаний опять вспышками пронеслась в его мозгу, кажется, в ритм с ударами волн… – ватага детей с визгами брызгается в реке… Его уже тогда тянет обрызгать именно Джул… – доморощенные байкеры несутся по лесной дороге, и Асан, сидя за Дином, протягивает руку мчащейся параллельно Джул, сидящей за кем-то в кожаной куртке… Лихие банданы подстёгивают кайф… – королевский танец на выпускном балу – глаза в глаза, он держит её тело… всё как-то по-новому… – страшный испуг, когда в спортзале его рука точно помимо его воли вдруг коснулась мягких волос у неё на лобке… Неужели такое было с ним?.. – пронзающий взгляд старого бородатого наставника в чалме… Слепящий блеск драгоценного ожерелья на красном фоне… – черноголовый малыш в объятиях Джулии… Почему опять красный фон?!

– Это мой ребёнок?! От еврейки?!

Но это же Джул! Странно, почему я в детстве не задумывался, что она еврейка?! Они узнают! Конец карьере!

Порыв ветра снёс гребешок волны на лицо Асана.

– Почему она не сказала?! Не хочет связываться! Она ничего не отдаст мусульманам… Её уничтожат!!! И я ничего не смогу сделать! Это конец!

Всемилостивейший Аллах, почему так несправедливо?!

Страшный удар волны о камень как будто поставил точку его терзаниям…

Двое молодых мужчин в чёрных мусульманских одеждах молча стояли возле ухоженной могилы на мусульманской части кладбища среднеамериканского городка… Это Асан и меченый…

День памяти отца… Нелёгкий разговор двух таких разных, никогда не бывших близкими, братьев.

Асан на правах старшего в семье хотел бы прояснить ситуацию:

– Ты что, серьёзно веришь, что шахида там ждут семьдесят две гурии?!

Меченый, как всегда, смотрел исподлобья, отвечал зло:

– Есть только одна гурия, и она здесь, на этом свете…

Оба понимающе замолчали… Меченый неожиданно зло ткнул пальцем в грудь брата:

– Я видел вас тогда… в спортзале… Она тебя как тупого барана соблазнила… Она же еврейка! Я отомщу…

Есть много причин сравнивать Натанию и Одессу… Правда, есть и различия. Шумная центральная улица Натании всегда многолюдна…

К перекрёстку подошёл смуглый молодой парень. Ни одеждой, ни рюкзаком на одном плече, ничем остальным он не отличался от беззаботных прохожих. Вот разве что клок каштановых волос сбоку на чёрной голове…

Парень начал переход улицы. Обычная «зебра», дисциплинированные пешеходы…

Напряжённый взгляд парня был прикован вначале к толпе на входе в крупный торговый центр на другой стороне улицы, а потом к охраннику.

Парень невольно замедлил ход… Глаза не отрывались от русоволосого охранника… Они примерно одного возраста…

Резко зазвонил его мобильник… Нервно бросил несколько фраз…

Внезапно из толпы пешеходов в начале перехода выделился Асан в чёрных очках с мобильником у уха. Он стремился быстрыми шагами догнать меченого. Ему это удалось лишь на середине улицы…

Асан сбил его с ног, прижал к земле, что-то страшно закричал ему в лицо… Меченый от неожиданности был испуган и растерян до крайности.

Вдруг взрыв… Огонь… Дым… Кровь… Крики… Все побежали… На разные голоса завыли сигнализации припаркованных неподалёку машин…

Джулия, как все израильтяне, слушала в гостинной экстренный выпуск новостей.

Оксана где-то на кухне разговаривала с малышом и внуком.

Диктор с экрана ровным голосом сообщил: – …теракт на входе в каньон в Натании…

Террорист, испугавшись охранника, не стал входить в каньон и привёл в действие пояс смертника на пешеходном переходе… Есть убитые и раненые…

Неизвестный молодой человек пожертвовал собой, накрыв своим телом террориста в тот момент, когда тот прокричал «Аллах акбар!» Благодаря этому смелому поступку, количество жертв минимальное…

Личность смельчака устанавливается…

На экране кадры места взрыва…

Среди прочего оператор мельком выхватил – небывалое дело! – мёртвое лицо храбреца…

Джулия вскрикнула:

– Это Асан!

В гостиную испуганно вошёл внук.

Джулия не дала ему раскрыть рот:

– Поехали!.. В Натанию! Быстро!!!

В крайнем левом ряду приморского шоссе, изредка повизгивая сиреной, по направлению к Натании мчался поджарый джип с синей мигалкой на крыше. Водители привычно и вовремя освобождали ему место…

Губы Джулии были сжаты. Лицо внука непривычно сосредоточено.

Джип по-хозяйски пролетел несколько красных светофоров…

Место взрыва было оцеплено полицией и пёстрой лентой. Обычная в таких случаях суета полицейских, военных и санитаров…

Джулия ищет Асана… Её не пускают… Она кричит полицейскому, показывая рукой на лежащее тело Асана, что она его знает… Внук суёт тому под нос какое-то удостоверение… Их пропускают…

Джулия на коленях перед безжизненным телом Асана… Роняет голову на грудь… Глаза закрыты… Губы сжаты…

В её мозгу вспышки-картинки прошлого:

– она и Асан вдвоём трясутся на старой лошади, хохочут… Им лет по десять… – в ватаге байкеров где-то на большом дворе ремонтируют свои немудрёные байки… Руки Джулии в машинном масле, она по-дружески подставляет лицо Асану, чтобы он поправил ей волосы с лица. Асан касается её щеки, их глаза встречаются, оба слегка смущены… – нарядный Асан через весь зал идёт ей навстречу приглашать на королевский танец. Она с трудом сдерживается, чтобы не броситься ему навстречу… – после буйства любви на матах в спортзале оба смущены, встают, приводят себя в порядок… Джулия посмелее… Она берёт его лицо в ладони и нежно целует в губы, мол, всё хорошо…

Взгляд из прошлого с треском возвращается в реальность…

Забрызганное кровью и гарью красивое лицо Асана почему-то было открыто, рядом в луже крови полностью закрыто чьё-то тело… Ветер приподнял покрывало… Страшное кровавое месиво… Взгляд Джулии упёрся в клок каштановых волос на правом виске чёрной головы – меченый!

Джулия с ужасом перевела взгляд с меченого на Асана…

Джулия вдруг вздрогнула и заметила на шее Асана черно-белый платок. Это бандана! Её бандана! Они обменялись когда-то на память…

Джулия оглянулась по сторонам, развязала платок с шеи Асана, прижала его к лицу и отчаянно, как когда-то на груди у деда, застонала…

Всё понимающий внук гладил её сзади по плечам, пытался приподнять… Джулия мокрыми глазами посмотрела на него снизу вверх… Её дрожащие губы с трудом произнесли:

– Это… из-за меня…

– Из-за тебя! И из-за меня! И из-за них! – показал рукой на толпу за ограждением…

Уже более крепко приподнял её с колен и увёл прочь… У ограждения Джулия остановилась, обернулась…

У тела Асана уже хлопотали эксперты в пластиковых чулках и перчатках…

– Они… братья… родные… Он должен был послушать старшего…

Внук со знанием дела перебил:

– Поэтому кнопку взрывателя обычно нажимает наблюдатель из толпы…

Отдельный участок с краю кладбища Хайфы… Дле неевреев… Ряды аккуратных надгробий из белого камня… С фотографиями…

В крайнем ряду у одной из могил две элегантные женщины в чёрном… Пышные волосы развевал лёгкий ветер. Сзади было отчетливо видно, что у одной они чёрные, у другой светлые… При взгляде же спереди становилось понятно, что обе женщины беременны…

Это Джулия и Оксана…

Надпись на памятнике на иврите и на русском… Чёткая фотография русского…

Лица женщин грустны…

Джулия поймала себя на мысли, что к смертям, похоже, она стала на местный манер привыкать…

– И чего ты влез в этот дикий Восток… Сидел бы в кабинетике у себя в Москве… Припёрся… Всё из-за нефти… Слишком уж чёрное это золото…

Оксана думала не про мотивы:

– А что бы было тогда со мной и с тобой, Джул, если бы он не припёрся?!

На её печальные глаза опять навернулись слёзы:

– Спасибо отцу, согласился оставить его мне и его сыну…

Оксана ласково погладила себя по животу.

Джулия понимающе обняла подругу.

Медленно пошли по дорожке дальше…

Проплывает череда фотографий на памятниках… Много молодых, в военной форме, улыбающихся…

На другом участке подошли к весёлой, словно подсвеченной от рыжины волос фотографии деда…

Положили цветы, смахнули сухие листья…

Джулия вроде посветлела лицом:

– Ну, здравствуй, дедуля!

Доложить вот пришла, что труба твоя в порядке, несмотря ни на что… Передала её в надёжные руки… Теперь возвращаюсь домой, твоих правнуков растить… Буду к тебе приезжать…

Помолчала с полминуты, добавила как-то с облегчением, поглаживая камни на обеих могилах:

– Теперь ты успокоился… рядом со своей Сарой… Сколько же от тебя пользы всем было… Кто знает… Может и пожил бы ещё, если бы не это золото… Чёрное…

Поздним вечером у себя в спальне Джулия в пижаме досматривала по телевизору новости. В мире много тревоги… Заснула… Сон был тревожный, вероятно, после кладбища… Вдруг вскрикнула… Проснулась в волнении… Не понимает, что произошло…

Любой город Ирака теперь смело можно было называть прифронтовым. Повсюду знакомые всем следы войны…

Из побитого отеля вышел Дин и сел в заляпанную грязью машину рядом с молодым, симпатичным водителем. Передал ему пакет…

– Привет, Тарик! Вот лекарство для твоей дочери… Оно очень сильное, поможет обязательно. Я привёз его из Израиля, там мощная медицина… Только ты об этом особо не афишируй среди своих, сам понимаешь…

Водитель горячо поблагодарил. Машина, газанув дымом, тронулась…

Через минуту у разбитого киоска раздался какой-то трескучий взрыв… Машина загорелась… Метрах в трёх от неё безжизненно лежал Дин…

С воем подлетел хаммер с американскими солдатами… Чёткие выученные движения…

Дин пришёл в себя… Лицо в крови и в копоти… Последнее, что он увидел – разбитая коробка с лекарствами… и потерял сознание…

Не успев как следует проснуться, Джулия ещё с вечерней тревогой пыталась дозвониться до Дина. Тщетно…

Джулия почувствовала беспокойство…

В спальню к ней забежал малыш, с радостью её поцеловал. Оксана повела его в детский сад…

Наконец, раздался звонок мобильника.

Голос Дина по телефону был черезчур старательно игрив:

– Привет, красавица! Как спалось?

Джулия, однако, пребывала в другом настрое:

– Что случилось?!

Дин ответил не сразу:

– Почему ты решила, что что-то случилось? Ничего не случилось, если не считать расстройства желудка… Доктор рекомендовал недельки две от горшка далеко не отходить… А так всё о’кэй!

Разговор закончился, беспокойство у Джулии осталось…

Новейший аэропорт Бен-Гурион выплескивал очередную партию авиапассажиров.

Поток пассажиров с разнокалиберными тележками… Все водят глазами по толпе встречающих…

Среди них Джулия… Заметила Дина… Тот идёт, прихрамывая, с тростью… Обнялись…

Джулия змеисто зашептала ему на ухо:

– Говоришь, обосрался?!

И больно укусила за ухо…

Дин вскрикнул… Схватился за ухо, виновато, как попавшийся шкодник, заулыбался:

– Ну, всё же цело, чего ты?!

Джулия пока что без улыбки:

– Теперь ты будешь считать коров в штате Айова, а не нефть в Ираке! Ты меня понял, бухгалтер?!

Неравнодушность израильтян к еде сторонний глаз засекает легко. Охель, они говорят… Везде и всегда охель… Жуют повсеместно и круглосуточно… Жуют на ходу, жуют за рулём, жуют на совещаниях…

Израильские бомжи, сдаётся, самые сытые бомжи в мире… Столько выбрасывают…

Говорят, это на уровне генов голод, из рабства…

На веранде дома деда имел место праздничный обед…. Обильный стол… Из кухни Оксана несла довольно тяжёлое блюдо…

Внук пулей бросился ей навстречу:

– Вай, красавица, что ты делаешь?! Тебе надо беречься! Скажи мне, я всё для тебя сделаю!

Джулия по-дружески понимающе-иронична:

– Ишь ты, какой стал галантный, даже брюки надел! Ма питом, мотэк?! (чего вдруг, сладенький?!)

Внук по-хозяйски продемонстрировал заботу:

– Ма питом, ма питом… Ей после блондинчика ещё кучу брюнетиков рожать… Вот, ма питом!

Джулия, довольная, что судьба Оксаны устраивается, радостно засмеялась… Подбодрила смущённую подругу:

– Отцы в этой стране образцовые… Больше матерей хлопочут. Да тем и некогда, всё время рожают… Так что, подруга – мазаль тов! (удачи!)

В гостиной показался Дин в майке, в шортах и босиком – по-израильски. Заговорщицки, жестами пригласил всех куда-то внутрь дома… Все пошли за ним к комнате сына.

Из неплотно закрытой двери слышалась музыка. Все стали заглядывать в щелку… На экране компьютера – любимый дедов Риверданс. Мальчик с азартом смотрел на экран… Пытался подёргивать плечами, головой, ногами…

Заметил их и расплылся в широченной улыбке, обнаружив в аккурат посредине верхнего ряда зубов точно такой же прострел, как и у Дина!

Дин подмигнул ему одним глазом…

Все понимающе заулыбались и вернулись на веранду.

Джулия с напускной строгостью схватила Дина за шиворот:

– Если и дочь будет с прострелом, бухгалтер, я тебе точно яйца отгрызу!

Крутой, холёный байк солидно и спокойно рокотал в тишине уютного среднеамериканского городка… За рулём был Дин, сзади него Джулия, а впереди, на баке, их сын. Все в порядком выцветших чёрно-белых банданах.

Проехали мимо городского парка, переглянулись, что-то вспомнили, в очередной раз заулыбались… Остановились у городского кладбища… Молча прошли к свежей ещё могиле… Асан похоронен как американец…

Джулия положила цветы на надгробие:

– Прости, Ас…

Не в те руки ты попал, мой добрый и верный Ас… Не смог разобраться, где истинная вера, а где зло под её прикрытием… Вот и запутался…

Провела рукой по камню:

– Ты хотел быть ближе к Богу… Теперь вот… там… Наверное, так захотел твой Бог… Хотя… Один он у нас, Бог-то… Поехали дальше…

Остановились у скромного опрятного домика на окраине. На звонок вышла красивая черноволосая девушка с печальными глазами. Удивительно похожа на Асана…

Джулия достала из сумочки красный футляр:

– Это тебе Асан приготовил на свадьбу…

Девушка открыла футляр. Изумилась красоте и стоимости украшения… Чёрные глаза повлажнели, заморгали чаще…

Вновь завораживающий рокот байка… Подъехали к школе… Остановились… Кругом пусто… Прошли мимо классов, кабинета физики, химии… Джулия с Дином опять с улыбкой переглянулись… Подошли к кабинету директора школы… Постучали…

Знакомые наглядные пособия, знакомый глобус… Старый директор помнил их, поздоровался за руку и с малышом тоже…

Джулия достала из кармана чек, протянула его директору:

– Это для нашей школы… Простите нас…

Директор приятно удивился, с энтузиазмом поблагодарил.

Джулия погладила сына по голове:

– Возьмёте нас учиться?!

Неожиданно у того из-за пазухи куртки просунулась лохматая голова так и не подросшего Барса… Залихватски затявкал, словно демонстрируя готовность к новым озорствам…

© 2007 ВИКТОР ГОРБАЧЁВ

Одесса обладает многими достоинствами: Привоз, каштаны, море, Дерибасовская, оперный, лестница, евреи…

Море располагает к волнующему флирту, Привоз стабильно выдаёт на гора нескончаемые приколы, Дерибасовская, как всегда, вдохновляет поэтов и композиторов, с Потёмкинской лестницы не сходят рекламщики, эталонный одесский юмор таки неистребим…

Коренной же одессит Семён Маламуд с Мясоедовской многолетними стараниями подарил городу аж пять красавиц-дочерей. Резонно рассудив, что попыток родить сына сделано достаточно, Семён свою миссию на Земле считал бы выполненной, если бы не его Сима.

Сима обладала быстрым умом, бездонными чёрно-карими глазами, колючим языком и кипучей энергией.

Фигурой Сима теперь уже никакой такой не обладала, что, впрочем, совершенно не смущало Семёновы гормоны. Семён безропотно сносил бесконечные подтрунивания благоверной, потому что с тех пор, как он был допущен к роскошному некогда телу Симы и по сей день в душе его было место только обожанию и любви.

Беззаботным весенним утром, как всегда, просто и буднично растворилось мутное от старости окно на втором этаже, явив взору легендарный, обшарпанный одесский дворик…

Большеголовый, лысеющий, с тонкими усиками человек в растянутой белой майке без рукавов сощурился на весеннем солнце. Это и был наш Семён.

Из окна напротив его поприветствовал худой, курящий сосед:

– А вот и Семён проснулся! Как жизнь, дорогой?!

Семён для беседы ещё не разогрелся:

– И что ты называешь «жизнь»?!

– Вот те нате! Гляди-кось, какое солнце! А воздух, чуешь?! Акация зацвела! И вообще… всё… И твой вот букет ожил!

Худой сосед кивнул на детвору. Колченогие девчонки десяти-тринадцати лет, трое из которых были в одинаковых цветастых платьицах, скакали по клеткам, нарисованным мелом на единственном ровном куске двора.

Поодаль на древней щербатой скамейке под развесистым кустом увлеклась книжкой, видимо, старшая с надкусанной молодой морковкой в руке. Юбка в горошек довольно смело являла солнцу бледные пока коленки…

Ещё одна, лет пятнадцати, с двумя мальчишками шумно осваивала взрослый велосипед.

Девчонки были румяны, черноволосы, глазасты.

Семён опять сощурился, уже от гордости…

Неожиданно он заёрзал, издал некий звук, как от щекотки, присел и скрылся внутрь. Вместо него, спустя несколько секунд, в окне показалась, заканчивая интимную улыбку, Сима:

– Бэлочка, детка, я чувствую, ты хочешь развесить бельё сушиться…

Добротная, но старая мебель в столовой-гостиной выглядела как-то грустно, если не сказать уныло, некогда модная и вожделенная хрустальная люстра подрастеряла свой блеск и не кричала уже так громко о роскоши или зажиточности.

Вся семья обедала за большим, круглым столом. За стульями с младшими девочками деловито прохаживалась пёстрая кошка, нагло и терпеливо ожидая подачки.

Семён любил семейные разговоры за обедом, как ещё всех соберёшь…

– Ну, пусть Бронштейны едут, ну, что теперь… Или это конец света… У них там тётка…

Было похоже, Сима этот аргумент просчитала:

– Причём тут тётка?! Они тут уже всё потеряли, и нет уже у людей терпения! Тётка!

Побачь, Мойский… Он такой еврей, як ты нэгр, так и тот туда же сунется!

– Симочка! Все же знают, Мойский уносит свои кривые ноги от цугундера… Ну, справил себе бумаги, так что…

Испытанные трагические нотки Симе удавались лучше других:

– А ты дожидаисся, пока из цугундэра за твоими волосатыми ногами воронок пришлют?! И что я тода одна с этой оравой делать стану?!

Семёну стало страшно от такой перспективы, он даже обнял жену за плечи:

– Что ты, что ты, козочка моя! Не тре’пли свои нервы понапрасну! Я с тобой хоть куда согласен!

– Пап, а правда, что в Израиле девочки в армии служат? Клёво, да?!

Девчонки оживлённо загалдели…

Семь лет спустя…

В окно на всю стену салона виднелись неподвижные пальмы, ярко-голубое небо…

За огромным столом вся семья. Повзрослевшие девушки очаровательны… Одна в военной форме. Старшая, Бэла, держала на руках курчавого младенца, с них не сводил влюблённых глаз смуглый молодой мужчина, муж Бэлы.

Между Симой и Семёном сидел худенький, глазастый мальчик; Лёва – чудо-подарок им от Святой земли… Перед ним торт с шестью свечами.

Семён светился от счастья – долгожданный сын, все живы, здоровы…

– Ну, что, Геля, сбылась мечта идиотки – служить в армии?! Как ты перед отъездом говорила – круто, да?

– Клёво, папуля, ну, и круто, конечно, тоже. Жаль, ты меня в боевые войска не пустил…

Мама Сима воинскую повинность для девушек не одобряла совсем:

– Молчи уже, боец в бретельках! Хватит с тебя, что таскаешь с собой эту кочергу тяжеленную…

Лёва в свои года уже имел своё мнение на этот счёт:

– Это М-16, мам, а никакая тебе не кочерга!

– О, побачь, щще один вояка сопливый выискался!

Все загалдели, стали поздравлять Лёву с днём рождения.

Муж Бэлы принёс из другой комнаты свой подарок – корзину с ушастым светлым щенком. Громкие возгласы изумления у именинника, деланного возмущения у Симы, умиления у всех остальных…

В разгар чокания бокалами и закусывания вдруг раздался громкий Симин голос:

– Не, ты посатри, шо делается! Лёва! Шо ты творишь?!

Все обернулись на Лёву. Тот щурился от удовольствия, а щенок у него на руках длинным розовым языком облизывал всё его лицо…

Вечером, когда Сима хозяйничала на кухне, Семён услышал по телевизору сообщение об очередном теракте…

С привычной грустью прокомментировал:

– Жуть, что творится… Куда податься бедному еврею?!

Кухни в израильских квартирах не изолированы, поэтому Сима отозвалась незамедлительно:

– Ещё чего, куда податься! Сначала сюда подались со всех концов, что ж теперь, назад возвращаться?!

Поцы паршивые, с кучкой босяков справиться не могут!

Семён всегда начинал спор с женой, уже зная, что при определённом накале поднимет руки вверх.

– Да давно бы справились, мамуля! Так ведь Европа ж завоет…

– Что-то твоя Эвропа не очень-то выла, когда евреев резали и гнали… Как же, стануть яны выть, коли у них глотки арабской нефтью залиты! Завоють яны… Вот от этих зелёных засранцев-то и завоют очень скоро!

– Не бери в голову, мамуля…

Давай я тебе лучше анекдот расскажу…

Ты помнишь, когда-то евреи были рабы у фараона… Так вот у фараона как-то случился запор. Нужно ставить клизму…

Но как ставить клизму фараону?!

Тогда при фараоне поставили клизму бедному еврею. Фараон от такой процедуры расхохотался, и стул стал нормальным…

С тех пор, когда у фараона запор или ещё что-нибудь, клизму ставят еврею…

Семён потянулся было обнять сзади своё сокровище, но Сима сделала натренированное движение бёдрами и он, ойкнув, отлип…

Ухоженный тротуар, аккуратная, не истерзанная автобусная остановка… Немноголюдно… Много цветущих кустов, «и небо здесь, как синее стекло…»

Мимо остановки гордо, как пограничник, проходил Лёва со щенком на поводке. Щенок был из породы жизнерадостных, потому как всем прохожим вилял хвостом и даже с многочисленными уличными кошками норовил завести знакомство.

Вдруг Лёву насторожил мощный рёв двигателя автомашины, он оглянулся…

Пустой городской автобус почему-то набирал скорость, приближаясь к остановке… За рулём мелькнуло свирепое, чёрное лицо водителя с неестественно вылупленными глазами и кричащим ртом…

Никто из стоявших на остановке людей не успел ничего сообразить, как автобус на полном ходу протаранил их…

Отброшенная ударом пожилая женщина сбила Лёву с ног… Лёва перевернулся, чтобы встать, и чётко увидел, как черное колесо тяжёлой машины буквально размазало по асфальту его светлого, лопоухого щенка…

Лёжа, Лёва инстинктивно протянул щенку руку, что-то закричал вместе со всеми, потом потерял сознание и уткнулся лицом в тёплый камень тротуара… Из носа стала видна маленькая струйка крови…

Один из прохожих хладнокровно, как в тире, выхватил из-за пояса сзади свой пистолет и сквозь стекло автобуса всадил в террориста сначала одну, потом ещё три пули… Этого Лёва уже не видел…

В палатах израильских больниц всегда многолюдно; ограничений доступа практически нет ни по времени, ни по количеству…

Отрешённое, в пятнах зелёнки, лицо Лёвы… Мама Сима и сёстры-близнецы, Ляля и Лора, одевали его, собирали вещи на выписку…

В кабинете молодой русскоговорящий врач передал Семёну какие-то документы, тихо прокомментировал:

– Телесных повреждений нет. Сотрясение мозга лёгкое…

Гораздо важнее преодолеть последствия шока…

Детский психолог разработает программу реабилитации. Будем уповать на время и растущий организм… Ни в коем случае никаких животных пока!

Вечером сёстры Ляля и Лора показывали мальчику большую книгу с картинками, что-то рассказывали… У Лёвы взгляд был рассеянный, безразличное лицо, всё время молчал…

Ляля не выдержала, закрыла рот ладонью, вышла из комнаты и дала волю слезам.

Небритый, какой-то сразу постаревший Семён отрешённо бродил по салону, не зная, что делать…

Потемневшая лицом Сима присутствия духа, однако, не теряла:

– Позвони Аркадию, пускай завтра придёт с утра, посидит с мальчиком, пока девочки с учёбы не возвернуца… Не бросать же нам свой маколет… (небольшой магазин). Ему на пенсии всё равно нечего делать…

По дорожке среди цветов не спеша прогуливался седой, интеллигентного вида мужчина, держа за руку Лёву. Мальчик безучастно смотрел то под ноги, то по сторонам, то на мужчину, что-то ему рассказывающего, всё время молчал…

Седой мужчина (Аркадий) сидел за столиком в сквере напротив Лёвы, не спеша ели мороженое. Неожиданно хулиган-воробей спикировал на их стол, схватил орешек с тарелки и исчез… Несколько секунд замешательства, после чего Лёва начал тихо плакать…

Детские аттракционы в парке… Лёва с отрешённым видом качался на какой-то ракете со звонками… Неожиданно начал накрапывать дождь, и они поспешили укрыться в квартире Аркадия неподалёку.

Дома Аркадий вытирал голову малыша полотенцем, тот по-прежнему был ко всему безучастен…

Вдруг разлохмаченный Лёва заметил в комнате небольшой аквариум, неожиданно проявил к нему явный интерес…

Аркадий заметил изменение во взгляде мальчика, подставил ему стул…

Тот долго и пристально всматривался в детали аквариума, Аркадий же не менее внимательно наблюдал за ним.

Неожиданно Лёва начал бормотать что-то невнятное:

– Дым… Огонь… Самолёты… Стреляют…

Пока Сима одевала сына на прогулку, на кухне Аркадий беседовал с Семёном:

– Я ничего не могу поделать, Сёма. Как только мы выходим из дома, он тянет меня за руку и твердит своё: «К рыбкам…». Его не оторвать от аквариума…

– Доктор сказал, что это большой прогресс, что он начал говорить.

Аркадий, я тебя очень прошу, пусть так побудет несколько дней…

– Та о чём речь! Конечно… Мы же не чужие…

Лёва сидел у аквариума, вглядывался в его чарующую голубизну, в пузырьки воздуха, в завораживающе колеблющиеся водоросли, в разноцветных рыбок. Медленно что-то бормотал:

– Ритка… Рука забинтована… Ляля, Лорка… в зелёной форме… Как Геля…

Аркадий слышал среди бессвязного набора слов имена сестёр мальчика, но значения его словам не придал.

Вечером он привёл мальчика домой. Все домочадцы старались сказать малышу что-нибудь приятное…

Неожиданно мама Сима бодрым голосом объявила:

– А наша Ритка, веретено, руку на тренировке сломала… Шило у ей в одном месте! Та, до свадьбы заживёт…

Аркадий подозрительно посмотрел на мальчика.

Все вместе уселись ужинать. Пошли неспешные семейные разговоры…

Вдруг Ляля бодрым голосом заявила:

– Дядя Аркадий! А мы с Лоркой идём в армию!

У Аркадия еда застряла в горле… Запив, он осторожно спросил:

– Форма будет зелёная, как у Гели?

Девушки удивились:

– Да-а, а вы откуда узнали?

Аркадий как-то вяло отшутился, угадал, мол…

По дороге домой его терзали смутные догадки:

«Вот тебе раз… Неужели?! А что, такое бывает… Ванга та же… И другие бывали…

Надо его разговорить и уточнить… Завтра… Это же надо!»

Наутро Лёва деловито уселся на уже привычное место у аквариума. Неожиданно, не отрывая глаз от аквариума, заговорил:

– У тебя новый пелефон…

Аркадий на секунду замер, потом поспешно хлопнул по карманам куртки, где всегда лежал его мобильник, – нет его! Не задумываясь, быстро спросил:

– А где ж мой старый?!

Лёва несколько секунд помолчал, поразглядывал подводные камни, медленно плывшую чёрную рыбку с длинным, лохматым хвостом, потом, как бы для себя, произнёс:

– У лохматого, чёрного парня… В горах…

Аркадий округлил глаза. Вряд ли от осознания, что ловкий арабский хлопец спёр у него мобильник. Скорее от обнаружения фантастических возможностей Лёвы. Не сразу вспомнил, как это называется… Ясновидение…

Аркадия прошиб холодный пот.

«Всё точно: мальчик стал ясновидящим в результате травмы головы и шока… Точно, как баба Ванга из Болгарии.

И что я теперь должен делать?! Сообщить? А ведь он только здесь, у аквариума, всё так видит… Засмеют… Помолчу пока, там посмотрим…»

На следующий день у аквариума, как обычно, задумчивый Лёва медленно называл цифры: девятнадцать, семь, двадцать четыре…

Аркадий записывал…

Аркадий решил воспользоваться способностью мальчика видеть будущие и прошлые события. Один только раз для себя, и то лишь для того, чтобы как-то обустроить этот необычный процесс ясновидения.

Его выигрыш в «Лотто» составил двести триста тысяч шекелей (около пятидесяти тысяч долларов.)

Отпраздновав это событие с родственниками и друзьями, Аркадий немедленно приобрёл громадный, навороченный аквариум, ноутбук и маленький, но крутой диктофон.

В жизни этого некогда активного человека вновь появился азарт, а, значит, и смысл…

Лёву все эти новшества тоже заметно оживили, он стал охотнее идти на контакт. По просьбе Аркадия уточнял время и место будущих событий, вглядываясь то в экран ноутбука, то в завораживающую глубину аквариума…

Десятого августа 2005 года в квартире Аркадия была, как повелось, рабочая обстановка: у аквариума в кресле на колёсиках сидел Лёва, оранжевая бейсболка козырьком назад, спереди на футболке – мультяшный львёнок ловит кончик своего хвоста. Рядом, в кресле с ноутбуком на коленях Аркадий, голый торс, смешные зелёные шорты ниже колен…

Лёва бубнил себе под нос:

– Завтра Гелька со своим женихом придёт… Лысый какой-то и дохлый… Улетят все… А-а-а… Всё равно вернутся… Чего туда-сюда шлындать…

Потом перевёл взгляд на других рыбок:

– Ветер… Ураган… На берегу всё рушится… Люди тонут…

– Где, Лёва, когда?!

Большой город… Много негров…

Аркадий быстро вывел на экран карту. Африка… Лёва закачал головой… Бразилия… То же… США… Лёва уверенно ткнул пальцем в побережье Мексиканского залива в районе Нового Орлеана.

Несколько минут помолчал и продолжил:

– Поезда столкнулись… В Индии… Двадцать шестого октября 2005 года.

Аркадий не переставал изумляться:

– А как ты дату-то узнал?! Сейчас только десятое августа 2005…

Лёва, не отрывая взгляда от аквариума, через паузу, как об очевидном:

– Все газеты на следующий день пишут… много фотографий…

– Лёва, а как ты всё сразу видишь? И Индию, и Америку, и своих девочек?

Лёва отвечал как во сне:

– Не сразу… О чём думаю, то и вижу…

Дальнейшие события со слов Лёвы были зафиксированы завороженным Аркадием и обработаны хорошо его знавшим, заинтригованным автором.

Маленький Нострадамус изо дня в день в течение семи лет отвечал на простые житейские вопросы Аркадия:

– что будет с домашними, со мной, с тобой?

– что будет у нас здесь с Израилем, с Палестиной?

– что будет на Украине, в России?

– кто будет премьер-министром Израиля, президентом России, США?

– будут ли войны, землетрясения, ураганы?

– что, вокруг нефти весь мир так и будет плясать?

– полетит ли человек на другие планеты?

– как и когда справятся с неизлечимыми болезнями?

Видение будущего в этой повести представлено в основном через призму событий в большой семье мальчика.

Огромный материал по грядущим событиям, не связанным напрямую с хроникой этой семьи, ждёт свои сюжеты…

Все ответы Лёвы по записям Аркадия непонятным пока образом обрываются 14 августа 2012 года.

При наступлении этой даты в рассказах Лёвы он начинал плакать, причитать при всхлипывании, что рыбки, мол, погибнут…

С немалым трудом Аркадию удастся, наконец, узнать смысл этой роковой даты.

Как знать, может быть Всевышний устами маленького Нострадамуса как раз и предупреждал нас, на каком витке спирали можно упасть, чтобы мы могли вовремя подстелить соломки…

Август 2005 года…

НАЧАЛО ЯСНОВИДЕНИЯ ЛЁВЫ на 2006 год…

За большим столом Семён, Сима, девочки. Между Гелей и младшей, Ритой, сидел белобрысый, худощавый, с большими залысинами, парень лет около тридцати, с аппетитом ел.

Семёну не терпелось обсудить решение Гели и её друга уехать из Израиля:

– А чего на Украину-то? Может, куда в Европу попробовали бы?

Сима зятьям явно благоволила:

– Та дай уже человеку покушать спокойно! Шо ты торописси, як голый в баню?!

Кушай, Славочка, кушай, потом поговОрите. Сытый человек завседа лучче соображает…

– Да всё нормально, Сима Иосифовна, спасибо.

Ну, во-первых, там наша Родина. Только вы жили на востоке Украины, а мы поедем на запад, под Ужгород. Дома, как говорится, и стены помогают…

Во-вторых, там три моих старших брата, с работой помогут… Ну, и вообще, спокойней у нас, в смысле никаких национальных или религиозных вопросов.

Здесь же живёшь как на пороховой бочке, и никаких просветов… Мы с Гелей всё обсудили…

Семён очень редко, но всё же отваживался вставлять шпильки:

– Сима, а ты случайно не знаешь, чего это мы с тобой на эту самую бочку взгромоздились?!

– Та, я ж думала, завседа люди обо всём могут договорицца… А эти тут, як бараны, упёрлись лбами и стоят уж сколько годов!

– Э-эх, как там наша Одесса?! – заностальгировал было Семён.

– Ну, и не об чём жалеть! Слава богу, сыты, обуты, одеты… И по вечерам ходить не страшно…

А поляди, яких хлопцев себе тут наши девочки понахОдили! Там таких добрых хлопцев зусим мало осталОсь…

Вот як там наша Бэлочка со своим испанцем в евонной Испании… Як-то его родня приняла её…

Проходивший мимо Лёва как бы для себя буркнул:

– Вот скоро прилетит, сама всё и расскажет…

Воскресное утро жаркого каталонского лета – это время для разговора с Богом. Все жители деревни в подобающих чёрных одеждах потянулись в церковь…

Очень красивая и очень грустная Бэла проводила до калитки мужа, испанца. Вниз по каменистой улице он пошёл один. Косые взгляды односельчан у некоторых даже не скрывались… Встретил и горячо поприветствовал пожилую пару, лицом похож на мать…

В церкви шла какая-то тревожная служба.

После службы мать испанца, седовласая, с суровым до горделивости лицом и породистой осанкой, заметила, как он переглядывался с молодой местной женщиной. Осмотревшись, свернул за ней в узкий проулок…

Отец, опершись на трость, пристально и строго смотрел на жену. Не меняя выражения лица, она сказала ему тихо, но строго:

– Молчи… Господь никогда не привечал на нашей земле евреев… Король Филипп не глупее нас с тобой был…

Ближе к в вечеру, когда спала жара, Бэла в шортах и в маечке вышла со своими детьми во двор.

Черноглазые, кудрявые мальчишки семи и пяти лет весело и дружно озорничали при каждом удобном случае: то червяка маме под нос подсунут, то старому коту цветок к спине привяжут…

Во двор из дома вышел испанец. Дети на секунду замерли, бросили на него быстрый насторожённый взгляд, потом на мать и только потом продолжили заниматься своим делом…

– Дорогая, я просил тебя одеваться поскромнее… Ты же знаешь, в наших краях не носят шорты…

– Дорогой, но я же у себя дома…

И потом, твои края – это всё-таки просвещённая Европа, не так ли?

Кстати, о просвещении… Меня приглашают работать в нашу школу. Я надеюсь, ты не забыл, что у твоей жены диплом педагога Тель-Авивского университета…

– Не смеши людей своим педагогическим образованием.

Все знают, что в Израиле самые избалованные дети и самая неправильная система образования, поэтому в ваших школах царят хаос и балаган.

Твои дети плохо знают испанский язык, да и ты тоже… Вот и занимайся этим дома…

Испанец открыл калитку и походкой тореадора удалился.

Бэла была обижена, села в задумчивости на скамейке, стала смотреть на больших птиц в небе…

В окрестности деревни группа женщин в чёрном собирала что-то с кустов в большие заплечные корзины. Пели унылую местную песню…

С грустным и усталым лицом Бэла среди них ничем не выделялась, только не пела.

Амбар с сеном на окраине деревни…. Чёткие, как ножи, лучи солнца сквозь щели и маленькие оконца…

Муж Бэлы, испанец, яростно целовал молодую женщину, встреченную накануне в церкви.

Скомканная чёрная одежда контрастировала с незагорелой кожей бёдер и груди… Испанец словно был опутан руками и ногами лежащей снизу женщины… Его резкие движения не создавали впечатления, что он хотел бы вырваться…

После сиесты из дома неспешной походкой вышли мальчишки. Доедая бананы, с деловым видом осмотрели окрестности. Младший в другой руке держал за шею резинового гуся.

Заметили седовласого соседа, поливающего из шланга огород…

Старший, не отрывая взгляда от соседа, доел банан, запустил кожуру в старого кота, и стал что-то горячо нашёптывать на ухо младшему… Разошлись…

Старший выглянул из-за угла сарая, в нужный момент дал отмашку младшему, тот двумя ногами наступил на шланг… Вода прекратила литься, сосед удивлённо посмотрел на конец шланга…

Старший опять махнул рукой, младший спрыгнул со шланга, струя брызнула на соседа…

Тот выругался по-своему, отряхнулся рукой от воды, продолжил поливать. Через пару минут фокус повторился.

Сосед поспешил за угол сарая, успел заметить убегающих мальчишек… Гусь болтался в руке у младшего как живой…

Сосед в шутку сделал вид, что погнался за мальчишками…

На шум из окна выглянула жена соседа, успела заметить концовку, всё поняла.

Реакция, однако, иная:

– У этих евреев даже дети не умеют себя вести!

– Причём здесь евреи, все дети одинаковые…

– Ты себе можешь представить, чтобы наши внуки так безобразничали?

– Ну, конечно, им в католической школе не дают разгуляться…

Отвернул лицо от жены и, хитро сощурив один глаз, тихо добавил:

– Надо будет научить…

Навстречу Бэле по улочке шёл местный пожилой священник.

– Добрый день, святой отец! Всё хочу с вами поговорить…

– День добрый, дочь моя! Что, прямо здесь?

– Ну, в церковь же я не могу прийти…

– Ну, хорошо, давай присядем.

– Скажите, падре, почему здесь так негативно относятся к евреям?

Там, где я жила, в Советском Союзе, такого, по большому счёту, не было. Мне это непонятно. Испания – цивилизованная европейская страна, и вдруг такое Средневековье…

– Я понимаю тебя, дочь моя, даже не Средневековье, а ещё раньше. В народе сильны вековые традиции, а евреи были отверженным племенем на протяжении нескольких веков…

Ещё в четвертом веке в Испании был издан закон, согласно которому христианам запрещалось вступать в брак с иудеями.

Потом началась политика насильственного крещения евреев и их изгнание из Англии, Франции и Испании…

Кроме обвинения в ритуальных убийствах младенцев, евреев, как известно, обвиняли в распространении чумы, отравлении колодцев и прочих страшных прегрешениях…

Но главное обвинение состояло в том, что евреи якобы убили Иисуса Христа. И ведь отменено оно официально было совсем недавно, только в 1965 году…

– Но ведь, согласитесь, падре, такие гонения на евреев были не всегда и не везде.

– Абсолютно с тобой согласен, дочь моя… Европа знала несколько относительно либеральных по отношению к евреям периодов.

Взять те же Средние века у нас, в Испании, во времена мавров… Однако обвинения в адрес евреев не утихали и тогда…

Ты же, конечно, знаешь и о погромах на твоей родине, в России в конце девятнадцатого – начале двадцатого века, и «дело Дрейфуса» во Франции… Тогда эти события, кстати, и положили начало массовой миграции евреев на Ближний Восток.

Нацисты уничтожили две трети европейских евреев и одну треть мировой еврейской общины.

Холокост – самая тёмная страница еврейской истории, но и её нельзя рассматривать в отрыве от того, что происходило до войны и происходит до сих пор…

– Я понимаю, святой отец, что корни антисемитизма достаточно мощные и разветвлённые.

Но на дворе двадцать первый век, падре…

– К сожалению, дочь моя, следует признать, что человеку вообще присуще в своих бедах искать виновника вне себя…

А евреи всегда и на виду, и на слуху. Вот люди и вспоминают обычаи предков…

Однако Папа Иоанн Павел второй, как известно, извинился перед евреями за все прегрешения христиан против них…

Святая церковь осуждает антисемитизм, но ты же понимаешь, что на изжитие сего зла нужны годы и годы…

Перезвон колоколов превращал Пасху из просто радости в торжество. Нарядные, умиротворённые соседи возвращались с праздничной молитвы.

Вдруг жена соседа в испуге закрыла ладонью рот, округлила глаза и замерла…

Сосед бросил на неё беспокойный взгляд, та молча показала глазами во двор к Бэле и начала неистово креститься… Через низкие кусты было видно, как по дорожке важно, задравши хвост, шёл старый кот… с накрашенными голубыми яйцами.

Сосед залился хохотом, жене его хохот добавил злости:

– Хулиганы! – закричала она на всю улицу. – Это издевательство над святой Пасхой! Какая распущенность! Понаехали иноверцы!

Сосед вытер слёзы от смеха:

– Успокойся, старая! Какое издевательство! У детей должна быть фантазия! Гляди, и коту нравится!

В центре деревни открывали некий памятник. Звучал местный оркестр. Ответственное лицо произносило пламенную речь, сильно жестикулировало…

Все стояли вокруг памятника. Среди прихожан – приехавшие гости. В их числе девушки в современных одеждах и с соблазнительными формами. Ответственное лицо постреливало на них глазками…

Рядом стояли испанец с родителями, Бэла с детьми, другие жители…

Вдруг скучающий младший заметил, что на уровне его лица у ответственного лица что-то заметно оттопырилось в штанах… Не раздумывая особо, младший схватил это в кулак и дёрнул вниз.

Некоторые строгие граждане завозмущались, мать испанца бросила укоризненный взгляд на Бэлу, потом на сына… Все остальные же селяне, кажется, были даже рады разрядить непривычную для них официальную обстановку…

По пустынной каменистой дороге грустная Бэла деловито спешила в сторону деревни. Её догнал пёстро раскрашенный пыльный микроавтобус.

Поравнявшись с Бэлой, водитель затормозил, сквозь открытое окно пассажирской двери поприветствовал её.

Водитель был немного старше испанца и очень на него похож.

– Привет, красавица, садись, подброшу.

Они явно были знакомы. Бэла, слегка улыбнувшись, села на переднее сиденье справа, напротив водителя.

Дорога пустынна и водителю хорошо знакома, поэтому он больше смотрел на Бэлу.

– Куда спозаранку-то?

– Да на почту ходила своим звонить…

– Это в Израиль, что ли?

Бэла грустно вздохнула:

– Ну, да…

– Там же настоящая война идёт, как они там живут?!

– Война… А что делать?..

Водителя, однако, больше интересовала сама Бэла, чем международная обстановка. Масляными глазами он мельком обшаривал её ладную фигуру…

Вдали на склоне за густой рощей невысоких деревьев показалась деревня. Машина въехала в тенистую рощу, неожиданно остановилась, мотор заглох. Водитель повернулся к Бэле:

– Давай немного развлечёмся по-свойски…

Деловито постелил в проходе неопределённого цвета покрывало… Протянул руки к Бэле…

Та не сразу поняла, что он хочет. Потом вскочила, попыталась убежать почему-то к заднему сиденью.

Выход из микроавтобуса только спереди. Водитель прижал её к широкому заднему сиденью, его руки были уже у неё под юбкой…

Никаких звуков, только молчаливая борьба…

Силы, конечно, были не равны… Маленькое тело Бэлы оказалось распято на заднем сиденье, уже в сторону полетели её розовые трусы…

Водитель на секунду привстал, чтобы расстегнуть штаны…

Улучив момент, Бэла выскользнула из-под него, побежала было по направлению к выходу, водитель успел схватить её за блузку, повалил на пол лицом вниз, навалился всем телом, опять задрал юбку… Оба тяжело дышали.

Неожиданно Бэла нащупала у водительского кресла отвёртку. Не раздумывая, отчаянным движением снизу вонзила её в живот водителя…

Тот завизжал, как обречённый поросёнок, вскочил, быстро задрал рубашку, испуганно посмотрел на место удара… Кровь была видна, но царапина явно поверхностная. Видимо, этого оказалось достаточно, чтобы опомниться…

– Чего ты дёргаешься, дура?! Всё равно ты ему не нужна! Ты что, не знаешь, что он давно уже с Исабель милуется?! Они с детства вместе! А ты откуда взялась?!

Бэла была растрёпана, тяжело дышала, в глазах ярость, в руке отвертка…

Как-то обречённо произнесла с хрипотцой:

– Он муж мне… У нас дети… А ты… Животное…

– Му-уж! Какой он тебе муж! Тебя и в церковь-то не пускают!

Водитель окончательно успокоился, даже слегка Бэле посочуствовал:

– Уезжать тебе к своим надо, не будет у вас семьи… Он не герой, наперекор своим не пойдёт…

Заметил между сиденьями на полу розовые трусы. Поднял их, бросил Бэле, открыл дверь:

– Иди домой…

Машина отъехала. Бэла в изнеможении присела на придорожный камень. Слышался колокольный звон… Опять какой-то треснутый, и потому тревожный…

Бэла сосредоточенно посмотрела в сторону церкви, потом куда-то за горизонт…

Губы тихо произнесли:

– Спираль, амиго, спираль…

В будущую жаркую осень 2008 года маленький Нострадамус увидел события давно ожидаемые, но от того не менее тревожные.

Семён смотрел экстренное сообщение по телевизору.

Голос диктора по телевизору:

– …По данным Мосад (израильская разведка) Иран заканчивает работы по созданию атомной бомбы…

В создавшейся обстановке правительство Израиля не может больше равнодушно выслушивать угрозы в свой адрес…

Угроза уничтожения нашего государства иранскими исламистами становится более, чем реальной…

По приказу премьер-министра и министра обороны ВВС Израиля сегодня рано утром нанесли ракетно-бомбовый удар по ядерным объектам Ирана.

Уничтожена атомная электростанция в Бушере, завод по обогащению урана в Натанце, гидроэлектростанция и радиоизотопное предприятие в Араке, Ардеракский завод по производству ядерного топлива, комплексы по переработке урана в Саганде и Язде, центр ядерных технологий в Исфахане.

Универсальным производственным лабораториям Жабра ибн-Наяра и Калайе Электрик Компани в пригороде Тегерана нанесён значительный ущерб.

С нашей стороны потерь нет… Правительство объявляет в стране чрезвычайное положение. Армия обороны Израиля приведена в полную боевую готовность. Просьба к населению сохранять уверенность и спокойствие и действовать в соответствии с распоряжениями военного командования…

Семён тяжело вздохнул:

– Опять война… Сима, ты слышала?

– Та слышала, слышала…

Ну, шо теперь метусицца? Или это в первый раз?! Будем, як усе…

Семён, однако, был взволнован не на шутку:

– От, ты, Сима, спокойная, як слон! А что девчата наши служат…

– Ну, шо девчата, шо девчата… Они же там не будут в рукопашную воевать, я надеюсь…

Из своей комнаты через салон в туалет отрешённой походкой проходил Лёва. Пробормотал как бы про себя:

– Наши целы будут, другие погибнут…

Разговоры Лёвы никто, кроме Аркадия, по-прежнему всерьёз не принимал.

– Вот и умничка… Ты слышишь, папа, учителка як Лёву хвалила. Гово’рит, таких разумненьких и в обычных школах мало, чаго яны в спецшколе яго мурыжат?

– А Лорка дура… – ни с того ни с сего вдруг ляпнул Лёва.

Вновь тревожное лицо диктора телевидения. Сима и Семён затихли…

– Иранская ракета типа «Шахаб» поразила жилой район Тель-Авива, примыкающий к башне а-Шалом. Имеются убитые и раненые…

В районе улицы Герцль имеются многочисленные разрушения…

Ещё несколько иранских ракет уничтожены силами ПВО…

По сообщениям телекомпаний CNN и FOX иранскими ракетами российского производства в течение первой половины дня в Ормузском проливе потоплено несколько танкеров с сырой нефтью, принадлежащих разным странам.

Бомбардировкам подверглась также так называемая «Зелёная зона» в Багдаде. Среди войск коалиции имеются убитые и раненые…

Международные агенства сообщают о резком подорожании нефти и нефтепродуктов во многих странах…

Лёва возвращался из туалета в свою комнату. Никакого интереса ни к телевизору, ни к тревоге родителей не проявил совсем. Услышав слово «нефть», лишь ограничился репликой себе под нос:

– Кому она, эта нефть, теперь на фиг нужна…

В приграничной деревне на Голанских высотах горели несколько домов, кое-где был виден ярко-оранжевый дым. Подразделения химзащиты в фантастических костюмах канареечного цвета поливали всё вокруг розоватой пеной. Машины «скорой помощи» Маген Давид Адом с воем увозили пострадавших…

Прошёл патруль с датчиками. Команда на отбой…

Двое бойцов в канареечных костюмах присели на камни, сняли шлемы… Это одна из близняшек, Лора, и её друг, американский солдат Мулат. Тяжело дышат, улыбаются друг другу…

Мулат осушил маленькую бутылку минеральной:

– Быстро справились… Хорошо, что эту дуру сбили близко от границы…

Вдруг зазвучала резкая команда. Бойцы химзащиты быстро погрузились в микроавтобусы такого же цвета, как и их костюмы, и под вой сирен быстро умчались.

Горели несколько домов соседнего городка. Тот же оранжевый дым, видна была воронка от взрыва… Опять киношная суета, пена розоватого цвета…

Неожиданно горящее дерево с треском и искрами упало на солдата в канареечном костюме…

В стеклянном боксе хайфского медицинского центра Рамбам, опутанный трубками и проводами, неподвижно лежал Мулат. Правая рука до плеча забинтована. Множество приборов вокруг мудрёной кровати…

В углу комнаты на стуле сидела, нахохлившись, Лора в зелёном халате.

Вошёл носатый врач с мохнатыми бровями. Лора встала ему навстречу.

– Успокойся, красавица, цел твой американец Рука в химическом ожоге, но мы знаем поражающее вещество, сыворотка должна сработать… Как бы там ни было, а служба для него, думаю, закончилась…

И ушёл. Мулат открыл глаза, заметил Лору, заулыбался… Жестами стал показывать, что ниже пояса у него, мол, всё в порядке…

В квартире у Семёна опять имел место семейный совет. На креслах и диванах сидели Лора, Рита, Мулат, Семён.

Из кухни пришмурыгала Сима, поставила на журнальный столик большой поднос с свежепомытыми фруктами. Семён опять озабочен:

– Ой, Лорча, Штаты – это ж так далеко! Как ты там будешь одна со своим загорелым?!

Сима изо всех сил бодрилась:

– Вот и хорошо, что далеко от этих супостатов! От, сволочи, шо удумали! Химией народ травить!

– Надо вас всех отсюда вытаскивать… – выдала заветные планы Лора. – Папка, а ты молодец, что заставлял нас английский учить!

Сима же свою позицию всегда держала стойко:

– Как это вытаскивать?! Дали народу своё государство, только люди жизнь наладили, а теперь что же, этим чокнутым всё отдать?!

Семён не всегда имел желание спорить с женщинами:

– Страна-то большая… Даст бог, пристроишься где-нибудь со своей скрипкой…

Мулат произнёс что-то на английском языке, Лора перевела:

– Он говорит, что если они не успокоятся, его президент готов применить атомную бомбу…

Семён вскинул вверх руки, с неподдельной тревогой воскликнул:

– Хаз вэ халила! (Спаси и сохрани!)

Все повернулись к телевизору. Тревожные сообщения с демонстрацией военных действий…

Горят танкеры в Персидском и Оманском заливах, горят нефтепромыслы Каспия…

Ракетные обстрелы кораблей в Баб-эль-Мандебском проливе блокируют движение судов на Суэц…

Многочисленные теракты на нефтехранилищах и бензоколонках во многих странах дополняют зловещий замысел фанатичных правителей Ирана…

Подскакивают цены на нефть, продукты, лекарства…

Мусульманские шиитские общины европейских стран превратились в клокочущие пятые колонны…

Многочисленные латинские городки и кварталы на юге США по традиции всегда неухожены. Под дебиловатые рэповские ритмы на стрелках кучкуется праздношатаюшаяся, пёстро и вызывающе одетая молодёжь.

Съёмная квартирка Мулата и Лоры имела вид прямо противоположный обшарпанному и унылому фасаду.

Лора хлопотала на кухне, когда пришёл откуда-то Мулат. Стянул с головы вязаную шапку, со злостью швырнул её на диван, устало плюхнулся в кресло:

– Опять ничего… Застой, говорят… Всё заморозилось без нефти… Безработица рекордная…

У Лоры присутствие духа написано было на приветливом лице:

– Ничего… Не может же так продолжаться бесконечно… А потом, что, без нефти-то уж совсем нечего делать?!

Странно как-то: большие, сильные страны, умный народ, а сами себя сделали заложниками каких-то пещерных фанатиков… И всё только потому, что тем, видите ли, посчастливилось родиться на нефти.

Ведь дуракам было понятно давно: рано или поздно эти паразиты захотят сделать весь мир своим халифатом…

К тому же нефть вообще скоро закончится везде. И что тогда? Да нет, конечно, что-нибудь придумают… Ладно, мой руки, будем ужинать.

На замызганой кухне дешёвого ресторанчика Лора с какой-то злостью мыла посуду. Какая-никая работа…

Рыхлый, с заплывшими глазками неопределённого возраста хозяин, оглядевшись, подошёл к ней сзади, с вожделением положил руки ей на ягодицы…

Лора подняла голову, замерла в раздумье…

Руки осмелевшего хозяина уже гладили её живот под фартуком.

Лора приняла решение, взяла что-то из посуды в раковине, неожиданно резко повернулась на сто восемьдесят градусов, и… большой кухонный нож оказался прижатым к горлу оторопевшего хозяина.

Лицо и шея его сделались красными то ли от страсти, то ли от страха… Он сделал шаг назад, хрипло выдавил:

– Ну, и дура… – и вышел из кухни.

Лора сняла фартук, перчатки, сняла с вешалки куртку и сумку, не спеша вышла на улицу.

Сильный ветер гнал вдоль по улице лёгкий мусор, серое небо, казалось, тоже было не в настроении…

Лора уныло побрела по тротуару. Идти было, в принципе, некуда, поэтому ноги сами привели домой. Прошла в гостиную, разделась… Явно не знала, куда себя деть…

Взгляд упал на скрипку… С любовью достала её из футляра, погладила, начала играть… Мелодия резкая, сложная, выдавала тревогу… Глаза Лоры были закрыты, губы сжаты…

Вдруг – бац, бац, бац! Громкий стук в стену. Лора доиграла мелодию под непрерывный стук соседей, измученно опустила руки… Положила скрипку и смычок на диван… В раздумье подошла к окну…

Вскоре заметила подъехавшую к подъезду легковушку, из которой бодро выскочил её Мулат. Громко попрощался с оставшимися в машине, весело юркнул в обшарпанный подъезд.

Войдя в квартиру, посмотрел Лоре в глаза, жизнерадостно ткнул в неё пальцем:

– Выгнали!

Лора обречённо закивала головой.

– Ничего, птичка моя! Твоего шоколадного дружка, кажется, берут в настоящее дело… Смотри!

Вытащил из внутреннего кармана скрученные в цилиндр доллары.

Лора с готовностью разделила радость Мулата. Вечер прошёл весело и с любовью…

Ранним утром, когда обнажённые Лора и Мулат ещё крепко спали под их окнами засигналила машина. Оба быстро проснулись, Мулат выглянул в окно, помахал рукой. Быстро оделся, поцеловал Лору и выбежал наружу.

Лора грациозно потянулась в постели, счастливо улыбнулась, вспомнив хорошие новости и бурные ласки… Не спеша встала, походила голышом по квартире, явно не зная, что делать. Достала из тумбочки фотоальбом, залезла обратно в постель, начала перелистывать…

Сёстры, Лёва, мама, отец, лазурное море, ярко голубое небо, природа Израиля…

Побродив безуспешно пару часов в поисках работы, Лора вернулась домой. Счета в почтовом ящике… Тоска…

Поднялась по грязной лестнице…

Вдруг с подоконника спрыгнул поджидавший её неопрятного вида бомж. Заросшее лицо, всклоченные волосы из-под детской трикотажной шапочки, подозрительно блестящие глаза…

– Лора! Джошуа помер, мы просим тебя проводить его в лучший мир… Он любил твою музыку…

Лора сжала кулаки, молча кивнула бомжу, заскочила в квартиру…

По пустынной улице по направлению из города удалялась странная парочка: красивая, прилично одетая молодая женщина со скрипичным футляром в руке и сутулый, крепко потрёпанный, неопределённого возраста тип непонятного с виду пола…

Однажды утром Мулат полоскался в ванной комнате, пока Лора готовила на кухне завтрак.

В зеркале на стене из кухни была видна приоткрытая дверь в ванную. Неожиданно Лора с ужасом заметила, как Мулат втягивал носом белый порошок с куска картона.

– Что ты делаешь?!

Мулат совсем не смутился:

– А вот это не твоё дело…

– И давно это с тобой?!

– Ты перестала понимать английский язык?

– Я перестала понимать тебя…

В глазах Мулата был уже неестественный блеск:

– Ну, и катись назад в свой грёбаный Израиль! Разбирайтесь там сами со своими арабами! А то втравили весь мир в эту задницу, и ещё будешь тут мне указывать!

Тревога у Лоры вдруг сменилась апатией:

– Такие слова я уже здесь слышала, но не дома…

Она ушла в спальню, села на кровать, обхватила голову руками…

Обрывистый берег реки… Заброшенный парк… Окраина города… Порывистый ветер…

Лора самозабвенно играла красивую, торжественную мелодию.

Скрипка плакала… Глаза Лоры были закрыты, губы сжаты… Порывы ветра то и дело накрывали лицо чёрными волосами… Под раскидистым деревом на ящиках, на подстилках её внимательно слушали несколько колоритных бомжей всех цветов кожи. В глазах у каждого боль, воспоминания, надежда, у кого-то радость… Репертуар не заказывали, не в первый раз…

Потом Лора не спеша шла по пустой дороге к остановке автобуса. От порывов ветра что-то хлопало в редких постройках по сторонам. Сзади послышался звук мотоцикла. Лора никак на него не среагировала.

Неожиданный резкий рывок заставил её выпустить футляр из руки… Мотоцикл стремглав скрылся в проулок…

Лора в изнеможении упала на колени, беззвучно заплакала от отчаяния и бессилья…

Опять только хлопанье и гул ветра…

У Мулата выдался не самый удачный день. В квартиру вечером вошёл резко, глаза лихорадочно блестели. Что-то стал искать по шкафам, не сразу заметил Лору…

– Это ты, стерва, взяла мой пакет?!

– Как ты со мной разговариваешь?!

Мулат принял это за утвердительный ответ. Схватил Лору за плечи, сильно тряхнул:

– Быстро дай сюда, слышишь?!

Лора в отчаянии ударила его ладонью по щеке, в ответ тут же получила удар в лицо, упала на пол…

Мулат нашёл, наконец, пакет с белым порошком, запихнул его за пазуху и выбежал из квартиры.

Лора сидела на полу, растерянно глядя в никуда… Губа припухла, в уголке рта была видна кровь… Слёз не было…

Найдя, наконец, небольшой офис благотворительной организации с табличкой Jewish Лора решительно толкнула дверь.

Скромный кабинет. Сухонькая старушка с сочувствием и пониманием посмотрела через стол на сидящую перед ней Лору. На столе появился горячий чай, печенье…

– Я всё понимаю, деточка… Времена военные, не все выдерживают достойно…

Конечно, мы поможем тебе улететь к родителям. Но ты подумай, там тоже теперь не сладко… Хотя дом есть дом, конечно…

Кстати, у вас там, в Израиле сейчас большие перемены. Давай посмотрим новости, не возражаешь?

Взяла пульт, включила телевизор…

…Главы государств большой восьмёрки признали внеочередные выборы в Кнессет в Израиле состоявшимися.

Абсолютную победу одержал объединённый блок партий «Наш дом – Израиль» и Ликуд, у него восемьдесят два места из ста двадцати.

Согласно предвыборным заявлениям премьер-министром становится Авигдор Либерман, министром финансов и вице-премьером вновь будет Биби Нетаниягу…

Тем самым большая восьмёрка становится гарантом плана Либермана по решению палестино-израильского конфликта.

Решение проблемы Авигдор Либерман видит в обмене населением и территориями по кипрскому варианту…

Государство Палестина будет состоять из нескольких кантонов по географическому принципу; столица – Рамалла…

Государство Израиль в границах 1967 года; столица – Телль-Авив.

Городу Иерусалиму даётся статус свободного города трёх религий под контролем командующего объединёнными силами коалиции…

Сухонькая старушка старалась отвлечь Лору от грустных мыслей:

– По-моему, неплохой вариант, как ты считаешь?

Лоре пока была ближе личная боль:

– Не знаю… Сколько уж их было, вариантов…

За окном автобуса, увозившего Лору в аэропорт мелькали ухоженные американские пригороды. Чистые коровы… Как в рекламах йогуртов… Ухоженные посёлки…

В памяти вновь на несколько секунд всплыло искажённое лицо Мулата… Она крепко сжала веки, чтобы отогнать видение… Сглотнула ком в горле… Вновь посмотрела на чистое небо, на горизонт… Как бы подводя черту, глубоко вздохнула…

В мозгу почему-то мелькнуло:

– Спираль, миссис, спираль…

Весну 2009 года небольшой городок на Западной Украине, как и всегда, встречал буйной зеленью и прохладным пока ветром с гор.

В старом деревянном домике Геля и две молодые женщины накрывали обед на большой стол, пересчитывали тарелки. Весёлые женские разговоры, неистребимый украинский акцент…

Геля вышла во двор. Майское утро, молодая зелень, птичьи голоса…

На другом конце большого участка её муж, Слава, и несколько молодых мужчин своими силами строили кирпичный дом.

Ими пытался руководить шебутной дед во всепогодной меховой безрукавке, несусветной шапке, валенках и с самодельной палкой-тростью. Дед ковылял по стройке, пыхтел сигаретой, нещадно костерил молодых за неумение и плохую сноровку:

– Лёха! У тебе откудова руки растуть?! Чаво-чаво! Куды ты стока раствора-то наляпал?! А ты пяли, пяли, зубоскал! А то отпилишь сабе чаво не то, жёнка с хаты-то и потурить!

Зубоскал в долгу не остался:

– Так ты, дед, тада и подменишь! Фунциклирует твой сучок-то ещё, али как?

Геля позвала всех обедать.

Мужчины шумно полоскались во дворе, ухали и пофыркивали от холодной весенней воды.

Шумно расселись за столом. Старшой разлил вино.

– Молодец, дед, первым к столу поспел!

– Дык, вы, мо’лодеж, и тута без догляду всё перапутаяття…

Тост за молодую семью, за новый дом, за новое счастье в нём, за кучу будущих деток…

Выпили и поели с аппетитом. Разговоры оживились. Дед склонился к уху старшого:

– А Славка-то наш справну девку отхопил, хучь и явреечка… Чаво дитёнков-то не рожають?!

– Не знаю… Как-то спросил… Отшутились… «Стараемся», говорят… Да успеют ещё…

Мужчины вышли покурить. Расселись на тёмном крыльце, на лавочке. Не сговариваясь, смотрели на новый дом.

Старшой смачно пыхнул дымом:

– До дожинок надо закрыться… Там дожжи накроют…

В новом доме у Гели со Славой теперь была просторная спальня, как они и мечтали…

Геля в ночной рубашке причёсывалась перед телевизором. Дождавшись новостей, села в кресло, замерла…

Голос диктора по телевизору:

– Страны Персидского залива приостановили добычу нефти до тех пор, пока конфликт не будет разрешён…

По сообщениям информационных агентств государственные запасы нефти во многих странах на исходе…

Не прекращаются теракты в районах нефтедобычи, нефтепроводах и заводах по переработке нефти в странах Европы и Америки…

Растёт число террористов-самоубийц… Полиция и войска не справляются с целой армией шахидов…

Войска коалиции продолжают точечные бомбардировки военных объектов Ирана…

По мнению обозревателей система ПВО Ирана, благодаря России, оказалась более жизнеспособной, нежели рассчитывали специалисты…

В Израиле наиболее массированному ракетному обстрелу подвергаются крупнейшие города – Тель-Авив, Хайфа, Натания…

Ситуация осложняется использованием исламскими фанатиками неконвенционального химического оружия…

Как стало известно из достоверных источников, на ближайшем заседании узкого кабинета министров Израиля будет принято решение о нанесении термоядерного удара по территории Ирана…

Испуганное лицо Гели:

– Мама дорогая, что там творится! Там же наши девочки в армии! Химическое, атомное оружие…

Мир сошёл с ума…

Выключила телевизор, присела на кровать рядом с лежащим Славой:

– Вчера по местному каналу передавали, что взяли какого-то паразита со взрывчаткой рядом с нашим нефтепроводом под Ужгородом…

Геля выключила ночник, юркнула под одеяло…. От страха прижалась к мужу, крепко его поцеловала… Послышался её счастливый и взволнованный голос:

– Муж мой любимый….

Ранним осенним вечером Слава лежал на диване с газетой, когда с работы вернулась Геля. Поднялся, с улыбкой вышел к ней в прихожую, ласково обнял, поцеловал…

– Чего хмурая, бухгалтерия?

– Да-а… Всё жуют меня на работе…

Говорят на своём западном… Я тоже с Украины, а их язык не понимаю… Не как все я… Ловчить не умею… Взяток не беру…

– А ты бери, будешь как все!

– Не могу я как все, потому что чужая.

Тут же заложат и сожрут!

– Да я пошутил… У тебя своя голова на плечах.

А на наших не обижайся: туго им сейчас везде – не ладится в хозяйстве… Видно, опыта не хватает. Оно, с одной стороны, понять можно: украинцы сами-то никогда хозяевами не были… То польские паны, то литовские князьки, то русские цари…

– Ну, да, а виноваты во всём евреи!

– В собственной глупости никто признаваться не хочет…

Вдруг в прихожей раздался резкий деревянный стук в дверь.

Слава пошёл открывать. На пороге стоял дед с палкой и в бессменной душегрейке.

– О, дед! Здорово! Как раз к ужину! Проходи, садись, счас молодого винца спробуем…

Дед всем своим видом демонстрировал крепкую озабоченность:

– Гелина! Я к табе с запросом!

Бабка моя запамятовала, чего это ты в бульон для запаху кладёшь?

Геля расхохоталась:

– Сельдерей кладу.

С запросом он… Как депутат!

– Ага, вник…

За ужином пробовали молодое красное вино.

– Это с того синего, что ли, с мелкого?

Хлебосольная Геля с удовольствием поставила перед ними тарелки с дымящейся картошкой и мясом.

Дед, предвкушая удовольствие, крякнул:

– Эх и подвезло ж тебе с жинкой, малый!

Красивая, як по телевизеру, умная, як усе бухгалтера… Дык яна щще и готовить, язык слопаешь! Диву, что за морем сыскал!

Несколько секунд все молча смотрели очередную потасовку в Раде (украинский парламент).

Деда такая развлекуха заметно оживила:

– Во, жеребцы, морды понаели на казённых харчях… Сил невпроворот, хучь в плуг запрягай…

Слава налил ещё по стаканчику. Смакуя, не спеша выпили… Дед вытер губы ладонью:

– Благодарствуем…

Винцо пущай ещё пару недель поиграить… Как, говоришь, корешок-то зовётся – сердерлей?

Под смех Гели и Славы дед, переваливаясь, ушёл…

Зима на Западной Украине не плошь альпийской: и снежная, и мягкая…

В прихожей раздевалась пришедшая на обед Геля. От холодного зимнего ветра лицо её горело, большие тёмные глаза с мохнатыми ресницами были слегка влажноваты.

Мельком, на ходу глянула на себя в зеркало, быстрым движением поправила чёрные волнистые волосы, заспешила на кухню.

Неожиданно заметила лежащего в гостиной на диване Славу:

– Ой! Чтой-то ты разлёгся! А я только бегу обед разогревать…

– Да что-то муторно как-то стало на работе… Отпросился… Думаю, пойду отлежусь…

Геля встревоженно положила руку ему на лоб:

– Что значит «муторно»? Температуры вроде нет…

– Может, подтравился чем… Мутит, тошнит, слабость, голова гудит… Да отлежусь до вечера, пройдёт…

– Да чем ты мог отравиться? Ты же кроме, как дома, ничего нигде и не ел… Или ел?!

– Да-а… Нет вроде…

– Ладно, лежи, сейчас дам что-нибудь выпить…

Большие и влажные, как у встревоженного оленёнка, глаза Гели смотрели то на бледного и небритого старшого, то на пожилого, усталого врача.

Рыхлый и лысый врач как будто от бессилья прятал от них глаза за массивными очками:

– …Нахватал в армии радиации на Чернобыле… Иммунная угроблена… Организм не справляется…

Он должен был, как ликвидатор, наблюдаться постоянно… Боюсь, что теперь время упущено… Конечно, мы сделаем всё, что сможем, Но… есть печальный опыт…

В тишине особенно громко звякала посуда. Несколько женщин в чёрном убирали со стола посуду после поминок…

Заплаканная Геля… По плечу её гладил прилетевший из Израиля отец, по другую сторону старшой.

– Ангелина, дом твой… Хочешь, вызывай своих, живите здесь… Хотя… и тут теперь не сахар…

Толстая, пыхтящая и потеющая при малейшем движении служащая в конторе типа бюро инвентаризации возвратила Геле документы:

– Гражданка! Я ж вам уже всё объяснила!

Соберёте все справки и по истечении шести месяцев со дня смерти мужа приходите!

С растерянным видом Геля забрала бумаги, сунула их в пакет, медленно вышла…

Комментарии толстой и потеющей она уже не слышала:

– Вот народ! Не успела мужика закопать, а уже дом ей подавай!

Грудастая, бесформенная соседка со знанием дела уточнила:

– Жиды, что ты хочешь, порода… Сколько их тут в войну полегло, а они всё равно живы… Через них-то у нас и нет ни хера…

На выщербленной деревянной скамейке пустынного перрона захолустной станции Геля провожала отца…

– Смотри сама, доча… Что тебе тут одной куковать. Славку не вернёшь… Хороший мужик был…

А ты ещё молодая… У нас вроде потише стало после того, как их там в Иране сильно тряхануло. Видно, не до войны теперь…

У нас народ поговаривает, что вроде не случайно у них прямо вот сейчас такое сильное землетрясение… Говорят, есть теперь такое оружие – сейсмическое…

А может, это Бог опять про евреев вспомнил…

Ты осмотрись не спеша, потом уж решай, возвращаться или тут сможешь…

В голосе Гели появилась скорбная хрипотца:

– Да, тут как нефть и газ подорожали, вообще полный завал. Ничего не работает, цены на всё каждый день повышаются… Народ только и живёт, что с огородов… Злые все стали, как собаки цепные…

Да плюс к тому, ты же знаешь, здесь, на западной Украине, всегда евреев и москалей ненавидели… Не то, что у нас дома, в Одессе…

Не знаю, поживём, увидим…

– Бэла вот это звонила из Испании, тоже ей там не сладко…

Переменился там её испанец, погуливает… А родня его к ней, примерно, как к тебе тут эти западэнцы.

Да ниччо, девчат, пока мы с матерью живы, есть у вас свой дом…

Семён обнял Гелю за плечи.

– Как там Лёва?

– Всё по-прежнему… В школе своей не отстаёт, хвалят его, а дома бормочет абы что…

От аквариума не оторвать… Что он там всё разглядывает?

Со свистом тормозов подошёл поезд. Семён поцеловал дочь, поднялся в вагон… Геля осталась одна на перроне… долго смотрела вслед последнему вагону…

Медленно пошла через поле к кладбищу…

Геля обняла свежий холм с венками, дала волю слезам… Постепенно успокоилась…

– Что мне тут без тебя делать?! Сирота я тут без тебя… Прости… Буду к тебе приезжать… Поуляжется всё… Чужая я здесь… Прости… Что делать…

Спираль, хороший мой, спираль…

Рабочий город Петах-Тиква в десяти километрах от Тель-Авива праздного туриста приманить никак не может – нечем. А вот туриста болящего, припавшего к израильской медицине как к последней надежде – таких поток не иссякает…

В одном из крупнейших медицинских центров – больнице Бейлинсон – несла трудовую вахту ещё одна дочь Семёна и Симы – Ляля.

В сестринской комнате после дежурства переодевались молоденькие медсёстры.

Пухленькая, большеглазая, с пышными чёрными волосами, Ляля больше молчала, остальные пересмеивались, озорничали с выходящими из душа голыми приятельницами.

Высокая, рыжеволосая, вытираясь полотенцем, повернулась к Ляле:

– Лялька, тебя, наверное, опять у ворот твой марокканец ждёт? Неплохо устроилась: личный полицейский…

– Ой, не дури мне голову! Он такой мой, как и твой! Пристал, как банный лист к левому полупопию…

– Чем плохой муж был бы? Слишком ты красивая, вот морду и воротишь… Ты с ним переспала уже?

– Ну, мать, ты сегодня озабочена не на шутку!

– Да нет, просто с марокканцем я ещё не трахалась, всякое про них говорят…

– Вот и забирай его себе и испытывай на здоровье!

Из служебного выхода больницы Ляля выпорхнула на свежий воздух.

Лёгкая маечка, бриджи в обтяжку, изящная сумочка через плечо, роскошные волосы, классически красивое лицо… Губа у марокканца не дура…

На тротуаре по-хозяйски стояла сине-белая машина с надписями «Миштара» и «Police». К машине небрежно привалился смуглый красавец-полицейский, одетый в сине-голубую форму со всеми прибамбасами.

Завидев Лялю, позу, однако, не поменял, сдержанно до самодовольства улыбнулся…

Шагов навстречу тоже не сделал – мимо пройти невозможно.

Ляля кивнула охраннику на воротах, полицейский тем временем распахнул правую переднюю дверцу своей машины. Ляля на несколько секунд остановилась, о чём-то задумалась, потом решительно села в машину. Сверху на машине гордо сверкали синие мигающие огни.

Ляля настроилась на разговор по душам:

– Амир! Я же тебя просила не приезжать за мной! Мы, кажется, обо всём договорились…

– Царица! Твоя красота сводит меня с ума! Почему ты не хочешь взять меня к себе в рабы?! Скажи, что ты хочешь, я всё сделаю!

– Амир! Ты хороший парень, только свистни – любая девушка будет твоя… Но мы с тобой можем быть только друзьями, пойми это, наконец!

– Тогда не крути мне мозги и скажи, кто у тебя есть!

– Вот я тебе и говорю: я ни-ко-гда не буду твоей!

А отчитываться перед тобой, кто у меня есть, кого нет, я не собираюсь. Мы что, на допросе?!

– Если надо будет, устроим и допрос, ты меня ещё плохо знаешь!

– Вот видишь, оказывается, мы даже друзьями быть не можем… Пожалуйста, останови машину!

Машина резко останавилась, Ляля вышла на тротуар…

Внутри машины послышалось традиционное израильское ругательство: «Лех к ебэне мат!»

Машина с визгом унеслась прочь…

Вечером Ляля с матерью пили чай на уютной просторной кухне.

– Мама! Что мне делать? Этот чокнутый миштарец (полицейский) меня достал! Я уже начинаю его побаиваться…

– Ну, этого ещё не хватало! В своей стране своих же полицейских опасаться! Больше некого! Приехали… Может, ты ему повод дала?!

– Ничего я ему не дала, ни повод, ничего другого! Просто у него интоксикация мозгов половыми гормонами…

Сима со смехом обняла дочь:

– Так, а куда же евойным гормонам деваться-то, когда рядом такая красота неописуемая!

Сима встала из-за стола, понесла чашки в раковину:

– Э-эх, замуж тебе, девка, пора! А время, сама видишь, какое, каждый день трупы…

В квартиру вошёл Семён. В двух руках пакеты с овощами и фруктами. Заспешил к телевизору посмотреть очередные новости. На ходу бросил:

– С ума все посходили! На рынке лимоны уже по десять шекелей…

Голос диктора по телевизору:

– Штурм палестинскими боевиками КПП «Карни» на севере сектора Газа превратился в настоящее побоище…

Для уничтожения нападавших Армии обороны Израиля пришлось использовать танки и вертолёты…

Целью атаки боевиков, по словам пресс-секретаря командующего Центральным военным округом, было массовое проникновение террористов на территорию Израиля с целью совершения серии терактов…

Представитель армии далее заявил, что руководители недавно образованного государства Палестина по-прежнему не отдают себе отчёт в правомочности нащих действий в ответ на агрессию соседнего государства…

…За минувший день несколько иранских ракет упали на территорию хайфского порта. Инфраструктуре порта нанесён материальный ущерб… В настоящее время ведутся восстановительные работы…

…Войска коалиции столкнулись с неожиданно активными действиями систем ПВО Ирана…

…Количество терактов на территории Израиля и в большинстве европейских стран, поддерживающих коалицию, возрастает с каждым днём…

– Ты сышишь, Сима, чего-то не решаются пока атомную бомбу на них кидать… Политика…

– Да яка бомба! Тут же ж усё радом! Ветер на нас дунет – и всем хана… Чи они там, самашечие?!

В больничной палате Ляля делала укол небритому, разбитному парню. Тот нарочно ойкнул…

– Ещё денёчка два тут поойкаешь и можешь выметаться в свою Хадеру…

Небритый с радостью подхватил:

Би-идьюк! (точно!) Выметусь, Лялечка! И не в Хадеру, а немного дальше… В Калугу, слышала такой город?

– Ты что, серьёзно в Россию наладился?!

– Более чем… Между нами, девочками, не выжить Израилю… Ты глянь, сколько их… И у всех одна мечта, как у Гитлера… Кому он, Израиль, теперь нужен…

Небритый как-то испытующе посмотрел на Лялю и вдруг неожиданно предложил:

– А поехали со мной! Я пока тут у вас валялся, всё обдумал… Мы с тобой уживёмся… А в Калуге не пропадём! Квартира осталась, к тому же есть у меня идейка… А тебя вообще в любой больнице с руками оторвут…

– Ну, парень! Видно, я тебе не то что-то вколола, бред начинается…

– Ты не торопись… Подумай эти два дня, пока из меня ещё будешь дуршлаг делать. Уносить надо ноги отсюда, прелесть моя!

Неизвестно, как Семёна, но Симу стали уже пугать семейные советы с обсуждением вопроса отъезда ещё одной дочери из дома…

– А скока ты его знаешь?

– Ну, сколько… Месяца три…

Он один сюда ещё подростком по программе приехал, уже лет десять-двенадцать, наверное. И зарабатывает прилично, и всё равно, видно, лыжи назад навострил…

– Ой, доча, не знаю, может, и прав твой ранетый… Съезди, посмотри, вернуться завседа сможешь… А ну, как и вправду затопчут Израиль…

Паразиты! Тот Израиль на карте-то не найдёшь, а эти везде, где пальцем не ткни… А им всё мало…

Израиль труженик, а эти бездельники только и знают, что нефть качать да кальян сосать! Побросали все Израиль… Говорят, много людей нынче отсюда улетают…

Калужский рынок как-то в одночасье стал пупом города. Базарная экономика, свирепствовавшая в России со времён Большого передела, безоговорочно загнала на него всякого без относительно его профессии, возраста или менталитета…

Рынок губернского города к такому всплеску деловой активности оказался явно не готов, поэтому торговые ряды с китайско-турецко-индийским барахлом, подобно раковой опухоли, сначала выдавились на прилегающие улицы, а затем и вовсе на Театральную площадь перед вдруг ставшим неактуальным областным драмтеатром.

В момент появились и хозяева рынка: некий Паша, а над всеми – Доцент на «Лексусе»…

В полосатой разборной палатке небритый торговал каким-то китайским барахлом…

Покупателей не было. От безделья соседи-коммерсанты кучковались возле одной из палаток, где губастый хозяин в красной шерстяной шапочке время от времени наливал им водки в белые пластиковые стаканчики.

Торгаши дружно цеплялись к редким, забредшим покупательницам, которые, как правило, просто глазели.

– А чё ты сам-то на рынке паришься? А бабу для чего завёл?! – спросил однажды губастый.

– Она работает, медсестра…

– Рабо-отает! Ей хоть на прокладки-то себе хватает? Скажи лучше, под каблук попал… Она же у тебя жидовочка, они торговать любят…

В конце трудового дня, сложив до завтра полосатую турецкую палатку в чехол, а нехитрый товар – в клетчатые сумки, небритый, покачиваясь и пыхтя, втащил тележку домой.

Неуверенно раздевался в прихожей своей малогабаритки…

– Ты не зачастил с водкой-то, дружок?! – Ляля была дома.

– Не боись, на свои гуляем… От ты на свои попробуй погулять… На прокладки не хватает…

Компания небритого с жёнами и подругами на «пленэре» в сосновом лесу шашлыком отмечали некое событие.

Мужчины были уже навеселе.

Раскрасневшись от избытка кислорода, они резвились в высоко интеллектуальную забаву, хлопая стоящего спиной по боку, чтобы тот угадал: а кто же это его стукнул?

Запыхавшись, расселись на траву вокруг «стола». С готовностью подставляли пластиковые стаканчики…

Худой, прокуренный и язвительный торгаш с большим крестом на толстой, якобы золотой цепи прицепился к Ляле:

– Лялька, а тебе разве можно свинину-то есть?!

Ляля была спокойна:

– А почему нет?

– Ну, как же, вам же её нельзя употреблять…

Ляля была очень спокойна:

– Кому нам?

Худой понял, что умница Ляля сделала его ответчиком, и оттого начал злиться:

– Да евреям, кому… Жидам!

Ляля внешне была спокойна:

Повисла пауза… Кажется, слышно было, как зашевелились мозги базарных интеллектуалов…

Наконец, самый, видно, безнадёжный не выдержал:

– Это как это понимать?!

Ляля убийственно для обидчика засмеялась:

– Это российский поэт Игорь Губерман напоминает всем, что Иисус Христос был, на всякий случай, еврей…

Худой крестоносец от парадоксального открытия перестал жевать…

Безнадёжный с первого раза опять недопонял:

– Ну-ка, ну-ка, как там стишок, выдай ещё раз!

Ляля давно поняла, что злиться на этих ребят не стоит:

– Зачем ещё раз? У Губермана много стихов интересных… Вот, например, подходящий:

Этот стих для общества сразу стал понятен, все примирительно загалдели, норовя чокнуться с Лялей…

Как-то незаметно, тихой сапой, хозяйничать в продовольственном секторе рынка стали азербайджанцы. Народ поначалу думал, что огурчики-помидорчики те поставляют со своей солнечной родины. Оказалось – нет, из-под Москвы, из тепличного хозяйства…

Застарелую проблему с автозаправками по всему Подмосковью энергичные джигиты в серьёзных кепках тоже порешали просто и практично – постоялые дворы с заправкой, стоянкой, кормёжкой и ночлегом для расплодившихся дальнобойщиков мгновенно обсыпали все дороги.

В принципе, и местным раньше никто не мешал это делать. Не додумались…

До возрождения тупого национализма, наверное, додуматься было проще…

У бокового выхода с территории рынка, на ултце Рылеева собиралась толпа скинхедов. Похоронно-чёрные куртки, светло-лысые головы, мутно-зловещие глаза…

Подогревали друг друга имитацией нападения…

По команде вдруг достали из-под курток цепи и куски арматуры, дружно тёмной тучей ввалились на территорию рынка…

С первобытным воем понеслись по торговым рядам, молотя азербайджанцев и похожих на них, сметая всё с прилавков…

Сквозь визги женщин слышны были крики: «Суки черножопые! Убирайтесь к себе! Очистим Россию от нечисти!»

Смерчем пройдя рынок насквозь, чёрная масса выкатилась на улицу Кирова, быстро и организованно погрузились в поджидавшие машины и исчезла в разные стороны.

Неспешно на кургузом, помятом УАЗике подкатил патруль из трёх неказистых милиционеров. Деловито стали наблюдать за спешащим с рынка народом…

От автовокзала поздним вечером с дежурства возвращалась домой Ляля. До дома на улице Огарёва было рукой подать…

За областным театром, на тёмном участке улицы – двухэтажные старые дома. Неожиданно прямо перед ней со двора вывалилась на ночную охоту толпа разгорячённых скинхедов…

С пьяными криками: «А вот и первая черножопка!» набросились на Лялю, затащили её за калитку во внутренний дворик…

Лялю прижали к стене, сдавили горло обрезком арматуры…

Неокрепшие голоса иногда взвизгивали: «Дави вошь чёрную!», «Ты что, сучка, у нас потеряла?!» Кто-то больно схватил за грудь…

Отчаяние Ляли на мгновение преодолело страх:

– Ублюдки! Кого хватаете?! У меня муж на рынке у Доцента работает! Паша вас на куски порвёт!

Слова «Доцент» и «Паша» юнцов отрезвили.

Кто-то в темноте констатировал: «Без акцента чешет…»

Ляля пнула ногой в направлении держащего её за грудь, чем окончательно убедила недорослей в их заблуждении.

Со словами: «Ладно, бывай, землячка…» герои потянулись к центру…

Ляля в банном халате, с мокрыми волосами, курила за столом на кухне… У окна с сигаретой стоял небритый.

– Всё, что я знаю про твой паршивый рынок – это слова «Паша» да «Доцент»…

– Ты погоди, Лялёк, я вот сейчас вертанусь в Турцию пару раз, и мы поднимемся, вот увидишь!

– Куда ты поднимешься, голубь?! Оглянись! Ты что, не видишь, как по всей России на нефтедолларах чернота забродила?!

Оружием торгуют направо и налево, нефть подскочила из-за этой войны! Кому война, а России мать родна… А ты ещё о чём-то мечтаешь со своим турецко-китайским барахлом…

Ляля на посту дежурной медсестры в областном онкодиспансере в Аненках, живописном пригороде Калуги… Казённая мебель, зашарканные полы, столетние шары-светильники с сушёными мухами под потолком, неистребимый запах лечебницы…

По коридору по-хозяйски проходил главврач, «лицо кавказской национальности». Усталые от людского горя глаза, лохматые брови, сдвинутые в вечном раздумье, как свести концы с концами…

Главный врач – главный оптимист, потому что на родине всё было намного хуже.

– Здравствуйте, Лалечка! Почему глазки грустные?

– Добрый вечер, доктор. Да всё одно к одному. И про своих там думаю, и тут эти недоноски на рынке…

– Зачэм про всо сразу думаете?! Про молодожь должэн прэзидент думат, а не вы, Лалечка… Это он оставил их и бэз идэологии, и бэз будущего… Так всэгда и вэзде бывает протэст… А Израэл, конэчно, жалко…

Я был на Мёртвом море. Эта жэмчужина должна быть доступна каждому жителю Зэмли, потому что такой воды и такой грази нэт болше нигдэ…

Израэл, к сожалению, втянули в войну нэ толко тэриториальную, но и в рэлигиозную… Вы со мной согласны, Лалечка?

– Да, доктор. Мне отсюда издалека Израиль кажется малюсеньким алмазиком в громадной глыбе арабского монолита.

– Прэвосходная мэтафора, Лалечка!

Знаете, я вырос на Кавказе в мусульманской семье, но что-то нэ прыпомню, чтобы нас в мечети когда-ныбуд призывали убивать нэверных… Развэ тепер другой стал ислам?!

Я думаю, что это политика, потому что националная нэнавист идёт свэрху, от властей…

– Что же получается, доктор, народы намеренно превратили в стадо тупоголовых баранов?

– О, Лалечка, это очэн просто…

Сначала отбирают жвачку, потом манят этой жвачкой хот на брата, хот на бойню. Вот гдэ всэ идэологы работают…

А ваабше, вэра, рэлигия – это так относитэлно…

Как сказал поэт: «Бог в тэбе, и не иши другого ни в нэбесах, ни на зэмле…» Эсли отвлэчься от политики и исходить только из рэлигиозных ценностей, то станэт очен ясно: и иудэи, и мусулманэ, и христианэ верят в одного Бога…

Кстати, Иисус, по вэре мусульман, не божэствэнное лицо, а толко избранный пророк и посланник Бога, как Авраам, Моисей и Мухаммад.

– Не знаю, у нас совсем не религиозная семья, но обычаи предков мы хоть чуть-чуть стараемся уважать…

– А вы знаете, Лалечка, как кназь Владимир выбирал вэру для Руси?

Мусулманэ ему сказали, что нэльзя кушать свинину и пить вино. Кназю это сразу нэ понравилось, и он сказал: «На Руси питие есть». А как бэз сала на морозэ?!

Иудаизм тоже запрэщает ест свинину и пить всо квашеное и сброжэное. Можно пить толко коняк и араку, финиковую водку. А как на Руси бэз кваса или браги?!

Пришлос русским язычникам вслед за кназем Владимиром лезть в воду и принимат крэщение…

– Оригинальная версия. И очень понятная. Мне нравится.

– А мне, Лалечка, нравится когда у вас вот такие жывые глазки…

Спокойного вам дэжурства.

– И вам тоже, доктор. Спасибо.

Небритый лежал на диване, уставив широко открытые глаза в одну точку…

Голос диктора по телевизору:

– …Разрушительное землетрясение на территории Ирана… Сила толчков достигала девяти баллов по шкале Рихтера…

Практически полностью уничтожены города и деревни на юге и западе страны… По сообщениям информационных агентств речь идёт о сотнях тысячах погибших…

В связи со стихийным бедствием ракетные обстрелы Израиля, а также близлежащих военных баз коалиции в Ираке, Афганистане, Турции и Узбекистане практически прекращены…

Все силы армии и полиции Ирана брошены на разбор завалов… Начинает поступать международная гуманитарная помощь…

Неровное дыхание небритого выдало для вошедшей Ляли его личное, а не международное беспокойство.

– Ма кара, мотек? (что случилось, сладенький?)

– Машину разбил… Да-а… Жорика, с рынка, ты его не знаешь. Он мне всё время давал поездить…

– Ну, и…

– Ну, и на повороте что-то у неё случилось с рулевым… И в столб на улице Гагарина, напротив Бауманского…

– Сам-то цел?

– Да сам-то цел, а машина…

– И что за машина?

– Да старьё, БМВ-323, двухдверная… Он её давно продать хотел…

– Ну, и что, теперь надо доказывать техническую неисправность?

– Ну, да… Забирай машину и доказывай, что хочешь…

Он же мясник из Доцентовых… Завтра с утра уже на счётчик ставят…

– Как же на счётчик, вы же приятели?!

– Боюсь, это поколение здесь уже не понимает таких слов…

– Ну, и за сколько он тебе её продал?!

Небритый бросил злой взгляд на Лялю… Не в бровь, а в глаз…

По истёртому линолеуму коридора онкодиспансера ковыляли больные в пёстрых, застиранных халатах или в тренировочных костюмах.

Ляля сидела за столом с кучей бумаг, когда вдруг зазвонил её мобильник. Голос небритого оптимизма не излучал:

– Ты, кажется, хотела назад, к своим?! Я согласен…

Повисла длинная пауза…

– Что, опять попал на бабки, бизнесмен?!

– Да надоело всё… Конца края нет этому беспределу…

Ляля долго глядела сквозь окно и молчаливые сосны куда-то очень далеко…

– Спираль, дорогой, спираль…

Летним утром 2010 года в командном центре войск каолиции моложавый генерал докладывал в режиме реального времени президентам стран-участниц коалиции.

На большом полиэкране озабоченные лица президентов и премьер-министров…

– Для нанесения решающего удара по противнику Объединённое командование войск коалиции в создавшейся ситуации считает оптимальным использование возможностей наведенной сейсмичности…

Источники инициирования землетрясения: полигоны Азамхан (Афганистан), Байра (Кувейт) и Нахичевань (Азербайджан).

Главы государств на полиэкране по-разному мучительно раздумывали с полминуты, после чего с разным выражением лиц один за другим поднимали вверх руки…

Офис TESLA-CENTER… Гражданские и военные за компьютерами…. Огромный экран на стене… Карта Ирана и соседних государств…

Мигают красные лампочки в трёх местах… Дублирующие надписи: Азамхан, Байра, Нахичевань… Отсчёт времени…

В час X в каждой из трёх точек по очереди звучит непрерывный зуммер.

От этих точек на экране начинают расходиться радиальные кольца в направлении Ирана…

На западе и юго-западе Ирана кольца пересекаются…

Зуммер на несколько секунд замолк, потом вновь зазвучал прерывисто и тревожно…

В салоне авиалайнера младшая дочь Семёна и Симы, Рита, чокалась прозрачным пластиковым стаканчиком с красным вином с кудрявым, носатым, жизнерадостным парнем.

– Мадам! Вы в очередной раз приносите мне удачу!

Если бы не ваша любовь, мадам, мне бы ни за что не получить этого наследства…

Предлагаю выпить за то, что очаровательная израильская девушка Рита с помощью своих волшебных глазищ становится хозяйкой чудной старинной усадьбы и двенадцати гектаров процветающих виноградников на юге Франции…

Теперь ты уже не Рита, теперь ты мадам Марго!

Выпитое вино скрепляется долгим поцелуем…

На пустынной сельской дороге на юге Франции медленно ехавшая машина вовсе не портила идиллический пейзаж. Огромный старинный дом как бы был знаком по полотнам великих художников. Весёлые хлопоты вселения… Восторг знакомства с работниками… Пожилая, смуглая горничная особенно приветлива к мадам…

Очередной восторг у молодых хозяев по поводу обнаружения закрытой вьющейся зеленью симпатичной купальни, вероятно, не случайно примыкающей к спальне…

Перегляд озорными глазами, и …вся одежда быстро сброшена, влюблённые взялись за руки и с визгом плюханулись в бассейн…

От избытка восторга они вынырнули, слившись в крепком, длинном поцелуе…

Ужинали вдвоём при свечах. Нарядно одетый кудрявый, очаровательная, с горящими восторженными глазами Рита…

Кудрявый вдруг решительно пересел с противоположного конца стола поближе к своей любимой жене. Восторг от пленительных событий последнего времени в его судьбе захлёстнул его:

– Любимая! Пусть этот старинный дом наполнится детскими голосами!

Здесь мы спокойно об этом можем говорить.

Здесь не слышна война, здесь не текут ни нефть, ни кровь… Здесь льётся только вино!

Рита сделала пару глотков, слова кудрявого невольно заставили её вспомнить своих в Израиле…

– Не грусти, любовь моя! В этом доме места хватит всем!

Мы обязательно заберём твоих оттуда! Это не их война, они её не заслужили!

Кудрявый со знанием дела беседовал со сборщиками винограда, по смуглой коже и кудрявым смоляным волосам похожими на алжирцев или марокканцев. Между собой они говорили и на арабском, и на французском…

Слушали кудрявого по-разному: чёрные маслинные глаза у пожилых мудрые, у молодых задиристые, встречались и завидущие…

В прозрачной, подсвеченной, лазурной воде купальни слились обнажённые тела Риты и кудрявого… Над ними звёздное небо, вокруг стена из цветущей лозы…

Среди веток и цветов вдруг обнаружились широко открытые чёрные глаза… Глаза пожирали взглядом влюблённых… На смуглых щеках играли желваки…

В заставленной, уютной гостиной Рита и кудрявый в домашней одежде полулежали на большом диване.

Голос диктора по телевизору:

– Боевые действия на Ближнем Востоке начинают отражаться на настроениях мусульманской части населения стран Европы…

Во многих городах Франции, Италии, Германии, Дании и Нидерландов прошли несанкционированные шествия исламской молодёжи…

Известны случаи осквернения еврейских кладбищ и синагог…

Ответственность за последние теракты на объектах энергоснабжения в Западной Европе взяли на себя исламистские организации, солидаризирующиеся с властями Ирана…

Правительства стран объединённой Европы настойчиво призывает население своих стран к бдительности и самообладанию…

Энергетика Франции достаточно устойчива к нефтяной блокаде, поскольку источниками энергоснабжения нашей республики на восемьдесят пять процентов являются АЭС…

Рита, в отличие от мужа, слушала сообщение с немалым волнением.

– Не дай бог, и здесь начнутся волнения! Оказывается, здесь так много арабов…

– Не беспокойся, рыбка моя! Наши арабы, по-моему, вполне осознают, что им даёт митрополия…

У нас нет нефти, что нам делить…

– Ты их плохо знаешь! Если шейх или мулла им прикажут, они родной матери горло перережут…

Ты у какого-нибудь народа видел столько желающих стать самоубийцами?! Я жила среди них, я знаю…

Они же на полном серьёзе убеждены, что шахида на небесах ждут райские кущи, а главное, сорок гурий-девственниц.

Скажи, нормальный мужчина может отдать свою жизнь за возможность, даже наяву, сорок девственниц сделать женщинами?!

Они очень послушны своим вожакам…

Кудрявый с улыбкой решил прекратить эти беспокоящие разговоры, опрокинул Риту на спину, закрыл рот поцелуем…

На берегу спокойной реки горел небольшой костёр. На сбившемся покрывале крепко сложенный, обнажённый парень устало и удовлетворённо откинулся на спину.

Менее удовлетворённые, даже злые глаза обнаружились у молодой арабской девушки рядом с ним. Девушка была прекрасно сложена, длинные волосы разметались по покрывалу.

Она вдруг решительно села, обхватила голые колени руками:

– Я знаю, о ком ты думаешь!

Я видела, как ты подглядывал за ними в бассейне! Ты мечтаешь переспать с этой еврейкой!

Молодой араб самоуверенно закинул руки за голову, поигрывая крепкими бицепсами:

– Я много о чём мечтаю…

Производственное помещение с большими ёмкостями для винограда или вина и всяческими приспособлениями для виноделия, казалось, насквозь было пропитано запахом браги.

В разных позах сидели человек пятнадцать смуглых рабочих, мужчины и женщины, молодые и не очень…

Говорил седобородый в недешёвой восточной одежде:

– …Наши братья на Ближнем Востоке протягивают нам руку с помощью… Там, у себя дома, они с помощью Аллаха успешно защищаются от атак неверных…

Еврейскому образованию на землях Палестины наносится ощутимый урон… Хвала Аллаху, наши ракеты достигают сионистского врага на захваченных им наших землях… Совсем скоро их всех сбросят в море, и наша земля вздохнёт с облегчением! Недалёк час, когда и сюда придут воины ислама, и вся Европа, а потом и весь мир встанут под зелёное знамя всемирного халифата!

А пока они ждут от вас активных действий. Еврейский враг должен быть уничтожен, где бы он ни скрывался, его имущество должно быть ваше!

Слушали внимательно и пока молча…

– За каждого уничтоженного еврея герой получит десять тысяч долларов, семья шахида получит двдацать тысяч…

Самого шахида Аллах наградит в райских кущах особой любовью!

Пожилая служанка недоуменно вскинула брови:

– А кто же нам будет платить за нашу работу, если мы прогоним хозяев?

Седобородый взмахнул чёрными чётками:

– Вот наша главная ошибка, братья и сёстры! Кто работает, тот должен быть хозяином!

Пожилая служанка сморщила смуглый лоб, пытаясь себе это представить:

– Но наш хозяин тоже много работает…

Её резко перебила молодая длинноволосая девушка, бывшая накануне с приятелем у костра:

– Уважаемый шейх! А за убитую беременную хозяйку-еврейку будут выплачивать двадцать тысяч или десять?

Пожилая служанка в ужасе замахала на молодую двумя руками…

Седобородому вопрос понравился:

– Аллах велик и справедлив, сестра моя!

Рита в свободной спальной рубашке, которая не скрывала большой живот, вышла из своей спальни на кухню.

Проходя через гостиную, заметила лежащую на диване пожилую служанку.

– Амина! Что ты здесь делаешь? Уже поздно, иди к себе спать!

Пожилая служанка не смутилась, но оправдывалась неумело:

– Да вот чуть прилегла и, видно, задремала… Сейчас иду, мадам. Спокойной ночи!

Сделала вид, что уходит, но, выждав время, возвратилась на прежнее место.

Огни потушены, лунный полумрак, снаружи были слышны лишь сверчки…

Вдруг наружная дверь в гостиную медленно приоткрылась, в проёме стал виден женский силуэт с распущенными волосами… В темноте были заметны белки глаз…

Белки и силуэт подкрадывались к хозяйской спальне…

Неожиданно с дивана приподнялась пожилая служанка. Кравшаяся от неожиданности издала шипящий возглас досады и злости, потом выхватила из одежды блеснувший в темноте нож и набрасилась на пожилую служанку…

В спальне Рита проснулась от шума борьбы в гостиной, быстро вытащила из тумбочки пистолет, решительно вышла в гостиную и включила свет…

На полу возле тёмного пятна лежала и стонала пожилая служанка, над ней с ножом в руке молодая арабка, в её глазах неестественный блеск…

Не раздумывая, лишь издав звериный визг, растрепанная девушка с искажённым лицом бросилась на Риту…

Та мгновенно оценила ситуацию, уверенно вскинула руку и нажала на курок…

Девушка пронзительно закричала что-то по-арабски и рухнула на пол.

На оглушительный в ночной тишине звук выстрела из спальни выскочил кудрявый. На голове у него некий колпак для фиксации кудрей…

Кудрявый в ужасе подкрался к распростёртой на полу пожилой служанке, потом сделал робкий шаг боком к раненой молодой арабке…

Кудрявый был напуган до икоты, повернулся к Рите:

– Что ты наделала?! Откуда у тебя пистолет?!

Рита внешне была спокойна, рука с пистолетом опущена…

– В моей стране, дорогой, женщины умеют за себя постоять…

– Кто тебе дал право распоряжаться чужими жизнями?!

Ты забыла, что в нашей стране есть суд и Конституция?!

Рита довольно долго и пристально посмотрела на мужа:

– Моя жизнь, мсье, и жизнь моего ребёнка принадлежат только мне и Богу, а не твоему суду или Конституции… И я буду их защищать везде…

Последняя фраза была сказана с такой зловещей интонацией, от которой кудрявый ещё больше растерялся. Испуганно посмотрел на раненых женщин, на жену, наконец, подскочил к телефону, стал судорожно вызывать полицию и «скорую»…

Хмурые санитары уносили на носилках раненых, стонущих женщин.

Усталый полицейский заканчивал что-то писать. Напротив него в кресле, в гордой то ли от живота, то ли от содеянного позе сидела Рита.

– Мадам, вы решили стрелять, чтобы защитить свою жизнь или чью?

– Комиссар, вы полагаете, что моя пожилая горничная угрожала моей жизни и жизни этой террористки с кинжалом?!

– Мадам, поверьте, я задаю вам совсем не праздный вопрос…

К тому же квалифицировать чьи-либо действия как террористические может только суд.

Или я не прав, мадам?

– Уж не хотите ли вы сказать, господин комиссар, что человек, ранивший в моём доме, я подчёркиваю, в моём доме мою горничную, просто так гулял с ножом в руке?!

Или суд уже отменил неприкосновенность частной собственности?!

– Нет, мадам, частная собственность у нас в стране по-прежнему неприкосновенна…

Я просто хочу расставить акценты, чтобы суду было проще разобраться.

Итак, мадам, установим факты: работница с ваших виноградников проникает в ваш дом и несколькими ударами ножа ранит вашу горничную… Тут появляетесь вы и стреляете в свою работницу…

Всё так, мадам?

– Всё так, комиссар, только учтите, что горничная никогда прежде в гостиной не спала. У неё есть своя комната.

– И что это, по-вашему, значит, мадам?

– По-моему, господин комиссар, очевидно, что горничная знала о готовящемся убийстве и решила меня защитить.

– Боже праведный! Вот только заговоров нам здесь и не хватало!

А вы что обо всём этом скажете, мсье?

– Господин комиссар! Мне бы очень не хотелось связывать произошедшее в нашем доме с общим международным положением вообще и с волнениями арабской части населения Франции в частности…

Я не отношу себя к антиглобалистам, я просто законопослушный гражданин Республики…

Как ни прискорбно, но следует признать, что хранение оружия и, уж тем более, стрельба по живым людям, насколько я понимаю, есть нарушение закона…

– Благодарю вас, мсье, за понимание…

Мадам, я должен изъять ваш пистолет, а вас, к сожалению, взять под арест…

Кудрявый, кажется, не ожидал такого поворота событий. Растерянно смотрел то на Риту, то на комиссара, пытаясь понять, что же он должен сейчас сказать и сделать.

– Я могу переодеться, господин комиссар?

– Разумеется, мадам…

Шумная и малосимпатичная комната свиданий во французской тюрьме, вероятно, мало чем отличается от таковых в других местах.

Через стеклянную перегородку по переговорному устройству кудрявый возбуждённо что-то пытался объяснить. Рита была в синей арестантской форме, которая явно не подходила к её большому животу.

– Ничего, любимая, шесть месяцев пролетят быстро…

Девушка жива, горничная тоже, греха на тебе нет…

Рита отрешённо молчала, думала о своём, лишь пристально смотрела кудрявому в глаза…

На операционном столе тюремной больницы страшно кричала Рита… Суетились медсёстры… Резкие команды врача… Много крови…

Почерневшее, но всё равно красивое лицо Риты с закрытыми глазами казалось ещё темнее от синего, в тон арестантской одежде, одеяла и убийственной казённости палаты.

Провода, капельница, приборы…

Возле неё на стуле сидел кудрявый, держал её руку в своих ладонях. Причёсан был как обычно…

Рита медленно открыла глаза. После наркоза с трудом и не сразу пришла в себя. Измученными глазами посмотрела по сторонам… Остановила взгляд на плоском животе, всё поняла… Вновь закрыла глаза… Даже заплакать сил не было… Лишь из наружных уголков глаз медленно поползли к подушке две слезинки…

Потом посмотрела на кудрявого, медленно убрала руку из его ладони… В этой ситуации его кудряшки почему-то придавали ему дурацкий вид.

– Любимая, я скорблю о потере ребёнка так же, как и ты… Доктор сказал, что ты ещё сможешь иметь детей…

Рита с трудом разомкнула спёкшиеся, припухшие губы:

– Только не от тебя…

Машина с Ритой и кудрявым стояла перед полицейским оцеплением. Их старый дом и окружающие постройки с треском и гулом горели…

Суетились пожарные и полицейские…

Испуганные, по-детски наивные глаза кудрявого… Застывшее, как у скульптуры, лицо Риты…

К ним подошёл знакомый полицейский:

– Мадам, мсье, я очень сожалею…

Рита сузила глаза:

– О чем, комиссар?

Полицейский резко и понимающе на неё посмотрел, отвёл глаза…

Рита и кудрявый сидели рядом в зале вылета аэропорта. Рита была сурова и непреклонна. Кудрявый был растерян и нечёсан.

– Ну, кто же виноват, любовь моя, что я сначала француз, а потом еврей?!

Рита сосредоточенно смотрела в большое окно через всё взлётное поле куда-то дальше…

Чуть позже толпа нервных пассажиров с задержанных рейсов в накопителе внимательно вслушивалась в сообщения.

Голос диктора аэропорта:

– Уважаемые пассажиры!

Вылеты рейсов отправлением после одиннадцати часов тридцати минут задерживаются по причине теракта на складе ГСМ нашего аэропорта…

Топливо для заправки самолётов названных рейсов будет доставлено в течение двух часов… Время вылета будет объявлено дополнительно… Приносим свои извинения за доставленные неудобства…

Пассажиры с пониманием и тревогой восприняли причину задержки рейсов и не без энтузиазма отправились ещё раз в Dyute Free.

Сидеть остались несколько человек, в их числе Рита… Попробовала смотреть в окно, по сторонам, остановила внимание на телевизоре…

Голос диктора по телевизору:

– …События последнего времени на Ближнем Востоке и во всём мире убедительно показали губительную зависимость мировой экономики от нефти…

Мировая общественность настойчиво требует от правительств своих стран положить конец диктату нефтедобывающих стран с их нестабильностью и непредсказуемостью…

Менее трех часов назад пришло сообщение из Пекина о создании международного консорциума ИНТЕРГЕЛ…

Правительства США, России, Китая и Индии, образовавшие консорциум, объявили, наконец, о планах в максимально сжатые сроки переориентировать энергетику с углеводородного сырья на изотопное…

Комментарии академика Российской академии наук Эрика Галимова: «Самый перспективный в энергетическом отношении изотопный элемент – это гелий-три…

На земле его ничтожно мало, зато запасы в верхних слоях поверхности Луны огромны… При его использовании не возникает радиация, поэтому проблема захоронения радиоактивных отходов, остро стоящая перед миром, отпадает сама собой…

Чтобы обеспечить на год всё человечество энергией, необходимо лишь два-три полёта космических кораблей грузоподъёмностью в десять тонн, которые доставят гелий-три с Луны…

Затраты на гелиевую энергетику несоизмеримо малы по сравнению с энергетикой тепловой, атомной или какой-либо другой, поскольку термоядерный реактор на гелии-три очень прост по конструкции и в эксплуатации».

Джеральд Кульцински и Джон Сантариус из университета Висконсин утверждают, что гелий-три – это ближайшее будущее мировой энергетики…

Как известно, именно у нас, во Франции уже построен и успешно действует первый ИТЭР – интернациональный термоядерный энергетический реактор…

– «Дождались…» – с грустью подумала Рита.

Потом она перевела взгляд в окно, в завораживающе пустое небо, где бесшумно и безмятежно медленно плыли куда-то облака…

Долго молчала, потом на выдохе, с какой-то уходящей горечью подвела итог:

– Спираль, мсье, спираль…

Семён передвигал мебель в комнате девочек и, как всегда, не обратил внимание на Лёву, который незваметно заглянул в дверь, после чего пробурчал:

– Зря ты Риткину кровать складываешь…

Закончив грохотать с кроватью, Семён глянул на часы и поспешил к телевизору.

Голос диктора по телевизору:

– …За последний год во многих странах введены в строй термоядерные реакторы на изотопном топливе гелий-три…

Международный консорциум ИНТЕРГЕЛ предоставляет необходимое количество доставленного с Луны изотопа практически по себестоимости, что открывает доступ к дешёвой энергии практически любому потребителю…

Как следствие, цена на нефть на мировых биржах опустилась до рекордно низкого уровня в восемь долларов за баррель, какой она была искусственно сделана странами ОПЕК в восьмидесятые годы…

Специалисты предполагают её дальнейшее понижение, поскольку появились сообщения о первых автомобильных двигателях на миниатюрных изотопных реакторах…

Таким образом, по заявлениям политологов, произошла революция не только технологическая, но и политическая, так как диктат нефтедобывающих стран, наконец, благополучно закончился…

…Первым отголоском таких позитивных перемен следует считать смену правящего агрессивного режима исламских фундаменталистов в Иране…

В результате всеобщих выборов в Иране пришла к власти крупнейшая оппозиционная партия «Фронт участия», а её лидер Мохамад Реза Хатани становится президентом Ирана…

Раздался резкий звонок домашнего телефона.

Трубку взяла Сима, ушла разговаривать в спальню…

Голос диктора по телевизору:

– …Ещё одним ярким результатом ослабления влияния фундаменталистских режимов на Ближнем Востоке является объявление о прекращении вооружённой борьбы террористическими организациями Хамас, Хизболла, Исламский джихад и другими…

Мир, наконец, сможет насладиться плодами цивилизации…

Из спальни вышла обескураження Сима:

– Рита возвращается… Насовсем… Одна… Самолёт завтра утром… Сказала, приеду, всё расскажу…

Семён выдержал паузу, неопределённо прокомментировал:

– Как сговорились…

Большой обеденный стол в квартире Симы и Семёна был раздвинут до максимальных размеров. В доме суета…

С разными чувствами внутри, но с заметным радостным возбуждением снаружи не могли наговориться повзрослевшие Бела, Геля, Ляля, Лора, Рита…

Хлебосольная Сима, весьма ошарашенный Семён, а также слегка пришибленный небритый всё больше слушали…

Отрешенный Лёва скучал без аквариума.

Из комнаты в комнату с заговорщицким видом шныряли чёрно-курчавые мальчишки Бэлы.

Семён взял в руку фужер с красным вином, встал:

– Давайте, мои хорошие, помянем Славу… Хороший был мужик… А всех остальных, здесь отсутствующих, не будем и вспоминать…

Не чокаясь, все молча сделали по глотку.

Семён сел, но после недолгой паузы на закусывание продолжил:

– Это что же, ребят, получается, как в Библии, всё возвращается на круги своя…

Девушки тут же все наперебой зауточняли: спираль, папуля, спираль…

Семён сморщил лоб, по виду согласился, но вслух размышлял:

– Так, значит, по этой спирали мы и домой, в Одессу, когда-нибудь попадём?!

У молодёжи на этот счёт единого мнения не было.

Ставший пессимистом небритый счёл возможным вставить реплику:

– Если только теоретически…

По существу мало что меняется… Вон атомное оружие вроде бы везде запретили, будто бы нечем больше воевать…

А как быть с лучевым оружием, например, или с климатическим?..

А-а… Ничего не меняется…

Хотя… И тут спираль…

Аркадий в своей квартире хлопотал по хозяйству, Лёва, как всегда, внимательно смотрел в глубь аквариума…

Изредка что-то в раздумье произносил. На крышке аквариума был виден маленький диктофон.

Вдруг все рыбы в аквариуме бешено заметались в разные стороны, на поверхности воды стала заметна сильная рябь. За окном послышался странный гул…

Не успел Лёва оглядеться испуганными глазами по сторонам, как на окнах стали со звоном лопаться стёкла, пол задрожал, по стенам вдруг с треском побежали большие трещины…

Едва Аркадий выглянул из кухни, как часть потолка, затрещав и запылив, с грохотом рухнула на обеденный стол.

Пол в комнате накренился настолько, что Лёвино кресло на колёсиках вдруг резко рвануло к противоположной стене…

Вцепившийся в подлокотники Лёва расширенными от ужаса глазами на ходу успел увидеть, как громадный аквариум наклонился, а потом с миллионами брызг врезался в пол…

Его любимые и до мелочей знакомые рыбки разноцветными комочками разлетелись по комнате и мгновенно смешались с пылью…

Последнее, что успел заметить Лёва, это листок отрывного календаря на стене – 14 августа 2012 года…

Потом всё потонуло в грохоте и провалилось в чёрный мрак…

КОНЕЦ ЯСНОВИДЕНИЯ ЛЁВЫ 2012.

А за семь лет до этого в квартире у Аркадия была пока рабочая обстановка: у аквариума в кресле на колёсиках сидит Лёва, оранжевая бейсболка козырьком назад, спереди на футболке – мультяшный львёнок ловит кончик своего хвоста.

Рядом, в кресле с ноутбуком на коленях Аркадий, голый торс, смешные зелёные шорты ниже колен…

Лёва бубнил себе под нос:

– Завтра Гелька со своим женихом придёт… Лысый какой-то и дохлый… Улетят все… А-а-а… Всё равно вернутся…

Чего туда-сюда шлындать…

Таков один из вариантов развития событий на Ближнем Востоке на примере семьи, коей Создатель уготовил судьбу показательную и многозначимую…

Колесо времени нещадно скрипит по спиральной Дороге Жизни, перед ухабами-пороками которой маленький Нострадамус отчаянно пытался расставить предупредительные знаки…

К новому сезону поиска по местам боевой славы Григорий Тимофеевич начинал готовиться сразу же, как утрясалась первосентябрьская кутерьма. Историк по образованию, директор не последней школы в Калуге, краелюб в душе, по натуре своей он вообще предпочитал активный образ жизни. Рыбалка, дача, гараж-компания, машина, женщины – полный набор джентльмена губернского масштаба.

Таки в калужской земле есть что поискать. Всякие наполеоны по ней туда-сюда топали-драпали. Дальние рубежи обороны Москвы, знаете ли…

Поисковая работа, правда, держится исключительно на таких энтузиастах, как Григорий Тимофеевич. У властей всё как-то руки не доходят – бесприбыльное это дело… Поглощалось изрядное количество шашлыков, выпивались немалые объёмы алкоголя, прежде чем ему удавалось раздобыть у военных и гражданских добряков к новому сезону крупу, муку, сахар, лопаты, форму, палатки и разное другое снаряжение. Не оттого ли и сердчишко стало пошаливать…

Как бы то ни было, но к концу учебного года отряд отобранных бойцов-старшеклассников, разбавленный отъявленными шалопаями и усиленный взрослыми добровольцами, в основном из числа приятелей Григория Тимофеевича, на военкоматовских и собственных машинах забрасывался в калужскую глухомань, на берега красавицы Жиздры.

После чернобыльской неприятности район был объявлен пострадавшим и безлюдел на глазах. Молодёжь и без того-то не находила себя в этой своей малой безнадёге…

Оставшиеся аборигены поисковиков ждали, потому как Григорий Тимофеевич всякий раз осыпал их нехитрыми подарками. Да и, вообще, жить на время становилось веселей.

В этот же сезон округа гудела ещё и от веселья собственного разлива. А то… Дивные дела приключились в селе за время его отсутствия…

Тракторист Генька – он всегда настаивал: Геня – носился по пыльным дорогам на груде металлолома, бывшей некогда колёсным многоцелевым трактором «Беларусь». Честь и слава белорусским тракторостроителям и особый почёт самому Геньке за то, что этот страдалец в насквозь невыносимых условиях столько лет ещё и работает. Нет выбора…

Не всякая курица успевала выскочить из-под колёс этого землисто-маслянистого цвета монстра, за треснутый руль которого отчаянно цеплялся трясущийся в бездверной кабине Генька…

Болтающиеся спереди на проводах остатки фар будто бы худыми руками махали беспечным ротозеям: «Па-аберегись, твою мать!»

Селяне Геньку любили. Беззлобный баламут, за нехитрый гонорар и дровишек подкинет, и сенца подвезёт…

Вот в качестве гонорара-то некий признательный земляк и одарил его непонятной, запечатанной бочкой, усеянной странными значками и надписями не по-нашему. Тебе, дескать, сподручней куда-нибудь её приспособить…

Обнаруженная в бочке жидкость, однако, на солярку походила мало, и дальновидный Генька не решился травить кормильца не поймёшь чем…

В аккурат на Пасху – работать грех! – на просохшем пригорке за Генькиным домом имел место быть научный консилиум. Специалисты очень широких сельских профилей выдвигали всякие гипотезы и предложения, от стопки к стопке становящиеся всё смелей…

«О, гляди, блядь, горит, краску растворяет и пахнет “Старкой”, я те говорю, пить можно!» – горячился суетливый Микола.

«Нас, – говорил он, – три брата, и всех бабка на букву “М” назвала: Микола, Митрий и Микита!»

Каменщик от Бога и прочих строительных дел спец, квалификацию свою оценивал так: «Нету, бля, стока водки, после которой я кирпичный угол без бечевы в идеале не выведу!»

«Ну, написано не по-нашему… Но череп-то с костями по-нашему нарисован! Яд это, факт!» – догадливый сварщик Федя где-то этот знак уже встречал.

«А давай уткам в корыто плеснём – увидим!»

Плеснули… Утки от возмущения подняли жуткий гвалт и с презрением отошли от кормушки.

«Во, бля, вишь, скотину не проведёшь!»

Федя был вполне удовлетворён сей доказательной базой эксперимента. Несмываемо прокопченное Федино лицо и руки однозначно убеждали в превалирующей цветовой гамме фасадов и интерьера его мастерской…

«Я, надысь, племяша посылал почитать, что на ней написано, – включился в научный спор Мефодич, степенный бригадир полеводов. – Час вокруг бочки сопел, пришёл – не английский, говорит, это. А какой? Плечами пожимает…»

«Да он у тебя, Мефодич, видать, двоечник. А тут, похоже, надо отличника», – у шофёра Лёхи благоговейное отношение к отличникам осталось со школы на всю жизнь. Поэтому с детей своих грамоту спрашивал строго, вдобавок ко всему в принудительном порядке определил их и в музыкальную школу.

«Верка-а-а!» – прожевав и обтерев губы ладонью, во всю мочь вдруг заорал Лёха.

«Чево-о-о?!» – где-то через пару дворов пропищал в ответ тонюсенький голос. В праздничной деревенской тишине только и было слышно, что уток, грачей да вечно всем недовольного дурного пса Бакса.

«Подь сюды, до Геньки… А, ну, доча, глянь, что тут написано…»

Старательная, белобрысая, худющая Вера для своих тринадцати лет, по мнению родни и соседей, имела вполне городской кругозор, во многом благодаря посещению музыкальной школы. Она уже и забыла обиды по поводу того, что хотела скрипку, а её посадили за аккордеон. Шутка сказать – месячная зарплата отца…

Пошевелив тонкими губами и поприседав вокруг стоящей под навесом стальной, свинцового цвета бочки Верка вынесла вердикт: «Гер-ма-ни… Немецкая то есть…»

«А что в ней-то?!»

«Не проходили мы таких слов!»

«А слово “шнапс” там нигде не обнаруживается?» – с исчезающей надеждой спросил Федя.

«Не обнаруживается!» – по тому, как Верка презрительно поджала синюшные губы, понятно было, что такое слово они проходили…

Возможности научного поиска, кажется, иссякали на глазах…

«А, ну, Мефодич, нацеди мензурку, я щас, – Генька решительно метнулся в хату. – Во, марганцовкой чистить будем!»

Это был принципиально переломный момент дискуссии. По технологии очистки содержимое бочки тем самым приравнивалось к самогону.

Что вы думаете?! Разболтанная в пластиковой бутылке марганцовка дала знакомую реакцию в виде оседающих на дно мелких бурых хлопьев.

«А?!»

«А-а-а!»

Глаза исследователей заметно повеселели. В воздухе запахло победой разума…

Ещё была надежда, что дискуссия ограничится теоретической частью, если бы молчавший до поры немногословный скотник Жора не взял решительно маленькую гранёную, истёртую стопку.

«Доливай!» – сказал пытливый Жора, наполнив стопку наполовину почти прозрачным первачом.

Компаньоны переглянулись, но Жорину смекалку быстро и молча заценили и подставленную стопку долили немецкой жидкостью из пластиковой бутылки.

«Ху!» – Жора по привычке выгнал из лёгких воздух и залпом опрокинул стопку.

Дружбаны с большим любопытством и пониманием терпеливо наблюдали, как Жора с выпученными глазами смачно хрустел солёным огурцом, с шумом втягивая воздух через оттопыренные, побелевшие ноздри.

Жора дожевал огурец, поводил языком по зубам, не спеша полез в карман выходной псевдокожаной куртки… Его явно грел момент славы…

«Ну?!» – изнемогали от любопытства и нетерпения приятели.

«Чо?!»

«А ничо! Через плечо!» – захватив аудиторию, Жора не на шутку разговорился.

«Да зашибись!» – Жора откинулся на спину, купаясь в лучах славы, весеннего солнца и сигаретном дыму.

«Ишшо надоть погодить… – резонно заявил живший поболе молодёжи Мефодич. – Георгий! Ты, пожалуйста, поменьше выёживайся, а побольше нам докладывай о самочувствии, пока мы тебе в честь праздника пиздюлей не наваляли!»

«Пять минут… Полёт нормальный…» – Генька от нетерпения пытался оправдать свои действия, повторяя Жоркин манёвр. Окунул, как кот, язык в стопку, посмаковал, закатив глаза… Тоже сказал «Ху!», и тоже залпом…

Опять все замерли…

Жора меж тем щелчком отбросил окурок, сел и вдруг, оскалившись страшными жёлтыми зубами, неожиданно заорал: «А-а-а!», пытаясь при этом вцепиться в Федино горло.

«Да что ж такое!» – приятели загалдели, засуетились, поспешно делая и себе аналогичные коктейли. Наши, мол, уже гуляют, а у нас ни в одном глазу…

Подровняв ситуацию коллективным залпом, дружно закурили.

Пошли нескончаемые истории про то, как кто, когда и что несусветное пил, и, что характерно, ни хрена!

Прошла Пасха, потом Первомай, потом День Победы, потом посевная…

Мужики безоглядно глушили немецкое пойло, иные уже без всякого разбавления. Круг бочкиных почитателей заметно расширился…

По мозгам било прилично, последствия проистекали своим обычным путём…

Уклонения от нормы начались, когда цедить из бочки уже приходилось, сильно её наклонив.

В выходной день Лёха возлежал после бани на диване. От объятий Морфея его удерживала какая-то бразильская муть по телевизору да громкая, занудная игра на аккордеоне в комнате Веры.

«Верка! Не тем пальцем стучишь в одном месте!» – вдруг заорал Лёха, стараясь перекричать Веркину и бразильскую музыку.

Верка на секунду умолкла, потом, видимо, подумав, что послышалось, продолжила игру.

«Верка! Я кому говорю, не тем пальцем давишь!»

Игра прекратилась.

«Че-е-во?!» – вышла из комнаты беременная аккордеоном Вера.

«Последи за пальцами, чево! Они же у тебя друг за дружку цепляются во многих тестах!»

Верка остолбенела… Играть не умеет, сидит в другой комнате и какие-то пальцы разглядел…

«Ты чё, па?! Перебрал или запарился?!»

«Я те говорю, пальцами правильно перебирай, как учили! Запарился!»

«Ну, на, покажи, как…» – Вера явно спешила покончить с нелепым разговором.

«И покажу!» – Лёха решительно стянул с Веркиного живота инструмент, уселся на диван, неожиданно ловко приспособив его себе на грудь.

Беспорядочно и вроде бы беспомощно пробежал непослушными пальцами по клавишам вверх-вниз… Раз, другой, третий – так делают долго скучавшие по клавишам пальцы мастера. Щёлкнув пару раз регистрами, прислушался и, как бы вспомнив былые навыки, вдруг уверенно заиграл Веркину мелодию…

Вера открыла рот и выкатила глаза. Аранжировка учебной мелодии была явно мастерской, в концертном варианте. Но отец! Откуда… Сроду никакой инструмент в руках не держал!

«Да ты чё, фатер, творишь?! Ты где так насобачился-то?!»

А Лёха меж тем наяривал вообще уже нечто невообразимое… Заскорузлые шофёрские пальцы летали по клавишам, выдавая из инструмента совсем уж нечто классическое.

Заслышав иную, отличную от Веркиной тоскливой игру, в дверном проёме показалась голова Лёхиной жены Шуры. Узрев такую небывальщину, Шура подошла к дочери с тем же выражением лица, как и у той…

«Мама дорогая… Это что ж такое делается?!»

А Лёха их не замечал вовсе. Его сосредоточенный взгляд был направлен в какую-то точку на противоположной стене, откуда он, казалось, тянул незаметную нить памяти…

На другом конце той нити был другой мир, где он был совсем другим человеком, и у него была совсем другая жизнь, куда более радостная, чем теперь, наполненная этой прекрасной музыкой…

Игра настолько поглотила Лёху, что лицо его невольно и незаметно стало, как в киноленте, прокручивать кадры-годы той счастливой жизни…

Героические аккорды сменялись тревожными, потом мелодия журчала как хрустальный альпийский ручей, потом явно узнавались воинственные песни чужого народа, потом будто радостное раздумье…

«Чего рты-то пораззявили?! Заняться больше нечем?!»

Нить памяти, как отпущенная резинка, с последним аккордом, щёлкнув, исчезла в стене…

«Фатер, растолмачь нам что-нибудь! Was ist das?! (Что это?)»

А Лёхе ситуация даже нравилась, поэтому он быстро хотел сначала убедить сам себя.

«Das ist mёglich! (Это возможно)

«Ёпть!» Как-то сам собой из него немецкий попёр…

«Ну, знаете ли… Бывает такое… В человеке вдруг просыпаются дремавшие до поры навыки и умения… Текучка заедает, то да сё… Дело случая и стечения обстоятельств…»

Опомнился не без страха, в смущении перешёл на родной язык…

Таких слов и оборотов и на родном-то языке ни Шура, ни Вера никогда от него не слышали. А уж из школьного немецкого он и вовсе кроме «Хенде хох» ничего не вынес…

Лёха и сам теперь подрастерялся. Ну, дремавшие способности к музыке ещё куда ни шло. Но в мозгу его крутились теперь мысли на немецком языке… А русские слова и обороты он теперь подбирал с трудом…

«Во влип…»

«Лёнь, может к врачу…» – в глазах жены неподдельный испуг.

«Врач… Болезнь… Какая болезнь?! Он себя прекрасно чувствует!»

«Всё путём, красотулечки мои, bitte schёn…»

Он снял аккордеон, шагнул к ним, хотел обнять, но при словах «bitte schёn» Шура с Веркой почему-то перепугались, взвизгнули и, толкая друг друга, ринулись к выходу…

После обеда внутренний голос заинтригованного Лёхи настойчиво направил его к Генькиному дому.

«Да, нету его дома, – в сердцах откликнулась мать Геньки. – Опять пошёл свои травы собирать. Совсем рёхнулся! Был парень как парень, а теперь как бабка-ворожея стал. Кажин день шлындыет по лесу, всё какие-то корешки целебные ищет. И так все сенцы и чердак завалил. Во беда-то! Ты бы поговорил с ним, Лёх! Он скоро уж придтить должён…»

Лёха сел на лавочке возле дома, закурил… К такому Генькиному чудачеству он, странное дело, отнёсся с пониманием. Правота гомеопатии и траволечения подтверждена тысячелетиями… Но где та гомеопатия и где тот Генька… С каких бодунов-то?!

Аналогия с его внезапным музыкальным талантом стукнула по мозгам быстро, резко и убедительно… Неужто немецкое пойло из бочки?!

Дожидаться Геньку не имело смысла, и он быстрым шагом направился к Миколе за подтверждением.

Едва он закрыл за собой калитку Миколиного забора, как его прошиб холодный пот. В дальнем конце огорода, примыкающего к опушке леса, стоял Микола и… рисовал.

Ватными ногами с шумом в ушах Лёха подошёл к нему… Всё правильно: мольберт, краски, кисти… и Микола…

«И давно это с тобой?» – Лёха кивнул на мольберт.

«Что? А… это… Не, с неделю. По телеку фильм был про европейскую архитектуру средних веков. Ты знаешь, зацепило. Во, смотри», – он подошёл ближе к мольберту.

Приколотые открытки, наброски какого-то собора…

«Это же готика! Смотри, какая красота! Построить такой мне уже не удастся, так я решил нарисовать и дома повесить, чтобы каждый день любоваться. Веришь, гляну на эту строгость линий, дух захватывает и жить хочется!»

«А я, Микола, оказывается, на аккордеоне прилично играю… А Генька, прикинь, целебные травы и корешки по полям и лесам собирает. Мать уж несколько дней в трансе. Тебе какие мысли в голову приходят? А, Микола?»

В просветлённом Миколином мозгу мысли стали шевелиться явно быстрее. Внезапно он вытер тряпкой руки, снял передник, решительно бросил:

«Айда к Федьке!»

Прокопчёный насквозь сварщик Федя… лепил на кухне пельмени. В лихой бандане, с передником, руки по локоть в муке… А сам – аж светится от удовольствия.

«Вы что там с ним сделали?! – из зала вышла жена Фёдора. – Уж третий день к кухне не подпускает! Не женское, говорит, это дело! Совсем чокнулся! И всё мудрит что-то… По старинным рецептам, говорит… Но вкусно!»

«Други мои! Через четверть часа будем вкушать равиоли!»

У Фёдора аж профессиональная сутулость сварщика исчезла. Наоборот, голова сидит гордо, глаза сияют и сам весь какой-то просветлённый – не от муки… Уж больно сильная метоморфоза…

«Федюня! А я рисовать возлюбил! А Лёха на аккордеоне наяривает! А Генька, прикинь, народным целителем заделался…»

Несколько мгновений приятели загадочно смотрели друг на друга, не замечая вовсе ошарашенную женщину.

«А Мефодич?!» – опомнился Лёха.

«Не знаем ещё, не видели…»

«Нету вашего Мефодича!» – услышав знакомое имя, очнулась Федина жена. Приятели оторопели…

«В город укатил! Какой-то инструмент геологический ему спонадобился. Чтой-то отыскать у себя на огороде вознамерился… Настя его жаловалась, из старого карьера не вылезает… А вы бы видели, как он одеваться стал!»

«Пошли покурим…», – Фёдор в очень глубокой прострации…

«А кто ещё-то с нами тевтонский бальзам алкал?!» – была заметно Лёхина решимость докопаться до сути.

Общими усилиями вычислили наиболее часто причащавшися. А уж одно-двухразовых-то дегустаторов, почитай, полсела было!

Самой подозрительной оказалась пара соседей: Семён Беспалый и Серёга Канищев. Селянами были замечены, во-первых, непонятно почему вдруг вспыхнувшая промеж ними дружба, а также ставшие регулярными их визиты в церковь.

«Я Сеньку с утра видел, на мотоцикле домой тарахтел, значит, и дружбан его дома… Пошли…»

Разгар сухого лета для средней полосы – истинная отрада. Всё наконец-то прогрелось, отчего духовито пахнут травы и деревья, чистая речка тихими всплесками заманивает окунуться…

Село большое, раскинулось по взгоркам привольно…

Шли молча, думая каждый о своём…

Ещё только подходя к дому, услышали голос Семёна. Семён… пел. Красивую старинно-церковную песню. Мешать не стали, остановились, заслушались. Никто из них уже ничему не удивлялся… Пошухерить озорными частушками на свадьбах и проводах – это для Семёна за милую душу. Но чтобы с таким старанием петь такие серьёзные песни – это из ряда вон. Да голос откуда-то такой чистый…

Семён, видно, заметил приятелей в окно, умолк, через минуту появился на крыльце.

«Будь здравы, селяне! – наигранно развёл руки, будто красуясь расшитой косовороткой. – С чем пожаловали, сердешные?»

«Давно голосишь-то, кот-баюн?!»

«С неделю как озарение снизошло, с той поры каждодневно и неустанно Русь славлю!»

Приятели невольно заулыбались. Такая длинная фраза и ни одного матерного слова для связки. Точно, Сенька не в себе…

«А что сосед-то твой, Серёга, тоже воспевает?!»

«Сергей Канищев ноне с усердием великим церковную грамоту одолевает. Служить Господу нашему намеревается. При сём весьма родовитым себя обнаружил».

При этих словах Сенька неожиданно ловко перекрестился.

«Всё понятно. Ставь, Лёха, птички в список и пошли дальше».

Разгадка в принципе уже определилась, но в списке было ещё немало имён, и нашими героями уже овладело нечто вроде спортивного интереса. Это что же такое немцы учудили, что с людьми такое творится?! Главное, им-то зачем такой напиток был нужен?!

«У дяди Жоры припадок! – по малолетству восторженно прокричал на ходу расхристанный велогонщик в повёрнутой козырьком назад – для скорости – рекламной бейсболке. – Меня к фельшару послали…» И улетел.

Приятели переглянулись и, не сговариваясь, свернули к Жоркиному дому.

Покосившийся забор, старый, неухоженный дом, бурьян в огороде… Неопределённого возраста старуха-мать поначалу билась отчаянно за Жоркину и свою судьбу. Только, видно, в одиночку, без рано сбежавшего в далёкие края супруга, не под силу оказались ей тяготы крестьянской жизни, и она опустила руки…

Жорка из армии вернулся злым и нервным, дома долго бездельничал, учиться ничему не захотел…

Частенько выпивали вдвоём с матерью, потом страшно материл её, она всё грозилась посадить его…

Припадком соседский пацан назвал не вполне адекватное Жоркино поведение.

Подпоясанное куском провода длинное старое пальто, странная, с мелкими шажками, бочком, походка, смиренный вид, часто опускает долу глаза, слегка наклоняет голову, то и дело складывает руки ладошками внутрь…

Завидев приятелей рукой сделал перед ними крест, но как-то странно, как папа римский по телевизору… Но самое жуткое – без перерыва что-то лопочет на непонятном языке…

Пожалуй, имел право соседский пацан на такой диагноз.

«Допился, видать, до белой горячки», – мать обречённо махнула высохшей старческой рукой и вышла из хаты.

«Ты чё чудишь, Жор?!» – Лёхин вопрос повис в воздухе.

Жора медленно расхаживал по избе, старательно что-то талдычил, то и дело осеняя кого-то папским крестом.

Мужики вышли наружу, молча сопоставляя произошедшее с ними и Жоркин спектакль.

«Он, паразит, пил без разбавки, – пришёл к выводу Фёдор. – Поэтому у нас всё глаже…»

Чувствовалось, однако, может быть, впервые появившаяся у каждого тревога за последствия.

Пока курили и молча размышляли, к дому подкатил, засвистев тормозами, фельдшерский уазик. Фельдшер Ильинична, из местных, уж который год на пенсии, всё дожидается молодой смены, а смены всё нет и нет…

«Здорово, ребят! Всё гулеваните?!»

Надо сказать, на селе никто не догадался пока связать произошедшие с отдельными мужиками метаморфозы с употреблением некоего диковинного напитка.

«Что ты, Ильинична, мы как стекло! – Генька изрёк это на удивление так серьёзно, что Ильинична как-то сразу ему поверила. – Что характерно, Жорка тоже…»

Минут двадцать она там, в хате, каким-то образом обследовала Жорку.

«Неопасный он, – Ильинична уже не боялась брать на себя ответственность за поставленный диагноз. – Пускай дома побудет, может, очухается», – и как-то подозрительно оглядела притихших приятелей.

«Надо поглядеть, а что с теми, кто только раз-другой попробовал… – аналитические способности в Миколе, может, и раньше были, но заметны стали только теперь. – Пошли к танкисту, он тут недалеко».

Крепкий телом танкист ворошил на заднем дворе сено. Завидев компанию, вышел за калитку, поздоровался.

«Что случилось?! Чего взводом пылите?!»

«Ты из Генькиной бочки шнапс пробовал?»

«Ну, было дело… Кажись, на Троицу… А что?»

«Никаких таких последствий опосля того за собой не приметил?»

«Каких таких последствий?! Всё путём!» – танкист просто-таки пышел телом и духом.

Разочарованные приятели было собрались уходить, как танкист вдруг что-то вспомнил-сопоставил, после чего скуластое лицо его расплылось в самодовольной улыбке: «Вот разве что бабы…»

«Какие бабы?!»

«Ну-у… вообще… Женщины… Охоч я до них стал особенно… Раньше было как обычно, ну, пару раз в неделю с жёнкой побалуюсь, и всё. А теперь, кажись, вообще бы с неё не слезал… На дню раза три приходится. Она вот тоже любопытничает: ты чегой-то такой шустрый стал?! И чего удумала: или ты всегда, говорит, такой был, только раньше на сторону ходил, а теперь почему-то всё мне достаётся?!»

Танкист задумался.

«Ну, да… В аккурат после Троицы…»

Потом до него дошло: «А что, и у вас такое?!»

Глаза его вдруг сделались испуганными. Мол, я разок приложился, и вон оно, чего сталось, а вы же чуть не каждый день сосали…

«Да не, у нас ещё чудней дела…»

Проинформировали… И смех, и грех…

«Слышь, танкист, а кто с тобой ещё тогда на Троицу у нас был? У них-то что?»

Да, вон, рыбачок был и Жёлудь… И Чекист… Насчёт столбняка у них не знаю, не было речи… Погодь… Жёлудь как-то буровил, что спать плохо стал. Не знаю, от вашего горючего или нет… Да, он сейчас дома…» Коренастый до пухлости Жёлудь старательно что-то мастерил из досок возле сарая.

«Во, сундук тёща заказала. По ночам-то? Не, по ночам греметь не с руки. По ночам я читаю или там крашу что по-тихому. Спать помалу стал, сто пудов. Полчасика кемарну и опять как огурчик! Жёнка к врачу водила. Доктор сказал, очень здоров, такое, говорит, случается… Кого-то из великих называл, позабыл я… Ну, да, где-то после Троицы и пошло… От бормотухи из бочки? А шут его знает, может и от неё… С рыбачком и с Чекистом был… А что с рыбачком? Да ничего с ним. Спит по ночам как сурок… Да, нормальный… Как был браконьер, так и есть… Хотя… Рыбачить стал меньше, сто пудов. Чегой-то он вдруг на охоту засобирался… Какая охота… Последнего зайца тут ещё при Петре Первом съели…»

Жёлудь стряхнул стружку с верстака, задумался…

«Чекист… Памятливый он какой-то стал… Газету, говорит, прочитаю и наизусть её несколько дней помню… Всё книжки читает. Вот и сегодня в район умотал. В книжный, сказал, надо. Ну, да, где-то с Троицы и поплохел…»

Собочечники пошли дальше. Опять задумались…

Навстречу на телеге тащился дед Василий с зернотока. Чем-то он был похож на свою кобылу и по масти, и по норову.

«Тпру-у-у, шалая!»

«Здорово, дед! Скажешь тоже, шалая… Она у тебя уж лет двадцать, наверное, как отшалила!»

Для Геньки дед Василий был постоянным объектом для зубоскальства.

«Не забижай! Справная кобыла… И возит, и кормит… А вы-то ноне чего? Полдень уж, а у вас ни в одном глазу не видать. Ай, ёмкость ваша осушилась?!»

«Да не, маненько осталось… А ты-то, дед, сколько раз ей угощался?»

«Чего, ай жалко стало?!»

«Да не-е, не про то я… Ничего такого за собой опосля не замечал? Никаких изменений?»

«Каких-таких зминений?!»

Дед Василий прищурился, видно, стал прокручивать период «опосля того». «Аппетит хороший стал… Сурьёзно! Старуха так и сказала: жрать стал, как мерин! Ды я уж не в одне портки не влазю!»

К такому дедову феномену отнеслись несерьёзно…

«То-то я гляжу, кобыла твоя в шоке последнее время!»

«Гляди, дед! Ты уж граничь харч-то! А-то тебя не тока бабка, но и кобыла бросит… К худым подадутся!»

Генька хлопнул кобылу по крупу. Пошли дальше…

«Во, вспомнил! Свояк мой пару раз прикладывался», – это Микола.

Свояку прервали сиесту. Вышел из дома заспанный, заправил майку в бесцветные спортивные штаны. Поздоровались…

На вопрос: «А ничего такого?» сразу насторожился, и сон слетел.

«А вы откуда узнали?!»

«Сорока на хвосте принесла! Давай, колись!»

Спросонья свояка на понт взяли легко.

«Сам не пойму… Почитай уж две недели… Шпрехаю, как попугай, без понятия…»

Приятели выдержали многозначительную паузу…

«Какой язык по телику услышу, чую, могу на нём лопотать. Пробовал, когда один дома, точь-в-точь получается… Что за язык, чего бормочу – без понятия… Да, главное, на трезвую ж голову, вот что странно… Что, есть такая болезнь?! А пошли в хату, щас изображу… моя-то к дочке подалась…»

Свояк включил телевизор, нашёл что-то бразильское, пару минут слушал, потом выключил звук и залопотал… Чистый дон Педро!

«Да, дурит он нас!» – Лёха засомневался скорее в своих способностях сопоставить произношение малознакомого языка.

«А, ну, ещё давай!»

Лёха пощёлкал каналы, в новостях французы бастовали, дождался интервью…

Свояк опять на полминуты затих, направив ухо к телевизору, потом зачирикал… Французский, как более знакомый, угадывался вполне…

«Ёпть!» – сказал Лёха, подтверждая тест.

«И ведь выпить не тянет!» – Микола выглядел вполне обескураженным.

«Я от свояка насухо первый раз ухожу… – констатировал он ещё одно действие заморского зелья. – Во, бля, дела…»

«Да, хорош меня разводить, барбосы!» – подытожил Григорий Тимофеевич, наслушавшись этой небывальщины по прибытии в село на вахту. «Да, ёпть! Тимафеич, дык свидетелей же полдеревни!»Надо сказать, что бочка иссякла после Троицы, а поисковики прибыли, спустя месяц, в июле уже.Недели две, а у кого и три, то дивное похмелье ещё держалось, а потом потихоньку исчезло. Остались воспоминания, остались свидетели.Но Григория Тимофеевича насторожило не это: пить без меры прекратили его жиздринские приятели. Так, из уваженьица, чуть-чуть…Ну, ладно, «барбосы» могли и сговориться его разыграть. Но остальные-то свидетели – жёны, дети, бабки – ну, какие из них артисты…А у Миколы аж вещественное доказательство осталось – неоконченная картина…«Это же Кёльнский собор!» – Григорий Тимофеевич видел его воочию.Посыпались уточняющие вопросы от городских. Подопытные отвечали охотно, но чем дальше, тем невероятнее…«И что ты, Генька, корешки собирал?! А ты, Лёха, на аккордеоне шпарил?!»Палитра этой чертовщины была настолько широка и неожиданна, что городские грамотеи вскоре ошарашенно примолкли, пытаясь хоть как-то связать концы с концами и нащупать хоть мизерное объяснение.«А бочка-то цела?»«Да цела, что ей станется! Даже не ржавеет, сука! Я ей крышку, правда, вырезал, под дождевую воду приспособил».Не поленились проехаться…Осмотр бочки к разгадке не приблизил.«А откуда она у тебя вообще?»«Да мужик из соседней деревни отвалил, из Дошина. Валяется, говорит, сто лет за сараем, не знал, что с ней делать…»«А вы, змеи, значит сразу сообразили, что с ней делать…»«Не-е, почему сразу? Не сразу…»Краелюб-директор при упоминании Дошина прищурил один глаз, отчего один конец уса на той же стороне лица вопросительно и задиристо задрался. Понимая, что любая его версия в данной ситуации обречена быть убедительной, с ответом не спешил…«В Дошине в начале войны был немецкий госпиталь. Мы сначала кладбище немецкое раскопали, а потом уж узнали, что оно относилось к тому самому госпиталю…Только старики рассказывали, что непонятный это был госпиталь. Батальон охраны, пропуска… Но что самое удивительное – высокие чины фрицевские туда наведывались регулярно, даже генералы бывали…Чего они не видали в захолустном-то госпитале, каких тогда сотни были…А ещё там таких ёмкостей не осталось?»«Да, не-е, мы уж всю округу прошерстили…»«Ну, вы, алконавты, не могли хоть чекушку на анализы оставить!»«Да, ёпть, Тимафеич! Да, кто ж знал, что всё так обернётся?!» – «алконавты» чувствовали себя слегка виноватыми.«О, так Жоржик-то, говорят, ещё не отошёл!» – даже вроде бы и обрадовались такому обстоятельству.«Айда, навестим!»Набились гуртом в грузовой микроавтобус…Жоркина мать выметала двор метлой – давно такого не водилось.«Нету Жорки, на пилораму улетел, тёс нужен… Переменился парень… Господь, видать, услышал молитвы… Всё лето, почитай, не пьёт… Два раза уж премию давали – виданное дело! Да, вона, гляньте, крышу новую спроворил… Всё сам, всё сам…» – заметно было, что такие Жоркины перемены матери по нраву.Пока выпытывали обо всём остальном, притарахтел тракторишка, не плошь Генькиного, с прийцепом тёса. Из кабины спрыгнул Жорка, как-то с радостью со всеми поздоровался.«Во, рабсилы-то привалило!»«Рабсила» на радостях, что Жорка жив-здоров, махом скинула доски с прицепа, уложили всё аккуратно, с поперечинами для просушки.К Жорке всё-таки приглядывались. И он не подвёл…Глянув на часы, Жорка вдруг заспешил в хату: «Я скоро!»«Молиться пошёл…», – откомментировала мать.«Не по-нашему… Раза три-четыре кажин день на колени встаёт… Езус-езус… Лопочет, как и раньше, не пойми чего…»Григорий Тимофеевич заспешил к окну…Понаблюдав несколько минут, как Жорка молился, вернулся к компании.«Латынь… Молитва католическая… Их крест…»Глаза директора округлились, доказательств остальным чудотворствам, похоже, боле не требовалось.Из дома вскоре вышел Жорка, в руках трёхлитровая банка с тёмным самодельным квасом с корками чёрного хлеба. Выпили, похвалили…«Откуда латынь-то, Жор?!» – горел нетерпением Григорий Тимофеевич.«Не знаю, Тимафеич! Хоть убей, не знаю! Я и про латынь-то только щас, от тебя услышал. Веришь-нет… Проснулся однажды утром, чувствую, распирает аж всего, как хочется помолиться… Я же не понимаю ни бельмеса. Слова как-то сами на язык ложатся… А после молитвы какая-то благодать внутрь вселяется… Улыбаюсь, как идиот… Всё чего-то делать хочется… А утром, в обед и вечером в будний день к иконе ноги сами несут. Я когда в районе в книжный-то случайно зашёл, сначала сам не пойму – зачем. Потом какая-то книжка толстая в руках оказалась… Листал, листал, а как вот эту вот увидел, аж затрепетало всё внутри – моя!»

«Ну, братцы с вами не соскучишься!»

«Вот тебе и атеизм!»

Было заметно возбуждение просвещённых «городских». Одно дело читать всякую эзотерику, а тут Жорка… Живьём… С латынью… Копать захотелось вдвойне…

Пока ставили палатки, оборудовали кухню, хлопотали по обустройству лагеря, всё переваривали деревенские чудеса…

Вечером у костра, в своём кругу разговоры только об этом…

«Всё сходится к тому, что немцы в том госпитале вели эксперименты с людьми. И что характерно, над своими солдатами. Значит, подразумевали какой-то положительный эффект. В концлагерях-то они над пленными совсем другие опыты ставили. Вопрос: какой эффект ожидали?!» – вступительное слово Григория Тимофеевича как бы приглашало к дискуссии.

«Смотрите, у всех прорезались навыки-то созидательные какие-то», – это Евгений, бородатый журналист областной многотиражки.

«Значит, явно не суперсолдат хотели сотворить. Для этого они первитином своих арийцев подкармливали…»

«Это, братцы, похоже на реинкарнацию», – немногословный худосочный фотограф Коля говорил больше выводами.

По-быстрому пропустили услышанное от деревенских через сито этой версии. Укладывалось вполне…

«Да, но на спирту…»

«А что на спирту?! Спирт – он просто быстрее в кровь уносит активные вещества. Ведь всякие валерьянки – они ведь на спирту с двумя целями делаются: во-первых, вытянуть из растения полезные вещества и, во-вторых, загнать их в кровь, чтобы сработали быстрее».

«И ведь, барбосы, выжрали ж всю бочку до капли! Как бы заманчиво было на анализ тот элексир отправить… Глядишь, газетёнка моя, наконец-то, и сенсацией какой никакой разжилась бы…»

«Нет, вы только представьте, братцы, что за цирк был бы, если бы такая настойка в аптеках продавалась…»

У просвещённых областных краелюбов историй и фантазий про реинкарнацию было великое множество…

«У-у-у, господин директор! Да вы никак тут совсем в роскоши погрязли!» – острый глаз фотографа Коли заприметил видавший виды абажур сталинских времён, скорее для прикола, чем для освещения подвешенный Григорием Тимофеевичем над «дружеским» столом в гараже. Мужские посиделки в гараж-компаниях по многим причинам следует считать достойным продолжением нескончаемой героической битвы за урожай на дачах.Скучкованный по интересам разношёрстный люд с видимым удовольствием отогревал в гаражах душу, истерзанную в той, да и в других таких же бестолковых битвах. В свободное, точнее в освобождённое время.Вовсе не для выпивки – замечены были и совсем непьющие: тот же фотограф Коля, например, а исключительно общения ради.Практически без предисловий лейтмотивом очередной беседы стала тема недавней массовой жиздринской реинкарнации. По всему чувствовалось, что в прошедшие по окончании сезона пару недель воспоминания эти не выходили из голов участников. Поанализировали, подначитались…«Для начала учтём, на всякий случай, что церковь наша идею реинкарнации отрицает», – открыл прения Григорий Тимофеевич. Скорее всего из уваженьица к супруге – руководителю церковного хора одного из калужских храмов. Потому что шаткий аргумент сей светская гаражная публика быстренько затюкала.«Потому что в Библии ничего об этом не сказано. А про реинкарнацию заговорили намного позже, когда уж все христианские догмы устаканились. А к Священному Писанию, видите ли, нельзя добавлять тексы и исключать тоже. Во всяком случае, так в Откровениях Иоана Богослова написано. Как уж там на самом-то деле было – один Бог теперь знает… Версий много…»«Ну, ладно, оставим церковь с её догмами… Нам наука понятней. Я вот что нарыл, – журналист Евгений предъявил обществу распечатки из Internet. – Профессор Ян Стивенсон, завотделением психиатрии Университета Вирджинии… Это ж вам не хухры-мухры… Исследовал сотни детей во многих странах. Тех, что утверждали о своей прошлой жизни… Перелопатил архивы, опросил очевидцев… Смотрите, родинка у ребёнка – в «той жизни” на этом месте у мэна шрам был. Родился детёнок без нескольких пальцев на руке – в “той жизни” соответствующий товарищ в пилораму руку сунул. В Бирме девушка родилась без правой голени. По её словам, в “той жизни” она попала под поезд…Сотни таких случаев описано. И ведь всё с именами, деталями, архивами, медицинскими документами… Это что, кот начихал?!»Народ склонился над листами…«Это в кого же тогда перевоплощались наши жиздринские мужики?!»Вопрос повис в воздухе, потому как нахлынули живые воспоминания…«Я в студенческие годы был на одном выступлении гипнотезёра. Что-то вроде Райков фамилия. Так вот он на глазах почтенной публики вводил людей в транс, и они как бы перевоплощались в свои прежние персоны. И лопотали не по-нашему, и на его вопросы всякий исторический колорит буровили… Да какие там подсадные?! Там наших полгруппы было!»«Друг мой Коля! С гипнозом не всё так просто. Как и с церковью, туману тут больше чем надо бы… Гипнотизёр твой просто внушал клиентам желаемый образ, а личина-то у человека оставалась прежней. То есть в шахматы, например, он будет играть, как сам представляет, и Наполеоном будет не истинным, а сыгранным. Это не реинкарнация, это шоу».«Не, а Жорка-то что вытворял! Из алкашей да в монахи – вот где шоу!»Воспоминания оживили разговор.«Что-то тут понакручено с вашей реинкарнаций», – в усталом соседе по гаражу явно пропал аналитик.«Количество людей растёт, а души, в которые они переходят, одни и те же… Концы с концами не сходятся, господа учёные…»«Ты ещё представь, что человек в кошку какую или букашку может перевоплотиться, вообще с ума сойдёшь… Вздрогнем лучше…»

«Мужики! Мы же забыли главное: зачем немцам вообще нужна была реинкарнация?!» – горящие глаза Григория Тимофеевича и полное отсутствие предисловия при очередной встрече однозначно убеждали всякого, что всю предыдущую неделю из его пытливых мозгов та жиздринская история так и не выходила. А, значит, была у него и версия…«Им нужна была информация из тех времён!» – подначивал он спарринг-партнёров.«Из каких времён-то?! Ты хочешь сказать, что от количества выпитого продукта зависела глубина погружения в историю?! Вряд ли… Жорка тогда точно неандертальцем бы был…»«Скорее всего, хотели высветить какую-то многовековую тайну…»«Или отследить путь какой-то сверхважной реликвии…» – Григорий Тимофеевич настойчиво вёл беседу по продуманному руслу. – С целью её обнаружения… А вот эти вот поиски уже подтверждаются документально!» – радостный хлопок в ладоши означал, что спарринг-партнёры его не подвели.«Вы думаете, чего ради Гитлер начал с захвата безобидной Австрии? Ещё в 1909 году он был завсегдатаем Венского музея Хофбург, бывшего дворца Габсбургов. Причём начинающего, амбициозного художника Адольфа Шикльгрубера интересовал только Зал Сокровищ и только один экземпляр в нём. Он буквально столбенел перед стеклянной витриной, где на алом бархате чернел кусок железа, по форме напоминающий наконечник древнего копья.Как пишут историки, впечатлительного юношу прошибал холодный пот, он всем своим существом чувствовал волнующий магнетизм и мощь того экспоната… Непонятная сила изнутри толкала его схватить неприметный кусок железа, обладать им… И тогда…Это горячее желание якобы сводило его с ума, он грезил им, молился на него… Тогда же он, вероятно, и поклялся, что сделает всё, чтобы взять реликвию в руки и никому не отдавать…Что за железяка?! Экспонат назывался “Копьё Отгона Третьего”, – императора Священной Римской империи и считался одной из главных христианских реликвий.Дело в том, что ещё не будучи Гитлером, а только Шикльгрубером, он с приятелями увлекался спиритизмом. И вот на одном из сеансов вызванный им дух какого-то легендарного германца напророчил, что новым предводителем Германии, а потом и всего мира будет тот, кто завладеет Копьём. Вот почему, захватив власть, Гитлер первым делом поспешил направить танки и войска ко дворцу Хофбургов, в Вену.Можно себе представить, как весной 1938 года Гитлер от нетерпения бросил все дела и сам помчался в Вену, где отборные части восьмого армейского корпуса немецкой армии наглухо блокировали жалкие попытки австрийских властей спасти свои национальные сокровища.Биографы пишут, что Гитлер нервно прижал копьё к груди и на несколько часов уединился с ним… Почему фюрер так маниакально рвался к обладанию этой реликвией?! Дело в том, что этот наконечник был изготовлен по личному приказу третьего первосвященника Иудеи Финееса, который был как раз и знаменит своими выдающимися способностями в сфере магии и каббалистики. Первосвященник совершил сакральный ритуал, в результате чего Копью была придана небывалая мистическая сила: тот, кто владеет им, владеет миром.С той поры многотысячелетняя история Копья вполне это заклинание подтверждает. Десятки, если не сотни, великих царей и императоров, обладая Копьём, триумфально побеждали противников. От Ирода Великого до Наполеона. Кроме чудодейственной силы Копьё освящено кровью Христа…Капитан римской стражи Гай Кассий ткнул им под ребро распятого на кресте Христа. То ли проверить, жив или нет, то ли чтобы прекратить его мучения… Из раны полилась кровь…Летописцы христианства почему-то записали Гая Кассия под именем Лонгин, поэтому чаще всего Копьё так и называют Копьё Лонгина…»«Так… шнапс-то для реинкарнации тут при чём?!»«А дело тут, любознательный ты мой друг Коля, что были ещё артефакты, да они, собственно, и сейчас есть. Сомневался, понимаешь, Адольф: а настоящее ли Копьё?! Не подведёт ли, в смысле, в важный момент?! Дело-то он затевал нешуточное: мир завоёвывать… А тут, понимаешь, в Ватикане двойник Копья имеется, ещё один где-то в Польше… Вот он и хотел опоить солдатиков, чтобы они ему из тех времён проследили путь настоящего Копья и удостоверили подлинность его экземпляра. Я так думаю…Кстати, как он его ни прятал, американцы всё же в конце войны завладели им, потом, правда, вернули в тот самый музей Хофбург в Вене. Но не факт, что подлинник… Янки, знаете ли…»«И миром, как ни крути, владеют…» – поддержал версию журналист Евгений.«Кстати, о птичках: а почему вы думаете, что только Копьё интересовало Гитлера?! Что, разве мало в истории тёмных пятен, которые можно было бы с помощью реинкарнации осветить?! – не унимался Григорий Тимофеевич. – Даже одновременно с этой историей с Копьём идёт история со Святым Граалем… Эту вот самую кровь Христа из раны от Копья при печальном событии на Голгофе почитатели собрали в кубок, который и стал Святым Граалем. Якобы рядом с этим кубком отступают болезни, и смерть уже не страшна… Что, Гитлеру, скажете, это не интересно было?! По преданию Иосиф Аримафейский собрал кровь распятого Христа и тайно её сохранил… Потом, на Тайной вечере, якобы ученики Иисуса из этого кубка причащались и приобретали тем самым тайные знания…И вот тут возникает ещё одна очень волнительная история – про Марию Магдалину…По одной из версий хранительницей Святого Грааля являлась именно Мария Магдалина. То ли на правах любимой ученицы и успешно исцелённой грешницы, то ли на правах жены…Теперь вот фильм нашумевший, “Код да Винчи”», кстати, опять поднял больной вопрос о семье Иисуса Христа. Дэн Браун не первый, кто об этом заговорил. Ещё в студенческие годы я читал потрясающую книгу одного французского историка (Робера Амбеляна) “Иисус, или смертельный секрет тамплиеров”.Так вот, всё сходится к тому, что по еврейским законам неженатый человек не мог обучать других. А Иисус Христос в своё время был в тех библейских местах самым знаменитым проповедником. По тем же законам он должен был не только жениться, но и произвести на свет не менее двух сыновей…А коли это так, не исключено, что франкская династия Меровингов, о которой все говорят, на самом деле является прямым потомком Иисуса Христа и Марии Магдалины. То есть потомки Иисуса и теперь живут среди нас…Ну, разумеется, жена Иисуса Христа никак не вписывалась в христианские каноны, поэтому до поры до времени супружеские отношения Иисуса Христа и Марии Магдалины остаются лишь версией. Кстати, Римско-Католическая церковь лишь в 1969 году перестала изображать её проституткой, а всего лишь грешницей…»«Есть анекдот в тему, – оживился носитель фольклора журналист Евгений. – В купе поезда мирно беседуют ксёндз, поп и раввин, – начал он, хотя гаражный люд не сразу вышел из темы. – Православный священник говорит: ну, вот, мол, подучусь, послужу Господу и с его помощью митрополитом стану. “А потом?” – спрашивают соседи. “Потом, может быть, и патриархом…” – “А потом?” – настаивают соседи. – “Это всё…” – растерялся священник. – “А я вот могу стать кардиналом”, – гордо заявил ксёндз. – “А потом?” – “Ну-у, потом если Всевышний распорядится, то и Папой Римским”. – “А потом?” – “«Это всё… Нельзя же стать Богом…” – “Почему нет? – скромно потупил глаза раввин. – Одному еврейскому мальчику в своё время это удалось…”»«При очередном захвате Иерусалима, – твёрдо держал тему закалённый педсоветами директор, – отряд тамплиеров из девяти человек был послан на поиски и охрану городского архива… А вот теперь мозгуйте: нашли, допустим, тамплиеры тот архив, прошерстили родословные записи, рты пооткрывали от неожиданной той информации и уже хотели было её обнародовать. Но для Римской церкви это было бы равносильно самоубийству…Поэтому в обмен на невиданные привилегии на века Орден Тамплиеров обязался хранить тот архив в тайне…Какие-то косвенные подтверждения супружества Иисуса Христа и Марии Магдалины время от времени обнаруживаются, но в целом хранителям Святого Грааля пока что удаётся удерживать свою тайну от обычных людей…»«Рекомендую всем прочитать один бестселлер, который, кстати, и послужил Дэну Брауну источником информации, – подал голос фотограф Коля. – Трое англичан лет тридцать назад, после многолетнего изучения всех доступных архивов и анализа исторических документов, не без проблем обнародовали свои исследования в книге “Святая кровь и Святой Грааль”».«Да-да-да! – с воодушевлением подхватил мысль друга подкованный Григорий Тимофеевич. – Меня, знаете ли, давно не покидает мысль, что все современные короли, премьеры и президенты – всего лишь пешки в руках некоего “мирового правительства”, которое фактически по всему миру и заправляет… И что вы думаете? В той книге прямым текстом авторы именно это и утверждают: самое могучее мистическое общество из когда либо существовавших – Приорат Сиона, образованное в раннее средневековье, до сих пор не только охраняют тайну местонахождения Святого Грааля и скрывают правду об истинной жизни Иисуса Христа, Марии Магдалины и их потомков, но и реально управляют всеми земными делами всех стран мира. Именно по воле Приората и был организован Орден Тамплиеров…Документально доказано, что Магистрами Приората были Леонардо да Винчи, Исаак Ньютон, Сандро Боттичелли, Виктор Гюго…В правящую верхушку современного Приората Сиона входят выдающиеся деятели культуры, искусства и науки, влиятельные политики и финансисты…Такая компания, конечно же, обладает солидной властью и неограниченными возможностями. Поэтому, надо думать, контролируют и любую утечку информации об Иисусе Христе…»«Похоже на то… – в задумчивости пощипывая бороду подал голос журналист Евгений. – Ещё до начала Великой Отечественной, в тридцатые годы, в Германии создали оккультное общество “Туле”, которое имело целью докопаться до тайны Святого Грааля…Был такой профессор Отто Ран, который опубликовал нашумевшую книгу “Крестовый поход против Грааля”. Потом, где-то в 1937, вдруг исчез бесследно…Потом немцы создали загадочную организацию “Аненербе”… Примечательно, что в 1943 году её огромная научная экспедиция довольно долго работала в замке Монсегюр, родовом гнезде династии Меровингов, то есть якобы прямых потомков Иисуса Христа и Марии Магдалины…Уже после войны во многих европейских газетах были публикации, что фашисты таки нашли там Святой Грааль, который привезла туда Мария Магдалина после смерти Иисуса и где неподалёку в 63 году похоронили её саму… Но достоверной информации на сей счёт, разумеется, нет…»«Так что получается, что жиздринские мужики, сами того не понимая, по воле фюрера поучаствовали в поисках великих христианских святынь?!»«Да что толку?! Одни только градусы и использовали…»«Если предположить, что таких бочек было много, стало быть, где-то были зафиксированы по свежей памяти и показания подопытных – это ж немцы… А иначе зачем было реинкарнировать… В архивах бы покопаться!»«В каких архивах?! Разве что в областном краеведческом! Потому как в секретные фонды или, тем паче в, архив КГБ тебя просто не пустят. Причём в России всю жизнь так…«Разве?!»«Уж на что Пушкин велик был… Николай Первый лично поручил ему историю пугачёвского бунта написать. А и того не во все архивы пускали. Стало быть, было что Романовым про Емельку Пугачёва скрывать…»Ненасытный на живую информацию гаражный люд легко увлекался попутными, столь же любопытными темами… Не так учили историю… Или не ту…«А то… В его “лапотном войске” военно-полевые суды действовали, а на занятых территориях уже работало временное правительство… Под его знамёна вставали не только многие русские дворяне, а и польские офицеры и даже французы… А эта братия могла пойти только за царской кровью… Вот и смекайте: уж не тот ли Пётр Третий, недоубиенный Екатериной, был тот Емелька Пугачёв?!»«Перелопачены архивы, что там говорить…»«По приказу Екатерины обласканные ею немецкие историки безбожно кроили историю России под неметчину… Уж как Ломоносов от норманнской версии отбивался! Как костерил пригретых императрицей немецких профессоров! За шибкое оскорбление оных Екатерина его даже к смертной казни приговорила, как осерчала за земляков… Потом, правда, одумалась: штрафом Михайло Васильевич отделался…А после его смерти Миллер всё равно подправил его труд “Древняя российская история от начала российского народа до кончины Великого князя Ярослава Первого или до 1054 года”»…«Да вы только послушайте, какой стиль, какие слова смачные!» – Григорий Тимофеевич без поиска извлёк с полки порядком затёртую распечатку из Internet. На его лице застыла благоговейная полуулыбка, не исчезнувшая до конца чтения им вступления и начала первой части «О России прежде Рурика».«Народ российский от времён, глубокою древностию сокровенных, до нынешнего веку толь многие видел в счастии своём перемены, что ежели кто междуусобные и отвне нанесенные войны рассудит, в великое удивление придёт, что по толь многих разделениях утеснениях и нестроениях не токмо не расточился, но и на высочайший степень величества могущества и славы достигнул….…Немало имеем свидетельств, что в России толь великой тьмы невежества не было, какую представляют многие наши писатели. Инако рассуждать принуждены будут, снесши своих и наших предков и сличив происхождение, поступки, обычаи и склонности народов между собою……Когда вымышленные повествования производят движения в сердцах человеческих, то правдивая ли история побуждать к похвальным делам не имеет силы, особливо ж та которая, изображает дела праотцев наших?»«А?!»«Гляньте, братцы, – заявил вдруг думавший про своё, видимо уже читавший Ломоносова журналист Евгений. – Среди жиздринских перевоплощенцев-то – кто?! Или древние русские, или древние то ли германцы, то ли литовцы… Жорка вон монах католический… То есть предки теперешних, в этих местах проживавшие. Всякой швали, как говорится по паре…А вот монголов-то нет… А ведь они тут по истории триста лет хозяйничали… И вообще, вы мне много можете назвать исторических памятников от Золотой Орды?! Ну, там письмена какие, грамоты, предметы быта – что от других народов постоянно находят…Все старые империи следы пооставляли: и китайцы, и греки, и римляне, и иудеи, и инки всякие… Египтяне вон чего понаворотили… А за Ордой будто кто-то зачистку сделал… Ну, нет же ни хрена…»Знатоки загадочно заулыбались: журналист сел на своего конька… Несведущие навострили уши и словно на судью посмотрели на Григория Тимофеевича.«Ты нам как историк растолмачь, а не как просто разливающий…»Тому тема эта не впервой…«Так, в самой-то полной прострации как раз историки сейчас и пребывают!Ну, вот, будьте любезны, – Григорий Тимофеевич нашёл в последних листах свои пометки. – Согласно свидетельствам современников, монголы, в отличие от татар, были народом высокорослым, бородатым, светловолосым и голубоглазым… Это ж не Вася Свист, это – Гумилёв».Новички, не сговариваясь, как-то по-новому глянули на журналиста…«Так ты у нас, выходит, чистый монгол?!»«Негр я, негр…» – быстро отшутился тот, как бы призывая не отклоняться от темы.«Триста тысяч всадников, – продолжил Григорий Тимофеевич, – у каждого по две-три лошади… Чем кормить почти миллион лошадей?! Двухметровые русские снега не раскопаешь, как бы жрать не хотелось… Дальше… Южане и степняки, монголы уверенно воюют в лесах и зимой… Дальше… Уж очень как-то избирательно они свои набеги делали… Наш захудалый на добычу Козельск два месяца разгрызали, а богатый торговый Смоленск вообще ни разу не тронули…И ещё что подозрительно… Никогда не трогали священников! Это дикие-то безбожники-степняки?!Кстати, вспомнил фактик про осаду Козельска… Там его жители жизни за Русь клали, а из соседнего села монголам регулярно провиант поставляли… Это как понимать?!»«Да, что-то не сходятся у историков концы с концами…» – поразмышлял вслух сосед по гаражу.«Всё более-менее устаканивается, если предположить, что и не было никаких монголов, и все эти триста лет русские удельные князья друг с другом за единоличную власть воевали…А Чингисхан – это князь Ярослав, а Батый – это его сын Александр Невский, а Мамай – это у хохлов вообще былинный народный герой. Все вопросы насчёт прокорма, зимних набегов, оберегания священников и подобные как рукой снимаются… Послушайте, как теперь самые продвинутые академики пишут, – Григорий Тимофеевич опять поискал в своих записях. – О! “Татаро-монгольское нашествие – это стена, воздвигнутая историками в прошлом и отгораживающая территорию, на которой можно все российские проблемы объяснять отсталостью страны, обусловленной трёхсотлетним иноземным игом”.Древняя Русь, знаете ли, была ровесницей Византии… Стало быть, почему бы ей не выглядеть по всем параметрам так же солидно?!А коли так, почему бы не привлечь на хозяйство самых толковых из соседей? Из тех же норманнов, например… Вполне… Только при одном условии: если такой норманн под русским влиянием становился русским в большей степени, чем абориген. Таковыми “норманнами” и были и Рюрики, и Екатерины, и Сталин… Вынуждены были стать русскими…»«Ну, вот, а мы собрались на Жиздре монголов найти…»«Нет, братцы, – итожил Григорий Тимофеевич, – что ни говорите, а сезон удался…»«Как думаешь, Тимафеич, в будущем такой элексир изобретут?»«Всенепеременно! А что?»«Кто-то же через пару веков и в нас реинкарнируется… И в Геньку с Жоркой…»Кому-то стало смешно от такой вроде бы ответственности, а потом вдруг всем стало грустно… Уж больно быстро жизнь пролетает…Как-то по-детски наивно и отчаянно каждому вдруг захотелось поверить, что кто-то, хоть как-то, хоть когда-нибудь сохранит и продолжит его чаяния и умения, и будет-таки радость удовлетворения, и будет, наконец, момент счастья…Как у жиздринских мужиков…Закачался задетый кем-то полинялый абажур, до обречённости отчаянно ещё пытавшийся осветить моим землякам дорогу в светлое прошлое…

Сюжеты авантюрно-медицинских повестей порождены реальной жизнью, чему свидетельство авторский сайт «Тайны, секреты и авантюры оздоровления» http://imvigor.info

© 2011 ВИКТОР ГОРБАЧЁВ