— Доброе утро!
Что? Где? Кого? Лежу с бешено бьющимся сердцем и полной дезориентацией в пространстве. Опять пришёл в себя не пойми где — это не комната родительского дома. Видимо, «отпуск в детстве» подошёл к концу, как кружка выпитого пива. Если вы понимаете, о чём я…
Попробовал сесть, и сделал два крайне неприятных открытия. Первое, что перейти в частично вертикальное положение получилось только очень медленно, и даже при этом голова начала кружиться, в ушах зазвенело, а перед глазами начало темнеть. Будто я еле живой, после долгой-долгой болезни.
Второе — пред моим ясным взором и без всех этих спецэффектов с кружащимися звёздочками стоял какой-то туман, и видел я окружающее ну очень не очень. Попробовал протереть глаза кулаками, не помогло.
И тут настигло ещё одно, третье открытие. Кожа рук — рассмотреть получалось плохо, понял наощупь — оказалась морщинистая, как старое высушенное яблоко. То же и с лицом. И да, никого живого рядом. Хотя — может, это я не вижу просто?..
Грустно вздохнув, попытался принять беспощадную действительность как данность. В конце концов, логично. Если сначала закинуло в детство — ничего удивительного, что следующей остановкой стала старость.
Больше интересно — будет ли что-то после? Путешествие в загробный мир, квест с проходом мимо апёстола — чтобы помнил ещё, какого. Да даже если и вспомню, ведь не пропустит! Или, вдруг повезёт — погибну с оружием в руках — с клюкой, например, и попаду в Вальгалу. С гуриями, полями вечной охоты и колесом перерождения.
Или это последняя остановка, и мне тут так и доживать? А та неведомая сила, что всё затеяла, просто меня поколбасила, показала конфетку — а потом убрала?
Словно не давая мне погрязнуть в пучине этих не самых весёлых размышлений, перед глазами появилась надпись. Она оказалась единственным, что я ясно видел:
Соболезнуем! Начался очередной день вашей жизни!
— 1 единица любой характеристики
Какую характеристику вы желаете уменьшить: Выносливость, Сила, Ловкость, Телосложение, Интеллект?
Если выбор не будет сделан в течение 30 секунд, — 2 единицы будет вычтено из Интеллекта. Значит, он вам не так уж и нужен!
30…
29…
28…
27…
Мать-мать-мать! Всполошившись, кинулся скорее выбирать что в себе калечить, почти сразу решившись пожертвовать ловкостью. Хрен с нею, пусть буду попадать струёй мимо горшка или промахиваться… скажем так, вдевая ноги в тапочки. Или меч в ножны. Это не страшно. Я же заслуженный алко-паладин, многие вечера своей жизни посвятил борьбе с самым злобным злом на свете — алкоголем! Передвигаться и действовать в условиях нарушенной координации — фи, легко. А вот перспективы не иметь сил, чтобы хотя бы встать с постели, или смертельно устать в процессе этого вставания, или выжить из ума, или поломать ставшие хрупкими кости, просто неудачно упав на пол — вот это действительно страшно!
Хорошо ещё, не предлагают на выбор цирроз печени, слепоту, рак третьей степени, маразм, альцгеймера или импотенцию. Даже постучал по бортику кровати, хотя и не суеверный. Бортик, к величайшему расстройству, оказался ни разу не деревянным. Пришлось стучать повторно — на этот раз по голове, чтобы уж наверняка.
Ладно. Не надо печалиться — вся жесть впереди! Пора идти навстречу приключениям, если они в таком возрасте ещё возможноы В прошлый раз с бабуськами не срослось, а теперь, похоже, именно ими заняться и придётся.
Я самоотверженно наклонился, чтобы найти тапки, или в чём я тут, в своей старости, хожу — и опять выругался. Теперь вслух. Пора, блин, привыкать: резких движений — не делать!
И это ещё ладно. Приятный женский голосок в ухе проворковал, заставив вскинуться:
— Вы применили нецензурную лексику в своей речи. Напоминаю, что если сделаете так в общественном месте — вас оштрафуют! Рекомендую держать себя в руках.
— Что ты? Где ты?
— Это вы мне?
— Нет, блин, сам с собой разговариваю! Конечно, тебе!
— Вы задали странный вопрос. Рекомендую сходить на приём к врачу. В вашем возрасте нужно беречь здоровье, особенно душевное.
— Я те схожу к врачу! Отвечай, когда старшие спрашивают! Кто ты такое?
— Я — индивидуальный помощник-биокомпьютер, модель RJ0C-18735.
— Хорошо, хоть с этим определились. Где ты находишься?
— И снова, странный вопрос. Я встроена в мочку вашего уха. Меня внедрили, когда вы два года шестьдесят три дня назад ложились на обследование. Тогда вы отказались от подключения полноценного экзокортекса, и пришлось устанавливать меня, устаревшую модель.
— Зачем ты мне нужна?
— Как, зачем? Я призвана оказывать престарелым всестороннюю помощь в повседневной жизни и обеспечиваю контроль здоровья. Если ваши параметры жизнедеятельности выходят за допустимые приделы, вызываю, по необходимости, дрона-медика или полноценную бригаду. К слову, вы уже два раза были близки к тому, чтобы я это сделала.
— Что ж ты не предупредила-то меня, сотонинская техника?
— Не могу не отметить, что я не имею никакого отношения к каким-то ритуалам и культам, и являюсь скорее биологическим, чем техническим объектом. Предупреждение не предусмотрено.
— Ладно… А за что вы мне единицы от характеристик-то отнимаете?
— Что? Какие единицы? Я бы рекомендовала всё же показаться к психиатру, в вашем возрасте…
— Заткнись, чудовище! Не пойду я ни к какому психиатру. Про единицы и характеристики просто пошутил.
— Вынуждена отметить, что это была глупая и не смешная шутка.
— А я вообще мастер таких вещей. Ты не знаешь, куда я положил свои очки?
— Если вы про прибор подключения к дополненной реальности — они лежат на тумбочке, слева.
— О, спасибо! — я и правда нашарил рукой что-то, похожее на очки, и надел их себе на нос. Всё вокруг тут же преобразилось и обрело краски, будто включился свет. Или, если точнее — цвет. За окнами, где была какая-то мутная серая хмарь, внезапно появились совершенно фантастические пейзажи: за одним — далёкие горы, за другим повис Юпитер в натуральную величину, как луна, только раз в сотню больше. Стены комнаты покрылись чем-то вроде плюща, с разноцветными яркими бутонами по всей площади. Прямо в воздухе повисли полупрозрачные трёхмерные конструкции, в одной из которых момжно было узнать интерактивную карту какого-то совершенно незнакомого города, с движущимися по автобанам крохотными машинками и летающими туда-сюда дронами.
Но я все эти прелести и красоты отметил вскользь, уставившись в одну-единственную точку прямо напротив. У стены стояла трёхмерная голограмма, с изображением сухонькой старушки в военном кителе, с кучей орденов на груди, и с необычайно живыми, яркими и добрыми глазами. Эту женщину я узнал сразу, несмотря на глубокие следы, оставленные безжалостным временем на лице. Кажется, прошли считанные минуты с тех пор, как пытался спасти её от летящий на нас «газели».
Голограмма была потрясающего качества, казалось, передо мной живой человек. Но у неё был серьёзный, очень не понравившийся мне недостаток. Закрашенный чёрным уголок. И две даты снизу. Вторая — две тысячи семьдесят четвёртый год. Грустно. И интересно, сколько времени с тех пор прошло?
— Слушай, штуковина в ухе!
— Это вы мне?
— Да, да, тебе! К кому ещё я могу обращаться, тут никого больше нет!
— Как к кому? К своим воображаемым друзьям…
— Что ты сейчас сказала?
— Вы же сами говорили, что мне не хватает чувства юмора. Вот я и пытаюсь шутить. Не переживайте, на самом деле я слежу за вашим душевным состоянием. Если что, дроны скорой психиатрической помощи…
— Хватит, хватит про этих дронов уже! Понял всё, я под колпаком, большой брат — который, скорее, маленькая сестра — следит, бдит, и чуть что, тут же стучит. Скажи мне лучше, сколько времени сейчас?
— Десять часов двадцать пять минут семь секунд.
— Десять утра?
— Да.
— А число?
— Тринадцатое вересня две тысячи восемьдесят первого года.
— Тридцатое чего?
— Вересня.
— Прекрасно. Слушай, а не знаешь случаем, я на сегодня ничего не планировал?
— Конечно, во мне хранится полный календарь всех мероприятий.
— И-и-и… Что там?
— На сегодня — торжественная церемония передачи прав на собственность детскому дому, посещение кладбища, и затем — Двораца Эвтаназии. Больше никаких событий в календаре нет.
— Мать! А… Отменить, перенести нельзя?
— Все документы подписаны. Сегодня, ровно в полдень, владение квартирой и всеми движимыми активами перейдёт распорядителям детского дома.
— С какой это стати?..
— Как, с какой? Вы же сами об этом распорядились…
— Да? И почему я это сделал?
— Может, потому, что после Четвёртой Мировой…
— Что?! Что ты сказала сейчас?..
— Сказала, что после Четвёртой Мировой войны имеется большой дефицит как жилплощади в не заражённых радиацией регионах, так и пищевых ресурсов. И, с другой стороны, есть множество сирот и детских домов, которые еле сводят концы с концами. Вы, не далее как неделю назад, сами об этом заявили, решив отказаться от всех привилегий Героя Войны.
— Я? Сам?
— Налицо раздвоение личности. Дроны-психиатры уже вылетают…
— Нет-нет, не надо дронов! Я в своём уме, просто только сейчас осознал всё.
— Если экспертиза подтвердит вашу умственную неполноценность, все решения будут аннулированы.
— Прекрасно! И что тогда будет?
— Вас поместят в специальную капсулу, с доступом к безопасной виртуальной реальности, обеспечат уходом и будут раз в сутки доставать, чтобы сделать массаж и обмывания…
— А что тогда будет с моей квартирой и этими, как их там, подвижимыми активами?
— Будут заморожены, а после вашей смерти перейдут государству.
— Государству?
— Да. У вас нет наследников.
— Почему?..
— Как, почему? В ходе Вашингтонского наступления ваша супруга была тяжело ранена, и лишилась возможности иметь детей. После Третьей Мировой войны вы усыновили сирот в числе пяти штук, но все они погибли во время Четвёртой.
— Тьфу ты… Да что ж это такое-то, а?!
— Напоминаю, торжественная церемония начнётся в одиннадцать сорок пять. К этому времени желательно находиться в детском доме номер двести тринадцать тысяч восемьсот двенадцать и быть парадно одетым.
— Да щас ещё, парадно… Херн им в лоб, а не парадно!..
— Вы употребляете слова, близкие по звучанию к нецензурным! Вынуждена опять предупредить, и ещё напомнить, что вы всегда очень трепетно относились к своей парадной форме. Я опять начинаю подозревать…
— Нет, нет, не надо никаких дронов! Напомни только, где он, этот мой несчастный парадный костюм.
— Ваша парадная форма. Она находится в шкафу, и, вообще-то, вам достаточно распорядиться об одевании дрону-дворецкому.
— Да? И как это сделать?
— Что значит, как сделать? Вы же сами назначали голосовые команды!
— Слушай, мне кажется, ты неправильно работаешь. Я должен тебя проверить.
— Сбоев не обнаружено! — в голосе, тем не менее, появились сомневающиеся нотки. Это же надо, до чего дошёл прогресс — уже даже эмоциями синтезированных голосов упралвяют!
— И всё же, я проверю. Что я говорю дворецкому, чтобы он одел меня?
— Обычно вы кричите: «Эй, ниггер! Белый бвана желает одеться!»
— Что, так и кричу?
— Именно так.
Делать нечего — пришлось повторять кодовую фразу. Из-за угла тут же выехал блестящий чёрным металлом вертикальный цилиндр метров полутора в высоту, с кучей манипуляторов по периметру, и каким-то футуристическим комбенизоном в руках. Я боялся, что возникнут проблемы — но, против ожиданий, облачиться «в парадное» получилось быстро и без проблем. А на моей груди, на магнитной планке, появился целый иконостас наград, каждая из которых имела голографическое анимированное «отражение», по сути небольшой ролик. Вот падающий подбитый дрон, вот — чадащий танк, от которого, кажется, ощутимо веет жаром. А вот крохотные рабочие, строящие под обстрелом мост…
Я не стал ничего спрашивать, опасаясь все тех же санитаров со смирительными рубашками, как бы они тут не выглядели. И, на самом деле, всё это было безразлично сейчас. Меня будто обухом по голове огрело. А что, если всё, что сейчас происходит — правда? И у меня на самом деле старческий маразм, или слабоумие, или что там? «Глюки», пусть красочные и правдоподобные — но ни разу не реальные? И все эти приключения я воображал, будучи на самом деле глубоким стариком, тоскующим по молодости?
Погружённый в такие невесёлые думы, я позволил себя обуть, вывести из дома — мы просто вышли на балкон, и подлетевший гексакоптер подцепился мне где-то сзади за плечи и понёс прямо по воздуху. На мои вопли, мол, хулиганы среди бела дня с балкона похищают голос в ухе сообщил, якобы я всегда предпочтиал именно такой способ передвижения, и если бы не эти мои привычки, мы бы добрались до места более традиционно — на робокаре и лифтах.
Детский дом оказался в середине небоскрёба, и штуковина с пропеллерами подняла меня туда своими силами, оставив на «парковочной площадке» — широком балконе. Там всё было украшено виртуальными шариками и бумажными плакатами, а мне навстречу вышла усталая женщина, в окржуении десятков трёх детей.
— Здравствуйте, Василий Лаврентьевич! То, что вы делаете, так много значит для нас! — мне показалось, или на её глазах навернулись слёзы?
Дети облепили меня со всех сторон, галдя на разные голоса. Потом меня отвели внутрь — и выяснилось, что они все ютятся в крохотной комнате, с трёхэтажными кроватями в несколько рядов…
Всё вокруг выглядело запущенным, помещение давно не ремонтировали — но, зато, у каждого были очки дополненной реальности. Я стал свидетелем короткого представления, когда мелочь разного калибра и года выпуска читала стихи и пела песенки, разве что на табуретку не становились.
Потом меня проводили на посадочную площадку, и, тепло попрощавшись, подцепили к очередному гексакоптеру. Самое смешное, эти час-полчаса, проведённые среди малышей, полностью изменили моё отношение к происходящеу. Помахав рукой им вслед, понял — уже не жалко ничего.
Потом было кладбище — высоченная стена с вмурованными в неё урнами. Я с трудом, только с помощью подсказок голоса из уха, нашёл нужное место, и оставил купленную у входа розочку. Всегда было грустно видеть забытые, заросшие могилы — воображение всегда дорисовывало то, что за кадром, то есть немощных старушек, которые уже не могут посетить своих давно почивших супругов, или забивших на всё и забывших предков легкомысленных потомков. Судя по всему, скоро одной такой должно будет стать больше.
Во Дворце меня встретил мерзкий чинуша, который преувеличенно торжественном голосом начал читать речь… Не дослушав, послал его в жопу, попросив просто сделать всё поскорее. И вот, спустя пару минут, меня положили на ложе в садике с поющими птичками, и вкололи в вену какую-то муть. Отрубился я почти сразу.
А потом был сон, видение — не знаю что. Мухи, бьющиеся о стекло, не понимая, что перед ними преграда, и лежащие на подоконнике высушенные трупики тех насекомых, которые так и не нашли пути наружу. А рядом — открытая дверь.
Только подумал, что не так представлял посмертие, если оно есть — как пришло понимание. Мы — те же мухи, которые не видят и не могут видеть, что мешаются неким высшим силам, залетают в их комнаты, пачкают их обои, жужжат над их ушами. Нас бы можно было легко и быстро истребить, повесив липкую ленту, или размахивая бьющей электрическими разрядами испепеляющей «ракеткой». Но… Они не хотят этого. А хотят, чтобы у блаждающих в темноте овец появился пастырь, причём из своих. Пастырь, который будет показывать правильный путь, и которому будут подвластны время, пространство, миры и судьбы. И я теперь — он. Я — Бог Реальности.
КОНЕЦ