Пока дядя Паша отбывал свой срок, за организацию «подпольного цеха пошива верхней одежды», как значилось в обвинительном заключении, Макс успел закончить школу. Поступать в институт не стал. Пошёл в ПТУ. Лена разрывалась, работала, где могла, но следила за его учебой. После окончания училища Максим поступил также с помощью Лены в институт, хотя и сопротивлялся её деятельности по организации его обучения.

– Лен, чем такие деньжищи отдавать «на лапу», лучше я тебе помогать буду. Катька подрастёт, мы её обучим. А нам с тобой надо ещё и дяде помочь.

Но Лена, после первой отсидки дяди, вышедшая за него замуж, была стойкой в этом отношении. Поэтому Макс окончил институт и даже успел устроиться в НИИ, но пришлось идти в Армию, что он и сделал под горькие слёзы Лены и уже подросшей Кати, которую также как и Максима заставила учиться.

– Лучше бы женился, чем в Армию идти, – плакала Лена, – чует моё сердце, добром это не кончится.

Как в воду глядела. Восьмидесятый год. В Москве Олимпиада. В Афганистане война. Что потом с ним было, Максим никому никогда не рассказывал, от себя гнал воспоминания.

– Чую я ты не только с хорошей вестью приехал, – такими словами встретил дядька Максима, когда тот приехал из Ростова, получив повестку из военкомата.

– Правильно чуешь, дядька.

– Народ гудит, что ребят всех под гребёнку угоняют. И ты под разбор попал?

– Попал. Попрощаться приехал.

– Ты, брат, это слово забудь. Запомни, что бы ни случилось, ты должен вернуться. Ты матери слово дал, что Катьку не бросишь.

– У неё вы есть, если что.

– Ты, это, вот, что. Мы уже в возрасте. Да и десять лет лагерей, не считая всего остального, никуда не выбросить. Я уже потрепанный кадр. А ты всегда думай о Кате, о Лене. Она вам мать заменила.

– Дядь Паш, так ведь пуля – дура.

– А ты будь умней её. Всегда верь в жизнь. Я паря, в таких передрягах побывал. С уголовниками сидел. Не поверишь, среди них друга себе нашёл. Так вот он, в трудную минуту, всегда говорил мне, что надо представлять завтрашний день, тогда всё, что случится сегодня, пережить можно, и завтра для тебя обязательно наступит.

– Вы что так заболтались, что и звонка не слышите? Катя, наверное, пришла, – в комнату вошла Лена, а следом за ней вбежала повзрослевшая Катя.

– Максим, братишка! Ты чего так долго не приезжал?

– За стол, всем за стол! – скомандовала ласково Лена.

– Вот это хорошо. Выпьем, мои дорогие, чтобы наши расставания всегда заканчивались быстрой и тёплой встречей, – дядька разлил по бокалам вино.

– Какие это ещё расставания? – Лена испугано смотрела на мужчин.

– Мам Лен, моя дорогая, ты только не плачь, – стал успокаивать ей Макс.

– Макс, и тебя в Афганистан? – спросила Катя.

– Какой такой Афганистан? Не пущу!

– Лен, ну чего ты. Не отвертишься тут, – дядька положил свою широкую ладонь на плечо Лены.

– Он зачем диплом получил, чтобы его в гробу домой привезли? Не пущу! – Ага, мам Лен, придут и заберут. Нашим ребятам и диплом не дали получить. В один день пришли, забрали и увезли. Сказали, что если не поедут, посадят, – Катя подошла к Лене и обняла её.

– Куда посадят? – глаза Лены наполнились слезами.

– Мать, куда у нас сажают? С них не убудет, – грустно заключил дядька.

В восемьдесят втором году, отряд, в котором служил Максим, вёл ожесточённый бой около важной магистрали. Последнее что он помнил, это сильный удар, который отбросил его далеко в сторону. Сколько времени он пролежал, засыпанный землёй, смешанной с пылью и человеческой кровью, он не знал. Медленно сознание возвращалось к нему. Сначала Максим понял, что лежит лицом вниз. Он стал задыхаться и попытался повернуть голову, чтобы вобрать в себя воздух.

– Я что в могиле? – он ощутил на своём теле тяжесть. Он попытался пошевелиться, но почувствовал сильную острую боль. Сквозь шум в голове, ему послышалась чужая человеческая речь.

– Всё, лучше бы я очнулся в могиле. Лучше сдохнуть, чем живым попасть в руки моджахедов.

– Али, Али, Слава Аллаху, у нас сегодня хороший день! Смотри, ещё двадцать долларов валяются!

Максиму были не понятны слова афганца. Он не мог понять, почему они так долго возятся над ним, но он не ощущает никакой боли.

– Да! Американцы щедрые ребята. За уши каждого такого убитого шакала по двадцать долларов дают. Фотоаппарат у тебя есть? Без фотографии убитого ничего не получим.

– А я слышал, за подбитый танк и уши экипажа дают 100 баксов?

– В следующий раз повезёт больше. Давай снимай. Слава Всевышнему!

Звук ножа, вынутого из ножен, заставил Максима застонать. Он попытался подняться, но окровавленная голова оказалась настолько тяжёлой, что он опять потерял сознание.

– Да здесь ещё один. Смотри, он живой.

Максима спас от неминуемой смерти товарищ, которого взрывной волной отбросило на контуженного Максима. Так он и лежал на спине Макса, уберегая своим растерзанным осколками гранаты телом товарища. Но это не спасло Максима от плена.

Максим пришёл в себя на рассвете. К гулу в голове прибавилась звонкая молитва муллы. Он понял, что находится в плену у моджахедов. Максим попытался осмотреться. Опухшие глаза заслезились от солнечного света. Послышались чьи-то шаги. Кто-то прошёл мимо Максима.

– Иван, шакал, ислам хорошо!

– Да, пошёл ты! – послышался чей-то ответ. И тут же по сараю разнеслись тупые удары и стон какого-то мужчины.

Моджахед, попутно несколько раз ударил Макса ногой и вышел из сарая. Максим с трудом поднял руки к глазам. С таким же трудом ему удалось приоткрыть опухшие веки, отдирая запёкшуюся кровь вместе с ресницами в глазницах. Напротив, он увидел связанного и зверски избитого совсем молодого солдата. Мальчишка сидел, прислонившись к пышущей жаром стене, и сухим языком облизывал потрескавшиеся и вспухшие от избиений губы.

– Очнулись? – тихо спросил он.

– Чего они хотят от тебя? – еле проговорил Максим.

– Того же, что скоро будут требовать и от вас. Что бы я ислам принял.

– Ты ещё молодой, прими, может, выживешь.

– Не могу.

– Почему? Комсомолец?

– Нет. Не в этом дело. Я православный. Когда я уходил, меня мама окрестила и просила веру нашу не предавать.

– Ты дурак, парень. Тебя, небось, дома невеста ждёт, мать. Ты живи, а там разберешься.

– Нет, вы не понимаете. Я верую в Бога, и предать его не могу ни здесь, ни там. А они меня всё равно убьют. Я знаю. Так зачем я против своего сердца пойду? Быстрее бы уже закончили.

– А как же мать?

– Мама меня поймёт. А вот вы, живите. Вы же не верующий человек? Не крещённый?

– Нет. Не крещённый.

– Я знаю, чтобы выжить, некоторые наши ислам принимают. Я их не осуждаю. Я много думал об этом. Война эта какая-то не наша, неправильная. Не надо было нам сюда приходить. Не за свою землю погибаем. Так я в своей вере хочу умереть.

Вас тоже будут мучить. А может и повезёт и вас в миссию отдадут, как жест доброй воли.

– Что ещё за миссия? Какой там жест.

– Слышал, что здесь какая-то миссия американская вывозит некоторых пленных. Так что если будут предлагать стать правоверным, соглашайтесь, лишь бы вырваться отсюда.

– Пошли они со своими предложениями, у меня дед фашистов бил, дядька. Нет, раз так, пусть стреляют.

– Это вы размечтались. Чтобы они и просто расстрелять? Нет. Им поиграть с вашим телом надо. Это счастье если застрелят и всё, а если «Красный тюльпан» сделают?

– Да, наслышан. Кожу вокруг тела надрезают и завязывают над головой. А могут ещё в бузкаши поиграть.

– Это как, – удивлённо спросил солдатик.

– Голову отрезают и детям отдают ею играть, как в мяч. А с телом сами в эти бузкаши играют. Скачут на лошадях и отнимают друг у друга тело убитого. Хорошо если убитого, а бывает и с живым нашим братом играют. Раздирают буквально на куски. Живого! Звери.

– И чтобы я их веру принял? Как вас зовут?

– Максим.

– А я Юра. Степанов Юра. Может если удастся вам выжить…

– Это навряд ли.

– Вдруг повезёт, передайте маме, что я не предал ни её, ни веру нашу.

Наступившая ночь, принесла прохладу, но жажда не давала покоя. Максим провалился толи в сон, толи небытие. К Максиму во сне пришла мама. Она, как в детстве гладила его своей тёплой рукой по голове.

– Сынок, держись. Не падай духом. Бывает, что находишь спасение, там, где совсем не ожидаешь. Верь в себя и береги силы. Я всегда буду с тобой рядом.

На рассвете послышались шаги. В сарай вошли Али с моджахедом, который направил на Максима автомат.

– Бача, ислам или кердык!

– Пошёл ты!

Максим сплюнул под ноги моджахеду. Тот что-то выкрикивая на своём языке, ногами, обутыми в тяжёлые ботинки, стал избивать его. Максим потерял сознание. Моджахеды, ругаясь, подняли его, вытащили из сарая и закинули за борт небольшого грузовика. Моджахеды вели автомобиль по ухабистой дороге, о чём-то громко разговаривая и смеясь. Через некоторое время машина остановилась. Максим услышал выстрелы, крики афганцев, стоны людей. Водитель и его напарник Али выскочили из автомобиля. Али заглянул в кузов и толкнул Максима. Решив, что он всё ещё без сознания, они, возбуждённо и громко переговариваясь, спустились в низину и присоединились к кучке вооружённых афганцев, которые смотрели на ужасающую для нормальных людей картину.

С десяток афганских мальчишек с палками и свора собак бегают за несколькими солдатами, захваченными в плен. Моджахеды, наблюдая за игрой, одобрительно кричат и выстрелами подбадривают мальчишек. Окровавленные обессиленные люди из последних сил, стараются увернуться от разъярённых собак. Мальчишки догоняют их, сбивают палками наземь и оставляют на растерзание собакам. Люди смеются и улюлюкают, когда тело несчастного превращается в кровавое месиво.

Максим еле перелез через противоположный борт грузовика и упал на землю. Короткими перебежками он добежал до обрыва поросшим кустарником. Внизу река. Шумом своего быстрого течения по каменистому дну, она заглушает крики и выстрелы моджахедов. Максим, измученный жаждой и солнечным пеклом притаился у обрыва.

– Только бы моджахеды не вернулись раньше. Господи, о чём я думаю. Они же там любуются муками ребят, пока я спасаю свою шкуру. Юрка Степанов из Рязани, Юрка Степанов, Юрка, я выживу, я расскажу твоей матери о твоём подвиге. Максим прикрыл голову руками и скатился с каменного склона. Упав в воду, несколько минут он боролся с течением. Но вскоре, ему удалось ухватиться за кустарник, росший по берегу реки. Максим подтянулся, цепляясь за ветки, и перебирался за большой камень, крутого берега, прячась за ним.

– Надо переждать. Набраться сил. Только бы сейчас они меня не обнаружили.

Всё поплыло перед глазами. Максима потерял сознание. Солнце медленно пряталось за горизонт, шум реки поглотил улюлюканье дикарей и стоны последних жертв, когда мальчишки с надетыми на палки отрубленными головами солдат, вместе с собаками, с шумом убежали в деревню. Послышались одиночные выстрелы. Это моджахеды стреляли в обезображенные тела советских солдат. Когда замолк последний мученический стон, они так же шумно с разговорами и смехом, ушли вслед за мальчишками. Али с напарником вернулись к грузовику.

Холодная вода сделала своё дело. Максим очнулся. По близким звукам выстрелов он понял, что моджахеды его ищут. Он плотнее прижался к откосу, прячась за камнем, который уберёг его от пуль, которыми афганцы сверху обстреливали весь кустарник и речную протоку. Моджахеды что-то злобно выкрикивали, продолжая стрелять, но через некоторое время вернулись к грузовику и уехали. Выждав некоторое время, Максим решил пройти вверх по течению и вернуться к месту расправы.

Цепляясь за кустарники, где вплавь, где по берегу реки медленно и осторожно он продвигался туда, откуда ещё недавно доносились крики и стоны людей. Вскарабкавшись по каменистому склону наверх, Максим перебежал дорогу, по которой они ехали на грузовике, и спустился в низину с другой стороны дороги к месту расправы над пленными.

Красный закат, казалось, залил кровью каменистую площадку. Максим медленно двигался, пытаясь обнаружить живых, хотя и осознавал, что этого не может быть. Вокруг лежали искромсанные безголовые туловища. У ребят, для чьих голов не хватило мальчишеских палок, были выколоты глаза и вскрыты внутренности. Сделав ещё шаг, Максим упал на колени, опираясь руками о землю. Почувствовав влагу на ладонях, он поднёс руки к глазам. Они были в крови. Максима охватила мелкая дрожь, которая разбежалась по всему его телу. Обхватив руками голову, он громко застонал.

То, что происходило с ним дальше, ему виделось, как в замедленной киносъёмке. На дороге остановился джип. Из него вышли американский солдат с автоматом, водитель и женщина. Женщина быстро делала снимки с места изуверства, пока солдат и водитель спешно усаживали Максима в кузове открытого джипа. Женщина и солдаты пытались что-то объяснить ему. Но он трясся в ознобе и никого вокруг не видел, ничего не слышал и не понимал. Ни просьб лечь на дно кузова и спрятаться под брезентом, ни вопросов, как ему удалось выжить.

Только через год американская журналистка Дженнифер Смилл смогла вывезти его за пределы Афганистана. А ещё через несколько лет скитаний Максима по Штатам, куда он попал с помощью Дженнифер он, наконец, получил советский паспорт и разрешение на вылет в Россию.

– Макс, сколько лет тебя не было в России? Может, ты подумаешь и отложишь возвращение в Россию? Тебе надо подумать о здоровье. А у вас в России сейчас такое творится!

– Дженнифер, я очень благодарен тебе. Но не могу здесь остаться. А трясучка моя пройдёт. У нас как говорят? Дома и родные стены помогают.

Изменения в стране Максим заметил сразу по прибытии в Москву. Накупив кучу газет с непонятными новыми названиями, в поезде по дороге до Новочеркасска он пытался понять, что это за такая Перестройка. Удивился изменениям в Новочеркасске, выйдя на площадь. Понял одно: страна меняется, но хорошо это или плохо совсем не понятно. Что в Москве, что здесь на площади перед вокзалом толкучка. Кто продаёт вещи, кто пирожки. Всюду звучит кавказская и восточная музыка. Быстро добравшись до дома, Максим с волнением позвонил в квартиру.

– Иду, иду, – услышав голос Лены, у Макса спазмой скрутило горло, – вам кого, – Лена удивленно смотрела на Макса и не узнавала его.

– Мам Лен, это же я, – Максим сам не узнал своего голоса.

– Максик, мальчик мой! Живой! – Лена облокотилась на дверной косяк и чуть не упала без сил.

Максим подхватил её и провёл в комнату.

– Максик, мальчик мой, живой, – Лена обняла и плача, расцеловала Максима.

Немного придя в себя от неожиданной встречи, Лена стала суетиться, накрывая на стол.

– Вот как всё вышло. Нам сказали – не ждите. Раз пропал без вести, значит, нет его больше. А мы с дядькой твоим верили, в то, что ты вернёшься. Максик, седой совсем, тебя разве можно узнать? Вот дядька обрадуется.

– А дядя Паша где? Неужели опять на зону попал?

– Да, не спрашивай, Максик. Было хорошо, стало ещё лучше. За свой длинный язык, да кулак тяжёлый. Ничему его жизнь не учит. Для кого перестройка, а кого на стройку. Нашли на чём его взять. Валюту у него изъяли. Я же, Максик «челноком» заделалась. Жить надо как-то. Сейчас как? Ни работы, ни пенсии. Платить им нечем!

– Подожди, мам Лен. Он же знал, что за валюту срок полагается.

– Максим, дорогой, вспомнил! Теперь каждый школьник знает, что такое бакс, зелень, капуста. За границу уже разрешено по 500 долларов вывозить. Только декларируй.

– Тогда за что посадили?

– Так статью никто не отменял. Мы место на стадионе купили. Теперь там вещевой рынок. А один деятель – Беспалый, есть такой новый бандюган, стал требовать денег за «крышу». За охрану. Простой отжим денег. Ну, ты же дядьку своего знаешь? Он их послал куда подальше. Вот и получил.

– А милиция, суд?

– Максик, дорогой, всё и все повязаны. А кто не повязан с бандюганами, так их вон отстреливают каждый день, как на охоте. Только и слышно, то судью застрелят, то адвоката, то журналиста.

– Как же так? Что же творится?

– Дорогой мой мальчик скоро обвыкнешься, ещё такое узнаешь… А, да ладно. Разговоры идут скоро эту статью отменят и всех таких горемычных отпустят.

– Так как же ты жила? На что?

– О, Максик, когда и где русская баба пропадала? Я же говорю – заделалась челноком.

– А это ещё что такое?

– Ты знаешь, если бы не это, вот тогда бы было тяжело. А так договорилась с одной женщиной на рынке, она мне делает заказы, а я езжу в Польшу и привожу ей товар.

– В Польшу?

– Ну да, многие ездят в Грецию, Турцию. А я познакомилась с одной женщиной полькой Гражиной. Мы с ней так подружились, как сёстры стали. Слушай, Максик, я же её дочке Малгожате, все уши про тебя прожужжала. Как знала, что всё равно ты вернёшься! Ох, и девка хороша! Не избалованная, просто клад.

– Ладно, мам Лен, успеешь ещё меня сосватать. Надо мне на работу устроиться.

– Да, Максик. Устроишься. Только где и кем? Все предприятия закрыты или закрываются. Не город, сплошной рынок. На электромеханическом, что не месяц, то отпуск у людей. А зарплату, слышала, куртками китайскими выдали. А ты говоришь. Да что там город! Вся страна стала большим базаром.

– А за Катю, почему ты молчишь?

– Максик не поверишь, думала, с Катей не будет проблем. Не оставит она меня одну. А вот вышло как! Окончила медицинский техникум, в больницу устроилась работать. Я почти успокоилась, только за тебя душа и болела. Вы же мне все родные. Я ходила в военкомат, узнавала, вроде и не погиб, а никто не знает где ты, и что с тобой. Ну, так, прихожу с работы, а на столе записка, сейчас дам, почитаешь.

Лена достала из тумбочки клочок бумаги и со слезами на глазах стала читать записку: – «…Мама Леночка, не ругайтесь и не плачьте…» Ой, не могу читать! На, Максик сам.

– Мам Лен, не плачь, я найду Катю, не переживай, ты самая хорошая, ты же нам маму заменила.

– Скажешь тоже, мамку родную никто заменить не может. А Катя, вот, взяла и уехала, даже не поговорила со мной, не посоветовалась. А ты говоришь, родная мать.

– Не плачь, ты всё равно родная, – Максим обнял бедную женщину, так нежно, как если обнимал бы свою мать.

– Спасибо, родной мой Максик, не переживай, я узнала, у девчонок разнюхала. Она в Москву подалась с одной девочкой, шустрой такой. Да ты помнишь её – Лариской звали! Пробивная такая. Так я хотела в Москву податься её искать. А куда? Где искать-то? Сейчас все в Москву бегут и беженцы, даже вон, по телеку видела африканцы.

Представляешь, в аэропорту живут месяцами, прямо на полу спят. Что делается?!

А время и действительно смутное настало – конец восьмидесятых. Помыкался Максим. Никуда не берут на работу, везде сокращения, никому он не нужен, даже в охрану не берут. Боятся, контуженный, в плену был. На Афганцах словно печать стоит. Мало ли чего. Хорошо склонности к алкоголю нет. Не спился. Сухой закон, объявленный Горбачёвым конечно мера. Но не для выпивох. Они как без закона меры не знали, а уж после, какой только «палёнкой» не травились? НИИ закрылись. Что там НИИ, заводы закрывались один за другим.

Не мог Максим больше на Лениной шее сидеть, да тут и дядя освободился.

– Всё, Лена, я решил. В следующий раз едем в Польшу вместе. Всё покажешь, расскажешь. Потом я один буду ездить, товар тебе возить, а ты сиди и торгуй. С дядькой жизнь налаживай. Всё так легче тебе будет. А я и в Москву заеду, попробую Катю разыскать.

Так и решили на семейном совете. Лена, получив деньги за партию товара, определила день поездки в Польшу.

В Варшаве у неё тоже было всё налажено. Сначала она снимала комнату у разбитной доброй польки Гражины, с которой случайно познакомилась в поезде. Вскоре они так подружились, что та перестала брать деньги за постой, да ещё ругала Лену, когда та привозила подарки из России: банки с икрой, конфеты, шоколад. В нищей России, Лене удавалось достать всё. И это всё успешно продавалось в Польше и менялось на доллары. Подруги были ровесницами с похожими судьбами. Рассказывать о своей жизни могли ночи напролет. Понимали друг друга без всякого перевода, хотя Гражина рассказывала историю своей жизни Лене на польском, а Лена, естественно на русском языке. Разница между ними была только в том, что муж Гражины, «уехал за грошами» в Германию, да так там и остался. Они развелись, муж иногда приезжал по делам в Варшаву и не забывал, ни первую жену, ни дочь. Гражина была не в обиде на мужа, хотя возможно, в силу своего характера скрывала свои чувства.

– Мой отец, по материнской линии из рода Пилсутских! А он кто? На половину немняк!

– Правильно Гражка, хай ему грец, тому немчуре! Смотри невесту, какую он тебе оставил! Золото! – Поддерживала Лена подругу, кивая на её дочь Малгожату.

– Смотри Малгоська у тебя, просто клад! Ох, и сосватаю я её, придёт время. И жених имеется! Вот заживём! – смеялась Лена.

Гражина знала о ком шла речь. Приезжала она в прошлом году в Россию. Тогда Гражина и видела фотки симпатичного рослого парня. Посмотрела она и на перестроечную страну. Сходила с Леной один раз в магазин за продуктами. Пока та в обход пустых прилавков пошла прямо в директорский кабинет, полька стояла и с удивлением смотрела, как прилично одетые старушки, да и другие люди возились в грязном контейнере с картошкой. Выбирали, что получше и складывали в свои целлофановые пакеты.

Когда появилась Лена с тяжёлой закрытой хозяйственной сумкой на её вопрос, зачем эти люди из мусора выбирают картошку, она услышала – чтобы купить для еды. Гражина заплакала. Больше Лена в магазин её не брала.

Максима Гражина полюбила сразу, как сына. Она очень была рада его приезду. Его деловитость, воспитанность, скромность очень ей нравилась. А уж как Малгоське пришёлся по сердцу крепкий высокий седой красавец. Так и стал Максим челночить через Москву в Варшаву, хотя и не по душе пришлось ему это занятие.

Но никуда не денешься. Жить надо. Такое впечатление, что часть бывшей великой державы эмигрировала, часть челночит, ещё одна часть быстрым темпом спивается, а вся молодая поросль: мужского пола пошла в бандиты, а женская в путаны. Остальная, оставшаяся часть сограждан, видя всё, что происходит с их Родиной и, не понимая происходящего, потихоньку сходит с ума.

Дядя Паша, вернувшийся с мест заключения, остался, как говорили в его кругу «не у дел», да и года отсидки и возраст сделали его другим. Он был в каком-то замешательстве от последних событий в стране. Толком ничего не мог понять. Поэтому решил жить тихо, не привлекая к своей персоне особого внимания правоохранительных органов. Лена имела свою точку на вещевом рынке и продавала привезённый Максом товар.

Почему в поезде под успокоительный стук колёс Максу легче вспоминать всё то, что произошло в его жизни? Воспоминания сами всплывают в сознании обрывочными картинами и тянут, тянут его в прошлое, призывая к действию. А прошлое никак не даст ему погрузиться с головой в будущее и жить настоящим.

В столицу поезд из Новочеркасска приходит днём на Казанский вокзал. В Варшаву отходит с Белорусского вокзала вечером. В тот раз Максим решил, что времени мало, но он успеет съездить по адресу.

– Вам куда? – к Максу подошёл таксист со шрамом на лице.

– Смотря, сколько возьмёшь.

– Садись, брат. Возьму не дороже денег. Тебе куда?

– Точно не на Ярославский вокзал.

– Учёный, раз анекдот этот знаешь. Нет, брат, сейчас время другое. Как границы открыли, сразу все умные стали. Уже на Ярославский вокзал через Воробьёвы горы не повезёшь. Можно и перо в бок за такое получить. А мне помирать по глупости неохота. За мной и так смерть побегала. Так куда мы едем?

– На Фестивальную. Авария лицо украсила?

– Авария, афганская авария… Так-то брат. Смотрю на тебя, глаз дёргается. Что тоже пришлось хлебнуть?

– Баглан. Кабул – Ханабад.

– Ну, брат, давай знакомиться. Николай.

– Максим.

– А нас под Джалалабадом поджарили. Наша колона попала в засаду. Меня сразу ранило. Ребятам, кто смог прорваться, удалось меня вытащить. А друга моего… Ваньку Потапова… в общем потом нашли. Ему красный тюльпан сделали гады… Знаешь, что это такое?

– Знаю.

– Я как представлю, какие он муки перенёс, пока его сердце не выдержало…

Брат, что с тобой?

Максим побледнел. Его руки, как и тело, затряслось мелкой дрожью. Он был близок к потере сознания. Таксист остановил автомобиль. Выскочив из машины он достал из багажника бутылку с водой.

– Братишка, что с тобой? Пей, пей воду. Ну, вот лучше. Прости, брат. Меня самого эти воспоминания мучают. Веришь, снов боюсь. Садись, садись, медленно, не спеши.

– Всё, уже лучше. Прости, брат, контузия. Нам ещё долго ехать?

– Да нет, мы уже на Фестивальной. Ты там останешься?

– Нет. Сестру разыскиваю. Потом на Белорусский. В Варшаву еду.

– Там-то что потерял?

– Выживать как-то надо. Дядька с тёткой продают, а я вожу им товар.

Дожился до ручки. Вот так-то.

– Да плюнь ты. Сейчас все выживают, как могут. Я вот хоть таксую, и то хлеб. Ладно, проехали. За углом нужный дом. Я с тобой пойду, – Николай закрыл автомобиль и помог выйти Максиму.

– Да не переживай, со мной всё в порядке.

– Афганцы своих не бросают.

Мужчины поднялись на этаж и долго звонили в нужную квартиру. Дверь открыл мужичок с помятым от частых выпивок лицом.

– Чего надо? Вы кто?

– Я ищу Катю Синицыну.

– Нет таких!

Мужик хотел захлопнуть дверь, но таксист поставил ступню в массивном ботинке в дверной проём.

– Ты что это! Ты это что?

Таксист вынул из кармана денежную купюру и показал её мужичку.

– Заходьте! Вспомнить, говоришь? Так как зовут девицу?

– Память потерял вместе со слухом? – грубо сказал ему таксист.

– Катя Синицына.

– Так, так, Катька говоришь?

– Да не тяни ты козла за хвост.

– Эта та, что ли что с моей Лариской приезжала? Лариска, зараза такая, разыскала меня, приехала и говорит, ты, то есть я, значит, мой папашка! Вот шалава! А мне по барабану! У меня таких дочек, небось, по всей матушке России, знаешь сколько? Всех не учтёшь. Я же бывший сапог. Вы так, гражданские нас называете? До майора дослужил, и вот, под зад нас ногой. Не нуждается наша Родина больше в нас. Да! Я…

– Короче Сапог Иванович. Знаем мы всё о Родине.

– Когда они к вам приезжали, а потом, потом куда Катя делась?

– Так я откуда знаю? Приехать, приехали, отрицать не буду. Только я им сразу сказал, за постой платить будете, живите. И Ларке сразу сказал, плати алименты, признаю, что я отец. Вот и жили у меня, две охломонки.

– Ты, отец, ближе к теме, – остановил его Николай.

– А зачем они вам?

– Вы скажите, куда они от вас съехали?

– А выпить, ничего нет?

Таксист вытащил из кармана ещё одну купюру, но мужичку её только показал.

– С мамашкой Ларкиной я давно развёлся. А она, оказывается, переписывалась с моей мамашей. Это ж надо! Ларка от неё и узнала мой адрес – Послушай, отец, нам, конечно интересно, но время, время…

– Да, да! Ладно, ладно! А где Катька я не знаю.

Мужик хитро посмотрел на Максима и таксиста развёл руки по сторонам.

– Ну, на нет и суда нет, – Николай слегка ударил мужичка по плечу и повернулся уходить.

– Нет, нет, подождите. Там где-то лежит Ларискина записная книжка. Сейчас гляну.

– Отец, ты быстрее ищи, у нас время не казённое.

– Вспомнил, она работала сиделкой, точно, сиделкой у какого-то парня из профессорских. Слышал, что он втюрился в неё. А потом она замуж за него вышла.

Точно, точно! А потом Лариска уехала в Турцию зарабатывать. Это ж надо в Турцию путанить! Шалава, отцу родному хоть бы доллар выслала! Вот она молодёжь! Да, ладно! Вот записную книжку она забыла, сейчас посмотрю. А вот она! Да ты руки-то, руки убери! Информация денег стоит.

Увидев строгий взгляд Максима, отец Ларисы мужчина осёкся и протянул ему потрёпанную маленькую записную книжку дочери.

– А, ладно! На, переписывай. Чистопрудный бульвар, дом, квартира… Ну, пока! Заходите если ещё что надо.

Мужичок быстро закрыл дверь за нежданными гостями.

– У тебя поезд, когда отходит? – Николай завёл автомобиль.

– Вечером. Да ты не переживай. Я сам успею.

– Сам с усам. Поехали по адресу.

На звонки и стуки в дверь в бывшую квартиру сестры Максима Кати никто не откликнулся. Николай нажал на кнопку звонка соседской квартиры. Через некоторое время им открыл лысоватый мужчина в махровом халате с выпуклым животом и бегающими глазками.

– Вам кого? – спросил он, заинтересованно глядя на мужчин.

– Здесь должна проживать Катя, Катя Синицына, я её ищу.

– Катю знаю, но не знаю, Синицына она или нет. Может до замужества и была Синицына.

– Да, да до замужества.

– Катя сначала была сиделкой у Андрея, нет не у него, за его больной матерью смотрела. Ну а потом, сами понимаете, молодость!

– А сейчас, где она, в магазин ушла? – с надеждой в голосе спросил Максим.

– Может и в магазин. Она продала квартиру и выехала отсюда.

– Как продала?

– Обыкновенно. Квартира кооперативная была. А вы собственно кто?

– Я её разыскиваю, я её родной брат.

– Что-то она не говорила ничего ни о каком брате.

– Наверное, она думала я погиб в Афганистане, а я вернулся, вот и ищу её.

– Ничего не могу сказать, не докладывала куда выехала, не знаю. Забрала сына, вещи и укатила. Чего, с такими деньжищами можно и в Америку подастся!

– Какая Америка? С какими деньжищами? Значит у Кати сын? А муж где?

– Вы в курсе, сколько стоят наши квартиры? Сталинки сейчас самый ходовой товар, в цене.

– А сын, откуда? – растерянно спросил Максим.

– Васька? Конечно не от Святого Духа. От супруга законного, мать Андрея умерла, они вскоре расписались. Васька родился. Ваське года ещё не было, зимой Андрея машина сбила насмерть. Вот мыкалась она, мыкалась и решила квартиру продать и уехать. А куда не знаю. Через риелторов продавала, а каких не знаю. Их столько сейчас развелось. Ну, всё молодые люди, ваш лимит времени исчерпан. Извините, мне вам больше сказать нечего.

– Вот и приехали. Что теперь будешь делать? – спросил Николай Максима, когда они подъехали к Белорусскому вокзалу.

– Всё, решил, что последний раз поеду в Польшу за товаром. Потом вернусь в Москву. Катю надо найти. А найду, тогда с чистой совестью свадьбу сыграем с Малгоськой. У меня в Варшаве невеста. Так что приглашаю, Николай на свадьбу. Запиши адрес, телефон.

– Так всё-таки решил потом в Польшу перебраться?

– Что мне здесь делать? Работы нет, меня даже в охрану не берут. Узнают, что в Афгане был, даже не церемонятся. Говорят, психика нарушена.

– Верю, сам прошёл через это.

– Вот так. А будущий тесть в Германии обещал к себе на заправку устроить. Хороший мужик, хотя и в разводе с матерью моей невесты.

– Ну, брат, дай Бог ещё свидимся. Всех благ тебе! Найди сестру, мало ли что? Может, ей твоя помощь нужна.

* * *

Поезд, отбивая свой ритм металлическим джазом, уже подобрался к границам Польши. Чем ближе к России, тем чётче и явственней всплывали в памяти Макса воспоминания. Да, воистину не знаешь, где судьба тебе подножку подставит. Вспоминая дальнейшее, у Максима защемило сердце, на глазах показались слёзы. Взяв сигареты, он вышел в тамбур.

В последний свой приезд в Россию, два года назад, так и не удалось ему приступить к поискам Катерины. Приехав домой в Новочеркасск, он нашёл квартиру, где проживал с Леной и дядей опечатанной. Ничего не понимая, позвонил в дверь соседке, милой ухоженной старушке.

– Максимушка, горе какое! Заходи, заходи ко мне. Третьего дня, я проснулась ночью от шума. Лена так кричала, так кричала. Пока милиция приехала, стихло всё. Я зайти боялась. Прости меня Боже, – старушка перекрестилась и приложила платок к глазам.

– Убили, убили их звери проклятые, – почему-то шепотом сказала она, – это что же стало? Режут людей ни за что. А тебе милиция передать велела, сразу к ним прийти, как появишься. Ты уж сходи, чтобы от тебя сердечного отстали.

Максим ничего не понимая, как в тумане побрёл в отделение милиции.

– Как мы поняли и как видно из материалов дела, не успокоился ваш родственник после отсидки. Занялся старым промыслом. И надо же было ему фальшивые доллары всучить не кому-то, а самому Беспалому. Его людям. Слышали о таком? Чтобы Беспалого наказать надо его участие доказать. А доказухи ноль с палочкой. И вас я попрошу поаккуратней. Не вздумайте, что-либо предпринимать. Вы афганцы народ вспыльчивый. Будьте осторожны. Лучше уезжайте, откуда приехали, пока всё не успокоится. Вы же видите в стране полный беспредел, – угрюмо посоветовал пожилой майор. Взяв объяснения с Максима, он в отчаянии махнул рукой.

Войдя в квартиру, Максима стошнило от увиденной картины. Всю оставшуюся ночь он отрешённо сидел на кухне.

– Врут. Фальшивками дядя не занимался. Всё лажа. Сами заодно с бандитами. Отомщу! Просто так не уеду. Гады. Отомщу.

Около девяти утра, забил гонг дверного звонка. Максим открыл дверь. На пороге стояло пять бритоголовых с массивными золотыми цепями на бычьих шеях «братков».

– Малиновый рай, – подумалось Максиму, глядя на их пиджаки.

Впереди группы стоял молодой нагловатый человек с такой же увесистой цепью на шее.

– Значит так, времени тебе пять минут на сборы, – без всякого вступления начал наглый тип, жестикулируя пальцами на новый бандитский манер.

– Ты в курсе, что твой родственник мне должен? Нет? Так я тебе отвечаю, – повысив голос и манерно размахивая рукой, на котором не было большого пальца, продолжал он.

– Жить хочешь? Тогда без базара подписываешь бумаги на квартиру, а привезённый товар берём как компенсацию за моральный ущерб, – развязно закончил он свою речь – Значит это ты Беспалый? – у Максима сжались кулаки.

– А ты что слишком борзый? Хочешь ближе познакомиться? Нет проблем! – нагло усмехаясь, наклоняясь близко к лицу Макса, ответил Беспалый.

Но тут неожиданно для всех Максим ударом кулака в лицо свалил бандита наземь. Второго удара ему сделать не удалось. Бритоголовая накаченная охрана Беспалого тут же сбила с ног Макса и впятером стала его избивать. Макс свернулся в тугой клубок и, закрывая голову руками, даже не пытался сопротивляться.

– Всё, хватит с него! Я добрый, пусть живёт. Урод! – Беспалый брезгливо посмотрел на избитого в кровь Максима и, сплюнув, приказал:

– Подписывай! – один из избивавших всунул в окровавленные пальцы Макса ручку, – пиши, кому сказали! И запомни, завтра не свалишь из города, пришьём.

Выкинув беспомощное тело Макса на лестничную площадку, и ударив его ещё несколько раз ногами в живот, компания удалилась, закрыв за собой дверь квартиры.

Не в состоянии пошевелиться Максим через силу приподнялся и облокотился к стенке подъезда. На его счастье пришла с рынка сердобольная пожилая соседка. Она помогла Максу войти в свою крохотную квартирку, отмыла кровь, наложила на ушибы примочки и мази. Два дня она не отходила от Макса, хотя он всё время порывался уйти от неё.

– Куда ты пойдёшь? Идти-то наверняка некуда? Отлежись, потом езжай в Польшу. Пропадёшь ты здесь. Не дадут тебе жизни эти лиходеи.

Не мог Максим просто так уехать. Молча, слушал причитания соседки, а думал о своём. Он знал куда пойдёт. У Лены остался от матери небольшой домик на окраине Новочеркасска. Стоял в стороне от дорог и удобств цивилизации, поэтому она даже не могла найти квартирантов в него. Иногда они все вместе приезжали убирать дом, участок. Но постоянно в нём находиться не было возможности никому. Неудобно. Всё мечтали, что как женится Максим, так останется в квартире дяди, а они по-стариковски заживут в нём, как на даче. Знал Максим и то, что в доме была спрятана у дяди Паши «заначка». Помимо пистолета и обоймы к нему там, на чёрный день была спрятана энная сумма долларов. Почувствовав себя лучше и отблагодарив соседку, он распрощался с ней навсегда.

– С Богом, милый, с Богом, – перекрестила она его на прощание.

Месть разрывала сердце Макса. Стараясь не привлечь ничьего внимания, он задними дворами прошёл в Ленин дом. Достав дядькину заначку забрал её содержимое. Почистил ТТ, вставил обойму в магазин. Ближе к вечеру, он направился к соседу Косте, который когда-то в советские времена был зажиточным мужичком. Но с наступлением перемен в стране потихоньку попал в плен зелёного змея. Жена, забрав детишек, уехала к родственникам, оставив горького пьяницу пропивать то, что ещё можно было пропить. Что Костя и делал. Не мог он заставить себя сделать только одного – продать самое дорогое, что у него было и стояло в гараже под семью замками – машину «Волга» ГАЗ-24.

– Ты кто такой? – не узнав Максима, подозрительно спросил Костя, увидев как, тот вошёл к нему в дом.

– Кость ты, что меня не узнал? Да ты что! Сейчас память восстановим.

Восстанавливать память пришлось долго. Максим незаметно попивал водичку из-под крана, а и без того уже в хорошем подпитии Костя с наступление сумерек был в полном нокауте. Перенеся его в кровать, Макс положил на полку буфета, чтобы не сразу мог заметить Костя, несколько сотен долларов. Порывшись глубже на полках, он нашёл ключи от гаража и автомобиля. Зная по прежним рассказам, что бак в машине всегда наполовину залит бензином, Максим под прикрытием ночи выехал со двора. Закрыв гараж на замок и положив ключи на прежнее место, Макс сказал пьяно похрапывающему Косте:

– Прости, сосед. Постараюсь машину не разбить. И если всё получится, как я задумал, тебе её вернут в полной сохранности.

Максим поехал на другой конец города, где проживал единственный товарищ дяди Паши, Степаныч. Оставив себе деньги на обратный путь до Варшавы, остальные он отдал ему.

– Похороните моих вместе рядом с могилками родителей, – попросил он товарища дяди.

– А ты как же? Куда? – поинтересовался он у Макса.

– А вы не знаете такого Беспалого? – вопросом на вопрос ответил ему Максим.

– Этот любитель сауны? Кто ж его не знает? Паразит! Каждый четверг, как по часам нашу баню занимает с вечера и до утра. А я по четвергам привык мыться! А теперь, видите ли – санитарный день, – ворчал Степаныч, – знаю, какие нынче у них, огрызков беспредельных санитарные дни! Задницы прошмандовкам сопливым промывать!

– Это, какие бани? – спросил Макс.

– Да какие, наши, вон за торговыми рядами, которые. Теперь их «бесстыжими» называют. Э, паря! Это что ты задумал?! Жить надоело? Смотри! – неодобрительно покачал головой пожилой человек.

– Мне Бог помогает, – подумал Максим, – сегодня четверг значит, Беспалый сегодня наслаждается жизнью в бане. Надеюсь в последний раз.

Максим поехал к баням, поставил машину, между какими-то деревянными сараями и кустарником, так, что со стороны, машины почти не было видно. Зато ему хорошо просматривался подъезд и вход в здание. На двери бань висела табличка «Санитарный день». В одиннадцатом часу вечера подъехала машина Беспалого и его свиты.

В этот раз с ним было два человека из охраны, считая водителя. Ближе к полуночи подъехали ещё две машины.

– Гудёшь начался. Теперь главное не проспать, – подумал Макс и, облокотившись на руль, задремал.

Что-то заставило Макса проснуться. Он огляделся по сторонам. Всё по-прежнему тихо. Никто в бани не входил. Машина Беспалого, как и автомобили его гостей стояли, как и прежде. Максим завёл «Волгу». Дав ей прогреться, он хотел выключить мотор. Но тут двери распахнулись, и показались двое охранников Беспалого. Положив безвольные руки пьяного главаря себе на плечи, они несли его по ступенькам вниз к машине. Подведя своего хозяина к большому зелёному джипу, один охранник, сам еле стоящий на ногах, удерживал Беспалого от падения, а другой пытался открыть дверцу машины. Но тут между порталом бани и джипом, с грохотом и фырканьем появилась чёрная «Волга». Через открытое окно машины показалось лицо, завязанное какой-то тряпкой или платком так, что видны были только глаза. На виду пьяных и растерянных охранников из окна появилась рука с пистолетом. Пьяные охранники так и не поняли, что произошло, пока им под ноги не упало безжизненное тело Беспалого. Точный выстрел с небольшого расстояния не дал бандиту ни одного шанса выжить.

Отъехав Максим, протёр пистолет, выбросил его в придорожные кусты и на всей скорости направил автомобиль к выезду из города. Припарковав машину около небольшого магазина, он пошёл по направлению к трассе. По дороге ему удалось остановить большую двадцатитонную фуру.

– Садись, только обещай не спать. Сам бы сейчас заломил пару часиков, да не могу. С рейса в рейс. Гоняю, работаю как вол, а жрать дома всё равно нечего…

Макс слушал его, а сам перебирал в памяти случившееся. Только сейчас, сидя в кабине КАМАЗа, и прыгая на кочках разбитой дороги, он осознал, что только что убил человека.

– Какой это человек? Мразь! Дрянь!! Больше эта сволочь никому не принесёт зла, ни у кого не отнимет жизнь. На войне было легче.

Легче ему там, в Афгане не было. Воевать в чужой стране, не понятно зачем, и ради чего? Видеть, как смерть косит ни в чём не повинных ребят, совсем ещё детей. Он и там был на грани сумасшествия.

– Слышь, чего говорю… их всех,…, на мясо надо! У нас в Перми ничего достать нельзя! Всё на рынке втридорога! В магазинах пусто…

– Да, ты прав, на мясо надо… – вяло поддержал разговор Макс, думая, что он это уже слышал в своём детстве.

– Может Перестройка поможет? – не уверенно предположил он.

– Кто? Меченный поможет? Пе-рест-рой-ка! Как же,…! Перестроили! Сухой закон! Все виноградники под корень! Это же с какой головой такие виноградники рубить? Я сейчас ехал, видел как перестроились! Эх, туды их растуды!

Водитель долго ещё ругался, проклинал нынешнее правительство, потом перешёл на воспоминания. Вспоминал он с теплотой в голосе прежнюю жизнь, свою молодость. От его рассказов, усталости и нервного истощения Макс обессилел. Неимоверно хотелось спать.

– Ладно, сейчас Воронеж проедем и на боковую приляжем.

Но остановившись около поста ГАИ водитель, вышел из кабины. Гаишник проверил его документы. Потом указав жезлом на дорогу в сторону Москвы, приказал: – Проезжай! Здесь ночевать нельзя.

– Постой, командир, куда я поеду? Устал, сил нет.

– Отъезжай, там и ночуй! – безразлично ответил гаишник.

– Ага, чтобы меня грабанули, а потом в лесочке нашли?

– Ночевать около постов ГАИ не положено, – спокойно ответил ему служака.

– Ладно, командир, держи, – шофёр протянул гаишнику купюры, – таксу знаю. Пару часов отдохну и тронусь.

– Лады, – ответил тот и, взяв деньги, быстро побежал к следующей останавливающейся на отдых машине.

– А ты говоришь перестройка! Чтобы гаишников перестроить… а…

– Что, почасовую оплату берут?

– А то! Как плечевые! Туды их! Ладно, пошли, умоемся, перекусим, и ты ложись на лежанку, а то сонный, только глаза мне мозолишь, а я поеду. Ночью одному стоять нельзя, грабанут – это в лучшем случае. Менты сами и заложат бандитам! Знаешь, сколько историй было! Эх, жизнь собачья, днём посплю, если удастся.

Максим крепко заснул. Его не тревожили блики встречных машин, ни сильная тряска, очнулся он на рассвете от громких слов водилы.

– Макс, вставай, вставай. Всё приехали, хана! Что-то случилось. Слышишь? Гаишники никого в Москву не пропускают. Осталось километров триста и на тебе! Даже в область не дают въехать.

Максим быстро соскочил с лежанки и недоумённо спросил шофёра.

– Как это не пропускают?

– Как, как… молча. Ничего не говорят. Видишь, весь большегруз стоит. Даже транзитников не пускают. Я думаю, небось, опять, помер кто-то из «этих», точно!

Расплатившись с хозяином автомобиля, Макс остановил «Жигулёнка».

– А заплатишь? – спросил ушлый мужичок.

– Куда денусь, конечно, – садясь на переднее сидение, ответил Макс, – скажи лучше, что случилось?

– А кто его знает? Я рано выехал, мне по делам в Москву надо. Откопытелся наверное кто-то. Опять «Лебединое озеро» по радио с утра. Я новостей так и не дождался.

– А радиола у тебя есть в машине?

– На фига она мне? Чтобы на стоянке стекло разбили из-за этой игрушки? Чего, менты ничего не говорят?

– Они сами ничего не знают.

– Ладно, быстро долетим, что-то трасса совсем пустая, – ответил шофёр и надавил на газ, – в Москве всё узнаем.

Так с разговорами, несколько раз останавливаясь у постов ГАИ они добрались до Москвы.

– Тормозни, пожалуйста, у метро «Парк Культуры», – попросил Макс.

– Нет проблем! – остановив машину, водитель вышел вместе с ним на улицу, – не понял! – глядя куда-то в сторону, удивлённо произнёс он.

Его протянутая за деньгами рука, так и осталась висеть в воздухе. Макс оглянулся назад, и не поверил своим глазам. У метро стояло несколько БТР. Водитель взял деньги из рук Макса и предложил перейти проспект ближе к метро.

– Парад? – промелькнуло в голове, – на улице 19 августа девяносто первого, какой парад! Танки в Москве… Неужели может повториться то, что было в Новочеркасске в июне 1962 г.?

Они перешли пустое шоссе, и тревожно смотрели на боевые громадины. Вокруг толпилось множество возбуждённых людей. Над Москвой стоял людской гул от задаваемых друг другу вопросов.

– Вы новости слышали? Всё без изменений?

– Что случилось? – вопросом на вопрос ответил Максим подошедшему к нему мужчине.

– Как что? ГКЧП. С утра «Лебединое озеро» по всем каналам.

– Что это такое? Какое ГКЧП?

– Ёлкины! Короче, Горбачёва турнули!

Максим слился с потоком людей, который нес его к спуску на набережную. Слушая обрывки фраз выгнанных последней новостью из своих квартир людей, он ничего не мог понять.

– Горбачева в Форосе закрыли и не выпускают. А нам лапшу вешают, что он тяжело болен. Что не слышали?

– Нет, а кто теперь вместо него?

– Янаев какой то! Ещё там шайка-лейка, а!

– Неужели возврат к застою, к старой жизни, порядкам?

– А нам родственники из Германии сегодня позвонили. Там у них всем кто из Союза статус беженцев дают. По желанию можно родных и знакомых в списки внести.

– Работягам один чёрт, что в Германии, что в Союзе!

– Господи, Россия… Ни деды наши, ни родители счастья не видели. Только пахали всю жизнь на деток исполкомовских, горкомовских… Развелось…

Максим шёл вместе с людьми и продолжал слушать доносившиеся то с одной, то с другой стороны фразы.

– Что же теперь будет?

– Вилы возьмём, но возврата к прежнему не должны допустить.

– Слышали, к Белому дому надо идти!

– Что это за дом такой?

– Товарищи! Все к дому Верховного Совета РСФСР! Идём к Белому дому по Пречистенской набережной! – послышался чей-то голос в мегафон.

На всех дорогах, ведущих в центр города, движение перекрыто. Всюду снуют военные. По обочинам дороги много огромных военных машин. Вокруг каждой кабины стоят люди.

– Детки, ребятки, вы только не стреляйте! Христом Богом прошу вас, не стреляйте! – просила плача старушка, обращаясь к солдатам, совсем ещё молодым мальчикам, с удивлёнными и грустными глазами.

– Вот возьмите, милые! – она протягивала им прозрачный пакетик с пирожками. Кушайте, кушайте, только не стреляйте.

Людская масса понесла Макса дальше. Он видел, как вокруг ещё совсем юного солдатика в нелепо седевшей каске и с глазами полными слёз толпилось несколько женщин:

– Сыночек, в своих стрелять, да ещё безоружных. Преступник, кто отдаёт такие приказы!

– Не было нам никакого приказа, – синими губами лепетал солдат.

– Мы матери, наши сыновья в Афгане погибли! Мы не хотим, чтобы чьи-то сыны погибали, да ещё на своей Родине! Не стреляйте ради своих матерей!

Вдруг Макс почувствовал сильное головокружение и тошноту. Всё поплыло перед глазами. С трудом вырвавшись из людского потока, он опомнился в каком-то переулке. Прислонившись к стене дома, почувствовал, как сердце сжалось от боли. Он стиснул виски руками и закрыл глаза. Голова гудела и кружилась.

– Молодой человек, вам плохо? Господи, что делается? Неужели стрелять по людям будут?! Давайте я вас проведу, – женщина средних лет, потащила его вглубь переулка. Достав из сумочки таблетку валидола, остановилась и с силой нажала рукой на щёки Максима, так, что он непроизвольно открыл рот:

– Под язык положите, сейчас легче станет. До метро довести вас? Недалеко «Кропоткинская». Смотрите, идите переулками. Там впереди оцепление. Дожили, доперестроились, держитесь, молодой человек!

Женщина скрылась также неожиданно, как и появилась. Он постоял ещё некоторое время, прислонившись к прохладной стене дома. Придя в себя, медленно пошёл по пустынной улице.

В метро почти никто не входил, но на выходе было столпотворение, шум. Кто-то с кем-то начал драться. Тут же подбежали молоденькие милиционеры, пытавшиеся растолкать участников драки. На них кинулось несколько человек из толпы. Максим быстро вбежал в метро.

– Нет, не могу я здесь больше! Я больше не выдержу! Надо ехать в Варшаву, отойти от всего. Здесь я подохну, от этих бандитских рож, от нищеты, от несправедливости. Всё не могу!

Через несколько часов, купив билет у спекулянтов втридорога на проходящий через Варшаву берлинский состав, он немного успокоился. Несмотря на переполненные вагоны, ему удалось договориться с проводницей из вагона СВ на свободное купе. Средних лет проводница открыла двери купе.

– Только смотри, если нагрянут проверяющие, ты покажи свой билет. Скажешь в ресторан шёл. Договорились? А уж в Бресте на свои места иди ладно? А то пограничники, сам знаешь, придираются.

– Не переживайте, договорились, – ответил Максим, передавая купюры довольной проводнице. Небрежно бросив спортивную сумку на полку, он устало примостился у окошка.

– А чего в купе ехать не захотел? Шумно? – поинтересовалась проводница.

– Хочется одиночества и тишины, – без энтузиазма продолжить беседу, ответил Максим.

– Насчёт тишины сегодня, сомневаюсь. В соседнем купе женщина с ребёнком. Тоже два места купили. Откуда у людей деньги такие? Ладно, мне без разницы. Если что надо скажи. Слушай, что творится в Москве?! А люди-то повалили из России, боятся, что прежние времена вернутся, хотя эти новые перемены не слаще для простых людей. Ну ладно, дорогой, отдыхай.

Одобрительно махнув головой ей в ответ, Максим посмотрел в окно отходившего поезда. Состав со скрежетом дёрнулся несколько раз и за окошком, завешанным белой накрахмаленной шторкой стал медленно исчезать и шумный перрон, и провожающие, стоящие под противным мелким нудным дождиком, на лицах, которых можно было прочесть ожидание конца суетливой процедуры прощания.

Максим раньше выезжая из Москвы в Новочеркасск, любил наблюдать через вагонное окошко за провожающими и уезжающими. Почему-то последние минуты до отправления всегда тянутся и кажутся бесконечными. Уже успели занести в купе свои вещи первыми и распихать по всем местам, чтобы соседи «не дай Бог» не поставили свой чемодан под твою полку. И посидеть удалось «на дорожку». И нацеловались на прощание, наговорив друг – другу всяких дежурных фраз типа, ну теперь вы к нам или как жаль, что вы уезжаете, могли бы ещё погостить. И эти слова покажутся такими вдохновлёнными, что кажется, гости сейчас подхватят в охапку свои бесчисленные коробки, сумки и выпрыгнут с тронувшегося состава, чтобы угодить гостеприимным хозяевам и вернуться, и ещё пожить недельку – другую «в тесноте да не в обиде». Но не тут-то было! Провожающие, дабы гости не передумали уезжать, последний раз поцеловавшись с уезжающими, быстренько выскакивают с душного вагона на перрон. Они ещё стоят около получаса перед окнами вагона, бессмысленно махая и что-то беззвучно говоря своим уезжающим гостям.

Но вот поезд тронулся и недавно долгожданные гости двинулись в одну сторону нашей необъятной Родины, а их гостеприимные хозяева в противоположную. Каждый со своими усталыми мыслями. Одни думают, как удалась поездка и как здорово их принимали, но уж быстрее бы попасть домой. За две недели столько успели сделать, устали от бесконечных очередей и беготни по магазинам. Какие молодцы эти земляки! Москва их совсем не испортила. Но «в гостях хорошо, а дома лучше». А москвичи, устало разбредаются по метро, с одной только мыслю, у кого можно завтра перехватить деньжат до аванса. А ещё, быстрее бы приехать домой, убраться после шумных гостей и наконец, попасть в свою постель. Надоели эти законы гостеприимства – лучшее место гостю. Выспаться бы и не готовить, хотя бы недельку. Одно удовольствие от гостей – навспоминались, наговорились вдоволь! И то ладно.

Дверь в купе приоткрылась.

– Ну что, устроился? Вот и хорошо. Позже чайку принести? Или что покрепче хочешь? Сказать когда ресторан откроют? – спросила услужливая проводница.

– Скажите, – задумчиво ответил Макс, – впрочем, сюда можете принести, идти что-то в лом? Я отблагодарю.

– Естественно. Я имею виду, отблагодаришь естественно, – смехом сказала проводница и закрыла дверь купе.

И только когда состав набрал скорость, ему стало намного легче. Он лёг на полку и провалился в тревожный сон.