Убийца по имени Ной

Горбачева Наталья Борисовна

Глава третья

КОЗЕЛ ОТПУЩЕНИЯ

 

 

I

Очнулся он от яркого и горячего света. Еще ничего не осознавая, он открыл глаза и вновь зажмурился в страхе. Он боялся, что опять очутится в пирамиде Хеопса, а скорее всего — в месте похуже…

Но долгое время ничего не происходило, а жарило неимоверно. Виктор одним рывком поднялся, от резкого движения закружилась голова, и он вновь упал.

Он лежал на небольшой поляне, до которой дошло в своем дневном шествии солнце. «Спасен!» — понял он.

— Спасен… — произнес он вслух и обрадовался, что голос не пропал.

Руки-ноги на месте. Он лежал в своей одежде в лесу, было жарко в свитере и куртке. Виктор на всякий случай ощупал свою мужскую гордость — вроде все на месте…

Но радость его была недолгой. Сильно заболела голова. Боль нарастала. Виктор больше не мог терпеть.

— Лучше сдохнуть! Господи, за что такие муки! Лучше сдохнуть! Господи!

И он снова потерял сознание.

Когда очнулся, солнца на поляне не было. Только заходящие лучи пробивались сквозь кроны деревьев. Виктор продрог до костей, лежа на сырой земле. Необходимо было действовать, чтобы ночь не застала в лесу.

Он осторожно поднялся. Со всех четырех сторон его окружал лес. Неподалеку слышался шум автострады. Виктор пошел на звук. Наконец лес расступился, Виктор оказался на краю скоростной магистрали. Огромное красное солнце касалось ее на горизонте. От этого зрелища захотелось жить как никогда, даже вдыхать бензиновые пары, словно лучшие духи.

Он стоял столбом на обочине дороги. Из столбняка его вывел резкий скрип тормозов. Остановился красный, как солнце, «КамАЗ», шофер крикнул:

— Эй, парень, тебе куда? Сколько даешь?

— Денег?.. Денег нет.

— Коз-зел! — «КамАЗ» резко взял с места.

Виктор принялся голосовать, но машины свистели мимо. Тогда он поплелся вдоль автострады, иногда поднимая руку. У машин теперь были включены фары, наступала ночь. Наконец усталость взяла свое: он рухнул на землю и остался лежать на обочине.

 

II

Поздно ночью он добрался до своего дома — зайцем на двух электричках до города и на автобусе почти до подъезда. Еще из автобуса он увидел, что в его квартире горит свет — этого только не хватало! Виктор сел у подъезда на лавочке и стал размышлять, что бы это могло значить… Его ищут — раз, его плотно обложили со всех сторон — два, никуда от них не скроешься — три. С какой стороны ни глянь — он попался! Он вляпался, но до сих пор не мог понять — во что. Кто его враги, кому и зачем он нужен — Виктор не понимал. А когда не понимаешь, что происходит, как можно бороться?

— О, Витек! — услышал он знакомый голос. — На тебя уже всероссийский розыск объявили! А ты сам нашелся…

Пашка вышел из своего «вольво», подошел к Виктору, похлопал по плечу.

— Правда, ты…

Виктор тоже вдруг обрадовался Пашке, как родному.

— А кто у меня в квартире?

— Как кто? Мать… Ждет жениха, а его нет.

— Она же к Пасхе хотела приехать! — удивился Виктор.

— Ты че? Пасха уж была, завтра первое мая. Ну ты чудило!

— Первое мая? Сколько же меня не было?.. Как же так можно? Наверно, недели три? — поразился Виктор.

— Ты что, на игле сидел или колеса глотал? — спросил Пашка. — Это же вредно для здоровья. — Он внимательно осмотрел внешность Виктора. — Точно, накачался. Ну, Витек, не ожидал…

— А мать как — не болеет? — перебил Виктор, испугавшись чего-то.

— А как ты думаешь?

Виктор позвонил в свою дверь.

За дверью потоптались, скрипнули половицы, щелкнул выключатель, потом раздалось испуганное:

— Кто там?

Виктор узнал голос матери.

— Это я, мама. Витя…

Дверь распахнулась, и мать повисла у него на шее, заголосила:

— Витечка! Родненький! А я и не чаяла, не думала… — Зарыдала в голос. — У-у! Думала, нет в живых. Витечка…

— Живой, живой, ма. Заходи, соседи соберутся!

— Со-седи только и спасли. Все время со мной сидели. То один, то другой. Пашка твой, Валериан с Милочкой. Добрые люди.

Они, обнявшись, прошли на кухню. Виктор усадил мать за стол, накапал валерьянки, заставил выпить лекарство.

— Вот что, — сказал он сурово. — Ни о чем меня не спрашивай. Я пойду спать.

— Хорошо, Витечка, спи. Олечка, говорят, уже погибла. С марта два месяца нет. Что ж ты мне не сказал? Дядя Саша звонил. Сказал, что Олечка в секту попала. Ты тоже там был, да?

— Замолчи! — заорал Виктор. — Замолчи. Кто говорит?

— Все. Хорошо, что тебя не обвиняют. А то не ровен час…

— Замолчи! — стукнул он по столу кулаком так, что чашка подпрыгнула. — Она жива. И больше ничего не говори!

— Не буду, — испуганно кивнула мать, — не буду. Мы на тебя в розыск подали. А ты, видишь, сам нашелся… Витечка… Ты хоть хорошо питался? Вроде не похудел…

Виктор ушел в свою комнату и, не раздеваясь, лег на диван. Мать за дверью долго плакала. От этого плача Виктор не мог заснуть, лежал с открытыми глазами, боясь, что заболит голова. Больше такого приступа он не выдержит. А к утру начались кошмары: ему все время представлялось, как насилуют его невесту — бывшую невесту. Она сопротивлялась, а может, не сопротивлялась — кто там разберет. Но Виктору представлялся непрерывный конвейер желающих попользоваться ее телом. Последним был Кротов. Он подошел к ней — голый, весь какой-то обрюзгший — и впился ей в горло зубами, как вампир.

От крика он проснулся и увидел рядом мать. Она смотрела на него с ужасом. На лбу у него лежало холодное полотенце. И рука матери была холодной.

— Витечка, сынок… Что же с тобой случилось?

— Я говорил что-нибудь?

— Ты кричал. Такие ужасные слова, сынок. — Она опустила голову, чтобы не смотреть на него. — Давай вызовем врача, ты заболел.

— Нет. Налей мне ванну, горячую.

— Хорошо, сынок, хорошо, — сказала почти беззвучно мать и, согнувшись, вышла из комнаты. — А в милицию звонить? — спросила она из-за двери.

Виктор вспомнил полковника Воронова, которому обещал помочь в розыске. Но что он расскажет полковнику? Чем докажет правоту своих слов? Нет, он сам будет бороться!

— Не знаю… Не звони.

Виктор с омерзением снял с себя все, что на нем было. Хотелось сжечь одежду и саму кожу, чтобы избавиться от грязного кошмара. Он так долго сидел в ванне, что мать забеспокоилась.

— Сынок! — постучала она в дверь. — Ты жив?

— Жив, ма, жив, — передернуло Виктора.

— Ее родителям сообщить? Я позвонила… Они сказали… — она снова зарыдала, — сказали, чтобы я им больше не звонила. Они нас знать не знают! Что же это такое?! Ведь уже свадьба была слажена. Сынок, что же это за родственники были бы?

— Я ничего не слышу, — сказал из-за двери Виктор. — Успокойся.

— Да как же успокоиться, сынок? Они ведь могут все на тебя свалить — у них деньги. Посадят тебя. Видишь, дочь родную не жалеют, чтобы грехи скрыть. Вить? Ты живой?

Виктор открыл дверь, встал на пороге, завернутый в махровое полотенце, как в тогу, и внушительно сказал:

— Я теперь живее всех живых. Жил, жив и буду жить, ма. А барахло мое, — он кивнул на гору снятой одежды, — сожги.

— Да как же, сынок, что ты! «Аляска» новая! И остальное года еще не носил — что ты!

— Можешь кому-нибудь отдать. Меня заколдовали — может, и одежду. Я не буду ее носить.

— Господи! — всплеснула руками мать. — Сглазили, что ли? Так надо к бабке съездить, порчу снять. Ишь ты, выбросить такие вещи!

— Делай как хочешь — я носить не буду. Хочу есть.

Мать с недовольным видом подобрала вещи, спрятала в дорожную сумку и, встав на табуретку, закинула на антресоли — чтобы сын сам что-нибудь с ними не учудил. Потом собрала на стол. Они сели друг против друга, уткнувшись в свои тарелки. Но мать исподтишка поглядывала на сына. Ей столько нужно было спросить у него — ведь события неслыханные. Свадьба расстроилась, невеста пропала, сам он где-то был… И почему у него теперь такой тяжелый немигающий взгляд, будто его и в самом деле сглазили…

— Вить, — не выдержала мать, — ну ты скажи хоть что-нибудь. Я дяде Саше позвонила — он сказал, что приедет…

— Ты уйди куда-нибудь, когда он приедет, — без эмоций сказал Виктор.

Мать заплакала, вышла из кухни, тихонько собралась и ушла.

Александр Борисович пришел часа в три, принес бутылку коньяка и крашеное яйцо.

— Христос воскресе! — радостно сказал он и троекратно поцеловал своего крестника.

— Угу, — ответил тот угрюмо и вдруг зарыдал.

У Александра Борисовича тоже вдруг задрожали губы.

— Давай выпьем, что ли, скорей! — сказал он. — И не рыдай, как баба! Праздник…

Александр Борисович налил два полных стакана коньяка, почистил яйцо, разделил на половинки и жестом показал, что сначала яйцо, а потом коньяк.

— С праздником!

— Первомая, — ухмыльнулся Виктор.

— Пасхи, — поправил Александр Борисович.

— Говорят, уже прошла…

— Сорок дней, до Вознесения, праздник Пасхи.

— Сорок дней будем пить? — Виктор усмехнулся и выпил стакан до дна.

— Как Бог даст. — Александр Борисович пригубил свой стакан.

— Ни в одном глазу, — спустя некоторое время сказал Виктор.

— Давай еще, — решил Александр Борисович и вылил Виктору остатки коньяка. — За возвращение.

— Из ада, — подсказал Виктор.

— На земле — это еще не ад. Не приведи, Господи, в настоящий ад попасть, куда грешники после смерти попадают.

— Мне достаточно и того, что было. — Виктор выпил еще стакан коньяка, как простую воду.

— Слушай, может, тебе нельзя сейчас пить? — сказал Александр Борисович. — Тебе давали что-то психотропное?

— Давали, — усмехнулся Виктор. — У них сам воздух… психотропный! Я как какой-то козел отпущения.

— А ты хоть знаешь, что это такое?

— Это на кого все шишки валятся. Я же спрашивал у вас, что делать. Спрашивал? — отчужденно спросил Виктор.

— Так когда ты спросил? Когда уже петля на шее? А я тебе что ответил? Три дня погоди, пока я не посоветуюсь… Ты подождал?

— Ничего бы не изменилось. Я все равно погибну, они найдут меня, я боюсь их!

— Не погибнешь — Бог милостив. Я звонил своему духовнику, отцу Вадиму. Он за тебя молится… Он велел тебе передать, чтобы ты ничего не боялся — правда на твоей стороне. И чтобы все время молился: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!», а Господь Сам все дела управит и к нему, к отцу Вадиму, в свое время приведет.

— В гробу на отпевание, да? — рассердился Виктор. — Откуда он знает?

— Прозорливый потому что, — уверенно сказал Александр Борисович.

— Все слова, игра воображения, — отмахнулся Виктор.

— Он сказал, что там крест с тебя сняли… Это так?

— Сняли… Я сам его снял — попросили, а потом не отдали…

— На вот, надень, Витенька. — Александр Борисович протянул блестящий медный крестик на шелковом шнурке. — И никогда не снимай его. Ни-ког-да! Бесы креста боятся. А невесту свою люби. Не переставай любить ее — и тогда спасешь. Разлюбишь — погибнет Оля твоя. И для этой жизни, и для вечной — так отец Вадим сказал. Большое тебе испытание, дружочек. Но, стало быть, видит в тебе Господь силы.

— Ничего не понимаю! Это все не из моей жизни! — перебил Виктор. — Вы бросаете меня! Опять бросаете, а ведь грех — сами сказали!

— Не бросаю — молюсь за тебя, чтобы Господь вразумил. А больше ничего тебе не скажу, а то отсебятина получается. Отец Вадим не благословил тебе советы давать — только молиться.

— Опять молиться! — разозлился Виктор. — Вам тут в уютном кресле сидеть, а мне погибать!

— Хоть об стену бейся, а будет так, как Богу угодно. История такая, что только Он один и управит. А больше ничего не скажу.

Твердость Александра Борисовича странным образом повлияла на Виктора. Он как будто пришел в себя, на душе полегчало.

— А в милицию сообщать? — спросил Виктор.

— Да что ж тут сообщать, если уже сообщили. И не поможет она. Тут духовная брань идет. Сам поймешь… постепенно. Ты, главное, люби свою Олю. А за твою великую к ней любовь Господь тебя полюбит, всему Сам научит, что делать. Любовь побеждает зло — запомни! Милиция тут бессильна!

— Как можно любить шлюху?! Она же шлюха, последняя шлюха! — вдруг выкрикнул Виктор и почувствовал, как снова становится тяжело на сердце, что-то сдавливает его, образуется тот самый камень, тяжесть которого невозможно терпеть. — Я никогда больше не прикоснусь к ней! Господи, помилуй! — Виктор заплакал, и тяжесть как будто отступила.

Он вдруг страстно захотел научиться управлять той силой, которая по временам то выворачивала душу наизнанку, то отступала, давала продых. Если он научится этому, то станет неуязвим.

— Это правда? — бессознательно спросил Виктор Александра Борисовича.

— Правда, — ответил Александр Борисович. — Внимательно следи за собой… Господь входит только в чистые сердца. От других, заполненных страстями, Он отвращается и отдает во власть сатане. Таков закон!

— Но где он написан, этот ваш закон! — воскликнул Виктор.

— В Священном Писании, друг мой! В Библии. Там сказано: «Чистые сердцем Бога узрят».

— Как вы сказали? — обрадовался Виктор. — Кажется, я это уже слышал! Да, вероятно, именно эти слова… Мне приснился жуткий сон, как будто я умер. Нет, даже не умер, а меня живого закопали в землю. Это невыносимо жутко! А потом стало вдруг светло и радостно. И какой-то удивительный, добрый голос сказал эти слова: «Чистые сердцем Бога узрят». Но тогда я их забыл или не понял. А вот теперь вспомнил. Что это, дядя Саша?

— Думаю, что вещий сон, — улыбнулся Александр Борисович.

— Но я все равно не могу больше любить Ольгу. Пусть живет, как хочет, — спокойно сказал Виктор.

— Значит, ты ее никогда не любил, — вздохнул Александр Борисович. — Если любишь человека по-настоящему, разлюбить его невозможно.

— Возможно. Вы просто не видели…

— Решай сам! Тут никто тебе не советчик. Как решишь, так и будет!

— Ладно, — устало махнул рукой Виктор. — Я ее ненавижу… Сейчас ненавижу. — Он помолчал. — Расскажите мне лучше про козла отпущения.

— А, это пожалуйста! История интересная. У ветхозаветных евреев был особый обряд. В большой праздник — день очищения — приводили двух козлов и бросали жребий: который из козлов должен быть принесен в жертву, а который — отпущен в пустыню. Первого закалывали и приносили в жертву за грех, а на голову второго первосвященник возлагал свои руки, исповедовал над ним грехи всего народа, говорил: «И понесет козел на себе все беззакония их в землю непроходимую» — и изгонял козла в пустыню. — Александр Борисович вздохнул. — На тебя, мальчик мой, пали грехи наши, и ты понесешь их… Но не ужасайся: Господь с тобой! Ты мужественный и твердый человек, потому Бог и выбрал тебя!

— Не хочу! — рявкнул Виктор. — Хочу просто жить, любить, работать. Вы с вашим отцом Вадимом не за того меня приняли. Я знаю, что делать. Я снова начну ту самую жизнь, которую бросил. Это вернее всего. А на Ольге свет клином не сошелся.

 

III

После майских праздников Виктор пошел в институт. Кротовское объявление в фойе больше не висело. Да если бы и висело — Виктор приказал себе забыть все, что с ним случилось. Горел диплом. Руководитель диплома выслушал путаное объяснение о нервном срыве и не потребовал никаких подтверждений болезни. Собственно, болезнь Виктора была, что называется, на лице. Защиту перенесли на две недели. «Ну вот и сделан первый шаг к нормальной жизни, — решил он. — Нужно еще чуть-чуть усилий — и все встанет на свои места».

— Виктор! — вдруг услышал он за спиной знакомый голос, и душа ушла в пятки. — Так победители не поступают, — сказал Кротов, подходя и беря его за руку. — Куда же вы сбежали? — Он обнял его за плечи и повел к своей аудитории.

Виктор безвольно шел за ним. Он слышал, как Кротов объявил, что сегодня занятия отменяются, не сопротивлялся, когда тот завел его в аудиторию и посадил за стол напротив себя.

— Я не хочу вас видеть, — заявил Виктор, собрав последние силы.

— Почему? — вполне естественно удивился Кротов. — Я уж не говорю, что вы сорвали дорогой эксперимент. Зачем вы убежали?

— Где моя Ольга? — ответил Виктор вопросом на вопрос.

— В том-то и дело, что вы ее очень расстроили своим бегством — у нее теперь нервный срыв!

— Я сообщу о вас в милицию. — Виктор постепенно обретал уверенность в себе. — Прощайте! Вы за все ответите, а за ее совращение — особо ответите! Я лично отрежу ваши сраные яйца.

— Виктор! — возмутился Кротов. — Но это уже оскорбление! Совершенно незаслуженное. Я просто не понимаю, о чем вы говорите! Хотите, немедленно поедем к ней?

— Вы сообщили родителям? О том, что она у вас?

— Ну, конечно, — с интонацией ближайшего друга ответил Кротов. — Поехали, я специально ради вас только что отменил занятия. А у вас совершенно расстроены нервы. Надо подлечиться. Поехали!

И Виктор отправился за Кротовым, забыв обо всех своих обетах.

Они спустились по лестнице, сошли с широкого институтского крыльца. Виктор оглядел припаркованные машины: кротовской среди них не обнаружил. Словно услышав его мысли, Кротов сказал:

— Я тут машину поменял, удачный случай вышел. Блеск, а не машина! Могу пособить в покупке и вам…

— Да зачем! У меня денег-то таких сроду не было!

— Это дело наживное. Без машины сейчас просто невозможно. Удивляюсь, как вы обходитесь.

Кротов подвел его к серебристой иномарке.

— Нравится?

Его новая спортивная двухместная машина была похожа на летающую тарелку. От нее даже лучи исходили. Несомненно, они были естественного происхождения: снопы солнечного света били в полированную поверхность и отражались. Но облик машины так не вязался с солидностью Кротова, что Виктор спросил:

— Почему вы выбрали такую? Это же гоночная…

— Люблю с ветерком прокатиться. Прошу! — Кротов открыл дверцу.

Но будто какая-то сила отбросила Виктора от автомобиля. Нет, он остался стоять на месте, но уже ясно осознавал, что ни за что не сядет в нее. Кротов сел в машину и, ни слова не говоря, хлопнул дверцей и укатил. Виктор запомнил его зловещие глаза. Теперь единственный выход — бежать из города. Так он решил. Причем немедленно. Можно сказать матери, только матери.

Пока Виктор собирал вещи, нашел и место, куда поедет — к старшей сестре, а там видно будет. Здесь страшно, потому что ничего неизвестно. Может, конечно, он принял Кротова за другого, который вовсе не собирался его убивать. Ему просто надоело нянчиться с Виктором — вот он и уехал… Но тогда откуда этот страх? Он выглянул во двор из-за занавески — двор как двор, такой, как всегда. И вдруг раздался звонок.

Виктор схватил трубку, но не отозвался. И на другом конце молчали. Так продолжалось больше минуты. Он бросил трубку на рычаг с ощущением полной безнадежности.

Через некоторое время раздался новый звонок. Кому, кому он нужен? В голову пришло: а вдруг это Оля звонит? Что он тут накрутил на пустом месте! Кротов же сказал, что он сообщил о ее местонахождении родителям. Наверно, они ее забрали домой. Это она звонит!

— Але! — схватил он трубку. — Але, вас не слышно!

Сквозь шуршание Виктор услышал искаженный помехами голос матери:

— Витя! Витя, тут беда со мной приключилась. Машина сбила, я в областной больнице в травмоотделении. Приезжай за мной. Когда сможешь?

— Что с тобой? Господи…

— Да так, ничего — обошлось. Увидишь. Когда приедешь? Долго говорить не могу, — успела еще сказать мать, и послышались короткие гудки.

Виктор выбежал из квартиры. Перепрыгивая через несколько ступенек, выскочил на улицу.

До больницы Виктор добирался больше часа.

Мать сидела на лавочке в больничном скверике около выхода. Она первая увидела сына и окликнула его.

— Ма! — кинулся он к ней. — Ты жива?

— Жива, слава Богу, жива! Руку вот перевязали — сильный ушиб, но рентген сделали — трещин вроде нет. На лице вот мелкие порезы — и все! А люди и руки переломали, и ноги… Кто впереди-то сидел — коленную чашечку раздробило. Девушке одной щеку порвало!

— Что случилось-то?

— Села в автобус, а на Дзержинке автомобиль вдруг выскочил из переулка — и наперерез автобусу. Я не видела — люди говорят… Хорошо, что без жертв. — Мать, несмотря на ушибы, была возбуждена и говорила громко — видимо, получила шок.

— А с машиной что? Вы наехали, что ли, на нее?

— Машина скрылась — такая серебристая. А мы в столб врезались. Девушке щеку продрало стеклом или железякой какой-то!

— Этого не может быть! Откуда он знал?! — замотал головой Виктор. — Он не знал, что ты в этом автобусе.

— Кто? — спросила мать. — О ком ты, сынок? Шофер, конечно, подлюга, что скрылся. Но кто-то даже номер заметил.

— А на вид машина какая была — как тарелка? Иномарка?

— Да кто ж их разберет.

Виктор сидел, судорожно сжимая ребра лавки руками. Мать встала и, нервно суетясь около сына, пыталась привести его в чувство. Люди шли мимо — больница ведь, у каждого свой больной, свое горе. Кое-как они добрались до дома.

В квартире он долго стоял, прислонившись лбом к стеклу кухонного окна, — в такой позе он запомнил Олю. Мать сначала звала его, но потом оставила, ушла к себе, чтобы не тревожить — неизвестно, как с ними, с лунатиками, обходиться…

Виктор же просто не хотел ни с кем и ни о чем говорить. И если бы он обернулся, то мать огорчилась бы еще больше: сын плакал, по его лицу текли беззвучные слезы. Когда они сами собой иссякли — стало легче. Виктор выплакал свою затаенную боль, которую словами невозможно было выразить не только другим, но даже и себе.

Когда вечером позвонила старшая сестра по межгороду и, захлебываясь слезами, сообщила, что ее муж попал в больницу с инсультом, а младшая девочка заболела корью, Виктор не удивился и не расстроился, отметив про себя, что именно так и должно было быть. Просто нет ему туда, к старшей сестре, дороги. И вообще — дорога ему предстоит совсем иная.

Мать сразу кинулась пить валерьянку, а вслед за ней — все подряд успокаивающие средства, но не успокоилась, а довела себя до сердечного приступа. Виктор нашел очень разумные слова. И мать успокоилась именно оттого, что услышала эти разумные слова от полусумасшедшего сына. Стало быть, еще есть надежда и можно его оставить одного, а самой уехать туда, куда рвалось материнское сердце, — к дочери.

— За что же это наказание! Господи… — укоризненно, не зная за собой никакой вины, высказалась мать. — Другие вон как живут: воруют, убивают, врут напропалую, — хоть на правительство глянь — а живут как у Христа за пазухой!

— Откуда ты знаешь, как они живут? Они, может, еще хуже тебя живут, — огрызнулся Виктор, и мать не спустила:

— Похоже! Ты вообще что в жизни-то видел?! Мы хоть войну пережили…

— Ну, началось, — заткнул он уши и ушел к себе. — Выздоровеют оба — не переживай! — Вдруг высунулся из комнаты: — Давай бери билет и завтра же поезжай…

 

IV

Внезапный отъезд был разыгран как по нотам. И поезд удобный, и пенсию как раз перевели на книжку, и бинты с руки у матери сняли — ничего страшного там не было: синяк без опухоли. Мать при прощании хоть и говорила беспокойные слова о состоянии Виктора, но он понимал, что душа ее уже переместилась поближе к Елене, старшей дочери. Ему же легче — мать про него ничего не поняла и переживать не будет. А он сам как-нибудь со всем справится.

— Что Елене сказать про Ольгу-то?

— Пусть со своими делами разбирается, чего ей еще про Ольгу думать… Она ее и не видела — зачем?.. Привет им там от меня, — помахал на прощанье рукой Виктор. Вагон уже двигался, и проводница оттеснила мать от двери.

Виктор вышел на привокзальную площадь, сел на скамейку. Было жарко, тюльпаны на городской клумбе отцвели. Среди засохших цветов живописно разместилось цыганское семейство. Виктора тут же окружили цыганки, наперегонки предлагая ему узнать судьбу. Искус был огромный, но разум все же взял верх, и Виктор с трудом, но отбился от цыганского племени.

Кротов. Кротов… — заползло ненавистное имя в сознание Виктора. Он расставил ловушки, его сети раскинулись над городом. Их невозможно миновать: из одной паутины выбрался — тут же запутался в другой. Кротов хочет свести с ума. Ему это почти удалось. Виктор пошарил по карманам брюк — обнаружил, что цыганки вытащили ключи. «Зачем они им — они же не знают, где я живу», — ужаснулся Виктор. «Они не знают — Кротов знает», — сказал ему кто-то. Он оглянулся, но никого не обнаружил. Даже цыгане куда-то скрылись: только что были на клумбе — и нет их. Кротов знает много способов, бесконечное число способов, которыми можно погубить человека. Виктор недооценил его. «Кротов погубит — нет от него спасения», — снова сказал кто-то… И тут Виктор понял: чужой голос опять проснулся в нем и сбивает с толку. Ему важно, чтобы Виктор все время находился в страхе. Вот он, чертов голос, какой! Виктора передернуло. Он стоял как столб на самом краю тротуара, на повороте. Любой лихач без труда мог бы давно сбить его, но почему-то еще не сбил. Виктор отпрыгнул назад, к роскошной витрине, и услышал звонкий, веселый смех.

— Разрешите с вами познакомиться? — подошла к нему милая девушка. — Меня зовут Рита, я из Международного молодежного движения «Религиозное переустройство мира»… У вас проблемы?

— Здрасьте! — поклонился Виктор. — Вы не беспокойтесь! Рубашка вот порвалась… Цыганка дернула…

— Вы знаете, у нас тут недалеко клуб. Пойдемте туда, мы поможем вам! Девушка говорила искренне, с пионерской убежденностью, на которую только и можно ответить: «всегда готов!»

— Да не стоит, — сказал Виктор, а сам только и ждал, чтобы кто-то куда-то его отвел и утешил — вот хоть эту дурацкую рубашку зашил. — А я — Виктор.

— Виктор! — еще больше обрадовалась Рита. — Вы именно тот человек, в котором нуждается наше движение. Сразу видно, что вы очень добрый и открытый. Вы верите в Бога?

— Ну… кажется, да. Верю.

— Тогда пойдемте, вы не пожалеете. У нас вы найдете не только иголку с ниткой, но и самое главное — понимание таких же, как вы, молодых людей. Ведь вам этого не хватает? — напрямик спросила она и своими широко раскрытыми глазами подсказывала правильный ответ.

— Да ничего, я привык. Главное, чтобы ты сам себя понимал.

— Вы очень умный человек. Наверное, поэтому у вас масса проблем, которых не имеют другие. Не такие умные…

— Слушай, а ты не клеишься ко мне? — спросил Виктор.

— Глупый вопрос. Пойдем к нам, и ты увидишь, что у нас все такие, как ты, — не смущаясь, ответила она. — Там можно кофе выпить, поговорить о чем хочешь. Отвлечься от грустных переживаний. Ну, пойдем! — Рита смело взяла его под локоть и повела за собой. — Тебе ведь все равно сейчас нечего делать.

Виктор пошел за ней. Девушка была оригинальной — иначе не скажешь. Виктору даже польстило, что именно к нему она подошла на улице. Вид у него был не самый лучший для знакомства.

— Виктор, ты веришь, что существует смысл жизни? — спросила вдруг она. — Я думаю, что у всех людей общие идеалы и желания. Ты тоже так думаешь?

— Сомневаюсь, — запнулся Виктор.

— Вот именно это сомнение и губит человечество, — отрапортовала Рита. — Я очень рада, что познакомилась с тобой. Ты — соль земли, но уже подвержен сомнению. И если соль перестанет быть соленой, то ее только выбросить — ты согласен?

— Ну, тут дурак не согласится! — засмеялся Виктор.

— Вот видишь, ты уже смеешься. Я уверяю тебя, что у нас тебе будет очень хорошо. Мы пришли. — Рита остановилась около неказистого трехэтажного дома в узком переулке. — Нам сюда, — указала она на дверь в подвальное помещение.

Виктор внимательно огляделся, чтобы наверняка запомнить, куда его привели. Горький опыт подсказал сделать это: он до сих пор понятия не имеет, где находится лаборатория Кротова.

— Ну что же ты? — ласково, по-дружески потянула его за рукав Рита. — Не беспокойся, у нас не притон.

— Как называется ваше движение?

— Международное молодежное движение… Кстати, забыла спросить: ты язык хорошо знаешь? Английский, немецкий, французский — на выбор.

— Английский, со словарем.

— У нас бесплатно можно ходить на курсы.

— Да мне это, знаешь… Могу и заплатить, если надо. Скажи, пожалуйста, ты не знаешь такого — Кротова Феликса Родионовича?

— Первый раз слышу. А кто он такой?

— Человек, — ответил Виктор и внимательно посмотрел на Риту; она и глазом не моргнула.

— Ты очень расстроен, ты не знаешь, как выбраться из своих проблем. Пойдем же, не надо быть таким мазохистом. Полюби себя — ты достоин этого, может, как никто другой.

В ее глазах появились слезы. Они сверкнули на солнце как два бриллиантика и покорили Виктора.

— Ты не переживай, у меня все в порядке. Если тебе нужна помощь, ты скажи, — серьезно сказал Виктор.

— Пойдем же! — раздраженно сказала Рита. — Глупо, что мы здесь стоим.

Ступеньки вели вниз, потом заворачивали направо, налево, вверх, и уже невозможно было определить, на какой этаж они привели… Просторный уютный холл завершал каскад ступеней. У входа дежурили два молодых человека.

— Приветствую братьев! — кивнула им Рита. — Принимайте новенького. Отметьте мне — не забудьте, — победно сказала она.

— Поздравляем, — кисло ответили дежурные.

— Куда же ты?! — воскликнул Виктор, поняв, что Рита бросает его. — Рита, не уходи…

— В любой момент вы можете с ней переговорить. Но и без нее вам не будет здесь скучно, — любезно сказал один из молодых людей. Второй за это время достал журнал и столь же любезно попросил записать туда свое имя и адрес.

— Зачем? Я ведь могу и соврать, — сказал Виктор.

— Соврать нельзя. Любой лживый поступок увеличивает количество зла на земле. А наша организация борется со злом. Мы не можем допускать в свои ряды членов, которые своими действиями распространяют зло, — строго сказали Виктору.

— Нет, зачем — я не хочу распространять, — ответил он и машинально записал свои данные. — Вот. Что дальше?

Виктор поднял глаза и увидел, как радуются два дежурных, одаривая его полными любви взглядами.

— Ну вот, брат, ты и победил в себе зло…

— Так легко? — удивился Виктор.

— Преодолеть себя очень нелегко. Ты скоро сам это поймешь. — Один из молодых людей повел Виктора в боковую комнатку-кухоньку. Там поставил кофеварку. Потом они сели друг против друга и замолчали.

Виктор подумал, что ситуация глупейшая: два незнакомых человека почему-то пьют вместе кофе; это предполагает беседу, а беседовать не о чем. Лучше всего сейчас встать и уйти, чтобы не быть никому ничем обязанным.

Парень уловил это настроение Виктора мгновенно и пресек его в корне.

— Меня зовут Иосиф, — сказал он. — Я смогу ответить на все твои вопросы, если ты сейчас немного расслабишься и доверишься мне. Можешь задать любой вопрос. С этого начнется наша беседа.

— А ты кто — Господь Бог, что отвечаешь на все вопросы? — усмехнулся Виктор.

— Ты еще не расслабился, — мягко, беззлобно ответил Иосиф. — Ты генерируешь сейчас зло. После нашей беседы я предложу тебе прослушать поучительную лекцию, в которой рассказывается, как распространяется зло в мире. Его ухищрения замаскированы до такой степени, что поначалу можно не поверить, когда услышишь об этом…

— Не тебе говорить! Я сам могу тебе кое-что порассказать о его ухищрениях! — воскликнул Виктор.

— Вот видишь… Я знаю, что эта лекция тебе будет очень полезна. Ну а теперь можешь задать любой вопрос.

— Кучеряво живете! — сказал Виктор, окинув взглядом кухоньку, отделанную по европейскому стандарту. — На чьи трудовые копейки? Ответь, пожалуйста…

— Мы — благотворительная организация. Существуют люди, которые понимают важность нашей работы, — без смущения ответил Иосиф. — Мы сами тоже работаем, не гнушаясь никакими заработками. Только немного оставляем себе, остальное отдаем нашему движению. Те, кто приходит к нам и осознает значимость нашего общего дела, тоже жертвуют. У нас все на добровольных началах. Если ты не сможешь быть с нами, то всегда сможешь уйти.

— А вы сюда… в кофе, ничего не подсыпаете? Такого, что потом человек за себя не отвечает…

— Это зло и оно противоречит принципам нашего движения.

— Ну а вдруг кто-нибудь… предателем заделается? — не унимался Виктор. — Никто не застрахован. В любой организации…

— У нас он очень быстро разоблачит себя. Это непререкаемый закон.

— Неужели все так просто? Вот я пришел к вам — и вы мне откроете истину, которая безошибочно различает добро и зло? — завороженно спросил Виктор. — А как же Бог? Вы обращаетесь к Нему? Он вас слышит?

— Несомненно. Именно от Него мы получаем откровения. Ну что ж, я вижу, ты готов идти на лекцию, — удовлетворенно кивнул Иосиф. — Я уверен, брат, что наши знания не введут тебя в соблазн.

— Скажи еще… — остановил его Виктор. — Скажи вот что. Я сейчас, перед тем как попасть к вам, напоролся на цыганок. Они ключи стащили, но это не важно — у соседей запасные… Но они так ругались, проклинали меня… — Он внимательно посмотрел на Иосифа, но его лицо было совершенно бесстрастно. Виктор смутился, почувствовал, как глуп его вопрос. — Я понимаю, что плевать на их проклятья. Это ведь зло? Зло. Я не должен на него обращать внимания. Если не обращать, то оно и заткнется. Правильно? — почти заикался Виктор от непонятной неловкости.

— Истинно, брат. Именно так, — покровительственно сказал Иосиф. — Ты далеко пойдешь.

Они одновременно поднялись и вышли из кухоньки. Мимо пробежала радостная Рита. Она кивнула Виктору — и пропала. Но не навсегда. В зальчике на пару десятков мест они встретились снова. Рита сидела с какой-то растерянной на вид девушкой. Девушка, кажется, плакала, а Рита трогательно утешала ее. «Замечательная девушка, — еще раз подумал Виктор, — надо обязательно попросить у нее телефон».

Через некоторое время, когда зал заполнился наполовину, пришел лектор — пружинистый, обаятельный, улыбчивый. Он говорил больше часа и так, будто обращался конкретно к каждому, доходчиво и просто. Он посвятил свое выступление соотношению добра и зла в мире. Смысл был примерно такой, что добро и зло есть два самостоятельных, равнозначных начала. Добро и зло, доказывал лектор, равноправны и равно естественны для человека. И нечего стесняться, что зло действует в нем, — надо с ним просто бороться. Как бороться — он расскажет в следующий раз.

Концовка лекции была посвящена другой теме — нравственному идеалу. Человек сам по себе есть мера всего, и естественные человеческие порывы и склонности не подлежат лицемерному осуждению. Он именно так и выразился: «не подлежат лицемерному осуждению».

Виктор и слушал все это, и не слушал, с чем-то соглашался, с чем-то нет, намереваясь поспорить с лектором после лекции, как водится… Иосиф сидел всю лекцию рядом и в нужных местах ненавязчиво заставлял Виктора записывать в тетрадь важные тезисы. Виктор повиновался — отказать было неудобно: Иосиф перед лекцией подарил ему красивую тетрадь и дорогую ручку.

Лекция кончилась, и Виктор, подняв руку, спросил с места:

— Мне кажется, что добро и зло не равнозначны в мире. Добро сильнее. Если же это не так, тогда зло становится достойным почитания не меньше добра. А мы все-таки воспитаны на идеалах добра. Я, например, не слышал, чтобы существовал идеал зла. Но если добро и зло равны, должен быть идеал зла.

Лектор слушал его так внимательно, будто готовил про себя глубокий и убедительный ответ. Но он оказался на удивление сдержанным.

— У нас не принято высказываться до окончания полного курса лекций. Досрочные вопросы вредят усвоению материала, — сказал лектор, но так, что было совершенно не обидно. Виктор тем не менее почувствовал себя неловко и поспешно извинился.

Иосиф обратил все в шутку, записал в тетрадь Виктора расписание лекций — ежедневно, семь дней подряд. Потом они прошли в другую комнату, где был накрыт стол для пятичасового чая: бутерброды, пирожные, чай. Собрались, видимо, все, кто в это время находился в помещении движения. Сидели, пока не съели все угощение. Иосиф был рядом, Рита — напротив. Как-то так устроилось, что они говорили только втроем — шутили, смеялись, обсуждали моду, систему современного образования, распространение гербалайфа и множество других больших и малых тем. Виктору очень хотелось послушать, о чем говорят другие, спросить у новичков, как им понравилась лекция, но не пришлось…

Так втроем они провели вместе все время. Виктору никак не удавалось переговорить с Ритой наедине. Когда уже прощались — опять втроем, Виктор рискнул сказать:

— Ритуля, душевно рад встрече… Буду последним болваном, если не разживусь твоим телефончиком! Иосиф, брат, ты не против? Это же не умножает зло…

— Я замужем, — категорически ответила Рита.

— За Иосифом? За братом? — съехидничал от неожиданного ответа Виктор.

— Нет, я женат на другой, — спокойно ответил Иосиф и добавил: — Если хочешь, мы найдем тебе истинную невесту. Это будет на всю жизнь.

— Да ладно, чего там! Сколько я вам должен за угощение?

— Это была братская трапеза любви. Бесплатно, — ответила Рита.

— За все в этом мире нужно платить, — сказал Виктор. — Возьмите, — протянул им двадцатку. — Больше нет. Я пойду, спасибо.

— Мы не отказываемся от добровольных взносов и принимаем твои деньги как залог будущей совместной работы, — поклонился Иосиф. — Мы будем ждать тебя завтра в любое время. Лекция в три часа. Приятно было провести с тобой время, брат.

На том и расстались. Иосиф и Рита скрылись за коричневой дверью. Им было хорошо вдвоем — уйти туда, где их ждали…

 

V

Виктор вернулся туда, где его никто не ждал. Есть не хотелось — наелся бутербродов. Хотелось лечь и умереть. Последняя надежда вспыхнула и погасла. Хорошая девушка Рита, и она конечно же замужем…

Сейчас, сидя в любимом кресле, вдруг пожалел, что отправил мать к сестре. Совсем один остался. Что ж такое: он петляет, как заяц. Да, как заяц, бегает от охотников. Разве не так?

В дверь позвонили. Виктор поднялся из кресла и пошел открывать. Не спрашивая, распахнул дверь: ему было все равно, кто там. Скорее бы уж все кончилось. Пришедшего Виктор не узнал.

— Это я, Фадеич, дворник — не помнишь? — спросил кургузый мужичок.

— А… — разочарованно произнес Виктор. — Чего тебе? Выпить, что ли?

— Ага, — закивал головой дворник. — У меня с собой. Заходить?

— Заходи, Фадеич.

— Вот спасибочки. — Мужичок переступил порог и протянул бутылку. — Веришь, у меня горе, а по душам поговорить, кроме тебя, не с кем. Садись. Дверь-то мы закрыли?.. Давай стаканы. Выпьем. — Фадеич налил. — За преставившуюся рабу Майю. Давай, до дна.

— Майю? — вдруг дошло до Виктора. — В каком смысле преставившуюся?

— В обыкновенном. К Богу отошла. Душа по мытарствам отправилась. Вот сейчас, видно, сильно мучается. Давай еще. — Фадеич снова разлил. — Сейчас вот до девятого дня будут ей райские обители показывать, а уж после — до сороковин — за все грехи истязать душу-то будут. Страх Господень. Давай!

— Где истязать?

— Ну где! На мытарствах — разве не знаешь? По всей поднебесной прокатят. Ой, беда! Сегодня схоронили. Тело-то схоронили, а душа по мытарствам пошла, — снова повторил Фадеич.

Виктору было понятно это состояние до мельчайших подробностей. Фадеич не кричал, страдая, а страдал тихо.

— Марина, Мариночка — ах ты, Господи! Вишь как прибрал Господь… Муку мученическую приняла! Марина, Мариночка… — повторял он.

Так Виктор понял, что Майя, Олина подруга, мертва. Может, и Олю уже похоронили.

Виктор набрал номер телефона…

— Але! Вера Ивановна? Это Виктор… Никаких вестей нет? — осторожно спросил он.

— Майю убили. Майи нет больше, — сказала та чужим, неестественным голосом и положила трубку.

Виктору стало дурно: голова закружилась, в глазах потемнело, руки перестали подчиняться. Он упал и очнулся, только почувствовав токи свежего воздуха — это Фадеич открыл настежь двери и окна.

— Вот что значит водичка крещенская: покропил — и жизнь вернулась. Я с собой теперь всегда ношу. — Фадеич показал коричневый пузырек. — У тебя теперь крест на шее. Думаю, лучше водичкой… Ну, вставай! Или «скорую» вызвать?

— Нет, лучше… — простонал Виктор. — Вы почему ее Мариной зовете, Майю?

— Так под этим именем крестилась, под ним и записана у Бога в Книге жизни — это любой так. А Майя — будто Жучка какая! Нет такой святой. В газете вот заметку прочитал про нашу упокойницу. — Фадеич достал истрепанную газету из кармана. — Вот, мол, два месяца назад исчезла, а на 1 мая нашли, труп обнаружили. Все перепутали: где нашли, как нашли. Пишут, что непослушная была, от родителей сбежала. Разве о покойниках говорят плохо — только бесам на смех! Я вот тебе расскажу, что на самом деле вышло — об этом в газетах не пишут. Какие муки бедное дите приняло… В секте этой…

— Она вместе с моей невестой сбежала, — еле слышно произнес Виктор. — Это ее подруга…

— Что ты говоришь! — изумился Фадеич. — Да это ж… кто ж такое выдержать-то может! Милок, слыхано ли дело?!

После этого Виктор потерял счет времени. Он вдруг стал рассказывать дворнику, сбивчиво и не всегда ясно, все, что произошло с ним за последнее время. Фадеич слушал его настороженно, но и сочувственно, не перебивал: знал, что человеку выговориться надо…

— Ладно, давай еще выпьем, — проглотив ком в горле, напоследок сказал Виктор. — А то буду плакать…

— И поплачь, поплачь, Вить! В таком случае не стыдно. Оно, может, и полегчает, — засуетился Фадеич. — Ну хочешь, я уйду — один поплачешь… — Ответа не было. — Я потом приду.

— Не уходи, — наконец сказал Виктор. — Наливай! Все, прошло.

— Вот это по-мужски, — одобрил Фадеич. — Теперь могу рассказать, как Майю убили. На груди крест выжгли, на лбу вырезали три шестерки, а в сердце двенадцать игл вставили. Жертва сатане. А ночью подбросили к родительской двери. Кума утром за колхозным молоком рано собралась, открыла дверь — и чуть рассудка не лишилась. Дочь на стуле сидит. Тронула ее, а она мертвая. А они безнаказанно все делают, потому что в сговоре с самим сатаной. И следователь сказал: ритуальное убийство. Вот и думай теперь… И похороны были — все шито-крыто. Власти распорядились. Потому что ничего в этом не понимают… Выпить-то у нас ничего не осталось?

— Это конец — она следующая, — еле выговорил Виктор.

— Да погоди! Может, обойдется, — попытался утешить Фадеич. — Тут главное — не унывать. Мало ли что в жизни бывает! У кумы беда, а у тебя, Бог даст, радость.

— Да откуда ей-то взяться? — Виктор посмотрел на Фадеича исподлобья тусклым, мертвым взглядом. Подумав, взял телефон и набрал номер. На часах было шесть утра — нормально. — Але! Алла Петровна? Виктор… Да, не сплю. Про Олю что-нибудь известно?.. Понятно, никаких. Труба… А про Майю вы знаете?.. Слышали, что ее убили? Нет? Странно… Ее убили… Понятно. Вам своих проблем хватает. Ну ладно, извините. — Он положил трубку и зло проговорил: — Врет — все они знают.

— Знаешь, Вить, не переживай так. Как родному говорю. Всех Господь на чистую воду выведет. — Фадеич почесал лохматую макушку. — Надо знаешь что… покаяться у батюшки, что ты с этой Матерью Мира сотворил! Грех содомский. В блудилище попал, гадость какая! Покайся, а то на душе так же гадко будет! Господь Содом и Гоморру попалил огнем огненным, там теперь Мертвое море, никло не живет: ни рыба, ни птица. Страшно ведь, если так и помрешь без покаяния — в муку вечную!

— Да мне уже здесь мука вечная наступила! — обозлился Виктор.

— Как хочешь, только еще хуже будет, если не будешь каяться. Сатана над тобой власть полную возьмет.

— Да ладно, надоели мне эти страшилки — уже не боюсь!

— А я, пожалуй, пойду, Витя. Ночь просидел с тобой, — засобирался дворник. — Спасибо и тебе. Рано ты перестал бояться…

— В самый раз! — встал из-за стола Виктор и вскрикнул — ноги занемели от долгого сидения. — Весь день спать теперь буду. Ты, Фадеич, когда к Вере Ивановне пойдешь? Я с тобой схожу.

— Не надо, — решительно ответил тот. — Не следует…

— Ну, как хочешь, — с отчуждением сказал Виктор.

— Ты к ней и сам-то не ходи, только расстроишь еще больше — я уже вижу. Эх, Витя, Витя! Гляжу я: жизни ты еще не знаешь! Ну, Господь с тобой.

Фадеич поклонился на прощанье и ушел.

Виктор лег, но заснуть не смог. Он выпал из реальности, и для него вдруг потеряли силу законы жизни, в которой люди по-прежнему рождаются, влюбляются, женятся, работают, воспитывают детей. Да, надо признать это, решил Виктор. Признать, а следовательно — принять новые правила игры. И эту ненормальность считать самой что ни на есть нормой. Может, тогда мир для него снова перевернется и все встанет на прежние места. Это открытие его сильно утешило. Да, здесь, несомненно, выход из ситуации.

В дверь позвонили. Виктор пошел открывать в полной уверенности, что возвратился Фадеич.

— Здравствуй, брат. — На пороге стоял Иосиф.

— Здорово! — захохотал Виктор.

— Почему ты смеешься?

— Потому что ты явился из ненормальной жизни, которая теперь для меня становится нормальной!

— Я ехал мимо твоего дома и решил, что могу подвезти тебя.

— Да? — с интересом сказал Виктор. — Куда, если не секрет? И откуда ты знаешь мой дом?

— Ты оставил свой адрес. И ты обещал сегодня прийти на лекцию, — объяснил Иосиф.

— Обещал? Разве обещал? Я думал, это дело добровольное…

— Конечно! Но я решил, что тебе будет приятно, если я подвезу тебя. И Рита очень надеется, что ты придешь.

— Да? А лекция снова о добре и зле?

— Я полагаю, что да. Ты чем-то расстроен?

— Ночью я узнал, что зверски убили подругу моей невесты.

— Это действительно… грустно.

— Грустно?

— Да. Ты ведь ничего не можешь изменить в этой ситуации. На сегодняшней лекции речь будет идти об экстремальных ситуациях в жизни человека. Каждый через такие состояния проходит. Важно поскорее из них выбраться, — мягко, сочувственно ответил Иосиф.

— Пожалуй, ты прав. Значит, у тебя машина?

— Она принадлежит нашему движению. Сегодня моя очередь…

— Ладно, пошли, — перебил Виктор.

— Пожалуйста, захвати с собой паспорт!

— Это еще зачем?

— Возможно, мы предложим тебе интересную командировку.

Движению принадлежали «Жигули» выпуска десятилетней давности. Но машина исправная, ухоженная, чистая — как и все в движении. Это даже успокаивало, потому что кругом был бардак: грязь на улицах, вековая усталость на лицах пешеходов, обшарпанные дома и нищие. «Как много стало нищих! — вдруг подумал Виктор. — Как же это они дошли до такой жизни? Ведь у человека есть руки, которыми можно исполнять простейшую работу. Не всем же в институтах учиться. Почему они не работают?»

— Как ты думаешь: почему не работают нищие? — спросил Виктор у Иосифа, сидевшего за рулем.

— Они переступили черту, потому что не справились с экстремальной ситуацией, и уже не могут подняться, — объяснил Иосиф.

— Ты прав, — сказал Виктор, только чтобы не слушать дальше его правильных объяснений. Сам же подумал: нищие из ненормальной жизни — стало быть, теперь они должны его интересовать…

Лекция была малоинтересной, но, кажется, правильной. В этот раз лектор часто взывал к Богу, говорил про Бога, ссылался на Него, но так панибратски, как если бы Он был хорошим знакомым. «Но, может быть, это так и есть?» — решил Виктор.

Сразу после лекции, на которой Иосиф сидел неотлучно рядом, подошла Рита. Они очень мило поболтали на кухоньке за кофе. Только позже Виктор понял, что болтовня была больше похожа на импровизированный допрос, но он не обиделся — ему же предложили поехать в Грецию…