Что было с утра?

Во-первых, «ночная бригада» отчиталась о проделанной работе. Провели еще 10 экспедиций, 2 из которых попали в один и тот же промежуток времени, но никаких следов ни немцев, ни Кругалевича не обнаружили. Все переходы сквозь «дырку» были тщательнейшим образом прохронометрированы и запротоколированы. Бригада хроноразведчиков поменяла свой состав и снова отбыла «в туман». Совершенно непонятно почему, но Сережа вызвался ехать вместе с ними. К немалому моему удивлению и огорчению и удовольствию Бартона, который тут же решил поручить кандидату физико-математических наук, случайно попавшему в его распоряжение, научное руководство операцией.

Буквально когда они уже отъезжали, мне в голову вдруг пришла светлая мысль: а что будет, если попробовать пройти сквозь «дырку» в тот же самый момент времени, что и вчера? Или спустя десять-пятнадцать минут? Сережа тут же на ходу разработал целую теорию, Бартону наша идея показалась интересной, и бойцы получили уже более конкретное задание, в котором практически все было расписано: сколько экспедиций и в какое время они должны совершить. Сам же Бартон остался в расположении части по двум причинам: из-за нашего Славика и потому, что его снова вызывали в штаб.

Ну, а во-вторых стараниями старшины Петренко наш Славик утром был, как огурчик. То есть не зелененький и в пупырышку, а свежий и бодрый. Как уж там старшина колдовал над ним, какие методы современной опохметологии применял, то мне неведомо, но мы с Бартоном с трудом узнали вчерашнего гостя.

Со мной уже был однажды подобный случай. То есть не со мной, а с Сережей в моем присутствии. Одна моя подруга, которую почему-то практически все звали по отчеству, Юрьевной, вдруг решила зайти ко мне в гости. И причем не одна, а со своей другой подругой, Милой, которую я до этого не знала. Обе были изрядно навеселе, а Мила так вообще «хороша». Настолько, что начала объясняться кому-то в любви в тесном коридорчике нашей «коммуналки». Оказалось, даже не соседу-плейбою, а соседскому псу. В общем, вела себя Мила до такой степени нетривиально, что произвела на Сережу совершенно неизгладимое впечатление.

Спустя некоторое время мы вновь встретились с Милой в офисе Юрьевны и, разумеется, принялись болтать, как старые знакомые. Сережа при этом сидел, словно воды в рот набравши, с твердокаменным выражением на лице, чего я никак не могла понять. И лишь когда Мила откланялась и ушла, он спросил меня:

— Алена, а что это была за дама? Ты даже нас не представила!

— Вот тебе раз! Так это же Мила, помнишь, она к нам в гости заходила вместе с Юрьевной?

— Да?! Ничего себе! Я не узнал ее трезвой!

Сейчас был примерно тот же случай. Только такое чудо, как Славик, имелось у нас, по счастью, в единственном экземпляре, поэтому мы хоть и были удивлены произошедшими в нем переменами, решили, что это — все-таки он. Просто методом исключений. Поскольку перед нами вместо пьяно хихикающего идиота предстал совершенно приличного вида молодой мужчина с осмысленным взглядом темно-серых глаз. Куда-то вместе с насекомыми-заколками пропала попугайская расцветка его волос, которые, хоть и сохранили свою длину, производили впечатление только что вымытых и были перехвачены сзади в виде хвоста. Майка исчезла вместе с танцующей девицей, а вместо нее красовалась светло-кремовая трикотажная тенниска, украшенная над карманом и на левом рукаве бегущей строкой с какой-то надписью. На месте были только джинсы, обувь, которую я условно могу назвать кроссовками, и странный медальончик.

— Привет! — поздоровался он, когда мы с Бартоном зашли в землянку.

— Ух, ты! — не выдержала я, едва ответив на приветствие. — Когда это и как ты успел переодеться и вымыться?

— Вы-мыть-ся? — по слогам, словно пробуя слово на вкус, произнес он. — То есть стать чистым?

— Ну да!

Он мягко улыбнулся и стал говорить, старательно подбирая слова. Прямо как режиссер Якин в бессмертном фильме про Ивана Васильевича, который меняет профессию: «Вельми понеже…Паки, паки… Иже херувимы…»

— Чтобы стать чистым, не нужно прибегать к помощи воды. Это очень расточительно, ресурсы не возобновляются. Для этого существует индивидуальный универсальный гундиратор, — он показал на свой прибор-медальон.

— Ух, ты! — снова отреагировала я способом, достойным лучших традиций племени Мумба-Юмба. — А как он действует?

— Очень просто! Гензирующие поля, генерируемые гундиратором, интерферируют с собственным биополем человека, что приводит к эффекту частичной или полной смальгации на молекулярном уровне. А при генерации гензирующих полей, моделируемых частотой альфа-импульсов головного мозга, можно достичь эффекта кригации и, соответственно, декригации.

Как все просто! После его объяснения все становится практически прозрачным! И как же это я сама не догадалась, что дело всего лишь в гензирующих полях и эффекте смальгации!

— Де-кри-га-ции, — тупо повторила я. Может, стоит воткнуть кольцо в нос для более полного сходства с достойным представителем вышеупомянутого племени?

— Ну, да! — обрадовался Славик моей «понятливости». — Ту одежду, которая была на мне вчера, я декригировал и кригировал эту.

— А ты можешь показать, как это происходит? — спросила я, старательно избегая «Ух, ты!»

— Запросто!

Он нажал несколько кнопочек на панели своего, как его, гундиратора, и тут же кремовая тенниска растворилась, словно дым, который облачком окружил Славика, затем цвет дыма изменился на голубой, и, наконец, он рассеялся, уступив место голубой тенниске с воротником-стойкой и настоящим теннисным мячом, который мало того, что непонятно, каким образом держался где-то в сердечной области, так еще и все время крутился. И тем не менее Славик был чем-то недоволен, нахмурился и стал внимательно рассматривать свой чудо-приборчик. Потом несколько раз встряхнул его и постучал указательным пальцем по панели.

Удивительно! Неужели и в конце двадцать первого века, как и сейчас, вся точная аппаратура регулируется все теми же двумя способами: потряхиванием и постукиванием?

— Что-то не так? — спросил доселе скромно молчавший Бартон.

— Да вот, наверное, я что-то в нем испортил вчера. Обычно время кригации-декригации составляет от двух до десяти миллисекунд, то есть для глаза практически незаметно. А сейчас… Ничего не понимаю!

Бартон только молча курил трубку. Представляю, каково было ему, если я, родившаяся более чем на пятьдесят лет позже него и к тому же успешно закончившая физический факультет университета, чувствовала себя полнейшей дикаркой! Выдержка просто железная, нельзя не восхищаться.

— А какой у него источник питания? — спросила я.

— Питания? Нет, питание эта модель не осуществляет. Это могут делать только корабельные альтимигундираторы, которые стоят на звездолетах.

Ух, ты! Если уж я не могу удержаться от этого междометия, то лучше все-таки произносить его мысленно. Но все-таки! Звездолеты! И так буднично он о них говорит! Хотя меня он совершенно не понял.

— Я имею ввиду, какой у него источник энергии?

Славик задумался.

— Вроде бы он непосредственно получает энергию от зета-квадричных полей планеты. Но они настолько слабые и рассеянные, что повсюду стоят усилители. Да, именно с усилителя через синхронизатор самого гундиратора и поступает энергия!

— Видишь ли, Славик, в 1944-м году вряд ли на каждом углу стояли усилители зета-квадричных полей. Даже, боюсь тебя разочаровать, о таких полях еще никто и слыхом не слыхивал.

— Постойте, Лена! Неужели это не рябухин сон — то, что я оказался в прошлом веке, во время войны с немцами?

В этом вопросе, в отличие от гензирующих полей и смальгации на молекулярном уровне, Бартон разбирался неплохо, поэтому сразу же взял инициативу в свои руки.

— Да, именно так. Меня зовут Бартон Сергей Авраамьевич, я — полковник Красной армии, и мы ведем военные действия против гитлеровской Германии. Невдалеке от месторасположения нашей части обнаружен странный объект — некая структура, представляющая собой как бы «дырку» во времени. И события, происходящие у нас, в 44-м, посредством этой «дырки» самым странным образом переплелись с другими годами. Вам еще повезло, что до Вас к нам попала Елена Александровна вместе со своей семьей, и мы уже имели некоторое представление о том, с чем пришлось столкнуться и чего можно еще ожидать. Так что вот такие дела.

— Ух, ты! — только и произнес Славик, наповал убив все мои комплексы. — Загиндеться можно!

— Что? — в один голос спросили мы с Бартоном.

— Ну, то есть умереть, погибнуть можно, — засмущался гость. — То есть это так говорят… А что, назад можно вернуться?

— Сложно сказать, — ответил Бартон. — Похоже, что можно, только как найти дорогу — пока не знаем.

Видя его непонимающий взгляд, я поспешила пояснить:

— Мы с семьей живем в 1997-м году. Мы поехали отдыхать, нечаянно наткнулись на эту дыру и сначала провалились всего на пять лет назад, но когда попытались вернуться обратно, то угодили еще глубже, в 44-й.

— А у нас пропал человек, от которого очень много зависит в ходе боевых действий, — добавил Бартон. — Так что мы сейчас стараемся выяснить хотя бы некоторые закономерности поведения этой «дыры», и нам будет полезна любая информация.

— Я работаю гистеризатором на транзакционной станции…

Он ненадолго замолчал, а мне представилась блестящая возможность вновь убедиться в собственной дикости. Хотя попробуй я объяснить Бартону, что моя работа связана с программированием на компьютере, ему это тоже вряд ли что сказало бы. Между тем Славик, глядя на наши с Бартоном физиономии без малейшего проблеска искры понимания, решил пояснить:

— То есть методом последовательных транзакций станция осуществляет кульмирование грузов и пассажиров в пределах обитаемой Системы. А я как гистеризатор должен следить за тем, чтобы соблюдался режим корректности сигнала в связи с запаздыванием из-за собственного движения объектов. Работа как работа, ничего особенного. Можно сказать, рутина. Только вот буквально пару недель назад у нас произошла небольшая авария — вышел из строя градуляторный блок транзактора. Причем как раз в момент кульмирования. Бабахнуло прилично! Хорошо хоть на этот раз только груз шел, пассажиров не было. Ну, вызвали пожарных, спецбригаду градуляторщиков, ремонтников, и на следующий день все уже было готово, транзакции возобновились. Только из-под нового блока стал сочиться какой-то непонятный туман. И солнце светит, жара стоит, а он не рассеивается! Ну, территория градулятора всегда была запретной зоной, так что народ хоть и посматривал с любопытством на этот странный туман, но дальше этого дела не шло. А вчера как раз заканчивалось мое суточное дежурство, когда по коммуникатору объявился Хруст. То есть Васька Хрустов, мой друг и одноклассник. В отличие от меня, который всю жизнь проторчал за приборами, Васька всегда был романтиком, которого манили новые просторы. Он стал колонистом. Причем квартирьером, поскольку на одном месте ему никогда не сиделось. Он так толком не обучился ни одной специальности, но в любой экспедиции первого похода такие люди были на вес золота. Вот он и болтается по Системе от похода до похода. Я его уже неизвестно сколько лет не видел. Обрадовался, конечно! Ну, прикульмировался Хруст прямо на станции, и мы решили посидеть-поговорить. А у этого бродяги как обычно была с собой рябуха. Не знаю, известна ли она вам, но в ваше время были подобные вещества, которые вызывали состояние эйфории и принимались внутрь через пищеварительный тракт либо внутривенно.

Мы с Бартоном переглянулись. Разумеется, такие вещества, в особенности та их разновидность, которая принимается через пищеварительный тракт, была хорошо известна даже таким древним, дремучим дикарям, как мы!

— Ну, приняли мы его рябухи, и вообще началось что-то непонятное, — продолжал Славик. — Я, признаться, такие вещи практически не употребляю, особенно те, что готовят колонисты, а Хруст к ним привык давно и посчитал бы меня слабаком, если бы я отказался. Ну, я дернул и сразу же поплыл. Зачем-то стал доказывать ему, что моя работа не менее трудная и опасная, чем его, и в доказательство рассказал об аварии. Хруст не поверил или, скорее всего, сделал вид, что не поверил, потому что стал подначивать меня показать ему туман. Рябуха в голове шумит, ничего не соображаю, вот и поддался на его уговоры. Проникли мы через ограждение и подошли к этому туману. Тут я Хруста и потерял. Смотрю — нет его! Ну, я и пошел в этот туман искать его. Кричу, зову, а тут на меня какие-то древние воины наставляют свое оружие! Ну, я и прикинул, что это от рябухи глюки пошли…

Славик замолчал, а я поняла, что его информация, кроме интересных, но совершенно непонятных фактов из области технологий будущего, не несет ничего полезного. Бартон только молча раскуривал трубку.

— Я вас очень прошу, если это только можно, постарайтесь помочь мне попасть обратно как можно скорее. Потому что без гистеризатора невозможно не только запустить ни одного кульмирования, но и нельзя проследить за уже начавшимися транзакциями! — тщетно взывал к нам Славик, пока до него не дошло, что мы ничегошеньки не понимаем. — Просто мой напарник уехал, я остался единственным гистеризатором, а без моего контроля целостность транзакции может нарушиться, и тогда тот объект, который проходит в данный момент процесс кульмирования, будет разрушен. Если это — грузы, то это еще полбеды, а вот если пассажиры…

— Постараемся! Сделаем все, что в наших силах, — пообещал Бартон. Правда, не очень уверенно.

Да уж! Проблемы не только не разрешались, но еще и множились, как снежный ком! Бартону не позавидуешь! Мало того, что по-прежнему никаких известий от Кругалевича, непонятно что с немцами, так на его голову еще свалились мы и Славик. Ладно, мы. Самое худшее, что с нами может произойти — это полное растворение на его глазах, частное горе, но никак не вселенская катастрофа. А вот если не вернуть на место Славика… То есть полковник Красной армии в 44-м году должен был решать не только боевые задачи своей воинской части, но и проблемы предотвращения глобальных катастроф далекого будущего! Впервые за эти дни мы с ним курили молча, не обменявшись ни словом.