МАСКА. МЕНЯЯ ОЧЕРТАНИЯ
Два любимых зеленых глаза превратились в чекрамскую "зеленку", расстреливающую в упор.
- Что ты о себе возомнил?! Думаешь лучше тебя нету?
Есть. Все лучше меня.
Кто- то тупым зазубренным ножом режет мою душу.
А я улыбаюсь. Маска, прикипевшая к лицу.
Ствол смотрит мне в глаза. Каждую щербинку на нем знаю наизусть. Спасибо Димка, старый верный друг, лучшего подарка сделать просто невозможно. Рву скобу "ТТ" как в последний раз.
…Родился я в глухой деревушке Витебской губернии в 1966 году. Был я внебрачным сыном - а вы знаете, что такое быть внебрачным сыном в середине шестидесятых? Дед мой, запивший от невыносимого позора, договорился со своим фронтовым другом, что тот заберет меня как только я родюсь, и утопит. Судьба, предопределенная заранее. Мать, вцепившись в жалкий комочек, который станет Мною, не отдала.
В 24 дня от роду я заболел воспалением легких.
- Не жилец… - сказал врач.
Дед, прижимая меня к своей груди, баюкал и умолял:
- Не умирай, Игорюшка, прошу тебя: не умирай!
А я, метаясь в горячечном бреду, смотрел на него бессмысленными мутными глазами и… улыбался.
Сухой щелчок. Привычным движением выщелкиваю обойму и смотрю на латунную ухмылку патронов. Передергиваю ствол - патронник выбрасывает несработавшую смерть. Неверяще смотрю на щербатую насечку. Осечка, которая бывает раз в десять лет. Защелкиваю обойму и досылаю патрон в ствол.
Долги розданы, жизнь закончена.
- Ты знаешь, в чем твоя проблема? - кричала Ты мне в лицо.
Знаю. В списке людей, которых я люблю, нет одного человека.
Меня самого. А если человек не любит себя нисколько - стоит ли ему жить?
…Мне восемь лет. Мать, в очередной раз избитая отцом, лежит и бьется в истерике.
- Если бы тебя не было, все могло бы быть по-другому!…
Я, жалкий, только что закрывавший ее своей грудью назло собственному страху перед большим и сильным, внезапно понимаю о чем она.
Закрывшись в кладовке, снимаю с санок, на которых катался тысячи раз, веревку и вешаюсь.
Отец, почувствавший неладное, вышиб дверь и вытащил мое бьющееся тело из петли. Задушенный, я… улыбался.
Больше никогда он не поднимал руку на мать.
Щелчок. Нет, ребята, две осечки подряд - это нечестно! Направляю ствол в стену, жму спуск. Вы слышали грохот выстрела в замкнутом помещении?
На третий раз уже не хватает сил.
Я улыбаюсь.
…- Режь! - истошный Серегин крик до сих пор стоит в ушах. Нечаянным ударом ледоруба Вавилов пересек страховку и, скатываясь с нами вниз, перерезал веревку, связывающую его и нас. Серега тянул меня вниз.
- Режь! - почти мольба, почти плач. Он знает, что погибнет, но не хочет тянуть меня за собой.
Я чувствую как выдираются ногти, но замерзшие руки не допускают до меня боль. Вытаскиваю нож и со всей силы… бью в лед - закрепиться, удержаться. Зачем?
Вовка Максимов, вбив костыль "на живую", свалился сверху, удержал, вытащил.
- Почему ты не перерезал канат? - с обидой спросил меня Серега.
Я молча смотрел на него и улыбался.
А ты можешь мне сказать - как бы я смотрел в глаза твоей матери, обьясняя ей что я убил тебя для того, чтобы выжить самому?
Легче умереть.
Улыбаюсь. Маска, с которой я уже сроднился.
За что вы топчете меня ногами? Может вы не видите - я же тоже человек!
Какой ни есть, но все же…
Я не умею плакать. Я просто…
Улыбаюсь.
- Ты на собственных похоронах будешь хохмить и смеятся! - брызгая слюной мне в лицо, кричала Ты.
Буду. Никто не должен видеть как мне больно.
Почему я не могу умереть? Не совершил самое главное Дело, для которого рожден? Не искупил все Грехи?
Улыбаюсь.
Маска, насмерть прикипевшая к лицу.
ОДИНОЧЕСТВО ТИГРА
So, so ya think you can tell
heaven from hell, blue skies from pain, can you tell a green field
from a cold steel rail? A smile from a veil? Do ya think ya can tell?
did they get you to trade, your hero`s for ghosts, hot ashes for trees
hot air for a cool breeze, cold comfort for change, did you exchange,
a walk on part in the war, for a lead role in a cage?*
Это наша жизнь…
Моя…
Димки Гусева…
Недожитая - прапорщика Белова…
Мы знаем, чем отличается ад от той жизни, которая называется буднями…
Ад вечен.
Жизнь - нескончаема…
Ты можешь отличить ад от жизни? Боль от голубизны небес?
Небо в Афгане - зеленое… До белизны.
Ты просишь прощения за то что выжил…
У кого?
У тех, кто дошел?…
У тех, кто полег?…
Одиночество. Самое страшное наказание за прожитую жизнь.
За жизни, которые ты отнимал.
- Как дела?
…Улыбаешься глазами, честными от многолетней лжи:
- Нормалек!
…Человек, у которого все всегда хорошо.
Белеют шрамы взрезанных вен…
- Да в младенчестве поцарапал кот!
Объяснение, устраивающее всех.
Кто- то должен быть сильным настолько, чтобы тянуть воз своих невзгод и чужих.
Почему не ты?
Улыбаешься.
Броня одиночества, сковавшая тебя насмерть.
Со стороны кажется, что ты равнодушен ко всему.
- Ты знаешь, что ты похож на идиота: тому тоже все время хорошо!
Знаешь.
Улыбаешься.
Ну идиот, что с тебя взять?
Ты любил жизнь, горы и женщин.
Всего у тебя было много.
Теперь ты ненавидишь горы.
Ненавидишь жизнь.
Осталась только любовь к Женщинам.
Женившись, ты знал - это навсегда.
Секс по праздникам.
Ты к этому не привык?
Привыкай!
Сидишь, ссутулившись - жизнь пригнула?
…Через семь лет она изменила тебе первой - может быть дело в тебе?…
Одеваешь "Сенхейзеровские" наушники и врубаешь на полную мощь Пинк Флойд…
…Ты уверен, что можешь отличить синеву неба от врат ада?…
Старая контузия, затаившись до времени, выходит кровью из ноздрей.
В сотый раз умираешь.
В тысячный.
Почему? За что?
Может - заслужил?
Скрипнула дверь - она вернулась.
Выпрямляешься, расправляешь плечи. Никто не увидит твоего отчаяния.
Улыбаешься.
Ну идиот, что взять!
- Ты сильный!…
- Ты умный!…
Хочешь быть как все?
Надо было быть как все!
Всегда.
Теперь ты - изгой в мире живых.
Неприемлем в мире мертвых.
Прощай.
Гуд бай блю скай?
фиг вам!
Шоу маст гоу он!
Продолжаем.
Четыре миллиарда одиночеств.
Но для тебя больнее всего - твое…
Собственное.
Оно ближе.
…Неожиданная пальба сбросила тебя с постели. Хватая привычно стоящий в изголовье автомат ты не находишь его и понимаешь - все…
…Жена, глядя на тебя, сидящего на полу и роняющего тяжелый пот, смеется: она смотрела кино по видику, где крутой мэн расстреливает из "Калаша" два батальона духов.
Взглянув в твои загнанные глаза, она осекается и выключает видик.
Ты опять умер.
В который раз, брат?
Потерян счет смертям.
Своим и чужим.
Бессонница тысяч, прошедших этот Ад.
Долг, не дающий уснуть Димке Гусеву.
Лукич, посылавший нас на смерть - почему ты сидишь, куря во тьме безлюдной кухни?
Батя…
Я люблю тебя.
Я люблю тебя.
Я люблю тебя.
Простите, что я выжил.
Простите…
Я пью за вас.
Одиночество в толпе - вот твое наказание.
Душа скребется и плачет - она не понимает: за что ее заковали в непробиваемую броню одиночества?…
Видимость благополучия.
Простить тебя?
За что?
За то, что выжил?
Это - твое наказание.
Легче умереть.
Мертвые не страдают.
Сын, через четырнадцать лет, случайно узнав, спросит тебя:
- Папа, а правда, что ты воевал?
Правда.
Раны, болящие по ночам.
Память.
- А почему ты никогда мне не рассказывал?…
Почему?
Тебе стреляли в спину свои?
Стреляли.
Можешь жить с этим?
Живи!
____________________
*Pink Floyd (c)1975 "Wish You Were Here"
C Т Р А Х
Посвящение всем, кто дошел. Памяти тех, кто не вернулся .
Как- то тебя пригласят в очередной раз в школу, где ты учился 10 лет. Рассказать подрастающему поколению о войне, о долге, о мужестве.
И ты, нацепив на цивильный пиджак военные награды, будешь рассказывать им о Афгане, о горах, о гибели разведгруппы «Ущелье-3»…
И встанет парнишка, и звонким голоском скажет тебе: «Мы так завидуем Вам! Вы совершили подвиг и мы тоже мечтаем о нем!».
И ты будешь сидеть, с замерзшей улыбкой обводя лица этих пацанов и девчонок, глядящих на тебя с восхищением в глазах; а мысли твои будут метаться, ища слова о том, что это неправильно: погибать и убивать, что в 19 лет хладнокровно жать на спусковой курок - это зло, но большее зло - не жать на него, иначе убьют и тебя и тех, кто тебе доверяет.
Ты ищешь слова. Но единственное слово, которое горит в твоем мозгу: С Т Р А Х.
Страх за свою жизнь - ведь она единственная и неповторимая. Вот автоматная очередь проходит в сантиметре от тебя, и ты знаешь - следующая очередь твоя. И душа сжимается в комок, и хочется спрятаться и скрыться, вжаться серым тельцем в камни, прижать ушки к спинке, переждать - ведь наши обязательно победят, погонят врага - и я смогу выбраться из норки, расправить гордо ушки: вот какие мы сильные!
Но и этот Страх может быть подавлен другим Страхом.
Когда нет уже жизни там где лежишь ты, не чувствуя ног, в воронке на краю дороги, а рядом - твой друг с дыркой в животе, а вокруг тебя только враги… И ты знаешь, что если ты останешься жить, то тебя будут убивать медленно, перебивая ноги и руки тупой мотыгой. Удар - и кровь в пыль, сворачиваясь калачиком. А после - страшная боль в паху и животе, песок сыплющийся в рану… Ужасная боль.
Чтобы не было этого, молясь, достаешь ребристое тело гранаты и ты фактически уже труп. Здесь на земле только вспышка, вспышка сознания. Как при покадровой съемке видишь: пригибаясь к тебе бегут они, а ты ждешь, вжавшись грудью в ребристое тело гранаты; уже чуть пошевелишься и вспышка, боль рвет тебе грудь. Страх, нет - ужас такой и пот не ручьями, а реками. Сердце в горле стучит, хрипишь, готов перевернуться. Глаза ужасом плещутся. Все это видишь уже со стороны, как будто ты - это не ты, а кто-то рядом. Душа уже не в теле. Видишь, как корчишься от боли и страха, а они бегут с перекошенными ненавистью бородатыми лицами. Нет, ЖИЗНИ уже нет: все ушло и кончилось, остался только ужас, выворачивающий тело наизнанку. И вот они уже подбегают к тебе, и ты в последний момент уже на грани этой не-жизни…
Они падают вокруг тебя, падают мертвыми. Твои друзья, успев, дарят тебе жизнь. Душа возвращается назад. Медленно, по капельке вливается обратно в избитое тело. Пересохшая глотка не может даже хрипеть. Горло и язык от резкого обезвоживания распухли - и слова не продавить. А ты все еще видишь его - единственный лик смерти. Ребристый лик проклятой гранаты, воткнувшейся в грудь. Начинает стучать в висках мысль, что сейчас поднимут и…
А уже потом ты начинаешь чувствовать, как жизнь проходит через тебя мощной, могучей волной. Если во время боя все было черно-белое, кроме корней у земляных разрывов, то теперь ты замечаешь зеленую горную долину, тепло солнечных лучей, вкус воды из арыка. ЭТО ЧУВСТВО ЖИЗНИ.
А есть - еще один Страх. Страх перед собственной трусостью: что если спрячешь тело в камнях, не убитый тобою дух убьет твоего друга, доверившего тебе защищать свою спину, спасшего тебя тогда, у дороги, когда распрощался ты с жизнью…
И эти два страха - за свою жизнь и за его - борются в тебе, твой мозг не выдерживает борьбы и у тебя «сносит тормоза» - ты бежишь навстречу дымным очередям, крутишься среди пуль и смертей.
Вот дух выпускает очередь в упор, прямо в тебя, но его страх перед тобой сильней - и он резко дергает спусковой курок на себя, и ствол уводит вправо, и ты чувствуешь горячий воздух пуль, прошедших мимо. Ты видишь, как удивленно-испуганно распахиваются его глаза - ты шайтан! Ты неуязвим для его пуль! И, смеясь, выпускаешь очередь прямо в его лицо.
Ты крутишься на камнях, неуязвимый для их очередей, расстреливая врага в упор, когда начинают рваться мины - кто-то решил, что отнять твою жизнь - важней, чем сохранить жизни своих. Ты крутишься и стреляешь, и смеешься, и все осколки и пули летят мимо тебя.
- Ссссссссссуууууууууу-ууууу-к-ииииииии!!!!!!!
Ты крутишься и стреляешь, стреляешь и крутишься, пока кто-то не нацеливает залп всех минометов только на тебя. А ты перещелкиваешь новый рожок, нажимаешь на спуск и…
…и пьяный киномеханик, спутав и перекрутив, обрывает пленку твоей жизни…
…Яркая вспышка - и тишина…
Полгода лучшие реставраторы будут склеивать эту пленку по кускам, пытаясь как-то запустить сюжет…
И через полгода снова запустится пленка, и пойдет кусками кино, но будет оно немым и темным - тяжелейшая контузия выбьет возможность слышать, видеть и говорить. Все попытки сказать хоть слово будут заканчиваться одинаково - напряженные голосовые связки будут душить тебя, мешая вздохнуть, и ты мучительно можешь произнести только: «Ыыыы… Ыыыыыыыыы!»
Как- то брат выведет тебя летом на травку, и ты будешь сидеть, подставляя слепое лицо солнечным лучам, радуясь траве под изломанным телом, солнечному теплу.
А ночью на тебя навалится совсем другой СТРАХ.
Страх, что навсегда твоя жизнь превратилась в жизнь растения. Ты дождешься, пока все уснут - ты уже умеешь чувствовать когда все спят; выйдешь в ванную - тебе не нужен свет! И, наощупь, вытащишь лезвие для безопасной бритвы.
СТРАХ. Страх остаться живым растением, обременяющим своим бесполезным существованием близких тебе людей.
И ты кромсаешь свою руку в желании располосовать вены, и не чувствуешь боли, а только ненависть - ненависть к себе. Ломается лезвие, и вдруг чьи-то руки хватают тебя сзади - это братишка, напрягая все силы, держит твое вырывающее тело и кричит, кричит, пока не выбегают разбуженные родители…
Уезжает «Скорая», остановившая кровь и перевязавшая руку. Вколовшая тебе, как истеричной дамочке, укол успокоительного. Мать держит тебя за руку, и ее горячие слезы - кап-кап-кап, прожигают твою кожу. И ты, корчась, пытаешься что-то сказать, а голосовые связки душат все сильней; но ты, задыхаясь, все же проталкиваешь:
- Ы-ы-ы-ы-ы-ы…ы-ы-ы-ы-ы-ы…ммммммыыыыыы…Мыыыыыыыыыааааа-ммммааааааа!!!!!!!!
И вкладываешь в это все - и свою боль, и просьбу о прощении, и любовь…
…Ты сидишь, недоуменно глядя в испуганно-ошалевшие глаза детей. Ты не замечаешь, как по твоему лицу катится пот вперемешку со слезами.
Больше тебя никогда не приглашали в школу.
ЛОВУШКА
Контингенту посвящаю.
На площади у Драмтеатра - привычные фигурки нищенок-"черных".
Так же привычно нашариваю в кармане мелочь, взгляд скользит мимо протянутой руки…
И вдруг натыкается на сидящую на асфальте девочку лет 12-ти. Черный балахон накинут на голову и тень скрывает лицо.
А время вдруг, развернувшись вспять, бьет меня поддых и я, задыхаясь, сгребаю из кармана сотенные и пятисотенные купюры, вытаскиваю - а перед глазами черные круги, и не хватает воздуха…
* * *
Пули верещали, вышибая рикошетом искры из камней. Неширокое ущелье грохотало автоматными и пулеметными очередями.
А чуть впереди, вжавшись в каменную твердь скалы, сидела девочка лет 12-ти - 14-ти. Пули зло носились по ущелью, но каким-то чудом не задевали ее.
- Астапов! Алексеев! Руднев! - Лейтенант Самохин показал кивком на девчонку.
Большего нам и не надо было. Мы, поливая почти не глядя очередями из калашей, бросились вперед.
- Вау! Птью! - пули взвизгивали и выли вокруг нас, злобно-бессильно клевали камни.
Подбежав шагов на десять к девчонке, мы с Серегой Рудневым, опустившись на колено, огрызаемся очередями по стреляющим в нас склонам.
Ромка Алексеев за нашими спинами подбегает к девочке и рывком подхватывает ее на руки…
…Взрывная волна швыряет меня на камни, тащит - сминая тело, обдирая лицо, сбивая каску…
…Я встаю на ставшие ватными ноги, из ушей и ноздрей течет кровь, во рту хрустит эмаль, отлетевшая от зубов…
…Кто- то с силой бьет меня в спину и я падаю на колени. Упрямо поднимаюсь на подгибающихся ногах и с удивлением замечаю, что ремень автомата намертво зажат в правой руке. Перед глазами ослепительно-яркие вспышки, сменяющиеся черными пятнами.
Кто- то невидимый со всей дури бьет меня в грудь и я падаю, больно ударяясь головой о камни.
Пытаюсь подняться, но руки и ноги обрели абсолютную самостоятельность и живут своей жизнью, не слушаясь моих команд.
Подбегают ребята, хватают меня под руки и куда-то тащат…
Сижу в медсанбате.
- Ва-ва-ва-ва! - говорит мне человек в белом, помогающий снять защитивший меня от пуль бронежилет. На спине и груди - синяки от их ударов.
Я согласно киваю раскалывающейся от боли головой.
- Ва-ва-ва? - спрашивает он меня.
Я устало- равнодушно пожимаю плечами.
Он кивает мне на дверь и я встаю, чтобы пройти в нее.
Пол вырывается из-под моих ног и со всей силы бьет в лицо.
…- Игаюха! - чей-то голос проникает сквозь обволакивающую меня темноту.
Димка Гусев сидит у кровати и с тревогой вглядывается в мое лицо.
- Дыыыка! - Я все понимаю, но речь почему-то не слушается меня.
- Игаюха! - голос как будто из тумана. -…ак ты?
- Наана! - язык распух и его хватит на целую народность. - Дыыка! А сто э…а… быыа?
Я хочу знать, как так получилось - что минометный залп накрыл нас, нас троих и девчонку.
Димка кривится в полугримасе-полуулыбке, поправляет подушку и уходит.
Потом я узнал - девочка сидела на мине и Ромка Алексеев, подняв девочку на руки, привел в действие взрыватель.
… Девочка-нищенка расширенными от удивления глазами смотрела на сотни и пятисотки, брошенные мною на ее покрывало, а я шел, шатаясь и не видя дороги, и старая контузия впивалась раскаленным штопором в правый висок…
ГОЛОВАСТИК
Принесли мне щенка - вот под дулом автомата не вспомню кто, - такой жалкий пищащий комочек.
- Вот, Куч, ты у нас вроде за собачатника, вот тебе…
А он тыкается мордочкой и пищит… и пить молоко разбавленное водой - отказывается…
Пару дней потыркался я с ним - палец окунаю в сгущенку, две секунды вроде лижет, а потом опять тыкается… совсем помирай собачонке приходит. И вот как озарило меня - а может, раньше от кого-то слышал: тряпочку окунаю в сгущенку, а он сосет, причмокивает и стонет… через две недели приходит старлеха от летунов: у кого тут собака? - кивают на меня. А он мне набор из трех сосок - купили у дуванщика…
Назвали его Головастиком - голова большая очень у него была…
Вырос пес - мама негорюй! Такое впечатление, что при рождении его пропустили через мясорубку. Голова огромная, ноги кривые, оскал добродушный во все 42 зуба… Собака Баскервилей, увидев его, умерла бы от страха на месте. А мы баловали его, чем могли - а много ли у нас было? Сгущенка, тушенка, да конфеты "Полет" с галетами. Но, видя Головастика, что-то теплело в скованных, казалось бы навсегда кровавой коростой, душах и выплескивали мы на него любовь, которую стеснялись показывать друг другу.
Он ходил за мной как привязаный. Куда я, туда и он. Но когда уходили мы в рейд, провожал нас до определеной черты - и как кто-то бил по морде: скулил, плакал, но дальше - ни шагу.
И мы, возвращаясь с рейда, видели его - прыгающего на месте в рост человека: ОНИ ВЕРНУЛИСЬ! Но на этой черте - ни шагу назад, ни шагу вперед!
И когда наша разведгруппа затянула выход к своим на трое суток, все трое суток он выл не переставая - откуда у собаки чувство времени?
Он никогда не отходил от меня, когда я был "на базе". Чем бы он не занимался, стоило мне выйти из казармы, он тут же увязывался за мной, играясь и прыгая… В тот поздний вечер пошел я к прапору - он обещал мне поменять ремень… Головастик бегает, что-то обнюхивает… Вдруг - жуткий рык за спиной. Оборачиваюсь, а инстинкт уже отщелкивает большим пальцем предохранитель на автомате - никто никогда не слышал, чтобы Головастик рычал. Из-за угла балка летит на меня, ощерясь, дух с ножом в руке - та-та-та, раньше чем я подумал, очередь бросает его навзничь. А Головастик со вторым духом катается в пыли - я не могу ни стрелять, ни ударить штык-ножом из опасения попасть в пса. Наконец пинками отталкиваю духа, фонтанирующего кровью из уже разорванного горла, и всаживаю очередь…
Головастик лежит в пыли - я становлюсь на колени, а у него между ребер торчит рукоятка кинжала - эта рукоятка должна была торчать между моих ребер!
И что- то ломается у меня, ни слез, ни слов, ничего, но выть хочется как последнему псу…
И вдруг Головастик, нелепо извернувшись, хватает зубами мою руку…
Мне не больно - он не собирался сделать мне больно.
Это было его прощальное рукопожатие.
Слабо вильнул хвост - и обмяк. И я поднял своего друга на руки и пошел - бесцельно, без какого-то плана, расталкивая сбегающихся на выстрелы - но принес его на ту черту, дальше которой он никогда не заходил.
Потом ребята-вертолетчики сварили звездатую пирамидку с собачим профилем. То ли сварщику не зватило таланта изобразить собачий профиль, то ли наоборот, из потрясающего чувства жизни - профиль Головастика был передан во всей своей ужасающе прекрасной реальности.
ПОСАДКА
Попали мы в передрягу, конкретную такую. Зажали нас в ущелье и чехвостили в хвост и в гриву. А у нас уже рейд заканчивался, пришлось пару раз пострелять в разные стороны света и, естественно, цинки почти пустые. Можно сказать - все что в лифчике, то и есть. На наше счастье брили откуда-то две стрекозы, дали им наши координаты и завернули они к нам. Типа - здрасьти, вы нас, похоже, не ждали? Шуганули они по духам всем, что у них осталось, но мало, к сожалению, осталось - тоже ведь из гостей шли, почти налегке.
Погрузились мы в темпе вальса, покидали в одну "тяжелых", часть легких туда тоже прыгнула, и первая стрекоза отвалила. Мы "средних" затащили во вторую, ну тут уже полегче - кто рукой, кто ногой помогают, подтягиваются-подпрыгивают. Погрузились сами - и, прощайте, хозяева. Как-нибудь заглянем к вам еще в гости. Уж очень вы гостеприимны, всем нам подарки достались, никто не ушел обиженным. Мы постараемся уж в долгу не остаться!
Картинка - красота. Внизу каменное русло бывшей тут лет триста или поболее тому назад речки, справа покатый склон горушки, по которому скачут гостеприимные хозяева, карабкаясь все выше и выше - никак не могут они с нами расстаться. Салютуют нам каждый из чего может. Слева - высоченная каменная скала, за которую нам и надо перевалить. Ну, пару минут и - здравствуй, простор!
Вдруг - бум! И затрясло нашу стрекозку как в лихорадке. Бортач выпучил глазки и все смотрит в потолок - как будто хочет сквозь железо разглядеть, что же там так бумкнуло. Машину штормит, кидает из стороны в сторону, а за окошками какой-то странный черный дым. Залепили нам братья наши меньшие чем-то тяжелым прямо в двигло. И стрекозка, вместо того, чтобы идти вверх, просаживается потихоньку вниз. Трясет ее, кидает - а вместе с ней и мы веселимся, трясемся и кидаемся. А снаружи как горохом кто-то в корпус швыряет, только такие горошинки иногда даже металл пробивают.
- Бросайте все за борт! - орет бортач. Ну что ж, в чужом монастыре и обед по их расписанию. Поскидали мы берцы, бушлаты, даже штаны сняли, привычными движениями разобрали автоматы - духам только железо без затворов, остальное упадет к ним с неба только с нами!
Бортач рывком распахнул дверь и мы пошвыряли все за борт. Даже сквозь визг подраненного двигателя слышно было как внизу заработал ДШК.
Пум- пум-пум! -очередь криво прошла по борту, продырявив бок многострадальной стрекозы.
- Ух ты, как красиво! - я просунул в одну из дыр палец. - Ежели чего, хорошенький склеп у нас будет, с вентиляцией!
Тяжелый подзатыльник сбил меня с ног - прапор Сергеев услышал сквозь грохот мои слова: - Заткнись, щегол!!!
Я обиженно примолк - щеглом меня уже давно никто не называл, тем более свои.
До спасительного края скалы было метров 15, но раненая машина не могла подняться… И вдруг она завыла, совсем как человек, который понимает что ничего уже не может сделать и осталось только умереть. Майор-летун, уперевшись ногами в педали, еле сдерживая пытающийся вырваться штурвал, закинул голову и, почти разрывая связки, закричал так, что дрогнули горы: - НУ ЧТО ЖЕ ТЫ, РОДИМАЯ!!! ДАВАЙ, НЕ ВЫДАЙ!!!
И как будто именно этого напряжения не хватало машине, слабых человеческих сил - взмыла она вверх… и тут же что-то рубануло по хвостовой балке, отсекая пропеллер. Машину закрутило вокруг своей оси и, перевалив-таки через уступ, шарахнулась она на камни… Полетели камни, осколки лопастей, полетели мы друг на друга. Лязгнули зубы. Дико закричали раненые - и все смолкло.
Быстро повыскакивали мы через отлетевшую дверь, вытащили раненых. Сидим на камнях, в тельниках да кальсонах - солнышко вовсю жарит, а нас трясет. То ли дрожь умирающей машины все еще живет в нас, то ли отходняк крутит. А скорее всего и то и другое. Рядом вторая стрекоза села, от нее ребята бегут - с бушлатами, какими-то одеялами. Сунули нам в руки фляги со спиртом. Хлебнули мы по нескольку глоточков, вроде отпускать стало. Со стороны солнца прошли прямо над нашими головами четыре вертушки и тут же в ущелье под нами загрохотало, затрещало… Посылки с подарками доставили радушным хозяевам.
Подошел майор-летун, хлебнул хороший глоток из протянутой фляги.
- Ну, мужики, с праздником!
Посмотрел тоскливыми глазами на убитую стрекозу и на негнущихся ногах пошел ко второй машине.
Мы недоуменно переглянулись. Пожали плечами: со вторым рождением, что ли?
Чужие горы вместе с нами вбирали в себя тепло этого дня.
Было 9 мая 1985 года…
Эх… Может спел про вас неумело я, кони серые, скатерть белая…
Я ведь ни номера борта не знаю, ни фамилий летунов.
Спасибо, МУЖИКИ.
ЧЕРНО-БЕЛАЯ ЯВЬ
По возвращавшимся с задания «вертушкам» духи открыли огонь - одна рухнула в горах, а вторая почти дотянула до базы, не хватило двух километров. Летуны со второй вертушки показали приблизительный район, где упала первая вертушка и нас высадили на поиск.
Через шесть часов мы нашли «вертушку» и двух летунов - их мертвые тела были искромсаны с лютой злобой. Третьего летуна нигде не было.
Следовательно, поиск продолжается.
Мы вышли к небольшому кишлаку. Он словно бы вымер - на улице ни души, за высокими дувалами - ни звука. Рассредоточившись по три человека, начали прочесывание.
Продвигаясь по узкой, пыльной улице, мы услышали как где-то впереди негромко воет собака. Остановившись, мы прислушались. Димка молча показал вперед и мы снова двинулись. Перед нами открылась небольшая площадь, и в центре ее лежал окровавленный человек. Димка с Серегой остановились, поводя автоматами по сторонам, а я медленно пошел вперед, осматривая землю в поисках мин и ожидая очереди из-за дувала.
- Ааааааа… аааааа, - сипло кричал лежащий в пыли человек. Этот-то крик мы и приняли за вой. Подойдя, я содрогнулся - кровавая плоть, покрытая пылью.
С него с живого сняли кожу. Налитые кровью глаза, лишенные век, смотрели с того, что когда-то было лицом, куда-то мимо меня, в вечность. Надеюсь, что он был без сознания.
Подбежали Димка и Серега.
- Эт-то-о… - Серега позеленел и начал заваливаться. Я схватил его одной рукой за грудки, а второй несколько раз хлестнул по щекам. Серега посмотрел на меня мутными глазами, отвернулся и упал на колени. Его вырвало желчью.
Димка смотрел мне в глаза.
- Стреляй!…
Я знал, что это единственное правильное решение, но не мог заставить повиноваться налившиеся вдруг свинцом руки. Димка вскинул автомат - та-тах! - и вой умолк.
Отворилась дверь и на дорогу вышел седобородый старик. Опершись на посох, он стоял и смотрел на нас.
- Что, радуешься, сука? - Димка вскинул автомат.
- Нет!! - я ударил по автомату, отводя ствол в сторону - очередь прошла по дувалу. Я схватил Димку за плечо.
- Димка, успокойся!
- Да они все тут гады, их всех давить надо! - стряхнул он мою руку. Я схватился за его автомат, но Димка вырвал его и ударил меня автоматом в лицо. В глазах вспыхнуло и я грохнулся на землю. Димка снова вскинул автомат, но я подсечкой сбил его с ног и очередь опять прошла мимо старика. Я вскочил на ноги:
- Да уходи же ты, дед!
Но дед так и стоял, глядя на нас.
Я обернулся к Димке. На меня смотрел черный зрачок автомата, а выше - полные ненависти Димкины глаза.
А мной вдруг овладело равнодушие, я понял что мне все равно - выстрелит Димка в меня или нет.
Черт, как же я устал от этой войны; от этого постоянного ожидания смерти; от того что меня всю жизнь все ненавидят только за то, что я просто хочу остаться человеком…
- Ну что ж, стреляй, друг! - я разжал руку и мой автомат упал в пыль. Ненависть в Димкиных глазах сменилась растерянностью, а растерянность начала вытесняться страхом. Ствол автомата опустился.
- Куч…
Я поднял свой калаш, развернулся и пошел в никуда. Навстречу бежали наши ребята, но я не хотел ни с кем разговаривать, а вот так идти, идти - пока не кончится эта действительность, больше похожая на ад, где одни люди убивают других для того, чтобы выжить, медленно превращаясь в зверей - а стоит ли жизнь этой цены?
Я не знаю.
ГДЕ-ТО ТАМ...
Ревя моторами, колонна преодолевала подъем. Из двух последних тентованных ЗиЛов под откос полетели РД и начали выпрыгивать бойцы разведгруппы.
На этом участке «духи» неоднократно наносили удары из «зеленки» по колоннам и тут же уходили в горы. Разведгруппе была поставлена задача найти возможные пути прохождения банд и, если удастся - лагеря этих банд. Поэтому и выпрыгивали на ходу, чтобы чей-то чужой взгляд не зацепился за остановившуюся колонну. Маленький, но шанс войти в «зеленку» незамеченными.
На бегу подхватили РД, скатились под откос и бегом преодолели пару десятков метров до «зеленки». Скрывшись в зарослях, отряхнули рюкзаки, закинули их за спину, попрыгали «на зазвенит» и начали движение - сначала боец и сапер, шагах в пятнадцати-двадцати остальная группа, затем двое замыкающих. Двигались осторожно, высматривая тропы среди зарослей, мины и растяжки. На два километра «зеленки» положили нам два часа. Если не спешить, то должны успеть.
Трижды сапер, найдя противопехотные мины, останавливал группу и, осмотревшись, намечал путь обхода. Мины наносились на карту, но не обезвреживались. На четвертый раз были «близнецы» - две мины недалеко друг от друга - и сапер остановился, показывая нам их местонахождение, чтобы никто сдуру не наступил. Серега Буйнов тихонько пошел дальше, высматривая мины и оглядываясь по сторонам. Шагнув за островок густого кустарника, он нос к носу столкнулся с идущим навстречу «духом». Рефлексы сработали сразу: «дух» еще только начал что-то понимать и поднимал автомат, а Серега уже упал на спину и выпустил прямо в «духа» длинную очередь. Группа моментально залегла, а «зеленка» взорвалась очередями. Пули носились по невообразимым траекториям, срубали ветки, выли в листве. Весь мир сошел с ума: все стреляли во всех.
- Ложись! Ложись!
Я оглянулся. Среди этого сумасшествия одинокой махиной стоял Юрка Тимошин, держа в одной руке ПКМ, а другой держась за шею - шальная пуля задела его. Отняв руку от шеи и поднеся ее к глазам, Юрка уставился на кровь…
- Ложись! Ложись, бля! - заорал я ему. Лежащий с другой стороны Димка Гусев махал Юрке рукой: ложись, идиот! Но тот так и стоял - вид собственной крови парализовал его. Я, скинув РД, быстро пополз к нему, чтобы сбить подсечкой. Худенький, тщедушный Сашка Прохоров опередил меня, вскочив, живым ядром врезался в Юрку, повалил его в траву, но страх собственной смерти, вызванный видом крови, гнал куда-то Тимошина, и он снова поднялся, даже не заметив Сашкиного веса. Очередь, прошив худенькое Сашкино тело, ударила Юрку в грудь и опрокинула его назад. Я, подползши к ним, перевернул Сашку на спину и увидел две пары мертвых глаз, смотрящих в небо - его и Юркины. Ненависть чернотой своей резко накрыла меня с головой - ненависть к этому говенному миру, пожирающему самого себя; к придурку Юрке; к себе, не успевшему вовремя; к этой «зеленке», расстреливающей нас в упор. Подняв выпавший из Юркиной руки ПКМ, я оперся на пулемет рукой - вскочить, выпустить очередью ненависть, броситься вперед и убивать, убивать… Рука соскользнула на крови, которой щедро был полит ПКМ и я упал, больно стукнувшись о железо лицом. Вспыхнуло красным и пелена спала с глаз - куда ты, идиот, на пули? А может, это сказал подползший ко мне Димка… Я прополз несколько метров вперед и короткими очередями стал стрелять по зарослям. Ребята, уложив Юрку и Сашку на один брезент, взялись за ручки.
- Уходим, уходим! - старший лейтенант Саркисян махал вправо, указывая путь отхода. Группа бросилась в указанном направлении. Я, достреляв ленту, побежал следом.
Ветки хлестали по лицу, листва сливалась в одно пятно, пули, почирикивая, обгоняли нас и уносились куда-то. Каким-то чудом мы не нарвались ни на одну из мин или растяжек. Через, казалось, вечность такого бега группа вырвалась к горам. Пробежав по склону метров двадцать вверх, мы залегли и приготовились к стрельбе. Я заправил новую ленту. Но из «зеленки» так никто и не вышел.
Пройдя километра полтора, мы остановились и вышли на связь
- «Вершина», «Вершина», я - «Ущелье-три».
- «Ущелье-три», я «Вершина», прием!
- «Вершина», я «Ущелье-три», требуется эвакуация двух ноль двадцать первых, квадрат…
Целую минуту в эфире был слышен только треск и завывание помех.
- «Ущелье-три», я - «Вершина». Повторите!
- «Вершина», у нас два ноль двадцать один, повторяю, требуется воздух…
- Бля…
Я представил капитана Платицына, неверяще смотрящего на рацию - два «двухсотых» в самом начале рейда…
- «Ущелье-три», ждите «вертушки», повторяю, ждите…
Я не здесь.
Я вижу группу, которая приготовилась к движению и, привычно попрыгав, пошла вперед, навстречу белому пламени - и я знаю, что оно сейчас поглотит их; что жить им осталось меньше суток, я это уже знаю - и хочу крикнуть им, предупредить; но кто-то воткнул мне в грудь раскаленный стальной штырь, выбив из легких воздух, лишив возможности даже пошевелиться…
Последний парнишка, вскинув на плечо ПКМ, перед тем как шагнуть в пламя, обернулся и, встретившись со мной глазами, улыбнулся. Эх, парнишка, парнишка, ты еще не знаешь, что скоро ты встанешь перед выбором: или предать и остаться в живых, или остаться и умереть…
Через четверть века я, восемнадцатилетний, улыбался себе теперешнему.
Пламя накатилось, поглотило паренька с пулеметом, ударило по мне.
- «Скорая»! «Скорая»! - где-то далеко чей-то знакомый голос. Какая, нахер, «скорая»?! «Вертушки», «вертушки» вызывай!
Пламя разгоралось все ярче, раскаляя воткнутый в сердце штырь, норовя выжечь глаза даже сквозь закрытые веки, делая боль совсем невыносимой, выдавливая хрип вместо крика и…
… и кто- то милосердный выключил свет
МГНОВЕНЬЯ .
(Так, в общем-то ни о чем)
Памяти хорошего человека и верного друга, Хафизова Айрата Азатовича, посвящаю.
Ты смотришь на мгновенья свысока…
Молодой и глупый лежу на горячих камнях и, улыбаясь, смотрю на огромное белое солнце.
Вся моя жизнь, казалось бы вечная и длинная, оказалась одним мгновением.
Сзади все ближе чужое "Алла-а-а!", а руки сжимают скобы двух лимонок, прижатых к груди - кольца уже выдернуты, сейчас отпущу и пойдут последние мгновения. Первый бой превратился в последний.
А я смотрю на солнце и улыбаюсь. Мне не страшно - мне обидно.
Наступит день и сам поймешь , наверное -
свистят они как пули у виска…
Мгновения, мгновения, мгновения …
Время от времени мы проходим через этот блокпост и всех здесь уже знаем. Ребята с местными организовали посиделки, а я вышел во двор блокпоста и сел, прислонившись спиной к камням дувала. Меня мутило, я был замучен этим рейдом - то ли подцепил чего, то ли солнцем ударило. Хотелось хоть сколько-то мгновений посидеть, закрыв глаза и ни о чем не думая. Но не судьба - чьи-то шаги приближались ко мне. Я нехотя открыл глаза. Ко мне шел Юрка из Саратова, здоровенный как шкаф и легко краснеющий как девушка. В самый первый заход на этот блокпост мы случайно разговорились и я ему сказал, что у меня в Саратове тоже есть девушка. Это почему-то наполнило его таким доверием, что он рассказал, краснея и смущаясь до слез, про свою девушку Свету, принес и зачитал мне все ее письма и с тех пор так и повелось - как мы на блокпост, так тут и Юра с письмами…
Я поднялся, стряхнул с себя нежелание его видеть и разговаривать, шагнул навстречу, протягивая руку для приветствия и улыбаясь этому простому хорошему парню. В следующее мгновение на лбу у него появилась черная дырка от пули, а я, моментально вычислив возможную траекторию, прыжком летел за выложенный камнями круг колодца, отщелкивая предохранитель калаша.
Осторожно выглянув из-за укрытия, я увидел белый листок Светиного письма, плавно падающий на землю.
Выстрелов больше не было - снайпер ушел.
У каждого мгновенья свой резон,
Свои колокола, своя отметина.
Мы с Саньком несемся по узкой кишке кишлачной улочки, а по нам стреляют со всех сторон, такое впечатление, что и небо тоже поливает нас свинцом. Мы выбиваем хлипкую дверцу в дувале и вваливаемся в какой-то дворик.
То ли передышка, то ли ожидание смерти.
Санек, улыбаясь, говорит мне: я знаю, как перестать боятся!
И протягивает мне руку, разжимая кулак.
Бзззззынь - с почти неслышным звоном отлетает рычажок взрывателя и я, не успев даже подумать, хватаю с его ладони ребристое тельце лимонки и швыряю ее за дувал, а там вспыхивает стрельба и я смотрю на летящую гранату - а вдруг она летит в своих?! - и умоляю: только не…
Граната, как будто услышав мою мольбу, стукается о край дувала и летит обратно за кучу какого-то хлама, я бросаю Санька на землю и падаю сверху. Раздается взрыв и что-то злобно рвет мою ногу.
Опять пронесло.
Мгновенья раздают кому позор,
Кому бесславье, а кому - бессмертие
Я, молодой и здоровый парень, еду на горячей броне, подставив лицо солнцу и улыбаясь. Мне всего восемнадцать, рядом на броне сидят такие же парни. Любое мгновение для любого из нас может стать последним, но это же и заставляет нас ценить каждое мгновение. Я не знаю, о чем они думают - о войне, о доме, о девушках, но знаю, что любой из них верит в то, что друг не подведет. И я верю, да нет - я знаю! - что никому из них не достанется ни позор, ни бесславие.
Я поудобнее устраиваю на коленях калаш и продолжаю улыбаться.
А в общем, надо просто помнить долг
От первого мгновенья до последнего
Долг.
Каждое мгновение нам тычут этим долгом в лицо. Вот и замполит рассказывает нам, как мы сильно успели задолжать Родине, афганскому народу и даже ему лично.
Из всех песней про долг, замполитовская самая приятная - он так ей увлечен, так зачарован своим красноречием, что не замечает даже, что мы используем эти мгновения на всю катушку - кто-то спит, кто-то пишет письмо домой…
Главное, делать все это с направленным на него лицом - тогда он верит, что мы вместе с ним упиваемся своим Долгом.
Мгновения спрессованы в года,
Мгновения спрессованы в столетия.
И я не понимаю иногда,
Где первое мгновенье, где последнее.
Все мгновения сжаты в несколько секунд, которые нужны духовскому пулеметчику чтобы перезарядить ДШК, а мне - чтобы преодолеть те световые мили, отделяющие меня от него. Автоматчиков я даже не беру в расчет, почему-то я знаю, что они ничего мне не сделают; для меня важен только пулеметчик, не дающий нам подняться. Вот очередь оборванно замолкла и мы втроем бросились вперед. Казалось, все мгновения слились в одно целое, огромное как жизнь и длинное, как Вселенная… Автоматные очереди проносились мимо, обжигая лицо, разбойниче свистя, и тут снова заработал ДШК. Серегины мгновенья дернули его назад, вот и Сашкины сложили его пополам, а я вцепился в свои зубами - я должен успеть! - и вот моя лимонка, отскочив от пулемета, взрывается и обрывает его смертоносный ливень. А я вижу испуганное лицо молодого еще духа, вскинувшего на меня автомат, но его очередь проходит сквозь меня, не причиняя вреда - не пришло еще мое мгновение! И я, поверивший в свое бессмертие, скачу молодым козлом среди духов, расстреливая их в упор, когда кто-то стреляет в солнце и оно, яростно вспыхнув, разлетается последним мгновением моей войны.
Мгновения, мгновения, мгновения…
ЭПИЗОД 10 214
"Две руки, побелевшие в костяшках от напряжения, цепляются за лямки жилета. И соединяют меня с жизнью…
…В этот момент уплывающее сознание услужливо вытаскивает из памяти слова: «Основой страховочной системы являются в первую очередь люди, "натасканные" технически, физически и морально на спасение погибающего человека…»"
Мы с Костяном идем впереди всех, шагах в 25-30- авангард разведгруппы. Стены узкого ущелья давят на психику, кажется что за каждым камнем - по духу. Впереди - огромный обломок скалы, из-за которого ущелье сужается метров до полутора, и в этом месте - от стены до стены каменный завал высотой в человеческий рост. Поднимаю руку - "Стой! Впереди возможна опасность". Группа останавливается, а мы с Костиком лезем через завал.
Мы - авангард. Мы можем погибнуть, но группа должна пройти.
Но за завалом - тишина. Мы проходим шагов пять - впереди, шагах в пятидесяти, ущелье круто поворачивает влево, надо посмотреть за каменным уступом скалы, а потом уже давать добро на проход группы. Разведчик как сапер - может ошибиться только раз.
Тишина.
Ты был в горах и знаешь, что малейший звук усиливается там в сто крат.
Как же надо уметь ходить, чтобы не издавать ни звука!
Кроме камней и нас - никого. Тишина и пустота. Мы уже прошли половину пути от завала до поворота. И вдруг я слышу - явно, Игорюх, ей-Богу! - голос моей бабушки: "Обернись, Нипетка!!!". Я оборачиваюсь, вскидывая автомат и - в двух-трех шагах от нас пара духов, приготовились к прыжку, держа ножи наизготовку - по-тихому перерезать нам глотки. Не успеваю даже не то, чтобы испугаться, даже осознать неминуемую только что опасность - палец уже мягко, но верно давит на курок. Очередь отбрасывает духов назад - ты знаешь, что такое пули выпущенные из калаша в упор. Ущелье разрывается эхом моей очереди и эхом чужих очередей. Я ныряю за камень, но Костян растерянно остается стоять - бью его ногой под колено и он подкошенно падает.
- …П-тиу!…Тююююю - воют пули, рикошетом отскакивая от камней, высекая искры. Тренированный слух вычленяет из окутавшего грохота очереди своих: разведка - братва паленая, сразу залегли, в секунды осмотрелись и открыли огонь.
Несколько духов, прячась за камнями, где перебежками, где - ползком, подбираются к нам. Мы, двое, отрезаны от своих - все что мы могли сделать: это предупредить о засаде, мы это сделали. Сам знаешь - о смерти не думаешь, есть только злость, или азарт, боя. Пустеет очередной магазин, но даже нет времени его заменить - духи подкрались уже вплотную. Швыряю одну за другой две гранаты, потом уже щелкаю новым рожком, удовлетворенно слыша визги умирающих и раненых духов. Осталось три магазина - почти сто патронов. Это мало. И - если умеешь стрелять - много.
- Костян, прикрой! - хочу броситься вперед, поливая огнем…
Как у Высоцкого, помнишь? "А в ответ - тишина…"
Растерянно оборачиваюсь - Костян, бросив автомат, перебежками убегает вперед, за уступ ущелья, где нет пальбы и можно спрятаться. Знаешь, что такое - когда в разгар боя опускаются руки?!
Знаешь!
Вот и у меня…
И как в плохом романе - и вдруг…
И вдруг из-за этого скального уступа, как из-под земли, вырастают два духа и хватают Костика под руки. Я вскидываю калаш и сквозь "фигу" прицела выцеливаю правого от меня духа. Сзади - Ал-ла! Ал-ла! - набегают духи, но мне не до них - моего друга тащут на смерть! Я плавно нажимаю спуск…
Что это было?
Дернулись ли вправо духи… Дрогнула ли моя рука… Или я намерено это сделал? - голова Костика взрывается красными брызгами. Духи какое-то мгновение растеряно смотрят на тело, безвольно повисшее в их руках и я, давясь ненавистью, очередью во весь рожок снимаю их. И, не имея времени перещелкнуть новый рожок, поворачиваюсь к набегающим духам, держа в руке штык нож - острием к себе.
Ал- ла!
Обманный удар в пах - дух опускает автомат, чтобы прикрыть прикладом место удара - штык-нож взлетает вверх и дух, хрипя и фонтанируя кровью из разорванного горла, валится на спину. Остальные стреляют на бегу, но все пули только воют, бессильно-злобно проносясь мимо меня.
Я - бессмертен!
Кручусь, плача и матерясь - и уже третий дух падает, заливая камни кровью из пробитой штык-ножом груди.
- А-а-а-а-а-а-а-а!!!
Я ли это?
Пацан, в восемнадцать лет познавший цвет и вкус крови…
До смерти остались считанные секунды - я это знаю, но мне уже все равно…
Ты знаешь, как это бывает…
И тут - наши ребята, подползши и забросав духов гранатами, перевалили через каменную насыпь и -…
- Ал-ла! -с камня, визжа, дух бросился на меня, размахивая калашом с пристегнутым штык-ножом.
Чья- то очередь ударила его в спину и мы, схватившись, покатились по камням -живой и мертвый.
…Сижу, устало свесив руки.
Ты знаешь, как крутит тело после адреналинового выброса боя.
Только что выпил сто грамм неразбавленного спирта и дрожь начинает потихоньку стихать.
- Как же так получилось? - спрашивает меня Димка, кивая на тело Костика, лежащее у наших ног.
Как?!
Прошло девятнадцать лет. И я иногда, просыпаясь ночью, спрашиваю себя - как?!
…Дернулись ли вправо духи… Дрогнула ли моя рука… Или я намерено это сделал?…
…Не дай Бог нашим детям познать зло войны…
…"Основой страховочной системы являются в первую очередь люди, "натасканные" технически, физически и морально на спасение погибающего человека…"
А чтобы убивать?
МОИ ДРУЗЬЯ ВОЗВРАЩАЮТСЯ ДОМОЙ
Bring the boys back home
Don't leave the children on their own
Bring the boys back home*
Всем, кто вернулся и всем, кто не вернулся с Войны.
Мои друзья возвращаются домой.
Вот и я, положив под голову пыльную "штатную" подушку, завернутую в серую "чистую" наволочку, радостно улыбаясь засыпаю. Что мне пыль этой подушки, когда у меня еще скрипит на зубах ТА пыль. Впереди - дом, мама, девушки.
Дом!
Мама!
Девушки!
"До- мой! Домой!" -перестукиваются колеса на стыках рельсов.
И снится мне сон. Вот мама, чье лицо, до последней морщинки, помнил я все эти два года. "Да ты поседела, мамо! - говорю я ей, обнимая ее, и мои слезы смешиваются с ее слезами. - Ну не плачь, родная, все хорошо! Все теперь всегда будет хорошо!"
Обхватив милое лицо ладонями, я заглядываю в ее глаза, полные слез. "Все хорошо!"
"До- мой!До-мой!" -привычно стучат колеса.
"До- мой! До-…Трах! Тра-та-та-тах!!!" -перестук колес на мосту перерастает в близкую пальбу.
Я лихорадочно вскакиваю, хватая несуществующий уже автомат и ударяюсь головой о верхнюю, третью, полку.
Тяжело дыша, спрыгиваю на пол и, накинув на плечи китель, мимо сонно ворочающихся людей выхожу в тамбур вагона - покурить. За окном вагонной двери - чернота. Сердце с бешенного галопа перешло на стакатто; комок, вставший в горле, понемногу отпускает. Дрожащей рукой достаю сигарету и бросаю взгляд через двойную дверь площадки в окно соседнего тамбура и словно вижу собственное отражение - там тоже, накинув поверх тельника китель, курит такой же парень. Взгляды наши встречаются и я открываю дверь и перехожу к нему.
- Огоньку не найдется? - все еще хриплым голосом спрашиваю его.
Он молча подносит мне огонек зажигалки.
Я скользнул взглядом по его кителю.
- Десантура?
Он утвердительно кивает головой.
- А ты?
- Пехота.
Он снова кивает. Мы молчим - мы оба не здесь, мы душой уже дома и только наши неповоротливые тела никак не могут домчаться туда.
Докурив сигареты, мы жмем друг другу руку и расходимся по вагонам. У нас еще будет время поговорить.
"До- мой!До-мой!"
Дни, полные нетерпения.
Пацаны, смотрящие взрослыми глазами на проносящиеся за окном пейзажи.
Души, разрывающиеся между теми, кто ждет дома и теми, кто остался в горах. Все ли из них вернутся домой?
"До- мой!До-мой! Ско-рей! Бы-стрей"
Еще день и ночь. Перекуры в тамбуре с Серегой-десантником.
Он выходит раньше. Стоя на перроне, долго смотрит вслед уходящему поезду. В карманах наших кителей лежат адреса - ну и что, что он десантник, а я пехтура.
Огонь Афгана спаял нас всех в единое целое.
Пацаны, переплавленные в сталь. Отвыкшие от ласки, чувствующие себя уязвимыми без уже привычных броника и автомата.
Мои друзья возвращаются домой.
…А я лежу, слепо глядя в потолок невидящими глазами. Никакие звуки не доносятся до меня извне…
Вот перрон моего городка. Еду по городу, радуясь знакомым улочкам, девушкам - боже мой, никак не могу заново привыкнуть к их красоте!
Вот дверь моей квартиры. Чувствуя, как сердце колотится в горле комом, нажимаю кнопку звонка. Дверь распахивается и…
- Мама! - распахивая объятия, шагнул бы я навстречу.
…Если бы минометный залп не накрыл меня на тех камнях.
В ушах снова рождается неприятный звон, через который пробивается грохот давно отстрелянных очередей.
- Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы! - обхватываю контуженную голову руками, пытаясь прекратить эту пытку, сводящую с ума.
Мои друзья возвращаются домой.
- Здравствуйте, братишки! - прошепчу я им когда-нибудь.
***
…И тогда я решил убежать, обмануть, обвести обнаглевшее время
Я явился тайком в те места, куда вход для меня запрещен
Я стучался в свой дом, в дом, где я лишь вчера до звонка доставал еле-еле
И дурманил меня сладкий запах забытых, ушедших времен
И казалось, вот-вот заскрипят и откроются мертвые двери
Я войду во "вчера", я вернусь, словно с дальнего фронта, домой
Я им все расскажу, расскажу все, что будет, и может быть кто-то поверит
И удастся тогда хоть немного свернуть, хоть немного пройти стороной
И ни кто не открыл, ни души в заколоченном, брошенном доме
Я не мог отойти и стоял, как в больном, затянувшемся сне
Это злая судьба, если кто-то опять не допел, и кого-то хоронят
Это время ушло, и ушло навсегда, и случайно вернулось ко мне.**
____________________
* Pink Floyd "The Wall" ("Bring the boys back home")
** Андрей Макаревич "Песни под гитару" ("Посвящение В.Высоцкому")
ОБЕЛИСК. ИЗ ПРОШЛОГО
- Да нет же, Юленька! - Ромка аккуратно взял ее руки в свои, отчего Юлю как будто пронзило током и даже побежали мурашки по коже.
- Все немножко не так! Вот, смотри! - и Ромка ввел новую команду. - Если вот тут поставить этот оператор, то мы не сможем выполнить вот эту вот команду…
Юля ощущала его присутствие за своей спиной, тепло его тела, и становилось ей от этого как-то щемяще-тревожно. В эту контору она пришла на преддипломную практику и Лидия Николаевна Фурман познакомила ее с этим парнем, сказав:
"Ну вот, Юленька, наш Рома тебя всему научит - ставлю тебя в его смену". Юле Рома нравился. Был он не очень красив, высок, с копной темно-русых вьющихся волос, в которых при ближайшем рассмотрении она с удивлением приметила седину. Все делал он с непрекращающимися шуточками-прибауточками, любил каламбуры; а когда они на пересменках собирались вместе с Шурой Пахоменко, то пересменки растягивались с положенных 15 минут на час и более, их розыгрыши и шутливые перепалки веселили всех.
Даже себе Юлька боялась признаться, что влюбилась в этого парня, хотя когда она смотрела на него блестящими глазами, окружающие многозначительно переглядывались и улыбались, но тепло и добро - Юлю любили.
- Вот так, Юленька, - продолжал тем временем Роман, - теперь просто чудненько! Паскаль, Юленька, это не танцы, тут головой думать надо!
Юля слегка надулась. Как-то, в самом начале практики, она отпрашиваясь с работы, сообщила что надо ей в группу современного танца, в которой она занималась уже несколько лет. Ромка улыбнулся ей и сказал: "Конечно, Юленька, что за вопрос! Конечно иди!" - и добавил - "Как там говорится - дурная голова ногам покою не дает?". И с тех пор иногда подшучивал над ее страстью к танцам.
Резко и требовательно зазвонил телефон. По длинным трелям ясно было, что звонят по межгороду. Ромка снял трубку и, поговорив, радостно оживился.
- Что-то случилось? - спросила его Юля.
- Случилось, Юленька, случилось! Ко мне завтра в гости прилетает друг, служили вместе.
- А где ты служил? - наконец-то решилась задать личный вопрос Юля.
- Да в стройбате, деточка, вместо песковатора! Пойду-ка я чайничек поставлю! - ответил Ромка и вышел из машинного зала.
Через некоторое время Юля, не дождавшись его возвращения, зашла в операторскую. Ромка стоял, обхватив себя руками за плечи и уперевшись лбом в стену.
- Ром, - робко дотронулась она до его плеча, - тебе плохо?
Он повернулся к ней. Глаза, до этого темно-карие, стали совсем черными, превратившись в два бездонных колодца.
- Да нет, Юльчик, - каким-то сухим голосом сказал Ромка, - все нормально…
- Ты не хочешь, чтобы этот друг к тебе приезжал? - догадалась Юля.
- Да ты что, Бельчонок! - улыбнулся Ромка, назвав ее придуманным им же именем, от которого она таяла. - Он мне не просто друг! Он мой брат! Не обращай на меня внимания, просто что-то затосковалось ни с того ни с сего…
Когда пили чай, Ромка позвонил Шурику Пахоменко:
- Шурик? Ну привет, негодяй! На работу-то собираешься? Возьми-ка пару коньячка да шампусика девчонкам! Что за праздник? Да кореш завтра прилетает! Ну давай, ждем-с!
Шурик пришел с девчонками своей смены и устроили пересменку прямо в операторской. Много шутили и смеялись, наконец Ромка собрался домой.
- Пойдем, Бельчонок, провожу тебя до общаги! - сказал он.
- А у меня все, - ответила Юля. Язык слегка заплетался. - Общага до 23-х, а уже пол-первого ночи. Я тут останусь.
- Тут? - Ромка обвел глазами задымленную операторскую. - Ну уж фигушки! Поедем ко мне! Да и что за торжественный комитет по встрече дорогого гостя без прекрасной дамы?
Выйдя на улицу, они остановили частника и без приключений добрались до Ромкиного дома. В квартире Юлю больше всего поразили почти идеальные чистота и порядок.
- А кто у тебя убирается? - спросила она.
- Сам и убираюсь, - ответил Ромка. - Да и мусорить-то некому - сам я дома почти не бываю, а родители и брат уехали в отпуск. Давай решай - где тебе постелить?
Юля робко приблизилась к нему и, шалея от собственной решимости, закинула ему руки на шею и спрятала лицо на его груди. Ромка обнял ее и, приблизив свои губы к ее уху, прошептал:
- Ты чего, Бельчонок? Обидел кто?
Вместо ответа Юля подняла лицо и неумело прижалась губами к его губам. Ромка отпрянул и внимательно посмотрел в ее глаза:
- Ты уверена, Бельчонок?
Она только кивнула, чувствуя как заливается краской ее лицо. Ромка подхватил ее на руки и отнес в спальню.
Опыта в любви у Юли не было, если не считать двух раз с бывшим однокласником, которые и опытом-то назвать - не назовешь. Оба раза было как-то все быстро, она даже и понять ничего не успела, кроме того что в первый раз было больно. Теперь же все было совсем не так - Ромка ласкал ее, заставляя сладостно выгибаться всем телом, а затем они занимались любовью - долго и нежно. Потом они лежали, обнявшись, и говорили о всяких глупостях, да так и уснули в обьятиях друг у друга.
***
…БМП горела, вытянув в раскаленное небо черный столб дыма. В железном нутре машины кто-то кричал, даже не кричал, а выл - протяжно, на одной ноте. И так же выл он, пытаясь вырваться из держащих его рук, чтобы невзирая на шквальный обстрел вытащить, спасти кричащего. Начал рваться боезапас и крик обрезанно умолк. Руки державших отпустили, а он остался лежать, уткнув лицо в камни и чувствуя как умерла его душа вместе с тем, в бээмпэхе…
***
Ромка резко сел. Сердце билось глухо и часто, дыхание разрывало грудь. По лицу и телу струился пот.
- Что случилось? - испуганно подскочила разбуженная Юля.
- Да ничего не случилось, - сдавленным голосом ответил ей Ромка. - Сон страшный приснился. Извини, Бельчонок, разбудил тебя…
Она ищуще посмотрела ему в глаза, а потом потерлась лицом о его плечо. Ромка привлек ее к себе и обнял, как будто пряча от какой-то опасности. Потом положил ее на спину и как-то иступленно занялся с ней любовью.
Когда он уснул, Юля долго лежала, задумчиво гладя Ромкино тело. Проводя рукой по его груди, она почувствовала под пальцами какую-то неровность. Приподнявшись на локте, в лучах пробивающегося даже сквозь плотные занавеси ночного солнца* она увидела шрам, косо пересекающий Ромкину грудь. Увиденное заставило как-то тревожно сжаться Юлькино сердце. Откуда этот шрам и что должно было произойти в жизни этого дорогого ей человека, чтобы он просыпался от страшных снов?
____________________
* - …ночное солнце… - летом в Мурманске солнце практически не заходит, просто совершает полный оборот по небосводу.
Поэтому и называется - Полярный день.
***
На следующий день, встретив в аэропорту Ромкиного друга Дмитрия Гусева, они сидели на Ромкиной кухне и разговаривали о том о сем, вспоминали общих знакомых.
Юля с интересом посматривала на Диму и Ромка, заметив это шутливо погрозил другу пальцем:
- Э, Димыч! Смотри, отобьешь у меня эту девушку - не будет тебе прощения!
- А ты клювом не щелкай! - рассмеялся Димка и добавил серьезно: - Ты же знаешь, что я не сделаю ничего, чтобы могло тебя обидеть!
- Знаю! - так же серьезно ответил Ромка. - Давай выпьем. За дружбу!
Выпили.
- Ну, Димыч, как там твоя Академия? - спросил Ромка друга.
- Да вот, еще год остался. Закончу - попрошусь обратно, в Афган.
- Не навоевался? - Ромка усмехнулся. - Подвигов хочется?
- Да нет, не в подвигах дело! - Димка начал горячится. - Просто не могу видеть как зеленых пацанов туда шлют, необстрелянных, необученных.
- А то мы все были спелые и обстрелянные!
Заверещал дверной звонок.
- Ну кого там еще черт несет? - Ромка нехотя поднялся и пошел открывать дверь.
- А Вы служили в Афганистане? - робко спросиля Юля.
- Да, Юлечка! - Дмитрий разлил по стопкам коньяк. - Давай выпьем на брудершафт, а то как неродные: Вы да Вы!
- Давайте! - они выпили.
- А мне Рома сказал, что вы с ним в стройбате служили! - наябедничала Юля. - А еще он мне сказал, что ты ему как брат! А вы и вправду с ним похожи! - Юля смешалась. - Я, наверное, сумбурно говорю?
- Да нет, Юлечка, нормально излагаешь! Мы с Романом и прямь - братья. По крови. Сколько раз друг друга спасали - и не сосчитать. Был случай, когда он вообще вытащил буквально с того света. Так что, не всякие родные братья более близки, чем мы с ним!
Вернулся Ромка.
- Так, и об чем тут секретничаем?
- Да вот, освещаю наше героическое прошлое! - ответил Дима. - Так сказать, о суровых стройбатовских буднях веду свой рассказ!
- Ну-ну! - усмехнулся Ромка. - Ты осветишь! Светун!
- Вот, Юлечка, не водись с этим мальчиком - видишь какой он нехороший! - засмеялся Дмитрий.
- Он хороший! - обиделась Юля, прижимаясь к Роминому плечу.
Дмитрий хмыкнул, удивленно-иронично вздернув брови.
- Да-да, я хороший! - подтвердил Ромка, разливая по стопарям коньяк. - Вот давайте и выпьем за меня: вам все равно, а мне - приятно!
Юля хотело было возмутиться - как же все равно! но, увидев насмешливый Димин взгляд, промолчала.
- Ну что же! Скажу тост за друга, раз пошла такая пьянка! - Дмитрий встал. - За тебя, Ромыч! За героя!
Ромка поперхнулся коньяком и закашлялся.
- Ты меня убьешь своими тостами! Какой из меня герой! - отдышавшись, засмеялся он.
- Настоящий! И тот "Герой", которого получил лейтеха - это твой "Герой"! Если бы не эти гребанные пленные, которых ты…
Дмитрий неожиданно осекся и замолчал.
- А что за пленные? - заинтересовалась Юля. - Расскажи, Ром!
- Да нечего там рассказывать! - буркнул Ромка, отводя взгляд.
- Нет, расскажи! - почему-то ей было важно чтобы он рассказал. Дмитрий молча и виновато смотрел на друга.
- Да что тут рассказывать? - Ромка откашлялся. - Был как-то случай…
Все встало перед глазами так явно, как будто было только вчера.
Сонные горы лениво стряхивали с себя предрассветный туман и он оседал у их подошв, чтобы рассыпаться на мириады капелек росы. Занимался новый день. Из тумана бесшумно, словно призраки, возникали один за другим бойцы разведгруппы. Небольшой кишлак спал.
Рассыпавшись цепью разведчики приближались к невысокому, то ли полуразрушенному, то ли недоложенному, по пояс человеку, дувалу, опоясывающему окраину кишлака.
Внезапно из-за дувала раздались автоматные очереди. Все ничком бросились на каменистую землю, кроме командира разведгруппы лейтенанта Птицына. Он удивленно смотрел на кишлак, пока автоматная очередь наискось не прошила грудь, отбросив его на несколько шагов назад.
- Архипин! - Димка окликнул командира первого отделения. Но тот не отозвался - он лежал, неловко подвернув под себя руку и из-под каски на землю вытекала кровь.
- Твою мать! - выругался Гусев. Огляделся - все бойцы изготовились к стрельбе и ищуще выглядывали цель.
В нескольких шагах от него Ромка уже установил свой ПКМ. Уловив Димкин взгляд, он улыбнулся и, постучав по каске, поднял вверх большой палец - мол, все в порядке, братишка! - Ромыч! Бери под командование первое отделение! Прикрой нас - я со своими рвану вперед!
Ромка улыбнулся и махнул ладонью вперед - понял, мол.
- Ну что, орлята, повоюем? - приклад ПКМ привычно уперся Ромке в плечо. - Не давайте им высунуться! Очередями - огонь!
Тра- та-тах-та-та-тах-тах! -огрызнулась очередью залегшее отделение. Сердито застрекотал Ромкин ПКМ. Очередь, высекая искры и пыль, прошла по самому верху дувала. Кто-то из "духов" опрокинулся навзничь, получив в лицо свинцом, остальные вжались в землю, боясь подять голову. Пользуясь этим, отделение Гусева рывком переместилось на пару десятков шагов вперед. За дувал полетели гранаты и душманы, не выдержав атаки, бросились назад, в кишлак.
- Так, - Димка оглядел бойцов. - Первое отделение прочесывает кишлак отсюда влево, мы - вправо. Ну, удачи!
Отделения начали прочесывание. Залегши, бойцы брали под прицел двери и окна очередного дома, прикрывая двоих "штурмовиков", которые перебежками добирались до дверей и, распахнув их ногой, врывались внутрь дома.
Ромкино отделение было обстреляно на самой окраине кишлака. Из кособокого домишки по ним открыли лихорадочную бестолковую стрельбу. Отделение залегло и прицельным огнем по окнам заставило душманов спрятаться. Тем временем Ромка, подползя на расстояние броска, зашвырнул в окна одну за другой две гранаты. Взрывами вынесло окна и двери, кусок стены осел и обвалился. Раздались крики, из дома подняв руки буквально вывалились несколько "духов". Больше сопротивления никто не оказывал. Бойцы расслабились и тут из-за угла последнего дома выскочил бледный как смерть Серега Сумин:
- Т-т-т-та-ам-м, - махнул он рукой за спину и бессильно осел. Отделение, взяв оружие наизготовку, бросилось в указанном направлении.
За кишлаком была могила - но что за могила! Из бурой сухой земли торчали пять пар связанных ног в солдатских брюках.
- Ты, ты и ты! - Ромка на выбор ткнул стволом автомата в трех пленных. - Откапывайте, но аккуратно!
Те недоуменно смотрели на него. Ромка жестами объяснил чего он от них добивается. Трое "духов" взялись за лопаты и через некоторое время на земле лежали пять тел советских бойцов. Глаза у всех были выколоты, рты разрезаны от уха до уха, тела исполосованы ножами.
Ромка немо смотрел на тела. Голова была пуста, как могила из которой только что достали ребят. Краем глаза он заметил какое-то движение - из могилы выбирался один из копавших.
- Куда? - взвился Ромка и ударом ноги сбросил вылазившего обратно. - Я кому-то разрешал вылазить?
"Духи" стояли, задрав головы и смотрели на него снизу вверх. Золотистой радугой брызгнули гильзы - длинная, во весь рожок, очередь растерзала всех троих и изломанными куклами вмяла в дно могилы.
- Ромыч, ты чего? - кинулся к нему Сумин.
- Назад! - с тихим бешенством, сквозь зубы, и к оставшимся пленным: - Закопать вниз головой, так же - чтобы только ноги торчали!
Пришлось опять объяснять жестами, чего он от них добивается. Самый старший из пленных качая головой начал что-то возражать. Ромка, зло сощурившись, вскинул одной рукой автомат: та-тах! - душман с пробитой головой отлетел назад.
- Кто-то еще?
Бормоча что-то, пленные взялись за работу. Когда все было закончено Ромка махнул стволом автомата в сторону гор:
- Валите…
Пленные "духи" нехотя пошли, постоянно оглядываясь в ожидании очереди в спину. А Ромке уже было не до них: встав на колени он очищал лица павших бойцов от забившейся в раны земли.
Со стороны солнца заходили две "вертушки" и тут же показалось отделение Гусева. И одновременно увидели эту картину: пять лежащих тел, Ромку, стоящего перед ними на коленях и четыре пары ног, страшным обелиском смотрящие грязными ступнями в небо…
Ромка взял Юлю за руку. Вырвавшись, она вжалась спиной в стену.
- Ну… - Димка, помявшись, налил в стопки коньяк. - Чтобы нашим детям такого не видеть…
Не чокаясь Ромка и Димка выпили.
- Я… Мне… Я забыла… - в глазах Юльки все еще плескался ужас. - Мне в общагу надо… обязательно…
Ромка понимающе улыбнулся.
- Мы проводим - правда, Дим?
- Не надо! - Юля, вскочив, лихорадочно собиралась.
- Да заодно и погуляем! - Димка понимающе посмотрел на друга.
У общежития Ромка, глядя в Юлькины глаза, спросил:
- Увидимся вечером?
- Не знаю… Как получится… - развернувшись Юля почти бегом кинулась к общежитию.
- Не переживай, брат! - приобнял друга за плечи Димка. - Дура она!
- Нет, Дим! - грустно ответил Ромка, с тоской глядя вслед быстро удаляющейся фигурке. - Она умная, добрая девочка.
Просто до сегодняшнего дня она верила, что все волки всегда бывают только в сказках про Красную Шапочку…
И они пошли по улице, щедро поливаемые лучами летнего полярного солнца - два обычных парня, чью дружбу навечно спаял жестокий огонь Афгана.
1989.
*******
У Пяти Углов, взяв по бутылочке пива, мы сидим с Ромкой на скамейке. Июльское лето чирикает ошалевшими от счастья птичьими голосами, распространяя повсюду обалденный запах цветет сирень* и мы с завистью смотрим, как пацанята беззаботно и весело гоняют консервную банку.
____________________
* Именно в июле и цветет сирень в Мурманске.
Просто молчим. Обо всем переговорено давным-давно, на чужих камнях чужих гор и теперь нам просто хорошо сидеть вот так рядом и молчать.
Welcome my son, welcome to the machine.
Where have you been? It's alright we know where you've been.
You've been in the pipeline, filling in time,
provided with toys and Scouting for Boys.* - выводил Sharp, стоящий на скамейке между нами.
И вдруг как будто чья-то лапа стальными острозаточенными когтями полоснула по сердцу, так что трудно стало дышать - где же такие же вот беззаботные мы, гоняющие в футбол, знающие про войну только из фильмов "про немцев и наших"?
Расстреляны слепой ненавистью чужой веры, засыпаны серой пылью прошлых дорог…
Я, наконец, задал вопрос, мучивший меня многие годы:
- Скажи, Ром… вот сейчас модно - "а если бы вернуть вот то время"… ты бы расстрелял тех пленных?
И он ответил мне сразу, не задумываясь, как будто ждал этого вопроса:
- Я тысячи раз задавал себе этот же вопрос. Знаешь, Куч…
Да. Я бы сделал это снова. И если бы пришлось - еще снова… Раз за разом. Ты вспомни: после этого ни разу мы не находили больше наших, закопанных таким образом!
Я согласно кивнул: не находили.
Жестокость, порожденная жестокостью. Мы, жестокие пацаны, брошенные на смерть и сеющие смерть, сидели и пили пиво, радуясь лету, цветущей сирени и пацанам, гоняющим консервную банку вместо футбольного мяча. Пацанам, никогда не узнающим войны…
…So welcome to the machine!*
Разве могли мы знать, что пройдет совсем немного и эти пацаны, гоняющие сейчас консервную банку и счастливо смеющиеся, хлебнут полной мерой Чечни? И будут так же сидеть и завидовать другим пацанам, гоняющим по этой же аллее такую же банку…
…Не зная, что пройдет еще совсем немного времени и уже эти подросшие пацаны будут тащить по чеченским горам раненых друзей…
Бесконечны вы, круги ада, зовущиеся - Жизнь.
2003
____________________
*"Welcome to the Machine" (с)1975 Pink Floyd "Wish You Were Here" (Добро пожаловать в Машину!)
СТЕКЛОЕШКА
В армии, по вечерам, жутко задолбаные, падали на нары и перед сном травили 3-4 анекдота.
Так и в этот день. Олег Болотов («Болтик») рассказал анекдот про Стеклоешку:
Ну, встречались парень с девушкой. Дело уже к свадьбе шло. Вдруг приходит парень к родителям девушки и говорит:
- Я на вашей дочке не женюсь!
- Почему?
- А она у вас - стеклоешка!
- ?!
- А мы вчера из кино когда шли, зашли в подъезд, а она говорит: «Выкрути лампочку, я в рот возьму!»
- Гыыыы! - заржала казарма.
Сергей Саидов ("Саид"), задумавшись о чем-то, вскинулся:
- Не понял!
Олег повторил заново.
- Гыыыы! - уже не совсем уверенно проржала казарма.
- Нет, но я все равно не понял! Она что, стекло ест? - недоумевал Саид.
Казарма грохнула.
Олег повторил еще раз, уже медленно закипая. Все валялись по полу в судорогах, во всей казарме было два серьезных человека: Саид и Болтик.
Рассказывая в восьмой раз, Болтик уже кричал:
- Ну мля!!! Ну вот встречались парень и девушка! Понимаешь?!
- Понимаю! - ответствовал Саид.
- Ну любовь у них была! Понимаешь! Все, уже почти женились, свадьба через неделю! Понимаешь?!
- Понимаю!
- Ну вот! А тут приходит парень к ее родителям и говорит: Я! НЕ! ЖЕНЮСЬ! НА! ВАШЕЙ! ДОЧКЕ!!!
Те, естественно, захотели знать - А ПОЧЕМУ?!
ПОНИМАЕШЬ?!
Из ушей у Болтика вырывались облачка пара. Все, стеная и плача, валялись по полу.
- Понимаю! - ответствовал Саид.
- Ой, мля, ребята, я прям тут сейчас и помруууу! - проскулил сержант Белов.
- НУ ВОТ!!! - на багровое лицо Болтика нельзя было смотреть без спазмов. - А ОНА У ВАС СТЕКЛОЕШКА!!!! МЫ С НЕЙ ЗАШЛИ В ПОДЪЕЗД ВЧЕРА ВЕЧЕРОМ, А ОНА ГОВОРИТ - ВЫКРУТИ ЛАМПОЧКУ, Я В РОТ ВОЗЬМУ!!!
ПОНЯЛ?!
- А-а-а-а-а-а-а! - хохотнул Саид. - Ну, теперь понял!
Стеная от боли в животах, мы расползлись по койкам.
Утреннее построение. Строй с обожанием ест глазами старшину Степанчука.
- Кучерявый! - раздался сзади громкий шепот Саида. - Я так и не понял этот анекдот про стеклоешку!
Строй распался. Степанчук удивленно смотрел на валяющихся по плацу бойцов. Стояли только трое - я, с дергающимся в попытках сохранить серьезное выражение, лицом; Болтик, бледный от бешенства; и Саид, так ничего не понявший.
- Уууууууууууууу!!!!!!!!!…бью, ссссуууууууууукуууууууу! - Взвыл Болтик, бросаясь душить Саида. Мы со старшиной насилу оторвали его от горла Саидова.
С того дня в нашем взводе появился Стеклоешка.
ВОЙНА.
15 февраля 1989 года.
Раздается звонок телефона.
Я поднимаю трубку.
- Игорюха!!! Война - кончилась!!!!
Звонок.
- Ты смотришь телевизор?
Война! Кончилась!!!
И я непослушными пальцами набираю номер:
- Димка!!! Война!!! Кончилась!!!
И мы набираем номера, бессвязно крича слова, смеясь, не осознавая, что наш смех переходит в рыдания.
Война - кончилась!
Наконец- то она -кончилась!!!
Война…
Мы еще не знаем, что она - она для нас не кончилась; она свернулась внутри нас, вросла в нас своими свинцовыми когтями и живет, живет, живет, ожидая своего часа, чтобы вцепиться в нас.
Война.
Это когда ты, убитый насмерть, с диагнозом «смертельные осколочные ранения», неизвестно зачем цепляешься за жизнь.
Война.
Это когда ты карабкаешься к свету; слепой, глухой, немой и никому не нужный - зачем?!
Война.
Это когда ты, выползший, на 9 мая надеваешь награды - глаза деда-ветерана, горящие ненавистью; его дрожащая рука, тянущая к твоей груди - сорвать твои награды: "Люди за них кровь проливали!"
Война.
Это когда родной тебе человек, знающий что ты потерял слух вследствии тяжелейшей контузии - кричит: «Пень глухой! Надоело повторять тебе по два раза!!!» - и в любимых глазах раздражение, смешанное с усталостью и безнадежностью.
И каждое ее слово рвет твою душу безжалостным, тупым зазубренным кинжалом…
Война.
Это когда просыпаешься ты от удушья, ибо нет воздуха в твоих легких, а только СТРАХ. И опять убивают тебя и убиваешь ты…
Война.
Это когда хочется биться головой в истерике; но ты, вцепившись зубами в собственное самообладание; скрежеща и отслаивая эмаль - улыбаешься, улыбаешься, улыбаешься…
Война.
Это когда просыпаешься, прижимая к груди мокрые скомканные простыни, потому что твои друзья опять падают, падают под чужими очередями - и ты бессилен спасти их!
Война.
Это когда мелкой дрожью дрожит правое веко - и ты прижимаешь его пальцами в тщетной надежде прекратить эту пытку; а в ушах твоих цикадистый стрекот давно отстрелянных очередей и крики давно умерших людей.
И ты висишь над пропастью безумия, уцепившись за край остатками разума.
И улыбаешься, улыбаешься, улыбаешься…
Война.
Это когда твои сыновья не знают твоего прошлого.
Война.
Это когда ты всегда выдержан и - улыбаешься, улыбаешься, улыбаешься…
Война.
Это - седина и морщины твоей матери.
Война…
Это когда есть ты, и есть - они.
Мы еще не знаем, что война никогда не закончится.
Она, конечно, умрет.
Она умрет вместе с нами…
Война.