Ольга Владимировна, накинув поверх ночной сорочки только кружевной пеньюар, спустилась в кухню и застала Надю Щукину за чтением.

Экономка тут же вскочила, оправляя аккуратный белый фартушек:

— Чего-то желаете?

— Я желала бы заснуть, но не получается. Все эти события… Нервы… Может, чего-нибудь выпить?

— От бессонницы рекомендуют теплое молоко с медом.

— Или почитать. Что это у тебя?

От плиты вкусно пахло мясным бульоном — Щукина варила на завтра говяжьи языки. В нескольких кастрюлях булькали разные соусы и прочие буржуйские вытребеньки. А на овальном пластиковом столе, стоявшим посредине, лежала раскрытая книжка. Пани Ольга взяла ее и повертела в руках. «Берестечко». Новая поэма современной, но еще в детстве надоевшей украинской поэтессы Лины Костенко. Госпожа Ярыжская восхищалась Коельо и Донцовой и пришла в изумление от того, что кто-то интересуется поэтами из школьной программы.

— Это коллега дала почитать, — пояснила Надя и усмехнулась: — Бывшая коллега. Налить молока?

— Угу. Налей и себе, посидим вдвоем. — Хозяйка впервые проявляла такой демократизм. Наверное, от испуга.

Щукина быстренько начала разогревать молоко. Ольга Владимировна села к столу.

— И о чем же там? У Лины Костенко?

— А, «Берестечко»… Очень грустно. Про Богдана Хмельницкого. Разбили его под Берестечком. Там битва была, возле этого городка, с поляками. А потом его печальные раздумья…

— Ну, печали у нас и без него хватает. Не нужны нам еще и их проблемы… Разбитых и опечаленных.

Надя подложила ей под чашку ручной вышивки салфетку, а свою поставила просто, прямо на стол.

Ярыжская взяла ложечку, зачерпнула из розетки меду. Промолвила в раздумье, пристально глядя в бельмо жалюзи на окне:

— И когда уже Кирилл возвратится?

Надя нервно дернула рукой, из-под чашки, которая при этом передвинулась немного по столешнице, выразительно скрипнуло.

— Ай! — Ярыжская подпрыгнула и отскочила от стола. — Ой! Ты слышала?!

Надя обмерла:

— Что такое?

— Чашка! Чашка! — застучали зубы госпожи Ольги. — Она скрипнула: «Скоро»!

Надя осторожно двинула чашку еще раз:

— Скри-ип…

При большом желании в этом звуке можно было услышать и «скоро»… При очень большом желании.

— В самом деле, неприятное скрипение. Я больше не буду…

— Ох, Надя, мне уже везде призраки мерещатся… Надо к невропатологу… Или к психотерапевту. — Пани Ольга снова села. — Чувствую себя такой нездоровой… Совершенно разбита, поверь…

— Еще бы! Такие события, Ольга Владимировна. Это не каждый мужчина выдержит…

— Как ты думаешь, кто ее… А?

— Не знаю. Все так… загадочно. Алина была девицей видной. Может, парень какой… отомстил за что-нибудь. Или приревновал к кому… Кто их знает?

— А о чем тебя следователь спрашивал?

— Что слышала, что видела.

— Ну и?

— Что ж я скажу? Я внизу была. Тимофеевна — тут, совсем рядом, а тоже ничего не услышала. И не почувствовала беды.

— Ох, теперь мы все под подозрением.

— Что ж поделаешь, Ольга Владимировна? Кого-то надо подозревать. Не призраки же ее…

— Ты следователю про призраков говорила?

— Да.

— А он?

— Ничего.

— Совсем?

— Расспросил подробно: который из унитазов говорил, сама ли слышала, кто еще.

— Поверь, я уж и не рада, что мы этот дом приобрели. Он какой-то… несчастливый. Я… боюсь. Боюсь ужасно.

— Ну, что вы? Ничего такого уж страшного. Нормальный дом. Красивый. Может, это полтергейст?

— Наверное, надо его освятить.

— Дом? Каким образом?

— Пригласить священника. Ну и… как положено.

— Да, было бы неплохо.

— Конечно. Вот муж вернется — скажу… Что-то этот мед мне не помогает. Лучше уж коньяку выпить.

Надежда вскочила:

— Подать?

— Дай всю бутылку. Возьму в спальню. Иначе не заснуть. А завтра еще эта баронесса на наши головы!

Щукина улыбнулась:

— Не беспокойтесь. Встретим на высшем уровне. А про Алину ей не обязательно рассказывать.

— Вот это уж точно! — Ярыжская встала. Бросила взгляд на сиротливо отложенную в угол книжку. «Берестечко». Про побежденных.

Побежденных она не любила. Старалась держаться подальше от них. От несчастных и бессильных.

По-кошачьи потянулась.

— Спокойной ночи, Надя.

— Спокойной ночи, Ольга Владимировна.

В одну руку госпожа Ярыжская взяла бутылку с коньяком, в другую — бокал и пошла из кухни. Медленно, элегантно.

Вверх.

А Щукина осталась внизу.

Аромат вареных языков становился все сильнее, будил ненужный в это время суток аппетит, раздражал.

Надя в сердцах зашвырнула тоненькую книжечку на полку для кастрюль. Против знаменитой Лины и ее стихов она ничего не имела, просто устала быть аутсайдером в этом мире. Побежденной среди таких же побежденных жизнью неудачников.

Вымыла чашечки из-под молока и розетки после меда, занялась соусами и мясом. Ей еще не приходилось кормить баронесс. Бывшая учительница нервничала и сама себя успокаивала:

— Алина сама виновата. Вела себя вызывающе. Парней провоцировала. А баронесса… Ну, и чем она страшнее проверки из облоно? Иностранка? Аристократка? Видали мы и почище!